- Скоро урок закончится. В классе все, кроме Никиты, у него соревнование по плаванию. Я им сказала, что собрание будет, только не говорила о чем. Вы не думайте, что я молчу, я пыталась с ними говорить. Они прекратят на пару дней, а потом все начинается сначала, – Анна Сергеевна нервничала и потому непрестанно терзала классный журнал, оказавшийся у нее в руках.

- А почему вы мне ничего не говорили? Не хотели сор из избы выносить? Вы тоже хотите, что бы Вика ушла? – голос Инги слегка вибрировал, она старалась сдерживаться, чтобы не удариться в крик или не заплакать прямо здесь, в коридоре школы, которую сама заканчивала много лет назад. Анна Сергеевна энергично замотала головой и излишне торопливо продолжила:

- Ну, что, вы?! Нет, конечно. Вика хорошая девочка. Я понимаю. Болезнь. Вы не думайте, раз у нас лицей, то мы хотим избавиться от ребенка, который стал плохо учиться. 

- Она не виновата, - Инга внимательно смотрела в глаза классной, пытаясь найти в них сочувствие и желание помочь. Анна Сергеевна согласна закивала головой и, оставив, наконец, в покое несчастный журнал, уверенно закончила:

 - Я все прекрасно понимаю, мы же тоже люди и переживаем за наших учеников. А не говорила Вам, потому что надеялась, что ребята прислушаются ко мне, поймут и перестанут…Орлов! Почему опять гуляем среди урока? Оценки хорошие надоели? Или знания не нужны? Ты же способный парень и там себя ведешь.

Анна Сергеевна переключилась на проходившего мимо ученика, а Инга вспомнила, как два дня назад после собрания шла домой с родителями одноклассников, и как этот недолгий поход перевернул ее устоявшуюся жизнь.

- Нет, правда, если б с моим так поступили, я бы, ну, не знаю, убила бы! Серьезно, что-то бы, но сделала точно! – высокая, всегда громко говорившая Лена – мама Ромы Осина, заходилась в праведном гневе.

 - Да уж. Безобразие полное. В лицее и такое, - горячо поддакивала Инга, искренне непонимающая, как в месте, где учатся мотивированные дети таких же мотивированных родителей, могут существовать издевательства, травля и унижения .

- Я тоже эту школу заканчивал, у нас такого не было Но тогда другие времена были, -  примирительно протянул папа Маши Лапиной., крайне не любивший конфликтов и повышенных тонов.

- Причем тут времена?! От человека все зависит! – голос Лены взял самую большую высоту и зазвенел на всю улицу.

- И это тоже, согласен, всем до встречи, - папа Маши нырнул в свой подъезд, весьма кстати оказавшийся на пути. Остальные родители так же стремительно разбежались по домам, а Инга, которая жила дальше всех, двинулась по улице, рисуя в голове страшную в своей детской жестокости картинку унижения какого-то из Викиных одноклассников. Оно, не знала, кого именно, но сама ситуация вырисовывалась такой неприятной, что было не важно, с кем это происходит: любого ребенка в такой ситуации жалко, а уж с Ингиной эмоциональностью и всем тем, что не так давно пришлось им с дочкой пережить, и подавно. Эта картинка всю дорогу до дома крутилась в голове, обрастая все более фантастическими подробностями. Ей казалось, что во дворе бегают дети с палкой, а между ними суетится собака, очень похожая на их Тимку: такая же толстенькая и коротколапая, со смешным, одинокостоящим ухом. Ребята кидали палку друг другу, стараясь не дать ее схватить собаке. Когда псу все же удавалось уцепиться зубами, дети со смехом вырывали ее. В какой-то момент они даже  начали крутить палку  вместе с висящий на ней собакой.  Картинка была такая яркая и полная такой злобы, что Инге стало казаться, будто вместо собаки между ребятами бегает маленькая девочка и что это она, вцепившись зубами в палку, болтается между двух мальчишек. Инга зажмурилась и энергично покачала головой, отгоняя ужасное видение.

- Какие все-таки дети жестокие, ужас. Нет, моя Вика такой быть не может. Я ее так не воспитывала, - Инга не заметила, как произнесла это вслух, поднимаясь на свой этаж.

- Я сейчас отойду ненадолго, седьмой класс без меня на головах, наверное, уже стоит. Я их успокою и вернусь, - голос Анны Сергеевны, закончившей воспитательную беседу с Орловым, который  нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ненадолго вернул Ингу в сегодняшний день.

- Подождите, пожалуйста, еще немного, урок скоро закончится, и мы с Вами пойдем в класс, - Анна Сергеевна зацокала каблуками по коридору, а Инга опять погрузилась в позавчерашний вечер. 

 Когда Инга зашла в квартиру, Вика с Женей рисовали за столом. Женя аккуратно вычерчивала сложный узор, а Вика, высунув от усердия кончик языка, размашисто рисовала фантастическую птицу. 

«Какие они все-таки разные, хоть и двоюродные сестры, и все детство вместе провели, и в художке вместе занимаются, - думала Инга, раздеваясь и проходя в комнату, - Женек любит такую мелкую работу, и однообразие ее не страшит, а моя еле успевает за полетом фантазии».

- Что на собрании было?  - Вика, мельком взглянув на мать, продолжала разрисовывать огромный хвост птицы.

- Учеба вроде ничего,  как всегда ругали Антона, который постоянно болтает на уроках. Вот странно, родители молчаливые, в кого он такой?  В следующую субботу поход на природу будет, деньги собираем. Короче, как всегда. Так, мои дорогие! Убираем рисунки, моем руки, сейчас есть будем. Я пиццу купила.

  Поход Инги на кухню за ножом и тарелками расцветился радостным криком дочери: «Ура! Моя любимая!». Женя, тут же сложив карандаши в пенал, аккуратно положила его вместе с рисунком  на диван, а Вика сгребла свое творчество в одну кучу с кистями и красками и почти упала со всем добром на компьютерный стол. Через пару минут они вернулись из ванной, и тут же устроились за  столом, посередине которого красовалась огромная пицца.

- Здорово! – Инга, рассматривавшая рисунки, повернулась к племяннице, - тебе, Женек, надо каким-нибудь декоративным творчеством заняться, -  она посмотрела на дочь, - красивая птица.

- Счастья! – выкрикнула набитым ртом довольная Вика.

 Инга немного подождала, а потом решила аккуратно начать неприятный разговор:

- Девочки! На собрании, конечно, все было как обычно, только…Почему-то  мама Ромы сказала, что над кем-то в вашем классе так  издеваются, что просто ужас. Она, правда, не сказала, кто и над кем. Но было очень жалко ребенка. 

Пока она говорила, Вика застыла с недоеденным куском пиццы в руках. Женя положила свой на тарелку и вопросительно заглянула в глаза сестре.

- Пока Лена рассказала, я со своей бурной фантазией все это представила. Как будто ваш класс. Перемена. Перед доской бегает девочка, у нее на спине бумажка с надписью «ДУРА». Почему-то мне кажется, что это девочка. Мальчик, наверное, не дал бы себя в обиду. Девочка смеется и пытается поймать пенал, который перебрасывают друг другу дети в классе. Кто-то кричит: «Лови!» Кто-то ловит пенал, дразнит им девочку: «На-на-на, собачка!». Девочка пытается поймать, но пенал пролетает мимо. Кто-то радостно смеется: «Не поймаешь!» Кто-то издевается: «Она не только тупая, она еще и безрукая!» Есть те, которые обзывают: «Дура!»,  «Как только ее в лицее держат, такую тупую!». И все смеются. Это ужасно. Такая жестокость. Мама Ромы сказала: был бы ее  ребенок – всех поубивала бы.  Инга повернулась к молчащим девочкам и решилась задать мучающий с самого собрания вопрос:

- Вы-то хоть в этом кошмаре не участвуете?  Вы ж у меня добрые девчонки, я знаю.

  Не успела Инга закончить, как Вика бросила кусок пиццы, и, зарыдав, выскочила из комнаты.

- Ты чего? Что случилось?  - Инга резко поворачивается к Жене. - Что с ней? Вы что, тоже с этими, которые ребенка доводят? Тоже издеваетесь?! У меня слов нет.

Женя молчала, опустив голову, из-за двери слышались Викины рыдания. Инга, совершенно не понимающая, что происходит, поспешила в комнату дочери, но та была заперта. Она вернулась в зал и села напротив Жени.

- Ничего не понимаю. Стыдно ей, что ли стало? Ты-то что молчишь? Ну, хватит меня пугать, - Инга повысила голос, -  мало мне нервов с ее болезнью, учебой, которую никак не нагонит, что еще за истерика?! Я сама сейчас рыдать начну.

- Это она – собачка, - выдавила, наконец, Женя, не глядя на Ингу, - только я тебе ничего не говорила, она очень просила. А ты все по правде рассказала. Ты, теть, как будто сама в классе была. Они, правда, очень сильно Вику дразнят. Рома сегодня сказал: «Она больная, вон сколько раз в больнице лежала, вот ее  в лицее и держат!», и все опять смеялись. А Никита крутил пеналом перед носом и кричал: «На-на-на!» и еще говорил: «Зачем тебе пенал, ты в нем все равно ничего не носишь?!» А потом  кинул пенал, рюкзак схватил, все из него вытряхнул и опять начал: «У нее и учебник всего один! Ну, тупая!».

 Инга долго молчала, разброс эмоций зашкаливал. То ей хотелось плакать, потому что собачкой была ее дочь, то бежать драться с Никитой и Ромой, то звонить классной и ругаться с ней, то прямо сейчас забирать Вику из школы. Когда мысли более-менее  вернулись в бухту сознания, она посмотрела на Женю и неожиданно спокойно спросила:

- А почему ты не заступилась?

- Я им говорила тогда, и потом. И сейчас. Они меня не слушают. Смеются. Они всегда смеются, а когда Вика собирала вещи, которые упали из портфеля, и ползала под партами, они их ногами кидали. Тетя Ин, можно я домой пойду?

- Конечно, иди, Женек, а то совсем темно будет. Дойдешь – позвони.

 Когда Женя ушла, Инга тихонько постучала в комнату дочери. Дверь оказалась открытой. Инга вошла, подошла к дивану и обняла дочь. Вика уже не рыдала, а только судорожно всхлипывала.

- Они говорят, что я тупая. А я не помню, что надо взять, я не понимаю, что нам говорят. Я стараюсь. 

- Это лекарства, - Инга гладила дочь по мокрым от слез волосам.

- Я теперь всю жизнь такая тупая и забывчивая буду? – распухшие от рыданий глаза дочери с ужасом смотрели ни Ингу.

- Нет, нет, конечно. Никакая ты не тупая, это от болезни последствия: наркозы, лекарства. Пройдет обязательно, надо подождать.

- Не хочу ждать., - зашлась в новом взрыве слез Вика, - не могу.  Представляешь, даже Никита…Помнишь, я в садике на нем жениться хотела.

 - Конечно, помню. Ты еще говорила, что вы в доме жить будете, а в сарае будет бомба лежать, которую Никита изобретет, потому что физиком станет. Хороший мальчик, помню. А он разве не может тебя защитить? 

- Нет! Он говорит, что я стала тупой и некрасивой. А еще он говорит, что я ненормальная, потому что смеюсь, когда они все дразнятся.

- Викуль, это особенность твоя такая. Таких людей не много, но они есть, - Инга медленно гладила по волосам дочери, стараясь подобрать слова, чтобы объяснить и не обидеть, сейчас Вика могла взорваться на малейшее неуклюже сказанное. – Обычно, когда людям плохо, они не смеются, а плачут. Вот как твои одноклассники. А есть другие, вот как ты, которые, наоборот смеются, когда им плохо. По-научному говоря – такой у вас способ защиты. А вот когда ты плачешь, я пугаюсь, понимаю:  у тебя наступил предел отчаяния. Как сейчас…

- А они думают, что мне все равно, раз я смеюсь, и еще сильнее дразнятся. А мне не все равно, мне плохо. Очень плохо. Мама! – Вика подняла заплаканное лицо и посмотрела в глаза Инге. - Я больше не пойду в школу. Никогда.

 На следующее утро Вика на самом деле в школу не пошла. Не пошла она и сегодня. Когда Инга заглянула в комнату, Вика лежала на не разобранном диване лицом к стене. 

- Викуля, вставай, в школу пора, - Инга подошла и аккуратно коснулась плеча дочери.

- Не пойду – не поворачиваясь, Вика отбросила руку Инги и еще глубже уткнулась в диванную подушку.

- Смотри, какой теплый день, солнце. Можешь его днем порисовать. Ты же его любишь.

Вика молчала, никак не реагируя на слова матери.

- Все наладится, правда, - Инга присела на краешек дивана и погладила дочь по голове.

- У кого?! – Вика немного приподнялась и зло посмотрела на мать. - Плевать мне на твое солнце, плевать мне на школу. И на жизнь эту дурацкую. – выкрикнув все это, она снова отвернулась к стене. - Никуда не пойду. Никогда. 

Вика накрыла голову подушкой и затихла. Инга немного постояла в комнате дочери, а потом пошла в школу.

- Ну, вот и урок закончился, - незаметно подошедшая Анна Сергеевна ободряюще улыбнулась Инге. – Попробуйте поговорить. Вы – мать, они должны Вас услышать.

 Инга зашла в класс и остановилась у доски. Ребята с недоумением посмотрели на мать Вики, не понимаю: зачем эта женщина пришла сюда и можно ли проскочить мимо нее в открытую дверь. В это мгновение в классе появилась Анна Сергеевна.

- Инга Андреевна хочет с вами поговорить. Я никого не отпускаю. Уйдете, когда вам мама Вероники позволит.

 Анна Сергеевна вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. 

- 11 лет назад, - Инга немного помолчала,  собираясь с силами, - Вика каталась на новеньком трёхколесном велосипеде по всей квартире, учась поворачивать за угол и объезжать стулья. Мы тогда все занимались своими делами, перед новым годом их всегда бывает масса. Вдруг раздался крик Вероники, такой страшный и громкий, что всех тут же вынесло в коридор. Там стояла дочь, которой не исполнилось еще трех лет с бутылкой уксуса в руках. На подбородке расплывался белой дорожкой ожог, глаза и без того огромные были так широко распахнуты, что, казалось, ещё немного и они заживут своей, отдельной жизнью. Честно говоря, как мы с завёрнутой в одеяло Викой неслись в «Скорой» с леденящей душу сиреной по заснеженному городу, я плохо помню. Хорошо я запомнила только палату реанимации и то, что спать мне было нельзя. У дочки в вене стоял катетер, через который постоянно что-то лилось, а Вика всё время норовила от него избавиться, даже ночью. Я тогда попросила принести какое-нибудь «неспящее» чтиво, и почему-то обрадовалась, когда домашние приволокли детективы. Вообще, я такое не читала и не признавала за книги, но в те дни они неплохо зашли. По крайней мере, спать не хотелось не только от царящего в реанимационных палатах холода, от которого не спасал даже матрац, принесённый сердобольной нянечкой, но и перипетии сюжетов Донцовой. 

Инга неожиданно улыбнулась. Ребята смотрели выжидательно.

- Не знаю, почему я вдруг про детективы вспомнила, - она опять немного помолчала. -  Когда через неделю нас отпустили домой, я решила, что самое страшное позади и теперь можно жить, как прежде. Меня, правда, вначале смущало, как дочка стала есть: очень долго жевала, иногда совсем не могла проглотить. Однажды, Вику увезли на «Скорой» - подавилась кукурузой из салата, та почему-то не смогла пройти по пищеводу. Но никого это не смутило, врач все время уверяла, что это последствия шока, и они скоро пройдут. Надо просто подождать. И я ждала. Постепенно стало казаться, что все наладилось, что началась обычная жизнь, что врач была права: все прошло. Но тут, как молния на зимнем небосклоне: совершенно случайно и абсолютно не предсказуемо, принеслось известие, что Викин пищевод уже мизинца. Хорошо ещё, как сказал врач, что это выяснилось не через месяц, когда помочь девочке было бы уже невозможно, а в тот день. Вообщем, стала серая больничная многоэтажка в большом, чужом городе вторым Викиным домом. Когда-то мой коллега ездил туда лечить пищевод. Не в детской больнице, конечно, во взрослой. Но тоже в областной центр. В нашем маленьком городе таким больным помочь не могут. Увы, коллегу не вылечили, но про бужи и процедуру с ними он много мне всего успел рассказать. «Сидишь, как гусь арзамасский с открытым клювом, а тебе в него стержни разного диаметра пихают и туда-сюда по пищеводу водят. Расширяют». Помню, мне тогда было сильно жаль коллегу, возвращающегося из клиники бледным и смертельно уставшим. Разве могла я предположить, что подобный кошмар будет ждать мою собственную дочь?!

Когда Вику только положили в клинику это сложное и жутко неприятное лечение проводили под наркозом: боялись, что нервная Вероника дёрнется и, прощай, пищевод, а вместе с ним и вся её, такая еще короткая жизнь. Наркозов было шестнадцать. За год. А еще она одна лежала в клинике в чужом городе. Я не могла бросить работу, приезжала к ней только два раза в неделю.

В классе стояла тишина. Инга вздрогнула, неожиданно вспомнив, как трудно выходила дочка из последнего наркоза. В тот раз ей переборщили с дозой, потому как она всё не спала и не спала. Дочь привезли в палату на каталке, но выглядела она ещё бледнее, чем обычно и так напоминала умершую, что Инга чуть не разрыдалась. Но самое страшное началось, когда дочь очнулась. Вероника металась по кровати, не открывая глаз, и звала Ингу сначала жалобно и слезно, а потом забившись в жуткой истерике. Все женщины в палате обрыдались, слыша, как девочка кричит на весь этаж: «Мама, мама, где ты?! Вы её убили, я знаю! Убили!» Инга обнимала Вику, гладила по голове, шептала: «Вот она я, твоя мама, я здесь», но дочка вырывалась и ещё больше заходилась в диком плаче: «Отойди от меня, это не мамины руки, верните мою маму!». Инга, увидев устремленные на нее глаза дочкиных одноклассников, вырвалась из плена воспоминаний и торопливо продолжила:

- После одного случая, когда Вика несколько часов меня не узнавала и рыдала, прося вернуть ей маму, врачи решили перестать давать наркоз и делать процедуру «наживую». Но все равно лечили прямо в реанимации, чтобы в «случае чего» хотя бы попытаться спасти ребёнка. Лечение помогло, хоть и длилось два года. Но общие наркозы. Они не прошли даром. У  нее стала хуже память…И начались другие проблемы…Пришлось пить серьезные лекарства. Но она мужественная, старается учиться, пытается вернуться  к нормальной жизни…Вика добрая, она даже в больнице помогала мамам, как могла. Сама еле живая была после процедур, а думала о тех, кому еще хуже. Мне как-то ее соседка по палате сказала:

- У вас редкая девочка. Ей не плевать на других. Ей самой плохо, а она меня поддерживает. У меня Сева в реанимации…Вика сядет рядом, молча по руке гладит, или рисует. 

  Она мне показала листочек, на нем был заяц, нарисованный простым карандашом и надпись: «Я грустный, раскрась меня». Вика положила его вместе с карандашами на тумбочку этой женщины. Дочка их для нее внизу купила. На те деньги, которые я на еду оставляла. Их так безобразно там кормили, а у нее и так пищевод больной, вот я ей и давала на буфет. В нем вкусно готовили. А она для этой женщины купила карандаши.

 Инга смотрела в глаза ребятам, стараясь заглянуть каждому. Кто-то отворачивался, а у кого-то слезы готовились выкатиться на нарядную лицейскую форму.

- Знаете, зачем я вам все это рассказываю? Нет, не для того, чтобы вызвать жалость. Я очень хочу, чтобы вы ей помогли. Одна она не справится. Я очень на вас надеюсь. Я знаю вас с первого класса. Я помню, когда она в началке лежала в клинике, тогда лечение только начиналось, вы писали ей добрые письма и рисовали цветы. Я помню, как обрадовалась дочь листочкам с вашими рисунками, когда вышла после наркоза и увидела их на тумбочке. Она долго перебирала, рассматривала каждый. Улыбалась. А в следующий мой приезд протянула альбом: «Передай ребятам, пожалуйста. Я сказку написала. Про них». 

- Она у меня дома хранится, - в полной тишине неожиданно громко прозвучал голос Маши, - классная сказка и рисунки к ней тоже.

Несколько ребят согласно закивали головой. 

Инга достала из рюкзачка листки и показала их классу.

- Вика тоже сохранила все ваши рисунки. Когда-то они подарили ей надежду на выздоровление. Давайте попробуем помочь ей и на этот раз.

Я уверена, у нас все может получиться. Она больше не хочет ходить в школу, но я попробую уговорить ее прийти. Хотя бы один раз. У вас есть выбор. Может быть, вы не захотите, чтобы она училась в вашем классе. Что ж, это ваше право. Она уйдет. Но, может быть, вы захотите дать ей шанс построить новую жизнь, а себе – остаться человеком. 

 Неожиданно Инга побледнела. Воспоминание юности вдруг обожгло ее своей пугающей неприглядностью. Несколько секунд она колебалась, но потом все же решилась:

- Я сейчас расскажу вам об одном случае. Из моей жизни. Вспомнилось вдруг. Когда-то я заканчивала эту школу. Да. Тогда она еще не была лицеем. Но учили здесь очень хорошо и мы все считали себя умными, образованными и приличными, а в классе была девочка из…не очень благополучной семьи. Отец пил. Ну, сами понимаете, как она выглядела. Одевалась…Тоже понятно как. Все время голодная, заглядывающая в рот одноклассникам, которые ели на перемене яблоко или пирожок. Почти всегда с несделанными уроками, спортивной формы у нее сроду не было. Да и обычной тоже: старое, вылинявшее платье. Карандаши исписывала до последнего огрызка, ручки у нас просила. Про краски, кисточки и тетрадки вообще молчу. Родители наши, как могли помогали: то для школы что-то купят, то вещи отдадут, но дома у нее все это отбиралось и продавалось, и она опять приходила в застиранном платье и без тетрадок. И мы опять над ней издевались. Часто. Мы же тогда подростками были. Жестокость свою в этом возрасте трудно осознать. А однажды она встала на подоконник. Третьего этажа. Вот на это окно. Не знаю, как нам тогда удалось ее уговорить не шагнуть вниз. Школу она окончила, сейчас у нее все в жизни нормально. Но я не представляю, как бы мы потом жили, если бы она…если бы тогда не удалось ее уговорить.

В классе стояла звенящая тишина. Инга медленно двинулась к выходу. У самой двери обернулась.

- Хочу вас попросить. Выбор за вами. Но какое бы решение вы не приняли, пожалуйста, пусть этот разговор останется тайной, Вика не должна про него знать.

Дети молчали. Инга немного постояла, последний раз обвела взглядом ребят и вышла в коридор. Первым нарушил затянувшееся молчание самый тихий и незаметный в классе - Егор.

- Помните, - голос его звучал хрипло и глухо, он откашлялся и продолжил, - помните, как вы тогда, в лесу меня защитили. Ну, когда эти подошли…Я не хотел драться. Хотел сказать, что они требовали. Не было плевать, как себя назвать. Я боялся. Очень. А вы не испугались. 

- А, правда, помните, тогда все встали вокруг и закрыли Егора, и эти уроды ушли…- Рома посмотрел на притихший класс.

Отличник Саша поправил очки и взъерошил и без того торчащие  волосы.

- Правда. Егора спасли, а Вику топим. - голос Саши был до странности высоким, - Озверели.

- Хорошее слово, - Егор поднял с пола свой рюкзак и направился к двери, - вы тогда не меня, вы тогда души свои спасли.

 Через несколько минут класс опустел. Из школы все выходили молчаливыми и задумчивыми.

    Утром следующего дня Инга с Викой подошли к школе перед самым звонком на уроки.

- Это правда, последний день в школе? – Вика с надеждой заглянула в глаза матери.

- Да, - кивнула Инга. Если тебе опять будет плохо, ты больше никогда сюда не пойдешь. 

Инга обняла дочь, Вика вздохнула и, не оглядываясь, вошла в школьную дверь. Инга осталась на улице. Чуть помедлив, она начала обходить школьное здание,  вскидывая голову и рассматривая окна. Инга смотрела на свежее отремонтированный лицей, а видела свою старую школу. Девочку на окне. Лица одноклассников, дикий смех которых сменился криком ужаса. Она почувствовала слезы на своем лице и никак не могла понять: она плачет о Вике или о себе той, которая тоже смеялась. А, может, о девочке на окне? Запоздало, но все-таки о ней? Инга нашла окно класса, в котором дочь училась в началке, и будто увидела учительницу, детей вокруг с рисунками и подписями: «Вероничке», «Мы тебя ждем», «Выздоравливай».  И тут же: летающий пенал, и бегающая за ним Вика. Инга потрясла головой, отгоняя непрошенное видение, и, оглядываясь, пошла в сторону дома.

Вика остановилась в дверях класса. Увидела одноклассников, отшатнулась и развернулась, но уйти не успела: к ней уже подбежал Рома. 

- Ты алгебру на сегодня сделала?

Вика испуганно затрясла головой. Губы дрожали, ей стоило больших усилий не заплакать.

- На, спиши, пока наша Анна задерживается, а то двойку словишь, - Рома протянул Вике тетрадку, - а после уроков объясню тему, сама делать будешь.

 Немного поколебавшись, Вика с опаской взяла тетрадь, села за парту, и начала быстро писать. 

  На первой перемене к Вике подошла активистка Маша.

-Ты же на пианино играешь?

Не ожидавшая вопроса, Вика вздрогнула и мелко закивала головой.

- Отлично. Скоро концерт, приготовьте с Женей пьесу, она, вроде на скрипке играет. Сделаете семейный дуэт. Ок?

Вика, посмотрела на Женю, та согласно кивнула.

- Ок.

 На большой перемене Никита принес Вике набор ручек.

- На. Такие же, как у меня. Они тебе нравятся, я знаю, - покраснев, Никита поспешно отбежал к своей парте.

Вика с сожалением положила их в рюкзак: на русском они явно были ни к чему.

   Входная дверь школы беспрерывно выпускала новые и новые волны ребят, успешно набивших головы формулами, падежами и видами млекопитающих. Последней вышла Вика. У школы толпились одноклассники. Увидев Вику, Рома закричал:

- Ребзя! Бежим в парк! 

Школьный двор огласил дружный вопль «Бежим!», подхваченный на разные лады. Вика опустила голову и двинулась в сторону дома. Неожиданно ее дернули за рукав. Рядом стояла Маша.

- Все! Значит, все! 

Никита схватил за руку Вику, и все побежали в парк. Инга, пришедшая встретить дочь, услышала счастливый Викин смех, прежде, чем увидела ее саму. Она долго смотрела вслед кричащему и яростно шуршащему листвой, классу и радостно улыбалась.