Молитва Бога

 

Услышь меня, человече, услышь, сотворённый.

Знаешь, как трудно видеть глаза просящего,

Когда радостное: «ООо!» тут же сменяется требовательным: «Дай ещёООО!»

Знаешь ли, как непереносимо смотреть на тебя, самовлюблённого,

Непонятные слова говорящего, свечой чадящего,

Глаз не поднявшего выше собственных щёк?

Как ужасно предвидеть картины твоей жизни,

День за днём наблюдая бессмысленные вращения,

Зная наверняка, что весь всевозможный хлам,

Тот, от которого преешь, тлеешь и киснешь,

До полного непонимания смыслов, до отвращения,

Ты предпочтёшь и благам моим, и дарам?

Из бесконечно восторженного, чистого, светлого,

Будешь спешить превратиться в циничного, чёрствого,

Потерявшего всё, что имел, почти или полностью,

Наплевавшего, не осмыслив, на мизер запретного,

Преступающего с опустошением обречённого,

И называющего всё это взрослостью.

Будешь ломать и корёжить своих отпрысков,

Фаршировать их страхами и безбожием,

И всем дурным и ненужным, что для тебя, как магниты.

После слепить меня вечным свечным отблеском,

Оглушать словами однотипными и похожими,

Словно гипнотизируя, и называть это молитвой защиты.

Как ты измучил меня своим многобожием,

Своими домыслами и убеждённостью, 

Что знаешь что-то о Боге!

Ты, протоптавшийся весь путь у подножия,

Скованный страхами, глупостью, робостью,

Состарившийся безумец в печальном итоге.

Пожалуйста, просто однажды закрой свой рот,

Запри свои двери, оставь телевизор, бутылку,

Разбей телефон  и всё то, чем живёшь и дышишь,

Задвинь всё то важное, якобы, что всё время -наоборот,

Не надо сажать деревья,  строить дома и копить копилку.

И может быть кто-то один из нас сумеет услышать…

 

 

Прошедшим передо мной

 

Я видела бородатых, осанистых и высоких, совсем не с ангельским ликом, отнюдь, не ангельский нрав. Работали, не сгибаясь, косили на корм осоку, с задорным мужицким охом, окосево крепко сжав.

 

Я видела чернобровых, сноровистых и проворных, ногами толкающих зыбки, руками прядущих ткань. Смеющихся, белозубых, в одеждах простых, просторных, и небо без горизонта, раскидисто, как  елань.

 

Я видела их так явно, что стали ясны и понятны, мои мятежность и дерзость, мой поиск и непокой. Я видела корни рода, свою сакральную силу, всю прошлую мощь и мудрость прошедших передо мной.

 

 

Окосево - древко косы.

Елань - обширная прогалина, луговая или полевая равнина; возвышенная, голая и открытая равнина.

Зыбка - то же, что колыбель, люлька.

 

 

Про журавля

 

ВЕТЕР бесстрастно-безлик, словно седой клошар. Кутает в толстый ШАРФ шею сухой старик.

 

Он при своём уме, он ещё полон сил. Сам её отпустил, на родину Мериме.

 

«СИНИЦ себе не бери, жди его, журавля», - учил он её. Вуаля! Теперь от тоски внутри

 

Бездомней голодного пса, что смотрит на МАГАЗИН , в манящую даль витрин, где мясо и колбаса.

 

А УЛИЦЫ всё темней, и колет ВЫСОКИЙ шарф,

Прошедшее вороша, тоской и любовью к ней.

 

И мучит французский мотив тонким её голоском, - как-будто по струнам смычком, -

так близок, дорог, красив.

 

На телефонный звонок, рукой утерев ГЛАЗА, не глядя уже назад, ни слова, что одинок:

 

«Я, внуча, живу, как в раю, не жил ещё веселей. Ты там одевайся теплей. Привет твоему журавлю»

 

 

А было что? Ты память упроси...

 

А было что? Ты память упроси выискивать, подсовывать картинки, где бабье лето в белых паутинках ещё нежней, чем вальсы Дебюсси.

 

Не просит сердце нитроглицерина, и ноги музыке любой ответят в такт, и жизнь безбрежна, безгранична так, и можно имя выбирать для сына.

 

Мечтать и строить, спорить напрямик, курить ночами, но не от бессонниц, отвергнуть мудрость книг и соль пословиц, - был этот миг. И ты уже старик.

 

Любил, желал, надеялся, как все, как все познал бессилия проказу, как все, боишься, что померкнет разум и жизнь застынет в тёмной полосе.

 

Встаёшь с натугой, в новый день скрипя, несёшь воспоминанья в старом теле. Как жаль тебя в твоём большом пределе, как жаль мне в скором будущем себя.

 

 

Они не говорили о любви

Они не говорили о любви.

О том, что не накормлена собака, о том, что в предсказаньях зодиака – женился в Мае, - майся. 

Се ля ви.

О ценах, о прогнозах и делах, о детях, ( с болью), о поездке к морю, которая…

-Ты спишь? Окно зашторю…

Которая двадцатый год в мечтах.

Он любит очень крепкий чёрный чай, тепло и вечерами телевизор, она – прохладу, ветер, свежесть бриза и тишину вдвоём и при свечах.

Какая там любовь, когда их жизнь – безденежье, долги, одна усталость, и будущего мало так осталось, и прошлое – сплошные миражи.

О том и разговоры. Ну, о снах, - а чаще, - о тоске и нездоровье.

- Вот глупые, живут одной любовью.-

Подумала кукушка на часах.

 

 

Радость

 

Однажды случилась Радость. Мы её и не ждали, даже о ней не просили. Чуть было в дом не пустили. Она не вошла – ворвАлась. И , с обидой на это дело, долго и гневно вопела.

 

Радость бывала разной. Самостоятельной рано. И не любила косички. Время пришло, и реснички красила, губки – красным. Украдкой влюбилась в мальчишку, писала смешные книжки.

 

Нежно любила подругу , звонко смеялась в голос. Ранили, - так боролась,

Не понимала скуку, всё наполняла жизнью, музыкой, фильмом, кистью.

Радость бывала нежной, Радость бывала колкой, по дураку-мальчишке плакала втихомолку, вслух говоря небрежно. И называла «сыном» серого Бабуина.

 

Родных и домашних любила, молча сносила упрёки и рисовала в тетрадке город, такой далёкий, весь в мостах и стропилах. Сушила в гербарий клевер, спала головой на север.

 

Однажды взяла чемодан. Пошла на большой вокзал. Купила билет туда, где, словно свинец – вода и серое-серое небо к чужим неудачам слепо. Дом охнул, застыл кособоко, безрадостно и одиноко.

 

 

*Бабуин - кот

 

 

Монолог перед last goodbye, или что-то о рыбаке и

 

Может, слетят столетья, не замечая фраз; может, пройдёт бессмертье, где ты чертовски прав; только вот кто ответит кратным на этот раз? В тёмное лихолетье, к чёрту, мосты поправ?

 

Кончилось, как отмыли, - чистым хвала листам! Прошлое, как обмылок, шею давить устав,- не загорится сполох, не захлестнёт петлёй, прошлое, пошлое… Молох волен равнять с землёй,

 

Ноздри рвать и калечить, пе-ре-кро-ить твой нрав! Книгу возьми, там легче: бродит – блудит жираф, бродит, и в транс заводит, в новый транс генный транс,

 

Ты для других мелодий душу ищи про запас. 

 

Здесь же - бело и мыто, чистым хвала листам. Бабушку и корыто в чёртовый тара-рам.

 

Рыбу запечь и скушать, Богу воздав хвалу. Если зацепит душу, не наступи в смолу…

 

 

Beyond the life

 

Перебирает чётки Ноябрь тяжёлого года.

Из-под отросшей чёлки смотрю на хмарь небосвода.

 

Не нарушаю ритма, не ускоряю шага.

Что-то слагаю в рифму – терпит, пока, бумага.

 

Не подвожу итоги, и не черчу траекторий,

Исправно плачу налоги всех своих суб-теорий.

 

И ни о чём не жалею, (просится – и не плачу),

Просто живу и смею верить не в неудачу, -

 

В мудрого доброго Бога, в важность прожить собою,

В искренность эпилога, в то, что дано с лихвою,

 

В сердце каждого Кая, где Герда отыщет место,

В мир, где дойдя до края, просто вернёшься в детство.

 

В то, что из жабьей кожи – выберусь, коль не струшу.

В то, что в любом прохожем встречу родную душу.

 

 

 

Комментарии читателей: