По небу плавало облако. Как все облака, было оно сонным, вялым, неповоротливым, двигалось медленно, с трудом — как будто постоянно увязая, как будто небо было трясиной.

Но однажды, сквозь свою обычную тяжёлую дрёму оно увидело далеко внизу, на какой-то возвышенности, ребёнка, который стоял и, задрав голову вверх, указывал на него пальцем. Рядом с ним стоял высокий мужчина и тоже не сводил с облака глаз. Облаку польстило такое внимание, и оно сквозь постоянный тяжёлый гул в ушах попыталось разобрать, о чём говорит мальчик.

— Смотри, смотри, папа, ты видишь, это же кит! — втолковывал он мужчине.

— Понять не могу, где ты там его разглядел, — смеялся в ответ его отец.

— Да как ты не видишь! Кит же, самый настоящий!

Облако, услышав всё это, вдруг почувствовало странный и незнакомый трепет.

«Это что же такое? — думало оно. — Это он обо мне?»

А мальчик продолжал, тыча пальцем в небо:

— Посмотри, ведь это его плавники, а там — хвост. Посмотри же хорошенько.

Облако, дрожа, ждало приговора.

— Да, теперь вижу, — с улыбкой согласился отец. — Пойдём, милый, нас уже ждут к обеду. Мама будет сердиться.

И отец с сыном ушли, оставив облако в крайнем замешательстве и смятении.

«Как же это? Кит? Но почему же мне никто не сказал раньше? Ведь все видели, все! Но он не врал, этот мальчик: ведь и правда, есть и хвост, и плавники, просто я никогда не думало... О боже! Да я просто в ослеплении жило. Я должно было догадаться. Ведь я каждый день видело вокруг это перевёрнутое море. Почему же, почему же... Но теперь-то я, к счастью, знаю, кто я! О, спасибо тебе, мальчик, спасибо! Теперь уж я не забуду».

И облако сочло невозможным снова впасть в прежнее своё апатичное состояние. Оно стало в волнении носиться туда-сюда по перевёрнутому морю, играть и плескаться. И это пришлось не по нраву другим облакам, которым было невдомёк, что заставило их почтенного соседа, всегда такого степенного, вести себя подобным образом. Довольно долго они терпели это, не находя в себе достаточно энергии, чтобы осведомиться о причинах такой перемены, но через некоторое время раздражение в них пересилило лень. И они начали стыдить облако, что оно ведёт себя так недостойно, мутит небо и мешает их безмятежному покою.

— Посмотрело бы я, как вы бы себя вели на моём месте, — отвечало им облако, — если бы внезапно выяснилось, что вы — совсем не те, за кого прежде себя держали. Посмотрим, посмотрим, что с вами будет, когда вы узнаете, кто вы такие.

— Премного будем благодарны, — отвечали на это другие облака, — если до сего знаменательного события ты будешь так любезно оставить нас в покое.

После чего они вновь задремали. Но облако, конечно, не могло так легко выбросить всё это из головы. Оно думало так: «Они ещё ничего не понимают, как раньше ничего не понимало я, но когда они поймут, то будут мне благодарны».

И оно без устали плавало по небу от одного берега до другого, в надежде снова увидеть с высоты того мальчика, который открыл ему глаза. И через некоторое время это случилось. На этот раз мальчик был один, и облако закричало ему:

— Мальчик, ты помнишь меня? Я тот кит, которого ты разглядел в небе. Послушай, мальчик, мне нужна твоя помощь!

— Чем я могу помочь тебе, облако-кит? — крикнул мальчик ему в ответ.

— Расскажи мне, что ещё ты видишь в небе! Расскажи другим облакам, кто они на самом деле такие!

— Нет ничего проще, — отозвался мальчик. — То облако справа от тебя — большой корабль, а вон там — русалка. И ещё я вижу хищную птицу. Смотри, смотри какой у неё большой клюв! Тут полно всего, слышишь, кит? Там груша, и зонтик, и диван, и трёхногая собака... Как я хочу щенка, кит! Но мне не разрешают его заводить. Я бы его хорошенько выдрессировал. Он у меня умел бы садиться, и давать лапу, и находить пиратские клады... И приносить тапочки... Смотри, кит, там как раз есть один тапок. А где же второй? А там, далеко, автомобиль. Только я не вижу, какой марки! А вон там лицо женщины... Ой, она похожа на маму!.. Точно, я вспомнил. Мама сказала мне быть дома пораньше, так что прощай, облако-кит. Я побегу домой.

И мальчик убежал. А сверху за ним следили все облака, которые слышали всё, что он сказал, — и сразу же проснулись от его слов. Русалка тут же нырнула в глубину, махнув хвостом на прощание, а птица взмыла ввысь. А хромая собака громко залаяла и заскулила:

— Гав-гав! Куда же ты, мой маленький хозяин? Я так ждала тебя. Я сама не знала, что ждала тебя, но как же я теперь... ты же обещал дрессировать меня! Я сейчас принесу тебе тапок!

И она кинулась за тапком, а когда поняла, что тапок по размеру раз в пять больше неё и схватить его никак невозможно, в отчаянии укусила себя за хвост.

— Вот бесполезная псина, — заворчала женщина. — А ну, пшёл вот отсюда. Сейчас я в тебя запущу этим тапком. Сил моих нет! Говорили же мы ему, что нельзя ему заводить собаку... Так нет же, тащит в дом... и хоть бы что приличное тащил — породистое... А так, тащит каких-то бродяг, да ещё и калек... Съесть, что ли, грушу? Или, может, лечь полежать на этом удобном диване? Или, может, взять зонтик и пойти прогуляться?

Некоторое время облако-кит наблюдало за всем этим с большим интересом, но радость его была недолгой. Загорясь идеей купить автомобиль («вон как тот, такой хорошенький — чудо!»), женщина снова вернулась к размышлениям по поводу груши. И её мысли так и продолжали дальше блуждать по кругу. Жизнь её ограничилась несколькими предметами, которые назвал мальчик, и собакой, и теми крохами, которые она восприняла из болтовни ребёнка о его настоящей матери. Облаку стало жутко.

«Что же я наделало? — подумало оно. — Ведь я только хотело, чтобы они поняли... и стали счастливыми, как я... но разве это счастье?.. Ох, надо будет снова разыскать этого мальчика и попросить его разглядеть на небе ещё что-нибудь, чтобы у неё появились хоть ещё какие-то другие занятия... это, видимо, единственное, что я могу для неё сделать. Потому что у меня, кажется, уже начинает болеть голова от её трескотни об одном и том же. И от бесконечного скулежа этой собаки... »

Голова у облака и точно начинала побаливать. К тому же, поднимался ветер, небо стремительно темнело — и всё предвещало бурю. Да вдруг ещё с того корабля, где как раз спускали паруса, крикнули в его сторону: «Смотрите! Это же тот самый белый кит!» — судно оказалось китобойным...

«Ох, ох... — подумало облако. — Час от часу не легче... Поплыву-ка я отсюда, подобру-поздорову... »

И поплыло так быстро, как только могло, рассекая волны мощными плавниками. Только волн... в смысле, неба, вокруг становилось всё меньше и меньше... Со всех сторон кита обступали все эти груши, зонтики, диваны, мелькнуло перекошенное страхом лицо женщины... а корабль подошёл вплотную правым бортом. Кит не мог даже шевельнуть плавником.

— Смотрите, капитан! — неслось оттуда. — Этот кит больше не белый, он серый!

— Да какая разница, тысяча чертей! Какая разница, белый или серый? Всё одно — упускать его нельзя!

И вдруг через несколько мгновений сверкнул сияющий гарпун — и пронзил кита насквозь. Кит трубно и страшно взревел — и, сшибая всё на своём пути, бросился прочь, таща за собой на буксире корабль и выпуская из своей спины вниз фонтаны воды, вперемешку с кровью.

Так кит нёсся, не разбирая дороги, пока снова не увидел открытой воды — и пока не почувствовал, что всё-таки оторвался от корабля, хотя и с большими потерями. У него было ощущение, что на том ослепительном гарпуне, остром и смертоносном, он оставил половину себя. Обессиленный, он плыл, чувствуя, что от него остались одни ошмётки... и вдруг далеко внизу снова увидел того маленького мальчика. Забыв обо всём, и о своей боли, он крикнул ему радостно:

— Здравствуй, маленький пророк, мудрый не по годам и видящий то, чего не видят другие! Как я счастливо снова встретиться с тобой!

Но мальчик непонимающе посмотрел на него и ответил:

— Облако, я не знаю тебя!

Облако очень огорчилось и удивилось и крикнуло:

— Как же это! Неужели ты не помнишь меня? Посмотри внимательно! Разве я тебе никого не напоминаю?

Мальчик ответил:

— Нет, я никогда прежде не видел ничего похожего! — А потом ненадолго задумался и, поколебавшись, продолжал: — Хотя нет! Наверное, я поторопился. Я не знаю точно, но мне кажется... да, ты определённо напоминаешь мне кое-что. Ты же похоже на письменный стол! А вон там из тебя торчат выдвинутые ящики!

После чего мальчик, чрезвычайно довольный собой, удалился, оставив облако в крайнем изумлении и горе.

«Как же так? — думало оно. — Да, может быть... и правда... определённо что-то есть... какое-то сходство со столом... эти ножки... и широкая столешница. Но я же знаю, я же знаю, что я кит!»

Не помня себя, ничего вокруг не видя, облако мчалось по небу... и вдруг заметило среди большой воды другое облако — давешнюю трёхногую собаку, уцепившуюся зубами за обрывок тапка и истово гребущую лапами. Правда, теперь у неё их было только две — задние. А хвоста не было совсем. И уши как-то странно поникли и расползлись. Видно, последствия минувшей бури. Облако кинулось к ней — в уме него созрел план.

— Слушай, эй, ты! Помнишь ли ты, кто ты?

— Гав, гав! Что за глупый вопрос? — сердито отвечала собака сквозь тапок. — Конечно, помню. Я собака. И у меня есть хозяйка, которая любит груши, и маленький хозяин. И сейчас я ищу кого-нибудь из них. Они будут рады меня видеть, потому что — видишь, что я несу в зубах? Ну, разве я не молодец? Я сберегла хозяйское имущество! Гав, гав!

— А я сейчас видело твоего маленького хозяина. И он, посмотрев на тебя, не узнал тебя...

— Как же так? Гав, гав! — заволновалась собака. — Не может такого быть! Ты всё врёшь!

— Нет, он не узнал тебя и сказал, что ты... поезд, идущий по железной дороге!

— Гав-гав, что? — неуверенно переспросила собака. — Он так сказал? А впрочем, ему лучше знать... чух-чух. Чух-чух! — покорно произнесла она. И размеренно заработала задними лапами... в смысле, колёсами. И повезла куда-то вдаль в своих вагонах уголь и всякие другие грузы.

А облако осталось. И внезапно ему подумалось: «Что ж, прекрасно... что ж, раз так... ну и что плохого, собственно, в том, чтобы быть столом? Письменный стол — полезная вещь. Добротный, деревянный стол, за которым можно сидеть... на котором можно писать... а в ящиках можно хранить всякие вещи... »

И воспоминания его о китобоях, и о гарпуне, и о буре становились всё менее и менее отчётливыми, как будто таяли и развеивались... и развеивалось и таяло всё, что было связано с его китовым прошлым. И разум его заполняли проблемы, которые и должны были заполнять разум хорошего деревянного стола: не очень ли скрипит средний ящик? Не шатается ли ножка? Может быть, было бы лучше что-нибудь под неё подложить? Огрызок карандаша, скажем? И не завелось ли, не дай бог, в нём жучков-древоточцев? Говорят, это весьма неприятное ощущение...

И так письменный стол покойно стоял некоторое время, пока внезапно вновь не увидел внизу маленького мальчика.

«Наконец-то, — подумал он благодушно. — Наконец-то кто-то придёт. Придёт и сядет за меня, и будет на мне писать, и положит что-нибудь внутрь моих ящиков... Но откуда же я знаю этого мальчика? Хотя... ну конечно, конечно, я его знаю... я и должен его знать. Он же мой хозяин... Это он вырезал ножичком своё имя на моей ножке... и он любит приклеивать жвачку с внутренней стороны моей столешницы... Нет-нет... что-то ещё... откуда же я знаю этого мальчика?»

Раздумья письменного стола были мучительны — он всё-таки был деревянный. Но если уж он принимался думать, то думал он основательно — таков уж был его характер. И когда он внезапно понял... то как будто все ножки его разом подломились. Да-да, ножки его подломились и стали двигаться, как... как плавники, в разные стороны. И он забил ими по воде, чувствуя, как горбом встаёт, как живая, его столешница... нет, спина! Как ходит из стороны в сторону и загибается вверх выдвинутый ящик... уже хвост. И кит ожил и стал снова играть и плескаться.

«Я вспомнил, я кит! Я же кит! И я не могу быть столом. Никогда не смогу быть столом!»

Но кит чувствовал, как его разум дурманится, на него как будто волны накатывают... и каждые несколько минут он вдруг начинал ненадолго вновь думать, что он стол... Сознание стола не хотело так легко сдаваться и пыталось одолеть его.

«Нет уж... если так, то... » — и кит бросился к ближайшему горизонту. Он плыл так быстро, как только мог. По пути он мельком увидел, что тот самый китобойный корабль (кит едва-едва узнал его в этой груде обломков, оставшихся после бури) сел на мель — острый пик горной вершины продырявил кораблю брюхо и грозно и внушительно торчал среди надломленных мачт, полощущих по ветру грязными обрывками белых скомканных парусов, напоминая тот гарпун, которым китобои когда-то проткнули самого кита, и небо изливалось вниз сквозь эту рану. На корабле было тихо: то ли вся команда утонула, то ли...

«Неужели они тоже думают, что я письменный стол? — с отчаянием подумал кит. — Поэтому и не пытаются меня поймать?»

Эта мысль придала ему решимости. И с громким пронзительным кличем кит выбросился на берег.

Комментарии читателей: