Повезло мне: прошлогодняя шубка "на вырост" к зиме первого класса оказалась впору. А прошлой зимой я и раздеться сама не могла, и ходила, как луноход, с осторожностью переставляя не чувствующие земли ноги, и руки тонули в длиннющих рукавах. Бабушка встряхивала шубу, одев меня, и я, кукла-неваляшка с растопыренными неподвижными руками, проваливалась в шубные катакомбы и протоки.
Пока меня обряжали в шубу, космонавты толкались перед маленьким окошком телеэкрана, заглядывая в него, разглядывая меня. Они были, как и я, невероятно легкими, и отлетали друг от друга и от объектива, как бильярдные шары. Я наблюдала за такими шарами летом, в пляжной бильярдной, где дед мой работал каждый сезон.
О чем это я? Да, шуба! - она была коричневая, настоящая медвежья, в отличие от шапки, сшитой из какого-то белого неразберипоймеша. Я сидела за партой рядом с вешалкой, где все ученики раздевались, и старалась повесить шубу так, чтобы именно она была рядом со моим правым локтем. Во время школьного дня я поглаживала иногда моего щекотно-пушистого мишку. Если принюхаться как следует, шуба пахла глубинами маминого шкафа и напоминала о том, что осталось еще совсем немного и можно будет домой. А у мальчика Мишки, чьи вещи всегда почему-то оказывалась рядом с моими, все было ненастоящее: и шубка, и шапка - светлые в бурых кружках. Одинаковые, но стыдно ненастоящие. Не бывает таких зверей. И пахло от его шубы плохо отмытой сковородкой. Вот если мыть жирную посуду холодной водой.
Мишка был весь круглый, а я состояла из одних углов. Я немного презирала и живот его, натягивающий рубашку, и ненастоящесть шубы, и запах, И детское имя “Мишутка”, которым называла его мама – прямо там же, в школьном дворе, я сама слышала! А он, наверно, хотел дружить и подошел ко мне однажды очень близко:
-Ты тоже?..
-Что - тоже?
-Тоже... "И"?
-Что - "И"?
-Иврей, - выдохнул Мишка кисломолочным шепотом мне в висок, спотыкаясь о звук “р”.
Я отшатнулась от Мишки, впервые увидев, что же тайно объединяло нас все эти четыре школьных месяца и что отделяло от других одноклассников. На переменах умеющие читать захаживали в классный журнал. Один стоял на двери и следил за учительницей, шепчущейся в коридоре с учительницей из соседнего класса, а другие жадно впитывали тайны журнала и жизни. Там, рядом с нашими адресами и оценками, стояли трехбуквенные определители "рус.", "укр.", "евр." Эти буквы, наверно, сообщали нашей учительнице, что одинаковость семилеток совсем даже не одинаковая, и что мы совсем-совсем разные звери, если разобраться как следует. Мишка, значит, тоже осмелился заглянуть в журнал. А может, он как-то иначе определил эту загадочную общность? Он ведь даже не знал, с какой буквы начинается роковое слово. Что ему подсказало эту идею – окончание моей фамилии? Упрямые завитушки моих волос?
Я давно знала о том, что я еврейка. Не из журнала – хотя и туда я заглянула, мысленно обведя кружочком все “евр.” на журнальной странице. Еще прошлым летом объяснили - сначала в соседнем дворе, куда мне не разрешали ходить (тогда же я впервые в жизни подралась, не очень еще понимая, за что воюю), а потом в круглосуточном детском саду. Но все равно – не дружить же из-за этого с человеком с постыдным именем “Мишутка”.
-Ну и шуба у тебя, - сказала я. - Не бывает зверей с кружками.
-Я - леопард, - сказал Мишка, снова спотыкаясь об "р".
Нас вывели на улицу. Бабушка уже ждала.
Дома было просто и легко. Я в два голоса изобразила разговор с Мишкой, ловко хрипя на звуке “р”. Взрослые смеялись и просили показать номер "на бис".
В январе бабушка заболела и лежала подолгу на диване, поддерживая левый бок. Зато мне разрешили ходить в школу самой. Все каникулы меня учили переходить нашу улицу с несильным движением: сначала посмотреть налево-направо, потом, на середине дороги, еще раз направо, идти быстро, но не бежать, потом повернуть и шагать долго-долго вдоль бесконечного забора, за которым всю мою школьную жизнь строили что-то таинственное. Забор украшал лозунг во всю его длину. Как будто это забор пристроили к лозунгу, а не наоборот. Я складывала буквы в обратном порядке, когда шла в школу, и как положено, слева направо, когда возвращалась домой. Где-то возле слова “решения” ко мне начинали присоединяться другие пешеходы-школьники. Как если бы мы были металлическими пылинками, липнувшими друг к другу, а школьное здание – огромным магнитом, втягивающим вас вовнутрь.
Та зима была необычайно сухая, но к концу января повалил снег, потом резко стаял и замерз снова, превратившись в гололед, потом еще насыпало сверху – и дорога превратилась в слоеный, неаппетитного вида пирог. Надо было все время смотреть под ноги, чтобы прокатиться, но не упасть. А вокруг тропинок с двух сторон высились снежные стенки.
В одно из утренних скольжений вдоль плаката я увидела Мишку. Дурацкая шапка валялась в кашице на соседней протоптанной тропинке, вокруг - незнакомые мальчишки. Потом я поняла что знала в лицо каждого из них по отдельности, но в то утро они слепились в один ком с общим выражением веселой жестокости на общем лице. Пока один из них шутболил шапку, другой запихивал снежки во все отверстия шубы. Остальные комментировали:
-Ну ты, рева еврейская!
-Мамочке пожалуйся.
Поскольку Мишка отбивался очень слабенько, еще один нападающий подскочил - покормить Мишку грязным снегом. Слезы брызнули из Мишкиных глаз в один момент, как у коверного из цирка. Только коверному никто не совал снежок в такой же круглый, как у Мишки, рот, и слезы его были ненастоящие. Мы с мамой не любили цирк именно из-за его дурацких шуток.
Я слепила пробный снежок. Снег был что надо - мокрый и липкий. Специально не попала, так, предупредила Мишку, чтоб остерегался. В ту же секунду в меня вонзился точный жгучий снежок - в рот? в нос? - от боли было не разобрать. У снега был вкус мокрого забора. Я пошарила, почти не видя ничего от боли, и нащупала торчащий из-под снега обломок кирпича. Все-таки строили что-то эти строители.
Через секунду поле боя было очищено. С кирпичами никто не стал связываться. Побежали жаловаться на меня, наверно. Я слизнула вкусную кровь из-под самого носа и побежала вверх по ступенькам школы.
Я начала это во время природоведения. Чернила не очень выделялись на коричневом рукаве, но, когда я поддела шапку так, чтобы она свалилась на парту, и продолжила рисовать круги на светлом ее подшерстке, они были очень-очень видны. Выходили они неровными, и получался совсем настоящий леопард.
Ручка, обросшая волокнами, царапалась и текла, но какя разница. К концу школьного дня работа моя была окончена. Я оделась раньше всех и подбежала к Мишке:
- Я тоже леопард.
До конца учебного года его никто пальцем не тронул.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »