Гоголь и Пушкин,    идеалы соборности  и  индивидуализма в  российской  истории

 

 В российской культуре считается общепринятым, что «мы все вышли из гоголевской шинели» и что «Пушкин, это наше все». Но  если это так,  то  резонно  предположить, что в  культурном наследии этих столпов  русской культуры могли (более того, должны были!)   отразиться   ключевые   проблемы и противоречия  российской  ментальности и исторического пути России. 

Автору представляется,  что одним из таких  ключевых русских вопросов   является  проблема соотношения (противоречия?) принципа соборности  (коллективизма)  и принципа  индивидуализма (личной ответственности  и личного выбора).  Принцип индивидуальности, уже в ХХ-ом столетии, получил свое  юридическое выражение в  понятии прав человека и гражданина. Принцип соборности не имеет адекватного современного юридического выражения, что возможно указывает на его более архаичный характер. Среди ключевых общемировых  документов культурного наследия человечества принцип коллективизма, пожалуй, наиболее рельефно отражен в Ветхом Завете, в разделах, трактующих исключительность еврейского этноса и его  особого договора с Богом.

Роль принципа соборности в общественном сознании, его воздействие на мировосприятие людей и на общественную практику в России, по видимому,  традиционно   была выше, чем в Западной Европе. Распространено мнение, что только на основе объединяющей соборной идеологии и могла состояться российская государственность, реализовавшаяся на обширнейших равнинных территориях, без четко выраженных геостратегических разделов, в непосредственном контакте с Великой Степью. Соборностью  в нашем Отечестве  традиционно принято гордиться.  Реализация принципа соборности и сейчас часто фигурирует  (или провозглашается)  как желанная  направленность развития общественного бытия и российского менталитета.

При реализации принципа соборности  система ценностей задается некоторой  объединяющей социум сверхидеей, благодаря чему в идеале достигается почти  эпическое единение  человека и  социума.  Верность  личности соборной  сверхидее  и связанная с этим укорененность личности в социуме порождает  отсутствие  болезненных нравственных и духовных блужданий.  В такой системе ценностей достаточно много  ценных  и эффективных компонентов, обеспечивающих отдельной личности чувство сопричастности к чему-то большому и великому, а социуму  - множество индивидов,  вполне лояльных к общественным интересам и ценностям.  Для власти идеалы соборности обычно крайне удобны для управления обществом. Но сама власть должна отвечать неким критериям соборности и величия. Вспоминая образы Салтыкова-Щедрина можно сказать, что власти при этом скорее простятся великие преступления, чем мелкие злодеяния (можно разорять области, но не пристало «чижика съесть»).

Неизбежным следствием реализации соборного принципа является девальвация ценности личности, нивелирование ее индивидуальности. Сравните, например, даже чисто формально, английское и русское  понимание  и написание соответствующего слова: - написание  “я” с большой буквы в английском и пословицу «я – последняя буква в азбуке» - в русском языке.

В творческом наследии Гоголя мы найдем множество ярких примеров воплощения принципа  соборности и полной укорененности личности в социуме.  Пожалуй,  наиболее яркое художественное  воплощение  принцип соборности получил  в повести  «Тарас Бульба», а как бы теоретическое описание в «Избранных местах из переписки с друзьями».   В повести  «Тарас Бульба»  принцип  соборности   воплощается столь эпически емко и художественно убедительно, что даже откровенно   неправдоподобные  предсмертные монологи казаков  о верности земле Русской и козацкому товариществу не кажутся ходульными.   В эпическом  представлении Гоголя не кажутся лубочными ни летающие кони казаков, ни способность  Тараса скинуть со своих богатырских плеч зараз дюжину ляхов  (непонятно даже, за что они могли там все разом ухватиться). Мало того, даже упоминаемая (но не описываемая, однако) чудовищная жестокость казаков носит у Гоголя столь эпически ирреальный оттенок, что почти не вызывает  у читателя отвращения и негодования. Во всякос случае, не более, чем описание волка, разрывающего ягненка.  Действительно, на первобытно-соборном  уровне племенного сознания, члены соседнего племени людьми не считаются, а понятие «люди» буквально ограничивалось только членами своего племени. В такой трактовке ни ляхи, ни жиды людьми как бы и не являются. С ними невозможны обычные человеческие уважительные доверительные отношения. Невозможно, например, представить себе Тараса уважительно беседующим с князем Вишневецким.  И, напротив, у Пушкина, Гринев доверительно, со взаимной симпатией беседует с Пугачевым, и его невозможно представить справляющим  аналогично Тарасу кровавые поминки по Марье Мироновой.

В основе соборного подхода  обычно нетрудно  вычленить некую сверхидею – и это может быть не только идея истинной веры или могучего государства, но и идея справедливости и воздаяния.  Но при этом цена реализации такой сверхидеи справедливости и воздаяния не имеет существенного значения.  Так, в «Страшной мести», судьбы целой  вереницы поколений  предопределены изначально служить лишь средством  реализации плана страшной мести. Как это напоминает «щепки», во множестве образуемые и сжигаемые в топке истории во имя  реализации  очередного плана построения  в России совершенного общества! И как это далеко от какой-либо справедливости по отношению к  рядовому человеку, призванному служить  лишь расходным материлом для воплощения данной соборной идеи.

Принцип соборности - в разных своих воплощениях - постоянно находит отражение в политической истории России.  Исходно он  был связан с концепцией Москва–Третий Рим  и с верой в особое предназначение России и ее православного государя.  Следующее воплощение связано со знаменитой триадой николаевского времени – «православие, самодержавие, народность».  Централизация и бюрократизация общества  при этом порою превосходили все приличные пределы. Автор был в свое время шокирован, прочитав инструкцию николаевского времени, что за решением сложных нравственных вопросов надлежит обращаться даже не  в церковь (что было бы естественно), но к своему непосредственному начальству, которое и укажет, что нравственно, а что нет. Со временем подход несколько изменился, стал серьезнее. В сталинской и брежневской России решать, что нравственно, а что нет, доверялось уже не любому начальству, а лишь центральному аппарату партии.  Первенство принципа соборности унаследовала и оппозиция  русскому абсолютизму. Только центральное место заняла не идея самодержавия и имперской мощи, а идея «народа богоносца» и служения этому неясному, но боготворимому образу.

В качестве почти современного художественного и политического воплощения принципа соборности  вспоминаются призыв В.Маяковского  -  «каплею литься с массами», и  концепция  Сталина  о  людях-винтиках, слагающих в совокупности надежный фундамент величественного здания советского государства.  Знаменитое сравнение И.В.Сталина – сколько весит совокупная мощь государства, а сколько отдельный оппозиционер или группа оппозиционеров.

За ценой  при реализации сверхидей  а России, по-видимому,  не постояли ни разу,  но где же это вожделенное Царство Божие, где народ-богоносец, где, наконец, последнее по времени воплощение идеи соборности -  коммунизм?  Можно, констатировать, что в результате попыток  воплощения принципа соборности котлованы  остаются  во множестве,  но Храм построить не получается.

Для корректности отметим, что так понимаемый принцип соборности - примат групповых (национальных, классовых, иных) ценностей, отнюдь не исключительно российский феномен. Жутким примером такого подхода является идеология Гитлеровской Германии с ее лозунгом «Дойчланд юбер аллес» и словами Геббельса «Я освобождаю вас от химеры, называемой «совестью»». Преступления во имя сверхидеи совершались самые ужасные, не сопоставимые с привычными масштабами личностного зла,  проявления которого более мелки, трусливы, не столь последовательны. И далеко не всегда причиной этих преступлений являлись низкие моральные качества соответствующих лидеров. В личностном плане они могли быть и достаточно моральными и приятными в общении людьми. Но сверхидея  подчиняла и требовала неимоверных жертв и от них персонально, и от множества их окружавших и подпадавших под влияние этих незаурядных личностей.  Возможно ситуация здесь описывается стихами С.Есенина: «Если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней».  Но стоит ли  психологический комфорт отдельной личности «каплею льющейся с массами», и рост могущества данного государственного объединения таких неимоверных жертв?

Естественно, принцип соборности имел и многочисленные иные воплощения в истории. Причем на более ранних этапах развития человечества эти примеры могли быть весьма успешны.  Так вполне эффективными воплощениями принципа соборности, по-видимому, можно считать конфуцианский Китай и средневековую Японию. Несомненен явный успех Китая по сравнению (например) с более индивидуалистичной по характеру ценностей Европой в Древнем мире и в Средние века - приоритет Китая в принципиально важных для развития человечества инновациях в это время очевиден. Но несомненно также и кардинальное отставание Китая от Европы в Новое время.  Отставание, имевшее место до тех пор, пока принцип примата индивидуальности (по крайней мере в экономической сфере) не получил признание и в Китае.

Принципиально иная психологическая и политическая ситуация складывается при приоритете принципа индивидуализма. В этом случае перед человеком стоит задача более или менее  личного выбора  системы ценностей  и  жизненной позиции, что неразрывно связано с мучительными поисками  своего места в жизни,  с отсутствием единства с социальным окружением и с определенным цинизмом (почти немыслимым при соборном мировосприятии). Психологически такая ситуация часто оказывается весьма некомфортной. Самоубийства, не навязанные внешними условиями, характерны именно для носителей этого типа мировосприятия; вспомнил вполне благополучного Левина у Л.Н.Толстого, который «прятал от себя ружье, чтобы не застрелиться».  Для сравнения, даже невозможно представить себе Тараса Бульбу, столь мучительно озабоченного вопросами о смысле жизни, для Тараса все эти вопросы решены изначально.

Тем не менее, оценка ситуации личностного выбора как исходно потенциально патологической вряд ли  правомерна. Во всяком случае, Ницше пишет: "Возражение, осторожность, сомнение, ирония - суть признаки здоровья; все, что абсолютно, находится в области патологического".  Большинство деятелей современной западной культуры пожалуй согласятся с таким мнением.

Следствием  возможности занятия индивидуалистической позиции является, в частности, возникновение феномена «лишних людей», немыслимого  и  асоциального  в рамках соборного мировосприятия.  Первый лишний человек в русской литературе – Евгений Онегин – появляется в творчестве А.С.Пушкина.  И в его же творчестве проходит вереница образов людей, противопоставляющих себя социуму, активно ищущих своего собственного пути в жизни или со страхом и негодованием отвергающих диктат общества, как то Алеко из «Цыгане»  или Евгений из «Медного всадника». Можно заметить, что и в целом, в отличие от Гоголя,  у Пушкина мотивы соборности менее подчеркнуты, на первом месте обычно мотивы личной чести или бесчестья, чувства персонажей обычно более личностные и менее социально обусловленные.  Нетрудно представить себе дон Жуана или Скупого рыцаря в другой социальной обстановке, но Акакия Акакиевича, иначе, как мелким петербургским чиновником вообразить почти невозможно.

Взглянем теперь,  как мотивы самоопределения личности оценивалось  разными властителями дум российских читателей. Легко видеть, что идеи приоритета права отдельной личности обычно решительно ограничивались (и даже отвергались) как идеологами правящих кругов царской империи и социалистического государства, так и большинством оппозиционно настроенных деятелей.

Характерную критику приоритета личностных установок находим у Д.И.Писарева, кстати, применительно именно к творчеству А.С.Пушкина.  Приведем достаточно обширную цитату  из  статьи  Писарева  «Пушкин  и  Белинский», где он пишет: "Каждый умный человек, вправе требовать, чтоб поэзия поэта или давала ему ответы на вопросы времени или, по крайней мере, исполнена была скорбью этих тяжелых, неразрешимых вопросов. Кто поёт про себя и для себя, презирая толпу, тот рискует быть единственным читателем своих произведений  ...  Мирному поэту нет дела до умственных и нравственных потребностей народа; ему нет дела до пороков и страданий окружающих людей; ему нет дела до того, что эти люди желают мыслить и совершенствоваться и просят себе живого слова и разумного совета у того, кто сам себя величает Сыном небес и в ком они также признают избранника небес и божественного посланника. Спрашивается в таком случае, до кого и до чего же ему есть дело? ... Я полагаю, что я могу теперь проститься с Пушкиным, и что эта вторая статья (разбор лирики) имеет полное право сделаться последнею. Принимаясь за эту работу, я вовсе не имел намерения представить читателям полный и подробный разбор всех лирических, эпических и драматических произведений Пушкина. Предпринять такой объемистый и утомительный труд в настоящее время значило бы придавать вопросу о Пушкине слишком важное значение,-- такое значение, которого он уже не может иметь в 1865 году.»

Видно, что, исходя из сверхценной идеи общественного  прогресса и социальной справедливости,  Писаревым  решительно осуждается личность,  самостоятельно определяющая свою собственную систему ценностей, вне пожеланий и требований  «передовой части общества». Во многом аналогичную позицию занимали многие искренние советские критики, требовавшие «выкинуть Пушкина с парохода современности».  Подчеркнем однако тот очевидный факт, что как показало время, и Д.И.Писарев и его советские последователи решительно заблуждались в оценке востребованности творчества Пушкина последующими поколениями русскоязычных читателей.

 

Нехарактерную в этом смысле позицию занимал гегельянец В.Г.Белинский. "Есть,-- говорит Белинский,-- всегда что-то особенно благородное, кроткое, нежное, благоуханное и грациозное во всяком чувстве Пушкина. В этом отношении, читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека. ... Придет время, когда он будет в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство".

Про Пушкина  же Гоголь (а затем и Белинский) пишут, что в нем воплотился русский человек, «в своем развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет». Так в чем же  характерные черты этого будущего русского человека?  Чем Пушкин был  столь уж отличен от  всех остальных деятелей николаевской России?  Видимо не в том, что он умел как никто создавать сладкозвучные стихи, не полагали же Гоголь и Белинский, что через 200 лет все в России поголовно станут великими поэтами.  Можно предположить, что отличие заключалось в  том, что  он, как человек, получивший европейское образование и при этом (что совершенно уникально для его времени и окружения) реально не служивший и не являвшийся тем самым частью государственной машины. А.С.Пушкин был вполне самостоятельной личностью, формирующей собственную систему ценностей и не являвшейся марионеткой  социальных требований, пусть и во имя возвышенных или государственных целей.  Естественно, такая личность  была вполне уникальна для  николаевской  России,  но не типична она и для современной России.

Может быть именно уважение (а не жалость как у Гоголя)  к отдельному (в том числе и) маленькому человеку как к личности и делает творчество Пушкина напоенным таким свежим живительным воздухом и  таким  способным «образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство».

И наоборот,  может именно из-за  довлеющего груза  социально обусловленного и официозного мировосприятия, из-за  отрицания  ценности отдельной человеческой личности, после чтения произведений Гоголя, несмотря на его искрометный юмор, часто остается на душе ощущение какой то тяжести.  Заметим, что ощущение тяжести весьма характерно при чтении произведений великой русской литературы.  Может быть дело (отчасти) в том,  что «так называемые  права человека»  традиционно  репрессировались как властью, так и оппозицией, как в николаевской, так и в социалистической, и в путинской России?   Причем репрессировались – по крайней мере, официально - не из узкокорыстных соображений, но исключительно из высших соборных  (народных) ценностей  и  интересов.

Остается задать риторический вопрос. Не пролегает ли столбовая дорога развития российского мировосприятия и менталитета от соборного принципа далее, к Пушкину и Белинскому; через горьковское «человек, это звучит гордо!»; и через надрывное вопрошание души вымирающего (согласно статистическим данным) русского мужика: «Ты меня уважаешь?»; не подходит ли эта дорога к идеалам самоценности отдельной человеческой личности? Может быть, настает время реализации надежды А.Д.Сахарова "Я убежден, что идеология защиты прав человека - это та единственная основа, которая может объединить людей вне зависимости от их национальности, политических убеждений, религии, положения в обществе».

Комментарии читателей: