1

 

Виртуальные частицы

сквозь Петровича проходят.

и Петровичу не спится:

он на кухне колобродит,

матерится, недовольный

тёплой водкою из кружки,

ест огурчик малосольный

и идёт к своей подружке

бабе Рае, зло храпящей

под заштопанной периной…

Страшен, будто в дикой чаще,

ейный посвист соловьиный!

 

Он ложится тихо рядом.

Мысли муторны и странны...

Под его тяжелым взглядом

подыхают тараканы;

муха бьётся о гардину

хоботатой головой; и,

покидая паутину,

заползают за обои

пауки, которым жутко...

А Петровичу мешает -

рядом - эта проститутка,

что с Морфеем согрешает.

 

Может, ей набить сусала

иль поджечь, плеснув бензину,

чтобы мыслить не мешала

и ценила как мужчину?

Нет, нельзя: глядишь, посадят.

И уж точно на работе

по головке не погладят -

скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!»

И зачем такое надо,

чтобы все его журили

и тринадцатой зарплаты

на собрании лишили?

 

С мудрой думою таковской

снова в кухню он шагает,

теплой водочки «Московской»

граммов двести выпивает,

сквозь окно глазами зверя

в космос тычется уныло,

расстоянье в литрах меря

до ближайшего светила:

если бог там обитает -

чтоб Петровичу молиться,

то на кой он испускает

виртуальные частицы?

 

И Петровичу обидно.

За топорик он берётся:

хрясть! - и звезд уже не видно,

лишь окно со звоном бьётся.

Рассыпаются осколки

в стайки чертиков зеленых.

«Ах вы, падлы! Ах вы, волки!» -

Он орёт. Гоняет он их

по линолеуму в брызгах

перетопленного сала,

топором кромсает вдрызг их

пятачкастые хлебала.

 

Внеземные супостаты

скачут, всхрюкивая: дескать,

мы тебе, козёл поддатый,

можем хавало натрескать!

Черти прыгают в прихожей,

в спальне бесятся охально.

Здесь им нравится, похоже.

А Петровичу печально.

Виртуальные частицы

застят ум ему и зренье.

Как от них освободиться?

Где найти успокоенье?

 

Как побитая собака,

в спальню он бредёт, вздыхая,

где в оскале вурдалака

распросталась баба Рая.

А на лоб её, блестящий

от ночного злого пота,

чёрт, патлатый и смердящий,

с грязной мордой идиота,

затащил свою подругу

(в ней - ни робости, ни грусти)

и кричит: «Давай по кругу

мы ея, Петрович, пустим!»

 

Весь - паскудство, срам и злоба,

он орёт: «Довольно злиться!

Доведут тебя до гроба

виртуальные частицы!»

«Брешешь, пёс! - Петрович, красный

от желанья вражьей смерти,

стонет. - Весь ваш труд - напрасный:

будет здесь каюк вам, черти!

Положу за время ночи

асмодея к асмодею!

Я ж - потомственный рабочий,

даже грамоты имею!»

 

И, воздев топор разящий

(бесы мигом - врассыпную),

бабы Раин глупый ящик -

буйну голову хмельную -

пополам Петрович рубит,

огурцом срыгнув устало...

Он, по сути, бабку любит;

просто меткости в нем мало...

 

2

 

Чу! Звонок! В фураге новой

И в плаще с плеча чужого

пялит зенки участковый

в объектив глазка дверного.

Это ходит он с дозором,

недобритый и нетрезвый.

Чтоб Петрович не был вором

беспокоится болезный…

Он проходит тихо в двери,

портя воздух с каждым вздохом;

знает он, что люди-звери

всюду  ждут его с подвохом:

 

каждый хочет расквитаться

за служебные ошибки -

на нунчаках с ним подраться,

надавать по морде шибко

иль, как минимум, заехать

по спине ему лопатой,

чтоб он стал предметом смеха

и ходил везде горбатый.

Но Петрович приглашает,

как всегда, его к буфету -

полстакана наливает

и бурчит: «Закуски нету»...

 

После, к выходу шагая,

участковый без охоты

замечает: «Баба Рая

распахнула мозг свой что-то...

Ладно. Ваш бедлам семейный

мне пока без интереса:

коли нет заявы ейной,

то живи пока без стресса.

Лишь бы шум не подымали,

не стреляли тараканов -

мне во вверенном квартале

не потребно фулиганов!»

 

И уходит в ночь, смешную,

словно личико у смерти;

одесную и ошую

скачут черти,

черти,

черти...

 

3

 

А Петрович слышит - в горле

ком урчащий шевелится:

«По всему, нутро распёрли

виртуальные частицы», -

так он думает. Короче

этих мыслей не бывает;

промеж них, заплющив очи,

он на лоджию шагает.

И, склонясь через перила,

мечет он на ветер склизкий

всё, что съедено им было:

огурцы… кусок редиски...

 

А рогатые повсюду,

кувыркаясь, крутят дули.

«Мы с тобой, -  визжат, - покуда

ты живой ещё, дедуля!»

Теребя его штанину,

супостат один вещает:

«Ты нюхни, браток, бензину:

сблюнешь душу - полегчает!»

И Петрович видит: точно -

от поганцев не отбиться.

И «Московской», как нарочно,

не осталось, чтоб забыться.

 

И топор пропал куда-то.

А кругом - рога и рыла...

И Петрович, виновато

плача, лезет за перила -

и летит в незрячий космос,

улыбаясь криволико.

И его прощальный голос

возвышается до крика:

«Люди-люди, не бродите

в дебрях, гиблых и пропащих!

Люди-люди, не будите

вы зверей, друг в друге спящих!»

 

На пути его падучем -

хмель сочащие светила.

Мимо - бог плывёт на туче,

щеря лик зеленорыло...

И ему в тумане светит

дно родимого квартала,

где кричат чужие дети:

«С неба звёздочка упала!»

 

 

Комментарии читателей: