* * *
Не может быть, чтоб детство отболело.
Не может быть, чтоб детство отыграло.
Ещё остры и локти, и колени,
Ещё во всём себя считаю правой.
Ещё хочу по скошенным отлогам
Бежать навстречу солнечному ветру.
Ещё могу горчащую тревогу
Заесть тобой протянутой конфетой.
* * *
Теплом пахнуло. Робкие плюс три
не в силах сразу оживить гортани
журчливых вод, но воробьиный крик
повис под боком
деловитых зданий.
Поют пичуги, дёргают струну
забытых чувств в условьях вечной гонки,
и ты замрёшь вдруг,
и сглотнёшь слюну,
почувствовав острее перепонки
и что на факты не закрыть глаза,
что надоел донельзя узел шарфа,
что солнце — лучший антидепрессант,
от тяжких дум дающий отдышаться,
что неспроста, рекорд тепла побив,
февраль картинки дивные рисует...
на них кричат беспечно воробьи,
и мир не втянут
в третью мировую...
* * *
... Когда б ещё предвосхищённей мысль
влекла туда, где простота и древность,
где, точно терем, стих врастает в высь
чертогом причитающей царевны,
чтоб до и после — с тем, с кем всех нежней
сочится стон мой пагубой пра-Евиной,
тоски не знать бы, мякишами дней
питая то, что будет впредь навеяно...
* * *
Бурных событий река
мало-помалу мелеет.
Кончиться должен декабрь
праздничным запахом елей,
сменой годичности цифр,
жареным гусем на блюде,
тостом за правила игр
честные! Всё это будет.
Будет укутывать снег
землю, как было когда-то,
будет рождаться рассвет,
как и мечты,
розоватым...
* * *
Как много незнакомого в знакомом,
ничем не объяснимого, ничем.
Высокий тополь рядом с дачным домом
на минарет походят и мечеть.
Жестокий ветер жёлтый листик вертит,
с теплом ведётся холода игра,
и с новой силой в слове "иноверцы"
средневековый полыхает страх.
И кажется вовек непостижимым,
как может поддаваться злу добро,
и как умеет тополя вершина
держаться под ударами
ветров...
* * *
Пришло,
пахнуло хвоей — "Merry Christmas!",
погладило любовно по головке,
напомнив, как бывают живописны
фужеры счастья в лунной сервировке,
и как легко вино надежды пьётся
за то, что права не имеет сбыться,
за влажные глаза моих эмоций,
за твой победоносный
вид счастливца...
* * *
Последний месяц.
Месяц лета — третий.
Всё холоднее дышит ночь на день,
обратно в город дождь прогнал соседей,
и тишина — как в школе
без детей.
Гром кажется ошибкой, чем-то лишним,
мутнеет капель радужный хрусталь,
и жухнут, начиная с самых нижних,
на дождь не глядя,
листья на кустах.
Но жизнь вот так,
под ливня грозным душем,
от ощущений лета не отмыть,
и не теперь ещё проникнут в душу
костров осенних горькие дымы,
ещё не скоро перестанут падать
плоды в саду, замрёт стремнина звёзд...
и чувствуешь себя Господним чадом,
и веришь — всё
до свадьбы заживёт...
* * *
Бывает, в дружеской беседе,
когда заварен чай давно,
когда лениво тюля бредень
лохматит облака пятно,
в узор улитки совершенства
мечта свой вчерчивает круг,
и длится тихое блаженство
всего несказанного вслух...
* * *
Пока карандаша лазурь
смеясь на лист ложится,
рисуй, сынок, рисуй, рисуй
весёлые снежинки,
рисуй фасоны тёплых шуб
для зябнущих деревьев —
в твоей руке карандашу
дано быть фей добрее.
Пока ты девственный сосуд
с небесным содержимым,
рисуй, сынок, рисуй, рисуй
заветные снежинки.
Пусть их лучей живой поток
по виду несуразен,
легко несёт он за порог
болезни и боязни.
А жизни взрослую игру
настанет срок увидеть,
как предавать умеет друг
и угнетать правитель.
За око - око, зуб за зуб —
упрямый пережиток.
Но ты, сынок, рисуй, рисуй
снежинку за снежинкой...
* * *
Наводят грусть хронические лужи
и вымокших ветвей речитатив.
И близко пониманье, что не нужно
грешить стихами после тридцати.
Что восхищает юных, то коробить
способно тех, чья помудрела жизнь,
тех, кто крылатой фразой для надгробий
как будто бы давно обзавелись.
Иметь пора бы острый зуб драконий
на всех и всё, сбивавшее с пути.
Но... в мире вечных сказок и диковин
не для меня ли дождик шелестит?
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »