* * *
Куда я поеду – я знаю куда.
К лесному ручью, где бугрится вода
в извилинах русла.
И тихо окрест.
Одно из еще не отравленных мест.
В том месте, на тихом на том рубеже
природа близка человечьей душе:
и выразить хочет себя, и забыть,
и память оставить, и в тягость не быть.
И буду я слушать ручья воркотню,
к живому и мертвому душу склоню;
и город забуду в какой стороне,
и думать не буду о прожитом дне.
О жалком, о глупо потерянном дне,
всего-то однажды дарованном мне,
где я простоял на распутье дорог,
где быть я счастливым хотел и не мог.
* * *
Читаю жизни письмена
И понимаю постепенно,
Что не свобода мне нужна,
А лишь свободный выбор плена.
Вот почему в тиши ночной
Я не страшусь печали зыбкой,
И мне не кажется ошибкой
Звезды молчанье надо мной.
Я сам искал себе удел,
Не усмиряя дух бродячий.
И не слепой я был, а зрячий...
И то нашел, что сам хотел.
Лес осенью 8 октября
М.Беспалову
Ты входишь осторожными шагами
В осенний лес. Он молчалив и пуст
Хрустят сухие листья под ногами,
Ломаются...
Их напряженный хруст
Любой твой шаг в лесу сопровождает.
Твои следы утоплены в листве.
...Редеет клен. Осина облетает...
В безропотном древесном существе
Такая гипнотическая сила,
Что стоит только пристально взглянуть,
И строй души, где все так тускло было,
Совсем иную обретает суть.
На торжестве губительного пира
Среди лесной осенней пестроты
Глубинную немую тайну мира
Вдруг ощущаешь судорожно ты.
И сразу же природе на потеху
Спешишь назад, шагая широко
Туда, туда... поближе к человеку,
Где даже если глупо, то легко...
Охота на волка
В журнале “Охота” статья В. Козлова
“Облавная охота на волка с флажками”
Хорошее дело - охота на волка!
Когда в предрассветном безмолвии леса
Раскатисто грохнет картечью двустволка -
И хищник осядет под собственным весом,
Убитый врасплох.
Изумленный, матерый,
Он сделает тщетно попытку подняться;
А через минуту лохматая свора
Вокруг его трупа начнет бесноваться.
И кто-то счастливый с тяжелою ношей
Вернется домой по февральской пороше
И пир созовет.
И пойдет славословье.
И победоносно сшибутся стаканы.
В лесу же три маленьких пятнышка крови
Темнеть от звериной останутся раны.
А ночью бесшумно, безвольно, опрятно
Сойдут снегопады глубокие с неба,
И все неприглядные темные пятна
Засыплет дремучим нетающим снегом.
* * *
памяти Андрея Тихонова
Кошка пела на окне.
Мне казалось - обо мне.
А еще висел портрет,
где мой друг сквозь вечный свет
на стене вблизи окошка
слушал то, что пела кошка.
Думал думу на стене.
Мне казалось - обо мне.
А потом пошел снежок.
Кошка сделала прыжок
и ушла прыгучим бегом.
Глядь: в окне зима со снегом...
Забытье... Кошачий след...
И мой друг сквозь вечный свет
все следит за тишиною,
за живым за бренным мною...
И растет ничья вина.
Во Вселенной.
У окна.
* * *
Набухли тревожные тучи
Над буйной моей головой.
Так что это: рок, или случай,
Иль образ грозы мировой?
А может быть, это природа
Глядит в мою душу с тоской...
...Проклятье особого рода
В отместку за разум людской...
Но в дьявольской той круговерти
Есть все-таки радость и прыть.
Пока не изведаю смерти,
Не буду о жизни судить.
* * *
Не всем назначена любовь,
Но всем назначена дорога.
Мужайся, брат.
В пути от Бога
Не всем назначена любовь.
А если явится к кому
На взлете лет или на склоне,
То слепо, вдруг... на переломе
Из близи в даль, из света в тьму.
И не затем, чтоб скрасить путь
Или судьбу переиначить,
А душу вспышкой обозначить
И мигом вечность обмануть.
* * *
Где море, где волны одна за одной
дремучую песню на берег приносят...
Где рыскают чайки над бездной рябой
ещё и ещё... И хватают, и просят...
Где солнце и звёзды, где ночи и дни
живут и не знают ни года, ни века,
там вспыхнут огни и погаснут огни...
Там истина рядом. Там нет человека.
Стрела
Есть волшебная сказка, что заколдованного
оленя минуют направленные в него стрелы.
Стрела, остановись! Повисни на мгновенье!
Потом ударишь ты пугливого оленя
В горячий нервный бок.
Потом, посланница жестокой дерзкой воли,
Падет олень и, затрубив от боли,
Кроваво напоит песок.
Мгновенье - и конец. Мгновенье - ликованье.
А я внутри оленьего страданья
Готов поверить в заповедный сказ.
Но чуда нет. Одно лишь есть - мгновенье.
Я удержал его, чтоб немощною тенью
С оленьих скрыться глаз.
* * *
Октябрьский снег, сырой и слабый,
облек в молчанье двор, и сквер,
и стройку, и фургон прораба,
и развороченный карьер.
Преображен зимою ранней,
окрестный мир сокрыл в себе
неизреченное признанье
за поворот в своей судьбе.
А снег, источник светлой веры,
втянул в обманный, хрупкий сон
и сквер, и черный зев карьера,
и двор, и стройку, и фургон...
* * *
Был вечер...
Тихо за окном,
вполжизни солнышко светило.
Мне было дорого оно,
как все теряющее силу,
стоящее у рубежа,
где кротость и прощанье слиты,
куда бросается душа
для состраданья и защиты.
Я почему-то вспомнил сад,
и зарастающую тропку,
и долгий материнский взгляд,
как солнце нынешнее, робкий,
и уходящий сквозь года
в страну, где холодно и пусто...
Всего лишь вечер был,
когда
щемящее рванулось чувство
и оградило всех крылом...
И целый миг в припадке нежном
никто не думал о былом
и не скорбел о неизбежном.
* * *
Наедине с самим собой -
а это с каждым днем все чаще -
я думаю о встрече той,
неумолимо предстоящей,
когда придет незримый Бог
моих раскаяний в приливе.
"Кого ты, - спросит, - уберег?"
"Кого ты, - спросит, - осчастливил?"
А я ответить не смогу
и, распрощавшись с небесами,
начну, старик, по потолку
водить бесцветными глазами.
И, подведя итог судьбе,
сквозь жизни выжженные дыры
с последним содроганьем мира
узнаю правду о себе.
В Черемушках
В Черемушках у гастронома
Перед заснеженным крыльцом
Я видел мальчика больного
С дурным мартышечьим лицом.
В Москве трещал мороз февральский,
А он мороженое ел
И исковерканные пальцы
Дыханием холодным грел.
И всем на свете улыбался...
И грустно было наблюдать,
Как прыгал он и как кривлялся,
Завидя на ступенях мать.
В платке вигоневом, старинном,
Иконоликая, она
Шагала, улыбаясь, к сыну,
Гремя посудой от вина.
И, видя радость этих двух,
Мужчины взгляды отводили,
А женщины вздыхали вслух.
"Несчастный мальчик", - говорили...
На демонстрации
Она взвивалась между костылями,
подобно птице, бьющейся в силках.
Цепляясь бесполезными ногами,
скребла асфальт и шла... за шагом шаг.
Невыносимо небо голубело.
И покупали граждане цветы.
И было видно, как взметалось тело
среди беспомощной толпы.
А вдоль дороги репродуктор гордый
бряцал словесной медью о труде,
о взятых коллективами рекордах
и о тому подобной ерунде.
И я не помню сколько это длилось.
Все расступались, отводя глаза,
и только тень по кличке "справедливость"
за костылями жалобно ползла.
1981
Ля-минор
у железнодорожной станции
Случайность. А так бы
никто ничего не видал.
В забытой канаве
забытый цветок увядал.
Над ним в проводах
ворковал электрический ток.
Ремонтник в спецовке
случайно заметил цветок.
Товарный промчался
и грохотом мир оглушил.
Но, видно, ремонтник
совсем никуда не спешил.
Он долго стоял
над поникшим, увядшим цветком.
Он думал бог знает о чем
и бог знает о ком.
Наверное, просто
на станции не было дел.
Стоял человек,
на угасшее лето глядел.
А после глядел
в обнаженную серую даль.
Случайность. А так бы
никто ничего не видал...
Тимоха
Тимоха газет не читает.
Тимоха кино не глядит.
И что в одно ухо влетает,
сейчас из другого летит.
Тимоха не внемлет пророкам,
не ловит грядущую цель.
Вчера вот залез ненароком
на самую рослую ель,
глядел на соседние ели,
и взгляду на том рубеже
открылись просторы без цели,
и было легко на душе.
Лихую разбойничью песню
он пел и округу смешил,
качаясь с вершинами вместе
и глядючи выше вершин.
Первый снег
Сегодня утром выпал первый снег.
Когда он падал, было очень тихо.
Так тихо, что лифтерша-сторожиха
не вслух, а шепотом сказала
"здрасьте!" мне.
И даже небеса перекрестила.
Там, в самом деле, очень тихо было.
Доверчивый, снег падал прямо в руки,
и замирали уличные звуки...
А в доме,
как по вызубренным нотам,
разыгрывалось утро: грохал лифт,
и люди уходили на работу
и грохали.
И каждый новый взрыв
лифтерша принимала, содрогаясь
ознобливым движеньем чутких плеч,
и говорила: "Тише вы!", стараясь
тот первый снег от шума уберечь.
* * *
Спасите меня, нищие!
Я раньше сам,
думая, что спасал,
вам подавал, любя,
спасая от вас себя.
Нынче в моем кармане
вошь на аркане,
а вас, нищих,
целое пепелище.
Помочь не могу.
Мимо бегу.
Просящему не даю.
Душу мою,
страждущие, поймите,
спасите!
Средь бела дня
уйдите прочь от меня!
И да храни вас Бог!
Старухи
Я вижу их, рядком сидящих
Старух на самом склоне лет.
Спокойных, будто бы хранящих
В душе бессмертия обет.
Я вижу их далеким зреньем.
Кого, скажите, им винить?
С какой тоской, с каким мученьем
Их думы ветхие сравнить?
О, эти вещие старухи
Одним лишь видом говорят,
Что наша боль - еще не муки,
Что муки только предстоят...
* * *
Одна в опрятной комнатушке
На склоне лет.
Чуть брезжит свет в душе старушки...
Чуть брезжит свет...
В ее нервическое тело
Закралась дрожь.
Но жизнь... Ведь ей же нет предела,
Пока живешь...
Пока живешь, предела нету,
И всё впервой:
И явь, и даль, и взгляд портрета
Над головой,
И потаенный отблеск чувства
Ему в ответ.
Спокойно в комнатке и пусто...
Чуть брезжит свет...
* * *
Август, вечер, дождь, вода...
Вот умру я, что тогда?
Вот умру и не увижу
Никого и никогда.
А из кухни льется свет,
Сидит бабка, сидит дед.
Бабке лет под девяносто,
Деду еще больше лет.
Репродуктор на окне
И кофейник на огне.
И сидят они смеются,
Подливают кофе в блюдца
И подмигивают мне...
* * *
Маме
Старость хуже, чем война.
- Мать, - скажу, - не ты одна.
Я с тобой, не думай ты...
Подарю тебе цветы
и к щеке твоей рывком
прислонюсь седым виском.
Бабаня
Все смотрит и смотрит... Чего она высмотреть хочет?
А впрочем, не все ли теперь ей, старухе, равно...
Проснется и сядет. И будет сидеть среди ночи.
Две капельки глаз водянисто уставит в окно
И будет молчать.
Уж давно приутихло мерцанье
Стремительных лет, и остался обычный удел:
Бессонная ночь, ненасытная страсть созерцанья
И мир, что доселе еще надоесть не успел.
- Ну что ты, бабаня? - Со дна подымается смута.
И вызволить нечем. И тяжко, и суетно мне.
И хочется встать и прощенья просить почему-то...
Все смотрит и смотрит... Чего она видит во тьме?
Разговор пьяного с собакой у пивного ларька
- А ты, брат, хотя и кобель колченогий,
По виду на черта похож.
Валяешься где-то всю ночь на дороге,
А днем на подачки живешь.
Что скалишься? Думаешь, пьяный, не вижу?
Я всё, брат-ты, вижу... и всех...
Не бойся! Иди-ка сюда, не обижу...
Мамаша!
Один чебурек!
Цыцсс... сукино племя! Запрыгал, счастливый!
На сытое брюхо, небось, веселей...
Мамаша!
Еще одну кружечку пива!
На, свежего пива попей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну вот, хоть ничейная псина ты, вроде,
А тоже попил и поел.
И я тут с тобою по зябкой погоде
Почти что совсем протрезвел.
Куда ты? Со мною нельзя, дорогуша...
Тебя ж не посадят в трамвай.
Поели, попили, разгладили душу
И, значит... прощаться давай.
Давай-ка, приятель, прощаться с тобою.
Ты завтра сюда же придешь.
Хорошие люди накормят, напоят,
И год, и всю жизнь проживешь...
Где-то около...
С одноногим пил я пиво.
Он стоял на костылях
и пропил неторопливо
где-то около рубля.
Я молчал, но всю дорогу
глаз косил из-за стола
на отхваченную ногу
где-то около бедра.
Он поймал мой взгляд: "Да бог с ним!"
Где-то около перил
встал, в костыль уперся локтем,
папироску закурил.
Посреди пивного гула
подмигнул: "Ровней дыши!"
Так сказал,
и скребануло
где-то около души...
1980
Дурачок
- Эй, в ком там музыка играет?
Кого из грешных выбирает
людьми обманутый Господь?
Кто там орет, себя не слыша?
А он в ответ: "Здорово, Миша!
Ты не ругайся, ты погодь!" -
и начинает дурно петь.
Ему и давече, и впредь
Господь заказывал, как птице,
в певучий образ воплотиться.
Он оптимист. Он в наши дни
орет, весеннему сродни
грачу...
Любовь провозглашает.
Дурацкой песней оглушает
весь двор.
Она - как в горле кость.
Но закипающая злость,
которой ныне очень много,
вдруг странно плавится в душе
и как-то верится уже,
что он и впрямь избранник Бога.
* * *
Землею и вскормлен, и взношен,
Я шел по равнине родной;
И думалось мне о хорошем,
И в поле шел дождик грибной.
Потом зашумели деревья,
Потом потянуло рекой;
Какая-то, видно, деревня,
А может быть, город какой...
И добрыми были в тот вечер
Россия и небо над ней.
Я шел в направлении встречи.
Я встретил хороших людей.
Мы вскользь говорили, попутно
О жизни, ее не кляня...
А ночью я спал. А под утро
Они провожали меня.
Три раза обняли, по-русски;
И хлеб принесли, и махру.
И было немножечко грустно,
Что я все беру и беру...
* * *
Все как в древности: ночь да деревня,
Пятистенок, да печь, да окно;
Внучка с бабкою, ветер да время...
Бабка знает: уходит оно.
И не жаль, да расстаться не просто
С буйным ветром в родимом краю,
Что приносит с равнин и погостов
Одичалую песню свою.
Он поет, а она втихомолку,
Прижимая ребенка к себе,
Богу молится...
- Бабушка, волки!
- Что ты, милая, ветер в трубе...
Все как в древности: дикое пенье,
Ожиданья тягучий застой;
И над всем, словно чудо прозренья,
Примиренье с любою судьбой.
Пророк
"Перспектива ясна". -
И ученый,
реалист и материалист,
вывел формулу и обреченно
поглядел на исписанный лист.
По расчетам ученого мужа
человечество мчится к беде.
"Никому и нигде ты не нужен,
человек!
Никому и нигде!" -
так сказал, и неявное что-то,
что главнее, чем правда сама
пронеслось...
На мгновенье расчеты
завели его дальше ума.
И триумф его мысли научной,
и прогресс с коммунизмом вдали
показались густеющей тучей
над великою тайной Земли.
Подслушанный разговор
– Ту мечту на крови замесили,
вот и вышла дурацкая смесь.
– Но скажи, если это Россия,
то тогда, для чего она есть?
– Для души, что идет в бездорожье,
попирая и разум, и плоть...
– Если это веление божье,
то тогда, для чего же Господь?
– Для людей!
– Не смеши... Слишком много
мертвых истин и мертвых картин.
- Для чего же Россия?
– Для Бога.
Только он ей и нужен...
Один.
* * *
Над страною пафос обличенья,
но вина чужая до небес
не возносит душу.
Облегченья
нет, и не предвидится чудес.
Господи,
помилуй человека!
Ведь недаром, вставши в полный рост,
он глядит сквозь обреченность века
в нервные узлы дрожащих звезд,
силится свое предназначенье
разгадать в мерцающей тиши.
Над страною пафос обличенья.
Мысли рыщут поперек души.
1986
* * *
Я знаю: и тогда, вначале,
и нынче, у открытых врат
в моей космической печали
прошедший день не виноват.
Прав Пришвин:
средь мытарств и странствий
живет, презрев чужую власть,
в душе у каждого
пространства
неоскорбляемая часть.
Неоскорбляемая даже
сейчас,
когда моя страна
поставлена на распродажу,
разъята и оскорблена.
Но бытия зловещий пир
превозмогая не впервые,
"Счастлив, кто посетил сей мир
в его минуты роковые", –
шепчу в завидном постоянстве
поэта вещие слова
и вижу, что душа жива
в неоскорбляемом пространстве.
* * *
Тополиною веткой приколото
Солнце к сумеркам. Синь. Пелена.
Кто сказал, что зима – это холодно?
Что страшна и сурова она?
Как прекрасна природа, как искренна!
Как проста в угасающем дне!
На пути к постижению истины
Стать таким же удастся ли мне?
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »