«ЖИВЫЕ» ЦВЕТЫ
Ножами по жизни косо скользнув,
по вытянутым к нам выям –
срежут головы и несут
и радуются: «Живые!»
БАЛЛАДА О НЕБЛАГОДАРНОЙ ЧАЙКЕ
Это было за мысом Дооб.
Я брёл по гальке и увидел чайку,
она плавала рядом с берегом
и совсем не испугалась меня,
когда я приблизился к ней.
Что-то было в ней несчастное,
какой-то крен, опущенное крыло.
Её попытка отпрянуть от меня
оказалась иллюстрацией беспомощности.
Я поднял птицу на руки и увидел,
что в её ногу вонзился
рыболовный крючок с леской,
на другом конце которой
болталась большая полуобглоданная рыбина.
Пока я доставал нож и перерезал леску,
чайка долбанула меня, потом ещё раз.
На запястье появилась кровь.
Глупая птица, я хоть и Рыба по зодиаку,
но на крючок пока ещё не пойман.
Птица была освобождена.
Правда, крючок так и остался в её ноге,
сталь пронзила кость насквозь,
в районе коленного сустава.
Альбатрос, альбатрос,
с якорьком, как матрос.
Я подбросил птицу над морем.
К моему удивлению, она не шмякнулась о воду,
а как-то неуверенно, будто не веря самой себе, –
откуда только сила взялась! –
набирая высоту, полетела к своим сородичам.
Скоро скрылась из виду.
И не оглянулась!
Я думал, она пролетит надо мной,
сделает, так сказать, круг почёта,
и от радости, и в знак благодарности.
Но она на меня и не взглянула!
Ранки на запястье давно зажили.
От рыбы на берегу не осталось и скелетца.
Вот-вот и от обиды моей не останется
ни глоточка для проглотца.
Я буду утешен.
Что ж, она поступила не по-человечески.
Что ж, и я поступил не по-птически.
***
Столбы застолбили все страны,
стоят неподвижные, как
вкопанные истуканы.
Болезнь у планеты – столбняк.
Вы помните нищих Брейгеля?
Вот так же их дружен труд:
сцепивши хитоны ветхие,
в веках неподвижно идут.
Ещё – «Бурлаки на Волге»...
Да разве упомнишь всех!
Своей столбовой дорогой
любой обозначен век.
А вехи у нас – всех выше.
Успехи легки и лихи.
Вот мачты шагнули – пишут,
а это ведь наши шаги.
Берёзки зеленокосые!
Как нравится вам ухажёр –
висят провода, как волосы,
расчёсанные на пробор!
Он скроен что надо. Он моден.
В нём сила. В нём вольты и шок.
Подходит он вам, не подходит,
но близко к вам подошёл.
И держит налитое блеском
фарфоров своих торжество...
Вам, рощи и перелески,
не кажется ль, милые, что
ваш вдохновенный лепет
облавой давно окружён?
Столбы оцепили планету
и каждый микрорайон.
ДУБОВЫЙ ЛИСТОК
Убедительно вас прошу,
не кладите меня в гербарий.
Вам,
прославленный ветер,
твистующий с букашками,
вальсирующий с ароматами,
пьющий радость из звёздных самоварчиков,
вам, ваше высокоизвивательство,
каждая моя клеточка –
зелёный театр,
зелёный театр, бесплатная танцплощадка.
Вам,
подводные лодки зрачков,
утонувшие в чёрных ливнях,
в темноте недоступных глубин,
в мгле пучинной,
вам, ваше далёкопребывательство,
каждая моя клеточка –
тихая пристань,
тихая пристань, мирная гавань.
Тебе,
голубое небо,
свежевыстиранное,
облацекрылое,
твоим пивоваренным планеткам –
моя касательная ладонь,
твоим блистательным каплям
каждая моя клеточка –
посадочная площадка,
посадочная площадка, аэродром.
Только
не кладите меня в гербарий!
***
Весной, после оледенения,
Земля – ребёнок.
Весной
она плачет днём
и затихает, укачанная, ночами.
Весной
моя Земля, моё дитя,
вырастает, восстаёт из пелёнок снегов
и надевает первое настоящее платье,
платье, на котором нарисованы пчёлы
и одуванчики.
Весной,
словно мыльные пузыри,
Земля сквозь соломинки-стволы
выдувает пену цветов.
Земля храбро обнажает
шпаги побегов
навстречу сверканьям неба –
Земля улыбается
белыми бабочками зубов.
Весной
распарившийся морщинистый асфальт
затягивается плёнкой воды так жадно,
как затягивается курильщик
после долгого вынужденного перерыва.
***
вспархивали дрозды
я бежал по мокрой дорожке
поперёк лежал червь
дождевой красномясый
он вылез из своей шахты
подышать свежим воздухом
поразмять мышцы
и казалось улыбался
я чуть не наступил на него
я обрадовался что не совершил преступления
но подумал однако
хорошо давай посмотрим
я хочу поставить эксперимент
вот допустим одним движением моих бровей
сразу исчезнет вся жизнь
исчезнут люди ласточки бизоны
исчезнут киты саранча петухи куры
исчезнут все твари которых по паре
исчезнут даже инфузории-туфельки
пусть останешься только ты
только ты один
точнее весь твой высокоорганизованный
по сравнению с микробами вид
пусть останешься только ты
и твой гумус
и я дам тебе пять миллиардов лет
слышишь пять миллиардов лет
это больше чем существует земля
если мало я накину ещё миллиардик
и пусть пройдут они
и пусть пройдут они
эти семь миллиардов лет
и я опять подбегу к тебе
и ты опять пляжно развалишься на солнышке
жадно глотая воздух после дождя
и я спрошу тебя
я так спрошу тебя:
о, ты конечно счастлив и сыт
своим гумусом
но где же дрозды
которые должны были произойти от тебя
где дрозды?
и где бы узнать
последние новости?
КИСТЕПЁРЫЕ
А кто такие художники?
А кто такие поэты?
О, это те, кто похожи
не на богов или мэтров.
а ближе, пожалуй, к чёрту,
сродни непутёвому ветру,
раз пишут, когда припрёт им,
на скатертях и манжетах
и кляксят холстину дивную.
И хоть их ладони твёрдые –
как слякоть, они неучтивые,
и краски их густотёртые.
Совсем ни один не воспитан,
хотя и учились где-то.
Вот, например, Уитмен –
да им проститутка воспета!
И сам был к тому ж небритый
и пусть не носил морковку,
но что за пример он выдал
тому, кто носил морковку!
Нет, нет, народ непонятный
художники и поэты,
все, как один, паяцы,
от слова «худо» при этом.
И если искать сравнение,
на что они больше похожи, –
пожалуй, на латимерию –
чудовище невозможное,
что хоть и должно было вымереть
ещё в допотопную эру,
но всё ж до сих пор этот выродок
живёт в океанах мира
и экземплярит изредка.
Так вот, эти все художники –
как кисти, а также пёрышек –
они пережиток прошлого.
Они, как и зверь латимерия,
такие же кистепёрые
и не вымирают тоже.
***
Марине Тарасовой
Когда носами псы на улице
с надеждой в сумки вам глядят,
вы вид не делайте замученный –
мол, знал бы, друг, что так получится,
припас бы сушку или булочку
и был тогда бы очень рад...
Вы знали, друг, что так получится.
Вы знали, друг, что так получится, –
что каждый день на каждой улице
четвероногие есть умницы, –
не знать вы это не могли.
И вид не делайте замученный,
идите в даль благополучную...
Иль вовсе не ходите лучше.
Да, вовсе не ходите лучше!
Сидите дома и не мучайтесь,
варите, жарьте, ешьте лучше,
но не ходите вы по улицам.
Но не ходите вы по улицам,
не то такой случится случай,
что вы получите падучую,
да, вы получите падучую –
в глазах собак падёте вы.
ЛЕБЕДИ И ЗМЕИ
Если любите лебедей,
то должны полюбить и змей.
Что такое, собственно, змеи?
Это есть лебединые шеи.
В чистом виде. Их голая сущность.
И скользящая их изящность.
Одинаковость линий и звеньев?
Нет, не только. Равны и в пенье.
Говорите, есть песнь лебединая?
Это миф. Есть – шипенье змеиное.
НА ПРИМЕРЕ ЖИВОТНЫХ
Прекрасное дело – каждому
только его, своё.
Воспойте же подданство, граждане,
не предавайте его.
Не может ведь быть иначе.
Распределились места:
глаза – непременно кошачьи,
а холод – собачий всегда.
ЯБЛОНЯ ЦВЕТЁТ
Стояла корявая, стылая,
в нищем кожухе рогожном,
и слёзы ветер сушил.
И вдруг светом таким обелилась,
что из ульев им вырвало пчёл
и у них голова закружилась.
***
Хоругви, полотнища, флаги,
знамёна, прапоры, фанэ,
бандеры, роджеры... чёрт ещё,
какие у них там прозвища,
но имя одно им – стяги,
стяжатели громкой славы.
Иранский или ирландский,
датский и берберийский,
цейлонский и шриланкайский,
троянский и пентагонский,
будетлянский и тьмутараканский –
когда бы и где б их ни ткали,
на челноках иль руками,
шелково иль пестрядинно,
в какие б спектра ни рядили,
а цвет их один – крикливый.
На реях каких бы ни реяли,
на ярмарках или на «мессенах»,
на лейпцигских битвах народов,
в объятиях ли високосных
ристалищ, забав олимпийских,
и розам каких ветров
они бы ни трепетали,
в какие бы разные дали
и как бы ни развевались,
но полощут они одно –
собой умилённый
лик гордыни самовлюблённой.
ВЫСОЦКОМУ
Где твои 17 лет?
Дело дрянь-ка.
Ты далёкий взял билет –
на Ваганьково.
Говорил, что к Богу гость
опоздать не может.
Что ж галоп твой на погост
не стреножен?
Впрочем, к Господу скачок
твой – не ранний.
Ты остыл – и нипочём
больше раны.
Переименован ты теперь.
Перетитулован.
Ты восторгам их не верь –
лжи их новой.
Певчих птиц давно здесь нет –
ворон хоры.
Гадят на крест и окрест.
Мародёры.
Перемены – ого-го! –
оклахомские.
Расцепив состав, вагон
грабят с лоском.
Ты бы их не полюбил,
не курил бы ладан.
Ты меж звёзд теперь пыли –
вагантом.
СТИХИ О СМЕРТИ
РОБЕРТО ОБРЕГОНА МОРАЛЕСА*
Мы познакомились в магазине «Дружба»,
где продаётся не дружба, а книги.
Сошлись мы в стремленье найти
подлинное канте-хондо.
Глубинного пения зовы...
Доверившись им, мы вышли
асфальты, сытые солнцем,
печатью подошв заверить.
С нами был только Лорка,
гренадец, при жизни славший
о смерти своей «по свету
синие телеграммы».
Ну и своё, конечно,
что тоже переполняло,
мы на прощальных метрах
друг другу плеснуть успели.
И мне показался странным
его глуховатый голос,
утверждающий хлеб и песню
и температуру восстаний.
Меня разрывало другое:
желаний прилив безмерный
и невозможность при этом
чёткий наметить берег.
Встреча б совсем забылась,
если б однажды утром
почтовый ящик не выдал
известия об убийстве.
Я вспомнил тогда о пуле,
о пуле, что он уже видел
тогда – как она летела
пчелой с затаённым жалом.
И я подумал о смерти,
какой у меня она будет.
Будет ли частью жизни
иль случаю поощреньем.
Как нагадали цыганки,
три разных красавицы ярких,
погибнуть я должен глупо,
технически неисправно.
Одна сказала – от гриппа,
другая – в дорожной сшибке.
От плотности моря малой –
прочла на ладони третья.
Как видите, есть что выбрать,
мало – ещё нагадают...
Но дело ведь в том, что можно
не выбирать, а видеть.
* Р. О. Моралес – гватемальский поэт, автор двух книг, изданных в СССР, учился в МГУ.
Убит фашистами при возвращении на родину.
СКАЗОЧНОЕ НАЧАЛО
Лишь освоишь а-б-в-г-д-е
и зашагаешь по слогам,
спотыкаясь раз сто,
как назовётся твоя дорога:
Пойди туда – не знаю куда,
принеси то – не знаю что.
ЕВРОПА И АЗИЯ
Есть научное предположение,
что Азия ползёт на Европу,
а Европа противостоит.
В результате такого сотрудничества
воздвигнуто величественное сооружение Урала.
Идёт тектонический спор
континентальных плит.
Глубинный спор, что вздыбил скалы.
Из недр – под топоты копыт –
прут диабазы и базальты,
кварциты, мрамор и гранит.
Границу между Европой и Азией
проводили то по Дону, верней, Танаису,
то по Яику с морем Хвалынским,
то по выходу Леса к Полю,
то по жвалам саранчи перелётной,
то по древку красного знамени Бату-хана,
то по 1917 году.
Летят копыта. Пыль и пламя.
Как пограничный столб, стоит
в полынях надмогильный камень –
обломок тех же ярых плит.
Но проходит эта граница
не только по хребту Урала
или по спинному хребту судака,
что купается в водах каспийских,
шевеля будённовскими усами.
Её путь лежит основной
по извилинам – под волной
смоляных и ржаных волос –
и по руслам пролитых слёз,
по их солончаковым каналам...
Глубинный спор, что вздыбил скалы...
БАБЬЕ ЛЕТО
По красной бруснике – ветер,
по загоревшей – ветер,
по ягодке спелой – ветер,
по самому соку – ветер,
с гитарою и с похмелья,
с приветом и с фонарями,
прозрачно, победоносно
скользит нараспашку – ветер.
Вращая хвостами речку,
подводные рыбы тонут.
Тонут, плеща, эскадрильи
в седьмом посиневшем небе.
Прохладные ящерицы
в почве скользят и тонут.
Тонут пожары в рощах,
туманы в прощальных росах.
В медовых ячейках ночи,
воск проглотивши, тонут
яблоки, звёзды, пчёлы,
смородина и опёнки.
Кряквы набрякших листьев
плывут и на землю тонут.
Неся за пазухой август,
тонут шмели в полёте.
Тонут фонтаны в слёзах.
В дымке виденья тонут.
Тонут хрустальные скрипки
в аплодисментах лета...
О, холмогорские груди
неотражённых женщин!
Ваша бутонность с блеском
в платья скользит и тонет.
Скользят ваши белые плечи
белым, пушистым, чистым
и тополиным – снегом,
и ястребиным – смехом,
и паутинкой – в небе –
ваши бездомные груди!
Бегите, бегите, крысы,
летите, летите рысью,
пусть в ливнях еще многотонней
скользит мой корабль – и тонет!
ЗИМА
Когда приходят конвоиры
с мандатом вечной мерзлоты,
линяет голос канарейки,
худеют губы и цветы.
А недозревшие телята
в тепло и темень тычут темя
и просят: «Мама! Не роди!
Ну, подожди! Ну, погоди!..»
Гортанный мой, прошедший лес!
Ронять – не петь. Не схоронить
покровом белым твои раны,
твои скелеты хороши
нутру дымящихся кремаций,
и будут лоси в свой черёд
глотать гашиш осин и плакать.
А мне вино раздует вены,
я выйду в тундру, выйду пьяным.
Наперерез полярной ночи.
Замрут опоры бубенца.
Четыре тонкие копыта
найдут окно в острогах снега,
большие ссыльные глаза.
Глаза расскажут, как немного
устали или задремали,
как их чуть-чуть запорошило,
и будут медленно молчать.
Комментарии читателей: