Молчаливо ждали у преддверья,

Только ангел шевельнул крылами,

И посыпались из рая перья

Легкими, сквозными облаками.

Николай Гумилев, «Рассвет»

 

Мона сидит за столом, откинувшись на спинку стула. У нее болит сердце. Вроде бы уже и не болит, так, тянет руку, плечо, шею, кружится голова, немного тошнит. Нехорошие симптомы.

– Ну что Вы, Мона, решили? Берете такси? А что же делать с Вашей машиной? – Николас смотрит на Мону, в его глазах недовольство ситуацией, он ощущает это, как некое неудобное положение: надо бы помочь, но неохота далеко ехать. А ехать и правда далеко – ее дом от офиса примерно в часе езды на машине, это при хорошем раскладе, если нет пробок. А потом возвращаться на метро, так воскресенье это может занять и все полтора-два часа.  Тратить на Мону три часа своего времени ему неохота. И никому из сотрудников неохота; все позабивались по углам, сидят тихо как мышки.

– У меня нет наличных на такси, – говорит Мона, – займите мне денег, долларов сто.

Опять она ставит нас в неудобное положение, читается на лицах. Занять бы можно, да вдруг умрет и не отдаст? Наконец одна из женщин не выдерживает, достает кошелек и протягивает сто долларов: берите, Мона, отдадите когда сможете. Мона благодарит, достает чековую книжку и выписывает ей чек на всю сумму. На лицах сотрудников читается неловкость – оказывается, она сразу рассчиталась, можно было бы и занять. Что же она не уходит?

– Ну что же Вы, Мона, решили?

У Моны выбор решений небольшой – оставить машину здесь, отдать ключи и уехать на такси, сразу в госпиталь, в отделение Скорой Помощи. А потом, если положат на лечение, ломать голову, как перегнать машину к дому.  Если, конечно, ее не утащат на государственную стоянку, и надо будет заплатить приличные деньги, чтобы ее забрать. Второй вариант – сесть за руль и потихоньку пилить домой. Доеду, думает Мона, а станет плохо – встану на обочину хайвэя. Полиция нарисуется через пару минут и все за меня порешает: и Скорую вызовет, и машину на стоянку отправит. Даже дешевле будет – за такси платить не надо, и стоянка окажется ближе к дому. Да и неохота ложиться в местный госпиталь. Район, где живет Мона, обслуживает Колумбийский Пресвитерианский госпиталь, один из лучших в городе, да и в стране, пожалуй, так что надо тянуть туда.

– Я, пожалуй, поеду, дотяну как-нибудь. – Мона прощается и уходит.

* * *

– My name is Imelda Santos, I need help, – сказал женский голос за занавеской.

Никто не откликнулся. На кровати за занавеской женщина, и она одна здесь. Никого возле нее не слышно. Судя по имени, латинос. Говорит по-английски, значит, сама справится. Как же здесь холодно, господи! Одеяла нет, только простыня и тонкое пикейное покрывало, кондиционер работает на полную мощность. Наброшу сверху куртку, вот так, теперь теплее. 

Я в Emergency Room  Колумбийского госпиталя. Зона, в которую меня поместили – это большая комната, у входа в которую стоит увесистый черный полицейский. Комната по периметру разгорожена тяжелыми шторами на множество отсеков. В каждом отсеке –  одна или две высокие механизированные кровати, мониторы на стойках со свисающими пучками проводов. На кроватях лежат больные, рядом с некоторыми из них сидят родственники. Шторы отодвинуты так, что всех больных видно. Горит яркий свет, работает кондиционер. Очень холодно. Посреди комнаты двойное кольцо из столов и шкафов, огороженное высокой круглой стойкой. Это врачебный пост. Во внешнем кольце постоянно движутся медсестры, технический персонал. Берут и возвращают карты назначений, коллекционируют баночки с мочой и пробирки с кровью на длинных штативах, потом куда-то все это уносят. Прямо передо мной, через проход, стойка размыкается, видно внутреннее кольцо – компьютеры, за ними сидят врачи-резиденты; на столах – стопки бумаг, папки, бумажные стаканы с кофе. Посредине стоит Врач, среднего роста и средних лет худощавый мужчина в маленьких очках, с небольшой бородкой.  Он громко, не боясь никого обеспокоить, говорит со своими резидентами:

– Я работал одно время в Бруклине, еще когда сам был резидентом, и должен вам сказать, что русские всегда, всеми силами стараются избежать помещения в госпиталь. Почему-то они боятся госпиталей. Ни с кем нет таких проблем, как с русскими. Вот и эта пациентка – еле ее уговорил.

Я бы не согласилась остаться, мне уже лучше, а стресс-тест можно сделать и в другой день, да моя страховка не оплатит пребывание здесь, если меня не положат в отделение.

Ко мне в отсек заходит важная черная женщина со спиральным облаком волос на голове, в синей госпитальной униформе с широкими короткими рукавами-крылышками поверх свитера, тащит за собой монитор на колесиках. Вставляет мне в рот одноразовый градусник, присоединяет его к монитору на длинном проводе, держит, пока не запищит – измерение закончено. Вынимает градусник из моего рта, бросает в урну, записывает температуру в карту, потом измеряет давление, пульс, также все записывает. За занавеской раздается тихий стон, плач, потом: 

– My name is Imelda Santos I need help.

– Почему к ней никто не подходит? – спрашиваю я. – Она все время просит помощи и плачет, а к ней никто не подходит.

– Это процесс, – отвечает Черный Ангел, строго заглядывая мне в глаза – подойдут. Она очень старая, бедро сломала. Болит, конечно, так ей уже дали обезболивающее. Я позже еще зайду, кровь взять. Как Вас зовут?

– Меня зовут Мона.

– Красивое имя. – Черный Ангел выходит из моего отсека, отдергивает занавеску.

Теперь меня видно как на ладони.

Я встаю, прикрываю занавеску до половины, выключаю свет, ложусь и пытаюсь уснуть. Из-за занавески раздается:

– My name is Imelda Santos I need help.

Я слышу, как Черный Ангел, та же, что только что была у меня, произносит усталым голосом:

– Дорогая моя, что же я могу для Вас сделать? Я ведь уже дала Вам обезболивающее. Больше не могу, без врача нельзя, я потеряю работу.

Имельда Сантос что-то быстро-быстро говорит по-испански, длинную страстную тираду выдает, строчит как на швейной машинке.

– Я не говорю по-испански, - отвечает Черный Ангел, - и я не могу дать еще одну таблетку, я уже объяснила почему. Птичка моя, постарайтесь не двигаться, лежите спокойно, и таблетки скоро подействуют, вот увидите. А утром Вас возьмут наверх, в отделение, и сделают операцию, поставят новый сустав, и совсем скоро, радость моя, Вы будете ходить. Откройте рот. Нет, не надо разговаривать, просто откройте рот. Мне надо измерить температуру. Ничего не понимает. Что же мне с ней делать? А-а-а-а-а! Откройте рот, нет, не надо кусать градусник. Спокойно, вот так. Теперь давление, ну все, пока, дорогая.

* * *

– Отцепите меня от монитора, пожалуйста, мне нужно в туалет, - просит Мона пробегающую мимо темноликую медсестру.

Пролетающий Мимо Ангел подходит, молча запускает руку ей в вырез рубашки, отстегивает датчики один за другим.

– Зачем Вы их все отцепляете, потом же снова прицеплять придется. – Мона отводит руку медсестры и садится на постели. – Вот, смотрите, все провода от меня сходятся на эту колодочку. Так Вы отключите колодочку, и все, я смогу идти. А потом опять колодочку включите, и всего делов.

Пролетающий Мимо Ангел молча прицепляет датчики обратно, отключает колодку и подает ее Моне. Потом усмехается и говорит:

– С этим монитором смешная штука – у нас нет в этой зоне центрального монитора, так что Врач не знает, что с Вами тут происходит. Я иногда посмотрю на экран, когда мимо лечу, и все, поэтому и шторы отдергиваем, ну и если замечу что, так позову Врача. Ерунда, в общем. Так вы потом сами подключитесь, правильно? Работы полно, я полетела.

* * *

Появляется новая медсестра, маленькая, худенькая белая женщина в белой униформе. Белый Ангел. Зашла, включила свет, отдернула занавеску и на одной интонации сказала по-русски:

– Здравствуйте. Как дела. Хорошо.

– Do you speak Russian? – смеется Мона.

–  No, just picked up a few words from the patients, – отвечает Белый Ангел. – There used to be a lot of Russians, and all of a sudden, they all disappeared. You, Russians, are seasonal. Where are you going for a winter? (Нет, всего лишь усвоила несколько слов от пациентов. Раньще здесь было много русских, а сейчас они все куда-то делись. Вы, русские, как сезонные (птицы). Куда вы деваетесь на зиму?)

– South. We’re going south, (Юг. Мы перебираемся к югу.) – улыбается Мона.

– To Florida? (Во Флориду?) – округляет глаза Белый Ангел.

– Это только фигура речи. Шутка такая, – объясняет Мона. – На самом деле я не знаю, куда деваются русские.  Уходят из этого района, верно.

– Вам нужно принять аспирин. Вот, эти таблетки надо разжевать, это жевательный аспирин, – Белый Ангел выдавливает из пластинки на ладошку Моны четыре беленьких таблетки.

– А почему четыре? – Спрашивает Мона.

– Нужна таблетка 320 мг, а у нас нет, – говорит Белый Ангел. – Есть вот только бэби-аспирин, 81 мг, поэтому четыре.

– Ладно, бэби так бэби, – Мона начинает жевать таблетки. Невероятная горечь стягивает ей рот. – Это не аспирин, – говорит Мона,– что это Вы мне дали? Горечь какая!

Белый Ангел смотрит на фольговую пластинку и восклицает:

– О господи, это же плавикс!

Мона выплевывает, что осталось во рту, на пол. Хватает бутылку с водой, полощет рот, выплевывает в поданный лоток. Белый Ангел, остолбенело глядя на пластинку, твердит:

– Они совершенно одинаковые на вид, вот я и перепутала. Они в одном лотке лежат, и на вид совсем одинаковые, вот я и...

– Идите, скажите Врачу, что произошло. По крайней мере, если я сегодня помру, он будет знать от чего, – велит ей Мона.

Белый Ангел потерянно смотрит на Мону, поворачивается и бредет к Врачу; говорит с ним, он безучастно слушает, потом кивает.

Мона подождала, прошло еще несколько минут; да нет, никто не придет. Ну черт с ними. Она встала, выключила свет, задернула занавеску, легла, закуталась. Надо попытаться уснуть.

* * *

– My name is Imelda Santos I need help, – заплакала, завозилась старуха за занавеской.

Мона встала, перенесла постель на свободную кровать через проход, легла, укуталась с головой, закрыла глаза:

– Спать, спать, спи давай. – На какое-то время она, видимо, задремала, и проснулась оттого, что кто-то тянул ее за руку. Она открыла глаза: в полумраке над ней стояла другая медсестра, Другой Черный Ангел.

– Чего надо? – спросила Мона.

– Надо взять кровь на инфарктные энзимы. Сейчас и потом еще два раза, через каждые четыре часа. Из какой руки лучше?

–  Из любой. – Мона села на постели, протянула правую руку, Другой Черный Ангел ловко ввела иглу, натянула четыре пробирки темной, крови, поставила канюлю, завернула клапан и приклеила к руке прозрачным пластырем, все за одну минуту.

– Ну вот, теперь руку в локте не согнешь, – подумала Мона. – Может, заставить ее переставить канюлю на кисть? Да ладно, пусть уже идет, может быть, усну снова?

Она легла, завернулась в одеяло, в куртку. Рядом, за занавеской, быстро, наперебой заговорили по-испански. Мона прислушалась – говорили на два голоса, и это не старуха. Голоса молодые, значит, к старухе пришли родственники. Ну все, хана, теперь не поспишь. Они будут разговаривать non-stop, такое их латинское дело. Она посмотрела на часы: половина третьего, господи, как далеко тянуть до утра.

* * *

Мона очнулась от обморочной дремы. Холодно здесь, как в сугробе! За занавеской непрерывно говорили по-испански на два голоса, мужской и женский. Чем латинос замечательны – у них огромные дружные семьи, и они не бросают своих в беде, всегда приходят, дежурят круглосуточно, сменяя друг друга на бессонной вахте. Вот только говорят они так много... И о чем они говорят часами?  Наверное, обсуждают свою бесчисленную родню, семейные праздники и вечеринки, кто с кем, куда и почему... Старуха перестала возиться, лекарство подействовало и она уснула. А может быть, умерла? Эти говоруны и не заметят, что она уже не дышит. Ах, перестань, это ты от раздражения, зависти, от холода и страха так думаешь. Все они заметят и позовут врача, если надо.  Спать они вот больше не дадут, это да. А до утра еще далеко. Сколько там на часах? Половина четвертого? Да они стоят, наверное, эти часы! Опять Черный Ангел тащится, везет за собой телегу. Нет, не ко мне, прошла мимо. К Имельде зашла.

– Мне  нужно сменить Вам памперс, птичка моя, – сказала Черный Ангел. – Просыпайтесь. А вы кто такие, молодые люди?

– Я ее племянница, а это мой бой-френд, – ответил женский голос. – Мы с Имельдой, присматриваем за ней. Я на работе была, не могла раньше. Мы Вам не помешаем.

– My name is Imelda Santos I need help, – доложила старуха.

– Я для этого и пришла, дорогая. Переведите ей, – сказала Черный Ангел.

– Мы ей говорили, но она сейчас плохо понимает, на каком языке ни говори, – сказала племянница. – Ночь, она устала, лекарства, боль. Утром я ей все расскажу.

– Вы можете выйти, господин, - сказала Черный Ангел, - Вам не обязательно здесь быть сейчас.

– Ничего, я тут посижу, - ответил мужской голос, - посмотрю, как это делается.

– Как хотите, - сказала Черный Ангел, - проснулась, дорогая? Будет немного неудобно, но надо потерпеть.

Племянница затараторила по-испански, старуха что-то простонала в ответ, и потом стонала непрерывно в течение всей процедуры, пока медсестра снимала старый памперс, протирала ее гигиеническими подтирками и одевала новый. Наконец процедура закончилась, и Черный Ангел, пообещав вернуться с новой порцией обезболивающего, укатилась вместе со своей телегой.

* * *

Ночь, лекарства, боль. Здесь всегда ночь. Это отделение находится в подвале, здесь постоянно  горит свет, и нет окон. К утру обещают растащить нас по палатам; ночью не хватает транспортировщиков, рабочих, которые возят пациентов в креслах и на каталках. Ходить самим не полагается, вот и ждем, маемся здесь в холодном аду с испанским аккомпанементом. Как они узнают, что утро уже наступило? Смотрят на часы?

К утру кто-нибудь умрет? Это могу быть я, или Имельда Сантос, или бой-френд ее племянницы, или даже сам Врач.  Все может случиться. Г-ди, не оставь нас милостью своей, дай нам дожить до утра. Пусть эта ночь закончится благополучно, здесь и так достаточно холодно. Мы тебе пригодимся еще. Бой-френд женится на Племяннице, и они родят Маленькую Католичку. Имельда Сантос приготовит хороший обед, стоя на титановом суставе, Врач расскажет резидентам старую историю о странных русских пациентах, а я напишу новый рассказ. Или два. Милостью твоей, Г-ди. Утром придет транспортировщик с желтой тетрадкой в руках, прочтет мое имя с неправильным ударением, удивится: «Русская? », усадит меня в кресло, завернет в одеяло и повезет длинными коридорами в другое здание. Через стеклянную стену перехода, висящего на высоте восьмого этажа, я увижу ясное утро, совсем новое, свежеумытое ночным дождем, белый пароход на серо-синей реке, высокий противоположный темно-зеленый берег. Уже скоро, еще пару часов потерпеть.

– My name is Imelda Santos I need help, - закричала старуха за занавеской.

Комментарии читателей: