Поэма
Тайная история тюрков, рассказанная Великим шаманом Тюркского каганата Камбаром
1.
Тышкан
1
Когда-то я, ещё младенцем,
двух месяцев, двух дней от роду,
не видя солнца и людей,
с отцом и с матерью простился,
от рока меченный судьбой.
Мой дед в сердцах между молитвой,
твердил, что так заведено,
ошибка, что на свет явился,
младенец Божие дитё.
Но я решил с судьбой поспорить,
схватил свой рок зажал в кулак,
и с носом Смерть с косой оставил,
у кладбища заставил ждать.
2
Я знаю, что была отсрочка,
меня вернул на Землю кам,
мой пращур прозванный Камбаром,
отдал родителям, дедам,
чтобы потом вернул с полна,
трудом страницей, сто иль двести,
в котором рассказал о нём,
чтоб жило слово, память вечно,
о славном прошлом и о том,
что вспомнят внуки со стыдом.
3
Я знаю, он ко мне явился,
у люльки постояв моей,
лба детского рукой коснулся,
кремень! Не выпустив слезу,
отвёл смертельную косу,
переписав на лбу младенца,
его печальную судьбу,
санскритом, древних письменами,
предначертание моё:
твой долг исполнить слово в слово,
о чём клялись Бурхан-горе,
герои славные отцы,
и их бесславные потомки.
4
Я рос и ждал своей судьбы,
с Камбаром тайной этой связан,
посланца кама средь людей,
я в каждом госте чтил и видел.
Прошло уже почти полвека,
и гость оттуда сам пришёл,
пройдя чрез годы и столетия,
меня потомка он нашёл,
сойдя с страницы Шах-наме,
с посохом, с жидкой бородой,
в козлиной шкуре, при рогах,
и с волчьей пастью на власах.
5
Тебя посланец я узнал,
тебя поэт, Иран прославил,
хотя в бесславье славы нет,
но ты потомкам след оставил,
когда проник ты в сон вождя,
под утро волком,
тёмной тенью,
и чёрным дымом от костра,
пробрался ты в шатёр Чубина,
внушив герою страх, беду,
и льва готового к прыжку,
и рубище, и трупы воинов,
и Смерть, танцующих Богов,
и ужас жертвоприношения.
6
На утро, в гиблом том сраженье,
Иран повержен был бы снова,
пред тюрками знамёна чести,
склонил бы, только воля Бога,
согнала сон с трусливых глаз:
огни, сверкающие тучи,
коней при тысячах стрелах,
и кама, воинов при кострах -
развеяв на семи ветрах,
гипноз, старания волхвов,
чтоб сделать из осла героя,
страниц достойных Шахнаме,
увидеть тюрков в дни позора,
кагана мёртвого Савэ,
верхом на пике и ноже.
7
К чему? Вопрос мне задают,
соседи из иных племён,
искать забытые могилы,
что горстка тюрков не могла,
на исторический поступок,
то миф, ну где же та страна,
кто в небылицы те поверит,
про Кюль-тегина, Бумыня?
Не выйдет! Больше не поможет,
ни срок тюремный, ни Гулаг,
ни триколор, российский флаг,
ни окрик цензора Кремля.
На это я отвечу просто,
без раболепия и лести:
Сары-арка моя земля,
Алаш мой царь и прародитель,
и каждый тюрок сват мне, брат.
8
Царит в науке нашей с честью,
Из Древних тюрков сделав храм,
избавив навсегда от скуки,
от жалкой книги в два листа,
творения авторов Кремля,
Лев Гумилёв, он сын отца,
когда-то написавшем оду,
о том, что был женат на ведьме,
не видя днём её лица.
Ну, это личные дела,
коснёшься это вопроса,
соседка та ещё Яга,
подруга скачет на метле,
Жена? То страшно даже вспомнить,
летает ночью на .ступе.
9
Но сын, ещё того отца,
из тюрков выжавший: и славу,
при жизни и тюремный срок,
апендецит, гастрит и язву,
ярлык, что продался жидам,
и гражданин он ненадёжный,
и дом родной его Карлаг.
Однажды сгнил бы он в могиле,
безвестным дряхлым стариком,
но он вернул орлу степному,
величье предков и побед,
батыров, мальчика того,
что был волчицей будто вскормлен,
героя мифа моего,
и гордость за свою отчизну.
10
Итак, что скажешь древний гость?
Хотя одет ты не по моде,
я узнаю твои черты,
и вижу я себя в тебе:
те же глаза…,
и тот же нос,
ну, мы с тобой,
одно лицо,
как же с тобою мы похожи…
Ты пращур мой,
Камбар наверно,
Знаком твой незнакомый взгляд,
такой затравленный у волка,
когда стреляют из засад.
11
Ты обещал мне знак подать,
о тюрках древних рассказать….
Теперь видать настало время.
Ну не тяни,
начни рассказ,
а я готов тебя послушать.
Старик вздохнув, посох отставил,
погладил волка амулет,
на север, на восток, на юг,
затем на запад поклонился,
и хриплым голосом скрипя,
начал о древности сказание:
12
В седую старину, до нас,
спасался на горах Алтая,
от воинов Младшей Хань
народ, живущий в юртах,
волчье племя,
осколок, часть народа хунну,
как ханьцы ныне говорят.
Однажды ночью их настиг,
жестокий беспощадный враг.
Сломав их волю об секиру,
он песню матери прервал,
убив ребёнка в колыбели,
он сына у отца отнял,
невесту… и убил подругу,
обрёк старуху, старика,
на смерть голодную и муку.
13
Узнав об этом злодеяний,
служанку Тенгри в степь послал:
Умай волчицей понеслась,
нашла в крови ещё ребёнка,
укрылась с ним средь дальних гор,
средь диких скал в обличье волка.
Скитаясь средь чужих племён,
таскала кур или козлёнка.
Ребёнок рос в пещере тёмной,
где дева сбросив волчью пасть,
сама разделывала тушу,
кормя его горячей кровью,
смешав с кобыльем молоком,
растя его бесстрашным волком.
14
Когда ребёнок возмужал,
пещеру он решил покинуть,
служанку, что его кормила,
с собою взял, сказав ей прежде,
что раз с тобой теперь живу,
не мать я вижу, а жену,
другой поблизости не вижу.
Ну, кто со мной разделит кров,
кто юрту на холме поставит,
кто лука тетиву натянет,
убьёт кулана иль сайгу,
кто, наконец, зимой согреет,
отгонит духов и беду,
кто сыновей моих родит,
кто род погибший мой помножит?
15
В долине, что у гор Тянь-шаня,
семья росла и укреплялась,
свои поставили шатры,
все семь сынов,
затем и внуки.
Не обошлось и без оков,
когда глава решив от скуки,
сменить пустынные места,
вернуться с тайных горных троп,
на караванные пути,
на речки, строить там мосты,
железо плавить, сеять хлеб,
дав клятву на Бурхан-горе,
кагану и платить вдвойне,
жоуженям, а затем и чинам.
16
Теперь продолжу я рассказ,
прервав седого старичину,
и он наверно рад сейчас,
что скроет ото всех личину.
Увы! не избегла семья,
на пятом иль седьмом колене,
жоуженей тяжкое ярмо,
принял Ашина-князь с потомством,
переселившись на Алтай,
скитался в поисках железа,
платил каганам дань мечами,
кольчугой, длинными ножами,
тем племенем своим и жил,
считая семь колен от волка,
волчицу в образе Умай,
средь предков род их свято чтил.
17
То верно, что она явилась
к престолу Тенгри век спустя,
потомство на Земле оставив,
отныне тюркам она стала,
Богиней матерью Умай,
к роженицам, к больным сходила,
с семи заоблачных небес,
а с нею вместе волчья стая,
в час волка,
так оно и есть.
С тех пор Ашины род гордился:
мы волка и Умай сыны,
жоужени, чины, просто псы,
настанет день и мы вернёмся,
и будут на Бурхан-горе,
кыргызы в верности нам клясться.
18
Степные волчьи сыны,
хотя признали власть жоуженей,
отдав покорно дань железом,
опоясаны мечом стояли,
их кони с панцирной бронёй,
и лес копейщиков из стали,
и лучников большой тумен,
покорные своим вождям,
приказа одного лишь ждали,
чтоб пронестись из края в край,
огнём, безудержным пожаром,
поставить на колени Чжоу,
и царство Ци кругом обложить,
жоуженей выше колеса,
убить иль вовсе уничтожить.
19
Сбиваясь тайно в волчьи стаи,
съезжались тюркские вожди:
Бумынь и брат с ним Истеми,
старейшины, главы родов,
совет держали при мечах,
на первом месте все отцы,
а рядом с ними их сыны,
бездетные немного далее,
за кругом вовсе их рабы,
больные немощные люди,
все те, кто тяжкие мечи,
поднять на татя неспособны,
все прав и слова лишены.
20
Табун со стойбища пригнали,
забили скот, кара-будун,
шумит и славит всякий раз,
когда казан наполнят вновь,
зовут народ на угощенье.
Всю ночь все стойбища в огне,
верхами скачут на козле,
мальчишки подражая каму,
вельможно скачут там вожди,
ведут беседу старики,
и бьют камчой по приговору,
парней за ржавые мечи.
А в середине кам людей,
пугает духами зверей.
21
Когда в степи трава сошла,
подрос, окреп весь молодняк,
тревога всколыхнула степь,
пришёл гонец к ним от соседей:
тогуз-огуз вассал неверный,
задумав встать на путь измены,
звал тюрков мериться мечами,
и скинуть рабское ярмо,
самим обзавестись рабами,
табун из солнечных коней,
красивых гордых дочерей,
взять в счёт полона или дани,
сыграть на поле с ними в мяч,
главой джабгу или кагана.
22
За первым прискакал гонец,
загнав на воинских подставах,
коней, и прибыл наконец,
письмо каганское доставив,
где тот раба остерегал,
предупреждая путь измены,
против огузов посылал:
Чтобы не пачкаться с рабом,
и меч не пачкать подлой кровью,
велю я своему рабу,
раба неверного главу,
срубить, потом ко мне доставить.
Ты мой вассал
и мой плавильщик,
хочу, чтоб верность доказал,
не дал меня рабу унизить.
23
Бумынь покорно оседлал,
коня, сородичей собрал,
мечи и копья всем роздал,
одел их в мощное железо,
и двинул племя всё в поход,
оставив стариков и жён,
детей, обабивших купцов,
на трусов, лодырей, скопцов.
И с войском перевалив чрез горы,
чрез реки, мелкие ручьи,
и выйдя из теснин предгорных,
на перелески и равнины,
построился в облавный строй.
24
Чрез месяц, разорив долины,
у берегов степной реки,
на поле встретились враги.
Сначала забросав друг друга,
десятком копий, тучей стрел,
затем построились в полки.
На правый фланг Бумынь поставил,
ударный панцирный кулак,
на левом выставил стрелков,
у ставки, где развевался стяг,
с седою волчьей головою,
отборных воинов и охрану,
оставил, выставив засаду.
25
Сначала лучники пошли,
на строй противный наскочили,
и кинулись потом назад,
увидев сталь и щит из копий.
Вдогон за ними понеслись,
огузы из отборной сотни,
и смяли лёгкий левый фланг.
Пред ними никого…,
там ставка…,
как приз красуется победно,
на пике волчья голова..
Пошлите к беку! Суюнше!
Нажмём на тюрков, там победа!
Обозы, злато, серебро.
Но тут ударил из засады,
резервный полк и полк охраны,
огузы под мечи легли.
26
Нет никого в ударной сотне,
на флангах тоже никого…
Бежать! Куда? Довольно поздно,
Бумынь свой правый фланг загнул,
и в тыл зашёл ударной сотне,
а Истеми перехватил,
обозы, ставку, путь отхода,
откуда не придёт подмога,
огузов солнышко зашло,
бежали в панике огузы,
вдогон им новое ярмо:
Бумынь их обложил налогом,
и принял войско как своё.
27
Не устояв пред искушеньем,
пред лестью родовых вождей,
пред золотом, что заговорило,
у беков, на устах старейшин,
он ловко согласился с Чиной,
весной, при таяний снегов,
послав посольство и сватов.
С травою расцвела измена,
наверх стремительно пошла,
и доля хана от войны,
в руках осталась старшины.
28
Тем временем каган сватов,
на кол без жалости послал,
а жениху велел напомнить:
Как смел мой собственный плавильщик,
принцессу голубых кровей,
как ровня нам,
просить жену?
Когда мы сядем на коней,
и кровь закапает с мечей,
младенцев, жён и их мужей,
и на могиле конь мой спляшет,
а с ним и кам, и сто чертей,
развеют прах над чёрной бездной,
не сядет дух твой на коней,
чтобы умчать к Творцу живого.
29
От слов придя к делам кровавым,
спор перешёл в борьбу за трон,
Бумын и панцирные кони,
смели жоуженей с трона вон.
Каган главы своей лишился,
а сын, с сто тысячной ордой,
сначала в Чин просить явился,
бежал, как тюрки с палачом,
снесли подкупленным мечом,
две сотни головы вождей.
Бежать через пески пришлось,
через Турфан, Хами к хионам.
Брат Истеми пошёл в догон,
пройдя от Западного края
с боями до солёных вод,
и дойдя там до земли Хазарской,
свернул у печенежских орд,
и реку перейдя Джейхуну,
нашёл за ней ещё два царства.
30
Бумынь с сынами подчинив,
маньжуров и племена киданей,
Свои направил к югу взоры,
велев отправиться послам,
за стену, к братьям Чжоу и Ци,
скрепить вновь родственный союз,
просить ковры и шёлк, и злато
или готовиться на битву.
Не видя в том большой беды,
Два царства вмиг признали брата,
Прислали злата серебром,
С письмом, где грамотный злодей,
Чтоб не терять лица и чести,
На шёлке кистью написал:
Мой старший брат,
Ваш брат середний,
Узнав про снежную зиму,
Послал вам шёлк всем на халаты,
и рис, прочую еду,
с почтеньем к царственному брату.
31
Сын Неба просит вас учесть,
что в мире, в шёлковой торговле,
не в битвах мы находим честь.
Каган смекнул с чужой подсказки:
Конфуции-то советник дельный,
хоть жил он, как говорят давно,
бежал и избегал войны,
как государственник умелый,
искал всё выгоды большой,
не славу на кровавом поле,
а мир, свой дом, цветущий луг,
свободный путь мирской торговле,
когда задвинуты мечи,
и стрелы вложены в колчаны,
цветут и множатся купцы.
32
Каган согласен был с письмом:
война, где тюрков льётся кровь,
без смысла кажется преступной,
что лучше шёлковую нить,
тянуть самим, увидеть Запад,
парчой индийской, согдов златом,
набить закованный сундук,
купцов заморских караваны,
самим же выгодно хранить.
Хан к Истеми послал гонца,
Просил, чтоб временно оставил,
аваров, берега Итиль,
свой взор на Хоросан направил,
и отомстил за смерть Парвиза,
хионам подлым мытарям.
33
Бумынь писал в своём посланий,
просил оказывать купцам,
защиту царственной особы,
Ахура-маздре и жрецам:
Мой брат в своём походе дальнем,
радей о Шёлковом пути,
и помни ты в торговле главный,
мытарь и важное лицо.
Согдийцам будь отцом и дедом,
и защити людей огня,
хионов царь Хосров накажет,
и ты заплатишь им сполна.
34
В то время, как читатель знает,
не слышали там про Хоргос,
мздоимцев вешали за пятки,
воров клеймили, рвали нос,
Хан Истеми, его лошадки,
дождались там другой напасти.
В союзе тамошних племён,
С войною выступил Гатфар,
царь хионитов и согдийцев,
тюркитского убив посла,
не дав пройти к двору Хосрова.
35
К тому уж десять лет минуло,
как к праотцам ушёл Бумынь,
а сын не правил и два года,
от ран, болезней умер сам,
Тобо, племянник Истеми,
взяв на себя бразды правления,
был с войском вместе с царством Чжоу,
на царство Ци держал обиду,
что те не сразу к ним пришли,
и с шёлком в ноги поклонились.
Ещё каган, вожди позлились,
потом признали царство Ци,
за рис, зерно, за шёлк, халаты –
трёх братьев не было дружней.
36
Хосров союзник Истеми,
нанёс Гатфару пораженье,
тюркиты захватили Чач,
с убийством, грабежом и кровью,
галопом перешли Чирчик,
ища врага под Бухарою,
бежал с равнины царь Гатфар,
остановился принял бой,
в Карши, укрывшись под горою,
и восемь дней продлился бой:
тупился наконечник стрел,
тюркиты билися об камень,
по скалам гнали лошадей,
летели в пропасти к шакалам.
37
Когда не выдержав атак,
сломились гордые хионы,
низложен был сам царь Гатфар,
приняли подданство Хосрова,
и бывший данник их признал,
отдав тюркитам Согдиану,
полцарства он себе забрал,
готовясь встретить в поле брани,
вассалов хана Истеми.
Теперь лицом к лицу столкнулись,
друзья и лютые враги,
посольства, письма разминулись,
и царь Хосров Ануширван,
принял с почётом Фагониша.
38
Вновь затаились два врага,
Тобо-каган аршином мерит,
гниющий залежалый шёлк,
не пропускает караван,
отныне шахиншах Ирана,
раздув среди всего двора,
под небом шёлковое пламя.
Тобо бахвалится то зря:
Пока два мальчика на юге,
исправно платят шёлком дань,
тюркитам ночь не угрожает,
их солнце на зените станет,
и вечер превратится в день.
39
Тюркиты год ещё скучали,
у берегов Джейхун-реки,
потом лошадок оседлали,
искать дороженьки другой,
дозоры за Итиль послали,
и Константинопольских послов,
приняли, взялись за врагов,
аланов, антов приручили,
и посуху прошли Боспор,
проникли в древнюю Лазику,
но тут, увидев в том угрозу,
Царь-град оттуда их услал,
напомнив старую обиду,
аваров резать их призвал.
40
Пора заканчивать главу,
как вспомнил родину свою.
Там степь широкая такая,
и солнце где заходит лес,
шиповник красный пламенеет,
и тополь на ветру шумит,
и шмель садится на цветок,
гоняет скот по лугу шершень,
в кустах черёмухи комар,
впивается мальчишке в голень.
Дорога стелется в овраг,
через картофельное поле.
За ней река, вода сплошная
пройдёт там белый пароход,
волна на берегу седеет.
С утра там рыбаки сидят,
отец затачивает косу,
и я там братика веду,
навстречу солнцу, в край земли,
где горизонт, трава по пояс.
Но я один! Один остался!
А брат! до солнца не дошли...
Глава 2
Сыир
1
После раздумий, вновь от скуки,
Шаману задал свой вопрос,
Что Сасаниды? Как там тюрки?
Хазары и Итиль-река?
Авары, антов семь племён,
а также Юстинианов кодекс,
Рустем и царь Афросиаб,
Туран с его идеей волков,
всё занимают нас сейчас.
Ведь мы достойные потомки,
Мы тюрки! целого осколки,
Мы дети мира одного.
2
И я, о том же дне мечтаю,
однажды у Бурхан-горы
все вместе соберутся братья,
поставят белые шатры,
от тюрков выступят вожди,
и выбьют на скале тамги.
Но впрочем, мы уже сейчас,
с детьми пойдём на юбилей,
и на Ахметовой могиле,
мы вспомним с гордостью всех тех,
чьей памятью народ наш рос,
кто злато, кто ярмо не принял,
кто гордо голову пронёс.
3
Откуда ль ветер к нам занёс,
Итиль-Урал, то не вопрос,
Казань, там кроется разгадка,
ответил бы Комуч и Троцкий,
да чёрт не вовремя унёс,
с ним вместе и Энвер-пашу,
большого Ленинского друга,
он был ведь их сначала круга,
потом пошёл на поводу,
у Лоуренса, и посему,
сменил мандат, наган, звезду,
на френч, и на халат бухарский.
Но жаль, надеюсь не в аду,
душа и тело младотурка,
его за это не сужу,
а просто, ради интереса,
его пример здесь привожу.
4
Читайте, не судите строго,
своих безнравственных отцов,
кто продал совесть, тело, душу,
не снял с народа их оков,
оставил сироту без крова,
не тюрка он!
Забудь о нём.
Здесь речь ведётся о другом,
кто жил, делил всегда с народом,
богатство, радость, чёрный день,
кто клич бросал Аттан елым!,
брал меч и на коня садился,
кто проливал свою слезу,
над слабыми не изгалялся,
кто лёг в последнем том бою,
когда Баян-батыр сражался.
5
Надеясь, что теперь Магжан,
один в бою том не остался,
я тюрков двинул на Иран,
где шах Хосров совсем зазнался,
торговлю шёлком запретил,
как пишут древние писцы,
страшась на западе войны,
или другой какой напасти,
порвал он шёлковую нить,
предмет и цель Царь-градской страсти.
Бессильны оказались речи,
искусных согдов-толмачей,
и чины зря сгибали плечи,
не преуспел и грек Юстин.
Пришлось для персов и для науки,
шах сделать конницею шаху.
6
В то время был другой каган,
Сын прежнего сменил другого,
В пятьсот..., от рождества Христова,
в таком-то чёртовом году.
В Чаньяни празднуют беду,
а тюрки, стар и млад все плачут,
оставил, ускакал наверно,
к Умай, и к своему отцу,
Великий тюрка Тобо-хан,
раздвинувший своим мечом,
от Гоби до Карпат границы.
Что было после и потом,
мы сами с нетерпеньем ждём.
7
Мой пращур пишут в Шах-наме,
был камом тюрков при Савэ,
гадал по дыму на костре,
по солнцу, звёздам, на воде,
по сгусткам крови на руке,
по крику и полёту птицы,
ну, в общем, о чужой судьбе,
грозя, что чёрт крадётся.
Покуда он творил бедлам.
двуличный перс и чёрт Бахрам,
стянул часть тюрков под Герат,
зажав их конницу в межгорье,
лишило дикого раздолья,
глубоких фланговых атак,
поставив лучников по фронту.
8
Тюркитам преградило путь,
в ущелье чужое войско:
сплошная плотная стена,
щиты и копья, камнемёты,
на скалах мечутся стрелки,
метают камни из пращи,
жара и пыль, и все раздеты,
мечи, по пояс борода.
А рядом пропасть, там гора,
ни щели, не тропы обходной,
дороги торной для коня,
по сторонам сидят и ждут,
шакалы, вороны и совы.
9
Три сотни первые пошли,
на персов в конную атаку,
их расстреляли из пращей,
побив и всадников, коней,
добили раненых ножами.
Но наконец, настала ночь,
разбили лагерь меж горами,
и у огней сторожевых,
котлы, оружье, воинов круг,
храп лошадей и волчий вой,
а кам любуется луной,
козлом по чёрной юрте скачет,
бьёт в бубен, над костром им машет.
10
Враг предвещал уже погибель,
не слушал тюрков, их послов,
травил колодцы, гнал от вод,
пленил купцов из Бухары,
нахмурил брови Бог войны,
и дождь пошёл отблеском стали,
и дым поднялся над костром,
и низом к персам потянулся,
зловещим адовым огнём,
проник сквозь щель в шатёр Чубина,
стал в изголовье его,
зловеще двигающийся столб.
11
Нарушив безмятежный сон,
фантом в его сознанье вторгся,
то серым волком, то козлом,
то камом, машущим, рукой,
героя по полю ведущим,
где на крови скользит нога,
у трупов склёваны глаза,
над ними, свой устроив пир,
скулят шакалы или плачут,
а лев, тряся мохнатой гривой,
играет в мячик с головой.
12
Чубин со страхом тут проснулся,
к себе в шатёр созвал волхвов.
Сказав, что чёрт к нему явился,
задал вопрос жрецам огня:
Что значит тот зловещий сон,
какой же кам на решился?
Те, вспомнив древний Вавилон,
и надпись эту роковую,
Чубина хором попросили,
напрасно не гневить фантом,
бежать и остерегаться кама,
и не тащить то зло в свой дом.
Но наш герой не внял мольбам,
увидев адское видение,
рубнул по воздуху мечом,
отбросив все свои сомненья.
13
Встряхнулся, выскочил с шатра,
велел сейчас же бить тревогу,
чтобы успеть к восходу солнца,
занять позицию стрелки,
все ветераны, старики.
Враги построили полки,
и целый простояли день,
бой первым, не решаясь начать.
Не выдержал потом Савэ,
со злостью бросил на скалу,
за первой третью волну,
весь левый фланг в момент сложился,
но тюрки шли сплошной рекой,
на месте персов, враг другой,
уже не выдержал бы, дрогнул…
14
Что оставалось тут Савэ?
Потери тюрки понесли,
их била с семи ста шагов,
из луков стая мужиков.
Дейлемцы побросав щиты,
взялись за длинные ножи,
сыны и дети диких гор,
тюркитов с их коней ссадили,
Савэ пытался ускакать,
но и его стрелой убили.
Живым доставлен был шаман,
Бахрам Чубин его увидя,
узнав, расчувствовался сам,
и не держа к нему обиды,
Камбара отпустил в Туран.
15
Терпели пораженье тюрки,
от Хорасана до Карпат,
от Гоби до реки Джейхуна,
на старшего, шёл младший брат,
забывши, начинали снова.
И не заметили как чин,
из мальчиков в драконом вырос,
а лютый враг их, хан Баян,
с ордою пересёк Дунай.
Не меч, не Балх и не Герат,
а золото и лесть, причины,
их смерть, бесчестье, ярмо.
16
Когда мечом в открытом поле,
удачи чины не нашли,
они средь первых разожгли,
вражду и ненависть, и зависть,
пустив в ход серебро и злато,
на ложе алчную жену.
Их мудрецы так говорили:
что лучше разложить их нравы,
богатством ярость приручить,
их честь и родовую славу,
их меч за золото купить.
Народ, увидевши такое,
сам, пребывая в нищете,
судили мудрецы в Чаньяне,
не воспротивятся ярму.
17
Народ учились предавать,
не только наши с вами тюрки,
прослушав курс такой науки,
пожив за счёт сограждан всласть,
ну, взять хотя бы нашу власть?
Когда-то мудрецы в Чаньяне,
свой просчитали каждый шаг,
непобедимый тюркский стяг,
с продажными людьми свалили.
А следующим будет наш,
его часы уже пробили.
Комментарии читателей: