Побывал я давеча на фестивале «Созвездие Аю-Даг», что проходит каждую осень в Партените. Нет-нет, это чистая правда! Встретился со старыми знакомыми, увидел новые лица, пил, гулял... Словом, занимался серьёзной литературной деятельностью. Много было разговоров, дискуссий, событий... Но одна встреча запомнилась особо.
На банкете это было, в последний день конвента. Ядрёная «Олдёвка» уже возымела действие. Размякший народ веселился от души. И вдруг заметил я в самом дальнем углу зала худого, востроносого человека, одетого странно: в типично английский макинтош и соответствующую кепку. И трубка тоже наличествовала. Короче говоря, натуральный Шерлок Холмс. Он единственный среди участников не пил, не танцевал, не рассказывал анекдоты, а сосредоточенно записывал что-то в истрёпанный блокнот. Ни разу этот человек мне не попадался, но сразу возникло чувство, что я его хорошо знаю. Только откуда? Налив себе ещё стаканчик для храбрости, я подошёл к нему и сел напротив. Шэ Холмс глянул на меня, приветственно вздёрнув брови, и продолжил строчить.
– Извините, что отрываю от дела, – начал я, слегка удивившись собственной развязности, – мы ещё ни разу не встречались, но я уверен, что где-то вас уже видел.
– Возможно, – сухо ответил джентльмен в макинтоше. Он добавил ещё несколько строчек и захлопнул блокнот.
– Вы писатель? Простите, как вас зовут?
– Даниил. Можно Дэн, – человек обвёл взглядом зал, словно запоминая обстановку. Взгляд был изучающий, пронизывающий.
– Фантастику пишете?
Странный господин наконец-то соизволил уделить мне внимание..
– Нет, – ответил он после короткой паузы. – Мне просто стало любопытно. Я давно не бывал в обществе коллег по перу. Захотелось узнать, каковы они теперь, изменилось ли что-то в отношениях среди людей... Одним словом, решил я отправиться в ваше время. Понаблюдать. Сравнить.
Я развеселился. Чувак явно играл под ретро, причём стиль соблюдал здорово. Самый настоящий гость из прошлого.
– Ну и как вам современные писатели? Трудно понять психологию автора начала двадцать первого века?
Джентльмен рассмеялся, сверкая ровными белыми зубами. Затем посерьёзнел, глаза снова сделались колючими, холодными.
– Вот, почитайте, – сказал он и передал мне коричневый блокнот. – Судите сами, что изменилось за семьдесят лет...
Я раскрыл помятую книжечку и настороженно принялся за чтение. Почерк незнакомца оказался разборчивым, хоть и несколько старомодным. Первые строчки меня так захватили, что две-три страницы я проглотил залпом. Главным чувством было изумление. Это же... это... Не может быть!
– Скажите, – я оторвался от блокнота, – вы не...
Поздно. Неизвестный гость бесследно исчез. Я обегал всё здание, обыскал парк, расспрашивал знакомых, но никто не мог вспомнить такого экзотического участника конвента. Временами я и сам думаю, что эта встреча мне привиделась под влиянием злой «Олдёвки». Но ведь блокнот у меня. Вот он. И теперь я хочу поделиться его содержимым с вами. Без комментариев. Читайте же.
***
Антон Первушин очень любил космос. Так любил, что весь его завоевать хотел. Бывало, выйдет на Невский, стакан махнёт, да как запоёт: космос будет на-а-ашим! А потом идёт фэнтезятников бить. Они ему отвечали взаимной любовью, так что Первушин каждый месяц в новых очках щеголял. Часто в тёмных, противосолнечных.
***
Максим Хорсун любил наряжаться космодесантником. Раздобыл экзоскелет, шлем, всё честь по чести. Идёт он по Партениту, люди смотрят, робко раскланиваются. Хорсун радуется, вот, мол, как надо читателя завоёвывать. А тут навстречу Светлана Позднякова с пачкой рукописей подмышкой. Увидела Хорсуна, да как завизжит: бронелифчик! бронелифчик! Хорсун обиделся и в тот же день уехал в Симферополь.
***
Ант Скаландис написал книгу про братьев Стругацких. Издал её и довольный идёт по бульвару, фланирует. А тут ему навстречу Дмитрий Володихин с Геннадием Прашкевичем под ручку. И тоже фланируют. Очень неудобно получилось...
***
Глеб Гусаков страдал раздвоением личности. Все об этом знали, но стеснялись сказать. И вот, бывало, стоит Гусаков перед зеркалом, пытается сам себе руку пожать и бубнит: очень приятно, Веров... Окружающие глаза отводят, вздыхают, а что поделаешь? Малиновые штаны хоть и не всегда на виду, но как-то подразумеваются...
***
Однажды Антон Первушин (в противосолнечных очках) шёл по бульвару и молча любил космос. Попался ему Владислав Русанов (в простых очках и шляпе). «Что, брат Первушин, – говорит, – всё о космосе мечтаешь? Давай лучше про эльфов напишем!» «А сколько у тебя глаз?» – спрашивает Первушин. «Четыр-р-ре!» – отвечает Русанов. И тогда Первушин сравнял счёт.
***
Антон Превушин очень любил «твёрдую» НФ (ну и космос тоже), а «мягкую» терпеть не мог. Зайдёт на досуге в книжный магазин и давай книги щупать. Как обнаружит «мягкую» НФ, с полки выдернет, оземь швырнёт и ногами топчет. Потом целую неделю в противосолнечных очках ходит. Продавцы его уже хорошо знали и на порог не пускали. И вот придумал он переодеваться Хорсуном. Нацепит экзоскелет со шлемом, ворвётся в магазин и топчет книжки, а потом в окно выпрыгивает. С тех пор заодно с Первушиным стало доставаться и Хорсуну. Он всякий раз обижался и уезжал в Симферополь.
***
У Мерси Шелли всегда водились дети. Он просто без них жить не мог. Если своих в данный момент не было, он заводил чужих. Иногда можно было видеть, как очередной ребёнок-зомби бродит по двору Шелли, натыкаясь на столбы и периодически попадая под машины. Из ушей несчастного лезли капустные листы с перфорацией, в пустых глазах мелькал бегущей строкой генетический код. Соседи в таких случаях говорили: «Опять Лёха по детям соскучамши» и спокойно ложились спать. Когда количество заведённых детей превышало число дворовых кошек, кто-нибудь не выдерживал и вызывал бригаду садовников, которые собирали урожай. Благодаря Мерси Шелли свежие капустные кочаны с невинными голубыми глазками никогда не переводились на рынках города.
***
Однажды Хорсун решил переодеться Русановым. Нацепил очки, натянул шляпу и пошёл по бульвару. А навстречу ему Первушин. Ну, думает Хорсун, если этот мне сейчас даст в морду, значит, маскарад удался. А Первушин как раз в завязке был. Видит – Русанов идёт. Зажмурил Первушин глаза и шепчет: только бы удержаться, только бы удержаться... И удержался. Так мимо и прошёл, ни единым мускулом не дрогнул. Хорсун на него за это жутко обиделся и в ту же ночь уехал в Симферополь.
***
Олег Ладыженский и Дмитрий Громов страдали единением личности. Фэны об этом знали, поэтому скромно называли их Нашим Всем. Гусаков и Веров категорически не соглашались. И вот иногда как сойдутся все четверо, такое начинается – хоть святых выноси. Даже рассказывать стыдно... Впрочем... Нет, лучше не надо.
***
Смотрит Ярослав Веров в зеркало и думает: «Ну хорошо, Хорсун – мудак. Так ведь и Минаков тоже мудак! Борис Георгиев – откровенный мудель. А уж какой мудак Первушин! Но Глеб Гусаков – просто феерический мудак! Господи, когда же это кончится?» Тут всё и кончилось.
***
Как-то раз Игорь Минаков вообразил себя трансформером. Напялил экзоскелет, нацепил шлем и пошёл по Партениту. Все к стенкам жмутся, робко раскланиваются. Минаков доволен, кивает милостиво. Тут навстречу Светлана Позднякова с пачкой рукописей под мышкой. Увидела Минакова, да как завизжит: Максим Хорсун! Максим Хорсун! И знаете что? Минаков не обиделся. А то бы как пить дать уехал в Симферополь.
***
Сидит как-то раз Борис Георгиев и пускает мыльные пузыри. На его счастье мимо проходили Гусаков с Веровым. Георгиев как дунет – и пузыри прямо Верову в лицо полетели. Расчихался тот, а Гусаков подумал: вот это и есть сила художественного слова! И вычеркнул Георгиева из списка мудаков.
***
Однажды Ант Скаландис повстречал Гарри Гаррисона. А потом испереживался весь: лишь бы Володихин с Прашкевичем не узнали. И до сих пор дрожит.
***
Антон Первушин очень любил космос, а Русанова терпеть не мог. Как увидит, сразу рычит: «У-у-у, мушкетёр хренов!» И кулаки так и чешутся. А Русанов ведёт себя адекватно: присядет, локти растопырит и «шаттл» на взлёте изображает. У Первушина сразу руки опускаются. Так больше ни разу в морду Русанову и не дал. А ведь хотел!
***
Собрались как-то Первушин, Хорсун и Минаков, да и начали спорить, кто лучше всех слово «Массаракш» выговаривает. До того доспорились, что стали в «Массаракш» играть. Один тихонько говорит: «массаракш!», другой уже погромче сказать должен, третий ещё громче, и так по кругу, по восходящей, пока все трое не начали орать на весь бульвар, словно резаные. Так и не решили, кто выиграл, голоса лишь сорвали. С тех пор, как вместе встречаются – молчат. Только листками записных книжек шур-шур-шур...
***
У Мерси Шелли всегда водились дети. Он их сам программировал и складывал в информационные биохранилища. Прознал об этом Хорсун и думает: дай-ка и я кого-нибудь запрограммирую, чтобы было с кем новый, 2048-й год отпраздновать. И стал вместо детей голотурий выращивать. Шелли на него за это обиделся и решил уехать в Симферополь, да только Хорсун вовремя спохватился и поехал в Симферополь сам. Вместе с голотуриями. Едет и думает: воздайте голотуриям голотуриево... В общем, 2048-й год они будут встречать каждый в своей компании.
***
Ант Скаландис страшно нервничал, что его могут неожиданно застукать Володихин с Прашкевичем. И решил на этот случай всегда носить панцирный экзоскелет. Идёт он по бульвару, а навстречу Наше Всё. Посмотрели они на Скаландиса в экзоскелете и промолвили: «А зачем нам два Хорсуна?» Понял тогда Скаландис, что не только у него бывают неприятности.
***
Однажды Гусаков, Первушин и Георгиев заспорили, у кого фантдопущение самое научное. Каждый кричит «моё!», шум, гам, жуть, в общем, котёл с протоплазмой. Решили вызвать дух Артура Кларка, чтобы рассудил по справедливости. Погасили свет, уселись за стол, положили на столешницу пальцы и давай камлать. Только начали, распахнулась дверь, вошёл Влад Русанов и удивлённо спросил: «А чего это вы здесь делаете?» Повисло неловкое молчание.
***
Дмитрий Скирюк ужасно завидовал Русанову. В основном из-за шляпы. В конце концов купил себе такую же, надел и начал вертеться перед зеркалом, повторяя на разные лады: «Де Скирюк... Де Скирюк...» Выглянул в окно, а во дворе уже Первушин стоит, дожидается. Скирюк шляпу подальше забросил и больше Русанову не завидовал.
***
Алекс Бор обожал предателей родины. Дома он развесил портреты самых гнусных иуд и каждый день заботливо стирал с них пыль. Процесс любования предателями доводил его до кондратия и требовал немедленного удовлетворения. Тогда Бор выбегал на улицу, отыскивал Хорсуна и нежно орал на него: «Наймит! Попаданец! НФ-извращенец! Голубая каска!» Последние два слова производили на Хорсуна такое жуткое впечатление, что он немедленно уезжал в Симферополь, а довольный Бор возвращался в свою портретную галерею. Но однажды Бор налетел на Первушина, переодетого Хорсуном. Думаю, вам уже ясно, что случилось потом. Лучше обойдёмся без подробностей.
***
У Мерси Шелли всегда водились дети. Перед сном он выстраивал их по росту и командовал: «На генетический код рассчитайсь!» Дети как начнут тарабанить по очереди: ААГТАГГЦАТТАГААЦЦТАГГАЦТАГААГ... Шелли слушает, ласково кивает головою и засыпает с блаженною улыбкою на устах.
***
Однажды Далия Трускиновская неслышно удалилась с конвента за новым сюжетом. Вначале никто и не заметил, а потом народ всполошился: где Далия? где Далия? Тогда Наше Всё благосклонно изрекли: «Куда пропала Далия? Кому она мешалия?» Скирюк так хохотал, что забыл выполнить поручение – выгулять почётную переходную собаку. С тех пор его фамилия сделалась переходной должностью.
***
Ант Скаландис обожал плавать по ночам. Однажды выскочил он на пляж, сбросил экзоскелет и ушёл в море. Тут проходили мимо Володихин с Прашкевичем под ручку. Володихин глянул на экзоскелет и говорит: «Видать, Хорсун купается». И пошли оба спокойно дальше. Скаландис из моря вылез, оделся и домой отправился. Вот что значит повезло!
***
Владимир Ларионов завидовал Нашему Всю, что они собственную водку делают. Особенно раздражала его фирменная наклейка со скромной надписью «Наша всёдка». Решил он тогда в пику Нашему Всю свой собственный напиток гнать – кактусовую текилу. Назвал её очень оригинально – «Ларионовка». Туристы потом удивлялись, куда пропали кактусы из санатория «Айвазовское»?
***
Юлия Андреева всё про всех знала, поэтому с ней никто не разговаривал – боялись. Как увидят Андрееву с записной книжкой в руках – сразу тикать! Скаландис в море ныряет, Первушин по своему обыкновению в окно выпрыгивает, Георгиев, хитрюга, среди мыльных пузырей прячется, а Наше Всё просто дверь на ключ запирают и табличку вывешивают: «Ушли в себя». Андреева решила тогда Русановым прикинуться, уж от него-то никто не бегает. Надела шляпу, очки, идёт по бульвару. И замечает, что встречные писатели тихонько в кулак хихикают. Что за притча такая? Тут подходит к ней Первушин и говорит: «Хорсун, не позорься, сними бронелифчик, а то ты в нём вылитая Юлия Андреева!»
***
Как-то раз решил Ярослав Веров отметить свой день рождения. Пригласил друзей, накрыл стол, ангажировал одалисок. Сидят, пьют, кайфуют. Как только тосты пошли, стал Веров мрачнее Магелланова облака. Что ни тост – так за Гусакова! Разозлился Веров, да и выгнал всех вон. Кроме дежурного скирюка – ему ещё собаку надо было выгуливать...
***
Увидел однажды Русанов бутылку «Ларионовки» с кактусом на этикетке и расплакался: «Бедный, бедный Ларионов! Что они с тобой сделали?» Тут открывается дверь и входит сам Ларионов, живой и здоровый. Русанов только отмахнулся. «Это, – говорит, – не настоящий. Настоящего должно быть четыре!». И в подтверждение своих слов допил текилу, после чего признал Ларионова.
***
Сидит на бульваре Далия Трускиновская и рукопись вычитывает. Тут мимо проходит дежурный скирюк, почётную переходную собаку выгуливает. Собака увидала рукопись, бросилась к Трускиновской, выхватила рукопись и бежать! Скирюк подобрал палку и помчался за собакой, чтобы рукопись отнять. А рукопись всё равно была не Трускиновской, а Нашего Вся. Трускиновская решила, что скирюк зря старается и трусцой припустила за ним, чтобы, значит, остановить и успокоить. Тут Юлия Андреева мимо идёт. Смотрит: писатели за собакой гонятся. Ну, думает, наконец-то что-то новое. Цапнула блокнот и помчалась следом. А блокнот вовсе не её был, а Мерси Шелли. Тот заорал «Эй, ты, молекула штопанная!», схватил первого попавшегося ребёнка в охапку и рванул за Андреевой. На этот раз Шелли крупно не повезло: ребёнок-то Яны Дубинянской оказался. Та тоже на бульваре сидела, письма полковнику писала. Смотрит – Шелли её ребёнка тащит. Дубинянская сразу письма за пазуху, бронелифчик в боевую готовность и за Шелли вприпрыжку. Увидела эти бега Анна Андриенко и подумала: «Вот несётся галерея живых классиков». Выхватила фотоаппарат из кобуры и сорвалась с места. Галопируют они друг за дружкой по Партениту, только пальмы гнутся. Собака к «Айвазовскому» – писатели за ней. Собака в корпус №1 – писатели двери сносят и за ней. Собака в зал заседаний – писатели вот-вот настигнут. Так в зал и вломились: собака с рукописью Нашего Вся в зубах, дежурный скирюк с палкой, Трускиновская трусцой, Андреева с блокнотом, Шелли с ребёнком, Дубинянская с письмами и Андриенко с фотоаппаратом.
И вот теперь становится ясно, каким образом участники фестиваля зарабатывают призы и получают награды.
Комментарии читателей: