Ирина Васильева «Неразлучники»

Дорогу весне!


Колобок никогда не вернётся. Забудь о нём.

Поскреби по сусекам. А плачется – так поплачь.

Ты же помнишь: всегда любила играть с огнём,

А нырнувший в котёл Иванушка был горяч.

Но подтаяло многое с тех расчудесных пор -

Так до боли явственен тучный приход весны.

И восходит безвинное чучело на костёр,

Без малейшей устали мечут икру блины.

Забродили соки. И птицы всё щёлк да щёлк.

Распоследней Снегурочке ясно одно теперь:

Человек человеку, пожалуй, не только волк,

Но и заяц с лисой и медведем. И прочий зверь.



Примирение с собой


То ли Гамлет умер. То ли кто-то другой.

А дальше – молчанье, которое бьёт насквозь.

И сердце – товарищ, попутчик и главный свидетель мой,

Вдруг встало. И аплодисментами взорвалось.

А потом мы вышли, везде номерок ища,

Заглянули в кофейню на очень недолгий срок…

И мне как-то пусто было внутри плаща,

И холод бродил во мне и стучал в висок.

Я тогда, наконец, решилась задать вопрос,

Положа на сердце неловкую кисть руки:

«Помнишь, у классика Гоголя шастал отдельный нос,

Тоже его обладателю вопреки?»

А сердце, мешая ложкою крепкий душистый чай,

Откусив чизкейка довольно большой кусок,

Отвечает: «Глупое твоё тело, ну-ка, живи давай!»

И добавляет сахару. И отхлёбывает глоток.



Дожить до понедельника


Завтра я, наконец, перестану сидеть ночами,

Буду делать гимнастику, ужинать ровно в шесть…

Понедельники пригорюнились и замолчали.

И убили гонца за такую плохую весть.

Понедельники с воем бросились мне на шею,

Вырывая из рук капусту и лук-порей,

Говорили: вернись-опомнись-да как я смею!

И в контрастный душ не пустили толпою всей.

А потом разбрелись по углам и во сне урчали,

Как питомцы, которых гладят и берегут.

И стояла луна, где-то в самом своём начале,

И кусочек хлеба с заплаткою сырною тут как тут,

Да к пейзажу примешано кем-то немного снега,

Вот и тянешь себе потихонечку, как привык,

Потому что назавтра нам всем останется только бегать

И давиться невкусным, уча неродной язык.



Лицеисты


В том пруду, где пытался топиться Вилли,

Не растёт теперь ни единой лилии.

И Антон Антонович, внук Антона,

Сладко спит вне времени и закона.

За семью снегами бесценный друг,

И на сотню вьюг никого вокруг.

Так случилось, как будто задумал кто-то,

Переспелой морошкой полны болота.

Прижимает неба луны пятак.

И Французу не больно. Не больно так.



История создания яичницы


Этот слон был когда-то обычной мухой.

Этот сон был вещим - от сих до сих.

А потом будильник как рявкнет в ухо!

И сорвало тёплое с нас двоих.

Тот мирок был личной уютной вещью.

Сохранить его - масса на то причин:

Там прекрасные линии лучших женщин,

Там всклокочены ноги родных мужчин.

Там одно и то же, бывает, снится

Тем, кто лёг по правде на левый бок.

Под крылом какой-то домашней птицы

Очень сладко спится без задних ног.

Но, шипя на масле, разлитом тонко,

Оба глаза утра зовут : подъём!

И за кофе бежит молоко вдогонку.

И опять опоздали. Опять вдвоём.




А и Б


Из всех Америк - книга о тебе

Единственная толком не открыта.

Колумбили. Сидели на трубе,

Как две начальных буквы алфавита.

Не камень сердце, сердце тянет ввысь

И знает очень много, даже слишком.

Мы потому сюда и забрались,

Поближе к небу, кошкам и мальчишкам,

Чтоб пенье птиц и воздух по утрам

И - энное по счёту чудо света -

Мы медленно учились, по складам,

Ища себя в названиях предметов,

Мы принимали правила игры,

А жизнь текла,а жизнь вовсю бурлила:

И первомайский Шура нёс шары,

Покончив с рамой, мама Лушу мыла.

И пусть упасть опасность велика.

А пропадать - так с музыкой, пожалуй.

Но мы с тобой. Мы держимся пока.

И, кажется, неплохо для начала.

Пускай течёт, пускай себе бурлит,

На всех с лихвою хватит заморочек.

А мы сидим - взаимный алфавит.

И между нами И. Без всяких точек.



Зеркальный карп


Свет мой рыба, скажи. Но она - ни слова:

Тип "румянее всех и белей" навсегда исчез.

Из горящей избы выходя, черноока и черноброва

Остановит любого коня - хоть в пальто, хоть без.

Ты гадаешь сидишь на густой океанской пене -

Что же там за старуха грядёт через тридцать лет?

И заплаткою остров Свободы лежит на твоём колене.

Свет мой рыба, скажи. Но ответа всё нет как нет.

Так сидишь робинзоном - дикий, длинноволосый,

И ни паруса (пусть не алого - белого!) нет нигде.

Свет мой рыба, скажи. Но уставшая от вопросов

Растворяется в самой синей и самой большой воде.




Вдыхали яблоки


Вдыхали яблоки, кутали в пледы плечи,

Водили речи, что рано сгустился вечер.

Нет, не раньше времени, просто это

Желтогривым львом уходило лето.

Это август по миру был развеян,

Устремляясь в небо воздушным змеем,

В виноградных гроздьях состарив солнце,

Сберегая луны на дне колодцев.

И в глазах не слёзы стояли - звёзды.

Мы на этот раз загадали просто -

Все желания сводятся к или-или:

Чтобы нам любилось. Чтоб нас любили.





Тем, кто сдавал



  Гуманитариям моих девяностых

Два вопроса всё тянутся. Это и есть билет -

Проездной ли, плацкартный, счастливый (чтоб съел - и порядок!)

Только одно и было у нас - восемнадцать лет,

Да в карманах гармошки в клеточку из тетрадок.

Ну а мы, виртуозы, играли практически на виду:

Наизусть Державин да вечное из латыни,

Да случилось что-то в таком-то таком году,

Да сказал нечто мудрое каменно старший Плиний...

Мы носили в себе понемногу от всех наук

И весёлый голод, и боль от большого счастья.

Время, старый фокусник, спишет на ловкость рук

Свою власть над нами. И то, что не в нашей власти.

И порою кажется:просто забыл, но знал,

Ведь учил! А попалось другое, не то, не это.

Два вопроса, как репка, тянутся: сдал? не сдал?

И гармошка в кармане уже не даёт ответа.




Рыба с нами


Каждый глаз этой рыбы - готовое полнолуние:

Тянет в себя океан и камни, и тысячи тонн песка.

Каждый глаз этой рыбы вселяет в людей безумие,

Посторонний предмет прилаживая у виска.

Каждый глаз этой рыбы - практически минус девять:

Разглядит, но почти без деталей, с большим трудом.

И у нас есть работа (иными словами, дело) -

Мы садимся и ждём свою рыбу. Мы долга ждём.

Но она, с океаном всем телом, хвостом, чешуёй играя,

Уклоняясь от невода и предателя-червяка,

Мимо всей родни, мимо нереста, мимо стаи,

Совпадает с нами молчанием. На века.



Многоклеточное



В самый лютый холод носила душу

Натуральным мехом наружу.

Говорила о том, что никто не нужен.

Но в каждой клетке моей протекала жизнь:

Королю объявили мат и разжаловали в пажи.

Утонул трёхпалубный (тысяча с лишним мест).

Каждый ноль терпеливо несёт свой крест.

Не допрыгать до солнца. А как мы умели в детстве!

Все пути пролагая мелом - ну чем не средство?

И шагали в обуви, к осени снова тесной,

Через сердце. По сердцу. Ну что там ещё за сердце?!

Выхожу на стук - вот одна из моих дорог.

Что случится дальше, заранее неизвестно.

Но оно переступит - любой болевой порог,

Чтобы биться и дальше, как пламя в печурке тесной.




Неразлучники


Всё наше детство прошло на четвёрку с минусом

(Плюс поведение неуд. и записи жирным красным),

Давай похороним его за ближайшим плинтусом.

Как это классно всё же - совсем без классной!

Сообщались сосуды тел, равнозначно чувствуя,

Как умели, нелепо, но - перетекали в юность,

Мы стремились скорей обозначить своё присутствие.

А потом (поутру) не заметили, как проснулись.

Головами в профиль, анфас телами, но только за руки.

Из какой же египетской тьмы эти мысли и эти чувства?

Но вода утекала, и солнце садилось за реку,

И в груди становилось беззвёздно и очень пусто.

И дыша вполсилы, вполсердца зная: неразделимые,

Мы земли держались, понять до конца не смея,

Как прощально плачут, теряя небо в глазах любимого,

Эти птицы белые с длинной-предлинной шеей.

А у нас - сотня лет впереди, и куда ни ступишь -

Как-то всё уже было, и зрители-роли те же.

Повторяй за мной: ты меня любишь? ты любишь? любишь?


Ну и дурак ты, дурак ты, дурак ты, кеша.



Тот самый


Когда-то леталось ему: на Луну (в новолуние - на ядре).

Говорили о нём: каких поискать стрелок.

Правда, жил при этом, простите, в такой дыре!

И тянул себя - вырывая за клоком клок.

Так, за чаем чай, проходили годы. И он устал,

Понимая, что слишком увяз. Что по горло сыт.

Он тихонько знал, подливая ещё в бокал,

Что на прежнем месте к ненастью всегда болит.

А вокруг гадали: тот самый? Да нет, не он!

(Волоча в корзинах различных оттенков снедь.)

Отдували пену: опять не в себе барон.

Впрочем, что нам? Точить бы лясы да уши греть.

У него опять полетели утки, да все - в трубу,

Заскочив на обед где-то к югу на полпути,

И олень, путеводной вишней горя во лбу,

Уступал тропу, по которой ему идти.

А куда? Далеко ли? Надолго? Придумай сам.

И случится что-нибудь. Завтра. В обед. Вот-вот.

Он там был. И вся правда текла по его усам,

Ни единой каплей не попадая в рот.



Потеря голоса


То, что я говорила и думала о тебе,

Всё оказалось правдой. И даже проще.

Мой голос едет из пункта А в пункт Б.

Мой голос становится шёпотом.

Ты теперь - заговорщик.

Здесь очень неровная местность -

То вкривь, то вкось.

Практически без дорог.

Понижаем себя, как градус.

Мы так испытали холод, и многое удалось.

Мы испытали холод, как боль. И ещё осталось.

А на всё, что слишком, наш мир не вполне везуч.

Так сложилось, но даже это - вполне начало.

Я дышу на стекло и рисую скрипичный ключ,

Чтоб хотя бы сердце, хотя бы внутри - звучало.





Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.