Валерий Гаевский «По соседству с классиком»

Валерий Гаевский, Ана Дао

 


Афанасий Михайлович Браменко, довольно заурядный киевский архитектор, обладал незаурядной внешностью. Тонкое, резко очерченное лицо, прямая линия бровей, прямой аккуратный нос, высокий лоб. Ну и что здесь особенного? – спросит читатель. Действительно, вроде бы ничего – если бы все эти черты не складывались в единое целое поразительной схожести с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым. Один из коллег Браменко, к неожиданности, подкованный в вопросах отечественной литературы и даже её фотодокументалистики, иногда иронически обыгрывал это сходство в дружеском общении.

На тридцать шестом году жизни Афанасия Михайловича, в вагоне метро по Зелёной линии, раздался звонок мобильного, и юношеский тенорок с неплохо поставленными менеджерскими интонациями сообщил:

– Господин Браменко, вас беспокоит Киностудия Международного театра двойников. Прошу вас согласиться на беседу с нашим представителем и назначить встречу в любое удобное для вас время и в любом месте…

Поскольку до праздника Первого Апреля оставалось целых шесть дней, Афанасий Михайлович предположил, что этот звонок – шутка только с пятидесятипроцентной вероятностью: «культпросвещённый» коллега уж дотерпел бы неполную неделю до положенного дня.

Решительно эксплуатируя любезный мотив выбора пространственно-временных координат встречи, Афанасий Михайлович с оттенком торжествующего злорадства назначил час сегодняшнего же обеденного перерыва и ближайшее к архитектурной конторе кафе, попутно выяснив у собеседника, что речь идёт о съёмках в документальном фильме, да ещё и с гонораром. И вплоть до обеда наш герой пребывал в намерении со всей серьёзностью разоблачить подозрительного субъекта и обратить возможный розыгрыш против него же самого.

 

Стоило Афанасию Михайловичу войти в кафе, как навстречу ему поднялся субтильного сложения молодой человек в строгом чёрном костюме и с прямыми, идеально чёрными волосами до плеч. Он вежливо поздоровался, но, к сожалению, по голосу и интонациям не удалось определить, был ли это тот самый телефонный собеседник. На визитке, которую Афанасий Михайлович получил из подростково тонкой руки с крашенными чёрным лаком ногтями, значилось: «Нестор Швидко, режиссёр Международного театра двойников». На вид режиссёру было лет двадцать.

– Афанасий Михайлович, я понимаю, что мы потревожили вас совершено необычным для вас предложением, – повёл разговор г-н Швидко. – Специализация нашего Театра – съёмки документальных фильмов о мировых знаменитостях с участием двойников этих знаменитостей. Вот портфолио уже снятых фильмов, – Швидко разложил перед Афанасием Михайловичем фотоальбом. Фотографии изображали людей в обстановках разных эпох; Афанасий Михайлович узнал навскидку только Пушкина. – Эдгар По, Сэлинджер, Гумилёв, Даниил Андреев, Жорж Санд… – комментировал Швидко. – Всё это не профессиональные актёры.

– Как вы их… в смысле нас, находите? – поинтересовался Афанасий Михайлович.

– У нас хорошие специалисты. Уверяю вас, что мы действуем в рамках правового поля…

Браменко проявил нетерпение:

– Вообще-то у меня много работы, да и менять привычный образ жизни сложновато… Даже на время.

Швидко протянул Афанасию Михайловичу чек весьма известного банка.

Даже беглый взгляд шокированного получателя не ошибся в цифре и количестве нулей: двадцать тысяч евро. Печати и подписи на чеке не стояло.

– Мы сможем начать работать, когда вам будет удобно. Мы адекватно адаптируем непрофессионалов к актёрской игре. Работа займёт около полутора месяцев, правда, по контракту, на этот срок исполнители переселяются в помещение студии и занимаются исключительно участием в съёмках. Подумайте, но не слишком долго. Здесь наш адрес, – Швидко перевернул визитку, лежащую на столе возле Афанасия Михайловича. – Владелец Театра завизирует чек в день вашего прихода…

Они распрощались. Строго-эпатажный корпоратив-гот вышел из кафе, оставив Афанасия Михайловича в раздумьях: подозрение о розыгрыше Браменко начисто отверг.

 

Прохладным утром начала апреля архитектор, решившийся поработать актёром, вышел из автобуса на улице Киквидзе в поисках адреса, указанного на оборотной стороне визитки: Richmond Palace, Киквидзе 43, домофон 77.

Искомый объект был возведён на возвышении, окна на противоположной стороне наверняка выходили на Ясеневый переулок; мощёная кирпичной плиткой лесенка вела к витым воротам во внутренний двор. Здание представляло собой внушительных размеров двенадцатиэтажный массив в классическом стиле. Из ворот (так и хотелось сказать «крепостных») «вытекала» свежепроложенная и ещё пахнущая асфальтом дорога, плавной дугой вливающаяся в транспортную магистраль Киквидзе.

Афанасий Михайлович дважды нажал семёрку на вмонтированном в ворота домофоне.

– Приёмная Театра двойников. Представьтесь, пожалуйста, – сказал странно искажённый голос из динамика.

– Ваша камера ведь хорошо видит. Моя фамилия Браменко, я архитектор.

– Совершенно точно, господин Браменко. Будьте любезны, проходите в подъезд, тот, что справа от пирамиды.

Автоматически приоткрылась створка в чёрном стальном укреплении, и Афанасий Михайлович попал во внутренний двор с детскими площадками, спусками в подземные гаражи – и настоящей пирамидой. Она была почти достроена, основанием ей служила крыша одноэтажного минимаркета, видимо, обслуживавшего нужды жителей дома-замка; незаконченная верхушка псевдоегипетского новодела доходила до четвёртого этажа дальней стороны массива. Строители, облепившие сооружение, довольно шустро управлялись с листами серебряного металлопластика.

– Афанасий Михайлович, прошу за мной. – Нестор Швидко уже стоял в проёме правого подъезда, подпирая дверь отставленной ногой. Эксцентричный режиссёр в этот раз был одет майку с надписью “Linux forever” и в широкие шорты – такой наряд делал его ещё более тощим и в сочетании с чёрными ногтями смотрелся диковато.

Лифт поднял их на двенадцатый этаж. Холл пентхауса был оформлен лаконично и эстетически завершённо. Бежевая рельефная декоративная штукатурка, полуколонны, абстрактные мозаичные панно спокойных тонов, бонсаи в нишах.

– Основательница Театра купила весь дом сразу после ввода в эксплуатацию и подарила Киеву, за исключением этого корпуса, – пояснил проводник. – Также у нас есть студии в Детройте и в Труа.

– Почему вы решили построить третью? – спросил Афанасий Михайлович, взяв на заметку, что владелец киностудии, оказывается, женщина.

– Желание вернуться на историческую родину.

Они вошли в одну из квартирных дверей.

Из гостиной открывался вид на панораму Киева: ботанический сад и Днепр, на левом берегу коего город уходил в пастельную апрельскую даль. На оливковом диване, за журнальным столиком с ноутбуком и бумагами, сидела аскетически подтянутая дама лет сорока пяти, со сверхкороткой стрижкой обесцвеченных волос.

– Афанасий Михайлович, рада вашему согласию, – улыбнулась она.

– Ванесса Ниловна Гриффитс, основательница Театра двойников, – представил даму юный любитель Линукса.

– Несториан, пусть Лана приготовит кофе, – сказала Ванесса Ниловна.

За «напитком богов», принесённым прислугой, мадам Гриффитс без малейшего романо-германского акцента вводила Афанасия Михайловича в курс дела, знакомила со сценарием, рассказывала о себе. Она родилась в семье киевлян, перебравшихся в Америку, нынешнюю фамилию получила от мужа, умершего несколько лет назад в Париже, много путешествовала по делам своего оригинального шоу-бизнеса. А теперь решила построить студию в городе своих родителей. Сценарий, написанный, по её словам, «самим Дмитром Рурком» и озаглавленный «Бессмертие Мастера: Михаил Булгаков», оказался довольно простым, особенно в части главной роли; Афанасий Михайлович получил на заучивание означенную часть, только бегло ознакомившись с эпизодами документалистики. По роли, в кадре, он должен был писать и перебирать бумаги с глубокомысленным видом, смотреть из окна, начитывать текст размышлений и прозаических строк своего знаменитого персонажа и как-то так немного катарсировать вслух… Ванесса Ниловна подписала чек, поставила печать – и стороны договорились приступать к съёмкам с ближайшего вторника.

 

Со вторника началась иная жизнь Афанасия Михайловича. В двух соединённых перепланировкой квартирах Ричмонд Палаца были воссозданы интерьеры киевского (на Андреевском спуске) и московского (в Нащокинском переулке) жилищ классика. Заменителями окон в апартаментах служили трёхмерные экраны, имитирующие исторические виды, причём в движении. Целую неделю Афанасий Михайлович безвылазно сидел в этих комнатах, вживаясь в роль: Нестор Швидко объяснил, что именно таким способом двойники, «люди с улицы», обретают способность на уровне жестов и взгляда передавать характер и внутренний мир своих героев. Браменко читал произведения Булгакова, его письма, труды литературных критиков, а также советские газеты. Общавшиеся с ним Лана, Ванесса Ниловна, Швидко и стилист-гримёр с достопримечательным творческим псевдонимом Гиппопотам одевались в стиле тридцатых годов, Нестор даже смыл чёрный лак с ногтей. Обращались к товарищу Браменко теперь не «Афанасий Михайлович», а исключительно: «Михаил Афанасьевич». Вначале затворник Ричмонд Палаца посмеивался, потом привык.

Основательница театра называла режиссёра «Несториан» и на «вы», а он её – «бабушка Ванесса» и на «ты». Учитывая, что внешне мадам Гриффитс тянула разве что на маму г-на Швидко, сбитый с толку актёр решил не постесняться и прояснить этот момент. Швидко объяснил, что Ванесса Ниловна приходилась ему двоюродной бабушкой, а возраст её (тут он перешёл на театрально-почтительный шёпот) составлял семьдесят восемь лет, секрет состоял в услугах пластических хирургов, гимнастике и раздельной диете.

На пятый день «заточения» появился оператор, по словам Ванессы Ниловны, восходящая звезда кинокамеры Гариф Коссовский, он тоже одевался «по эпохе». Время от времени «Михаил Афанасьевич» играл несколько несложных дублей.

 

Поздним вечером седьмого дня Браменко не то услышал, не то почувствовал какой-то характерный звон в воздухе. Он то возникал, то пропадал. Вообще-то, актёру не рекомендовалось выходить из булгаковских апартаментов (он мог только путешествовать между квартирой юности и квартирой зрелости), дабы не разрушить эффект вживания в роль. Минут пятнадцать он боролся с труднообъяснимой тягой нарушить рекомендации и выйти в коридор. Когда же звон в очередной раз пропал, в образовавшейся паузе актёр потянул ручку замка… В тот момент он совершенно забыл, что находится за дверью. Но знакомый освещённый холл девятого этажа с чёрным прямоугольником панорамного окна не помог вернуться к действительности – ибо идиллически-медитативный интерьер оригинально дополнился двумя лежащими на ковровом покрытии господами (один возле лифта, другой – возле двери в соседнюю квартиру) в деловых жилетках, перетянутых ремешками нательной  кобуры  под  короткоствольные травматические револьверы. Браменко осторожно приблизился к тому, что улёгся у квартиры, и с облегчением увидел, что неизвестный глубоко и спокойно дышит и даже слегка улыбается – восхитительный младенческий сон секьюрити.

Будучи уже изрядно пропитанным булгаковским мистицизмом и даже некоторыми фобиями мастера, Браменко вначале собрался унести ноги от странной картины – но что же это за мистицизм, который не манит, иногда даже против воли? Актёр как можно аккуратнее потянул на себя дверь поставленной на сонную охрану квартиры.

В прихожей картина повторилась: уже третий спящий «кобуроносец». Браменко переступил через него, крадучись пересёк прихожую (оформленную в минималистическом стиле с декором под Древний Египет) и попал в просторную комнату – странную помесь фитнес-зала и поликультурно-культового помещения. Послышались голоса из-за следующей двери, витражной – поэтому Браменко не стал приближаться к ней, просто прислушался.

– Я не могу вас проконсультировать, – прозвучала сухая реплика Ванессы Ниловны.

– Это почему? – раздражённый мужской голос.

– У меня очень узкий круг клиентов.

– Сколько стоит войти в этот круг?

– Здесь вопрос не в деньгах.

– В чём?

– Круг не подлежит расширению. Тот, кто порекомендовал меня вам, совершил ошибку.

– Мне нужна консультация здесь и сейчас, ты поняла? – мужской голос перешёл на угрожающее шипение.

– Молод ещё мне тыкать. А пистолеты прибереги для своей дружной компании. Бояться ты меня должен, как вселенского огня…

– А это ещё с какого рожна?! – мужчина в ярости хлопнул ладонью о стол.

– Не «с какого», а «какого»… Такого, что я вселюсь в тебя, – подчёркнуто холодно отвечала Ванесса Ниловна. – Лучше вспомни, как меня рекомендовал твой источник. Мне, конечно, невыгодно отправляться за черту до срока… Но тем глубже я притопчу твою душу, когда займу тело, дружок. Я-то к своим делам всё равно вернусь, а вот тебе к своим дорога будет заказана, закрыта на все семь врат. Хочешь – прикажи своему нукеру стрелять…

Браменко ещё чуть-чуть отступил от витражной двери. Что за дьявольщина, в самом деле?! Криминалитет против чёрной магии?.. А может, промелькнула спасительная для душевного здравия мысль, это тоже съёмки кино? Да-да, это именно съёмки, и не надо психиатров и экзорцистов!

– …Тем более он единственный, кто не спит из твоей гоп-команды! – добавила Ванесса Ниловна, наконец-то допустив хоть немного эмоций в свой тон. – Может, проверишь?

Браменко, не дожидаясь появления в фитнес-зале других «актёров», как можно быстрее и бесшумнее устремился к выходу. Перепрыгнул через так же мирно спящих «статистов» и, наконец, спасся в своей нащокинской квартире.

Глубоко выдохнул, недоумевая, куда он попал, не сон ли это и кто он вообще такой. И так же глубоко пожалел об отсутствии хоть какого-нибудь алкоголя.

Он курил папиросу в комнате, глядя на иллюзорные огоньки ночной Москвы, пуская дым в вытяжку и самым-самым краешком сознания понимая, что, увы, не может открыть иллюзию окна и отдышаться холодным воздухом.

 

После дурно проведённой ночи Браменко продолжал курить, меряя шагами квартиру. Первая круговерть мыслей уже успокоилась и вошла в критическое русло, точнее, этих русел стало два: чем же всё-таки была вчерашняя фантасмагория – и не стоит ли экстренно прервать своё пребывание под гостеприимным, но не в меру таинственным кровом Ричмонд Палаца?

Затрезвонил дверной звонок, Браменко вздрогнул. Его квартиры запирались только изнутри – если ему по контракту нельзя было выходить, а тем более если к мадам Гриффитс приходят гости из уголовного мира, то почему таинственные театралы не предусмотрели и наружного запора? Доверяют или держат за покорного дурачка? «Кем я и был все эти дни», – мрачно усмехнулся Браменко и пошёл открывать.

На пороге стояли как всегда свежая и подтянутая Ванесса Ниловна и презентабельный седовласый господин в длинном плаще.

– Доброе утро! – жизнерадостно провозгласила мадам Гриффитс, препроводив своего спутника в прихожую. – Позвольте представить: господин Рурк, сценарист.

Презентабельный визитёр в плаще протянул руку в приветствии:

– Дмитро Вадимович.

– Михаил Афанасьевич, – совершенно машинально отозвался Браменко с рукопожатием.

– Вижу, что вы совершеннейшим образом вжились в роль, – лучезарно расплылась в улыбке Ванесса Ниловна.

– Пора поговорить более предметно? – Дмитро Рурк полувопросительно-полуутвердительно обернулся к ней.

 

Они расположились в киевской квартире классика. Почти вездесущая и почти невидимая Лана организовала чай и конфеты, как обычно, в кулинарном духе времени. Актёр мысленно запахнулся поплотнее под порывами холодного предчувствия.

– Итак, Михаил Афанасьевич… позвольте, я и дальше буду называть вас так, – начала, элегантно дополнив свой образ чашкой чая, Ванесса Ниловна. – За прошедшую неделю вы в значительной степени перевоплотились в вашего знаменитого персонажа…

– Я узнал, что я не очень приятный субъект, – добавил актёр.

– Хотели бы вы узнать, каков он сейчас?

– Простите, не понимаю вас…

– Господин Булгаков никуда не исчез. Я не буду спрашивать, каких религиозных воззрений вы придерживаетесь. – Она бросила взгляд в сторону Ланы, и та протянула хозяйке Театра стопку бумаг, аккуратно перевязанную лентой. – Вот, взгляните, пожалуйста. – Стопка перекочевала к мистифицированному исполнителю главной роли.

Он раскрыл венчающую её скромную советскую тетрадку с выцветшей обложкой, под коей обнаружилась рукопись, сделанная как будто подростковой, да ещё и не слишком аккуратной рукой. Подпись в верхнем углу первой странички значила: «А.Д. Сахаров». Актёр вчитался в небрежные строчки.

«Все современные научные знания о мире получены в результате ползания с завязанными глазами по полу огромной комнаты. Мы ощупываем ворсинки ковра и планки паркета и называем это формулами и уравнениями. Только изредка, только немногие из нас приподнимают голову и смутно ощущают невероятный объём вокруг. Но снять повязку с глаз мы не догадываемся. И уж тем более нам не узнать, что за пейзаж открывается за окнами этой огромной комнаты…»

Актёр проглядел остальное содержимое стопки. Рукописи на самых разных языках и на самой разной бумаге, в основном старинной.

– Позвольте, но к чему же вы ведёте?

– На самом деле здесь не совсем театр. Здесь всё по-настоящему. Эти рукописи оставлены именно теми людьми, чьи подписи вы видите. Это неопубликованные рукописи, но придёт время, и я либо мои последователи их опубликуют как исторические, уникальные находки… Что же до вас – фотографии, сделанные в процессе съёмок господином Гиппопотамом, займут своё место в портфолио Несториана.

– Я, знаете ли, прекрасно понимаю, только вот какая связь между всем, о чём вы говорите?

– Чувствуете запах папиросного дыма?

– Нет, мой нос, любителя дыма, увы, не такой чувствительный.

– Какой аромат вы хотели бы сейчас ощутить? Любой, навскидку.

– Допустим… апельсин… если вы не против… – ответил актёр, не сводя недоумённого взгляда с собеседницы.

В воздухе разлился апельсиновый запах, да такой приторный, что его, наверное, можно было бы пить вместо сока. Это продлилось несколько секунд, и амбре исчезло так же внезапно, как возникло.

– Загадайте число, – сказала Ванесса Ниловна и с ходу стала повторять ещё рождающиеся мысли «подопытного»: – Двенадцать миллионов восемьсот восемьдесят восемь тысяч двести тридцать четыре.

Она указала пальцем на пепельницу, ещё с вечера полную окурков. Окурки занялись и вспыхнули.

– Мы находим двойников известных людей, кто ныне не с нами, – отпив чаю, продолжала Ванесса Ниловна под весело-зловещее потрескивание язычков пламени в пепельнице. – И предлагаем им, двойникам, я имею в виду, послужить сосудами для временного пребывания на земле «оригиналов». Проще говоря, души умерших мыслителей, поэтов, учёных вселяются в тела двойников. Им, душам, так легче вернуться. Это ненадолго, только на месяц. Душа двойника, образно выражаясь, занимает пассажирское кресло: она наблюдает за событиями и действиями пришельца, но не может взять контроль над телом. Разумеется, одержание происходит с обоюдного согласия.

Браменко Афанасий-Михаил кашлянул. Очень захотелось выкурить что-то не слабее «Беломора». Ветерок предчувствий сформировался в ударную волну и всей массой обрушился на двоящееся растрёпанное сознание. «Асмодей шутит… шутит… чем не…» – запели пространственные аномалии на книжных полках.

– Чтобы я отдал своё тело какому-то духу?! – едва не зарычал подопытный.

Ванесса Ниловна на всякий случай отложила стопку рукописей подальше.

– Я был в этом качестве тридцать лет назад, – заговорил господин Рурк. – Собственно, я был первым, с кого Ванесса начала свои исследования.

– И кем же вы были?!

– В меня поселялся Вергилий.

– А Данте или Македонского у вас нет в гримёрке?!

Ответила Ванесса Ниловна:

– Данте ушёл на другую планету, а Александр Македонский уже воплощался несколько раз, причём в новых инкарнациях не совершил ничего примечательного. Как Александр он уже не придёт.

– Зато Булгаков ещё может прийти, – поддержал её господин Рурк.

Растерянный и безымянный исполнитель главной роли потёр лоб, резко встал, прошёлся по комнате и с явной ненавистью уставился на трёхмерный экран-окно.

– На ваш счёт переведено пятьсот тысяч евро, – буднично отметила Ванесса Ниловна. – Они ваши при любом вашем решении. Если вы не согласитесь побыть сосудом, это будет компенсацией за беспокойство.

– А если он не захочет покинуть моё тело?! – обернулся двойник.

– Один такой случай был. Марина Цветаева не хотела уходить обратно. Мне пришлось провести отдельный ритуал и препроводить её в законные пространства, разумеется, со всем подобающим ей уважением. Позже мы помирились, и, насколько мне известно, сейчас она пошла на воплощение.

«Чем Асмодей не шутит!» – пискляво повторили книжные полки.

– Подумайте, Михаил Афанасьевич, – добавил господин Рурк, намеренно используя «театральное» обращение. – Вам это ничем не грозит, зато избавит вас от самой распространённой болезни человечества – страха смерти.

 

Ночью этого же дня в квартире Браменко раздался звонок, похожий на шифр: три длинных, два коротких и опять три длинных, два коротких. Разбуженный этой необычной азбукой Морзе поселенец с удивлением обнаружил себя не в кровати, а в полосатом кресле, укрытым тяжёлым пледом из верблюжьей шерсти. На витой деревянной столешнице стояла початая бутылка коньяка и… да, пачка папирос «Герцеговина Флор». Звонок повторился, как показалось Браменко, более вкрадчиво, если так можно было говорить об обыкновенном стрёкоте микромолоточка о металлический колпак – знаменитую советскую топовую модель тридцатых годов, украшение столичных жилищ от коммуналок до апартаментов партноменклатуры…

Браменко механически подцепил глазницей знаменитый монокль Мастера, залпом допил коньяк из гранёной рюмочки и, театрально чёлгая тапочками, направился в прихожую.

– Кому обязан в такое несусветное время? – спросил он через дверь.

– Михаил Афанасиевич, это Нестор. Бабушка Ванесса послала за вами. Всё готово к обряду. Я тут вам кое-какую одежонку принёс…

Браменко повернул собачку замка, отдёрнул элегантный никелированный засов, открыл дверь и отпрянул: в приглушённом свете холла стоял золотой Анубис…

– Свят-свят… Нестор, вы… вы впечатляете! Так и инфаркт получить недолго.

Нестор-Анубис засмеялся и снял собачью голову – маску мистического охранителя тёмных пространств потустороннего мира.

– А что за одежонку-то вы мне принесли? – Браменко давно поймал себя на том, что не делает никаких усилий, работая в вербальной стилистике времён довоенной Москвы прошлого века.

– Да у вас под дверью пакет… Я думал, вы не откроете…

Браменко глянул под ноги: прозрачный пакет на молнии с чем-то таким же золотым-расписным, как и на ночном визитёре…

– Что это, Нестор?

– Платье Осириса… Позвольте, я войду и помогу вам. Бабушка Ванесса ждёт нас в пирамиде…

– А господин Рурк тоже там? Он какую роль играет?

– Он помощник иерофанта… Младший жрец.

Переодевание заняло минут десять. Расставшись со своей комфортной серой твидовой тройкой, Браменко не на шутку облачился в ткаческое золото эпохи Четвёртой династии, опоясался несколькими ритуальными ремешками с пряжками и надел на голову нечто с виду похожее на кокошник. Неся в левой руке жезл «Столб Тет», а в правой папирусный свиток с именем Мастера, Браменко в сопровождении собакоголового, с мерцающими изумрудными очами Анубиса спустился на лифте на пятый этаж к галерее, ведущей в комнату посвящений пирамиды Ричмонд Палаца.

– Как думаете, Нестор, расставаться с душой даже на время, наверно, занятие не из приятных? – спросил Браменко.

– Не знаю, Михаил Афанасьевич, не пробовал.

– У вас у самого двойник есть?

– Есть. Но он старше меня намного и пока ещё жив.

– Кто же он?

– Билл Гейтс.

Браменко присвистнул.

Нестор-Анубис деловито извлёк айфон и, поднеся его к изумрудным глазам маски, поводя пальцами в золотой перчатке, вывел на экранчик портал связи.

– Мы взошли на Ладью Ра, о царственный Иерофант! Пусть откроется  небесный Нил для идущего в теле Осириса. Пусть Себ, повелитель Богов, широко распахнёт ему свои врата; пусть откроет он его завязанные глаза, пусть даст он ему силы небесных знаков. Я, Анубис, веду его. Я сделал его чресла крепкими, чтобы устоял он пред обрядом и связью сакральной был повит как пуповиной. Пусть разорвёт он пуповину, напоившись жизнью, и пусть восстанет по воле богини Сахет, а его ка, его избранный астральный двойник, обретёт дарованное тело в доме великого Птаха. Да будет так…

«Вот с этим не поспоришь, – подумал Браменко. – Надеюсь, выпитый мной коньяк не помешает чистоте эксперимента…»

Врата, то есть двери, автоматически распахнулись. Узкий, тёмный и высокий проход привёл их в комнату с алтарём, освещённую факелами, горящими зелёным и красным пламенем без малейшей копоти…

Ванесса Ниловна в белоснежном хитоне и удлинённой тиаре цвета красной яшмы с золотой змеёй, навитой спиралью, держала в руках глиняный сосуд в форме сердца. Младший жрец, Дмитро Рурк, в пернатом одеянии Бога-сокола Анниу и головном уборе, повторяющем все очертания величественной птицы Египта, держал в руках крышку от сосуда и скипетр «Анх».

Нестор-Анубис подвёл Браменко, держа его за руку, к алтарю.

–  Приветствую вас, боги, влекущие ладью Владыки Миллионов Лет, несущие её над подземным миром, те, кто ведёт её в странствие по Нут, кто делает так, что души входят в духовные тела... Дозвольте душе Осириса предстать пред богами, чтобы смогла она быть правдивой голосом с вами на востоке неба и смогла вернуться туда, где была вчера, и насладиться вдвойне спокойствием Аментета! Да будет так! – изрекла Иерофант Ванесса Ниловна с поклоном алтарю.

Нестор-Анубис также поклонился алтарю и дёрнул за руку Браменко. Браменко покорно уставился в богато изукрашенный ляпис-лазурью алтарь.

– Приветствую тебя, бог Анниу! – сказал Нестор-Анубис и поклонился  младшему жрецу Дмитру Рурку, после чего продолжил: – Приветствую тебя, бог Пехрер, пребывающий в своём чертоге! Повели, чтобы душа приведённого мной соединилась с избранной небесной душой того, чьё имя хранит сей папирус запечатанный. Если она замешкалась, прикажи, чтобы её доставили мне. Пусть она посмотрит на своё природное тело, пусть она отдохнёт в своём духовном теле, и пусть её тело не погибнет и не пострадает никогда от порчи! Да будет так! – Нестор-Анубис выдернул свиток из руки Браменко и с поклоном положил его на алтарь.

Сокол-Анниу-Рурк поклонился Анубису, Браменко и алтарю и произнёс нараспев:

– Пусть Шенит, творящие обстоятельства жизни людей, не сделают твоё сердце зловонным, о подающий! Да будет это благоприятным для нас. Да будет благоприятным для нас сие слушание. Да будет радость нашим сердцам при взвешивании слов твоих. Да не произнесут ничего лживого против тебя, о подающий имя своё перед великим богом, владыкой Аментета. Воистину, велико ты будешь, когда восстанешь, торжествуя. Да будет так!

Иерофант Ванесса Ниловна Гриффитс поклонилась всем и, подняв свиток с алтаря, произнесла:

– Повторяй же за мной мысленно, о подающий тело своё. Повторяй тихо и вслух: «Сердце моё, мать моя! Сердце моё, мать моя! Сердце моё, благодаря которому я пришёл в жизнь! Да не восстанет ничто против меня на суде! Да не будет противодействия мне в присутствии верховных правителей! Да не разлучат тебя со мной в присутствии того, кто держит Весы! Ты – мой двойник, обитатель моего тела, бог Хнему, объединяющий и укрепляющий мои члены. Да войдёшь ты в обитель счастья, куда мы идём вместе… Да будет так!»

Браменко повторял старательно слова Иерофанта, и все участники обряда кланялись ему и алтарю. Браменко тоже кланялся алтарю. Красные и зелёные отсветы от чудесных огней факелов гуляли в его будто плывущем сознании. Ляпис-лазурь алтаря зажигала синие вспышки, которые, как он смутно помнил из литературы о восточных медитациях, отвечали за энергию горлового чакрама, то есть плексуса, то есть центра…

«Значит, дело движется к Браме», – подумал Браменко и, удивившись смелости своей мысли, на всякий случай ещё раз поклонился всем и алтарю.

– Имя твоё, о подающий тело своё, да будет погружено в сердце твоё! – Иерофант Ванесса Ниловна поставила глиняный сосуд на алтарь, а свиток с поклоном передала Соколу-Анниу-Рурку. Младший жрец с поклоном алтарю поместил свиток до половины его длины в широкую горловину сосуда.

Браменко вздрогнул, когда свиток вдруг самопроизвольно вспыхнул и стал гореть. Пламя показалось ему цвета ляпис-лазури. Все поклонились алтарю. Огонь испепелил видимую часть свитка за считанные пару минут, а когда пробрался в сосуд, Иерофант, подняв руки к конусовидному потолку комнаты, приказала младшему жрецу закрыть его священной печатью. Сокол-Анниу-Рурк накрыл сосуд крышкой, на которой золотым барельефом были изображены Анх, глаз Горуса и змея.

– Теперь же, о подающий тело своё, наклонись к сосуду и дыханием своим прими благостный дух, а проводник Анубис пусть снимет печать перед тобой. Да будет так!

Браменко низко наклонился к самому сосуду-сердцу. Нестор-Анубис сказал громко: «Хет! Ка! Хет!» Рука в золотой перчатке резко сняла крышку. Сосуд был полон дыма, похожего на жидкую ляпис-лазурь. Афанасий Михайлович сделал вдох полной грудью, равно тому как это делают заядлые кальянщики Дамаска и Медины, и… потерял сознание.

 

Он проснулся, но не спешил открывать глаза. Странный сон, и долгий такой… Чего только не пригрезится умирающему… Люси… Сейчас простучат её каблучки, она войдёт и будет продолжать спасать его, как клялась, отодвигать их разлуку. Вчера… Вчера она записала под диктовку последние правки. Нет, не последние – надо добавить ещё. Это сон, странный, долгий, яркий сон, возвышающий и целебный. И стучатся строчки, сном рассказанные, сном, приподнявшим вуаль всех тайн.

Снилось, что он живёт на луче и получает письма Люси, и будто она живёт где-то далеко, но письма такие тёплые, словно дышат её живым теплом, и в них ожидание скорой встречи… Потом была она, эта встреча, на луче, а вокруг них вращались созвездия, такие яркие и огромные, как только во сне и бывает…

И они начали новый роман…

Это из него строчки просятся в явь, только увы, огорчённо подумал проснувшийся, так всегда бывает поутру: силишься вспомнить морфейные откровения – и будто кто опустил занавес на память.

А они писали новый роман в центре зодиакальной круговерти, и никто в целой вселенной не мог им помешать.

Он улыбнулся одной мыслью. Чудный сон, право, даже боль отступила. Так не хочется отпускать эти видения от себя! Что же дальше там привиделось? А дальше звали его куда-то, манили, а она отпустила его, обняла, пообещав ждать.

Надо открыть глаза и увидеть её силуэт наяву.

Изумлению его не была предела: он видел зорко, как прежде! Должно быть, это сон во сне! – подумал он. Надо проснуться, надо надиктовать новые строчки, пока ещё есть время!

Он откинул одеяло и поднялся легко и резко. На нём было длинное золотое одеяние, и чёткий, знакомый мир вокруг обескураживающе кричал со всех сторон, что сделан не из ткани сна.

Мастер порывисто подошёл к зеркалу и, разглядывая себя в диковинном роскошном платье, вспышка за вспышкой осознавал, что не спит сейчас и не спал прежде, но то, что он принял за сон поначалу, было стократ реальнее теперешней яви…

Он пересёк комнату, отдёрнул занавеску. За окном московской квартиры был утренний Киев с высоты птичьего полёта. Живая ртуть Днепра в оправе ранневесеннего города с домами-башнями.

И здесь память вернула ему всё. Всё прошлое, всё живое и потустороннее, всё пережитое после себя и во время себя… там! В мирах звёздных троп и долин, в мире мудрых друзей и обретённых навсегда иллюзий, иллюзий, которые больше никому не отнять, даже ради развлечения… У него мало здесь времени. Всего месяц. Всего месяц, чтобы оставить человечеству ещё один автограф. Нет, не роман… Неопубликованные записки. Записки, которых нет даже в самом полном архиве его имени… Может быть это будет притча. Да, притча. Соломон утверждал, что лучше притч  литературы не придумано. Эпическая притча… С востребованностью на тысячи лет… Да. Меньший срок просто не имеет смысла. Так говорил Заратуштра… А мой Иешуа что говорил? «Истина, игемон, прежде всего в том, что у тебя болит голова…» Я бы исправил эту фразу, но не могу… И многое бы исправил, если бы оказался в своем времени. «Чтобы что-то по настоящему исправить надо быть Учителем, Миша, а не Мастером, как ты…» – фразочка которой меня прибил Рамакришна…

Так о чем же будет твоя притча, Мастер? О сожалениях? Мы все преисполняемся сожалений… там! В мирах звездных троп и долин и пьём эту цикуту вполовину с медами  духовной свободы…О любви? Мы все преисполнены любви…Там! О путях? Мы все равно продолжаем искать свои пути…там! Земля, жесткий дом, Миша! Жесткий и иногда даже слепой. Не всякое прозрение здесь – путь Там… Гомер прозрел и увидел свою Трою такой какой она остается до сих пор… Наполеон завоевал полмира без единого выстрела и устал быть собой… Чтобы искать путь, Миша, нужно быть Следопытом, а не Мастером, как ты… Мир все еще продолжает искать благополучия и не устает ковать мечи… Чтобы ковать мечи, Миша, нужно быть Оружейником, а не Мастером,  как ты … Боже, какая глупость, какой порочный круг загоняет мои мысли… Я разорвал круги и завещал себе Покой, посчитав себя недостойным Света… И что сделал ты… Там? Создал театр о котором всегда мечтал здесь… Твои пьесы плохо пошли…Там. Зритель уходил без аплодисментов. Только один рукоплескал в своём начищенном френче…Тот с кем ты однажды говорил по телефону… Здесь. Так чего же ты на самом деле Мастер? Какого ремесла?

Михаил Афанасьевич подсел к письменному столу. Открыл выдвижной ящик. Стопка листов бумаги, несколько перьевых ручек, чернильница… Старинные акссесуары. Все как обещалось.

Не было смысла бегать и суетится, знакомиться с его теперешней опекой. Он все знал обо всех. И о госпоже Гриффитс, медиуме-спиритуалисте приехавшей из Америки, хозяйке этого чудесного театра двойников, и о ее двоюродном внуке, Несторе, и об известном столичном сценаристе Дмитре Рурке, и о вездесущей секретарше Лане, и о всех горожанах нового времени планеты Земля, знал и том чье тело сейчас арендовал по добровольному и взаимному согласию.

Значит еще один Путь? Путь слова. Самый честный и непредвзятый?

Он может позволить себе такую роскошь? Конечно, может. А вечером?

Вечером пусть будет прогулка по Киеву…

Михаил Афанасьевич обмакнул перо в чернильницу и, подзадорив себя каким-то смешным видением из прошлого, убористым почерком написал:

«В один из апрельских дней, какие случаются нередко в столичном погодном обиходе, из подъезда дома номер 29, что на улице Второй Воскресенской, торопливой походкой вышел высокий гражданин… Макушку высокого гражданина поверх пегой косматой шевелюры, прикнопила, другого слова не подберешь, пестрая как новогодняя елка и совершенно нелепая тюбетейка…»

 

 

Апрель 2014 года,

Севастополь




Комментарии читателей:



Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.