Просто...

 

Просто осень. Всего лишь осень.

Просто тёплых ночей излёт.

Просто рыжим бродягой-лосем

Через чащи сентябрь идёт.

 

Просто в окна синеет вечер,

Или дождь отбивает такт;

Просто годы вцепились в плечи,

Как набитый свинцом рюкзак.

 

Просто время смотреть на звёзды,

Пересчитывать, как цыплят;

Просто мир так зачем-то создан,

Что ни дня не вернуть назад.

 

Просто стали длиннее ночи,

Просто ветра гудит гобой;

Просто грустно, что жизнь короче,

Чем хотелось бы нам с тобой.

 

Просто кто-то плеснул печали

В запах трав и твоих волос...

Просто в юности – так мечтали!..

Просто к старости – не сбылось...

 

 

Тихая речка Осётр

 

Падают звёзды ночами

В тихую речку Осётр.

Звякает в небе ключами

Старенький дремлющий Пётр.

 

Месяц, как свежая стружка –

Жёлтый смешной завиток...

Что ты, ночная кукушка?

Мой ли подводишь итог?

 

Вещая глупая птица,

Брось ворожить надо мной!

Нынче душа обновится

В чистой купели ночной.

 

Лунной дорожкой пройтись бы!

Кажется даже – смогу...

Ели, как тёмные избы,

Спят на другом берегу.

 

Что ещё надо от жизни,

Если ты слышал в ночи:

Благословеньем отчизне

Звякают с неба ключи.

 

 

Утихает тёплый ветер…

 

 Утихает тёплый ветер.

 Наступает тёплый вечер.

 Повисает над заречьем

 Тонкий серпик золотой.

 И в рождающемся мраке

 Алой искрой в чёрном фраке

 На реке мерцает бакен,

 Притворившийся звездой.

 

 Долгий день пришёл к развязке.

 Вечер скрадывает краски.

 Вечер сказывает сказки,

 Вея русской стариной...

 То ли пёс прозвякнул цепью?

 То ли тройка скачет степью?

 То ли скрипнул старой крепью

 Штрек столетний подо мной?..

 

 Синий вечер, тёплый вечер

 Звёзд икру на небо мечет.

 Мотыльковых стаек вече

 Собирают фонари.

 Всё привычно, право слово...

 Только снова, снова, снова,

 Вечным чудом очарован,

 Промечтаю до зари.

 

 И всплывает, всё пронзая,

 Нежность к дремлющему краю...

 Сторона моя родная,

 Я – твой сын, от плоти плоть!

 Я – полей твоих былинка,

 Я – дорог твоих пылинка...

 

 Дремлет русская глубинка.

 Ты храни её, Господь.

 

 

Серебряное поле

 

Как мерцает полночное поле под полной луной!

Как таинственно, нежно, тревожно оно серебрится!

Всё со мной уже было... Но всё ещё будет со мной,

И не кончится жизнь, –

просто как-то иначе продлится.

 

Расстилает по полю луна невесомый гипюр,

И далёкими, жалкими кажутся страхи и боли.

Из привычного рабства –

от мнений, вещей и купюр –

Я к тебе прихожу:

Забери в серебро меня,

поле...

 

 

Элегия tutti quanti

 

Стал хмур и строг небесный храм.

Длиннее ночи, дни короче.

Бродяжит осень по дворам,

Смеётся, плачет и пророчит.

 

И выцветает синева,

И воцаряется багрянец,

И, торопясь, пока жива,

Прощально шепчется листва;

И беззаботные слова

Теряют лоск, теряют глянец –

Но обретают плоть и вес,

И бьются в горле,

                                венах,

                                            пальцах! –

 

И боль.

И даль.

И зов небес.

И ясен путь,

                       и жалок бес;

 

Но дышит в спину мой дантес, –

Безжалостней неандертальца…

 

…А осень бродит вдоль дорог,

Простоволосая, босая,

На ветер золото бросая,

Не запасая грана впрок;

И журавлиная печаль

Пыльцой спадает с поднебесья,

И жизнь теряет равновесье –

Опять, again и noch einmal…

 

И скоро, скоро ляжет снег На обмирающие пашни,

И кану, кану я вчерашний,

Как летописный печенег, –

 

Но ал восток, и парус ал,

И чёрствый хлеб как будто сладок,

И есть отгадки у загадок,

И подле плахи – пьедестал.

 

 

В аллее парка сумрачно и сыро…

 

В аллее парка сумрачно и сыро:

и дождь прошёл,

                              и ветер – от реки…

Угрюмый бомж с ухватками кассира

считает на картонке медяки.

Он их пропьёт. Купил бы хлеба, сыра…

но он пропьёт. И, может, будет прав.

 

В аллее парка сумрачно и сыро.

Я прохожу, бомжу монетку дав.

Не жду ни благодарности, ни мата,

не вслушиваюсь в сиплые слова…

 

В аллее парка детством пахнет мята,

и воробьи галдят, как пацанва…

 

…Зачем я здесь? –

ничейный и небритый,

палач и жертва собственной любви?..

 

Летит над парком голос Маргариты:

«Невидима!

                      Невидима!

                                          Неви…»

Усевшись на скамейку (ждать Мессира?),

Курю уже четвёртую подряд…

 

В аллее парка сумрачно и сыро.

 

И рукописи в памяти горят.

 

 

Вы говорите…

 

Вы говорите: «Образуется!

Причин отчаиваться нет!»

 

…Вот по ночным угрюмым улицам

Бредёт, ссутулившись, поэт.

 

Он трезв. Устал. Ему не пишется.

Он тих и сумрачен, как тать.

И что «не пишется»? –

не дышится…

Ему не хочется дышать.

 

Он болен – странной, беспрестанною,

Всё разъедающей тоской.

С годами стал небесной манною

Ему мерещиться покой.

 

Но, как и было ей обещано

(Пусть он не знает – что с того?),

Уже не плачущая женщина,

За сотни километров женщина

Всё молит Бога за него.

 

…А он, когда рассвет раскинется,

Вернётся –

дивный сон смотреть:

О том, как в маленькой гостинице,

Вдали от близких,

умереть.

 

 

                              *  *  *

 

Закатали мой мир в пепси-кольную банку,

Зашвырнули мой мир под колёса машины,

Указали шесток, обозначили планку,

Наказали забыть родники да вершины.

 

Разменяли мой мир на жратву и кривлянье,

Заплевали мой мир, продавая святыни.

Прилепили Джоконде улыбку пираньи.

Поучали, что духом возвышены свиньи.

 

Расстреляли мой мир по чечням и белградам,

Растерзали мой мир на кровавые клочья!

 

Улыбаются: «Что ты? Не бойся, – мы рядом!

Ну давай,

Не дури:

Будь, как все тамагочи».

 

 

Столичный внучек

 

 У Серёги – жена Ангелина:

 Манекенщица, фотомодель.

 Сам Серёга – навроде пингвина,

 А супруга – что твой журавель!

 У Серёги пиджак от Армани,

 «Мерседесовский» джип в гараже,

 Цепь на шее и «евры» в кармане, –

 Правда, яйца не от Фаберже.

 У Серёги, помимо квартиры,

 В Подмосковье не дача – дворец!

 А в дружках – депутаты, банкиры,

 Адвокаты и модный певец.

 

 ...А Серёгина бабушка Настя

 Всё носила свой старый салоп,

 Карамельку считала за счастье...

 На Покров померла в одночасье.

 По дворам собирали на гроб.

 

 

Улыбаюсь

 

 Дождливый день.

 Точнее, семь утра.

 И нет бы мне, «сове», поспать в охоту, –

 Я, улыбаясь, еду на работу,

 Казавшуюся каторгой вчера.

 Там, как всегда, обыденный бардак:

 «Планёрки», мат, поломки, нестыковки...

 А я хожу в потрёпанной ветровке

 И тихо улыбаюсь, как дурак,

 В забытом эйфорическом хмелю,

 Седой пацан с «раскатанной губою»,  –

 И счастлив тем, что я любим тобою.

 И счастлив тем, что я тебя люблю.

 

 

Органисту Владимиру Хомякову

 

В клавишах спрятан звук, –

 Как в кобуре – наган.

 Прикосновеньем рук

 Я разбужу орган.

 Звуки рванутся в зал,

 Всё затопляя здесь –

 Словно девятый вал,

 Словно Благая Весть.

 

 «Клавиш органных маг» –

 Я бы назваться мог!

 Но лишь маэстро Бах

 Клавиш органных – бог.

 Пусть совпаденье в том, –

 Вслушайтесь, как орган

 Дышит, звучит в самом

 Имени – «Иоганн»!

 Выше любых вершин,

 Чище, чем горный лёд,

 Этот полёт души –

 Фуг и токкат полёт.

 

 В небо кричит орган,

 Визги эстрад глуша.

 Он для того и дан,

 Чтоб не спала душа.

 Иже на небеси!

 Гаммой в Твоих руках

 Жизнь – между «до» и «си»;

 Всё остальное – прах.

 Жизнь – это нотный стан.

 И органист – пророк.

 К слушающим орган

 Тихо

    нисходит

                  Бог.

 

 Мой домовой

 

 Август. Ночь. Опять не спится.

 Ах, луна! – хоть волком вой!

 Скрипнет в доме половица –

 Верно, бродит домовой.

 

 Он у нас – ночная пташка,

 Как ему и надлежит.

 Шебуршит, вздыхает тяжко –

 Тоже мается, бедняжка...

 Я не сплю –

 И он не спит.

 

 Неприкаянный, тревожный

 Мне достался домовик.

 Но в соседстве жить с ним можно:

 Я привык –

 И он привык.

 

 Домовой стихов не пишет

 (Выше этой чепухи!) –

 Но сидит неслышней мыши,

 Даже, кажется, не дышит,

 Если я пишу стихи.

 

 Напишу – и вслух читаю:

 Оцени-ка, мол, талант!

 ...Посопит, и повздыхает,

 И молчком уйдёт в чулан...

 

 А под утро, словно кошка,

 Подкрадётся в тишине, –

 И шершавая ладошка

 Вдруг лицо погладит мне.

 

 

Очарованный странник

 

 Неприкаянный,

 немолодой,

 Не богач,

 не Фортуны избранник –

 Одинокой полночной звездой

 Навсегда очарованный странник.

 Позади – города, поезда

 И любовь, что не стала судьбою, –

 И мерцает, и манит звезда

 За собой,

 За собой,

 За собою...

 

 На неслышных ночных кораблях

 Проплывает по эллипсу Время;

 Лунный блик, словно слово в поэме,

 Легкокрыло лежит в ковылях.

 И стоит добровольный изгнанник,

 И на звёздные смотрит дожди...

 

 Брат мой,

 брат!

 Очарованный странник!

 Подожди меня, брат,

 Подожди!..

 

 

Да нет, всё нормально...

 

...Да нет,

 всё нормально.

 Не ною,

 что, дескать,

 «не понят»,

 Что, дескать,

 «на странности право имеет поэт»...

 Конечно же, глупо

 ночами сидеть на балконе,

 Курить на луну

 и подмигивать звёздам в ответ.

 

 Вы правы. И глупо,

 и даже немножко постыдно:

 Ведь время – впустую,

 а жизнь – без того коротка...

 Всё верно, ребята.

 Всё правильно.

 Всё очевидно.

 Но...

 волк смотрит в лес.

 Как его ни корми,

 дурака.

 

 

Когда

 

 Когда любовь моя остынет,

 Когда тоска моя уймётся,

 Когда устану верить в чудо,

 Писать стихи и пить вино –

 Как умирающим в пустыне

 В бреду мерещатся колодцы,

 Так я, наверно, бредить буду

 Весной, промчавшейся давно:

 Апрельским ветром бесшабашным,

 Гирляндой капель на каштане,

 До боли милыми глазами,

 Ночным сочувственным дождём…

 

 И будет умирать – не страшно.

 И даже – жить не страшно станет.

 Пусть счастья нет,

 но есть –

                  с годами –

 Воспоминания о нём.

 

 

Пока ты помнишь

 

 Когда ты услышишь:

 «Он умер.

 Его больше нет», –

 Не верь.

 Я остался.

 Я буду с тобою всегда,

 Как небо и ветер,

 Как полдень, закат и рассвет,

 Как спящая ночью

 меж облачных клочьев

 звезда.

 Я буду во всём и везде,

 От напастей храня,

 Счастливым твоим талисманом,

 Твоим маяком;

 Я буду с тобою –

 Покуда ты помнишь меня

 И старенький снимок

 Целуешь

 от мужа тайком.

 

 

Под пледом у камина...

 

 Если был бы у меня

 плед –

 Я накрылся бы им до

 глаз;

 От камина бы – тепло,

 свет...

 Как там нынче говорят? –

 «класс»!

 

 Жаль, что пледа у меня

 нет;

 А в «хрущёвке» – и камин?

 Бред!..

 Не беда (не знал я, что ль,

 бед?) –

 Только хочется: камин,

 плед...

 

 Видно, к старости дела,

 брат?

 На висках прошедших лет

 след...

 Эх, любил я раньше дождь,

 град!

 А теперь хочу – камин,

 плед...

 

 

Маковое поле

 

 …Как под гипнозом, против воли,

 В стихи – что в маковое поле! –

 Легко, блаженно рухнуть навзничь,

 И улететь,

 И утонуть;

 И слов привычных сопряженье

 Принять, как – свыше откровенье,

 Рассветный луч, и сказку на ночь,

 И крик трубы, зовущей в путь.

 

 Скитаться тенью в Эльсиноре,

 Считать своим – чужое горе,

 Любовь, тоску, судьбу чужую,

 Собранья нимбов и грехов…

 

 Какая тяжкая забава,

 Какая сладкая отрава!..

 

 Но смерти нет, пока лежу я

 Во поле маковом стихов.

Комментарии читателей: