(Арес)

В далекие 90-е ездили мы с сокурсниками на педагогическую практику вожатыми в детский летний лагерь. Физруком у нас в лагере был очень колоритный чувак. Звали его Ген Геныч.

Среднего роста. Русый. Поджарый. Подвижный. Всегда очень чисто одет, коротко подстрижен, наглажен и выбрит. Чувствовалось в нем какая-то внутренняя выправка, хотя двигался он как кошка. И это противоречие, и одномоментное существование в одном теле «выстроенности» и « животной естественности», очень бросалось в глаза. Это всегда был маленький шок: вот Ген Геныч стоит или сидит, или лежит, и вдруг начинает двигаться. Его переход от статики к движению был совершенно уникален и вызывал поначалу очень сильные эмоции, как если бы вы периодически наблюдали, как металлический фонарный столб, до этого стоявший на вытяжку, вдруг проворно и гибко вышагнул из земли, и пополз по земле, в один миг превратившись в текучую,гибкую и быструю,живую змею.

По нашим юношеским представлениям Ген Геныч был уже жутко старый, лет 40 или 45. Поэтому между собой вожатые тут же окрестили его «дедом». И держались от него в сторонке, а общались только по работе. Да и не больно- то с ним пообщаешься! Между ним и окружающими словно стояла прозрачная стена. И стоило кому –то, хоть ребенку, хоть девушке, хоть директору, перейти на дружеский тон или заговорить на личные темы или о его жизни, как он тут же обрывал эти попытки двумя фразами. Если человек ему более менее нравился, а говорил не о работе, он рвал разговор фразой: «Не ваше дело!». Если же человек был ему не приятен, или как-то на него давил, он произносил фразу: «А в глаз», причем утвердительно, и без вопроса в конце.

При всем этом в работе он был практически безупречен. Он совершенно не пил. Никогда никуда не опаздывал. Построить отряд или весь лагерь на линейку или «выгнать из воды» в купальне для него было плевое дело. Дети и взрослые слушались его на раз. Было в его голосе что-то повелительное, с чем никому не хотелось спорить. Никакой угрозы, никакого крика, все корректно, но вот убедительно и все. Не потому что он как- то давил, или заставлял, а потому что сразу всеми понималось: так надо, так должно, и это хорошо.

Зарядку он каждое утро проводил энергично и командовал без рупора, вроде без особых усилий перекрывая спокойным голосом музыку из каптёрки, которую ставили на зарядку «для порядка и настроения в лагере». Когда работал, его можно было принять скорее за «функцию», робота, чем за живого человека, но было ко всему этому и одно большое жирное «но». Ген Геныч танцевал! Танцевал весело, лихо, разнообразно, импровизируя, совершенно не выучено и все же божественно красиво. Дискотеки у нас в лагере были чуть ли не каждый вечер. И Ген Геныч был там всегда.

Это было удивительное зрелище. Обычно и мужчины и мальчики на таких мероприятиях с напускным скучающим видом стоят по стеночкам, дожидаясь медленного танца, что бы кого-нибудь из девчонок пригласить, и невнятно, неловко, не понимая куда девать руки и ноги, потоптаться с ней туда сюда. Ген Геныч же всегда первым в начале дискотеки выходил на танцпол, и начиналась жара!

Он веселился от души, искренне наслаждаясь практически любой музыкой и движением. Ген Геныч танцевал под все! Хоть под «веселых утят», хоть «Лепку -Еньку», хоть под «Аббу», хоть под «Сектор Газа». Рок, фолк, эстрада, вальс, танго, ему было все равно! Танцевал он всегда с фантазией, искрометно импровизируя, совсем не смешно, так что просто все присутствующие «дамы» от мало до велика, как заворожённые, чуть ли не открыв рот за ним наблюдали. Если Ген Геныч кого приглашал на медленный танец, а пригласить он мог и малышку из шестого отряда, и вожатую из первого, и зама директора Лидию Павловну, женщину полную и в годах, то танцевал с партнершей всегда по разному, сообразуясь с ее уникальностью и показывая лучшие стороны «избранницы» в танце. Партнер он был изумительный.

В тот сезон, кстати, мальчишки и мужчины лагеря, глядя на него тоже стали активно танцевать на дискотеках. И эти танцы стали центральным неформальным событием каждого дня в лагере. Ген Геныч был от природы пластичен, а когда танцевал, еще и безумно сексуален. Но, как только кончалась музыка, эта чудесная музыкальная шкатулочка в нем словно захлопывалась, и он опять становился « рабочей функцией», выстроенной, закрытой и от всех отстраненной .

Жил Ген Геныч в лагере довольно обособленно. Если с кем и встречался, то никто не знал с кем. А найти его чаще всего «после работы» можно было в спортзале лагеря, где он чуть ли не каждую свободную минуту крутил педали велотренажёра, тягал штангу и маленькие гантели, мял экспандеры, растягивался, и качал пресс. При всем при этом он был поджарый, если не сказать « почти болезненно худой», и «на качка» или спортсмена внешне вообще никак не тянул.

Ген Геныч явно был загадкой, но как часто бывает с загадочными людьми, если загадка была слишком сложной для окружающих и не подавалась разгадыванию первые две недели, люди просто к ней привыкали, и переставали замечать ее как загадку. Вот и к своеобразию Ген Геныча все мы быстро привыкли, стали воспринимать его просто как «такой уж он человек», без всяких объяснений причин с его или еще с чьей-то стороны.

И вот однажды, уже к концу второго сезона, случилась у нас в лагери одна история. У нашей сокурсницы - вожатой был день рождение, и по этому поводу решено было хорошо выпить и посидеть с гитарой большой компанией « без педсостава, только вожатые».

Но, где посидеть? В вожатских и каптёрке связистов не удобно: они маленькие и директор ночь -полночь с обходом по ним ходит. Прям плохо может получиться с бутылками, которые в определенной степени подпития, вряд ли кто успеет со стола быстро убрать, если он зайдет. Можно пойти за территорию, пожечь костер. Так обычно и делали, но в тот день как назло с утра зарядил частый дождик, и мокнуть в лесу под дождем ни у кого желания не было. Оставался один вариант – спортзал.

Ключи запасные от него у мальчишек были, туда мы и пошли после отбоя. Пошли с бутылками, с гитарой и нехитрой закуской из столовки, оставив по одному дежурному на отряде. С условием, что каждый час будем меняться, что бы все успели развлечься.

Вино на всех действует по- разному. Кого- то тошнит и плохо; кому -то весело аж до хиханек хаханек, кого –то тянет на подвиги, а кому- то жуть как хочется секса, пока « дело молодое». И вот Вовке, вожатому из первого отряда, жуть как хотелось именно этого. И хотелось совершенно не управляемо. Он ко всем лез целоваться, и все пытался то одну, то другую девушку хватать и тащить куда-то. Девчонки, что побойчее, над ним смеялись, и отбривали его грубыми шутками, да и просто тумаками. А тихоня Инка не знала, что и делать, когда он к ней прицепился.

И вот тут не с того не с сего нарисовался не сотрешь перед нами Ген Геныч, которого ясно ни кто на вечеринку не звал. За песнями, шутками, и пьяными тостами никто и не заметил, что он уже минут как двадцать тут сидел в темном углу на матах, и за всем нашем весельем наблюдал.

Он встал между Инкой и Вовкой, и , обращаясь только к Инке полушёпотом сказал: « чё, достал он тебя? Хочешь, я его сниму с повестки надолго?». Инка только испуганно кивнула.

Потом дед развернулся к Вовке, а надо сказать Вовка был весьма большой парень: высокий, плотный, спортивный, разрядник по настольному теннису и волейболу. Дед взял его под локоть, и громко так сказал: « Спорим, я тебя в теннис, как лошка, сделаю 3: 0 по партиям прямо сейчас?». Вся наша пьяненькая компания притихла и ждала развития событий. Вовка тут же закусился, забыв про Инку в полминуты. « А давай!».

Тут Ген Геныч сказал, что просто так играть не будет, а только на ящик коньяка. Но, Вовку уже зацепило, он был в себе очень уверен и немного пьян, и перед девчонками сдаваться не собирался. Ударили по рукам. Теннисный стол стоял тут же в спортзале, на нем, кстати, мы и пили, так что убрали бутылки и тарелки, и далеко идти не пришлось.

Гитару бросили, все собрались вокруг играющих. И пошла жара! Они боролись за каждое очко. Вовчик явно недооценил навыки деда, и от осознания реальности проиграть ему крупную сумму денег сильно напрягся. Ведь ящик коньяка в 90-тые стоил чуть ли не две вожатских зарплаты за смену. И, его еще и нужно было достать где-то, тогда ведь его так просто было в магазине не купить! От этого бедный вьюношь нервничал и трезвел на глазах.

Деду тоже явно было тяжело, все же Вовка был разрядник, и гонял его по углам стола, так сильно, что майка на спине деда уже после первой партии была совершенно мокрой.

Последнее победное очко в третьей партии деду досталось просто чудом! Был уже третий час ночи, и директор, всегда чуявший наше неладное, все же нашел нас и в спортзале. Он с включенным мощным фонарем зашел в дверь как раз в тот момент, когда Ген Геныч подавал, стоя спиной к входу, а Вовчик у теннисного стола стоял к входящему директору лицом, и увидел его первый. От неожиданности Вовчик опустил ракетку. И все было кончено.

Директор сильно ругался, что мы пьяные и не на отрядах, грозился всем оргвыводами, и мы после этого быстренько расползтись по вожатским. Обсуждая по пути, где же теперь Вовчик возьмет денег на коньяк и где его вообще можно физически достать, лагерь ведь сильно далеко за городом, а в сельпо, за здорово живешь, ящик коньяку не купишь.

На следующий день Вовчик взял несколько выходных и поехал к родителям в город клянчить деньги. Долг есть долг, да и не спустил бы ему дед. По любому, не спустил. Нужную сумму родители Вовчеку конечно не дали, так что он еще занимал по знакомым. А потом бегал по городу в поисках этого долбанного коньяка. Так или иначе, правдами и не правдами, но Вовчик притаранил таки этот коньяк в лагерь. И в тот же день уволился, не доработав толком практику.

И оргвыводы, которыми директор грозился той ночью тоже все -таки последовали. Директор орал прилюдно на Инку через пару дней последними словами. Сцена была совершенно отвратительная, да еще и происходила у столовой, так что очень много народа ее слышало. Он как могтогда разобрался в ситуации, и с треском вышиб Инку из лагеря, решив,что это из-за нее весь сыр бор со спортивными дуэлями между мужиками.По его логике выходило так. Ну, и что,что Вовчик уволился, если заведется в коллективе такая Афродита, жди беды. Пьянки – пьянками, это дело неискоренимое, а вот бодание за девушку это уже серьезно, ведь и до драки же может дойти, и до увечий,упаси господи, а это уже уголовное дело,и точно не в его директорскую смену! Этого он допустить не мог. Про ящик коньяка, он тоже прознал, ноу Ген Геныча отнять его было совершенно невозможно. Он директору как обычно твердо сказал: «Не ваше дело!», а когдадиректор стал настаивать,осадил его своим коронным «А в глаз!».

И вот ровно в последний день смены Ген Геныч запил. Запил по черному, этим самым выигранным у Вовчика коньяком. До следующей смены было еще неделя, и все эти семь дней дед не выходил из своей комнаты даже в туалет. Директор велел никому к нему не заходить. Сам носил по утрам и в обед ему еду, воду, и компот в чайнике из столовки. И, выносил потом это все почти не тронутым, вместе с туалетным ведром, вечером.

Все, кто остался в лагере на пересмену, были просто в тихом ужасе от того, что там, у деда происходило. Ген Геныч орал почти все ночи напролет. Орал дико, страшно, нечленораздельно. Бился об стену сам, бил об стену мебель и пустые бутылки из под коньяка. Плакал навзрыд, что-то причитал не понятное. Блевал. Мочился из окна на улицу. Орал песни. Потом лежал неподвижно глядя в потолок. Потом спал несколько часов, и все начиналось по новой. Так прошла неделя.

Мы не понимали, как так можно. Наш директор, сам человек в прошлом военный, строго настрого нам наказал, что бы мы ни в коем случае не вызывали ни кого и ни куда не звонили. Сказал, что он такое уже видел. Сказал, что дед в таком состоянии опасен только для себя. Сказал, что деда знает давно, и сам один со всем справится. Мы все равно боялись, и старались близко к комнатедеда не подходить.

В последний день перед началом новой смены, из комнаты Ген Геныча было слышно, как кто-то там метет веником стекла и двигает оставшуюся мебель. А в первый день второй сменыдед появился на линейки чисто выбритым, в брюках со стрелками, с сильно серый лицом, с впавшими глазами, еще больше постаревший, еще более худой, чем был до запоя, но уже совсем трезвый.

И все пошло так же, как и до этого. Он отработал в лагере еще два детских заезда совершенно без происшествий. Больше в лагере Ген Генычне пил. А потом лето кончилось, и все разъехались по домам.

Только через полтора года, уже ближе к следующему новому году, мы встретили нашего директора лагеря у нас в пединституте. Он приехал по каким- то рабочим надобностям в деканат, и обедал у нас в столовой. Мы с подружками к нему подсели за столик, и стали вместе вспоминать работу в лагере, мыть кости знакомым, смеяться, договариваться, что приедем опять летом в лагерь работать.

Вспомнили, кстати,и про Вовчика, и про Инку. Рассказали директору, что про свой « позор» увольнения с первой своей работыИнкане забыла. Она стала еще более тихая и не приметная в компании, чем была до всей этой летней практики.Да и как забудешь, если со всеми свидетелями того, как костерил ее директор, как последнюю шлюху, приходилось каждый день видится в институте. Ау них с Вовчикомпосле лагеря,неожиданно для всехзавязался роман, который впрочем,тоже ничем хорошим не кончился. Инка забеременела, Вовчик сделал ей предложение, но родители Инки собрались эмигрировать в Германию, так как были этническими немцами, и естественно оченьнастаивали, что бы Инка поехала с ними. Про беременность онитак и не узнали, про Вовчика тоже.Как всегда с такими девушками в тихом омуте черти водятся. Инка решилавсе сама и в один день. Вовчику отказала, сделала аборт,и через некоторое время уехала на ПМЖ в Германию, так каквте бандитские времена ей как подающему надежды историку Романской культуры, тут в России совершенноничего несветило. Наука инаучные институты, можно сказать, лежали в руинах, лишившись всякого государственного финансирования и выживали,кто как мог, сдавая в аренду площади и вводя платные услуги и курсы заочного образования.

Инкину историю директор выслушал с большим сожалением на лице. Сказал, что недопонял тогда всей этой истории,и сделал не правильные выводы. Уже к третьей смене он разобрался,в чем там было дело, но что сделано, то сделано.Оказалось, что наш Ген Геныч, не только офигительно танцевал с женщинами на дискотеке, но и по-тихому ночевал периодически то с одной, то с другой. Наша зам по педагогической работе, так сильно после одной такой ночёвки с ним в него врезалась, чтопреследовала своими интригами, каждую девушку или женщину, на которую Ген Геныч обращал внимание. Егоже не удержишь! «Не ваше дело!», и все тут. Инкапросто попала под горячую руку ревнивой«замше по педагогической части», и она сильно оговорила ее перед директором, наплетя то, чего и быть в случае с Инкой не могло. Директор осерчал, а дальше вы знаете.

Он нам все это рассказал по тихой грусти, и мы директора не винили. Ревнивые женщины, да еще и начальницы, это,так же как и пьянки, совершенно неуправляемое явление природы в такихвременных коллективах. Что тут поделаешь, ну, недопонял.Когда допонял, больше на работув лагерь ту теткуне брал.

Когда вспомнили про Ген Геныча. Директор сразу как- то осунулся лицом. Сказал: « Так вы не знаете? Конечно, откуда вам знать». Оказалось, что деда уже полгода как нет в живых.

Дальше разговор был очень грустный. Идиректор нам поведал про Ген Геныча то, что по молодости и глупости сами мы совершенно не поняли, не разгадали, и даже не заподозрили, не смотря на то, что все же было как на ладони.

Ген Геныч был профессиональным военным.И еще каким!Директор говорил, что «у него вся грудь в орденах», а он их никому не показывает. Первый раз он попал на войну срочником. Вместе с нашим директором, молодыми парнями, они ушли воевать в Афганистан. Так дед попал на войну, и больше собственно внутренне с нее никогда не возвращался. В Афганистане деда первый раз ранили. Он выжил, вылечился и вернулся прапорщиком в армию. Потом были боевые командировки в другие горячие точки. В предпоследней, как раз за два с половиной года, до того, как мы встретили его в детском лагере, его ранило уже очень очень серьезно. Врачи собирали его по кускам. Он год отлежал в госпитале, опять выжил. Потом восстанавливался у родителей в деревне еще год с небольшим.

Из армии его комиссовали. На гражданке он чувствовал себя совершенно потерянным, и никак не мог ни за кого зацепиться и нигде надолго остаться. В деревню к родителямон больше не хотел, постоянной работы, и женщины,у него не получилось.И вотбывший сослуживец, наш директор позвал его поработать в лагерь на лето физруком. А в спортзале Ген Геныч все время зависал, потому,что пытался восстановить подвижность суставов и координацию, и хоть немного вернуть себе былую форму. Он хотел опять туда, на войну. Тут ему было просто тускло жить. Не было тут той иглы обостренного хождения по краю пропасти и смерти, как там, когда он в камуфляже и с оружием.

И танцы были тоже для этого, что бы восстановиться и уехать воевать, хотя, от танцев он все же еще и получал колоссальное удовольствие. Был, был в нем талант танцора, только не пришлось ему осуществиться, при такой жизни.

Пить ему совершенно было нельзя. Спал он и так плохо, с кошмарами, а если выпьет, психотическое состояние накрывало его с головой. Орет, не спит совсем, не может есть, все безвкусное, ужасы, на стену лезет, слышит чего давно нет, с мертвыми товарищами разговаривает, и все самое страшное из прошлого видится ему, как будто это было вчера.

Он пытался, как-то наладить жизнь на гражданке. Но, ничего толком не выходило. А тут как раз появилась возможность служить за деньги по контракту. Для русских же всегда где-то есть война. Он пошел, и уже не вернулся живым из очередной боевой командировки. Директор сказал, что осколок снаряда попал Ген Генычу прямо в глаз, и оторвал пол черепа. Так деда и не стало. А было «деду» на тот момент всего 32 года.

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: