Г.М.
Слышишь, какая-то печаль разлита в воздухе.
В комнату проник тревожный закатный свет.
Входит мир в ту же воду, и нет
ни мира, ни разума в его блистательном облике.
Большая зима, вздыхая, к плечам моим клонится,
гладит ладонью серебряный горький снег.
Ветер над полем открытым берет разбег,
и грустно скрипит кленовых макушек звонница.
Хрупкий китайский фарфор человечьей судьбы
имеет молочный оттенок беды на просвет,
и солнце уходит в себя, как анахорет,
и вяжет ночь последних лучей снопы.
Слышишь, какая печаль разлита в воздухе,
мой самый последний, трепетный человек.
Молитва
Нарисуй меня на бумаге
карандашом простым,
и пусть я буду не больше,
чем линия неровная,
чем лист осенний на воде,
чем нота, взятая
в нижнем регистре,
пусть я буду на острие
мирозданья, на острие
высокого смысла,
возникающем
в случайном повороте головы,
во взгляде первом,
во взгляде прощальном,
в книге с оборванным
концом,
в джазе,
в капле,
в ветре,
в жажде,
возьми меня за руку и веди,
дай угадывать Твои шаги,
разреши
быть не больше,
чем цветок голубой,
взошедший в
рыжей трепетной глуши,
чем дыхание теплое
поезда метро,
чем пепел, гаснущий
земли не коснувшись,
позволь мне однажды
проснуться
пустой,
смертной и простой,
и пусть во мне не будет
ничего своего,
и голос мой будет
только
Слово Твое
и Голос
Твой.
***
Послушай, послушай - ты вытоптал вкруг траву
на белой ладони тебе отмежеванного поля -
но мерно качают косами длинные стебли
и желтая соль зверобоя
вскипает у края твоей земли -
там, послушай, растет твоя смерть
у теплых стволов рыжеватой
сосновой толпы.
И была твоя жизнь в дому
окнами к морю,
а за спиной твоей был
большой корабельный лес,
и был этот крест, который
ты вечно таскал с собою,
и была эта страсть -
жаждать Правды и ждать
неслыханную благую весть.
Послушай, послушай, ты вытоптал эту траву,
она не взойдет, не затянет земные раны,
ты натянешь холст на гнилую старую раму,
засветишь свечу и сядешь ждать, когда будущее придет,
но время свернет с дороги
и пойдет по кругу,
по вытоптанному кругу в белобрысой траве -
входит промерзший Най-Турс и не протягивает руку,
отводит взгляд та,
что искала правду в тебе,
и вот ты теперь очерчен -
сорока-ворона варила,
варила черную кашу, кормила тебя сполна -
полно, душа, тревожить себя,
не было тебя краше,
брела жизнь по кругу,
по кругу,
да и вышла
вся.
***
И вот ты поверишь.
И вера будет проста,
как черная бусина
винограда во рту,
и солнце морозное
раздвинет границы
"нет" и "да",
и меж ними узришь ты
сияющую пустоту,
и, нащупав в кармане
последний жетон
на метро,
как самый главный подарок
твоей своенравной судьбы,
ты улыбнешься счастью
собственного зеро,
и снег будет бел
откровенно,
как первый ты,
как самое лучшее,
что было в тебе
испокон,
и ты отречешься
от блага
не приходящей весны,
и в синем окрике неба,
где-то в начале восьми,
ты угадаешь профиль
и выйдешь
вон.
***
Я смотрю на Вас, как в окно,
за которым - поле снежное,
гаражи, тополя,
тени фиолетовые,
желтый дом на линии горизонта
и Бог над ним.
А у Вас оказались такие
голубые глаза,
такие мучительно голубые,
что нельзя и слова
вымолвить,
и объяснить ничего
нельзя.
Нынче выдалось такое
ясное, морозное утро,
и так красиво это поле
за окном,
и какая-то огромная,
важная правда
заключена в том,
как падает луч света
на деревянный пол,
в том,
как складывается
в медленный жест
Ваша красивая рука,
и улыбка теплится в уголках,
и кто-то ставит
старую пластинку
за стеной.
***
В сахарном трепете,
каким был красивым морозный лес
в день моего отлета -
в бумагу папирусную тумана
обернутый,
белый и пустой -
межстрочьем вписанный
в графитовый уличный текст,
обетом молчанья,
как инеем,
тронутый,
райский, священный,
не понятый,
и луч,
измеряющий комнату,
и время,
как зима,
уходящее
понемножку,
и наклейка старая
на вытертом чемодане,
и в памяти голос
мамин -
присесть
не забудь
на дорожку.
***
Здравствуйте, здравствуйте,
мой голубоглазый трепетный человек.
Письмо мое с высокой мансарды
на пятом этаже в городе
остроконечных крыш
и тишины
низкого неба,
и голубей,
гуляющих по кромке
красных кирпичных труб.
Здравствуйте, здравствуйте,
друг мой единственный -
- едва не срывается с губ, -
письмо мое привезет
старый пустой лифт
к Вам на последний этаж
на окраине
заснеженной страны,
двери отроет и
построит недоуменно,
не зная, как и спросить -
здравствуйте,
послушайте,
бывало ли у Вас так,
что жизнь прошла зря,
и не осталось в ней
ни любви,
ни жизни -
и теперь
жить-то - как?..
***
Ветер, который вздохнет,
чтобы открыть мое окно в Кельн,
высушит горечь влажную на моей щеке
и тронет дрожащую рассвета ладонь,
и над рыжими крышами понесет
страшную тайну мою -
я думала,
я верила, что умру
в ту ночь, когда в последний раз
держала тебя за руку,
когда твое тепло,
как тепло земли,
берегла,
и первый розовый цвет
вишневых веток нагих
вскипал
под нашим балконом,
и, немая от счастья,
я пробовала
на вкус
зеленое, круглое
ich liebe dich,
и таяла,
как под солнцем
на мостовой
вода,
но ночь,
которая не должна была
пройти -
прошла,
и - боже правый! -
я
осталась
жива.
***
Рижский чемодан потертый,
с газеткой на дне -
воскресенье
июля двадцатого числа
года 86-го.
Я возьму с собой мишку
с оторванной лапой,
зайца промокшего
и кота
с бумажными глазами,
с усами
из лески,
смешного
такого...
Все резервы - в дело,
Горбачев и Тернер,
презент Мали,
декларация о
дальнейшей дружбе
и любви,
памятник
Саманте Смит,
редкий случай
в городке
Кокси-Уик,
на берегах Потомака
сходка,
чудесная ленинская
на Алтае находка,
пыль болезненная
старых слов -
дружба, детство,
любовь.
Днем включи
вторую программу:
мультфильм в одиннадцать
тридцать
и "Лесная радиогазета"
в три ноль-ноль.
Нам уже не остановиться,
не стыдись утирать
с лица соль,
я соберу свои вещи
и тоже заплачу,
следи за наклоном букв
в прописи,
не обижай маленьких,
не подходи
к этой пропасти,
для коллекционеров
пластинок
не пропусти передачу.
"Падает снег на пляж,
и кружатся
листья..."
Собери игрушки,
перед сном
не забудь
умыться.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »