Елена Тихомирова «Одиссея Пенелопы»


Мейделе 


Люблю этот дворик, укрытый от всех ветров домами в потёках растресканной штукатурки. Пёстрая стая дворовых котов делит пространство, как шахматные фигурки. 

Здесь я бываю нечасто, три раза в год, после звонков с незлобной живой угрозой, в этом дворе семьдесят лет живёт нашей семьи знакомая - тётя Роза. 

 

-Мейделе, ты?  Проходи, не мети порог  - слышу в который раз, и улыбка душит. 

Голос её хрипловат и лениво-строг. Время дородных красавиц сушит, но остаётся что-то в движеньи рук, и понимаешь - мужчины боготворили. Роза  поспешно крошит укроп и  лук, переживая "чтоб синенькие не остыли".  Кормит меня, ворчит что "худа, как снасть" , перебирает памятных кавалеров , припоминает, как накрывала страсть, но  "таки всегда и во всём признавала меру". 

 

- Вы не такие, у вас в голове кино. Бьёте друг друга дО смерти, на осколки . 

/ Роза задумчиво курит, раскрыв окно, ветер играет голубоватой чёлкой/. 

Вдруг усмехается, перестаёт курить, и вспоминает братьев, отца и маму - очень легко про них говорит, и не сбивается в мелодраму. Как все остались в безликом могильном рве, только она уползла, семилетний ужик . Долго лежала, в высокой густой траве, долго скиталась, воду пила по лужам.  Как  выживала со старым своим котом, даже мышей, и то на двоих делили ... 

 

- Роза , ты твёрже чем этот дом. Что же за глина, с которой тебя лепили ?

 

Роза перестаёт улыбаться, гладит по брюху седую собаку.

 

- Мейделе, если не буду над этим смеяться, мне ведь придётся плакать ...

 

*мейделе - девочка (идиш)


 

Андерсен

 

И январь тебе дарит...

 

изморозь на окне,

ледяное дыханье не первой бессонной ночи,

прорисованные многоточия

птичьих лапок и белый, кристальный снег.

Если хочешь-бери, если нет-отдай,

тем, кому велика привычка.

Видишь, девочка тратит спички,

выжигая свой календарь?

Видишь, мальчик упрямо лёд

перемешивает с мечтою?

Слышишь, как соловей поёт

над уснувшею красотою? 

Если тайное стало явным,

это сказкою не зови -

ты сама решилась

быть храброй и оловянной,

переплавленной в сердце,

стучащее о любви...

 


Одиссея Пенелопы


Улисс одичал, набрался солёного ветра -

таких не ма`нят тёплые очаги.

Почти скучал по своей безответной

жене, что считала его шаги ...

/держала спину, пряла, молилась,

под сердцем цепко хранила веру,

себя укрощала, в тоске растила

годами эту любовь - химеру,

безликую, ждущую мужний запах,

теряла желанья горячий пепел,

надеялась, что разметает ветер

полынный вкус пережитых страхов,

вбирала ночью неровный ритм

волны, ласкающей берег, тихо

в сосуде тела топила хриплый,

надсадный голос души-волчихи /...

 

И вот, вернулся, забывший память,

глядит на море / в глаза - не смеет/.

Погасит боли живое пламя

рука холодная Одиссея,

клеймёная прошлого тайным знаком? ...

Обычна участь царицы Итаки -

самой отвечать на свои вопросы,

в груди скрывая остывший космос.

 

    

 Лазарет

 

Сны не сбываются - только приносят дрожь,

берег души укрывая слоистой пеной.

Дай только время, когда-нибудь утечёшь

кровью дурной из прокушенной жизнью вены.

Доктор дежурный назначит двойной укол,

чтобы отшибло желание выть и память,

и пожурит за то, что заблёван пол

липкими сгустками сердца - её стихами.

Только сиделка - вера, в глухой ночи,

тихо поправит колкое одеяло

и посидит поблизости / помолчит,

чтобы бедняжке немного спокойней стало.

... как перестанет сниться словесный тир,

злоба, бессилье, грубости и запреты,

выпишут снова в зовущий, безумный мир

новую душу из старого лазарета.

 

 

На дне


И снова, в перепуганном окне,

крылом трепещет мартовское солнце.

Не бойся, просто приходи ко мне

скрести мою Вселенную, на донце

выискивать осколки пустоты,

сухие листья прошлых обещаний,

цветные мозаичные хвосты

комет, сошедших с круга мирозданья,

пыль душной лжи, обрывки тёплых слов,

клубочки завершённых отношений,

вердикты неотменные решений

и мелкие крупинки вещих снов.

А под конец, дыханье затая,

как будто в первый раз увидев чудо,

на дне моей души найдёшь себя,

и снова будешь счастлив...

мой Иуда.

  

 

Странное племя


А в памяти город другой,

где трава зеленей и краски теплее,

на крышах полно голубей

и небо над ним голубое.

Но в нём я давно разминулась с тобою,

и даже с собой повстречаться не смею.

 

И нет в этом городе серого камня,

нет улочек узких, нет твёрдого ветра.

В нём есть только долгая добрая память

и привкус прозрачно-янтарного света.

Мечты в шесть утра, закипающий чайник,

заварка из трав и любимая чашка...

Но сердце забилось, как мелкая пташка,

и я понимаю - ты тоже скучаешь,

и ждёшь, чем закончится странное время

молчанья, тоски, неотправленных писем ...

А женщины всё-таки странное племя,

способное не понимать и зависеть,

и делать не так, как советует разум,

и ждать не того, и любить на разрыв.

И помнить одну недостойную фразу,

о тысяче нежных вещей позабыв.

 


Выдержанноe

   

Жизнь моя ни капли не поменялась. 

Света меньше стало - на то и осень.

Мыслей ватное одеяло 

подоткну под эмоций простыни.

Сердце требовать перестало 

то,чего не берут без спросу

и на что задыхаются, глядя 

при неверном утреннем свете. 

Тенью ангела прикасаются 

воспоминания эти 

к нежной душевной глади.

И, жизни ради, 

пусть всё так и останется 

в памяти.

 

 

****

Из любви возвращаешься в жизнь, 

словно в дом покинутый, после болезни.

Крепче за неверные перила держись,

осторожней поднимайся по лестнице.

Да, слегка заедает замок. 

Дерни дверь на себя, ключ решительней

поверни и ступи за порог. 

Скрип тяжелой двери томительный.

Тишина коридора. В углу - 

длинной тенью пустая вешалка.

Подойди осторожно к столу, 

возле стула его замешкайся.

Там на спинку повешен день, 

полный света и тихой радости.

Завари себе чай, в его чашку налей

и разбавь молоком до сладости.

Зачерпни в ладонь горсть конфет,

что манят оберткой блестящею...

 

В этом мире его больше нет. 

Но зато есть ты. Настоящая. 


 

Узкая долгая улица


Кажется тут

я впервые осознала силу цвета

золото южного солнца 

лазурь июльского неба 

изумрудный листвы 

охра старой штукатурки

серость булыжника 

переплелись

но не смешались 

и сотворили узкую

долгую улицу 

ведущую 

к пока невидимому 

морю

 

Мама 

светилась 

простой красотой

неяркой блондинки

и синее пляжное полотенце

наброшенное на плечи

ловко оттеняло

молочную белизну 

её сарафана

 

Мы говорили

обо всём и ни о чём

я отдавала ей город

в котором она не была

как ломоть 

янтарной спелой дыни -

сколько бы ты ни съел

потом

обязательно захочется

ещё

 

Море

оказалось 

бурливым и ветреным

поверхность 

бесконечно переливалась

косяками серебристых 

волн

 

– Пора возвращаться

Мама 

слегка улыбнулась 

а я  

отчётливо поняла 

что мы одногодки

и у нас

никогда 

не было и не будет

синего пляжного полотенца.


 

Молитва


Когда мать варила 

суп из щавеля 

моя бабка на предложение

попробовать его

всегда отвечала отказом

сморщивая сухое загорелое лицо:

переела в деревенском детстве.

из еды 

она больше всего любила 

свежий белый хлеб.

 

Другая моя бабка 

когда клеили обои

проводила по ним белой рукой

унизаной венами и перстнями

и тихо говорила:

– Такие не сваришь...

да и клей сейчас совсем другой. 

С сорок третьего года 

она ни разу не побывала

в Ленинграде\\Петербурге.

 

Когда вспоминаю их

твержу одну молитву.

Прошу Его

чтобы мои дети 

с удовольствием ели щавелевый суп 

и использовали клей и обои 

только по назначению.


 

Аритмия

 

Любованье полётами чаек,

хрустальным снегом,

вершинами стройных гор -

что из этого списка

делает счастье полным?

Я смотрю

на серое небо,

на холодные волны,

понимая, что до сих пор

уходила лишь по-английски:

ни ключа, ни записки,

ни звонка, ни забытой одежды.

Вроде, смелость и риск,

пополам с надеждой,

что вернут и задержат,

хотя бы в памяти.

Только жизнь -

не поставленный

смертью памятник,

это воздух, что ищешь 

незрячими пальцами.

Исчезает ответ

на беспомощное "останься"

и властное "подожди",

выбивается из груди

неровными стуками сердца,

заглушается 

силой солёного ветра,

отражаю 

в точнейшей душевной призме

извечный асинхронизм:

переизбыток 

нежности в организме,

при недостатке тепла и света.

 

 

Выбор


А выбор мой, как прежде, чист : 

месить загаданного глину. 

Судьба - простой тетрадный лист,

исчёрканный наполовину

врачебным почерком любви

/ в графе "инициалы" - прочерк/.

 

Мне кто-то говорит: живи.

Но трижды прозвенел звоночек

и первый близится антракт.

Есть время выверенным жестом

покинуть камерный спектакль,

в партере уступая место

иному зрителю - уму,

и мудрости в простом наряде.

 

Лишь оперённые поймут,

как неуютно птице в стаде,

когда протягивает жизнь

клочок засушенного сена.

Но кто-то говорит: держись,

дыши и верь.

 

Покинув стены,

по зову тихому небес,

ты раскрываешь важно крылья,

и кто-то говорит:  воскрес

ещё один, не без усилья.

А ты, оставив позади,

театр, хлев, небес дорогу

услышав, наконец : войди,

впервые "да" ответишь богу. 

 

 

 Начало

 

Если захочешь, вернись в начало...

ты - эмбрион, окружённый водами

 \как ещё люди обозначают

слитность небесно-земной породы?\.

Плаваешь в них так легко, податливо –

ангел, забывший болезнь кессонную,

словно не мучила суррогатами

тело, в тоске февралей бессонных,

 не задыхалась во льду и пламени,

 что до кров`и разрывают душу...

Ниточкой длинною пульс дыхания

вьётся в тебе изнутри-наружу,

во`лнами, лаской с морскими схожими.

 В любящих водах легко согреться –

видишь, как бьётся под тонкой кожею

 точка,

что стать

обещает

сердцем?

 

 

 




Комментарии читателей:



Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.