Анна Галанина «Вдоль занавески»
 

***

Отражением в окнах поезда,

проплыла проводница с чаем…

Шесть стаканов нести не боязно –

лишь по ходу бедром качает…

Время сонно рывками движется,

ускоряясь на полустанках,

и листает в окошке книжицы

у попутчиков – наизнанку.

Замедляется… Параллельные,

отражаясь, уснули люди -

завернулись в бельё постельное,

только пятки в проходе студят.

И качается отражением

то купе, то фонарь бродячий -

то ли поезд застыл в движении,

то ли время идёт иначе -

разомлевшее в сновидениях,

потерявшихся и вчерашних,

тянет песенку незатейливо:

- Если раньше бы, если б раньше…

 

 

***

Свет в кафе у перекрёстка…

Греет мысли чашка кофе.

В окнах тени ходят просто –

изменив анфас на профиль.

И висит в оконной раме

репродукция прохожих.

Может, каждый многогранен

и единственен, быть может,

только здесь всё одномерно –

кофе в чашке, сахар в ложке…

Придорожная таверна

упрощает всё немножко.

Были мысли – стали песни,

мир свернулся без движенья,

и не думать просто, если

стать оконным отраженьем,

для прохожих – силуэтом,

невидимкой – для кого-то...

Для себя - почти поэтом,

опоздавшим на работу.

  

 

***

Фонарный луч, мотыльковый снег…

Смотреть, прищурившись, не дыша…

Скользят прохожие - следом в след -

скрипучей тенью карандаша.

И каждый точен, морозно свеж

и акварелен, возможно, но

в огнях фонарных - топлёный беж -

эскизно-угольно за окном,

где ночь - чернильна её душа -

штрихует мелом людей черты...

За тенью тень... И снежит, спеша,

фонарь, вычёркивая:

- Не ты...

 

***

Безветренно на краешке земли,

пустынно… Ограждение по краю

и сетка – чтобы души не могли

свалиться, в безвоздушье улетая.

На подступах почти как на войне –

чеканный шаг и сгорбленные плечи,

венки плывут рядами по волне,

и кто-то: «Жди меня», - кому-то шепчет…

Любовь идёт нейтральной полосой,

и сонная дорожка потайная,

но жизнь и смерть одной на всех косой

идущих к ним по край земли равняют.

А Бог сидит устало на мели,

качая чью-то душу на ладони:

- Порезалась о краешек земли?

И гладит осторожно, где болит,

и смотрит, как земля у неба тонет.

 

***

Небо зашторено розовой веткой…

Вдоль занавески планета нехожена,

лес у опушки берёзовый, редкий,

дождь пробивает вишнёвой горошиной.

 

Речка петляет – запуталась в складке,

где за домами поля акварельные.

Ветром дымок раздувается сладкий –

чай с чабрецом или что-то с вареньями.

 

И не хватает всего-то немножко,

где у планеты материя светлая,

чтобы к тебе дотянулось в окошко

счастье на блюдечке с розовой веткою.

 

***

Под утро – кофе… Но рассвет

нельзя продлить, чтоб не мешали

додумать пару мыслей – жаль, им

не предназначено бесед.

У одиночества нет слов –

хотя, бывают откровенья,

банальные, как чай с вареньем –

домашним, если повезло

иметь старушку на селе.

И хорошо бы – счастье в доме…

Темно… Луна в рассвете тонет –

вишнёвой косточкой в желе…

Тугим комком свернулась мысль,

что надо просто жить. И выжить.

Бессмертие, конечно, выше…

Под утро давит эта высь.

 

***

Как будто нет больше никого -

тебя, меня… Только снег и дворник.

Скребёт с утра, обметая корни,

двора заснеженного ковёр…

Он завораживает… Ну вот -

твои следы отряхнул с дороги

и поклонился сугробу в ноги -

там Бог зимы до весны живёт

и охраняя под снегом двор,

следит, как дворник скребёт лопатой,

как будто каторжник, виноватый,

что не обжаловал приговор…

А мы воришки - украли свет

и теплоту у холодной ночи,

и ждём спасения… Тихо очень,

и дворник наш заметает след.

 

***

Тряхнём обидой, старина,

проветрим нашу ссору!

В твоей вине – моя вина

запутается скоро.

 

Давай, погрязнув в мелочах,

нелепых и не очень,

снесём обиду на плечах

и выбросим до ночи.

 

А чтобы ей не довелось

обратно возвратиться,

мы ей, бродяге, бросим злость –

очистим наши лица.

 

Помянем после допьяна - 

давно бы это нужно.

Тряхнём обидой, старина, -

пока есть капля дружбы.

 

***

Послезавтра начнётся начало начал,

и стареющий Бог и бродяга Сын

обретут примененье своим плечам -

чтоб никто не остался впотьмах один.

 

И для этого завтра проверят свет,

раскрутив потемневшего солнца диск.

Ты узнаешь об этом в своей Москве.

Я, наверное, позже - застыл мой Минск,

 

и сегодня во тьме замирает дух,

без него нам никто не дарует нас…

Но уже подготовлен отсчёт до двух -

ты подумай об этом, и будет:

- Раз…

 

***

Дыхания хватало на ура,

а силы на «вперёд» и «сдали Оршу».

А больше ни на что. Ничто не больше,

чем прошлое, убитое вчера.

 

Тогда колонна беженцев ползла,

бежала, разрывалась от снарядов,

и смерть была везде, а лес – не рядом…

А после - кто живой, кто опоздал...

Сиреневые жилы у детей –

у маменькиных баловней вчерашних -

а их терзали вороны на пашне,

и рядом спали матери… Не те,

что гладили тихонько синяки

и пели колыбельные устало.

Убитые. Их смоет снегом талым,

и вырастут в глазницах васильки.

 

Но это через годы... А пока

/до выдоха: «до дна», - за «взяли Прагу!»/

живой мальчишка собирал ватагу

друзей, глядящих слепо в облака.

 

***

Земля крутилась наоборот,

а тень восхода давила запад,

когда набатом пробил внезапно

вороны кашель под скрип ворот.

И шеи выгнули воробьи,

а соловьи зачерпнули лужи.

Мигнув, кукушка забилась глубже

в утробу ходиков. Час пробил.

Земля метнулась, и ты вошёл

в застывший двор, где вороны пели,

как и вчера, и на той неделе,

что всё закончится хорошо.

Когда ты здесь. И на самом деле.

 

***

Солнце размазано по обоям,

тени от шторы - на солнце пятнами.

Утра и вечера бег удвоен -

ходят по кругу. Туда, обратно, и -

до бесконечности… Дура-дурой

муха страдает, жужжит за рамами.

Нам за оконною квадратурой

биться не поздно. Бояться - рано ли…

Мысли упругие - шаг за шагом

прошлое меряют безразмерное,

белые пятна хватая жадно,

чтобы закрыть темноту, наверное.

А на границе окна и света

муху паук без сомнений мучает…

Светлые мысли укрылись где-то - 

там, где бессмертие - дело случая.

 

***

Замолчал. Просто так замолчал –

на минуту, а может, на время,

и ворвалась вселенская темень

прямиком из начала начал,

 

где сто жизней прошло без тебя,

до тебя. До холодного света,

осыпавшего прошлое с веток

в ледяную ладонь декабря.

 

До звезды в новогодней ночи,

до небьющейся веры игрушек,

что они навсегда… Ты послушай:

не молчи, не молчи…

Не молчи.

 

***

За отголосками трамваев

тянулись в небе облака,

и город, окнами смываем,

по лужам шлёпал кое-как.

И ты, нахохленною птицей,

смотрела хмуро, как в окне

твой старый город - глупым принцем

на белокаменном коне –

въезжает в сомкнутое небо,

пригнувшись ниже воронья.

Он был дороже корки хлеба,

важней ненужного вранья.

Он был смешон непостижимо…

Но ты его любила так,

что он внезапно без ужимок

подал тебе любви пятак,

сверкнув рекламой: "Счастье - возле..." -

и небо молнией раздел.

И задышал тобою воздух

его шербатых мокрых стен.

 

***

У тебя для меня лишь обиды в горсти.

У меня для тебя – кружевами обман.

Если можешь – забудь, если хочешь – прости.

Я запутаю всё остальное сама.

Сто ненужных дорог, маяков тупики…

От меня до тебя – заплутаю в ночи.

Если хочешь – постой, если можешь – беги.

Слышишь? Поезд последний по рельсам стучит.

На развилке путей – сотня главных дорог,

сонный стрелочник знает, который – мой путь.

Уходить навсегда - бесконечно старо.

Я уйду просто так. Как всегда. Как-нибудь.

 

***

Отстать от поезда просто так -

затем, что в город - не тот - билеты,

и на табло отыскать приметы

и несвободные поезда...

 

Не замечать, как зудит вокзал,

и стать попутчиком на минуту

любому встречному, кто кому-то

глядит в заплаканные глаза.

 

Пойти назад - город взять в обход,

сменить билет, поезда и лица,

и равнодушная проводница

подаст команду идти вперёд,

 

чтоб стало важным не то, что тут

разжаты пальцы у рук сплетённых –

а то, что где-то рассветом тёмным

к перрону поезд не подадут.

 

А после – щурить на свет глаза

и мучить в тамбуре сигарету,

и понимать, что по всем приметам,

твой сонный поезд летит назад.

 

***

В той таверне остановиться

мог любой, и харч был недорог.

А хозяйке было лет тридцать,

моряку – пожалуй, за сорок.

Он спешил, был странным немножко…

- Как зовут, моряк?

- Можно Грэем.

Засмеялась, глядя в окошко,

руки над кастрюлями грея,

и запела что-то про берег

и шторма девятого балла.

А когда он вышел за двери –

вслед ему рукой помахала.

После – вилки чистила мелом

и сама себе улыбалась…

Жаль, что показать не успела

аленький заштопанный парус.



ИЗ КРАНА

Из крана тупо капает вода…

Из жизни вытекает смысл по капле –

тот самый, что когда-то Бог подал,

как будто ты актёришка в спектакле –

но не герой, а на других ролях…

Твой выход: «Кушать подано» и «Здрасьте».

И ты стоишь в рисованных дверях

три акта – под ружьём. На сцене – страсти:

герои и злодеи шебуршат

под гулкое чириканье суфлёра.

А ты стоишь, как надо – не дыша.

До выстрела. До самого упора.

 

Потом идёшь в гримёрку, где бардак,

текущий кран и лифчики на стульях,

и понимаешь – что-то здесь не так -

тебя, как тряпку выжали. Надули.

Наобещали миллион чудес,

но чтобы не делиться – пристрелили.

Ружьём – тем самым, что имело вес.

Оно – имело, но не ты… Не ты ли

теперь - полтрупа, полупроводник

великого и вечного искусства,

которому зачем-то нужен лик -

пустой, и твой всегда подходит... Пусто

и безысходно… Поступает знак,

что кушать, хоть и подано, да рано…

 

Понять бы – что же вышло-то не так…

И надо заменить прокладки в кранах.

 

***

Каждый стих - дитя любви,

Нищий незаконнорожденный.

Первенец - у колеи

На поклон ветрам - положенный.

(Марина Цветаева)

Незнакомая, чужая,

неудобная попутчица.

Откровенно взглядом жалит –

наблюдает, что получится.

И нездешний странный говор,

и не лучшие манеры, но

ты ей вторишь бестолково –

а она в ответ намеренно

бьёт наотмашь по больному,

ухмыляется – бесстыжая.

Ты б ответила иному,

но не ей, что душу выжала

и ушла, смеясь, куда-то.

Ты – за ней:

- Вернись! – отчаянно…

Но погаснут виновато

зеркала в глазах печальные.

И тебе - лишь пыль бумажная,

да в блокноте строчки мелкие...

Вдруг вернётся - всё отдашь ей

за упрямый шёпот в зеркале.


***

День уходит. Был – и нет.

То ли вечер, то ли тучи.

Тень фонарная тягуча –

то ли сумрак, то ли свет.

 

То ли звёзды без луны,

чудеса бесцветны то ли –

без свободы и неволи,

без вина и без вины –

 

нет ни дыма, ни огня,

беспросветно в серой дали…

Бесконечно не хватает

то ли жизни, то ли дня.

 

***

Лиловая эскадра облаков

на рейде у пролива Лаперуза…

А к нам пристали тучи сухогрузом,

подмокшие у дальних берегов.

 

А там, конечно, крутится земля –

весёлая, как праздничный фонарик,

а здесь круговорот какой-то хмари –

наверное, так надо скуки для…

 

И там – не здесь, а здесь - ни то, ни сё,

и жизнь без удивления проходит,

а где-то в море рыжий пароходик

барашки волн упрямые пасёт.

 

Но если перепутать ночь и день,

и здесь увидеть можно возле дома,

как за морем пылится невесомо

лилово-кучевая дребедень.

 

***

Опять пугают осень и долги,

и от рассвета к ночи - путь недолог…

А скоро – запах ёлочных иголок,

и мишурой в окне луны осколок

пробьётся сквозь бесцветие пурги.

 

И будет соль подтаявших дорог,

и сладок сон, а жар от печки – дорог,

когда возьмёшь бессонницу измором –

под чай с малиной и страничек шорох,

пока ложится снег на твой порог.

 

И белый свет замрёт - окном распят,

а первый снег порадует раз пятый,

пока последний - не мелькнёт заплатой.

И за весну потребует расплаты

капели оглушительный набат.




Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.