Только трус не любил никогда
Этой пасмурной, брезжущей хмури,
Голых веток и голого льда,
Голой правды о собственной шкуре.
Я сбегу в этот холод. Зане
От соблазнов, грозящих устоям,
Мы укроемся в русской зиме:
Здесь мы стоим того, чего стоим.
Дмитрий БЫКОВ «ВРЕМЕНА ГОДА»
Ужас и неожиданность могут подстерегать каждого. Особенно если человек только что проснулся и ещё не вернул себе способность ориентироваться и представлять, на каком свете находится его мыслительная деятельность. Так случилось и со студентом университета Петром Калькиным, когда одним непохожим на другие раннезимним днём он пробудился от ощущения дискомфорта, к которому тотчас добавилось и некое зрительное недовосприятие. Калькин выбрался из постели, подошёл к зеркалу и не понял: оттуда выглядывало чужеродное, словно развороченное взрывом снаряда, красное хлебало, не имевшее ничего общего со своим обладателем. Парадокс?
Однако через короткое время обратное усилие памяти прояснило неожиданность. Дело в том, что Пётр Калькин на своём курсе круче всех успевал по французскому языку, но этого ему казалось мало; и вот, чтоб увеличить разрыв между собой и однокурсниками, он решил приобрести филигранный парижский прононс. Это представлялось простым после приватного совета преподавательницы Изабеллы Лазаревны Неврубьянц вставить себе на ночь в каждую ноздрю по сухой горошине, разбухание которых обещало обеспечить к утру лёгкую деформацию носа вкупе с искомым прононсом.
Обижаться на Изабеллу Лазаревну было поздно; тем более проснись Калькин утром - и всё могло бы получиться согласно рецепту француженки. А он давил на массу до самого обеда. И теперь его бывший курносым шнобель перепух сверх всякой возможности смотреть на него без мурашек по коже.
- С ума сойти! - изумлённо воскликнул Калькин, вглядываясь в своё отражение. - Вот это кандибобер так кандибобер!
Едкие струистые образы неблагоприятного грядущего тотчас поползли из тёмных щелей, потянулись к нему, стали щипать глаза и мутить ум. Радоваться такому обороту дел не пришло бы в мысли никому на месте Калькина; и он не составил исключения. К тому же новый факт внезапной реальности мгновенно отодвинул в сторону все злободневные проблемы. Которые на фоне гипертрофированного шнобеля выяснились никакими не проблемами, а чистой воды баловством.
- Нет, ну в самом деле! - снова воскликнул он. И отступил от зеркала, словно из того могла выскочить какая-нибудь дополнительная опасность.
Коренных перемен в своей внешности Пётр Калькин не планировал, тем более в худшую сторону. Однако выковырнуть из ноздрей разросшиеся и заплывшие со всех сторон горошины не представлялось возможным. И он понял: пока растущая носовая опухоль еще не окончательно заплющила ему глаза и можно хоть как-то различать дорогу под ногами, надо идти к врачу.
Не откладывая проблему в длинный ящик, он оделся и покинул своё слабоутешительное жилище.
На лестничной площадке ему встретился алкоголик Чекалдуев из тридцать четвёртой квартиры. Который при виде студента затряс серым от возраста лицом и восхищённо воскликнул:
- Ну ты даёшь, пацан! Отчебучил от души, лопни моя требуха! Охреневаешь, что ли?
- Охреневаю, - процедил сквозь зубы Калькин, не желая тратиться на лишние объяснения.
- Даже со мной подобных загогулин отродясь не приключалось, - при этих словах Чекалдуева сильно качнуло, но он удержался на ногах, обхватив руками студента. - А может, ты малость погорячился? Ну какие твои годы, ещё не всё потеряно! Зачем же так издеваться над своей природной внешностью?
- Да ну не епрсть же ж, блин, - неопределённо ответил Калькин и решительно высвободился из соседских объятий. Ему захотелось добавить что-нибудь грубое, однако он усмирил этот порыв, дабы не усугублять настроение. К тому же ощущение переменившегося голоса было непривычным и стесняло. Потому, не тратясь на дополнительные выражения, он просто оттолкнулся от слабовразумительного Чекалдуева и отправился своей дорогой.
«Сначала надо достоверным образом решить главную задачу, а потом уже допускать разные дополнения и погрешности, - подумал он, быстро спускаясь по ступенькам. - Нет, всё-таки обидно, когда ни с того ни с сего - и вдруг вот такое, сразу, как обухом по голове... Вот сейчас выйду на улицу и, наверное, буду казаться людям немного странным. Хотя кто из людей не странный? Очень мало таких. Главное - не ронять своих душевных качеств, а внешность в моём случае - дело случайное. И, надеюсь, легко поправимое…»
***
На улице солнце светило, но не грело.
Студент Калькин шагал решительным аллюром, с преувеличенной твёрдостью стараясь наступать на собственную тень. Правда, иногда останавливался, дабы убедиться, что тень от этих усилий не стёрлась и не оставила его преждевременным сиротой без руля и ветрил. Однако остановки занимали секунду-другую, не более, а затем он вновь трогался с места и двигался по тротуару тревожным шагом, ругаясь в сильных, но негромких выражениях.
Неудивительно, что от него шарахались прохожие. Впрочем, не все. Некоторые, набравшись смелости, спрашивали:
- Ты зачем это?
А он вместо ответа вращал воспалёнными от непролазных мыслей глазами и делал раздражённые жесты. Или произносил на ходу нечто наподобие:
- Пффф-р-р-рсть!
Стада очумелых соображений бегали у него в голове, не выбирая направлений, и сражались друг с дружкой. Ситуация была сырая и невнятная, и от неё веяло пессимизмом. От прежней гладкомысленности, которой Калькин привык гордиться, теперь не осталось и следа. Успокоительные стороны жизни откатились куда-то далеко и представлялись ему недосягаемыми в ближайшее время. Он сознавал нечто наподобие вины перед самим собой, хотя, конечно же, это сознание являлось ложным. «Жаль, что человек состоит не из камня или дерева, ведь это более прочные материалы, - струилось в его воспалённых мыслях. - Если б у меня были каменные ноздри, то хоть жменю горошин в них запихни - всё равно никаких повреждений не случилось бы…»
Несколько раз Калькина останавливала полиция, с которой, возможно, пришлось бы объясняться намного дольше, если б полицейские чины после уяснения ситуации не принимались реготать до полного выпадения в осадок. Но это ещё полбеды.
Настоящая беда померещилась, когда к нему привязался дрожавший как осиновый лист мужик в одном чесучовом костюме с бэджем компании «Электротехника» на лацкане пиджака. Нечаянный встречник был бледен, и пугающие круги темнели около его глаз. В руке у него была зажата противопехотная граната Ф-1, а на шее болтался автомат АКМ.
- Слышь, браток, - мужик уцепил свободной рукой студента за полу дублёнки. - Ты куда идёшь?
- В т-т-травмпункт, - застыл Калькин.
- О! - обрадовался бэдженоситель, обливаясь слезами. - И мне, наверное, туда же! Пошли, браток, вместе.
Отказываться Калькин не решился. И они направились дальше по городу, похожие на двух сумрачных клоунов, по нечаянности вырвавшихся из чьего-то недосмотренного сна... Теперь прохожих вообще не стало видно. А кто и мелькал смутно издали - те торопились поскорее раствориться в переулках.
К счастью, далеко не всё из того, что чудится в уме, оказывается таковым на самом деле. Подобное вышло и с обладателем гранаты. Которую он, как выяснилось, имел в руке не по собственной воле. Просто, состоя в должности второго помощника младшего менеджера, он, Тимофей Семидядько, торговал электроаппаратурой в магазине, и сегодня подвергся нападению грабителей. Грабили, естественно, не его, а магазин. Но Тимофею для пущего страха налётчики сунули в руки гранату, выдернув чеку, а сами опустошили кассу и уехали. Однако благополучный конец не торопился показать свою потенцию, потому что Семидядьковы пальцы продолжали сжимать дужку взрывателя, и коллеги разбегались от него с криками ужаса, желая продолжать свои жизни в неповреждённом виде. Вдобавок руководство моментально вытолкало его на улицу, пообещав годовой оклад и всё что угодно, лишь бы он не показывался в офисе в таком виде. Тимофей заметался по городу, тщетно взывая к прохожим и к разлетавшимся в разные стороны нарядам полиции. А в подвернувшейся по дороге воинской части его вообще приняли за вышедшего на тропу джихада обкуренного берсерка и попытались откупиться автоматом...
- А что ещё я могу поделать? - сокрушался Семидядько. - Кричать полоумным криком или удариться в каменное безмолвие - всё едино, всё бесполезно. Не изъявляют люди сочувствия, потому что испытывают ко мне опасение. Остаётся последняя надежда на медицину. Иначе даже не знаю, что и какими способами дальше представлять!
Если б Калькин имел свободную волю смеяться, то он не преминул бы ею воспользоваться. Но близость гранаты удерживала от опрометчивых звуков. Тем более что путь впереди лежал неблизкий и не обещавший ничего определённого. Особенно для Семидядько, которому ещё неизвестно согласятся ли удалять гранату посредством медицинского вмешательства...
Несколько минут они двигались молча, пока не увидели впереди девушку средних лет, медленно шагавшую на широко расставленных пёстрых ногах.
***
Калькин и Семидядько быстро нагнали девушку:
- Извините, вы случайно не в травмпункт направляетесь? - вежливо осведомился студент.
- В травмпункт, - девушка игриво покосилась него. - А вы, мальчики, кто такие будете - бандиты, наверное?
- Да не-е-е, - улыбнулся Калькин насколько позволяли лицевые мышцы. - Это оружие нам просто подержать дали. Бандиты. А сами-то мы нормальные. Я студент. А вот он - продаве… то есть, младший менеджер... старшего помощника... Ну, короче, в торговле не последний человек.
Девушка тоже представилась:
- Незамужняя. А зовут Алёной.
- А чего нам до того, замужняя ты или нет, - желчно пробурчал набегавшийся за день Семидядько. - Нам к врачу надо, пока пальцы не поотпадали!
- Так это же моя фамилия, - смущённо захихикала пестроногая встречная. - Незамужняя. Алёна. А вообще-то я замужем третий раз. Только муж меня сейчас из дому выгнал.
- Почему выгнал? - насторожился Калькин.
- Ну, из-за ног же... Видите, какие они у меня стали теперь, кто ж такую в постель к себе подпустит... уродину.
- Все мы теперь вроде уродов, - встрял морально готовивший себя к смерти Семидядько. - А что стряслось с твоими оконечностями?
Эти ноги можно было долго рассматривать, но всё равно оставалось непонятным, откуда в женской природе может взяться такое многообразие неожиданного: их покрывала серая короста неясного происхождения, облепленная разноцветными нитками, перьями, обрывками бумаги и ещё бог весть каким мусором... Происхождение такой пестроты оказалось простым. Алёна, как все женщины, регулярно выводила на своих ногах волосяной покров с помощью дорогостоящих депиляторов. Но однажды подруга рассказала ей, что можно покрыть ноги воском: тот прилипнет к волосам, и затем вместе с отдиранием оного удалится лишняя растительность. Новый метод сулил экономию для семейного бюджета. Вот только Алёна не придумала, где взять столько воска, поэтому вымазала на требуемые места семь тюбиков клея «Момент», который, разумеется, вскоре намертво застыл. Оторвать его не удалось. Несколько дней Алёна ходила в таком виде на работу, выдавая слой клея за новые колготки. Но постепенно на её ноги налипло слишком много постороннего мусора, за что бедолага и была изгнана - сначала со службы, а затем из собственной квартиры...
Пётр Калькин и Тимофей Семидядько посочувствовали Алёне Незамужней. И приняли незадачливую жертву стремления к женской красоте в свою компанию, поскольку им всё равно было по пути.
- В поликлинике найдут средство, чтоб очистить твои ноги, - предположил Семидядько, двигаясь на полшага впереди новой спутницы. - Может, обойдёшься даже без хирургического вмешательства.
Впрочем, уверенности в его голосе было недостаточно. Потому Калькин, решив усилить утешительный момент, добавил:
- А что муж выгнал - это ничего, дело поправимое. По-моему, склеить разбитое сердце легче всего новой любовью.
- Любовью-то много чего можно склеить, - согласилась Алёна. - Хотя, по правде сказать, сегодня я решила, что больше никогда не буду верить людям.
- И правильно решила, - одобрил Семидядько.
- Очень правильно, - присоединился Калькин. - Можешь даже нам не верить, пока не убедишься, что мы не такие, как все.
- Я о другом волнуюсь: как мне обернуться с жилплощадью? - задумчиво проговорила Алёна. - Её ведь теперь надо делить с мужем через суд, а это дело долгое.
- Наверное долгое, да-а-а, - понимающе вздохнул Семидядько. - Но всё равно надо делить, если есть такая возможность. Потому что жилплощадь новой любви очень поспособствует, особенно зимой. Летом - оно и под открытым небом годится, а зимой - не-е-ет, без крыши над головой трудновато проникаться чувствительностью.
- Это верно, без крыши трудновато проникаться, - подтвердил Калькин. - Хотя всё равно возможно. Вот я, например, вполне способен… С другой стороны, когда имеешь крышу и над тобой не каплет - это намного лучше.
Бурного отчаяния Алёна не испытывала. Сочувствуя себе, она старалась не показать этого сочувствия; однако признаки меланхолии не сходили с её лица.
- А может, я всё-таки вернусь к мужу, - предположила она. - Если врачи вернут моим ногам прежний вид, то он не станет возражать.
Калькин и Семидядько, не сбавляя шага, принялись убеждать её, что не стоит возвращаться к подлецу. И что она ещё найдёт мужчину, который сумеет оценить по достоинству не только её внешние данные, но и душевное устройство. А после того как исчерпали упомянутую тему, стали рассказывать анекдоты о семье и браке, а также разные юмористические и скабрезные случаи из жизни. Не то чтобы это значительно поднимало им настроение, но всё же помогало коротать дальнейший путь…
***
Теперь их было трое.
Они шагали по мгновенно вымиравшим улицам, почти отрешившись от затруднительных соображений, как будто на завтра им было назначено закончиться и без промедления начаться с белого листа в каком-нибудь ином, более благоприятном мире. Все трое понимали: что-то в их жизни изменилось; правда, не имели внутреннего определения, что именно и насколько сильно. В этом-то и заключалась фатальная погрешность текущего момента.
Умеренный ветерок поддувал им в спины, а планета под ногами старалась ничем не выказывать свою окружность.
По ходу движения Калькин, Семидядько и Незамужняя вели необязательный разговор и даже не пытались удивляться превратностям теории вероятностей, тем более что это казалось бесполезным. Не удивились они и новой встрече, когда перед ними обрисовался абсолютно несообразный с пейзажем бугай лет сорока пяти в одних трусах и кое-как натянутом на голое тело траурном от грязи бушлате с надписью на спине: «РСУ-2». Бугай матерился в стылое пространство, шкандыбая по обледенелому тротуару с осторожно отставленным задом и приволакивая правую ногу с надетым на неё розовым унитазом.
- Глядите, не только над нами, оказывается, народ может смеяться, - ткнул гранатой в сторону незнакомца второй помощник младшего менеджера. - Наконец-то настоящего придурка на улице встретили!
- Я тебе за придурка ща надавал бы в табло, - бугай выкатил в ответ звериные глаза, одновременно попытавшись обкусить одну из позвякивавших на его усах сосулек, - если б не боялся осклизнуться и сантехнический прибор расхреначить.
- Так вы тоже, наверное, в травматологию идёте? - осенило студента.
- А то куда же, - прислонившись к столбу, свежевстреченный приобнял его левой рукой, а правой взлохматил себе усы, сковыривая жалобно завиризжавшие сосульки. - Это ж не кино и не сон, браток, тут всё взаправду, без дураков.
Он продышался от лишних эмоций, а затем сплюнул в неприветливую атмосферу и разъяснил своё положение:
- Понимаешь, несчастье надо мною сотряслось, я в сортире приставлял новую вентиляционную решётку, чтоб, значит, покрасивше казалось, да на унитазе стоявши, нога и соскочила. Застряла, падла, намертво! А разбивать его жалко, только недавно установил, двадцать пять тыщ за него, ёптыть, плачено. Ну, я, ломиком цементную стяжку с пола аккуратно обковыряв, его и снял без повреждений. Теперь врачебную помощь себе хочу организовать: может, в травмпункте кремом каким ногу намажут, чтоб, вытягивая, гарнитур не повредить.
- Да не станут врачи с тобой шарохвоститься, - злорадно заметил Семидядько. - Будто им настоящих больных мало. Как мы, например.
- Ни хрена себе, настоящий больной! - собеседника затрясло от негодования, и в его голосе послышались презрительно сдерживаемые слёзы. - Та я тебе завтра таких гранат хоть пять штук принесу! А если хочешь знать, в городе каждый травматолох знает, до каких степеней умеет быть благодарным Игнат Палыч Бубликов! Уже имел дело, между прочим, с врачебными представителями, так что не порожними словами тебе говорю! И пускай только попробуют что-нибудь не так! Я тогда не знаю даже, как называется всё, что с ними сделаю, а может, ещё и похуже! Потому что время сейчас такое, гнилостное и жадное, нельзя ему поддаваться, иначе оно тебя растерзает и выпотрошит! Но я не таковский, меня голыми руками не остановишь, тем более на полном ходу, понятно?
- Понятно, понятно, - примирительным тоном прогундел Семидядько, на всякий случай отступив на шаг от раздухарившегося Бубликова. - Веди себя ровнее, мужик, чтобы не подлежать сомнению.
- Ладно, идите с нами, - предложил Калькин. - Всё равно маршрут у нас один, Игнат Палыч. А мы вас хоть под локотки попридержим, чтоб не оступились.
- Вот спасибо, - разгладился лицом владелец сантехприбора. - Да тут осталось недалеко до троллейбусной остановки. Оттуда уже доедем. Между прочим, можешь звать меня просто Палычем, я не обижусь.
- Нет, я на троллейбусе не поеду, - вмешалась Алёна. - Представьте, как на нас - в таком виде - станут смотреть люди.
- А пусть хоть вообще не смотрят, - грозно зазвенел Палыч вновь наросшими у него на усах сосульками. - Я что, не имею своего конституционного права кататься на общественных средствах передвижения? Не бойся, говорю, поняла?!
- Действительно, - присоединился к его мнению Калькин. - Бояться нечего. Теперь нас четверо всё-таки.
- А у меня ещё и граната, - напомнил Семидядькин.
***
На остановке было полно народа. Но с появлением неспешной кавалькады товарищей по несчастью всем как-то разом расхотелось ехать. Зато подоспевший через минуту троллейбус, как обычно в часы «пик», был набит битком. Первыми в него попытались протиснуться Алёна и Калькин. Однако у них на пути вырос дюжий кондуктор. Брезгливо пиная обоих куда попало немытой обувью и служебной сумкой, он завибрировал тонким от изумления голосом:
- Куда? Куда прёте?! А ну, пошли вон отсюда, проститутки, гомосеки, алкаши поганые! Нечего в транспортном средстве развозить всякие проказы! В других местах будете демонстрировать свои аномальности, а не на моём рабочем месте!
- Ах ты, тля петушиная, - опешил Палыч, и его лицо покрылось багровыми пятнами. - А ну, посторонитесь, ща я покажу, как надо порядошным людям бороться за своё конституционное право беспрепятственного проезда в любую сторону!
С этими словами он раздвинул своих спутников, потом, бережно заблымкав унитазом по асфальту, разбежался и, оторвав ноги от тротуара, ввинтился головой в мягкое кондукторское брюхо... Водитель, судя по всему, наблюдал за развитием сюжета в зеркальце заднего обзора, потому что дверцы в тот же момент закрылись, защемив Палыча поперёк туловища с прижатыми к нему по швам руками, и троллейбус тронулся с места.
Медленно передвигаясь на примерзавших к гололёду колёсах, троллейбус неспокойно раскачивался из стороны в сторону, наращивая амплитуду, вздрагивая токопроводами и непрестанно выпуская из себя многоголосый гвалт и нечеловеческие крики Игната Палыча Бубликова...
- Я представляю, как кондуктор сейчас Палычу морду начищает, пока у того руки приплюснутые, - мечтательно прошептал Семидядько, наблюдая за конвульсивно подпрыгивавшим и неуклонно удалявшимся розовым унитазом.
- Да-а-а… - согласился Калькин, незаметно ощупывая правой рукой левую ягодицу Алёны и чувствуя, как в нём пробуждается позабытое за сегодняшний день мужское естество.
Внезапно троллейбус остановился. Его дверцы с лязгом раздвинулись. И Палыч пулей вылетел из них, вращательно раскорячившись в воздухе. Описав пологую дугу, он с громким хыканьем шмякнулся на спину. Троллейбус тронулся дальше по маршруту. А к Бубликову подбежали его невольные спутники. И увидели на его синем от побоев лице счастливую улыбку:
- Нет, гляньте, как удачно удалось приземлиться! - торжествующе потряс он оттопыренной кверху ногой с надетым на неё унитазом. - Ведь ни одной трещинки, падла! Ни одного повреждения, во как! Это я даже я затрудняюсь определить словами, до какой степени мне пришлось извернуться и проявить ловкость! Это вам не шутка, суметь надо!
Ему помогли подняться.
Нет, поездка в городском транспорте им не светила. Это окончательно понял каждый, даже Палыч.
- В некрасивом положении мы оказались, - грустно проговорила Незамужняя, устремив взгляд в тяжело дышавшее над нею небо. - И, наверное, не сможем выбраться из этого положения. Хотя не знаю точно. Может, всё-таки сможем, если повезёт.
- Да-а-а… - снова согласился Калькин, не вдумываясь в смысл сказанного; и медленно переместил ладонь с левой ягодицы Алёны на правую.
- Сможем или не сможем, а всё равно надо двигаться, чтобы не замёрзнуть, - решительно потряс головой Семидядько.
И они зашагали дальше.
***
Калькин, Бубликов, Семидядькин и Незамужняя двигались по городу посильным темпом, и время текло параллельным маршрутом, подобное прозрачному ручью, готовому в любой момент испариться, обернувшись миражом. Впрочем, времени они не наблюдали. Не по причине счастья, разумеется. Просто ни один из четверых не ощущал такой необходимости.
Внезапно с неба посыпался снег. Зато людей - как никого не было, так ни на одного больше и не стало. Снежинки мельтешили перед лицами путников, залепляли им глаза, носы и уши, понуждая потемневшего от холода Палыча поминутно матюгаться, а Семидядько - обтирать выглядывавшую из-под его пальцев округлось гранаты носовым платком. Один Калькин нашёл окончательное утешение и тепло своей правой руке под шубкой у Алёны, истомившейся по разнополой ласке за время своего вынужденного уродства... Каждый из четверых понимал, что сегодня они гораздо явственней, чем когда бы то ни было, никому не нужны, и неизвестно ещё, станут ли нужны в будущем. Тем более неожиданным оказалось появление из-за угла субтильной человеческой фигуры с несуразно разинутым ртом, на расстоянии нескольких сантиметров от которого смутно маячила невнятная железяка. Приблизившись к незнакомцу, все узнали в этой железяке цоколь заурядной электролампочки.
- Уж этот-то наверняка самонастоящий придурок, - саркастически задрожал горлом Семидядько. - Убиться мне головой об асфальт, если не придурок, с такой-то харей!
- Фыфэво уа э фывуох! - возмущённо ответил придурок, ни на микрон не сдвигая округло распяленных губ. И протянул перед собой вырванный из ученической тетради листок бумаги в косую линейку с написанным на нём текстом.
Калькин взял листок. Прочёл вслух:
«Паспорил с мужеками что смогу паместить в рот лампачку и паместил а вынуть ни могу типерь боюсь пораница иду в травпункт фамилия моя Алексей Лошков могу покозать паспорт».
Ни-и-ифи-и-ига себе! - завистливо воскликнула Алёна. - Даже я, наверное, не смогу взять в рот ничего такого крупного размера.
- Да это же старый-престарый анекдот - насчёт лампочки, - устало рассмеялся Калькин. - Нет, ну я просто не верю глазам от удивления: как человек может попасться на такой бородатый прикол?
- Наш клиент, - мрачно заметил Семидядько. - Тоже, ё-моё, восставший из ада... Ну, давай, мужик, пошли с нами.
…Дальнейший их путь не успел приобрести размеренность, потому что позади раздались надтреснутые крики:
- Внучочки! Обождите!
Обернувшись, они увидели лихорадочно подгребавшую к ним бабульку с зажатой в руке блестящей бумажкой. Приблизившись, она не преминула сунуть каждому под нос малоубедительный фантик, подслеповато щурясь и рассыпаясь в объяснениях:
- Вота, товарищи дорогия, бяда у мяня случилася, прям ня знаю, чяво и делать-та, прям ня знаю, лишенько такоя, купила сябе жавательну рязинку чувин гам, а в ей оказался вкладыш, на котором прописано, мне суседи прочятали, что по няму полагается мяне премия двести евров, а я и ня знаю, где те двести евров получать, прям бяда, и на почту ходила, и в магазин, и в аптеке консультировалася, никто ня знает, где они, те клятыя евры бывают, может, вы подскажетя?!
- Эвона зачастила старая шарманка, половину слов не разобрать, - выразил недовольство Бубликов. - И воняет от неё какой-то перекислой помойкой… Эхма, только бабки с прохудившимися мозгами нам недоставало для полного счастья!
- Ага, только её, - нервно хихикнула Алёна.
- Бабуль, ты что, не видишь: мы в травмпункт идём! - заорал для пущей понятности Калькин. - Нам недосуг свои харизмы соприкасать с кем ни попадя! Мы фактические больные, отстань от нас!
И они зашагали прежним курсом.
Но старушка вдобавок ко всему оказалась глуха как полено. Она семенила следом - при этом периодически забегала вперёд и, делая плаксивое лицо, приговаривала:
- Вот и хорошо, что нам с вами по пути, дорогия робяточки, чяво мине одной по улицам шлындрять, кругом бандитизьм сплошной, ездиють тута на кажном шагу бандюки на своих мярсядесах, а я ж за такими дяньгами в одиночку идти боюся, потому вы мне удачно подвернулися, я ж так и думала сябе: тяперя надоть идти до сбяркассы, там жа ж разныя деньги, наверная, по порядку находяться, и доллары зялёныя, и евры ихния ня знаю какого цвета, вот спасибо, родненькия, что подсказали-та, понятно дело, в сбяркассе всякия деньги должны быть...
Услышав слово «сберкасса», Лошков остановился и раздумчиво вытянул губы вдоль лампочки. Затем жестом потребовал у Калькина свой листок и написал на нём:
«Сичас вся мидицина нибизплатная посчитайте в карманах сколько у кого имееца денех».
Вся компания догадливо порылась в карманах друг у друга, и эта групповая арифметика завершилась четыреста тридцатью двумя рублями на круг. Их показалось мало. Тогда Лошков дописал:
«Как раз нам по пути сдесь будит сберкаса у меня там сберижения я могу снять».
Никто не стал возражать.
И они направились в сберкассу. С деформированными от напряжения лицами, с грюкавшим розовым унитазом, с широко расставленными пёстрыми ногами и вспархивавшим из-за спин блестящим фантиком...
***
На тетрадном листе у Лошкова не осталось свободного места, поэтому в сберкассе он с полминуты посредством жестов пытался объяснить остолбеневшим кассиршам цель своего визита. Однако жесты не действовали должным образом. Лошков, раздувая ноздри, мычал, крутил глазами, зло скалил зубы сквозь лампочку и яростно шевелил пальцами - всё тщетно. Затем нервы у Семидядько не выдержали, и он, поправив свободной рукой автомат, нетерпеливо гаркнул:
- Чего пасти пораззявливали? Человек же понятно вам показывает, чтоб ему деньги выдали! Так и выдавайте, сонные тетери, а не то я сейчас разозлюсь как следует, и вам тут сразу сделается тошно, когда пули засвистят по всему помещению!
Отсюда и началась полная психиатрия. Все незамедлительно ударились в панику и повалились на пол, как опытные пластуны, заслышавшие первые звуки боевой тревоги. Кто-то включил сигнализацию, и она завибрировала истерическими звуками. Чья-то рука швырнула под ноги визитёрам мешок, набитый деньгами. Шустрый Палыч первым сообразил, что произошло недоразумение и, взгромоздив мешок на плечо, закулдыкал унитазом к выходу:
- Давайте за мной, живее! - позвал он спутников. - Нас, кажется, не за тех приняли!
Пружина дальнейших событий распрямлялась настолько стремительно, что пойти на попятную никто не сумел бы даже если б очень захотел. Впрочем, ни у кого не появилось подобных побуждений. Незамужняя, Калькин, Семидядько, Лошков и малахольная старушка с блестящим фантиком устремились к выходу вслед за Игнатом Палычем Бубликовым. А у них за спинами поднялся гвалт:
- Ограбление!
- Неужели среди нас нет настоящих мужчин, чтобы остановить преступников?!
- Нет-нет, не трогайте их! Они вооружены до зубов!
- Эх, куда страна катится! Средь бела дня! Посреди центра города! Мафия последние деньги из сберкассы выгребает!
- Полиция! Мы вызвали полицию, сейчас она приедет!
Кто-то сгоряча запустил в спины нечаянных грабителей не то мобильным телефоном, не то айфоном. Хотя промахнулся - и слабоприцельный гаджет со злорадным пластмассовым хряском разбился о стену.
А они уже выскочили на свежий воздух.
Ничто не предвещало подобного поворота событий, и вот на тебе: вместо травмпункта и медицинской помощи получилась для всех нежданная-негаданная сберкасса с денежной компенсацией от слепой фортуны. Сознание баснословного прибытка придавало всем энергии и помогало двигаться в бодром темпе.
Свежеиспечённые нарушители закона долго петляли по узким переулкам и проходным дворам, сбивая с ног безвинных пешеходов, перемахивая через железные заборы, продираясь сквозь пыльные кусты и вытаптывая полусухие клумбы.
Дневной свет постепенно истощился и перетёк в плоское мерцание сумерек. Город кружился, как в детстве, когда катаешься на карусели, и всё вертится вокруг тебя, теряя отчётливость очертаний. Дома приплюснулись к тротуарам, сливая свои огни в размазанные перед глазами радужные полосы, а время утратило видимый смысл, и его ткань беззвучно пружинила под ногами беглецов...
Наконец они поняли, что за ними нет погони. И перешли на шаг.
Позади тотчас объявилась невесть как умудрившаяся не отстать от них полоумная бабка с призовым фантиком. Неотступная как смерть, она ухватилась за мешок на плече Бубликова, скрипуче приговаривая сквозь одышку:
- Двестя евров - это я даже ня знаю, сколько будет, если перевесть на наши рубли-та, сыночки, это бальши-и-ия деньги. Может, цельна тыща рубликов, а то, может, две или чятыре, ох бяда мне, как бы вы мяня ня обдури-и-или, старую...
Палыч не глядя швырнул ей под ноги несколько пачек банкнот в свежей банковской упаковке:
- Отцепись, падла.
И она отцепилась от мешка, не замедлив с восторженными прединфарктными воплями кануть в чуждую меркантильности тьму небытия.
***
Они шагали, не останавливаемые никем, по уплывавшему в сумерки городу, и необъяснимое ликование переполняло их души. Каждый испытывал желание открыть спутникам нечто важное, излить перед ними самое сокровенное, составляющее отдельно взятую непреходящую суть маленькой человеческой единицы, которая является всего лишь палочкой перед множеством нулей, которых можно возле неё поставить сколько захочешь, как на этих казначейских билетах, коими набит мешок на плече Палыча. Однако подходящих слов не находилось, ибо звуки и сочетания букв не умеют передать всего, что находится даже в одной-единственной душе. Потому каждый говорил что мог:
- А я вообще пока с гранатой останусь, - объявил Семидядько. - Мне с ней жить, оказывается, стало намного легче. Потому что каждое орудие человек придумывает для того чтоб облегчить себе существование. И её же, вот, не зря кто-то изобрёл. Раньше мне мешало давление общества, а теперь не мешает... О, я теперь буду хозяин своей жизни, как в детстве мечтал, зачем мне ходить на работу, если и так все станут считать меня весомым человеком. Завтра заявлюсь к своему начальству и признаюсь по полной правде: «Не надо мне вашего годового оклада, вы мне давно поперёк горла, ну вас всех псу под хвост!» Лучше я стану по миру путешествовать. Пешком. На людей смотреть, себя показывать - а что, интересно ведь! Или, может, вообще в Палестину пойду организовывать новое верование для русского народа. Потому что попы сейчас всех дурят, а на самом деле только денег хотят, и по телевизору выступают, а всё из-за одних денег. По совести, уже давно пора обратить на это внимание, но никто не обращает или делает вид, что не обращает, это нечестно и оскорбительно. А мне-то как раз никаких денег не надо, ни рубля лишнего, ни копейки, ведь у меня есть граната!
- Ну, я-то уж точно знаю, что с такими деньгами муж меня и в безногом виде домой пустит как миленький. Только неохота к нему возвращаться, - с этими словами Алёна на ходу прижалась к Калькину, стараясь не прилипнуть пёстрым бедром к штанине его брюк. И с чувствительным блеском в глазах призналась:
- Надоели нравственные небылицы и отсутствие выбора, честное слово. Сколько можно колбаситься с одним и тем же козлом безрогим? Жизнь-то проходит. Откуда мне знать - может, она закончится через минуту, а я ещё так мало успела. Зачем же растрачиваться на мужчину, который не хочет видеть во мне равноценного человека? Нет, ты прими меня за чистую монету и полюби такой, какая я есть на самом деле, а тогда и пользуй как заблагорассудится! А то получается несправедливо! Женщина снаружи может себе что угодно сделать, хоть макияж, а хоть и пластическую операцию, но внутри-то она всё равно остаётся одинаковая! Вот ты внутрь меня залезь и проникни сознанием, чтобы разобраться, нужна я тебе такая или нет, а в постель я могу ложиться с кем угодно, хоть со всеми сразу, это для настоящей женщины ничего не значит, правильно я говорю, да?
- Правильно, - согласился Калькин. - В жизни главное не всегда сразу понимаешь. Я, вот, например, завтра хотел досрочно сдать зачёт по французскому. А теперь не пойду сдавать, перехотелось. Как рукой отрезало. Нельзя делать ничего против своего желания, это нелепо и перечит здравому смыслу. Я, наверное, превращусь в метафору и укроюсь за каким-нибудь малозаметным многоточием или за чем угодно, лишь бы не существовать в прилагательном виде, как большинство людей существует… А может, вообще сделаюсь алкоголиком. Ради чего мне крепиться в трезвости? Ради красного словца? Чтобы в результате всё равно прийти к своему окончанию, оставшись в памяти мира затюканным и морально согнутым рабом обстоятельств? Нет уж, возьму и совершу крутой поворот. Стану любопытным и поучительным случаем во всех отношениях - хотя, конечно, не для назидания, а просто так, для самого себя. Каждый день буду покупать бутылку водки или коньяка, а то, может, и сразу две. Потому что когда напьёшься, смотришь на окружающий народ свысока, а так и надо: ведь они же вокруг, все как один, сплошные придурки.
- Нет люди - это пена, которая поднялась над землёй ненадолго, - возразил Палыч, философским движением подтянув трусы. - Рано или поздно она осядет, и всё успокоится. Трудно, когда видишь всех насквозь, но это вернее, чем когда не видишь, потому я людям ничего предъявлять не стану, никакого дополнительного мнения… Хотя алкоголиком я уже был, мне это не очень интересно. Лучше подамся в космические туристы. А что? Космическим туристом я ещё не был. Только унитаз всё равно стану подле себя везде сохранять. Не как материальную ценность, это теперь для меня - тьфу. Но он мне станет как талисман. На счастье. У меня счастья в жизни ещё ни разу не было. А теперь будет.
Единственным, кто ничего не говорил, был Лошков. Он лишь улыбался округлой улыбкой и совершал невидимые внешнему миру усилия, тщетно тужась проглотить свою лампочку.
Двигаясь таким манером, они решили взять бутылку и отметить удачное завершение дня. Семидядько, показав гранату в первом попавшемся супермаркете, получил в ответ две безоговорочные бутылки «Мартини», поскольку больше у него в одну руку не помещалось. Потом все пятеро уселись на скамейку в скверике. Хорошее настроение незаметным образом исчезло, уступив место неясной печали. Может, оттого что теперь они стали внимательнее приглядываться к окружающим, и радоваться оказалось нечему. Вокруг были одни уроды.
***
Они неспешно отхлёбывали из горлышка, передавая бутылку по кругу. Один Лошков не пил, а только втягивал в себя жадными ноздрями аромат недоступного из-за лампочки напитка.
Печаль, странным образом сменившая недавнее духоподъёмное настроение, не отпускала всех пятерых, набухая и разрастаясь внутри каждого. С одной стороны, нельзя сказать, что текущий порядок вещей их устраивал, а с другой - даже совместными усилиями они вряд ли сформулировали бы, в чём именно содержится неустройство. Впрочем, никто им не мешал находиться в обществе друг друга и проводить время как угодно. Лишь один раз подошёл, чтобы стрельнуть закурить, противный пацан лет тридцати с волосатыми от онанизма руками; но его послали к собственной матери. Да ещё попытался было приблизиться дядька в камуфляжной форме с внушительными кустистыми рогами на голове. Однако тотчас раздумал и, горделиво развернувшись на сто восемьдесят градусов, двинулся обратным курсом (вечерние тени, хватая военного за ноги, замедляли его шаг, но не имели достаточных сил, чтоб окончательно остановить). Разумеется, он не мог не услышать презрительно брошенного ему в спину Алёной:
- У него жена блядует, а этот придурок вместо супружеского долга по пивнухам шаблается. Тоже мне, военный.
После этих слов она рассмеялась язвительным смехом, отрывистые звуки которого широко разнеслись над аллеей во все стороны, но быстро утонули в шелесте шагов, шорохе автомобильных шин и прочих звуках вечернего города.
Где-то вдали завыла сирена «скорой помощи»...
Они не заметили, как откупорили вторую бутылку и тоже пустили её по кругу. Печаль от этого не уменьшилась, зато появилось смутное ощущение того, что эти сумерки не случайны, поскольку всё в мире есть борьба между тьмой и светом, и, похоже, в нём нет иного смысла, иной движущей силы, которая может складываться из множества хаотически меняющих направление векторов, но от этого никогда не перестанет в сумме оставаться самой собой, вечной и неуловимой константой бытия и небытия одновременно, константой всех мнимых величин в точке их неминуемого соприкосновения.
Сирена «скорой помощи» приближалась, и было в её звуке нечто призывное, манящее и обещающее.
Проявившиеся в небе редкие звёзды сочились полупризрачным светом. Они напоминали далёкие глаза представителей малой народности, давно выморенной голодом и вычеркнутой цивилизованными людьми из своей исторической памяти.
Палыч, крякнув, вывалил деньги из мешка прямо на асфальт и щёлкнул зажигалкой. Огонёк, разгораясь, побежал по купюрам. Но это уже не было интересно пятерым, сидевшим на скамейке в скверике и чувствовавшим, как скукоживаются и бледнеют папиллярные линии на их пальцах, стекая в щели между тротуарными плитами. С нескрываемым сожалением наблюдали они за глупой и бессмысленной жизнью окружающих уродов. Поодаль текло человечье стадо, с рогами и копытами, вонючее и противно блеявшее, с опаской косясь в их сторону. Вид у всех мимохожих был такой, словно каждый хотел на что-то покуситься - впрочем, никто не покушался, оттого не было понятно, на что именно. А Калькин, Семидядько, Бубликов, Лошков и Незамужняя просто сидели и не знали, что дальше делать.
- Наверное, мы единственные нормальные люди на Земле, - со вздохом проговорил студент. - Последние на планете.
- Так и есть, - присоединился к его мнению Семидядько. - Последние.
- А может, наоборот - первые среди последних, - после короткого колебания поправился Калькин.
- Точно! - одобрил новую мысль Семидядько. - Первые среди последних.
Оглоушенный этими словами Бубликов громогласно крякнул и замотал головой. Алёна же, ничего не произнося, лишь печально хихикнула и поцеловала Калькина в кончик раздутого носа.
Тут наконец подоспела «скорая помощь». Из неё вышли небесные существа в пушистых скафандрах. Сияя радостными улыбками, они ласково взяли под руки Калькина, Семидядько, Бубликова, Лошкова и Незамужнюю - и забрали их в новый мир, счастливый и бестревожный. Туда, где никому нет дела ни до разбухших горошин, ни до розового унитаза, ни до пёстрых ног, ни до лампочки несъедобного формата, ни до разлетевшихся во все стороны осколков противопехотной гранаты Ф-1.
Комментарии читателей: