Алексей Упшинской «Библиотека»

 

  Библиотека


Как-то раз я задержался в гостях, на такси ехать не хотелось, да и погода была отличная. Так что я пошел до дома пешком. Была уже глубокая ночь, теплый ветер едва шевелил полновесные листья деревьев - на дворе стоял июль. Светили фонари, в тишине мои шаги еле слышно отзывались в глубине дворов.

Я проходил мимо городской библиотеки. В окнах ее горел свет. Я удивился - даже для какого-нибудь собрания, заседания или творческого вечера слишком поздно. Наверное, больше ни одно окно во всем здании не горело - библиотека располагалась на первом этаже пятиэтажки. Я подошел ближе, встал на выступ подвального окошечка и заглянул внутрь. В помещении библиотеки все выглядело обыкновенно, как всегда. Ряды книжных стеллажей, столы в читальном зале, настольные лампы, ящички картотеки. Что-то ностальгическое, пронзительное сжало мне сердце. Было одновременно очень грустно и очень хорошо и тепло.

Но тут меня заметила библиотекарша. Она неспешно отложила какую-то книгу, поднялась из-за стола и подошла к окну. Я не стал отскакивать и прятаться, как какой-то мальчишка, и приветливо улыбнулся женщине. Библиотекарша в ответ не улыбнулась, но открыла форточку и спросила вполне дружелюбно, что именно я хотел бы. Я немного растерялся, но потом сказал, что просто не смог побороть любопытство - почему это в библиотеке в три часа ночи горит свет. Библиотекарша спокойно ответила, что работать в темноте не очень-то удобно. Работать? - переспросил я, - что же, библиотека теперь и ночью работает? Как видите, - ответила женщина. И посетители есть? - не унимался я. - И вы вот так тут сидите по ночам? Странно. Вы уж меня извините.

Библиотекарша молча посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, потом пожала плечами и отошла от окна. Она скрылась за стеллажами, и оттуда донесся ее голос - Так Вы будете что-то брать или нет? Я поспешно ответил - Нет, нет, не беспокойтесь. Спрыгнул со своей приступки и пошел дальше.

Уже подходя к дому, я подумал - а почему это, интересно, я ничего не взял почитать? Впрочем, когда я еще здесь буду, а задерживать книги некрасиво. И еще было странно, что мне сразу не пришла в голову очевидная разгадка - просто библиотекарша, уходя, забыла потушить свет в библиотеке.



Человек и его телевизор


Turn on the TV, shut out the lights

Elton John


Жил один человек, и был у него телевизор. Только телевизор этот показывал не то, что у всех остальных людей. Не в том смысле, что он смотрел какие-то другие каналы, а просто показывал телевизор не то, и все тут. Даже передачи этот человек смотрел те же самые, что и прочие люди. В то же самое время. Но не получалось как-то у него.

Сядет он, скажем, смотреть «Модный приговор» - а вместо Александра Васильева в кадре Хор песни и пляски дважды незаслуженных работников культуры России четвертой степени, который поет «The Times They Are a-Changing» Боба Дилана, как то значится в титрах. Замрет в ожидании сериала «Тайны вымышленных вождей» - а на экране научно-популярный фильм про размножение жгутиковых и радиолярий. Спешит к очередному выпуску шоу «Голос» - и видит вместо кнопок и вокалистов мультфильм про пластилинового человека, который шел, шел, устал и сел отдохнуть, конец.

Ну, и все в таком духе, - вместо «Давай поженимся» могут быть выборы верховного жреца в Датской диаспоре уроженцев некогда колониального Нигера. В общем, не сахар, конечно.

Человек думал – может, дело в антенне. Собрался одним осенним пасмурным днем, когда вороны летают низко и освещение словно в комнате, взял ключи от чердака в лифтерной, там его давно знали, надел старую куртку вроде спецовки, набор инструментов в пакет положил, и полез. Крутил, крутил антенну, - ничего не меняется. Ни вороны, ни освещение, ни даже погасшая буква на сияющей вывеске шиномонтажа.

Спустился обратно, предварительно дверь на чердак затворив, стал думать, что дальше делать. Думал он, думал, и уснул в кресле.

Снится человеку, что приходит он в магазин и говорит «дайте другое». А продавщица дает все то же самое. Он потеет, вытирается рукавом, платком, экологическими сумками на кассе, а пот все льет и льет с него, пока не приходит уборщица с тряпкой и не прогоняет его. Однако перед самым выходом уборщица быстро наклоняется к нему и шепчет «другого-то нет, но будет». Человек оборачивается, а уже нет ни уборщицы, ни магазина, один только вход с мигающими буквами, но прочитать их нет никакой возможности. А вокруг – осеннее поле, но такое странное, что даже непонятно, в чем именно эта странность заключается. Вроде бы и обыкновенное все, поле как поле, но что-то не так. Качаются на ветру деревья, которые побелили почему-то не у основания стволов, ближе к корням, а сверху, на самых кронах. И отдельные фрагменты этих деревьев время от времени мерцают, сквозь них просвечивают какие-то цифры, квадратики, и опять все выглядит обычным осенним полем.

И тут из-под земли вырастает восьмибитное растение, как в игре, которую недавно по телевизору показывали вместо выпуска новостей. Растет оно быстро, тянется к самому небу, так что вскоре теряется за облаками. Человек плюет на ладони, хрустит пальцами, крякает, и начинает карабкаться по стволу этого диковинного представителя флоры. Он вспоминает обрывки уроков биологии в школе, свою проданную дачу, фильм про канадских фермеров, который он смотрел в новогоднюю ночь, пока вся страна смотрела по этому же каналу поздравление президента страны. Поздравление президента он тоже смотрел, но потом, в июле, рано утром, когда собирался ехать оформлять бумаги для пенсии, но вовремя вспомнил, что ему до пенсии еще пять лет работать. Хотя он и не работал, этот человек. Он жил на деньги, оставшиеся после удивительно счастливой продажи дачного участка с домиком, газифицированного. Человек, в общем-то, и сам удивлялся, как это ему до сих пор хватает денег, ведь прошло уже четыре года, но деньги все не заканчивались, а потому идти работать не было смысла.

В этом пустом пространстве вдалеке появилась точка. Человек стал ждать, и спустя довольно долгое время точка приблизилась настолько, что стало понятно – это историк. У него даже на бэджике было написано «историк». Вид его был печальный и сонный. «Только через мой труп» - сказал историк, пройдя мимо человека, и продолжая двигаться дальше. «Нет, что вы, что вы, через мой» - со всей вежливостью ответил человек. «Позвольте, вы здесь гость, так что никакие возражения не принимаются, только через мой» - продолжал негромко настаивать историк. «Ну, хорошо» - согласился человек. Историк тотчас же начал копаться в неизвестно откуда возникшем рядом шкафу, обрадованно воскликнул «нашел!» и положил перед человеком что-то очень похожее на него самого, только еще более грустное на вид и не говорящее. «Нет, я так не могу» - покачал головой человек. «Как хотите» - ответил историк, и тут же исчез вместе со шкафом.

Без всякого перехода стемнело. Человек увидел с высоты земные города, как будто все сразу, тысячи, тысячи городов. Он смотрел на них, и они словно бы приближались к нему, и тогда человек видел дома, бесчисленное множество домов, и в них нескончаемые квартиры, и в каждом окне – бледное мерцание плазменных мониторов, обыкновенных экранов и даже антикварных ламповых кинескопов. Голубые свечения и фиолетовые тени ложились на лица людей, сидящих перед каждым телевизором, в каждой квартире. Люди разговаривали с телевизорами, спорили с ними, соглашались, смеялись, грустили, укоризненно цокали языками и одобрительно хлопали в ладоши. «Это ли не юдоль скорби?» - неожиданно раздался голос позади человека. Обернувшись, человек увидел Эдгара По, точнее, его портрет на рекламном плакате книжного магазина. Плакат висел возле лотка с уцененными дисками, на которых были какие-то бесполезные фильмы, ставшие старыми раньше, чем закончился их премьерный прокат. Говорил работник магазина, переставлявший на полках товары. К кому именно он обращался, было непонятно. На всякий случай человек сказал «Нет, это не юдоль скорби, точно не юдоль». «Ну, тем лучше» - пожал плечами работник магазина, и закрыл дверь. Человек вновь оказался наедине с растением и облаками.

Но вот человек добрался, наконец, до верхушки растения. Под ним, далеко внизу, простиралось сплошная серость облаков, но, что странно, над его головой, в вышине, тоже была сплошная облачность. Растение ничем не кончалось, просто обрывалось на середине. В пустоте, заполненной ровным рассеянным светом, подумал человек, что причина всего может быть в положении, которое он принимает, когда смотрит телевизор. Он стал вспоминать, как сидят перед экраном те, кому повезло в жизни больше, и кто может смотреть нормальные передачи, как все.

Первым пришел в голову тесть, затем сосед Самуил Петрович, затем жена соседа, Серафима Бронтозавровна, затем старший сын соседа, он же свекр Илионору Маврикиевичу, Платон Светланович Гуща, сиречь двоюродный брат золовки Стахия Валентиновича Крыжонинникова, Пал Палыч Декарт, разумеется, с кумом своим, Артиллерием Ивановичем Крошкой, но ярче всех перед глазами представился светлейшей души человек, золотое сердце, мастер на все руки, душа компании, дом полная чаша, золотое коромысло над деревнею повисло, блажен, кто посетил сей мир, vita brevis ars longa, муж троюродной сестры жены соседского знакомого, Александр Сергеевич Достоевский, однофамилец одного старого сослуживца жены, Федора Михайловича Кафки, кажется, тот был из евреев, но человек бескорыстный вполне, и также смотрел телевизор, как все нормальные люди, - облокотившись на спинку дивана.

Нужно купить диван, догадался человек, и стал спускаться с растения. Но сколько он ни спускался, ничего не менялось. Тогда он устал, взял и прыгнул вниз. Пролетел сколько-то и проснулся в своем кресле, только нога затекла. «Так-то оно так» - поднял указательный палец вверх человек, но по здравому рассуждению палец опустил и пошел одеваться.

На улице человек встретил соседа, какого-то из, по именам ведь всех и не упомнишь. Сосед шел боком и у него из сумки рассыпались предметы, как-то: синие кубики, зеленые шарики, оранжевые плоские прямоугольники, октаэдры непонятного цвета и нечто более странное, вроде макарон из муки высшего сорта и сигарет с белым фильтром. Человек покачал головой, по-доброму укоряя соседа, и пошел дальше.

В магазине человек долго искал диван нужной расцветки, памятуя о сне, в котором ему нужно было другое. «У вас есть диван такой, чтобы удобно было и правильно, как у Декарта» - спросил человек продавца. «О чем речь» - ответил продавец. «Вы меня совершенно осчастливили, вот это прекрасно» - обрадовался человек. «О чем речь» - повторил продавец. «А сколько он стоит?» - человек полез в сумку за банковской карточкой. «О чем речь» - терпеливо сказал продавец опять. И добавил – «Я вас не понимаю». Человек махнул рукой и пошел в другой отдел.

Но другого не было, магазин оказался продуктовый, человек снова устал, он сел в тележку для покупок, взял в углу щетку, пока уборщица отвернулась, и весьма стремительно покатил прочь из магазина, отталкиваясь щеткой для подметания, словно шестом. Тележку, конечно, хватились, но догонять не стали, махнули рукой, и вернулись к своим обязанностям.

Только какой-то старичок долго еще стоял на тротуаре, грозя набором губок для мытья посуды, и силился что-то сказать, грозное или хотя бы строгое, но только беззвучно открывая рот, потом свистнул ноздрей, да и пошел восвояси, но оступился и упал в сухие листья. Листьев оказалось так много, что старичок ушел в них весь, и так бы и лежал, если бы случайно не обнаружил его внук, который решил срезать угол, потому что всегда ленился, когда родители посылали его за хлебом и елочными гирляндами. «О Боже!» - воскликнул внук, споткнувшись, и тут дед вскочил как на пружине и сумел все-таки сказать то, что предназначалось для человека на тележке. Внук на всякий случай пошел в другой магазин, а старичок, так и не сумевший остановиться, говорил «Вот оно, вот оно как в наше время, транспортир и уклейка в кармане!» до самого дома, пока не уснул в прихожей, где, впрочем, он всегда и спал последние двадцать лет, в знак протеста против новой власти, а может, просто из лени, унаследованной позднее внуком.

А человек ехал и ехал в тележке, и уже город остался позади, мелькали линии электропередач, садовые и огородные товарищества, петляла рядом с дорогой река, и человек устал в который раз за этот день, выбросил щетку, остановил корзину при помощи ботинка, и пошел обратно пешком. На обратном пути он благоразумно завернул в другой магазин, где ленивый внук того самого старика никак не мог найти нужное сочетание хлеба и елочной гирлянды, а идти в привычный магазин боялся, потому как кроме лени, вынуждены мы признать, мальчишка отличался еще и не самым отважным характером.

Человек хотел купить сигареты, но у него на кассе спросили паспорт. «Позвольте, неужели вы считаете, что мне еще нет восемнадцати» - развел руками человек. «Вовсе нет, мы хотим убедиться, что вы еще живы и не умерли» - ответила кассирша. «Но если бы я умер, разве я мог бы прийти сюда и покупать сигареты» - развел руками человек еще шире, так, что смахнул со стойки шоколадки и специальные приспособления для прослушивания музыки в электричке, называемые наушники. «А кто же вас знает» - вздохнула продавщица. «Но даже пусть я и умер, вам-то что за дело? Значит, сигареты мне уже не повредят» - сказал человек, не растерявшись, собирая наушники и шоколадки и раскладывая их в виде слова «экзистенциализм». «Au plaisir de vous revoir» - ответила продавщица и швырнула в человека пачкой «Винстона». Судья засвистел, пришлось выбираться из-за кассы, искать пачку, вновь возвращаться на кассу, и перекидывать, потому что пачка вылетела в первый раз в штрафную зону.

«Спасибо» - сказал человек, и пошел домой. Вернее, сначала-то он не пошел, а вызвал такси, но как только машина подъехала, таксист выскочил из нее и убежал куда-то. Человек подумал, что водитель, наверное, спешил в магазин, но, поскольку тот не возвращался, снова позвонил в такси. «Но вы только что вызывали, машина должна быть уже у вас» - ответила девушка-диспетчер. «Так и есть, машина у меня, но водителя нет» - сказал человек. «Я ничего не понимаю» - удивилась девушка. «Даже закона тяготения» - в свою очередь удивился человек. «Нет, закон тяготения я понимаю, с этим у меня всегда было хорошо» - голос девушки стал мягче, приветливей. «Чудесно, тем более, что я решил пройтись пешком» - сказал человек и повесил трубку.

Дома он увидел в стене отверстие примерно с двухрублевую монету. Отверстие было в полуметре от пола, так что пришлось лечь на пол, и уже оттуда тянуть голову вверх. «Но что это?» - заглядывая в отверстие и видя соседа, облокотившегося на спинку дивана, спросил человек. «Это у всех так теперь» - ответил сосед, не оборачиваясь. «Тогда понятно» - вернулся в кресло человек.

В дверь постучали. На пороге стоял человек в спецовке, с какой-то бумагой. «Распишитесь», - сказал человек. «А что это?» - спросил человек. «Это коллективный договор. Вам просверлено» - протянул человек бумагу. «А это у всех так?» - снова спросил человек. «У всех, в каждой квартире, во всех четырех подъездах, почти весь город уже, скоро заканчиваем» - взял подписанную бумагу человек. « А зачем?» - в который раз спросил человек. «Чтобы были отверстия. До свидания» - ушел человек вниз по лестнице. «Понятно» - вернулся в комнату человек и сел смотреть телевизор.

Начиналась передача про политику, множество хмурых людей тоскливо смотрели друг на друга в большом темном помещении, потом вышел хмурый человек с улыбкой, все стали хлопать в ладоши, а похлопав, выкрикивать в случайном порядке одни и те же слова, вроде «Америка», «Россия», «Европа», «традиционные ценности», «доминирование», «военное превосходство» и, почему-то, «Цирцея». Они быстро приходили в полную негодность, их тут же заменяли другие, и ничего нельзя было разобрать в этом нагромождении некрасивых слов. Человек просиял – наконец-то его телевизор показывал то же самое, что и у всех людей.

Он вышел на улицу, чтобы вынести мусор, - очень уж стало вонять в квартире. Возвращаясь с помойки, он обратил внимание, с каким теплом с ним стали здороваться соседи. Машинально подняв глаза, человек увидел привычное синее мерцание в окне своей комнаты, ему даже показалось, что кто-то там сидит и смотрит телевизор.

Человек усмехнулся про себя, помотал головой, поднялся по лестнице, а когда открыл ключом дверь, понял, что не показалось. Перед телевизором сидел он сам, глядя в экран с говорящими людьми в темной комнате, и тоже говорил что-то, спорил, возмущался, одобрял и качал головой. Странно, но хотя мусора уже не было, воняло в квартире еще больше.

Но человек не растерялся, он подумал, ничего, привыкнем, и сел рядом с телевизором, удобно облокотившись на спинку дивана.

«Дайте мне высказаться» - печально попросил кто-то из хмурых людей на экране. «Конечно, для этого вы и здесь» - мгновенно ответил ему ведущий, и снова все заговорили одновременно, с возрастающей громкостью.



Помощь при переезде


Владлен Трофимович мыл пол в своей комнате и обнаружил под ковром люк.

Из своих семидесяти восьми лет сорок два он прожил в этой квартире. Каждую неделю жена Владлена Трофимовича делала уборку. Когда жена умерла, прибираться в доме пришлось ему. Никакого люка все эти долгие годы под ковром не было. Вряд ли бы они с женой проглядели такую штуковину, даже без очков.

Люк был обыкновенный. Металлическая ржавая крышка с большой буквой К в середине, а под крышкой – круглая темнота. Крышка слегка отходила, лежала неровно, - может, Владлен Трофимович задел ее, когда поднимал ковер.

Тряпка лежала рядом. Владлен Трофимович подумал, все-таки домыл пол в комнате, отнес тряпку и ведро в туалет, воду из ведра вылил в унитаз, тряпку сполоснул в ванной и повесил на змеевик сушиться. Потом вернулся в комнату, осторожно присел на корточки и нагнулся к люку. Из люка повеяло теплым воздухом, с запахом как будто чего-то старого, но приятного.

Владлен Трофимович хотел поправить крышку и раскатать ковер обратно. Но тяжелая крышка задергалась, поднялась, и из темноты показалась голова. Владлен Трофимович отпрянул. Так что даже завалился на спину, но тут же вскочил и стал смотреть, что будет дальше. Вслед за головой выкарабкалось и все остальное.

Прямо напротив Владлена Трофимовича стоял сантехник в оранжевой каске. Владлен Трофимович протянул руку назад, продолжая неотрывно смотреть на сантехника. Изловчился, подцепил скрученные в клубок носки и запустил ими в сантехника. Попал в лицо. «Ккккккккк» - понимающе усмехнулся сантехник. Рукавом спецовки вытер пот со лба и весьма проворно спустился обратно в люк. «Крышку закрывать не буду» - донеслось слегка приглушенно снизу. И еще более глухо, через полминуты, - «этажом ошибся, отец, извиняюсь». Потом что-то плюхнуло и стало тихо.

Владлен Трофимович, сам не зная почему, очень захотел есть. В кухне со вчерашнего дня оставались макароны с мясом. Он уже было пошел туда, но на полпути остановился как вкопанный, пораженный мыслью, что в его отсутствие может прийти еще кто-нибудь. Владлен Трофимович махнул рукой своему отражению в трюмо и поплелся в комнату.

В комнате, действительно, уже стояла девушка. Она беспомощно и в то же время оценивающе озиралась по сторонам. На туфельках у нее налипла старая пожелтевшая паутина. Девушка была красивая, длинноногая. Владлен Трофимович молча оглядел ее всю, крякнул, схватился за сердце, и отвернулся.

Девушка в этот момент заметила, что она не одна, покраснела, но все же набралась храбрости, и спросила, где здесь выход. Владлен Трофимович кивком головы указал направление, и опять отвернулся. Пока девушка прихорашивалась перед зеркалом, он, сердито поджав губы, делал вид, что ищет что-то на вешалке в прихожей.

Когда дверь за девицей наконец хлопнула, Владлен Трофимович поспешил к люку, но оттуда уже вылезал какой-то модник, стилизованный под неряшливого сердцееда. Модник провел пятерней по своим каштановым кудрям, поправил воротничок как бы небрежно накинутого вельветового пиджака и с вызовом, впрочем, довольно робким и словно нечаянным, обратился к хозяину квартиры.

«Зачем запускать себя? Оставьте ваши негативные мысли, посмотрите, как чудесен мир. Старость – не конец, это время мудрости и новых начинаний. В конце концов, счастливым человека делают три вещи – любимая работа, умение радоваться каждому дню и возможность путешествовать. Для начала я бы посоветовал». Однако Владлен Трофимович не дал молодому человеку завершить мысль. Он стал довольно сильно пихать его в спину обеими руками в сторону люка. Модник упирался, но как-то вяло. В конце концов, он оступился и одной ногой угодил в темнеющий круг на полу. Тогда он потупился, еще раз поправил воротничок, и проворно спустился вниз. «Эт-та тоже мне, путешественник» - проворчал Владлен Трофимович, гневно шмыгнул ноздрей и плюнул в люк. «Пер аспера, сам знаешь куда, болезный» - и стал отчаянно толкать ногой крышку, чтобы закрыть треклятое отверстие.

Он уже придумал, что водрузит на крышку комод, а в угол, чтобы не пустовал зазря, поставит трюмо из прихожей. Там все равно освещение плохое. Тут больше пользы будет.

Но не успел Владлен Трофимович окончить задуманное, как из люка, охая и чертыхаясь, вывалился на свернутый на манер вафельной трубочки ковер, старый дед. Еще более старый, чем сам Владлен Трофимович. Подслеповато прищурился в сторону окна, расплылся в беззубой улыбке и прошамкал – «А пугали, шьто дошьть будеть, иии-хи-хи» - мелко захихикал дед и пошаркал в туалет.

Владлен Трофимович даже растерялся.

Потом подошел потихоньку к двери и постучал костяшками пальцев. За дверью дед шепеляво, но бойко распевал «Бывали дни веселые». На втором куплете песня смолкла, ее прервало такое оханье, что Владлен Трофимович испугался, как бы не пришлось вызывать скорую. Но тут снова зазвучала песня, потом яростное пшиканье освежителя воздуха и шуршанье бумаги. Потом тот же голос рассудительно произнес «Пернуть тоже надо умеючи, куда там этим». Бравурно пробежала вода из бачка. «Сопляки». И дверь открылась.

Заправляя фланелевую рубаху в синие треники, дед проковылял в комнату, очень медленно спустился в люк, и оттуда донеслось «Когда я на пофте слуфыл ямфыком», потом как будто что-то треснуло, и снова в комнате воцарилась тишина.

«Тут бы и отдохнуть, ёшкин ты корень» - подумал Владлен Трофимович. – «А после заставить эту дыру комодом. И дело с концом».

Но обнаружилось, что вовсе уже не до отдыха. Владлена Трофимовича разобрало любопытство. Он даже сходил на балкон покурить. Чего не делал по утрам уже шесть лет – только после обеда. Три сигареты в день. И еще одну ночью – если совсем уж не спится. Затушил бычок в цветочном горшке, откашлялся, и одним махом, не давая себе времени передумать, стал спускаться в люк.

Под ногами ощущалась вполне добротная и даже не лишенная удобства металлическая лестница. Спускался Владлен Трофимович долго. Кругом была полная темнота. Только пахло нагретым кирпичом и немного сыростью – но теплой. Было не страшно, скорее уютно.

Наконец, ноги Владлена Трофимовича коснулись чего-то твердого.

Судя по всему, это был каменный пол. Где-то тихо журчала вода. Владлен Трофимович пошел на звук и очутился в широком тоннеле. В самой его середине весело струился неширокий поток. Владлен Трофимович пошел вниз по течению. Поток расширялся, а тоннель – сужался.

В какой-то момент показалось, что сбоку мелькнула некая фигура в лодке, будто бы закутанная в плащ, с длинным прямым шестом в руках. Владлен Трофимович потряс головой, протер кулаками глаза и споткнулся.

Никакой фигуры, конечно же, не было. Покатившись по каменному полу, звякнула монетка. Владлен Трофимович отчего-то вздрогнул. Ему показалось на мгновенье, что эта монетка как-то связана с фигурой в лодке. Как будто он где-то читал о таком. Но где? И о чем там шла речь? Монетка плюхнулась в воду. В звуке бульканья чудилось некое удовлетворенье. Словно кто-то сказал Владлену Трофимовичу «спасибо».

Но не успел Владлен Трофимович всерьез увлечь себя туманному настроению, как тоннель закончился дверью. Дверь была обыкновенной, офисной, из белого пластика с металлической ручкой. За дверью оказались студии, в которых снимают новости. Тут были и оборудованные павильоны, и рельсы для камеры, и всякие софиты под потолком. «Так вот оно все откуда» - успел подумать Владлен Трофимович, и обнаружил себя внутри какого-то железного ящика.

В ящике было тесно и сумрачно, но не совсем темно. В крупные щели попадал свет заходящего солнца, и целые хороводы пылинок кружились в оранжевых полосках. Это было очень красиво и грустно. Владлен Трофимович подумал, что все-таки мир действительно прекрасен. Все, что было у него в жизни, как будто собралось в один фокус, и в этом фокусе все обрело не то, чтобы смысл, а что-то несоизмеримо большее.

Владлен Трофимович с удивлением заметил, что однообразно и старательно вышагивает на одном месте, а прямо перед ним, за толстым рифленым стеклом стоят люди. Их с Владленом Трофимовичем разделяет не только стекло, но еще зебра пешеходного перехода. А на той стороне улицы – эти люди.

Солнце садится, и дует теплый ласковый ветер – это ощущается даже через щели железной коробки. А люди на той стороне смотрят на него очень внимательно.

Вот мужчина, молодой, откусил слишком большой кусок пирожка, поперхнулся, а женщина – тоже молодая и симпатичная – заботливо стучит ему по спине.

Вот она перестала стучать, а мужчина улыбается и снова ест пирожок, но уже спокойней.

Вот старушка подкатывает свою сумку-тележку к самому краю тротуара.

Вот девчонка прыгает на месте, держась за папину руку, а папа солидно курит и что-то ей говорит, улыбаясь.

А пылинки в лучах света все танцуют и танцуют, и ласковый ветер все сильнее задувает в щели железного ящика. Силуэты многоэтажек темнеют на фоне заката. Кое-где в окнах уже горит свет. А люди все пристальнее вглядываются в стекло, за которым вышагивает на месте Владлен Трофимович. И все это так легко и радостно для него, он совсем не чувствует тела. Ничего не болит, даже поясница – это после сегодняшней-то уборки.

Владлен Трофимович почувствовал, что очень хочет кого-то поблагодарить, но все слова как-то слишком малы для этого нового чувства. Тогда Владлен Трофимович просто начал светить, и все, кто стоял напротив, стали переходить дорогу. Потом погас, и люди растворились в толчее вечернего проспекта.

Южный ветер сорвал приклеенное к столбу светофора объявление о помощи при переезде, и Владлен Трофимович мог бы еще долго видеть, как бумажка поднимается все выше и выше восходящими потоками прогретого за день воздуха и теряется на фоне зеленоватой полоски как бы талого света над бледнеющим апрельским закатом.

Но он уже смотрел на совсем другие вещи.



Историческое расследование


Тем, кто застал еще хоть ненадолго советскую школу, должно быть известно имя Бонч-Бруевича, автора занимательных историй о жизни Владимира Ильича Ленина. И все, кто помнит эти рассказы, конечно же, помнят и один из самых пронзительных из них. Про то, как Ленин, будучи в очередной каторжной тюрьме во времена царизма, сделал из хлебного мякиша чернильницу, чтобы иметь возможность писать свои бессмертные творения, а так же письма соратникам, которые на свободе.

Эта история абсолютно достоверная. Бонч-Бруевич только лишь воссоздал ее в форме художественного текста, так сказать, подверг некоторой литературной обработке.

Но мало кто знает, какая страшная реальность скрывалась за трогательным рассказом о хлебной чернильнице Ильича. То, о чем по известным - теперь уже - соображениям не написал Бонч-Бруевич, то, что десятилетия оставалось за кадром, и станет предметом нашей сегодняшней лекции.

Итак, находясь в заключении еще в эпоху ненавистного Ленину царизма, будущий вождь пролетариата, проявляя недюжинную находчивость, изготавливает из хлебного мякиша чернильницу. Естественно, делает это он вполне сознательно, понимая, что лишает себя одной, а то и нескольких порций хлеба в их основном качестве - продуктов питания. Но вот о чем не мог говорить, хотя все знал, Бонч-Бруевич.

После изготовления чернильницы и отправки секретного письма, где был изложен подробный план побега, Ильич делает из хлебного мякиша винтовку, запас патронов к ней, а так же набор отмычек и динамитную шашку. Дальше все представляется уже просто делом техники, и Ленин оказывается на свободе.

Однако здесь мы подходим к самому жуткому моменту рассказа. Момент этот настолько страшен, что в его свете вся советская история выглядит уже совсем иначе. Дело в том, что Ленин не был уверен до конца в своем плане побега, он считал, что что-то не учел, что-то упустил. И тогда он изготавливает из хлебного мякиша своего двойника, причем делает его настолько искусно, что двойник может свободно двигаться, говорить, видимо, даже каким-то образом, мыслить. И этот двойник должен был по плану отвлекать тюремную охрану, находясь в камере, пока настоящий Ленин совершает удачный побег.

Но история распорядилась иначе. Мы не будем сейчас останавливаться на причинах этого - был ли это слепой случай, результат заговора, вмешательство иностранной разведки, это отдельная сложная тема. Но факт остается фактом. Настоящий Ленин был застрелен на месте одним из охранников тюрьмы, будучи замеченным при попытке к бегству. Двойник, сделанный из хлебного мякиша, вскоре был выпущен на свободу. И в дальнейшем именно хлебный Ленин был участником событий, которые знает сегодня весь мир. На тысячах портретов, на множестве фотографий, на кадрах кинопленки, в целых библиотеках стихотворений, пьес и романов на самом деле запечатлен двойник из хлебного мякиша. Именно этот хлебный Ленин произносил речь, стоя на броневике, принимал в Кремле рабочих депутатов, заключал мир с Германией и был инициатором электрификации страны.

Двойник оказался настолько жизнеспособным и похожим на своего создателя, что даже друзья и соратники Ленина не замечали подмены. Хотя, были несколько человек из партийной верхушки, которые догадывались о реальном положении вещей. Одним из них и был Бонч-Бруевич. В режиме строжайшей секретности было проведено расследование, опрошены бывшие охранники царской тюрьмы, другие политзаключенные, отбывавшие срок в одно время с Лениным в той же тюрьме. Картина, которая была восстановлена, настолько поразила партийцев, что они решили навсегда закрыть все сведения, связанные с хлебным двойником Ленина. Была создана легенда, которая и сейчас воспринимается большинством как исторический факт. Кстати, сюда же относится и легенда о покушении на Ленина, о его ранении и о последующей болезни, из-за которой Ленин и умер.

На самом деле, конечно, ничего этого не было. Просто хлебный мякиш с годами стал терять свои свойства, сохнуть, плесневеть и постепенно распадаться. Это и привело к тому, что в 1924 году Ленина не стало. Теперь мы знаем, что настоящего Ленина не стало еще до революции. В 1924 году окончательно распался и перестал функционировать двойник Ленина, который никогда по-настоящему и не был живым. Ведь он был сделан из хлебного мякиша. Кстати, стоит заметить, что качество хлеба, который выдавался содержащимся в политических тюрьмах царского времени, было очень высоким.






Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.