И немного о химерах
Бывает выйдешь утром, зевающий, ничего неподозревающий, купить чашку кофе и пару коржиков. Подмышкой — журнал «Нева», на затылке — шапокляк, на носу — очки сталевара. Еще сыро, но не без надежды на тепло.
Смахиваешь с плетеного стула городскую росу, запахиваешь пальто и усаживаешься. Не без надежды, что посыпки на коржике будет в избытке.
И вдруг замечаешь — будто кто-то сдвинул декорации на пару дюймов влево, обнажив все закулисье:
Продавец в табачном ларьке по-кошачьи умывается лапкой.
Человек в красных носках и непарных ботинках запрыгивает в трамвай и забывает свою тень на остановке.
Мимо пролетает девушка в ночном, смазанном гриме, из-под наброшенного на плечи мужского плаща по земле волочится хвост из перьев. Ловлю одно, прижимаю блюдцем.
На ступенях парадного печальный молочник с молочными усами достаёт из ящика казенные бутылки и жадно выпивает каждую до дна. Сверху распахивается окно и на улицу вылетают белые форменные куртки, крышечки из фольги и пластинки. Молочник подбирает альбом Milk and Honey, и уходит.
За соседнем столиком войлочный старик исподтишка рисует меня углем в блокноте. Шапокляк, пальто, сигарета, и лицо химеры. Сверяюсь с отражением в латунном портсигаре. Так и есть. Опять я из дома вышла, а лицо человека надеть забыла. Добродушно шипя, улыбаюсь старику, и отправляюсь в гастроном...
И немного об обрезании в Марокко
Февральское утро, Фес. Узкие в плечах, но свободные в бедрах улицы Еврейского квартала. В темных нишах меж стен — кофейни ровно на один столик. В толчее домов — лавки с фламандским натюрмортом из лимонов, меди и битой птицы на фоне глубокой черноты.
Сугубо мужская цирюльня отгороженная от грубого мира шторками из круглоглазых бусин. Вхожу, сажусь в деревянное кресло на стальной вертушке, вросшей в каменный пол. Потому как решила — или обрежу сейчас, или не сдвинусь с этого места.
Парикмахер вытирает руки полосатым полотенцем, ждёт, что ткну заблудившимся пальцем в карту и спрошу, как таки выйти на Дерибасовскую.
⠀
Под потолком — походный телевизор, в нем — фильм «Бриолин» и Траволта в красивых корчах. Я тычу в экран и прошу: «Вот так сильвупле, но чуть длиннее». И тотчас всё приходит в движение.
Вентилятор времён алжирской войны содрогается и начинает обдувать меня песчаным ветром, на пороге появляется человек с газовым баллоном на плече, для колонки и конфорки, кауфёр надевает белый халат и лязгает в воздухе расхлябанными ножницами, его жена приносит пышнотелые лепешки и заваривает чай. Сквозь бусины заглядывают изнемогающие от бремени волос клиенты, на них все шикают и прогоняют.
⠀
Я — королева пустыни в клеенчатом нагруднике. Моя коса распадается на пряди, они летят на щербатый пол. А с ними — ртуть, свинец и горечь.
Прячу стрижку под капюшон суконной джеллабы, преламываю хлеб и долго прощаюсь с умиленной до слёз цирюльной семьёй. Ночью я сяду на поезд в Касабланку и мне будут сниться новые сны.
И немного о зоологической несовместимости.
У неё кошка — у него рыбки.
У неё кошка — у него крыса.
У неё кошка — у него аллергия.
У неё кошка — у него сплошь бархатные пиджаки.
У неё кошка — у него магазинчик чучел.
У неё кошка — у него волкодав.
У неё кошка — у него ничего.
Её кошка прошлась по его пустой квартире, осмотрелась и сказала: " Уж лучше б у него были мыши и бархатные пиджаки ".
***
На спинке стула ровно пятьдесят девять медных заклепок. От шестидесятой осталась лишь незаживающая ранка. Сидишь в лёгком платье и чувствуешь тиснение на грубой коже. Суровый сюжет — кабаны, охотники и утки-раззявы. Хотя, этот стул видал и не такое.
⠀
В этой бывшей часовне теперь —кафетерия, и ангелы с фресок здесь млеют от запаха жареных зерен. За мраморным столиком туристы из Вены с ужасом глядят на недопену недокапучино в своих чашках. Не надо было форсить.
Толстый и добрый бариста Вашку в близоруких черепаховых очках сварил бы вам адово крепкий эспрессо — такой подают лишь у входа в райские кущи.
⠀
У Вашку прореха на красном, с галунами, мундирчике, и пристяжная сумочка на животе, куда он застенчиво кладет чаевые.
Вечером, перед закрытием, он отдышливо втаскивает с улицы тяжёлые зонтики-тенты, и вслед за ним в часовню пробирается туман.
Гаснет подсветка на витрине со сдобой, кассир с обширной лысиной в форме Тихого океана надевает лохматый жилет. Японец в углу со вздохом складывает свою то ли карту, то ли выкройку.
Но Вашку держит для меня открытыми двери, чтобы видеть могла влажную брусчатку тихой площади, дымно-дынный фонарь и сидящего под ним продавца вафель.
А когда все уйдут, и ангелы с фресок закроют глаза, Вашку взглянет в темное столетнее зеркало и устало расправит свои слежавшиеся под мундирчиком крылья.
Комментарии читателей:
Алина
25.09.2018 00:14:55
Как мило!