Однажды в одном маленьком городке жила девушка, которая мечтала стать художницей. Всё было вроде при ней. Она не была бедна и могла купить себе кистей и красок, родители были согласны её учить. И самое главное – у неё был взгляд настоящей художницы.

В детстве нянюшка рассказывала ей старую-старую сказку о волшебных духах, которые прилетают в те дома, где родился настоящий художник.

«Ты ещё не знаешь, - рассказывала нянюшка, - что, когда человек влюбляется, его глаза превращаются в двух птичек, не зря же любящие глаза так и вспархивают сразу в душу. А у художника глаза сразу – две маленькие птички, потому что он вечно влюблён в красоту мира, и духи прилетают и привязывают глаза ниточками прямо к сердцу новорождённого, чтобы они не улетели. И всю жизнь эти птички бьются, машут крылышками, рвутся с привязи – но не могут улететь. Но когда они трепыхаются, то дёргают за ниточки, которыми привязаны – и у художника звенит сердце. А из тех, кто сумел приручить свои глаза, научить их видеть только то, что велят, и не рваться с привязи – получаются плохие художники. Такие служат у короля…»

Наша художница глаза свои специально не приручала, но ведь и птицы бывают разные – и у неё были две горлинки, кроткие и нежно воркующие. Но что отличало их от ручных птиц: они никогда не ели красоту с рук. Они жадно охотились за красотой, как настоящие птицы охотятся за бабочками, и хватали её на лету.

Одна беда – девушка не умела рисовать. Непонятно, за что судьба подшутила над ней так жестоко. Ей было на роду написано стать художницей, но у неё не было таланта. Рисунки её были неловкими, некрасивыми – и она очень страдала, ведь всё в ней живо откликалось на красоту и жаждало создавать красоту.

Как-то раз она отправилась на эскизы к берегу маленького лесного озера, но поняла, что за один день никак не сможет закончить работу, и, чтобы ничего не забыть, описала себе на обратной стороне листа это озеро и весь вид словами.

В тот вечер к ней пришла знакомая. Она со вздохом жалости взглянула на убогий рисунок – и, машинально перевернув лист, пробежала взглядом по словам на обратной стороне. Там было озеро. Тихое лесное озеро, заросшее камышом и водяными кувшинками. На поверхности его играло солнце, а в воде плескались рыбы. Лесные звери приходили к нему на водопой, и их склонённые морды отражались в воде.

Знакомая художницы в изумлении перевернула лист обратно и ещё раз сравнила прекрасные слова с гадким изображением.

- Разве это ты написала? – спросила она художницу.

- Да, я, - ответила та. – Я не успела дорисовать, а это поможет мне вспомнить.

- Ты ошиблась в своём призвании, - сказала ей знакомая. – Ты не умеешь рисовать и никогда не сможешь научиться. Но у тебя есть писательский талант. Почему бы тебе не попробовать рисовать словами?

Девушка послушалась мудрого совета – и скоро в её доме не протолкнуться стало от заказчиков. Особенным успехом пользовались её словесные портреты. Ей замечательно удавалось схватить суть, люди на портретах были как живые, только всегда чуть лучше, чем на самом деле. И все уходили довольные.

Однажды художница нарисовала портрет старого седого генерала. Он давно был в отставке, но к ней пришёл расфуфыренный, в лентах, орденах – в общем, при параде. Но она написала его молоденьким бравым лейтенантом, которым он когда-то был, с юностью и бесстрашием в глазах, с первым крестом, небрежно привешенным на простой китель, – и единственным трофеем, который он вынес из своего первого военного похода: роскошными усами, остриженными на заграничный манер, которые позже вошли в большую моду. Генерал был так впечатлён, что рассказал об этом при дворе, и слуги короля пришли к художнице и долго рассматривали портреты.

- Ты умеешь льстить тем, кого пишешь, - говорили они, – это очень хорошо и полезно нам.

- Что вы! – возражала художница. – Я вовсе не льщу им. Они такие и есть.

Слуги в недоумении переглянулись.

- Неужели она правда видит людей лучше, чем они есть? – говорили они друг другу. А потом решили: - Впрочем, нам без разницы. Главное, что она может даже последнего урода написать дивным красавцем. Это нам очень кстати, ведь король надумал жениться – и срочно нужен парадный портрет, чтобы послать невесте.

В общем, художницу взяли во дворец. И строго-настрого наказали написать красивый портрет короля.

Король художнице понравился. Ну, она вообще любила людей. Особенно тех, кого рисовала. Особенно если они при этом умели сидеть неподвижно. А король был к этому приучен, ведь он по долгу службы должен был смирно высиживать долгие скучные придворные церемонии.

Портрет получился хоть куда. При общем удивительном сходстве, нос у короля вышел короче, глаза – больше – он выглядел красавцем. Но королю портрет не понравился.

- Разве это я? – спросил он художницу. – Но я здесь совсем не похож на себя.

Художница никогда об этом не задумывалась.

- Хотя…у вас есть талант, - пожал плечами король. – И я готов ждать, пока вы научитесь им пользоваться.

Художница осталась во дворце. От скуки она перерисовала уже всех – от кухарки до садовника, от кардинала до первого министра. И все они получались лучше, чем они были на самом деле, даже королевский казначей вышел почти честным человеком. И никто из них, в отличие от короля, не обижался на неё – наоборот, все были очень рады. И художница злилась на короля, не понимая, чего он всё-таки от неё хочет.

Она рисовала его портреты – один за другим, один за другим. В конце концов, ему надоело сидеть всё время неподвижно.

- Я сижу, сижу, как истукан. Как памятник сам себе. А толку никакого, - заметил он, и с этих пор стал улыбаться, двигаться, болтать, примерять так и эдак корону, то ухарски сдвигая её на одно ухо, то нахлобучивая на самые глаза. Он даже иногда корчил рожи.

И постепенно что-то стало меняться в портретах, написанных художницей. Во-первых, они стали совершенно непохожими. Король брал их в руки и непонятно почему удовлетворённо хмыкал. Однажды художница не выдержала и спросила:

- Ваше Величество, почему вы довольны? Чему вы радуетесь? Эти портреты ужасны.

- Я радуюсь, - ответил король, - тому, что вы, наконец, перестали думать, что понимаете меня. Вы отказались от предыдущего вашего мнения обо мне – точнее, от отсутствия всякого мнения. И теперь блуждаете в тумане. И я рад этому.

- Но как мне выбраться оттуда? – в отчаянии спросила художница.

- Пишите портреты…

Вскоре художница поняла, что король имел в виду. Она осознала, что любит его – и теперь судорожно пыталась его понять. И у неё был единственный способ – портреты. Потому что, рисуя, она вытягивала из самой глубины себя мнение о человеке, которого рисовала – и, понимая постепенно себя, своё отношение к нему – она училась понимать и его, отдавшись своей интуиции и перу.

Портреты были не только не похожи на короля – но и друг на друга не похожи. Создавалось впечатление, что на них изображены разные люди. Король представал то добрым, то злым, то хитрым, то мрачным – не потому, что он был таким, но потому, что художница перебирала маски, лица, выражения в поисках единственного верного. Она пыталась угадать сердце короля.

Она не уставала и не отчаивалась – она любила его и знала, что портрет, если она его, наконец, напишет, скажет ей многое о нём – в том числе, любима ли она в ответ.

Наконец, после долгих терзаний и поисков, художница всё-таки смогла написать портрет. Король на портрете был король – ни больше, ни меньше. Он был там весь, как был. Если он теперь не мог присутствовать на каком-то рауте, приёме или церемонии, то слуги торжественно зачитывали вслух его портрет – и всем присутствующим казалось, что король был на мероприятии лично, что они разговаривали с ним, жали ему руку, сообщили ему свои прошения. И все были довольны, что так плодотворно провели вечер, обзаведясь высшим покровительством.

И только художница ходила грустная. Хотя никто, конечно, и не думал выгонять её из дворца, она сама понимала, что ей больше незачем там оставаться. Король скоро должен был жениться – из заграницы ему уже выписали принцессу. Со дня на день она должна была прибыть. С точки зрения дипломатии это был очень и очень выгодный брак. Два государства с давних времён находились в бесконечном истерическом ожидании войны, которая могла начаться в любую минуту. Но они были примерно равны по силе и богатству – и война не была выгодна никому. Поэтому и было решено укрепить отношения с помощью династического брака. Тем более что придворные каллиграфы сняли копию с портрета короля и отправили его принцессе – и ей этот портрет пришёлся по вкусу. Так что никаких препятствий для брака не было.

И художница понимала, что жизнь во дворце скоро станет для неё совсем невыносима. Да и неприлично ей было оставаться там теперь, когда в её услугах больше не нуждались. Но гордость не могла одержать верх над любовью. Каждый день художница торжественно обещала себе, что непременно уедет назавтра – и каждый день откладывала отъезд. Как только она видела короля, её глаза с радостным клёкотом и хлопаньем крыльев бросались ему навстречу, льнули к нему, ласкаясь и воркуя. И художница чувствовала, как вслед за ними мучительно рвётся и подпрыгивает в горлу накрепко привязанное сердце. И каждый раз, с трудом сглатывая его обратно, она мрачно размышляла: «Нет-нет, я не в силах уехать. Даже из чувства самосохранения. Как только он исчезнет из виду и всё во мне осознает, что это навсегда, мои глаза рванутся к нему – и вслед за ними волоком потащится сердце. Но даже если окажется, что они не смогут утащить его целиком, то это будет примерно как казнь в древние страшные времена: когда преступника привязывали к двум лошадям – и пускали их в разные стороны. В общем, они его разорвут. И улетят. И что тогда останется мне?»

Так думала художница, бродя по дворцу в надежде наткнуться на короля.

А потом приехала иностранная принцесса и состоялась неизбежная свадьба. Художница страшилась этого дня – но и ждала его. Ей казалось, что что-то непременно должно будет случиться. Она решила для себя: «Если он женится на другой, то всё для меня будет кончено».

Но ничего не было кончено. И даже ничего особенно не изменилось. Холостого или женатого – она любила его, как раньше. Её даже никто не выгонял из дворца. Новой королеве и дела до неё не было. Ей и в голову не пришло ревновать своего мужа к какой-то художнице.

«Конечно, а с чего бы ей ревновать? У меня же на лице не написано, что я его люблю. А он не даёт никакого повода…» - думала художница, почему-то с глубокой обидой.

Да и вообще новая королева оказалась по характеру вялой, капризной, ни во что не вникала – и почти всё время проводила в своих покоях, так что её присутствие даже не очень ощущалось, и художница сколько угодно могла воображать себе, что всё и правда идёт, как раньше, и король ничем не связан.

Но однажды он сам вызвал её к себе для разговора. Всё оборвалось у неё внутри – она ожидала, что он, наконец, укажет ей на неуместность её присутствия. «Вот теперь всё точно кончено», - подумала она даже с каким-то облегчением.

Но король вызвал её вовсе не за этим.

- Я бы хотел попросить вас… - начал он, – написать портрет.

- Ваш? – спросила художница, стараясь скрыть охватившую её радость.

- Нет, не мой… - медленно произнёс король. Художница заметила, что он нервничает и избегает её взгляда. – Моей жены.

- Её Величества? – почтительно уточнила художница.

- Да-да. Но это должен быть необычный портрет…

- Вы хотите, чтобы он был похож…чтобы я написала его так, как писала ваш?

- Нет, вовсе нет. Не как мой. Совершенно не так! Наоборот.

Говоря всё это, король пристально смотрел в глаза художнице.

- Наоборот? – удивилась она. – Как это?

- Господи, да поймите уже! Прошу вас, поймите, наконец! – умоляюще закричал король, хватая её за руку.

И тут художница поняла. В конце концов, она знала короля лучше всех людей. Она написала его портрет.

Художница кивнула и сказала:

- Хорошо. Когда вы прикажете мне начать?

- Чем скорее, тем лучше, - измученно произнёс король. Он был бледен.

Художница молча поклонилась. В тот же день она начала портрет. Её проводили в комнаты новой королевы.

- Мой муж велел вам писать меня? – спросила та. – Я очень рада. Его портрет, написанный вами, удивителен.

- Единственное моё желание, - отвечала художница, – доставить радость Его Величеству.

И не солгала.

Она смотрела на красивую королеву, и глаза её рвались с привязи, потому что им хотелось лететь к королеве, и клевать, и терзать её, пока она не уберётся обратно в своё королевство. Но художница пыталась усмирить их, убедить, что королева-то ни в чём не виновата, что она, быть может, даже любит его. Во власти художницы было сделать их счастливыми, и именно за этим она сидела сейчас подле королевы, готовясь рисовать её прекрасной.

Каждый день она приходила в покои к королеве, работа двигалась плохо, но король велел своей жене не торопить художницу и не удивляться тому, что порой она просто сидела, отложив карандаш и бумагу, и пристально на неё смотрела. Долго-долго, целыми часами.

Художница приручала свои глаза, дрессировала их, стремясь научить видеть то, что надо – и чего она, хоть убей, никак не могла разглядеть в королеве. Когда рисовала людей раньше, до того, как нарисовала портрет короля, – видела. А сейчас нет. Она ненавидела королеву, и ничего с этим нельзя было поделать. Но она пыталась. Она пыталась день за днём. Она думала о короле и вспоминала его просьбу – ту безмолвную просьбу, которую она увидела, угадала в его глазах.

Он не любил свою королеву, не мог её полюбить. И его это мучило. Он не был идиотом и знал, что художница любит его. И он не смел просить её прямо. Но он попросил её без слов – и она поняла. Он просил её написать королеву такой прекрасной, чтобы он смог поверить в это и влюбиться в неё.

В конце концов, художнице удалось приручить свои глаза. Горлинки теперь вяло и смирно сидели на месте, покорно склёвывали, как велела им художница, красоту королевы с её лица, не отказывались, как прежде, от пищи. Сердце художницы больше никуда не рвалось и покойно лежало в груди.

А королева осталась довольна портретом.

Комментарии читателей: