В те годы, когда совсем состарился воинственный государь Хуан II, король Арагона, Валенсии, Наварры, Сицилии и Неаполя, граф Барселонский, в городе Жироне поселилась семья небогатых идальго. Город стоял на древней каталонской земле, а она спокон веков считалась неуемной и драчливой. Самые большие забияки от Гранады до Бергена жили именно здесь. Иноземные государи любили нанимать их за деньги для хорошей драки, но если не платили вовремя, то ярость каталонских клинков обращалась против них с неумолимой силой Божьего гнева. Сам граф Барселонский во дни своей дряхлости испытал, какова мятежная сила местных жителей, когда поссорился с ними…

Так вот, чета, поселившаяся в Жироне, поблизости от великого собора, лучше которого не сыскать по всей стране, была немолода. Супруг имел славу великого воина, и вражеская сталь трижды оставляла отметки на его теле, но не смогла исторгнуть из него душу. Был этот дворянин нравом суров, угрюм и вспыльчив. Королю служил верно, любил драться и на старости лет мог побороть молодого человека. На мечах против него выходить никто не осмеливался: бой обычно заканчивался гибелью его противника, ибо этот идальго не напрасно славился как боец весьма храбрый, искусный и беспощадный. Его супруга слыла женщиной домовитой и богомольной. Своими руками она вышивала покровцы, кои потом отдавала в храмы. Они нежно любили друг друга. Лишь с женою идальго оставлял свирепый свой обычай и заботился о ней так, как только может беречь женщину от невзгод мужчина, сохранивший к ней молодое чувство. Лишь с мужем она оставляла строгость манер и благочестие, проявляя в почтенные годы юную страстность.

У этой пары не было детей, и они горевали, не желая оставаться бесплодной смоковницей. Супруги перепробовали все способы оживить чадородие женщины: молились, жертвовали большие деньги на церковные нужды и даже хотели было обратиться за советом к безбожным каббалистам. Но именно тогда супруге идальго пришла в голову мысль совершить паломничество к мощам святого Яго, апостола Господня.

Отдав немало сил дальнему путешествию, он и она приложились к честным мощам его. В тот же вечер, после молитв, они разделили ложе, и тогда зачат был поистине великий человек. При рождении нарекли его Рамоном, и более счастливого воителя не знала старая добрая Каталония.

В детстве он удивлял всех тем, сколь быстро научился ездить на коне, владеть оружием и драться. Отец без устали передавал ему свое искусство, найдя в сыне способного ученика. Если с отцом Рамона Жиронского боялись выходить на поединок, то сам он с четырнадцати опасался всерьез показывать себя в бою, ибо мог запросто убить кулаком самого лихого драчуна и зарубить самого опытного воина. Мать учила его Закону Божьему, и только благодаря ей Рамона не казнили за убийство какого-нибудь важного человека. Ибо родителям он был покорен – совершенно так же, как непокорен был кому-либо другому. Всякая битва опьяняла Рамона и оживляла в нем страшную необузданность. Он становился неутомим и бесстрашен, никто не мог остановить его, покуда неприятель не падал наземь или просил пощады. Да и тот соперник, который понимал, что за вепрь ему противостоит, и благоразумно сдавался, изрядно рисковал жизнью, поскольку в пылу схватки мог получить увечье от Рамона: тот не сразу мог унять свой гнев. Удержавшись от смертоубийства, юноша горячо молился Пречистой Деве Марии, которая, по его мнению, только и способна была отвести его руку в последний момент.

Молодые люди скоро нашли в нем наилучшего вождя. Рамон проявлял не только смелость и силу, он оказался щедрым, благородным и великодушным человеком. Помирившись со смертельным врагом, он в тот же день мог пировать с ним за одним столом, смеяться его шуткам и величать своим другом. Никого из товарищей он не оставлял без помощи -- даже в самых трудных обстоятельствах. И никогда не говорил худого слова о благородных дамах, поскольку чтил их как младших сестер Царицы Небесной.

Пришло время оставить юношеские проказы и проявить воинское искусство в деле. Рамон Жиронский, благословясь у отца, собрал отряд из отчаянных сорвиголов и отправился воевать с нечестивыми маврами. Полгода его не было дома. Но однажды он появился у городских ворот в сверкающих доспехах, коим не была цены. За ним на четырех телегах весли ценную добычу, вражеское оружие и доспехи. Отряд Рамона потерял немногих, зато к нему присоединилась дюжина известных бойцов из других мест, а все, кто не сложил голову на поле боя, обогатились. Сам Рамон и его люди покрыли себя славой с стычках и больших сражениях с неверными.

Жирона встречала нового героя, ликуя. Добрая слава каталонского рыцарства обновилась. Многие девушки из честных семей желали выйти за Рамона, однако он был разборчивым человеком. Трех невест отверг он к ярости их родителей.

Лишь Мария из Бесалу, красавица из красавиц, статная, высокая, улыбчивая, происходившая из доброго дворянского рода, зажгла в нем огонь. Вскоре сыграли свадьбу, и на пир пришло полгорода. Казалось, молодой муж был рад тому, что пришло ему время познать сладость женской ласки, и бросал на жену взгляды, исполненные огня.

Один старый идальго, отец Рамона, не разделял общего веселья. Он мрачно оглаживал бороду, хмурился и даже молвил своей верной супруге: «А не поторопились ли мы с тобой?»

Три месяца прошли в любви между новобрачными. А потом взор Рамона сделался пустым. Он желал изменить жене. Он не желал обидеть ее. Он не желал удалить ее в дом родителей. Но в сердце его пришла тоска: супруга больше не зажигала в нем того огня, какой пришел в его сердце, когда они были едва знакомы. Молодой храбрец сделался вспыльчив и раздражителен.

Тогда отец пришел к нему и сказал: «Я знаю, что с тобой происходит. Мне повезло найти жену, без которой я не могу жить. А с тобой приключилась беда, общая для многих мужчин. Тебе досталась добронравная и приятная женщина, но… ты можешь жить без нее. Тебе с ней холодно, не так ли?»

Рамон кивнул в знак согласия.

«Вот что я скажу тебе, сынок, -- продолжил тогда старый рубака, -- с этим живут, и живут славно. Но ты человек пылающий, необузданного нрава. Даже я не таков. Тебе трудно справиться и с новыми желаниями, и с отсутствием желаний старых. Мы верные сыны Господа Бога, нам следуетпоэтому беречься беспутств. И тебе не надо держать в голове мысли, зовущие тебя на дурной путь. А они уже посещают тебя, разве станешь ты спорить со своим отцом?»

Рамон ответил: «Да, отец. Неподобающие вещи приходят ко мне во сне, а с недавнего времени стали преследовать меня среди бела дня, хотя Мария некогда не отказывала мне от ложа. Я всегда полагался на твой совет. Так скажи мне, как поступить? Я не желаю греха, но не вижу способа сохранить себя в чистоте».

Родитель его вздохнул. «В тебе много огня, слишком много. Тебе даровано огня столько, сколько положено трем мужчинам. И прежде, чем ты успокоишься, прежде, чем сможешь стать верным супругом своей жене и добрым отцом своим детям, тебе надо перегореть. И для того пламя твое должно вспыхнуть отсюда до звезд, гореть высоко, долго и ровно. Лишь когда его останется не больше, чем у других славных людей нашего народа, ты успокоишься. А пока… выход один – отправляйся-ка ты в дальние края, и пусть меч твой не знает отдыха».

Рамон простился со своей семьей, собрал отряд верных людей и отправился на полдень, где новый король по имени Фердинанд вел последние битвы с пылкими маврами. К Рамону присоединилось множество новых людей, помня его удачу и смелость. Его чтили, ему подчинялись легко, а некоторые готовы были умереть за такого вождя.

Три года не возвращался Рамон Жиронский в родные места. Из далекой Гранады приходили известия, наполнявшие гордостью сердца жиронцев. Человек их земли, плоть от плоти старой Жироны, прославился больше всех рыцарей и полководцев короля Фердинанда. О нем рассказывали небывалые вещи. Говорили, что он в одиночку мог напасть на отряд неприятельской конницы и разогнать его. Говорили также, что он дрался однажды весь день без отдыха, несмотря на тяжелую рану. Говорили и то, что в своих предприятиях Рамон оказался необыкновенно дерзок и удачлив. Не иначе как сам святой Яго, способствовавший его рождению, помогал рыцарю с небес… Жена отправляла Рамону страстные письма, а получала в ответ драгоценности, взятые с бою в мавританских селениях, да еще послания, делавшиеся раз от разу всё короче.

Наконец, война в Гранаде закончилась. Чужаков изгнали оттуда. Рамон не торопился вернуться, но и он со своими людьми в конечном итоге добрался в Жирону. Левую щеку его украшал длинный глубокий шрам, полученный в схватке с мавританским князем, поверженным и плененным. Войско Рамона, состоявшее когда-то из храбрых юнцов, превратилось в сборище ветеранов, страшных в бою. Все они стали богачами, и закатили в родном городе пир, не прекращавшийся целую неделю – пока его не завершил пост.

Рамон вошел в опочивальню к жене и даровал ей долгие страстные ласки. Так было и на следующий день, и на третий…

Мария почувствовала себя счастливой.

Но вот минул месяц, и Рамон Жиронский вновь сделался мрачен. Он по-прежнему не обижал жену и не бывал снисходителен к иным женщинам Жироны. Вот только пить он стал больше, а есть – меньше. Без радости он встречался с друзьями. Кое-кого из боевых друзей отпугнула его нелюдимость, какой раньше за ним не замечали.

Пришло время, когда он явился к отцу и сказал ему: «Ты был прав. Огня во мне много. И он никак не желает угасать. Может быть, треть его или четверть истрачена в войне с маврами. Но больше осталось внутри меня, не находит выхода и наполняет горячей тоской. На дне моей души – раскаленные угли, мне тяжело их носить, отец».

Старый идальго отвечал сыну: «Подожди. Мария тяжела. Вот она родит тебе наследника, тогда ты, наверное, утешишься».

Рождения сына ждали с нетерпением. Рамон и вправду желал найти в сыне утешение.

Мария с гордостью носила свое бремя. Муж стал в нею ласковее. Она отвечала ему приязнью и согласием во всех делах.

Но когда для молодой женщины пришло время разрешиться от бремени, случилась беда. Ребенок родился мертвым.

Поддавшись отчаянию, Рамон утром уходил из дома и до ночи объезжал норовистых лошадей на дальних пустошах. Ложе супруги перестало его интересовать. Мария сделалась черна. Прежняя красота поблекла от недавнего горя, прежнее счастье расточилось, будто наследство в руках азартного игрока в зернь.

Тогда к Рамону приступила мать. «Вот что, сынок. У нас с твоим отцом долго не было детей, и мы…»

«Вот что, матушка! – нетерпеливо перебил ее Рамон, -- долго я слушал вас с отцом, однако теперь наступило время позаботиться о себе самому. Ты ведь, чай, собиралась отправить меня к мощам апостольским?»

«Да, -- спокойно сказала мать, -- и это хороший совет».

«Может быть! Но мне сейчас не до хороших советов. Пламя точит меня изнутри. Я боюсь убить кого-нибудь или обесчестить. Мне кажется, пусти меня одного против целой армии, и армии не станет. Лучшего не сыскать для меня дела, как только новая война, самая тяжелая, опасная и кровавая, среди всех войн на белом свете. Там я истощу своё пламя или погибну».

Мать, видя непреклонность сына, с печалью дала ему благословение вновь отправляться на поиски боев и кровопролитья. Отец обнял его, не сказав ни слова. Жена плакала у Рамона на груди и просила обязательно вернуться, чего бы ни случилось в чужой стороне. Он нехотя обещал.

Лишь несколько верных друзей сопровождали его. Прежние соратники давно обзавелись женами и детьми. Они не торопились искать новую войну.

Рамон слышал о том, что далеко на заходе, за великим морем, люди короля Фердинанда и королевы Изабеллы Кастильской открыли новую землю близ Индии. Нищие смельчаки из Каталонии, Галисии, Кастилии и Астурии отправлялись туда на кораблях, мечтая о несметных богатствах. Отпрыски знатных родов, не сумевшие возвыситься на королевской службе, также стремились в новые земли, желая добыть себе чести и славы. Должники бежали туда от кредиторов. Там требовались отважные люди, готовые рискнуть жизнью ради мечты.

Рамон Жиронский давно не был бедняком и долгов отродясь не делал. Славу он заработал в битвах с мавританскими владыками. Но гордый сын каталонского идальго не знал, куда приложить свою силу и как избыть свою тоску. Поэтому острова, бесконечно удаленные от родного дома подошли ему как нельзя лучше. Вместе с друзьями он нанялся на один из кораблей, уходивших на заход из Палоса.

Преодолев пучины морские, корабль доставил отважного мужа в места, где крест разгонял своим светом древнюю тьму.

Первые шаги Рамона Жиронского на чужбине отнюдь не доставили ему новых почестей. Едва добравшись до города Аклы, он надолго слег от лихорадки и едва не отдал Богу душу. Если бы его не выходил старый монах, знавший правильное лечение от болезни, то за седьмицу великий воин сгорел бы от болезни.

Выздоравливая, Рамон Жиронский приметил, что рядом с ним страдает на ложе болезни смуглый житель здешних мест. Дворянин спросил у монаха, по какой причине он держит в собственном доме нечестивого пса-язычника, и получил достойный ответ: оказывается, дикое дитя незнаемого народа оставило свою веру и приняло крест. Теперь рядом с Рамоном лежал его брат во Христе с именем Филипе. От него Рамон узнал слова языка, на котором говорили народы гор и лесов.

От него же каталонец услышал печальную повесть о великом и древнем княжестве, лежащем в сердце джунглей. Там люди жили богато, владели золотом и серебром без счета, ни в чем не нуждались. Но сам Филиппе был изгнан оттуда за великие и страшные преступления. Ему не было хода назад.

Восстав от лихорадки, славный рыцарь скоро нашел применение своей храбрости и силе. Если в Каталонии его знал каждый, то здесь, в Новом свете, имя Рамона Жиронского лишь изредка припоминали ветераны мавританских войн. Поэтому начинал он как простой воин, затем стал командовать десятком, а потом обзавелся собственным отрядом, пусть и не столь значительным, как в родной Каталонии.

Он участвовал в опасных делах и никогда не показывал даже тени нерешительности в словах и поступках. Ему следовала удача. Те, кто шел за ним, получали от нее свою долю. За море явилось немало храбрецов, но четверо из пяти были отменным сбродом. Места, где обитают честь, вера и совесть, в их сердцах пустовали. Великодушный, хотя и страшный в бою Рамон, быстро возвысился над ними.

Это был очень сильный человек. Ему удавалось одерживать победы над дикими зверями, он также легко брал верх над самыми опасными бойцами. Ни разу партия, отправившаяся в джунгли против местных князьцов, не терпела поражения, если вместе с нею шел Рамон Жиронский. Даже хитроумная магия тех мест не имела над ним власти. Крепкая вера в Иисуса Христа, Деву Марию и Святую Троицу спасала его от колдовских чар. Люди видели везение Рамона, поэтому стали называть его Счастливым. А устрашающий гнев, приходивший к нему в бою, доставил дворянину тайное прозвище «Необузданный». Так же, как звали его в отрочестве.

Вспомнил однажды историю Фелипе, он возжелал найти потаенное княжество, чтобы взять его на меч со всем золотом и крестить тамошних жителей в истинную веру. Он отыскал Фелипе, и тот согласился помогать дворянину.

Благодаря доброй славе Рамона Счастливого под его знамя скоро собралось восемьдесят достойных бойцов, известных неукротимым нравом, отвагой и большим искусством в делах войны. Не откладывая дела, Рамон вышел с войском в леса, лежащие по обе стороны бесконечной темной реки. Та река то тянулась ровной линией, то вязала петли у подножья великих гор, чьи вершины вспарывают небо. В ее спокойной воде отражались цвета старой доброй Каталонии на флаге Рамона. Идти по тайным тропам вдоль ее берега было сущим мучением. Отряд прошел через расселины среди скал, поднимался на кручи, опускался в долины, брел по болотам и прорывался сквозь дебри. Воинам пришлось сделать столько поворотов, что никто не запомнил дороги, и люди Рамона берегли Фелипе пуще глаза, ибо не чаяли без него найти обратный путь. Двенадцать славных рубак утонуло в болотных трясинах, погибло от болезней и диких зверей.

Но в конце концов Фелипе довел войско Рамона до сердца джунглей. Здесь и впрямь существовал великий город, выстроенный из камня. Храмы и жилища спускались по склону горы, а у подошвы ее испанцев ждало войско местного князя, правителя обширной и богатой страны. Под водительством его собралось не менее двух тысяч воинов. На знатных людях бойцы Рамона заметили украшения из золота. Враги насмехались над маленьким отрядом испанцев.

Сердца многих смельчаков дрогнули перед таким многолюдством! Ибо на каждого испанца приходилось по три десятка язычников. Но Рамон Счастливый встал перед войском и сказал твердо: «Мы храбры, хорошо вооружены, искусны. С нами аркебузы и мечи из доброй стали. Мы всю жизнь учились сражаться. С нами Господь и Пресвятая Дева Мария. И я не допускаю мысли, что кто-нибудь из вас отступит. Нет, сегодня мы победим и повергнем наземь горделивого неприятеля!»

Произнеся эти слова, рыцарь дал сигнал к атаке. Воины его устремились на врага с неодолимой силой. Аркебузы извергли огонь. Над джунглями зазвучал боевой клич испанцев. Рамон велел четырем друзьям, охранявшим его, громко петь псалмы.

Битва длилась полдня, и многие славные идальго расстались с жизнью на поле близ потаенного города. Весы победы еще колебались, когда Рамон со своими друзьями прорубился к предводителю народа джунглей. Они сразились. Правитель лесного княжества был мужественным человеком, но необузданный каталонец сбил его с ног и ранил в плечо. Тогда всю знать и воинов неприятеля объял ужас. Без князя они не желали сражаться. Армия разбежалась, побросав оружие. Над горою мертвых тел осталось сорок залитых кровью испанцев, которые отныне могли праздновать победу.

Отряд Рамона вошел в потаенный город. Рыцаря встретила толпа рыдающих женщин. Среди них выделялась красотой и богатством украшений статная женщина, невысокая, но полная достоинства. Она бросилась перед Рамоном на колени и умоляла его пощадить отца – раненого правителя города, попавшего к рыцарю в плен. В обмен на это женщина обещала покорность города, много золота и любое количество заложников.

Рамон, знавший язык лесного народа от Фелипе, отвечал ей: «Город и без того нам покорен. Золото вы обязаны дать нам, ибо мы теперь им владеем по праву победителей. Что же касается твоего отца, то я отдаю его тебе даром. Твой отец храбро бился, и я не стану обагрять руки его кровью из уважения к его доблести. Жаль, что столь отважный человек и великий правитель коснеет в безбожии».

Фелипе просил у Рамона сжечь столицу потаенного княжества. Его сердце жгла ненависть к родине, отвергнувшей его. Но каталонец возразил ему: «Разве не видишь ты, сколь многие бедствия мы причинили твоему народу? Почему же сердце твое ищет большей мести? Разве твоя новая вера не подсказала тебе смысл слова «милосердие»? Полагаю, нам следует оставить жестокость». Фелипе согласился с ним, но Рамон видел, что он затаил непокорство в глубине души.

Дочь правителя не раз приходила к Рамону и беседовала с ним, отговаривая от жестокостей в отношении города. Рыцарь удивлялся: к чему столько раз предостерегать от того, к чему он нимало не склонен. Однако свидания с нею были для него приятны, и он не спешил закончить беседу. Однажды они случайно соприкоснулись локтями. Женщина опустила взгляд и тотчас же вышла от него, не говоря ни слова.

Испанцев осталось слишком мало. Она не могли удержать великий город, пребывая в столь незначительном числе. Поэтому, взяв золота, сколько могли унести, воины отправились домой.

Но Рамон остался.

Дочь правителя потаенного княжества явилась к нему и повела такую речь: «Ты враг мне и всему моему роду. Но более сильного и более справедливого вождя мы не знаем. Великодушие и доброта, явленные тобою, обратили к тебе сердца моего народа, моего отца и… мое собственное сердце». – «Я не держу зла против вас, хотя вы и вышли биться против меня», -- отвечал ей рыцарь. Ее красота завораживала каталонца. Ее ум внушал уважение к ней. А достоинство, с которым она говорила, наполняло его душу восхищением. – «Ты не признаешь наших богов и называешь нас неверными. Но ты оказался лучше нас. Многие люди моего народа считают, что силы, стоящие выше людей, даровали тебе особенную удачу и особенную силу. Мой отец уверился, что ты будешь хорошим соправителем, а знатные люди страны согласны с ним. Итак, мы предлагаем тебе стать вторым князем города, равным моему отцу», -- продолжала она.

Рамону пришелся по душе великий город в джунглях. Но еще больше радовалось его сердце при виде княгини, ведущей с ним разговор. Видел он многих красавиц в Испании, но ни к одной не чувствовал такой тяги. Взгляд ее, звуки ее голоса, гордая осанка и чистая кожа влекли его больше великих богатств города. Но он помнил о жене, оставленной в Жироне, и потому старался не поддаваться чувству.

«Почему же именно ты пришла ко мне, княгиня, а не твой отец? Ведь он достаточно здоров, чтобы вести со мною переговоры», -- задал вопрос рыцарь.

Женщина смутилась и отвела взгляд. Но затем собрала всю свою решимость и молвила: «Я сама пожелал видеть тебя. Ты вселил в меня странное чувство. Когда тебя нет вблизи, мне как будто чего-то не хватает. И лишь твое присутствие успокаивает меня». – «Уж не влюбилась ли ты, княгиня?» -- «Возможно. Однако мы принадлежим разным богам. Как быть нам вместе!» – «К тому же, я оставил дома жену… и нам невозможно… и… поцелуй меня, княгиня», -- Рамон хотел сказать нечто прямо противоложное, но сказал именно это.

Женщина взглянула на рыцаря с изумлением, но не покинула его.

«Всего один раз, княгиня. Перед расставанием. Не может христианин быть князем у язычников. Не можем мы сделаться супругами, хотя видит Бог, мне этого хотелось бы».

Дочь правителя поцеловала его. Да так, что оба сердца наполнились нестерпимым жаром.

«Да ты околдовала меня… Что за чары ты применила?!» -- «Этого не может быть, ведь я сама тобой околдована каким-то вашей странной волшбой, ведь есть же она у людей креста». – «Нет, княгиня».

Между ними встало молчание. Рамон не знал, как ему поступить. Душа его рвалась к женщине, а ум пророчил великие несчастья, если он совершит этот шаг.

Тогда сама княгиня сказала ему только одно слово, слово, всё и решившее:

«Останься!»

Рыцарь поцеловал ее еще раз. Рыцарь разделил с нею ложе. Рыцарь остался с нею и стал князем потаенного города.

Его окружили заботой и вниманием, на его любовь ответили не менее сильной любовью, перед ним расстилался мир, прекрасный, как последний кусочек рая на земле. Он почувствовал, что пришел в то место, где и должен окончить жизнь. Именно сюда он шел долгие годы, именно здесь он него отлетели тоска и тревога, именно тут душа его обрела ту легкость, какой раньше не было нигде и никогда.

Рамон Жиронский чувствовал себя так, словно прежде он пробовал петь – прочищал горло, выводил пробные звуки, писклявил, хрипел, фальшивил, но все попытки не приносили успеха, и вдруг из уст его полилась песня полнозвучная и неспешная, какими бывают древние реки на равнинах. Вода песни затопила весь мир вокруг него. И всякий раз, когда он напрягал связки, стараясь взять более высокий звук, у него это получалось. Он поднимался со своей возлюбленной всё выше и выше, звучал всё чище и чище.

Рыцарь не раз задумывался: не пора ли ему возвращаться в Аклу? Но как только его посещала подобная мысль, воля оставляла его. Рамон Счастливый не находил такой силы, чтобы ее хватило перерезать нити, связывающие его с княгиней. Он говорил себе: «Я побуду здесь еще немного. А когда любовь иссякнет во мне, вернуться будет гораздо легче». Но его чувства не слабели со временем. Напротив, они крепли. Вскоре Рамон понял, что ему тяжело провести хотя бы то время, какое тратят на произнесение Credo пять раз подряд, нарасстоянии более десяти шагов от волюбленной. Княгиня лесного народа отвечала ему тем же. Он стал для нее столь необходим, как и она для него.

Так прошло полгода.

Однажды с тайной тропы в джунглях примчался вестник. На потаенный город шло многочисленное испанское войско с аркебузами. Его вёл всё тот же Фелипе. Желая избежать сражения, Рамон отправил предводителю воинства гонца. Каталонец велел передать послание, где говорилось, что он стал владыкой этой земли, занялся крещением местных жителей и не потерпит чужаков.

Гонец не вернулся.

Тогда он отправил второго гонца, а сам отправился вместе с ним. Как только гонец дошел до испанского лагеря, Рамон спрятался джунглях по соседству. Гонец передал завоевателям новое послание. В нем Рамон предлагал испанцам взять всё золото, какое только есть в городе, и мирно возвратиться в Аклу.

Вскоре он увидел, как труп гонца выкинули в реку. Вечером рыцарь приблизился к кострам и под покровом ночи слушал разговоры воинов. Они собирались захватить город, самостоятельно сосчитать, сколько в нем золота, забрать всё до последней песчинки, а Рамона, коего считали предателем, повесить.

С этого момента он больше не искал мира.

Дойдя до города, Рамон собрал бойцов, тайно привел их к испанскому лагерю и под утро велел напасть на него. Народ джунглей намного превосходил пришельцев числом, а преимуществом «огненного боя» они не успели воспользоваться. Хотя испанцев застали врасплох, они дрались сотчаянной храбростью. Но силы были неравны. Почти все завоеватели погибли в бою. Лишь Фелипе и еще десяток бойцов попали в плен. Рамон приказал убить испанцев. Но Фелипе сохранил жизнь, хотя его-то местные жители хотели уничтожить в первую очередь. Каталонец не забыл, что именно от Фелипе он выучил язык, на котором мог ныне разговаривать с возлюбленной.

Рыцарь отпустил Фелипе, прежде заставив его целовать крест на том, что он никогда не приведет чужаков к потаенному городу.

Минуло два месяца.

Опять по джунглям шел испанский отряд. Разведчики донесли: проводником у испанцев -- по-прежнему Фелипе. Но на этот раз он идет не по доброй воле: его страшными пытками вынуждают вести чужое войско.

Не дав испанцам подойти близко, Рамон обрушился на них. Люди джунглей были им обучены стрельбе из трофейных аркебуз, поэтому немало испанцев пало в тот день от испанского же свинца. Битва шла целый день, никто не желал уступать. Наконец завоеватели изнемогли под натиском столь многочисленного врага и были истреблены до единого человека. Когда победителям досталось окровавленное тело Фелипе, он был еще жив. Но взмолился, обращаясь к Рамону: «Я каюсь перед тобой и перед Богом, ибо не сдержал клятвы. Прощаешь ли ты меня?» -- «Да, я прощаю», -- ответил Рамон. – «Тогда убей меня. Не дай мне мучиться от ран и от душевных терзаний. Сделай мне такой подарок, благородный человек!»

Каталонец пронзил его мечом, оплакал и помолился о душе брата своего Фелипе. А потом распорядился похоронить тело в земле, поставив над могилой деревянный крест.

Тогда в потаенном княжестве наступил покой.

Рыцарь завоевал мир для города в джунглях и наслаждался им со своей возлюбленной.

Рамон жил бы счастливо, но однажды к нему явился старый монах, когда-то вылечивший его от лихорадки в Акле. Он знал путь к потаенному городу от того же Филиппе. Но каким чудом инок уберегся от стрел и копий лесного народа, знает один Бог. По велению Рамона, к старику отнеслись почтительно. Его накормили и дали отдохнуть. После этого монах сказал рыцарю: «Ты ведь христианин. Ты давал присягу королю Испании. У тебя дома жена. Что же ты творишь со своей душой?»

С тех пор тоска мучила рыцаря. Однажды он оставил дорогие одежды и принялся начищать старые, кое-где заржавленные латы. Его любимая, его княгиня, прекрасная, как дитя сказки, просила его остаться. Исчерпав все доводы, застрагивающие разум, она просто спросила: «Как же ты бросишь меня, ведь я тебя люблю и ты меня любишь?» Идальго нечего было ответить, ведь всё так и было, но он продолжал начищать доспехи. Тогда она обещала ему перейти в христианскую веру и родить ребенка, который тоже будет крещен, лишь бы идальго взял ее с собой. Рыцарь заколебался всерьез, но от решения своего все-таки не отказался. «Неужели так силен твой старый монах, что ты не можешь с ним справиться?» -- допытывалась княгиня. Идальго ответил: «Монах слаб, но с Богом я бороться не стану». Он ничего не захотел взять с собой в дорогу, лишь всматривался в лицо княгини, стараясь запомнить каждую черточку -- на всю жизнь. Он и впрямь отдал бы руку, лишь можно было остаться здесь, но такую цену ему никто с неба не объявлял.

Тяжело им было расставаться. Рамон сросся со своею возлюбленной так, что иной раз представлял себя и ее как одно существо. Их давно перестало быть двое, они давно стали одним. А разве не больно, взяв в руку нож, разрезать одного человека пополам, надеясь получить из каждой половинки нового человека? Души, разделяясь, обливались невидимой кровью. Впервые рыцарь, терпевший боль ранений и тяготы дальних походов, не щадивший ни себя, ни друзей, ни врагов, узнал, как легки слезы, скатывающиеся по щекам.

Собираясь в дорогу, он понимал: княгиня была воздухом, которым он дышал, водой, которую он пил, землей, на которой он стоял. Теперь трудно становилось ему дышать, нечем оказалось наполнить грудь. Жажда пришла к нему, и никакая жидкость не могла утолить ее. Земля ушла из-под ног, и ноги утратили прежнюю твердость.

Знал Рамон, что с княгиней происходит то же самое. Они любили друг друга честно. Не обманывали, не пытались возвыситься один над другим, ни в чем не завидовали один другому, радовались общими радостями, горевали общим горем. Они всегда верили друг другу. Им надо было быть вместе, вот и весь смысл их любви. Когда они проводили вместе дни и ночи, не расцепляясь душами, всё вокруг становилось ярче, звучало сильнее, наполнялось светом и смыслом. А сейчас жизнь потухла, словно светильник с выгоревшим маслом. А ведь что одному из них горько, то и другому горько. Так как же Рамону не бояться за нее, ежели он знал меру своей горечи?

Понял каталонский рыцарь: в судьбе его совершилось нечто великое. Более великое, чем все одержанные им победы. Он поднимался от юных лет всё выше и выше, здесь, в потаенном княжестве, добрался до пика, узнал, каково взойти на вершину; теперь жизнь его начинала спуск под гору. Бог дал ему почувствовать, какова стихия чистой, незамутненной любви, со всеми ее радостями. Этот дар достается немногим людям. И немногие знают, что совершенная любовь тише, сильнее и глубже любой страсти.

Ныне завершалось то лучшее, что было в жизни Рамона Жиронского. Лучше у него уже ничего никогда не будет.

Напоследок княгиня сказала ему: «Один подарок ты все-таки получишь от меня. Вдохни мой аромат -- в последний раз». Рыцарь так и поступил.

Он добрался до Испании, покаялся в грехах и был прощен государем. Еще много лет он служил испанскому монарху мечом и советом. Состояния не сделал, но сохранил доброе имя. По совету матери, сделавшейся совсем дряхлой, он все-таки совершил паломничество к мощам святого Яго. Вскоре после этого супруга его Мария оказалась в тягости. Когда же ей пришел срок разрешиться от бремени, на свет появился крепкий здоровый младенец мужеска полу. Рамон велел дать ему во крещении имя Фелипе. Взяв на руки первенца, дворянин утешился и оставил прежнее угрюмство.

Умирая, отец спросил его: «Сынок, тебя называют Счастливчиком, но сам-то ты чувствуешь себя счастливым?» Тот отвечал: «Не беспокойся отец, у меня всё есть для достойной жизни». Старый идальго молвил: «Я слышу ответ честного человека, не желающего сказать слишком много. Теперь скажи-ка мне правду, Рамон, утихло ли твое пламя? Или оно всё еще бушует в тебе?» Сын взял отца за руку и заговорил с ним так тихо, чтобы никто не услышал их беседы: «Мое пламя отнюдь не утихло. Оно жжет меня изнутри больнее, чем в ту пору, когда ты в первый раз дал мне совет истратить его в дальних краях. Я нашел то, что заставило его гореть высоко, долго и ровно. Я нашел то, что заставило его подняться до самых небес. И я ранен им. Моя рана кровоточит день и ночь, не заживая. Не ведаю, избавлюсь ли я от нее когда-нибудь… Но об одном, отец, ты можешь нисколько не беспокоиться: оно не заставит меня опозорить наш род или погубить душу. Я научился держать его глубоко внутри, поселил его в темнице с золотыми стенами, сковал его серебряными кандалами. Теперь ему не вырваться, хотя жар его и мучает меня». Тогда отец перекрестил сына, говоря ему: «Что ж, душа моя отлетит от тела в покое. Мужчиной может овладеть сильная страсть, но и мужчина может совладать с сильной страстью… Я горд тем, кого породил». Это были его последние слова перед кончиной.

И можно было бы считать, что жизнь Рамона Жиронского сложиласьхорошо. Во всяком случае, кого бы ни спросили в Жироне о нем самом и его семье, всякий честный человек не сказал бы ничего худого. Был рыцарь в дальних краях, буйствовал, совершал то подвиги, то непотребства – это верно. Однако же потом он вернулся, переменил ум и успокоился. Лишь гордец, мнящий себя безгрешным, стал бы его бранить за такую судьбу.

Но... было нечто такое, чего не знал и не мог почувствовать никто, кроме самого Рамона.

В родном доме всё пахло кожей княгини, жившей за теплыми морями. Этот запах мучил и волновал Рамона. Никогда, ни на один день, ни на один час он не оставлял рыцаря в покое. И даже когда приходило время молитвы, Рамон мысленно просил: «Пожалуйста, отойди в сторону на время. Я должен помолиться». Не было восхода, чтобы он не сказал вполголоса: «Доброе утро, княгиня». Не было заката, чтобы он не пожелал ей шепотом добрых снов. Он знал, что никогда не вернется к ней, но мечтал вернуться. Отдал бы руки, если бы прежде мог обнять ее хотя бы раз, но не позволял себе даже думать о том, что на свете существуют корабли, и один из них мог бы перенести его за море…

Однажды княгиня приснилась ему и спросила: «Хорош ли мой подарок?» Рыцарь ответил ей: «Он тревожит меня всякий день и всякую ночь». Тогда ему был задан вопрос: «Хочешь, я заберу его назад? Прямо сейчас!» После некоторого колебания Рамон сказал своему сновидению: «Нет. Я не хочу забывать тебя... И да простит мне Господь».

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА

У берега теплого моря стоял город. В этом городе, на окраине, поселилась семья: отец, мать и их дети -- братик с сестричкой. Старый дом казался детям очень большим, словно дворец. Они облазили подвалы, чердак, все каморки и кладовки, сарай во дворе и даже древний пересохший колодец на задворках, посреди пустыря. Еще их водили гулять в парк, а мальчика -- в школу. Девочка была столь хрупкого здоровья, что учителей приглашали к ней домой. Это был белый книжный цветок...

Случилось так, что родители обеднели. Нас столе почти перестало появляться мясо, а на праздники больше не забредали торты со сливочным кремом. Зато мама готовила чудесные пироги, а папа ухитрялся делать так, чтобы учителя все-таки приходили к девочке на дом.

В тот год зима началась рано, ударили жестокие морозы, на море начались бури. Родители ходили по дому с печальными лицами. Конечно, с детьми они вели добрые и веселые разговоры. Но братик с сестричкой были сообразительными, и они поняли, что в доме кончаются дрова и скоро тепла совсем не станет. Под Рождество родители перестали вести веселые беседы. Печку теперь топили скудно, и холод поплыл по дому, заползая во все углы, запуская щупальца под одеяла...

В ночь на Рождество праздник вышел очень скромным, но родители все-таки подарили девочке сказочную раковину со дна морского и два пряника, а мальчику -- книжку про корабли и море.

Когда все разошлись, девочка никак не могла заснуть. Она ёжилась от холода, обнимала себя, даже тихонько напевала, чтобы не было так грустно... Только-только она начала задремывать, как мальчик разбудил ее.

-- Вставай, соня! Ты мне понадобишься.

-- Еще чего. Я сейчас начну плакать, мама придет и накажет тебя, что ты меня разбудил. Почему ты такой злой?

-- А я говорю, вставай! Нам надо спасти маму с папой.

-- Как это спасти? От чего это их надо спасать? Они же большие.

-- От холода, балда. Сегодня в печку бросили последние дрова. Если завтра дров не будет, то либо мы тут все позамерзнем, либо останемся без дома.

-- Без до-ома?

-- Вот дурища! Конечно, без дома. Я слышал, как папа сказал: "Марта, придется дом продать. Поживем пока у родни..."

-- Сам ты дурак. А я-то умная.

-- Ладно. Раз умная, смекай. Неделю назад рядом с гаванью, там, где маяк, разбился купеческий корабль. Все говорили: сокровища! сокровища! А сокровищ никаких не нашли. Знаешь, почему их не нашли?

-- Ну? -- у девочки широко раскрылись глаза. Спасть ей больше не хотелось. Ведь речь пошла о настоящих сокровищах! О драгоценных сверкающих камушках, как у мамы на колечке... которое куда-то пропало...

-- Вот и ну. Я читал книжку. Там сказано, что в таких кораблях под капитанской каютой устраивают тайник. Я знаю, где он должен быть. Мы пойдет туда и заберем все золото прямо сейчас.

-- Зо-олото? Там камушки...

-- Молчи уже. Какие камушки на корабле? Там золото и серебро. Много монет.

-- У-у... Монетки не интересно. Я их много видела. Они красивенькие, но камушки лучше.

-- Вот глупыха! Монетки ей не нужны! Мы тебе на эти монетки купим новое платье. Понятно?

-- Платье хорошо... с бантом.

-- Будет тебе с бантом.

-- И с лентами!

-- Будет тебе и ленты.

-- И муфту хочу, чтоб руки греть.

-- Будет и муфта, а теперь хватит болтать. Нам нужно очень много золота, чтобы купить вдоволь дров, да еще выкупить мамино колечко и папин камзол.

-- Колечко мамино... а оно... коле-ечко... -- девочка уже подумывала, что самое время немного поплакать, но потом сообразила, что рядом один только братик, а на него никакие слезы не действуют. У! Он как камень.

-- Точно. И колечко и еще много всякой всячины. И подзорную трубу кое-кому.

-- Кому-у?

-- Не важно. Нам надо очень много золота. Поэтому я возьму большой мешок, а ты еще маленький мешочек. Так больше уместится. Давай-ка одевайся быстрее.

Девочка выскочила из-под одеяла, быстро поменяла зеленую пижамку на теплые колготы, платье, кофту, толстые шерстяные носки и башмаки. Потом подумала и сунула в карман пряник. Еще подумала и сунула в карман второй пряник.

Мальчик показал ей стеклянный фонарь со свечой внутри, огниво, масленку и маленький ломик.

-- Смотри-ка, я как надо подготовился. Держи мешки, малявка. Пойдем.

Они прокрались мимо дверей родительской комнаты, спугнули кота, погладили кота, спустились ко входной двери. Тут мальчик вынул масленку и густо вымазал петли маслом, чтобы не скрипели. Он осторожно открыл дверь, и в лицо ему ударили вьюжные заряды. Ох, когда дети увидели, как метет за дверью, они здорово испугались.

-- Ты вся дрожишь, трусиха! Не бойся, я же с тобой. Чего тебе бояться? И потом я молился, значит, святой Николай нас защитит от чего хочешь. Ну, и еще поможет золото сыскать. Ясно тебе?

-- Я не трусиха. Ты сам трусих, -- обиженая сестрица толкнула брата локтем под бок.

В другой раз он хорошенько смазал бы ей по затылку, но сейчас решил, что лучше им обойтись без драки. Во-первых, ему требовалась помощница. Во-вторых, глупыха непременно заревет и переполошит весь дом. А смазать по затылку можно будет и потом, когда они вернутся с двумя мешками золота. Он просто зажег толстую свечу в фонаре и вышел на улицу. Сестра последовала на ним.

Они побрели по заснеженной улице бок о бок. Мальчик выставил фонарь перед собой. Но вьюга и ночная муть не давали им различить дорогу даже на десять шагов перед собой...

От окраины до маяка -- две мили.

Дети шли и шли, шли и шли, шли и шли. Девочка ужасно устала, она тихонько поскуливала, но это была очень упрямая девочка. Ей бы в самый раз -- зареветь, однако она закусила губу и шагала, не пуская слезы наружу.

Вьюга кончилась, когда они были на полпути до маячного мыса. Девочке хотелось лизнуть сахарные хлопья, падавшие с неба: ей казалось, что они сладкие. Мама, правда, говорила, что не надо так делать -- можно простудиться. И девочка не решалась ее ослушаться. А потом белые шмели перестали кружиться вокруг ее лица. Сейчас же ударил мороз, и девочка ужасно замерзла. Они снимала варежки, дула на пальцы, шлепала себя по щекам, терла нос, подпрыгивала. А пальцам, щекам, носу и ступням все равно было очень холодно. Потом мальчик снял теплый плащ и надел его сестре на плечи. Ей ненадолго стало теплее. А ему сделалось жутко холодно. Он даже подумал: не вернуться ли? Однако теперь им оставалось совсем немного, а значит, ему, как и всякому взрослому человеку, следовало довести дело до конца...

Мимо проплывали дома с темными окнами. Горожане напраздновались вдоволь и теперь видели десятый сон. Лишь две маленькие фигурки медленно прокладывали путь по сугробам.

-- Всё, малявка, пришли. Видишь корабль?

Деревянная туша распласталась на берегу. Мачты давно спилили и растащили на дрова. Поэтому в лунном свете корабль выглядел как кит, выбросившийся на сушу.

Девочка кивнула. Она не хотела говорить -- пришлось бы глотать ртом промерзший воздух...

В борту корабля горожане проделали огромную брешь, когда вытаскивали оттуда груз. Брат с сестрой забрались через брешь в трюм. Мальчик поплутал по развалинам корабля и нашел, наконец, капитанскую каюту.

-- Теперь постой тихо и подожди. Мы добрались до нашего золота. Слышишь ты? Платье тебе с бантом?

-- И с лентами тоже.

-- Хоть с хвостом. Будет тебе платье. Потому что мы теперь -- богачи.

Мальчик принялся выстукивать стены, негромко бормоча:

-- ...и лодку. И теплую шляпу для папы... и... и... здесь?.. нет, не здесь... и... что ты там хотела? шарфик?

-- Муфту же!

-- ...да хотя бы и муфту... да... и кукол, сколько захочешь...

-- Фи! Я уже взрослая. Забери себе своих кукол!

-- Ладно-ладно, чего захочешь, того и... похоже что... похоже?.. нет. И... мне тоже... большой охотничий нож... такой, чтоб лезвие звенело, когда по нему щелкнешь... да?

-- Ну да... -- вяло ответила сестрица. Она перестала чувствовать ноги ниже колен.

-- О! Да? Точно! Вот здесь. Хо-хо!

Мальчик принялся работать ломиком, разбивая доски и выдергивая их из стены. Крак! Отскочила небольшая деревянная крышка.

-- Ух ты!

Девочка сделала два шага на негнущихся ногах.

-- Гляди-ка, малявка! Я нашел, я нашел это!

Брат засунул руку внутрь стены, пошарил там, а сестра, не удержавшись, зевнула так, как благовоспитанным девочкам зевать не положено. Так коты зевают, и у них кончик языка кверху при этом загибается, а девочки так не зевают, если они не какие-нибудь бродяжки.

-- Слушай... тут... пусто... Бумаги какие-то, разная дрянь, трубка и... о! Нет, всего одна...

Он вытащил единственную серебряную монетку.

-- Что, теперь не будет ни дров, ни ле-енточек?

Она опять зевнула, и опять очень невежливо.

-- Точно. Ты... извини меня, глупыха...

Она села на пол и прислонилась к стене.

-- Братик-братик... я так устала... ой. До чего же я устала. Мне надо посидеть, иначе ножки меня не понесут домой...

-- Я... тоже устал... надо... посидеть малёха.

Он сел рядом с ней.

Девочка вынула пряник и дала ему. Пряник пропал в один миг. Она вздохнула, достала второй пряник, откусила два кусочка и остаток тоже дала брату. Остаток прожил недолгую жизнь.

-- Знаешь что?

-- Что?

-- Я тебя назад на плечах снесу. Ясно тебе? Я сильный. Только вот... надо отдохнуть.

И они задремали.

Мальчик сопротивлялся сну. Он даже почти поднялся. Он даже начал расталкивать девочку:

-- Поднимайся, глупыха! Да поднимайся же, пропадем тут с тобой!

Голова у нее болталась, глаза раскрывались разок-другой, но сон никак не отступал. В отчаянии он крикнул:

-- Дура! Замерзнем же!

Но девочка так и не просыпалась. И у него не осталось сил, чтобы встать. Тогда он завопил в темноту:

-- Помогите же нам! Помоги-ите!

Вдруг на корабле стало светлее. Нет, не так. Стало светло, как днем. От этого дрема вмиг слетела с девочки, а мальчик закрыл глаза руками -- глазам было больно. Сестрица потянулась и вдруг ойкнула.

-- Гляди! -- принялась она тормошить брата, -- Гляди, там ангел!

-- Как-кой еще ангел? Обалдела?

-- А такой! С крыльями!

Брат отвел руку и увидел: в трех шагах от них стояла худенькая девушка без грудей и с крыльями. Девушка улыбалась.

-- Не бойтесь!

Она говорила очень ласково.

-- Теперь в вашем доме всегда будет тепло. Вот, возьмите!

Она протянула им открытую шкатулку. Там лежало длинное красивое перо из ангельского крыла, испускавшее язычки пламени. От этого огонька сделалось теплее.

-- Это пламя греет, но не жжется. И его будете видеть только вы. Храните его, и пока вы любите друг друга, в вашем доме всегда будет тепло.

С этими словами крылатая девушка стала исчезать. Мальчик крикнул:

-- А за что это нам? Что с нас взамен?!

-- За веру, надежду и любовь...

Девушка растворилась в воздухе. А дети... тут же уснули.

***

Проснулись они оба в своих кроватях. Вернее, первой проснулась девочка, а когда мальчик открыл глаза, она уже стояла посреди комнаты с пером в руках и глядела, как зачарованная, на ангельское пламя.

В доме было тепло. Очень тепло. Изразцы на печке накалились от жара.

Папа потом сказал, что кто-то, Бог весть кто, ночью привез им дрова и выгрузил прямо во дворе. Так много дров! Нашелся же добрый человек...

Комментарии читателей: