Наследие поэта Семиструнова
Поэт Семиструнов скончался в больнице ночью. Утром в его окоченевшей, но до конца поэтической руке обнаружили блокнот со стихами.
***
Какое гордое ты имя выбирал
для будущего судна своего – судьбы своей фрегата.
«Паллада», «Бигль», «Арго», «Надежда», «Фрам», «Эдвенчер»…
И вот оно причалило – под госпитальной койкой.
Давай же фантазируй, идиот!
***
Жизнь так сложна! А мысли всё простые, всё одно:
Купить авто, поехать летом к морю, любить и пить вино…
***
На жизнь обижен ты, несчастное созданье?
А жизнь вот на тебя не дуется ничуть.
***
Лишь тот по-настоящему философ,
и только тот,
кто
переболел надеждою, сомненьем и стыдом,
предательством, раскаяньем и страхом,
неверьем в чистый свет и верой в силу тьмы,
и – не единожды! – духовным переломом;
и всю ничтожность духа смог понять –
тщету перед природой и вселенной любого человека,
неважно – гения или злодея,
всерьез переболев поносом!
***
Всё реже к безнадежному подходит нянька –
Вот-вот с ума сойдет от жажды утка…
И судно без названья и приписки
Застыло скорбно в бухте под кроватью…
***
О смерти и не думал ты бродяга
тебя за годом год
житейская бодяга
крутила и вертела как хотела.
И вот
жизнь пролетела!
Есть сношенное тело,
и биография – ни то – ни сё…
И что?!
Вот, собственно, и всё!
Перевоспитание Прохора
Сумасшедший доктор
лечит сумасшедших
в сумасшедшем доме,
чтобы были в норме.
В норму не пришедших
слишком сумасшедших
больно лупит Прохор.
Сам-то Прохор в норме,
в безмятежной карме
санитаром служит –
ни о чём не тужит.
Он в хорошей форме
и ни с кем не дружит.
Доктор – добрый очень –
ненормальных любит,
холит и голубит,
лечит от хворобы,
поумнели чтобы
лечит что есть мочи…
Прохор бессердечный
наглый и беспечный.
Психов ненавидит
просто спит и видит
Как бы их побить.
Думает: зачем им
ненормальным быть?!
Доктор вдруг заметил
безобразья эти,
за ухо однажды
взял его отважно:
хватит психов бить!
Если их не будет,
нам же станет хуже,
что мы будем делать,
что мы станем кушать,
чем мы станем жить?!
Прохор испугался,
что ему без психов
придётся голодать;
поразмыслил тихо,
перевоспитался
и с тех пор в психушке
просто благодать!
***
Поздняя ночь. Фонари. Улица
в две тысяча энном году.
Кошка черная, такая умница,
сидит, ждет, пока я пройду.
А мир сегодня доступен и гулок –
сначала прямо, потом свернуть,
и через замерший переулок
выйдешь прямо на Млечный путь!
Не хожен – не езжен путь серебристый,
этакий заповедник дальних дорог.
Что ж не пошел я дорогой неблизкой,
а взял да свернул на знакомый порог?
Ночь на исходе. Дремлет улица.
Дорожка от двери тепла и светла.
Кошка черная презрительно жмурится,
смотрит мне в спину – все поняла!
Прозрение
Она была немного полновата,
И это ей, представьте, даже шло.
Она была совсем не виновата,
Что было чувство, было, но прошло.
И все попытки позабыть напрасны,
И я хлебнул из горлышка вина,
И протрезвел! И мне вдруг стало ясно –
Какая ж всё же толстая она!
Комментарии читателей: