- Послушай   Дмитрий Семенович! – обратился ко мне наш предводитель, уж если кому и рассказывать о Канске,  то   тебе – канскому жителю.  Выручай! Раз тамошний, - так  тебе и слово молвить.  

- Ну что ж канские страхи и мне знакомы, и если уж о ямщике замороженном слышали, то моя история вровень станет. Может ране того произошла, да пожалуй еще в то времечко, в которое Канск еще городом не числился, разве деревенькой, да и то не из самых великих. Его тогда еще острогом прозывали вроде как в память о былом, но острогом он тогда уже не был, к совсем другому виду сводился. На окраине того селения в маленьком кривобоком домике жила старушка с двумя детьми.   История эта как раз началась  зимой на исходе года 1815 как раз по окончании войны с Наполеоном, наше войско из Парижа возверталось. Был канун рождества, но праздновать семье было не на что. Старушка утомленная дневными трудами уснула, дети вначале затихли на полатях, а потом заговорили:

- Ах, Фенечка, ах душечка, расскажи сказку, ту самую страшную, о замершем путнике. 

- Да разве можно Петруша, ведь  бабушка не позволяла, на ночь такое  сказывать и вовсе грешно.

- Ах полно, полно душенька, ты тихинько расскажи, лишь чтобы котик Пушистик, да я слышали. – Пушистик после этих слов блаженно замурлыкал, словно и впрямь понял, что о нем речь.

- Спи Петруша, нельзя такое на ночь, ночи нынче не добрые, страшными и сумрачными прозываются  накануне Рождества Христова, нечистая сила в эти дни верх берет, по земле бродит, а ты о том печешься, чтоб  говорилось о ней, не гимны ли петь надобно.

- Ах, Фенечка, ты доселе сказывала. Не из пужливых я. Не оробел   впервой,   и бог даст, сейчас не оробею.

- Ай ли не оробеешь? Слышишь, как вьюга за окном постанывает, как ветки старых стрелецких садов о крышу худую бьют. Во двор то страшно выйти, все чудится, что мертвецы из своих гробов выбрались и завывают и тоской гложут христианскую душу. Вон мельтешит, хлопочет,  так и мниться, что из темноты тот мертвец выскочит и закружит, заледенит окаянный. Спи, сил набирайся дитятко, кому говорю! Неслух ты этакий!

- Но Фенечка, я спать не могу, ночи такие длинные, едва коснется свет окошка, да вновь небо закатом пламенеется, мишук я, что-ли в берлоге спать, мне поиграть посмеяться охота, вот буду старым и дряхлым тогда отосплюсь враз. Ты что это, смеешься, что ли?

- Смеюсь. Представила тебя старым кряхтуном, скособоченным, вот и смеюсь. Идешь   кхекаешь и на дровицу опираешься. Не смешно разве?

- Не смешно, не смешно, совсем не смешно. Плохая ты Фенечка.

- Чем же плохая?

- Всем.

- Но скажи же, скажи чем именно.

- Сказку обещала, но не  сказываешь

- Какую же сказку? Если про курочку  то могу сказать.

- Про курочку не хочу, ты мне про мертвяка страшного  скажи.

- Ах, какой же ты неугомонный Петруша, в такой час о мертвяке вспоминать. Но будь по-твоему слушай.

Дети лежали на дощатых  полатях,  пристроенных к большой русской печи,  и вели свои ночные разговоры. Девочке было лет так тринадцать возраст по тем временам вполне взрослый, ведь она полностью могла справляться с хозяйскими обязанностями, лежащими по дому. Мальчуган же напротив был мал, ему можно было дать пять, а то и меньше лет отроду, в его обязанности входила только лишь подача корма всеобщему любимцу коту Пушистику, что он впрочем, исполнял всегда  и с подобающим усердием.

Сейчас Петруша был накрыт сверху овчинным тулупом, а под ухом у него лежала набитая соломой подушка, она хрустела в темноте и жесткие травинки приятно щекотали кожу. Голова малыша была чуть приподнята,  от напряжения приоткрыты пухлые губы похожие на дольки спелого апельсина, но о таком заморском фрукте Петруша, пожалуй, и не слышал, его глаза  были широко раскрыты и умоляюще глядели на сестру. Та была смешлива как, бывают, смешливы все девочки ее возраста и себе на уме, жизненные хлопоты уже коснулись ее, и  подчас приходилось принимать решение  по старшинству. Но сейчас она поддалась детской затее, удивительные истории ой как соблазняли, манили ее, а тут еще вечно канючащий братец, просящий о том же.

Но слушай же. – сказала она

- Прошло не так уже много времени с тех пор как в канскую деревеньку перебрались первые жители. Было их не так что уж много, разные они были характером, но в большинстве очень уж суровые, угрюмые и недоверчивые. Да и кому им было доверять, - добра вокруг было немного, то звери одолевали, то инородцы разорить грозились, то люди захожие козни строили, вот и возводили вокруг своих жилищ высокие заплоты, скотину держали при доме, а двери на ночь закрывали на тугие запоры. Что крепость твоя, подступиться попробуй, дом такой сразу нарочитыми пищалями ощетинится. И днем и ночью покоя людям не было. Оттого и спали в полглаза и на пашню с ружьем ходили, а уж ночью уж кто придет палили без разбору.

Вот так случилось той зимой, когда к канскому острожку забрел чужеземец. Как он за острожный заплот попал вовсе не понятно, но постучался  в одну хату, в другую – не пущают. Просил жалостливо, - Мол совсем продрог, пустите согреться, - но не пустили. К Ведерниковым пошел из ружей пуляют, Ефимов собак грозится выпустить, Рукавишников тот медведя клетку открыл. Помыкался так пришелец и замерз к утру.

Казаки утром собрались, посудили, мол, может и негоже поступили. Но кто его знает после набега инородцев, откроешь хату, допустишь по-божески, а он, ночью сотоварищей кликнет и порежет семейство. Пришлый он и есть пришлый, кто его хватиться. Да к тому же одет не по нашенски, все шкуры, да ткани  знаками расшитые. Может в тех знаках и вовсе что-то страшное казакам померещилось. В общем закопать быстрее решили, Могилу скоро выдолбили, тело бросили, засыпали, выпили с устатку и по домам разошлись, позабыть поспешили.

Но не тут-то было. Ночью к Ведерниковым опять стучался тот  человек. Выглянул Егорий Потапович да крестом себя осенил, - Да как же это можно, чтобы мертвяк живым людям покою не давал, - выпростал в оконную брешь пищаль да пальнул для острастки. – Врешь  нечисть, не возьмешь казака испугом, - и другой заряд закладывает. Домочадцы проснулись, - Как мол, что Егорий Потапович? Разузнали – закричали, заголосили, но Егорий Потапович на них сурово посмотрел, - смолкли стали ружья, что в доме имелись заряжать. Но напрасно все, не брали мертвяка ружья, он лишь сильнее стучал и голос его был более  жалостлив, все просил открыть и дать руки к печке приложить. - Но кричал Егорий Потапович, - Врешь шельма, не войти тебе в мой дом, не взять меня испугом, перед царем грозным шапки не ломал, так нежись тебя убоюсь лиходея. Крикнет так и вновь стрельбу открывает. Утром все пропало, как и небывало.

Егорий Потапович икону святую поцеловал, крестом животворящим перекрестился и к селянам подался: Что-же вы, други любезны, на подмогу ко мне не пришли, али неслышно было грохот над Канском.

- Неслышно говорят, сон такой одолел, словно вчера не по чарке выпили, а бадью особливую. Подивился тому Егорий Потапович и просил до могилы инородца сходить разведать. Пошли, но едва ступили пол шага, как метель взыграла, а кому надобно морозится попусту, решили, что и в другие дни можно будет.

 И напрасно, в самую полночь вновь стучался мертвец, вновь умолял слезливым голоском и вновь разряжал понапрасну свои ружья Егорий Потапович и вновь на выручку ни кто не  шел.

Гневно шагнул в светелку к Игнатию Ефимову темный как туча Ведерников, Что ж ты говорит соседушка в трудный час на выручку не вышел. – А тот богом Христом божится что не слышал,- пищали и копья держал всю ночь, но одолела дрема и уснул сном глубоким. Покачал головой Ведерников и пошел к другому соседу Пантелеймону Руковишникову, но и там тоже слово.

 

Решили засаду сделать, но в урочный час опять все заснули. А проснулись – глядь в доме Егория Потаповича все двери нараспашку. Кинулись в горницу и обомлели – все большое семейство Ведерникова заморожено. Да так словно в один миг то свершилось, как стояли или сидели, так и остались – замороженный младенец из колыбельки синие ручки протягивал, хозяйка хлеб резала, а сам хозяин дома замерз вместе с пищалью и его остекленевшие глаза глядели в черную узкую бойницу.

Ужас тогда объял селян, кинулись они  к той могиле, но не нашли ее, ветер и снег так укутали землю над Каном-рекой, что и близко не понять где того ирода закопали. Помялись на пустоши да вернулись ни с чем. А ночью пришел покойник уже к дому Игнатия Ефимова. Вздрогнул Игнатий Аверьянович, да выстрелил себе в голову – все равно помирать. Закричал тут народ, что в доме был, а мертвец пропал, словно ветром сдуло, и три ночи не появлялся в канском острожке.

 

А когда пришел, то уже стучался к Пантелеймону Рукавишникову. Грозен был атаман    Рукавишников вылил на голову замороженной нечестии котел раскаленной смолы, - вот тебе говорит для сугрева желанного. Да еще плюнул с высоты – Страшным криком огласилась округа, -  бежал прочь от атаманского дома мертвец, оставляя на белом снеге черные следы, по тем следам и нашли его могилу. Раскопали и ужаснулись   до того страшен был его облик, тот кто видел тут же ум потерял, а кто не видел, завязал  глаза. Проткнули сердце мертвеца осиновым колом, а тело сожгли на костре. Только тогда решились открыть глаза.

Но говорят, что в полной тьме мертвеца перепутали с другим человеком, тот ушел  восвояси, чтобы пугать своим видом прохожих и темной холодной ночью стучатся в окна селян и леденить христианские души.

 

Едва смолкли эти слова как в маленькое слюдяное окошко небольшого дома застучали. – Хозяйка, хозяйка – послышалось со двора. Пушистик , лежащий у ног детей недовольно поморщил мордочку.

- Ах, Фенечка, ах голубчик – тут же затараторил Петруша, - это он, это он окаянный мертвяк пришел за нами.

- Нет, нет братец – воскликнула Феня, - это же было так давно, - но зубы ее стучали.

- Ах Фенечка, он слышал, слышал все наши слова. И пришел, пришел, снова пришел. Ах, почему  я не слушал тебя.

- Ах, Петруша, полно же полно. Мне самой так страшно.

Откуда то из глубины комнаты раздался ворчливый голос бабушки, - Что полуночники  расшумелись, глаз из-за вас не сомкнешь.

Тоненьким почти игрушечным голоском Фенечка прошелестела – Бабушка, там кто-то стучался.

- Ну кто там мог стучаться, приснилось тебе.

- Н-е-е-е…

И тут в окно снова загромыхали. – Хозяйка, озяб весь, открывай быстрее.

- Не открывай, не открывай бабушка, -  в два голоса закричали дети

- Тише вы там. И кого бес принес в такую непогоду. – Засобиралась бабушка. Пушистик спрыгнул с полатей.

Дети почти стонали, - Не открывай!

- Это мертвяк пришел! – Заливался слезами Петруша.

- Да бодай вас пранцы! Какой  мертвяк! Отродясь ни чего не слыхала! Спать ночью надо, а не пужать друг друга нежитью. Неравен час, что на самом деле накликаете. Не смейте никому без меня открывать двери. – а потом глянула, - Еремей это Бывалов пришел, женки своей подсобить в родах просит. А вы, что думали?

Дети засмеялись. Бабушка хыкнула и пошла, отворять засовы, Пушистик поплелся за ней.

 

После ухода бабушки Феня плотно закрыла двери и вернулась к братишке.

- Ну вот теперь и спать можно бабушка сейчас вернется не скоро. Да вот котик куда-то ушел

- Ах, какие мы с тобой пужливые Фенечка. Вот уж без Пушистика робеем – рассуждал Петруша.

- Ан, нет – уязвлено воскликнула девочка, я вовсе не испугалась, я только так чтобы тебе страшнее было.

- А кто так тонюсинько говорил «не открывай бабушка» –  Петруша   передал недавнюю интонации сестринского голоса. – не открывай родименькая, там злой мертвечок стоит, нас утащит.

- И вовсе я такого не говорила. Все ты придумываешь.

- И вовсе не придумываю. Ну, скажи, что ты не испугалась.

- Конечно, не испугалась. Это ты испугался, сопли распустил.

- Но страшно же было.

- Не страшно, не страшно, совсем не страшно! Ой, что это? – Феня прислушалась, с улицы на   сквозь посвист ветра  слышался скрип снега - Ты слышишь там кто-то ходит.

Тут дети с полной силой осознали то, что они в избе одни, рядом нет больше бабушки, и ни кто единым движением не отбросит их страхи проч.

- Ой Петруша мне так страшно, - защебетала Фенечка и плотнее подвинулась к брату, как будто этакий постреленок мог защитить ее в эту минуту.

- Это может просто собака Фенечка, и мы опять будем смеяться, что трусим, - храбрился мальчик. И тут же оба вскрикнули. – Темная тень заслонила  замороженное окно. – Он пришел, он пришел – запричитали оба.

В окно постучали, - Хозяева откройте, околеваю, моченьки нет! –  хрипел какой-то надсадный голос.

- Уходи, уходи, - ты пришел за нашими душами, мы тебя не за что не пустим -   враз выкрикнули дети.

- Да откройте же, помилосердствуйте, я ног не чувствую, сгину же на вашем пороге.

Дети переглянулись, - А может на самом деле человек помирает и как ему отказать в спасении. Фенечка чуть не плакала, - Ну, что же делать Петруша? Пустим, он нас заледенит, а не пустим, вдруг хороший человек замерзнет? Что же делать?

Человек за окошком, похоже, совсем был плох, он только тихонько поскребывал   окошко.

- Ну что же делать? Ну что же делать? – вопрошала Феня  и все время ходила по комнате. Я не знаю что делать.

Петруша следил за сестрой, за зажженной свечой в ее руках, а потом сказал: Я знаю. Нужно пустить его со словом божьим.

- Как так?

- А ты становись перед иконой и читай молитву, говори, что во всем полагаешься на бога и проси его защиты и совета.

- Правильно! – Сказала Фенечка пусть он войдет со словом божием! – и оба опустились на колени рядом с тлеющей лампадкой. – Господи! Сделай нас разумными – протянули они руки к лику на стене.

Человек был  едва в чувствах когда  его втащили в комнату. Веки его смежил иней, а щеки и все лицо было белое как в муке. Фенечка велела принести брату ведерко снега и долго-долго растирала незнакомца. В прочем ей в отдельный миг представилось, что лицо ей знакомо.  Ведь правда, она могла его видеть раньше. Человек не шевелился,  был в забытьи. Потом они с братом с трудом стащили с человека валенки и тем же манером растирали ноги .

Петруша подбросил в печь дров и налил в чайник свежей ключевой воды. – Нужно же согреть человека изнутри – рассудил он. Мужчина не приходил в себя, им едва удалось влить в него несколько капель малинового чая.

За хлопотами они совсем забыли о времени и о всех своих прежних страхах. Но наконец,  ближе к утру все было закончено, взрослого мужчину они не могли сдвинуть, накрыли единственным снятым с полатей овчинным тулупом. Тот забылся сном. Сами они забрались на полати и прижавшись к друг дружке тоже уснули. Усталые, исполненные сознания исполненного долга и божеского утешения.

Новый день встретил их теплом и ярким солнечным светом. Ставни в избушке были раскрыты, на полу подметено и разложены новые дорожки. Весело трещала печь, пахло свежими пирогами. Незнакомца в комнате не было. Это смутило детей, и они проворно спустились вниз, заглянули за полог, где стоял сундук на котором спала бабушка. На бабушкиной постели лежал их вчерашний спасенный незнакомец, и что самое странное бабушка стояла тут же, рядом и гладила незнакомца по густым темным, чуть с проседью волосам.

- Извини бабушка – было начала Феня, ты нам говорила ни кого не впускать, но мы не послушались тебя… - и остановилась.

Она никогда не видела у бабушки таких больших и ласковых глаз, а сейчас они просто святились от доброты, а на розовой щеке блестела большая и такая доверчивая слезинка.

- Бабушка! – было, начала Феня.

Но та опередила ее, - Детки мои у нас сегодня большой праздник. Разве вы не узнаете этого человека? Это же ваш папа. Он столько лет не был дома. Фенечкины глаза тоже расплылись слезами. Она, наконец, вспомнила, где его видела. Это было так давно. Почти как сон. Но вспомнила.

Человек  шевельнулся. Открылись небольшие щелочки глаз. Он улыбался. – Здравствуйте! Вот я и дома. Давайте праздновать Рождество!

И тогда все вспомнили о празднике.

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: