из цикла «От ноля до десяти»

 

Carla Stern, перевод Маргарита Эсталрик.

 

    Звонок раздался в семь после очередной бессонной ночи: ”Ты можешь прибыть в послеоперационный блок в девять к концу обхода?”. Я выдавила из себя ”да”, потому что в этой работе, если слишком часто говорить “нет”, быстро останешься без предложений. В височной части головы давило, я чувствовала усталость- слишком много “амбиена” и “суматриптана”, но я подняла себя, чтобы сделать кофе и поторопиться.

    ПППН- палата пробуждения после наркоза или послеоперационный блок - это отделение, куда привозят пациентов сразу после хирургического зала. Медсестры накачивают их  лекарствами для снижения боли до уровня 3 или 4 по шкале интенсивности болевых ощущений. Когда больные приходят в себя и более-менее перестают гримасничать, транспорт развозит их обратно по палатам.

    Я попала в ПППН сразу после того, как ввезли пациента, молодого гватемальца лет двадцати с небольшим. Чтобы сориентироваться в ситуации, спросила медсестру, что там: поломанное запястье, плюс ушибы легких и синяки  на лице. Моя первая догадка была верной: несчастный случай на производстве. Будучи переводчиком с испанского, я довольно быстро сделала вывод, что ручной труд рано или поздно приводит к повреждению человеческого тела.

     Сестра легко похлопала его по лицу. Через какие-то мгновения он начал выходить из тумана анестезии.

- По шкале от ноля до десяти, каков ваш уровень боли?

 Трепет полуоткрытых глаз, кислородная маска. Слабый  шепот:”Уже оперировали?”

-Да, вы приходите в себя. Как бы вы оценили свою боль?

Пауза.

- Какое число вы бы дали вашей боли? “Ноль” означает “нисколько”, а “десять”- самая сильная боль, которую можно представить.

- Восемь.

- О'кей. Я дам вам болеутоляющего.

-У меня рука онемела. И ребро болит вот здесь.

- Вам сделали блокаду, поэтому онемение нормально. На легких ушиб, поэтому болит.

- А-а. Операция закончилась?

    Общий наркоз проделывает разные трюки с мозгом; просыпаясь после операции, пациенты часто повторяют этот вопрос, иногда по двадцать и более раз. Медсестры знают и ожидают такую реакцию; я никогда не видела, чтобы кто-то  выказывал нетерпение или раздражался.

   - Да, вы приходите в себя. Операция закончилась.

    Пациент посмотрел на меня, изо всех сил пытаясь сосредоточить  взгляд сквозь туман наркоза.

    Он спросил: ”Вы говорите по-испански?”

    Я слегка улыбнулась. Я переводила с момента его выхода из наркоза; возможно он осознал это только сейчас.

- Да. Меня зовут Карина. Я ваш переводчик.

- А-а. Вы откуда?

- Чикаго. Вы знаете?

- Нет.

 

    В соответствии с нашим этическим кодексом переводчика разговор становился  уже слишком личным. “Но сестра занята заполнением медицинских отчетов”,- размышляла я. Была суббота,  место было незанятым, и пациент хотел говорить. Я была не против выслушать его историю.

- Я из Гватемалы.

- Ясно. Я вижу все больше и больше гватемальцев в клинике.

- Там ужасно. На меня трижды нападали около дома, в Гватемала Сити. Нет, четыре раза.

 Грабили, угрожая ножом. Я не хотел там больше оставаться.

 - Я читала о детях, которые прибывают сюда из Центральной Америки одни. Не знаю, как они это делают. Возможно, ищут своих родителей.

- Или просто бегут, потому что жизнь там так плоха. Некоторые еще ищут родителей.

     Медсестра склонилась над ним:”Как бы вы оценили свою боль сейчас?”

- Рука болит. И ребра. Вот здесь.

- Какое число вы бы дали боли?

 - Э...Семь.

 -О'кей. Я дам еще болеутоляющего. Могу также убрать кислородную маску с лица, если хотите.

     Когда сестра убрала маску, я смогла рассмотреть его лицо. У него была гладкая темная кожа и индейские черты лица; если здесь и была испанская кровь,  то где-то у очень далеких предков. Видя как он молод, я решила перейти на менее официальное  “ты” вместо “вы”, которое использовала. Я наверняка старше его родителей  и такие формальности затрудняют общение.

- Мой отец жил в Каролине. Он уехал, когда мне было двенадцать. Я не хотел, чтобы он уезжал, но пришлось. Он должен был высылать деньги, чтобы мы могли жить. Его не было 4 года. Сейчас он вернулся в Гватемалу, а я уехал. Родители не хотели этого, но понимали. Я уехал четыре года назад.

- А как пересекать Мексику? Я слышала, что очень тяжело.

- Очень. Я два года провел в Мехико Сити.

- Ах! Это огромный город. Думаю, я не смогла бы там жить.

- Я работал в ресторане.

    Мне всегда было интересно, что заставляет людей принимать радикальные решения. Без упрека, я спросила его: ”Почему ты там не остался?”

- В Мексике столько дискриминации против гватемальцев. Они тебя хватают, требуют документы, отвозят в полицию, сажают в тюрьму и даже бьют.

- В Мексике тоже есть иммиграционная полиция?

- Да. Они не любят приезжих из Центральной Америки.

- А как пересекать границу с США?

- Ужасно. Я был с женой. Мы потерялись в пустыне.

- Вы платили койоту?

 - Да. Он бросил нас, и мы не знали где. Мы шли тринадцать дней без еды.

- Тринадцать? Не три?

- Тринадцать. Мы пили воду из коровьих водоемов. Оба были очень больны. У меня был жар, и я чуть не умер. Не мог дальше идти. Но я думал:”Что будет с женой?” и старался не умереть. Мы добрались до места в Мак-Аллене в Техасе. Там нам давали по кусочку пиццы и содовую каждый день в 6 вечера. Надо было ждать до 6 вечера следующего дня, чтобы получить еще кусок  пиццы. Это все, что мы ели. Мы жили там месяц.

- Потом вы попали в Айдахо?

 

- Нет, мы провели четыре месяца в Лос-Анджелесе. Мне не понравилось. Там как в Гватемале. Не чувствуешь себя в безопасности на улице. У моей жены двоюродный брат в Колдуэлле. Он говорил: ”Приезжайте, у нас спокойно и есть работа”. Мы и поехали. Мы были в Айдахо два года. Я работал на стройке.

    Он замолчал, а я рефлексивно посмотрела на часы. Что бы я ни планировала на это утро, сейчас казалось неважным.

 - Мы строили дома в Миддлтоне не так давно. Я стоял на крыше, глядя на небо и поля над долиной. Я начал думать о том, что с нами случилось тогда, в пустыне, и мне стало очень грустно. Хотелось плакать.

    Мне пришло в голову, что возможно он страдает от ПТСР*. Я захотела объяснить ему это, но остановила себя. Даже если мой любительский диагноз верен, что бы он стал делать с этой информацией? Может быть, он столкнулся с этой проблемой сейчас, в послеоперационном блоке.

 Я сменила тему.

- То есть, это несчастный случай на производстве?

- Да. Я стоял на стремянке, пытаясь вытащить гвоздь молотком. Он все не хотел выходить, и я потерял равновесие и упал.

- Ты терял сознание?

- Нет, никогда. Ты знаешь, как на этих мобильных можно делать фото больше или меньше? Вот на что это было похоже. Я видел, как вещи приближались ко мне, а потом удалялись. Я был так испуган, боль была ужасной. - Он помолчал. - Я действительно неудачник. Это третий несчастный случай на работе с января. В прошлый раз я проколол коленку пневматическим молотком.

- А как же с нормами безопасности? Вы носите каски на работе?

- Да, каски, очки. Но работа на стройке ужасна, если у тебя плохое равновесие.

      Медсестра ввела данные в компьютер; сейчас она подошла, чтобы проверить больного. Он был гораздо более оживленным, но болевой уровень оставался прежним. Она дала ему еще лекарств и сказала, что собирается вызвать транспорт и вскоре его увезут обратно в палату.

- Я хочу учить английский, но нету времени. Я здесь уже два года и не говорю. Знаю, что это плохо. Хочу учить, чтобы найти работу получше. Я знаю, что всегда буду в ловушке этих плохих работ, если не выучу английский, но я работаю с 6 утра до 8 вечера каждый день.

-Да, возможно ты прав. Будет лучше изучить английский. Думаю, ты смог бы его выучить довольно быстро.

Он пристально смотрел перед собой. Я хотела его подбодрить, сказать, что верю в него, но промолчала.

- Я потерял передний зуб, когда был маленьким. Сказали,  не хватало кальция или что-то вроде того. - Он широко открыл рот в улыбке, чтобы показать мне. На месте переднего зуба зиял просвет. Он продолжил -Я хочу новый передний зуб, но это очень дорого. Когда я найду работу получше со страховкой, пойду к дантисту. Я стесняюсь улыбаться. Это так некрасиво.

- Нет, это не так уж и некрасиво.

Мое возражение звучало слабо по моему представлению, но я думала именно так.

    Приехала каталка, чтобы увезти его в палату. Мне было любопытно посмотреть на его жену теперь, когда я знала, что ей пришлось пережить, чтобы добраться сюда.

 

  * -  посттравматическое стрессовое расстройство

 

 

Она ждала его в палате, вещи разбросаны по блеклому дивану. Невысокая и хрупкая, длинные темные волосы завязаны в пучок, она выглядела не старше подростка.

    Я сказала ей, что я переводчик и что была с ее мужем  во время пробуждения после наркоза. Я спросила, как ее зовут. “Элен”,- мягко ответила она. Подвинувшись, чтобы пропустить каталку к кровати, я увидела имя “Элен” на белой доске, возле расписания приема лекарств и слов  “боль=dolor”. Рядом с именем был номер ее мобильного телефона и слово “подруга”. Я помнила, что он назвал ее женой не один раз и удивилась, вспомнив, как другие пациенты неохотно признавали или стеснялись объявлять свой семейный статус.

Для меня это значения не имело; я была просто рада видеть ее готовность и желание помочь ему. Он в этом нуждался.

    Каталку увезли, а я осталась, чтобы  попрощаться. Я была с пациентом ровно 60 минут, но за это время  эмоционально привязалась к его будущему.  “Знаю, ты возможно не захочешь слышать это прямо сейчас”, - рискнула я,-”но тебе повезло. Ты не повредил голову. Я видела такие травмы головы - люди падают с лестниц, крыш, строительных лесов. Такие же рабочие на стройках, как ты. Мозг не восстанавливается. У тебя лучше: ты только сломал запястье и побил немного тело. А если бы у тебя была травма головы, ты бы уже никогда не был прежним.”

    Может быть, я преувеличиваю; в любом случае, я не врач и не специалист, и не мне судить. Но я ненавидела идею увидеть его снова, в послеоперационном блоке, субботним утром.

 

 

 

 

 

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: