Рыбалка начинается с детства.
С отца. Со старшего брата Бориса. С небольшой быстрой речушки наполненной гордыми пескарями, подставляющих свои темные спинки утренним лучикам восходящего солнца; молоди соревнующейся на отмелях с завихрениями течения; усталых и настороженных стаек усатых старожилов, прячущихся в тени берега; чарующих звуков перекатов воды через скользкие и горящих на солнце камушками. С дымящегося утром озера, укрытого зарослями непролазных ив и диким ором лягушек, разбуженных начинающимся днём.
А может ещё раньше? С головастиков, прячущихся в теплой и мутной воде от босой детворы. Или тритончиков, притаившихся в бочках с затхлой, дождевой водой. Может кому-то и не рыбалка, а ведь здорово! Особенно когда поймаешь. С высунутым изо рта языком. От удовольствия. Поймал же! Поймал! И неважно кого: кита или головастика. Поймал.
На рыбалку берут с условием молчать. И молчишь. Молчишь. Молчишь… Минут пять…
- А куда мы идем?
- А мне дашь половить?
- А как рыба узнает, что нужно пойматься? ...
И уже потом, уткнувшись в прохладу просыпающегося озерка, рассматривая утонувшие в росе штаны, хватая жадными глазами озерный дымок, восходящее солнце, прислушиваясь к нарастающему жужжанию одиноких комаров:
- А крючок острый?
- А зачем ты его шлёпнул?
- А ему не больно на крючке?
- А зачем ты на него плюнул? ...
Замолкаешь, увидев прямо перед глазами молчаливый кулак. Смотришь на шлёпнувший в воду поплавок, на круги по воде, на Бориса, тянущегося за удилищем, застывшего ожиданием. Молчишь или прогонит.
А когда клюнет, когда не сорвётся, когда наберётся вода в жестяное, подбитое ночной ржой лёгкое ведёрко и тебе разрешат взять в руки, пусть маленького, но живого, трепыхающегося всем своим рыбьим существом, сверкающим золотом карася. Сердце замирает. А когда его выпускаешь в ведро, а он дурашка в поисках своей стаи, обрадовавшись внезапной свободе, начинает на огромной скорости метаться по кругу. Внутри ведра. И через минуту убедившись, что это не его дом и возможности выбраться нет, затихает у жестяного дна. В молчаливой рыбьей обиде. Всё! Сердце готово вырваться из груди. Бьётся, бьётся, бьётся! А руки тянутся к нему, первому. Поиграть. Пусть рукава мокрые. Пусть! Добыча! Инстинкт охотника. Поиграть! А карась, сначала пытается убежать из детских рук, выскальзывает, буравит воду. По кругу. По кругу… А потом или устав, или начав хитрить, становится неподвижным. Замирает. Оживает на мгновение, бьет по поверхности воды хвостом, когда в ведре оказывается другой, третий…
А потом они собираются, вместе, уткнувшись в друг друга своими рыбьими мордами на дне ведра. О чём-то шепчутся и даже меняют цвет. Тускнеет золото.
Через какое-то время начинают нападать комары. Жужжа и молча. Кусая тихо и больно. Роса с ивы начинает осыпаться за шиворот, прокладывая дорогу холоду утра. Кричащие лягушки оглушают. Ноги замерзают до иголок в пальцах. Пойманные рыбки не радуют. Пальцы рук сводит от холода воды. Хочется домой и спать.
А дома, смотря на прыгающие, обезглавленные рыбьи тельца, плачешь и ревёшь. Борис смеётся. Мама утешает. Жалко. Обидно. На долго. Детство…
А жена на кухне жарит рыбу. Свежую. Но уже уснувшую. Такую и не ловил ни разу. Так, на Украине, в Твердомедово, карасиков, уклейку-верховодку, ну красноперку. Чудо с красными плавниками. С ладонь, а может и чуть больше. Один раз рака. На Ингульце. На камнях…
Твердомедово, это небольшой украинский поселок, расположенный на берегу Ингульца. Реке, украшенной склонившимися к воде ракитами, служащими причалами, привязанным к ним лодкам-плоскодонкам. Они извиваются, бьются бортом о камни, свалившиеся к воде, о берег, пытаясь удержать уходящую вдаль реку. Река, спокойная и глубокая мирно текущая летом, осенью, зимой, но взрывающаяся, бушующая, выходящая из берегов залпами лопающегося льда. Несколько километров весенней всё сметающей воды, несущейся по прямой, на поселок, останавливает рукотворная дамба, защищая людей. А дальше крутой поворот и известковые скалы, принимающие на себя всю мощь весны. Вода уходит дальше, к острову, к Великой Александровке, постепенно успокаиваясь и замирая. Оставляя каменистый пляж – излюбленное место рыбаков. Охотников на бычка. К слову там-то и случился казус – поймал рака на крючок. Бывает.
А один раз дамба не справилась. Зима была снежная. Даже очень. Хватило и на горки, и на санки, и на снежные крепости, и дома. С утра до ночи. А солнышко, словно решив поквитаться с зимой, начало не просто греть, а печь – плавить все зимние запасы. Сразу и быстро. Всё утро за дамбой что-то шумело и гудело. А в обед, отец не вытерпел и пошел посмотреть. Он взобрался на дамбу под оглушительный треск. А через минуту уже бежал бегом к дому, и за ним огромной стеной мчалась вода. Тогда дом затопило по самые окна. Скотину укрыли в колхозном сарае на горе, а сами нашли приют у Черновых, что жили на въезде в посёлок, на Центральной улице. Повыше. Потом пришли военные. Взорвали ГРЭС и вода ушла. О потопе напоминали только огромные лужи, наносы ила, ветви и стволы принесенных водой деревьев. Деревья в Херсонской степи ценились всегда. Батя, зацепив их веревкой, вытаскивал во двор по жирной, раскисшей земле. Вроде справлялся, а тут забежал домой, схватил топор:
- Пошли! Поможете!
И мы гуртом, по грязюке, за ним. К небольшой луже, в которой лежало бревно. Может с полметра, может больше – в детстве все деревья большие и огромные.
Дерево оказалось огромной рыбой. Мечтой местных рыболовов всех возрастов и опыта. Короп по-украински. По-русски, наверное, карп. Не знаю. До сих пор не знаю. Короп! Огромный. Занесло. Подняло и занесло. А выбраться не смог. А соседи приходили смотреть и завидовали.
А мамо жарила рыбу. Обваливала огромные куски в муке, клала их на шкворчащую и кидающуюся маслом сковороду, наполняя дом запахами горящего масла, рыбы и почему-то тины.
А как радовались этой рыбе, или то, чему им от неё осталось, наши собачки! Небольшая, грязно-лохматая Альфа и её сын, – высокий, рыжий и статный Тайфун. Соскучились за зиму по рыбе. За лето привыкли.
С первых дней лета, после переезда в поселок повадился ходить на рыбалку. Удочку смастерил из метровой квадратной палки, толстенной лески и огромного крючка. Место для рыбалки практически рядом – за дамбой, с лодки. Тайфун с Альфой сначала только встречали. Из вежливости, потому как рыбы не было. Но ловить хотелось. Очень. Как дед Косик, который к утру всегда был с уловом. Хорошим. Да и посмеивались надо мной. Очень хотелось доказать, что могу. Очень! И постепенно квадратное удилище заменило лёгкое и упругое, ивовое. Леска стала в разы тоньше, а крючок меньше. Клевать стало чаще, а со временем и ловиться. Но эта хитрая уклейка, которая хотела много есть, но совсем не хотела попадаться!..
Первую добычу – три уклейки сразу отдал собакам. Одну Тайфуну, а две Альфе. Потом было десять. Налил в тазик немного воды и выпустил уклеек. Пока ходил - съели. Так со временем рыбы становилось больше, как, впрочем, и воды в тазике. Уже и на рыбалку шёл в сопровождении собак. По тропинке. Гуськом. Впереди я, за мной Альфа и в конце Тайфун, лисий хвост. Сядут рядом на лодке и смотрят. Ждут добычу. Одну Альфе, вторую Тайфуну, третью в ведро. Из ведра не едят – знают, что потом выловят в тазике. Самое интересное было смотреть, когда в тазике оставалась одна или две рыбки, а воды много. И вот зверье засунет морды по уши в воду, пузыри пускают, зубами клацают – ловят. Интересно. А когда уехал учиться, так они каждое утро ходили на лодку и ловили вертихвосток- уклеек ныряя с лодки в воду и выхватывая желанную рыбку.
Мы эту рыбку не жарили - мелкая уж больно, а красноперок было мало. Да и сами красноперки то совсем не велики, это же не щука. Вот щука это было мечта! И в моей жизни она была. Весной, в речке Гремячья, в восемь лет. Тогда все мальчишки из стальной проволоки делали остроги и замирая в ледяной воде выжидали щук, идущих на нерест. Поговаривали, что кто-то даже вилкой ловил. Но я взял острогу брата. Тайком. И пошел на речку. Замерз. И воткнул острогу прямо себе в ногу. Рыбалка закончилась слезами, бинтами, ремнем и сдачей всех острог отцу.
А летом пасли коров. Всей семьей. Тогда почти у леса. Мы с братьями следили за скотом, а отец уходил в лес и всегда возвращался то с ведром грибов, то морошки, то черники. Всегда с уловом. Ночи были теплые и мы зачастую оставались с отцом в поле. Отец травы накосит, ляжешь на нее, одеялом укроешься и спишь до утра. А если дождь – то в лесу сделали огромный шалаш. Там и прятались. В поле у леса было озеро. В обед туда пригоняли коров на водопой. Попьют, попьют да отдыхать. А мы купаться! Ну как купаться? Они купаются, бегают, прыгают, в догонялки играют, а я на берегу – плавать то не умею. Затащили меня на середину – там помельче, постоял немного и на берег. А они прыгают и кричат, глину голубую взболтыхали, купаются. Им хорошо. А мне грустно. Сижу фигурки из глины леплю. Шарики катаю – в воду бросаю. А тут бумага повсплывала около берега телепается на волнах. Ногой хотел подцепить, вытащить. А она перевернулась, стала черной и вдруг показала зубастую пасть, после чего погрузилась в воду. Как заору:
- Крокодил!!!!
Братья посмеялись. И чтобы посмеяться еще больше, подошли к плавающей бумаге, решив меня попугать, взяли ее в руки. Но она выскользнула у них из рук. Теперь от испуга кричали они. Они выбежали из воды и позвали отца. Отец залез в воду, схватил двумя руками одну из бумаг, и выбросил ее на берег. Это оказалась огромная щука. Отец выкидывал щук на берег, а мы оттаскивали их в сторону. Больше тридцати. Это была самая удачная рыбалка в моей жизни.
Теперь у меня в машине лежит несколько удочек и чемодан с рыболовными снастями. Ждут, когда вместе с сыном мы пойдем на заросшее тиной озеро, бросать в квакающих лягушек камни, плевать на червя и молчать…
Может найдется и лес тот, и поле, и озеро…
Комментарии читателей: