Прихожанин  церкви Святой Анны

 

Слова мудрых – как иглы и как вбитые гвозди, и составители их – от единого пастыря.

Из Екклесиаста

 

Был праздник Крещения Господня или Святого Богоявления, который особенно любили дети. Верующие приобщались Святых Даров, входя в единение со Спасителем во исполнение слов Христа: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нём». Окончив Божественную службу, священнослужители совершили омовение рук и, после поклонения престолу, вышли из храма, благодаря Бога за то, что удостоил их совершить Божественную литургию. В толпе прихожан были Яков Цаплин с супругой и дочерью Ксенией, названной так в честь Блаженной Ксении Петербургской.

Прихожане церкви Святой Анны, что находится в Бостоне, как всегда, отмечали праздник Богоявления замечательно. Рано утром, где-то к восьми часам, семейство Якова уже находилось в церкви, где прослушало торжественную литургию. Затем все священнослужители и прихожане отправились к близлежащему озеру. Стоял январь, морозно - градусов десять по Цельсию, и лёд на озере был толстый. Алтарник Георгий прибыл сюда заранее и сделал во льду недалеко от берега прорубь. Человек сто прихожан собрались вокруг неё, а дети, конечно, - в первых рядах. Читается молитва. Священник бросил крест в прорубь; Ксения, засучив рукав пальто, опустила руку в ледяную воду и достала крест. Это священнодействие совершалось троекратно, и после Ксении уже другие дети доставали крест из воды. Священник стал кропить прихожан кропилом, и каждый из них подходил и прикладывался к кресту.     

Яков Цаплин, мой добрый приятель, родился не в Бостоне, а на берегах Невы; и, как когда-то справедливо заметил Пушкин, «где, может быть, родились вы или блистали, мой читатель»; родился в огромном городе, который был «колыбелью революции» и носил славное имя её вождя Ленина. Птичью фамилию свою Яков носил не случайно: был такой же длинноногий, как цапля. Семья его была интеллигентная и вполне советская. Яков Цаплин учился в престижной математической школе № 239, знаменитой на весь Ленинград. Однако особых интересов у него не было – обычный советский пионер, а потом комсомолец. После окончания школы было много идей, в основном у родителей, но Яков проявил самостоятельность и пошёл учиться в Политехнический институт, выбрав специальностью гидротехническое строительство. К инженерному делу у него не было никакого влечения, также как и к строительству. На это решение повлиял Евгений Евтушенко, написавший знаменитую поэму «Братская ГЭС» и особенно такие строки: «Я инженер – гидростроитель Карцев. Я не из хилых валидольных старцев...» Окончание института Яковом совпало с очередным съездом компартии, на котором был взят курс на осушение болот и поворот вспять сибирских рек. Яков Цаплин попытался попасть по распределению на Енисей, а если повезёт - ещё дальше на восток. Однако руководство института приняло мудрое решение: всех неженатых выпускников отправить в Тихвинскую и Волховскую области на осушение болот. Итак, вместо романтичных сибирских просторов Яков очутился в болотистой местности, где занялся ремонтом гидромелиоративных систем и установкой новых вместо тех, что отработали свой срок. Осушая болота и атакуемый полчищами комаров, Яков всё-таки получал некоторые дивиденды. Поскольку его контора находилась в Ленинграде, советская милиция сохранила в паспорте Якова штамп, гласящий, что он является жителем города, где когда-то с крейсера «Аврора» из корабельных орудий был дан залп, прогремевший на весь мир. Этот факт имел важные последствия в будущем для решения Яковом очень актуальной в Советском Союзе жилищной проблемы.

О решении съезда компартии у Якова было особое мнение, которое, правда, не записано ни в каких протоколах. Он полагал, что это глупая затея и надо было с помощью современной науки увеличивать урожаи на хороших землях, а не тратить деньги на осушение болот. Но партия знала лучше. Мнение Якова разделяли также местные бабки, которые не терпели гидромелиораторов, так как те проводили партийную линию. Дело в том, что на этих болотах бабки каждый год собирали богатейший урожай клюквы. А когда болота осушили, то клюквы не стало. Обещанные рожь и картошка тоже не выросли, поскольку был нарушен природный водный баланс. Побарахтался Яков Цаплин на этих болотах года два и понял, что от его деятельности один вред природе. Да и скучно это было: работаешь, преодолеваешь трудности, а результат нулевой. Вроде борьбы с болотными комарами: одного убьёшь – десять прилетают, десять прихлопнешь – сто на смену прилетит. В общем, оказалось, что правы были деревенские бабки, а партийная линия на этот раз дала сбой. А тут появились первые компьютеры, и тогда Яков поступил на вечернее отделение университета, чтобы изучать новое дело – программирование.

Но видно была у Якова Цаплина какая-то авантюрная жилка - попробовать что-то новое, пойти неведомыми путями. Поэтому он и стремился стать геологом или гидротехником и уехать из Ленинграда на Енисей, хотя в семье у него были сплошные математики. А тут в стране произошли грандиозные перемены, возникли новые возможности, и Яков с другом решили открыть бизнес – фотографический. Кто-то подарил ему маленькую фотокамеру со вспышкой, и дело завертелось. Яков, как парень видный и рослый, одевался Дедом Морозом – эта авантюра началась перед Новым годом, - а приятель снимал. Но это было не единственным его занятием - был Яков Цаплин также председателем джаз-клуба, организатором выставки неформальных художников. Всё это не приносило особой выгоды, но жить так было интересно.

Вот тут произошло важное событие - его старший брат женился и уехал в Америку, а с ним уехала их мать. Яков Цаплин очутился один в двухкомнатной квартире и стал выгодным женихом, потому что две комнаты в новостройке, расположенной в ленинградском районе Купчино, представляли огромное богатство, хотя денег по-прежнему было в обрез. Ехать в Америку он не собирался, потому что не понимал что ему там делать. А тем временем душа его рвалась к чему-то высокому и хотелось понять философский смысл жизни. Теперь он называет свои неосознанные стремления «богоискательством». Всё это возникло самочинно, но была какая-то внутренняя потребность наполнить жизнь определённым смыслом; и было чёткое понимание, что так дальше продолжаться не должно. Это было важной причиной почему Яков тогда не уехал в Америку. Он понимал, что перемещение в географическом пространстве ничего не изменит. Ну и конечно, Россия была его страной, русский язык – его языком и были многочисленные друзья. Но хотя с этими людьми его связывало общее прошлое - детство и юность, они уже не были ему так близки, потому что не разделяли его «богоискательства». К этому времени Яков уже начал серьёзно интересоваться христианством.

Началось это так: как-то в кафе он купил у спекулянта библию. Небольшую такую книжку, где мелким шрифтом на тонкой бумаге были напечатаны Ветхий и Новый Завет. Было летнее время, вот Яков и взял библию с собой в отпуск. Ездил он обычно на мыс Картеш, что на Белом море, южнее Кандалакши. Там была океанологическая станция, одна из крупнейших в стране. Учёные-океанологи делали свои исследования, а Яков работал плотником. Это было шикарно – он получал больше инженера. Начальником у него был известный в округе алкаш, а Яков помогал ему, потому что любил плотничать. В общем, делал то дело, которое воспел Городницкий: «А я иду по деревянным мостовым...» Итак, Яков Цаплин ремонтировал деревянные мостовые и был доволен: платили хорошо, кормили шикарно и была замечательная рыбалка. А когда рабочий день кончался и на землю спускалась белая ночь, он читал купленную у спекулянта библию. Начал с Ветхого Завета. – «Удивительное, удивительное чтение, – сказал мне Яков. – Ничего подобного я никогда не читал». Потом Яков перешёл к Новому Завету – Евангелие от Матфея, Марка... Просто читал и читал. Отпуск кончился и он вернулся в Ленинград, который снова стал Санкт-Петербургом. После чтения библии Яков пришёл к выводу, что в советское время сложилось общество, не соответствующее христианским идеям, хотя газеты и радио всегда твердили о братстве всех трудящихся. 

Тем временем появились новые знакомства, например, с немцем, влюблённым в Россию. Этот человек и пригласил Якова к себе в гости в Западную Германию. Дали ему, как он выразился, «кучу немецких марок» в обмен на рубли, сел на поезд и поехал -  через Латвию, Литву, Польшу, ГДР. Вроде бы страны разные, но везде пейзаж казался Якову унылым, однообразным, а когда переезжал из Восточного Берлина в Западный, то единственное, что запомнилось, - это огромные кучи мусора. И вдруг – ошеломляющее впечатление, вроде неожиданно на экране возникло цветное кино. Вот тогда, сидя на лавочке в ожидании поезда на Ганновер, он подумал, что если Западная Германия ещё не рай на земле, то всё-таки осуществление ряда идей христианства: кругом чисто, люди довольны, все хорошо работают. До отхода поезда оставалось много времени, и Яков Цаплин пошёл в продуктовый магазин. Он стоял у витрины небольшого магазина, разинув рот от удивления, - там было выставлено не менее сорока сортов сыра. Яков подумал, что магазин закрыт, потому что покупателей не было видно, как вдруг увидел, что продавец машет ему рукой. Яков купил сыр, ещё что-то и вернулся на знакомую уже лавочку. Он жевал сыр, ему хотелось плакать – тогда в Петербурге были трудности с продовольствием, на дефицитные продукты выдавали в жилуправлении талоны.

Домой он вернулся с пониманием, что вся его деятельность - суета сует, что он слепой и ничего не знает. Он осознавал, что ему нравятся идеи христианства, но как перебросить мостик отсюда туда, из его нынешней жизни в новый мир – он не знал, и душа маялась. Но жизнь продолжалась и хотелось посмотреть мир. Ну, например, Америку. Самолёт доставил Якова из Москвы в Нью-Йорк. Он полагал, что прилетит в ещё одну западную страну, но уже в нью-йоркском аэропорту возникло ощущение, что это не совсем так – это не Европа. – «Честно говоря, - признаётся сегодня Яков, - Америка мне сразу же не понравилась. Единственное, что было привлекательным – это Кембридж, район Бостона. Я приходил во французское кафе «Бон пэн», пил кофе с круасанами и смотрел на красные стены Гарвардского университета. Здесь было ощущение Европы - масса студентов, сновали толпы туристов, а на скамейках сидели пожилые джентльмены и играли в шахматы. Это было мило моему сердцу, может быть потому, что немного напоминало Васильевский остров, Петербургский университет».

Пока что Яков Цаплин ощущал себя на перепутье. Назад в Петербург его не особенно тянуло, потому что круг друзей-художников рассыпался. Кто-то из них – кто поталантливее, нашёл менеджеров на Западе и уехал, мечтая о громкой славе и больших деньгах, кто-то отошёл от искусства, а кто-то запил. Лишний раз подтвердилась истина, что в этом мире всё непрочно.  Яков решил посмотреть Америку поближе. Нью-Йорк произвёл гнетущее впечатление – совершенно не европейский город, какой-то третий мир: масса нищих, свалки мусора, психически больные на улицах. Когда он открывал газету, то часть её была заполнена объявлениями адвокатов, предлагающих свои услуги, а другая половина – объявлениями психиатров, которые тоже рекламировали себя. Так что Нью-Йорк не оправдал надежд – всё не нравилось, всё было чужое.

Ещё в советское время Яков делал попытки креститься, но безрезультатно. Первый раз у него сразу же потребовали паспорт. Его у Якова с собой не оказалось, потому что такое ему и в голову не приходило. Человек хочет приобщиться к Божественной благодати, а у него требуют документы и фиксируют его национальность, социальное положение, нет ли у него родственников за границей и чем занимались его дедушки и бабушки до 17-го года. Однако такова была установка советской власти. В Бостоне он продолжил поиски православной церкви, где бы мог креститься. Однажды одна из прихожанок Троицкого собора предложила ему показать Бостон и окрестности. И вот, когда они взобрались на какой-то холм, она, показывая рукой, стала рассказывать что там находится то-то, там - ещё что-то, а вон там – греческий монастырь.  – «Там служат замечательные батюшки, - сказала знакомая Якова, а потом прибавила: - Но они какие-то узкомыслящие». Якову понравилась идея съездить туда и также заинтриговала характеристика – «узкомыслящие». Они поехали. В греческом православном монастыре несколько монахов хорошо говорили по-русски, половина живущих в нём были греки, остальные сербы, болгары, русские. Была очень тёплая, приятная обстановка; и как-то сразу душа Якова прикипела к этому месту. Он стал ходить туда, разговаривать с отцом Нектарием. Так шли дни за днями и, наконец, как раз перед самой пасхой, он крестился - принял обряд присоединения к православной церкви. - «Главная часть этого таинства, - объяснил мне Яков, - это троекратное погружение человека в воду. Греческое слово «баптизм» и означает погружение во имя Отца, Сына и Святого Духа и ниспослание Святого Духа через миропомазание. Господь говорил: «Кто не родится от воды и Духа, не сможет войти в Царствие Божие».

Яков уехал в Россию новым человеком, но дома пробыл недолго. Позвонил его брат из Бостона – их мать была при смерти. Яков опять приехал в Бостон, стал ухаживать за матерью, молился о ней и всё время читал ей Евангелие. Больной становилось всё хуже, и однажды она сказала: «Яша, почему ты медлишь – зови священника. Я хочу принять крещение». В результате возникшей некоторой сумятицы, приехало сразу три священника – один грек, другой русский, а третий американец. Служба велась на трёх языках. Болящую окропили святой водой, причастили и она стала православной как и её сын Яков. Он думал, что его мать скоро, как утверждала медицинская сестра, отойдёт в мир иной. Но тут случилось чудо – больная поправилась и через три дня поднялась с постели; уже могла поесть и даже готовить – теперь она ухаживала за сыном, поскольку он был её гостем. Так продолжалось пять месяцев. – «Видно так Господь рассудил, - задумчиво, как бы обращаясь к самому себе, произнёс Яков, - моя мама вдруг неожиданно начала слабеть и через две недели отошла с миром». Яков похоронил мать в Преображенском монастыре и затем вернулся в Петербург.

В это время группа православных людей из Бостона собралась посетить святые места России – соборы Москвы, Петербурга, Сергиевый посад, Серафимо-Дивеевский монастырь в Нижегородской области. Якова попросили помочь с устройством этих людей и сопровождать их во время поездки. Он согласился с удовольствием. Семерых из этой группы Яков хорошо знал, исключение составляла молодая женщина, принявшая крещение незадолго до поездки. Она сменила американское имя на православное – Мария. Как известно, Бог парует на небесах. Вскоре Яков и Мария осознали, что созданы друг для друга и получили благословение у отца Виктора, который приехал в составе группы. В Америке Мария закончила престижный Уэлсли колледж, где получила обширные познания, в том числе прекрасное знание русского языка. Итак, молодые люди решили пожениться, и жить они собирались, конечно, в православной России. Жить долго и счастливо. Денег у них не было, но с другой стороны Яков был богатый жених - две комнаты в замечательном петербургском районе Купчино. В этот момент Яков Цаплин устроился в датскую фирму переводчиком. Датчане делали неплохой бизнес в России – они скупали меха, везли их домой, шили там шубы, а затем готовая продукция возвращалась в Россию, где продавалась состоятельным людям; и стоимость такой шубы была до 5000 долларов. Всё в этом мире имеет свой конец – привезённая датчанами партия шуб была распродана; как вдруг явился новый покупатель, владелец не то бензоколонки, не то площадки для стоянки автомобилей, явился, чтобы купить норковую шубу для молодой жены. Но шубы-то закончились. Датчане взяли у этого человека аванс – всего лишь 200 долларов, и обещали вскорости доставить шубу из родной им Дании.

Однако летели дни за днями, а обещанной норковой шубы не было. И вот в один прекрасный день, а вернее - ночь, и если точно – в три часа ночи, в квартире Якова Цаплина раздался телефонный звонок. Грубый мужской голос на другом конце провода потребовал, чтобы Яков в трёхдневный срок доставил такому-то заказчику норковую шубу. Прежде чем Яков сообразил что-либо ответить, человек этот повесил трубку. Через три дня, теперь уже в два часа ночи, этот грубый гражданин опять позвонил, поскольку шуба не была доставлена. Яков объяснил этому человеку, что он не сотрудник датской фирмы, а только временно исполнял обязанности переводчика. – «Мне всё равно кто ты такой, - сказал Якову неизвестный, - переводчик или Папа Римский. Но если шубы в ближайшее время не будет, я вышибу тебе мозги». После этого разговора телефонные звонки стали повторяться каждую ночь, и неизвестный мужчина каждый раз кончал разговор обещанием выбить Якову мозги. Мария была в панике. Хорошее знание русского языка, приобретённое в престижном Уэлсли колледже, помогло ей ясно представить ситуацию. Вот тогда у молодой пары впервые зародилась мысль, что в православной России жизнь у них как-то не получается и, возможно, следует попробовать жить в Америке. А пока что ночные звонки продолжались, и надо было решать вопрос с норковой шубой. Яков Цаплин наскрёб денег и отправился в Копенгаген. Но шуб там не оказалось, их шили не в Дании, а в далёком Гонконге, где произошёл временный сбой в производстве изделий из русских мехов. Но вся эта история завершилась благополучно, как в лучших голливудских фильмах: Яков привёз норковую шубу в Санкт-Петербург, владелец бензоколонки с молодой женой Дашей посетили двухкомнатную квартиру Якова и Марии в Купчино. Шуба оказалась как раз впору, и Даша осталась очень довольна; а датчане были столь благородны, что оплатили Якову билет на самолёт в оба конца.

Но решение уже было принято – попробовать жить в Бостоне. Однако всё было не так просто - жить-то было негде, и денег тоже не было. Мария поселилась в доме своих родителей в штате Нью-Хэмпшир, а Яков Цаплин – в келье Преображенского монастыря и стал работать в туристической фирме. Вот здесь он приобрёл опыт и знания, которые ему пригодились в будущем, он увидел насколько плохо организовано американское бюро путешествий и возникли идеи как можно работать лучше. Итак, Яков Цаплин понял «что такое хорошо и что такое плохо» и создал собственное бюро путешествий, которое он назвал «Вольный ветер». Этот ветер теперь надувает паруса каравелл, океанских лайнеров, аэробусов, доставляющих путешественников во все уголки мира.

 

 Пластмассовый мир

 

- Хотите, Гриша, я расскажу вам анекдот? Он, конечно, старый, с бородой, но очень актуален, и, как когда-то выражались в Советском Союзе, соответствует текущему моменту.

На лице у моего напарника появилась улыбка. Он уже привык, что я с серьёзным видом развлекаю его забавными историями, когда мне надоедает работать. Мы сидели в офисе на двоих, который нам с Гришей выделило руководство компании «Конус», расположенной в живописном рыбацком городке Глостер. Компания занималась проектированием примитивных коллекторов для разлива пластмасс в пресс-формы, хотя во всякой работе есть свои тонкости. В нашем офисе поместили три стола, и составили таким образом, что они походили на футбольные ворота, штанги и верхняя перекладина которых неожиданно стали пухнуть и опрокинулись на пол, не выдержав собственной тяжести. На поперечную перекладину поставили два компьютера, а в ящиках боковых столов мы поместили каталоги, чертежи и, вообще, что хотели.

- Так вот мой анекдот. Слушайте и мотайте на ус, потому что он касается непосредственно вас.

Гриша продолжал улыбаться, полагая, что это очередная шутка, а я начал свой рассказ: «Умирает старый армянин. Вокруг постели собрались дети, внуки, многочисленные родственники. Видно, что умирающий силится что-то сказать. Наконец, он выдавил из себя слово «берегите», один раз, другой. Все, конечно, кинулись к нему: «Кого беречь? Что беречь?» Больному, видимо, полегчало, и он уже внятно произнёс: «Берегите евреев, потому что когда побьют их, то начнут бить нас, армян».

- Напрасно, Гриша, вы так несерьёзно относитесь к моему анекдоту, - с наигранным возмущением заметил я в ответ на реакцию моего собеседника. – Ситуация в нём соответствует нашей. Перефразировав совет старого армянина, я могу рекомендовать, чтобы вы берегли меня. Допустим – нет меня, испарился, тогда начнуть бить вас, и от хулителей вы не сможете отбиться.

Я появился в компании «Конус» по рекомендации её президента, у которого когда-то начинал свою трудовую деятельность в Америке. Но, если в Киеве звонок директора в отдел кадров – «возьми Петю или Васю», решал вопрос сразу, то в Америке это было полдела или даже меньше.  Начальник отдела два часа морочил мне голову, а потом потребовал рекомендации с предыдущего места работы. К счастью мой прежний начальник неожиданно оказался его дядей. Звонок дяди решил дело. Так я очутился в офисе, где находился старожил Гриша.

Боже, как переменчива жизнь в Америке. В Киеве на моём заводе проходили год, десять, и ничего не менялось. Казалось, что и Советский Союз просуществует тысячу лет. А здесь не прошло и месяца, как начальник отдела уволился. Ему повысили зарплату, но не настолько, как хотелось. На освободившуюся должность выдвинули сразу двух сотрудников. Создали, по примеру СССР, коллективное руководство.

Звали моих новых начальников Тим и Том. Тим был рослый молодой мужчина с могучими мускулами. Меня он называл – «маленький парень». Тим целый день что-то жевал, а в промежутках занимался гантельной гимнастикой. Однажды он показал мне эффектную фотографию в газете «Бостон Таймс». Фотограф запечатлел Тима в спортивном зале, взметнувшим над головой огромную штангу. Рабочий день Тима начинался с того, что он со вкусом и знанием дела рассказывал о рекламных новостях, которые посмотрел по телевизору накануне вечером. Я, например, если смотрю спектакль или новости дня, то когда они перемежаются рекламой, иду пить кофе. Создавалось впечатление, что Тим делал наоборот.

Том был куда интеллигентней. Во-первых, он много читал, даже в рабочее время. Всегда у него можно было видеть какой-нибудь «бестселлер», на мягкой обложке которого художник изобразил полураздетую красотку или целующуюся парочку. Внешне он был очень импозантный: белокурый, широкоплечий. Девушки сохли по нему, поэтому полдня он вынужден был проводить на телефоне. Сам он никогда никому не звонил, девушки звонили ему. Конечно, и Тим, и Том не любили эмигрантов и евреев. А кто их любит? Но вели они себя вполне политкорректно. В Америке попробуй скажи что-нибудь в адрес евреев, афро-американцев, «голубых» или ещё кого-нибудь – по судам затаскают, костей не соберёшь. В общем обстановка вокруг меня была почти идиллической, и вдруг всё переменилось.

Началось вроде бы невинно. В помещении кафе, которое в компании «Конус» служило также конференц-залом, собрали нашу группу, и президент компании призвал нас ударно поработать, не считаясь с личным временем. Дело было в том, что одновременно поступило много заказов, и надо было быстро расхлебать эту кашу. Президент обратил внимание на семь особо важных работ, и мне тут же, как бывшему ударнику коммунистического труда из СССР, отдали три из них. Я, как человек творческий, немедленно представил себе три причудливой формы коллектора. Мощные потоки расплавленной пластмассы вливаются через центральные насадки, тепловые трубочки разносят тепло по плотно сбитому телу коллектора, окаймлённому раскалёнными электронагревателями, а потоки пластмассы, вырываясь из сопел, разбегаются по разным точкам многоместных пресс-форм, из которых выскакивают разноцветные изделия, столь нужные людям.

Тут следует сказать, что в компании «Конус» я числился в передовиках, но не потому что был умнее других. Нет! Я просто придумал систему. Можно провести такую параллель: хозяева игорных домов в Монте-Карло чуть ли не сто лет успешно опустошают карманы своих клиентов; и вдруг объявляется умник, который придумывает систему. Конечно, его помещают в чёрный список нежелательных клиентов, но пока администрация раскачается, он успевает набить свои чемоданы франками или долларами. Так и я – придумал систему.

Коллекторы для пластмасс, которые мы проектировали, были похожи друг на друга. Вытащил на экран компьютера старый чертёж, сделал необходимые изменения – и дело в шляпе. Соль в том, что надо было выбрать наиболее подходящий тебе вариант. Как действовали другие сотрудники? Просмотрит он пару сотен чертежей, потратит время и выбирает не самый лучший путь, потому что удержать в голове эти две сотни и выбрать оптимальный вариант, надо было иметь не голову, а счётно-решающее устройство. А у меня система: разделил все коллекторы на шесть групп, а внутри каждой – шесть наиболее типичных чертежей, отпечатанных на бумажках размером в тетрадный листок. Пока другие копаются, я уже первую работу кончаю. Пытался я за бутылку научить Гришу этой премудрости, но он по образованию инженер-электрик, а потому не захотел вникать в такие тонкости. Не хочешь – не надо. Меня будут ценить больше.

Однако получилось наоборот. Подошёл как-то мой начальник Том и говорит, что я должен выйти поработать в субботу. А я отвечаю, что не могу. А он талдычит, что президент призвал ударно поработать. Смотрю я на книжку в его руке, на обложке которой нарисована красотка почти без ничего, и говорю, что я и так передовик и работаю каждый день по десять часов. А он опять своё. Надоело мне всё это, я и отвечаю: «Том, тебе видно нечего делать, а мне до шести часов надо закончить срочную работу. После шести и приходи, у меня будет время с тобой говорить». С этого и началось.

Сначала последовала серия мелких придирок, но я, имея огромный советский опыт, был несокрушим. Тогда мне стали прокалывать шины в моём автомобиле – три раза в течение летнего периода, но эту проблему я тоже успешно решил. Потом с помощью самосвала или автобуса мне помяли дверцу машины со стороны водителя, но я и это выдержал. Всё это проделывали, пока я проектировал коллекторы для пластмасс, а машина отдыхала на парковке компании «Конус». Не знаю как долго совещались Том и Тим, но придумали они простой выход из создавшегося положения.

Тут следует сказать несколько слов о стиле руководства моих начальников. Например, вызывает президент компании Тома с Тимом и говорит, что поступила рекламация – коллектор спроектирован неверно. А они отвечают, что виноват Джим, и этого Джима немедленно выбрасывают за ворота. Я только пять минут назад у этого человека консультировался, потому что он был грамотным парнем, и вот - нет его. Так мои начальники выбросили на улицу человек десять, а сами ходили с незапятнанной репутацией. Меня в Киеве тоже однажды хотели уволить. Но там все было обставлено солидно. Начальник конструкторского бюро товарищ Калошин пригласил секретаря партийной организации, председателя профсоюза, представителей общественности; а здесь – был человек и вдруг испарился.

- Гриша, - обратился я к своему напарнику, - пора начать собирать компромат.

Я только что вернулся из кабинета президента, где мне предложили в трехмесячный срок исправить все свои недостатки, потому что поступил сигнал о моей плохой работе. Я достал из ящика стола папку и на обложке большими красными буквами вывел фломастером: «Дело № ...». Тут я задумался.

– Пишите «1837», - предложил мне Гриша. – Это год дуэли Пушкина. Ведь вы, как я понимаю, собираетесь вызвать на дуэль компанию «Конус». Надеюсь, что у вас получится удачнее, чем у Александра Сергеевича.

Итак, Том и Тим придумали простой выход из сложного положения. Каждую пятницу они выдавали сотрудникам план на очередную рабочую неделю. Обычно он состоял из 5-7 наименований коллекторов в зависимости от их сложности. Мне же Том написал 10 – он же не знал, что я придумал систему. План я выполнил, и на следующую неделю моё задание составило уже 14 наименований. Но система опять сработала на отлично. На следующий раз мне записали спроектировать 17 коллекторов. Система выдержала и это испытание. Тогда мне записали 23 наименования. Всё в этой жизни имеет свой предел и моя великолепная система тоже. Я сделал только 22 наименования. Но тут Том с Тимом сообразили, что жаловаться на меня нельзя – я сделал три человеко-нормы, и даже в Америке стал ударником коммунистического труда. Как же так – передовик и одновременно отстающий. Так не бывает.

В это время руководство компании «Конус», усомнившись в способностях Тома и Тима возглавлять работу отдела, учредило новую должность – вице-президента. Фамилия нового руководителя по-русски означала «мох», и Гриша мгновенно окрестил его товарищ Мохов. Внешним видом и вкрадчивыми повадками этот человек походил на группенфюрера СС Мюллера из известного телефильма. – «Гриша, - сказал я своему напарнику, - с помощью товарища Мохова меня постараются выгнать. Пора доставать из ящика «Дело № 1837». И действительно вице-президент через два дня вызвал меня.

- Было много сигналов о вашей небрежной и некачественной работе, - сказал мне товарищ Мохов. – Президент дал вам три месяца срока, чтобы исправиться. Они истекли, а воз и ныне там. У президента, видимо, не было времени, чтобы решить этот вопрос. Я даю вам три недели, чтобы вы изменили ваше отношение к работе.

И тут я достал свою папку. Я рассказал ему, как мне, плохому работнику, дали три важных работы, а десять передовиков взяли на себя ответственность за четыре других; я сообщил ему, что когда группа получила переходящий красный вымпел победителя в социалистическом соревновании, моя доля составила 22 коллектора, то есть 70% от общего объёма, и т.д.

- Вы человек новый в организации, - сказал я вице-президенту, - и ещё не успели вникнуть во все детали. Но тут какое-то несоответствие фактов.

Товарищ Мохов опять стал что-то талдычить о сигналах общественности, о трёх неделях срока, но потом всё-таки отпустил меня восвояси. С тех пор меня оставили в покое. Через неделю я случайно услыхал, как товарищ Мохов, обсуждая с Томом какое-то важное задание, предложил: «Отдай Юджину, - то есть мне. - Он сделает это быстро». Не знаю, может быть, он догадывался, что у меня есть система. А через два месяца мне позвонили с прежней работы и предложили вернуться, и я согласился. Я вновь возвращался на передовой фронт науки и техники.

После подачи заявления об увольнении, в обеденный перерыв меня окружили все сотрудники компании «Конус», принесли вино, закуски. – «Я не знал, что вы такой популярный», - сказал мне Гриша. Потом мы с ним вернулись на рабочее место, и я стал чистить ящики стола. Кое-какие материалы могли пригодиться в будущей работе, но большинство следовало выбросить. Первым делом я вытащил пухлую папку, на которой красными буквами было выведено «Дело № 1837». Бумаги я порвал и бросил в урну, а за ними последовала и сама папка. Мне было жаль это делать, вроде резал по живому, ведь это была часть моей жизни. Мой напарник молча наблюдал за моими действиями. Никогда я не видел таких грустных глаз. Возможно, он вспомнил мой анекдот о старом армянине. Я посмотрел на экран его компьютера. На нём был изображён причудливой формы коллектор, похожий на жука, который словно замер в испуге, растопырив лапки. Поскольку чертёж был достаточно сложным, Гриша посчитал необходимым сделать несколько разрезов, чтобы у слесаря-сборщика не возникало сомнений как устроен жук, то есть коллектор.

- Вот вы изобразили несколько разрезов коллектора, - сказал я Грише, - а Великий конструктор, который спроектировал быстротекущую вечность жизни, тоже, наверно, сделал для ясности миллионы разрезов на чертеже мира.

- Да, конечно, - отвечал Гриша, но видно было, что его занимают какие-то другие мысли, с которыми он хотел бы поделиться.

- Из этих миллионов разрезов один ваш, - продолжал я, потому что, как и все люди, люблю слушать себя, а не других, - и на нём виден внутренний мир с вашими маленькими радостями и огорчениями. А другой разрез - мой, но с этой минуты они начинают стремительно удаляться друг от друга.

- Квартира эмигранта в разрезе, - задумчиво произнёс мой, теперь уже бывший, напарник.

В заключение этой истории, следует сказать, что мой анекдот о старом армянине, который призывал родственников беречь евреев, к сожалению, подтвердился. После того как я расстался с компанией «Конус», то есть когда исчез громоотвод, которым я служил, Том и Тим стали придираться теперь уже к Грише. Он работал неплохо, но был куда более уязвим, потому что, будучи инженером-электриком, попадал зачастую впросак в вопросах, которые следовало знать конструктору-механику, а подсказать было некому. Через несколько месяцев его уволили, и он более года числился на бирже труда безработным.

 

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: