***

Плитки шоколадные дюссельдорфских крыш

солнце оближет так, что станет завидно.

На углу Хоффельдштрассе кофе на вынос беру и дениш

с таким восхитительным кремом и теплым повидлом.

Отсюда недалеко есть чудесный парк,

в котором скамейки пахнут спелым летом.

Мое утро сегодня будет устроено так,

что ничего не будет важнее, чем это.

Чем этот кофе и мой размеренный шаг,

и юбки длинной полы в пыли сладчайшей,

ванильный ветер из булочной и "Гуттен таг"

какого-то господина и поворот ближайший

на узкую улицу, где с шоколадных крыш

падает солнце в дырки резные кленов.

Завернут бережно в бумагу свежайший дениш,

ответственным булочником испеченный.

И знаю я, что он - настоящий герой,

встающий в четыре ради сдобного теста,

любовь его без лукавства и суеты пустой,

жизнь без трехстраничного манифеста.

 

И в этом мне открылся трепет всех высших правд -

и с губ облизывая тончайшую сладость сливок,

я знаю, что жизнь моя стоила того, чтоб так

встречать однажды утро,

и этот обрывок

дней моих хранится в божьем столе,

в левом ящике, среди открыток и фото,

как память, что люди бывают счастливы на земле,

и значит, удачной,

пожалуй,

была

Его

суббота.

***

Доброе утро, дорогой, милый мой человек,

я так спешила к тебе, что забыла зонтик - промокли крылья.

Пока я красила ногти, на Земле прошло тридцать лет,

и ты постарел немного, но стал еще красивее.

О, это поразительное свойство настоящих мужчин

в пятьдесят становиться прекрасней, чем в двадцать,

ты знаешь, от кого оно - я виделась пару раз с Ним,

в общем, ты понимаешь, - ангелам проще с Ним повидаться.

Смотри, я принесла из кондитерской разноцветных конфет,

согрей, пожалуйста, чаю, говорят, на Земле он особенно вкусный,

и еще мне нужен фен, чтобы высушить крылья - ах, фена нет,

зачем он тебе, действительно... Ты знаешь, а на небе пусто.

Ты знаешь, там все по-другому, и нет твоих картин,

и оттого так странно там, так неуютно и одиноко,

а в остальном все также - даже есть большой магазин,

где я покупаю платья и шарфики, хотя там очень дорого.

Твои руки пахнут ветром... Прости, что заставила ждать,

увы, все ангелы ужасно не пунктуальны,

давай будем пить чай, давай говорить и молчать.

Я улетаю завтра, рейсом самым ранним.

***

Я стала осторожничать сердцем.

Я улыбаюсь тебе несмело,

как будто пробую большим пальцем ноги

воду в озере горном.

Нет, я не гордая.

Я боюсь о тебя обжечься,

я боюсь рассыпаться пеплом белым

сгорев в жизни прошлой,

в прошлой попытке счастья с другим.

Раньше я была бы уверена -

твоя улыбка и взгляд значат

особенное нечто,

сегодня я сомневаюсь,

значит ли для тебя хоть что-нибудь

проведенная вместе ночь.

Мой новый герой, который

уже неисправимо вписан в сюжет,

по линиям рук твоих

я пытаюсь прочесть ответ,

сколько боли моей и слез ты стоишь,

но как всегда неясно это.

Господи, проведи уже

масштабную распродажу

мужчин по сниженным ценам -

минус 70% несчастий,

минус 30% бед,

в два раза больше счастья

за те же слезы,

плюс 100% удовольствий

на вашу карту.

Но пока, мой Бог, ты не стремишься

изучить маркетинг,

похоже, ты понимаешь,

что мы все равно выйдем рано или поздно

из своих коконов,

чтобы, тратя щедро любовь,

накопленную в сердце,

приобретать наугад неясное нечто

без надежды на то,

что дивиденды наши вырастут,

без гарантий, что однажды утром

мы в прах не прогорим.

***

Железная дверь старого грязного подъезда

скрипит первыми нотами "Лакримозы",

я застываю на пороге в дурацкой позе,

различая эти крики страдающей

дверной души.

О, мой портал в большой мир,

дверь подъездная - разреши,-

остаться сегодня на своих

33 квадратах,

никуда не спешить,

читать хорошие книги

и не разговаривать

ни с кем.

Дверь моя, я безумна, пожалуй,

каждый вечер тебе на одиночество жалуюсь -

страшно в темный подъезд

заходить одной,

прорываться к своей квартире

сквозь урбанистические ужасы

постсоветского мира,

зная, что там, дома -

никого.

Когда-нибудь в будущем

я обрету этот священный

коммуникативный баланс,

если, конечно, уже не упустила свой шанс

на счастливое соотношение

"чужих" и "необходимых",

"ненужных" и "любимых"

в окружении своем.

В ответ подъездная дверь

плачет музыкой Моцарта,

который умер в бедности

и на похороны его

никто не пришел.

***

В моей мелодии -

запах кофе с кардамоном,

как вкус счастья,

заставшего тебя врасплох

сердечным приступом

на полпути к лавке хлебной

на улице, залитой солнцем,

на подступе

к правде, не угаданной

в чертах

моего лица.

В твоей мелодии -

соль крови на губах,

как правый поворот

к неправильной судьбе,

как шаг, памятью прерванный,

как жест тонкий

нервной женской руки,

отведенный рукой

мужской,

В мелодии моей -

тепло неоконченной фразы,

как предчувствие

нерождённого чуда,

как пульс на три четверти,

как улыбка, остановленная

в дрогнувших уголках.

В мелодии твоей -

дрожь кисти,

проходящей по холсту,

как мое имя, произнесенное

в холоде ночного города,

как ветер, поднимающий

полы пальто,

как свет фонаря,

освещающий тоску

непротянутых

навстречу

рук.

*Подлежащие и сказуемые*

И вот теперь, когда линейкою вымерены

маршруты от точки до точки,

когда двойной железнодорожной

подчеркнуты

земные наши пути,

так странно, так неисповедимо плещется

мое невысказанное сказуемое,

которое на "лю" начинается,

которое кончается на "лю".

И между ними эта маленькая буковка,

которая нас измучила.

Ах, если б, ах, если бы,

маленькие, собрали немного смелости,

собрали немного верности,

веры бы наскребли,

соединили бы наши отдельные,

гордые подлежащие

в пугающее, непонятное,

такое нужное

"мы"...

***

Как страшно тебе: не осталось на донышке ни капли чуда,

зеркало твое смеется, ладони смертельно пусты,

цветы твои завяли в карманах пальто, и скулы

сводит яд ликующей чужими страстями весны.

Крахмальные птицы вспорхнули кружевными платками,

высохли слезы восторга, дыханье вернулось в такт,

твои иллюзии выцвели, твое волшебство устало,

плащ твой с большими звездами купит соседский маг.

Слова твои потрачены, краски твои темнеют,

шаг ускоряется смертью, кровавится смех вином,

и, пряча на полке зонт счастливых своих сновидений,

ты бредишь бессонной болью. Ветшает твой синий дом.

И вот, измарав перчатки теплым грифелем угля,

ты ищешь свои лечебные, священные свои слова,

и, как молитва отступника, смешно, неуверенно, трудно

последнее рождается чудо,

как первая в мире

трава.

***

Не выходите на Сенной:

там мертвец лежит на проходе,

смотрит в небо

глазами закрытыми,

руки раскинул,

словно летит.

Его сейчас накроют белым,

а он не донес до дома хлеба,

а он не вышел

в ночной город,

а он не успел

на семейный ужин,

а он надел свои

любимые джинсы

и в них лежит на полу бетонном

и смотрит в небо,

скрытое толщей,

и Бог у берега

беду крошит

и нам бросает:

этому - меньше,

тому - больше.

И мы деловито бежим мимо,

с опаской глядя на синюю птицу,

которая навзничь лежит на проходе,

и что-то соленое

в воздухе чувствуется,

и смерть с секундомером

в переходе

стоит.

Не выходите

на Сенной.

***

Весна всходила тревогой ранней седьмого утра,

и майский дождь загонял под кожу седые иглы,

и мы писали друг другу нежность и боль, как будто

и в самом деле слова способны нам правду выдать.

Ломали пальцами счастья кусочек, копили крошки,

на дне болтался последний глоток священного яда,

и ты следил за моей наготой в свете дымных плошек,

как будто женщина может стоить с Богом разлада,

как будто нам не начертана смерть на слепых ладонях,

вода пьянит, обращаясь в вино, истекая кровью...

Но кто-то хмыкнет у нас за спиной и за локоть тронет

и спрячет каждого в отдельный адик, съеденный молью.

***

Так сладко горчит

цветное драже

последних дней,

осталось грамм двести,

держи пакетик.

Счастье наше

умирает в моей душе

тихо и страшно,

как умирают дети.

И мы с тобой,

не выпустив рук,

не сомкнувши глаз,

не думали о рассвете,

и за щекой

прятали дни,

солнечные,

как конфеты.

Слова коверкали,

болтали ногами,

читали теплые книжки,

ждали весны,

и лета ждали,

и торопились слишком,

бежали стремглав

по склону к реке,

серебряной, как дыханье,

и было нам не сложнее жить,

чем застегнуть сандалии.

Но оказалось,

что про запас

не спрятать

от жизни ни крошки,

осталось грамм сто,

может быть, пятьдесят,

держи пакетик,

мы были хорошие,

ты был хороший.

 

Мятно горчит

божье драже,

катай языком

конфеты.

Сладкая льдинка,

кончается жизнь,

грамм десять

осталось

где-то.

***

Уезжая, оставлю письмо.

Открой, когда станет грустно.

Это малое утешенье, но я попрошу еще

приглядывать за тобой

своих ангелов - Липушку и Августу.

Липка рыж, как субботний день,

с такими круглыми, солнечными пятками,

он будет целовать тебя по утрам

в синие ямочки колен

и будет с ладони поить

ветрами южными, сладкими.

У Августы тревожен взгляд,

она заплетать тебе будет

из волос коротких длинные косы,

чаю согреет утром,

вкусных печенек оставит на обед,

и в лоб поцелует, когда тебе

вдруг почудится звук

моего голоса.

Мои ангелы будут тебя держать,

когда ты побежишь к остановке

по ноябрьскому гололеду,

они будут хранить твои сны

в красивых коробочках

и только хорошее рассказывать

про тебя Богу.

Мои ангелы будут с тобой всегда,

даже если тебе покажется,

что я не люблю тебя вовсе -

я знаю, Липушка не забудет

умыть теплым снегом

твои любимые сосны,

Августа припрячет

на черный день

лишний кусочек добра.

Я уеду, но оставлю тебе письмо -

людям свойственно складывать жизнь в слова

в бесполезных попытках

позаботиться друг о друге

и объясниться.

Ничего. Мои ангелы будут с тобой всегда.

Это только письмо, а они -

настоящие.

Я знаю, вы сможете

подружиться.

***

Не было никакой правды, Рыжая.

Мы ничего не поняли.

Но была какая-то жизнь и в ней

- странная радость

называться людьми и казаться полными.

И казаться понятыми,

казаться желтыми,

слова цедить по ложечке чайной.

А метель глядела все поверху, поверху,

и счастье было смешным и печальным.

Мы были любимы, но ничего не поняли,

играли в числа, тянули мате по трубочке.

В твоем запястье прозрачном

жилка дышит тоненькая.

Такие красивые люди, Рыжая.

Такие страшные

судьбочки.

***

Бабочки белые полетели вверх и вниз,

растаяли в волосах.

Столкнувшись со мной на входе в кино, моя жизнь

как-то странно взглянула в мои глаза.

Как жаль, что ты никогда не увидишь снег,

который укрыл этот город без четверти два.

Бабочки белые.

Мы больше не будем в ответе за тех.

Мы больше не будем за...

Как жаль, что больше не будет звонков,

писем и волшебства.

Я не была еще так глубоко,

так безвыходно не права.

И как же красив этот свежий снег,

бессловная пустота.

Бабочки белые падают вверх,

крестят наши дома.

Как жаль, что ты никогда не увидишь меня

в эту большую бель,

Как много снегов, как много недель

нет от тебя письма.

Бабочки белые сыпятся вниз,

бесцельная красота.

А я все никак не вспомню жизнь,

которая без тебя.

***

Я - человек, идущий под снегом,

похожий на человека,

под снегом идущего.

Нечеткая картинка типичного сущего,

залепленная комьями,

забеленная белым.

Мой след не различим,

обычные рубчики

сезонных ботинок,

пошитых в Китае.

Мой свет не запечатлим

и приводится к общему

стандартной обработкой

картинок в инстаграме.

Я - человек, под снегом танцующий,

похожий на человека,

под снегом танцующего.

Но я - не главное,

главное - это там, за тем

поворотом, скрытым метелью

будущего.

Смотри, там странный какой-то свет

и облик размытый, снежный, тревожный,

Может быть, там - человек,

а может быть, только

след.

Ложный.

РЫБА

*Кругом одно горе, и мы в нем - как рыбы в воде* М.Павич

 

Вода уходящая обнажает спину берега.

Сядь на песок, и поедем на этом драконе в небо.

Но сладко пахнет несказанными еще бедами

парус твой, тяжелый от ветра и света.

Я знаю, что будет, и я начинаю медленно

считать до ста и камушки в ладони грею.

Вода отступает, густая, тяжелая, медная,

и знаю я, что досчитать не успею.

Мы были друзьями, но ты уже снасти ладишь,

а мой дракон расправляет песчаные крылья.

Мы стали чужими.

И я говорю тебе: "Ладно..."

и отпускаю руку твою.

Бьется рыба под килем.

Я знаю, что будет, а будет большое молчанье,

оно будет сниться тебе, как странное звездное море,

как ржавая связка с потерянными ключами,

как неизбывное, ласковое, необъяснимое горе.

А я нырну глубоко и буду считать до счастья.

Нет таких слов, чтобы хранить тебя вечно.

Водою морскою пахнут тюбики с краской.

Высушит ветер время. Треснет закатом вечер.

И я отращу себе жабры и буду глядеть на солнце

за синим густым раствором веками хранимой соли,

ты остаешься со мной, даже когда не вернешься -

тысячу лет спустя

мы встретимся в этом море.

И глянет небо драконьим желто-зеленым взором

Письма взметнутся птицами,

не отосланными ко мне.

И вспомнится человечье,

что кругом - одно горе

и мы в нем -

как рыбы

в воде.

***

Снег, которого не было,

вдруг взял и пошел.

Ничего не случилось такого,

но смотришь и думаешь: "Хорошо..."

 

Хорошо это белое

для дорог, деревьев и крыш.

Ты стоишь посреди

этого белого,

а кажется, что летишь.

И ты задержишь дыханье

и даже замедлишь шаг,

чтоб навсегда запомнить

этот большой снегопад.

 

И главной иронией жизни

окажется то, что ты

никогда не станешь

счастливей,

чем в этот самый момент,

когда ты глядел, безумный,

как валится снежный горох,

и, одинокий,

бессильный,

молился

и плакал,

как Бог.

 

Комментарии читателей:

• Ольга

  26.08.2015 12:41:56

  Очень проникновенные и понятные стихи, идущие из глубины души, написанные в своеобразной, интересной манере. Одним словом,- талантливо.

• Маргарита Зайцева

  03.02.2014 20:35:35

  Стихи замечательные!