фантастическая повесть

Смерти нет – есть только смена миров.

Сиэтл

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Вечер выдался ненастным, и на кухне пришлось рано зажечь свет. Семья собралась ужинать. Дождь царапался в окно. На плите вскипел чайник.

- Люблю такую погоду, - сказала мать, потянувшись за очередным блинчиком. – На улице сейчас холодно, дождик поливает, а мы сидим себе в тепле и чай пьем.

Отец согласился. Он всегда соглашался с матерью. Их двенадцатилетний сын промолчал - он терпеть не мог ненастье, особенно к ночи.

После ужина его отправили спать. Натянув одеяло на самые глаза, мальчик прислушивался к порывам ветра, бросавшего в стекло горсти капель, представляя, как холодно и мокро сейчас на улице.

Вскоре он ощутил, что острые брызги дождя летят ему в лицо. Он лежал не в кровати, а на влажной траве. От холода тело оцепенело. Но по спине толчками расползалась горячая кровь. Это была его собственная кровь. Кругом никого не было. Он прислушивался, стараясь уловить чьи-нибудь шаги. Так продолжалось очень долго. Он лежал неподвижно, стараясь справиться с болью. Никто так и не пришел. Прежде, чем умереть, он увидел красную полоску зари над горизонтом.

Умерев, он открыл глаза, потянулся и вылез из-под одеяла. Выглянул в окно, высматривая чудом уцелевший между домами клочок неба. Красная полоса превратилась в розовую, и солнце вот-вот должно было показаться. Дождь кончился. Пора было идти в школу.

В школе нрава он был тихого и смирного, а потому окружающие считали его простаком.

- Что ж это никаких приятелей у тебя нет? – пеняли ему дома.

- Есть у меня друзья, - однажды признался матери мальчуган, - Один похож на облако, а другой – на древнего воина, только я его не боюсь, он добрый и роста такого же, как я. Они живут за волшебной дверью. Открываешь ее – и оказываешься прямо в лесу…

Мать раскричалась, чтобы не болтал чепухи, да еще пожаловалась отцу,а рука у того была тяжелая. Как часто бывает, они считали своего ребенка пустым местом, которое необходимо заполнить собственными представлениями о жизни.

Каждому хочется добиться похвалы от родителей и стать своим в стае себе подобных. Он перестал открывать волшебную дверь, за которой его ждали друзья, и при этом искренне верил, что так надо. Вначале было очень тяжело, но постепенно он привык. Однажды ради проверки попробовал открыть запретную дверь - и ничего не получилось.

Пожертвовав самым дорогим для себя, он ждал награды… интересно, какой? Он отказался от мира, который любил, но так и остался чужим по другую сторону захлопнутой двери.

Иногда он думал: почему я? Почему это происходит именно со мной? На свою беду, он не верил ни в карму, ни в реинкарнацию, ни в прочие индийские благовония. И чем старше становился, тем больше укреплялся в мысли, что попросту болен: страдает психическим заболеванием, чем-то вроде мании либо навязчивой идеи. Он бы охотно избавился от этого недуга, если бы мог. Но он продолжал мучительно, до нервной дрожи тосковать по земле, о которой окружающие имели самое смутное представление. Любовь и тоска вошли в его сердце так внезапно и глубоко, что впервые ощутив эти непонятные чувства, он проплакал всю ночь. На карте очертания его земли напоминали птицу, которую подстрелили, она упала и теперь ее крылья бессильно распластаны на воде.

Со сверстниками ему было не интересно, зато им не приходилось искать другого объекта для насмешек. И чего только не пришлось вытерпеть ему, пока он не закончил учиться!

Конечно, ему очень хотелось стать таким, как все. Он завидовал людям, которые жили одной жизнью, не умирали каждую дождливую ночь от штыковой раны, и считали своей родиной то место, где родились.

- Мир, в котором мы живем – не настоящий. Он всего лишь отражениеистинного мира, его несовершенная копия. Где находится истинный мир? Как его достичь? Христианам иной мир представляется средоточием всяческих благ, источником радости и блаженства. Но попадут в него лишь праведники после смерти. Некоторые религии помещают истинный мир не только в загробной жизни. Так появились легенды о Беловодье и Шамбале, которые открываются избранным. По традиционным верованиям японцев, благословенная страна всеобщей гармонии зовется Хорай. У многих индейских племен сохранились легенды об истинном мире. В Северной Америке его называют Кен-та-те,«Земля Рассвета», вЦентральной Америке это Нооастлан – «Место, где гнездятся цапли», в Южной Америке - Айяуаска, «Край синей птицы»…

Он поморщился, вырубил звук, а потом переключился на другой канал.

- Вечно лезут, куда не надо, - пожаловался он вслух, открывая глаза.

Внутренний голос благоразумно промолчал, хотя ему было, что сказать. Больше в квартире никого не было. Между тем лишенный права голоса экран изображал бурную деятельность. Мелькали кадры какой-то стройки.

Он сжалился и включил звук.

- …скорее всего, не будет закончена в запланированные сроки. Ожидалось, что уже на этой неделе оба рукава туннеля соединятся. Таким образом, два величайших континента будут, наконец, связаны самым коротким и надежным путем. Однако…

Он выключил телевизор. Пора было собираться на работу. Механически проглотив бутерброды с чаем, он сунул ноги в ботинки, накинул куртку и хлопнул дверью. Разболтанный замок лязгнул,вызвав у соседской шавки приступ астматического тявканья. Прошагав по длинному, похожему на тюремный, общему коридору, он с чувством привычного отвращения спустился по немытой лестнице и вышел в серое городское утро.

Это был город, в котором он родился. И он его не любил. Всем сердцем, которому, как известно, не прикажешь. Он не любил звуки и запахи, фасады и дворы, машины и людей. Тем не менее, он мечтал хоть изредка говорить «мы» о себе и еще о ком-нибудь. Такое вкусное, коровье «м-мы». Но не одно стадо не приняло его. Да что там стадо! Если ему случалось быть третьим, то исключительно – лишним.

Став взрослым, он никогда не говорил с людьми о том, что действительно волновало его. А если отступал от правила, то обязательно доводилось пожалеть. Поэтому он чаще всего разговаривал в стиле: «Вот-вот! И я о том же!», благодаря чему прослыл человеком недалеким и бесперспективным, что, впрочем, его абсолютно не волновало.

Добравшись до работы, он вновь уперся взглядом в сияющее мурло экрана. Шел очередной выпуск новостей. Опять появились кадры с недостроенным туннелем. Он вслушался. Придавая информации стиль легкого анекдота, корреспондент рассказывал о том, что туннель начали прокладывать с двух сторон, двигаясь от материков по дну пролива. Вернее, дно оставалось сверху, а туннель должен был сойтись очень глубоко в толще грунта.

Но в намеченной точке метростроевцы двух стран друг друга не застали. Промахнулись? Признаваться в этом никто не спешил. В гигантское сооружение, по сравнению с которым туннель под Ла-Маншем выглядел дренажной канавой, были вбуханы огромные средства. Кроме того, мега-туннель имел величайшее политическое значение. Он символизировал единение двух сверхдержав, их полное доверие и тесные связи в необозримом будущем.

Скандал разгорался и перерастал в фарс.

На экране появилась хорошо знакомая каждому физиономия «родного» премьер-министра, который утверждал, что «с нашей стороны было сделано все возможное, чтобы выполнить поставленную задачу, в результате чего наши метростроевцы без посторонней помощи прорыли туннель до конца и вышли на противоположной стороне». Это абсурдное заявление сопровождалось съемкой, на которой толпа в спецовках вываливает из пещеры на зеленую травку. Кадры были грубой ложью, так как по обе стороны пролива стояла зима (там она длилась девять месяцев), и дорыться до травки можно было только через метровый слой снега.

- Во дают, - хохотнул кто-то из коллег у него за спиной.

- Бред! Ну, как всегда! – поддержали остальные.

Хорошо, что они не видели его лица. У него было такое чувство, будто в голову ему ударила молния и вышла через пятки. Он еще сидел на своем расшатанном стуле, но знал абсолютно точно, что жизнь, казавшаяся бесконечной, кончена.

Впервые он действовал без колебаний. Без предварительного обдумывания поступков. Он встал и вышел, даже не попрощавшись. Доехал до дома, в котором жил, поднялся в квартиру, достал документы и все имевшиеся деньги, вытащил из шкафа теплую куртку, нашел шарф и старые зимние сапоги, вытряхнул из пакета шапку и перчатки.

Вроде бы все. Он с трудом затянул молнию на сумке и через минуту оказался в коридоре, первый раз не проверив, защелкнулся ли замок, запирающий квартиру.

Послышалось сдавленное рычание. Он не остановился, но глянул в угол и проронил, усмехнувшись одними губами:

- Ну, бывай.

Облезлые уши стали торчком, собака захлопнула пасть и проводила его внимательными старушечьими глазами.

Коротая ночь в аэропорту, он вдруг подумал: вот какое должно быть чистилище. Огромное пустое пространство, яркий хирургический свет и бесконечное ожидание. Тихие ночные феи – уборщицы со своими тележками, полными чистящего скарба, скользили по гладким плитам, исполняя замысловатые танцы на льду. Они казались ему продолжением несбывшегося сна.

Его не принимали. Где-то там, на другом конце материка, пурга яростно рвала все графики и надежды. Он сидел в пластиковом гнезде аэропортского кресла, уставившись на рекламный плакат: «Как? Вы еще не в Тайланде?!».

Последние двадцать часов он представлял себя человеком, который бежит по прямой, пробивая стенки. Он вваливался в кабинеты, игнорируя таблички «Обед», «Служебное», «Заходя – улыбнись» и, не останавливаясь, группировался для следующего удара. Деньги таяли вместе с километрами, отделявшими его от затерянного в ледяных торосах полуострова. Оставался последний транзитный перелет, а дальше…

У него даже не было предположения, что будет дальше. В его мыслях падал снег. Абсолютно белое, ровное пространство до самого горизонта. И больше – ничего.

…Если бы на свете не существовало самогонного аппарата, то его следовало бы выдумать из милосердия к обитателям этого поселка. Вертолетная площадка заменяла в нем центральную площадь, здание аэропорта по совместительству было пивной и торговым центром. За час этот очаг цивилизации посетило четверо аборигенов. Как на подбор, они отличались походкой зомби и оплывшими от беспробудного пьянства лицами. Каждый из них смотрел на приезжего таким взглядом, будто тот был порождением белой горячки.

Внезапно дверь распахнулась. В клубах метели материализовалась целая толпа метростроевцев. Помещение наполнилось гвалтом и табачным дымом. Через пятнадцать минут он с радостью отдал последние деньги за то, чтобы устроиться в кабине вездехода, в порыве вдохновения выдумывая, зачем ему нужно попасть на строительство туннеля.

Оказалось, радовался он рано. Удалось доехать только до вагончиков метростроевцев. Сам туннель из-за последних событий был оцеплен внутренними войсками. Работала правительственная комиссия. Он издалека увидел черные машины на снегу, шлагбаум иограждение, уходившее в бесконечную белую мглу.

Стройку регулярно обследовали подвижные патрули. Удивительно, как он сразу не попал в их поле зрения. Возможно, потому что его понесло как раз в противоположном направлении от въезда в туннель, где находился блок-пост. Там, в относительном тепле, играли в подкидного дурака трое автоматчиков и один пулеметчик, а еще трое военнослужащих мерзли на улице в карауле.

Оскальзываясь задубевшими ногами, он размышлял: «Что делать дальше? Зачем я вообще приехал сюда? Денег на обратную дорогу не хватит. Интересно, что со мной сделают, когда поймают?» Холод был такой, что мысли смерзались. А он забыл свитер за пять тысяч километров отсюда.

Ну почему он не герой боевика? Он бы уже подорвал блок-пост, голыми руками прикончил пулеметчика и трех автоматчиков, после перерыва на рекламу овладел джипом и медсестрой, которая бы эротически перевязала его единственную царапину. А потом онвъехал бы в туннель на фоне огненного зарева, поднимающегося над руинами разрушенного до основания поселка…

Господи, какой холод!!!

Он уже вдоволь наглотался обжигающего ветра. Когда в последний раз он что-нибудь ел? Чтобы избавиться от жажды, он то и дело запихивал в рот горсти снега. Он где-то читал, что в мороз хуже всего остановиться, потому что сразу захочется лечь и заснуть, поэтому передвигал ноги уже без какой-либо цели.

Говорят, что снег выдумал седой старик. Он сидел возле умирающего костра, глядел, как гаснут последние искры, покрываясь хлопьями пепла, и думал о тех, кого потерял, о своей безвозвратно ушедшей жизни. Налетел ветер, подхватил остывший пепел, поднял его в небо – и над землей впервые закружились клочья снега.

Снег нашей памяти парит с небес седых…

Внезапно он услышал за собой нарастающий гул машины. Его охватила паника. Он бросился бежать, споткнулся о какие-то доски, рухнул плашмя, успев выставить вперед руки. Снег провалился под его ладонями, и в следующую секунду он с величайшим изумлением нырнул головой вниз.

Строители поленились установить решетку на люке. Он запросто сломал бы шею, но зацепился курткой за скобу, на которой должна крепиться решетка. Несколько минутвисел над черной ямой, болтаясь, как паяц. Потом осторожно потянулся, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Раздался треск разрываемой ткани, и он полетел в пустоту.

Но даже не успел испугаться, как грохнулся на снежную горку, и скатился с нее на бетонный пол. Яма была глубиной метра три. Он зашипел, потирая ушибленные колени. «Приехали!», - сказал ему внутренний голос.

Он сел на горку и до конца прочувствовал безнадежность своей затеи. Он предал своих друзей, отказавшись от них, а теперь решил во чтобы то ни стало прорваться к ним. Зачем? Чтобы смотреть, как их будут убивать? Что он еще сможет сделать, кроме как наблюдать? Даже если он каким-то чудом попадет на другую сторону раньше врагов, он не уговорит друзей отступить, спрятаться и не принимать бой. Он слишком хорошо знал их. Они не предадут свой мир и не уйдут со своей земли.

Холод пробирал до костей. «Стоило ехать так далеко, чтобы провалиться в канализационный люк и рассуждать о судьбах мира», - не упустил возможности поиздеваться внутренний голос.

Огромная труба продолжалась горизонтально, уходя в глубину. Он с ненавистью взглянул в черное отверстие, ждавшее его. Оказывается, он еще не настолько чувствовал себя гадом, чтобы ползти туда. Уж если помирать, так под открытым небом! Злость придала ему сил. С третьей или четвертой попытки он зацепил шарфом за штыри, торчащие из бетона, и с яростью зверя, попавшего в ловушку, извиваясь и царапая стену ногтями, стал выкарабкиваться наверх.

Перевалившись через край, он обтер об снег окровавленные руки, отдышался и встал, дрожа всем телом. Дорогу окончательно занесло снегом. Ему казалось, что он стоитпосреди бесконечного белого поля. Начиналась метель. Ветер бил по щекам, пытаясь привести его в чувство. Но ему некуда было идти. Белая пелена скрыла горизонт, приблизилась вплотную. Снежный вихрь слепил глаза, не давал дышать, ревел в уши. Помимо воли он опустился на колени, прикрывая голову руками.

«Что мне делать?», - подумал он. Вокруг сразу же намело сугроб. Еще немного, и вместо человека остался едва заметный белый холмик.

«Ты – сын Солнца, сражайся с тьмой!», - услышал он вдруг ответ, которого не ждал.

«Ты – воин Жизни, борись за нее!» - сказал ему Тот, благодаря кому мы все живем.

Черный колодец смерти, в который он готовился падать, обернулся обсидиановым зеркалом. И в нем он увидел, как у подножия Великого храма в Теночтитлане сходятся в гладиаторском бою воины-орлы, чтобы отдать Солнцу огонь своих сердец и напитать его силой.

Он ощутил жаркое дыхание леса, курящееся над вершинами, и увидел город, словно корабль, плывущий в рассветном тумане. Там, на площади, устланной пухом сейбы, сражались воины-ягуары, чтобы их кровь обратилась в дождь над полями.

Он почувствовал прикосновение ледяного ветра и увидел, как на склоне Снежной Звезды радужными птицами кружатся танцоры: косматые фигуры в масках хлещут друг друга плетьми, кропя снег алыми россыпями капель. Когда Солнце одержит победу над тьмой, кончится их битва, кровь и слезы обратятся в целительную воду.

Наконец, в черном колодце зеркала он увидел себя самого, возносящегося вверх по Солнечному столбу на сыромятных ремнях, продетых сквозь его плоть. Друзья, оставшиеся внизу, поддерживали его песней. Он добровольно приносил эту жертву, поэтому его боль пронизывал свет.

Жизнь дается в обмен на смерть, радость – в обмен на страдание. Таков закон великой раковины вселенной, где все должно пребывать в равновесии. Если человек станет брать, ничего не двая взамен, мир погибнет….

Мы – воины Солнца. Своей смертью мы продлеваем жизнь. Мыдолжны взять всю боль себе – мы умеем превращать ее в свет; отчаяние – в надежду, ненависть – в любовь, страх – в мужество; конец – в новое начало…

Глава вторая

…Ему снилось, что он летит над холмами, раскинув свои белые крылья с черной каймой. Впереди, на грозном ночном небе проступал силуэт огромной горы.Он летел к этой горе, а гора двигалась навстречу ему. Он обязательно должен добраться до вершины, тогда ему откроется то, о чем он мечтал всю жизнь. Ни страх, ни боль его не догонят. Там, за горой, – его дом, где он будет счастлив. Там его ждут друзья…

Сквозь сон ему слышались два голоса. Один тихий, похожий на шелест ветра в листве. Лик говорившего был изменчив, словно длинные лучи Солнца, которые в погожий полдень просвечивают сквозь ветви в густом лесу. Другой голос был глубокий и звучный, как гул морской раковины, его обладатель казался по росту ребенком, но обликом это был воин. Пламя бесчисленных костров оставило отсвет на его коже. Тугие черные косы были сколоты на затылке иглами дикобраза. Нахмурившись, он спросил ворчливо:

- Неужто мои зелья уже ни на что не годны?!

- Очень хорошие твои зелья, Инра, - отозвался высокий и туманный. - Только у него собственных сил не осталось. Он так долго жил без Солнца, что стал почти белый. Ничего не помнит. Даже имя свое забыл. Я еле узнал его. Зову: «Дарэ, Журавлик!», а он не оборачивается…

Он вздрогнул и проснулся окончательно. Да это же его имя! Журавль. Дарэ. Это его так зовут! Из горла помимо воли вырвался какой-то плачущий звук, и он разразился неудержимым кашлем.

Чьи-то сильные руки приподняли его голову, и на губах он почувствовал влагу. Жадно глотнул, но жидкость в миске оказалась на удивление горькой.

- Пей! - прикрикнул Инра.

Пришлось послушаться. Он выхлебал миску до последнего глотка, отдышался.

Воин смахнул ему слезы со щек и плотнее подоткнул одеяло.

- Ты правда ничего не помнишь? – спросил он.

- Круг помню. Еще песню, - прохрипел Дарэ.

Голос никак не желал прорезаться.

- Это мы для тебя пели, - прошелестел Кэн Хотидэн. – Из песен мы сплели круг Жизни, чтобы ты вернулся. Ты вспомнил свое имя?

- Да. Спасибо, Кэн.

- Ага! - воскликнул Инра радостно. – Что с тобой случилось, Журка?

- Я простудился, - шмыгнул носом Дарэ. – Наверное, бронхит. Или воспаление легких.

Инра нахмурил брови. Он никогда не слышал о таких болезнях.

- Кэн, Инра! Все плохо! Цули – «пожиратели жизни» проломились к вам. Уходите скорее. Они убьют вас!

- Мы знаем.

- Знаете?! Знаете, что цули прорыли туннель?!

- Нельзя тебе кричать! Ложись! – проворчал Инра, хватая его за плечи и укладывая силой.

- Если это случилось, значит пришло время, - совсем тихо сказал Кэн Хотидэн.

- Какое время? Время для чего? – беспомощно бормотал Дарэ, борясь с одеялом.

- Это зависит от тебя...

Кэн Хотидэн склонился к нему и провел рукою над головой друга. Словно мягким крылом, Дарэ накрыл сон – глубокий, без сновидений и тревог.

Весь следующий день Дарэ провел в круглом шалаше из веток. Посреди шалаша горел костер, дыша теплом и дымом. Булькало в котелке духовитое варево. Было жарко, но Дарэ дрожал под двумя одеялами. Инра налил ему еще одного зелья, которое, для разнообразия, оказалось приторно сладким. Тело наполнилось блаженным теплом, и Дарэ забыл о боли. Все страхи казались теперь чепухой. Ему хотелось рассказать друзьям, как он соскучился, как ему было плохо и как он рад, что снова с ними, но язык не слушался. Было очень смешно.

- Инра, а ты стал какой-то маленький, – хихикнул он в одеяло.

- Я такой, как всегда. Это ты вытянулся, - буркнул воин.

- На самом деле, ты тоже не изменился, - прошептал Кэн Хотидэн. - Твоя душа совершенно такая, какой была.

Он не помнил, когда заснул. Проснулся уже в темноте. Грудь и горло почти не болели, но во всем теле он чувствовал такую слабость, что не было сил перевернуться на бок. Он с трудом повернул голову.

Костер бросал тени на бронзовое лицо Инры в ореоле толстых смоляных кос. Воинпомешивал в котелке длинной ложкой, сделанной из рога, и по временам скармливал костру очередную ветку. На нем была только набедренная повязка. Пламя отсвечивало на его выпуклых мышцах. За те десять лет, что они не виделись, маленький воин ничуть не изменился. Но ведь такого не может быть.

Ему стало страшно. Что, если все это – всего лишь сон, а в реальности он до сих пор лежит в снегу и замерзает насмерть? Надо немедленно проснуться! Но как? Он вытянул руку и дотронулся кончиками пальцев до тлеющей головни. Орел огня немедленно клюнул его. Дарэ отдернул руку, засунув пальцы в рот.

- Лежи тихо! – прикрикнул его друг. – Зачем ты это сделал?

- Хочу проснуться...

Инра потрогал его горячий лоб, помазал обожженные пальцы каким-то пахучим жиром, и боль прошла.

– Что тебя тревожит? – прошептал Кэн Хотидэн, с ночным туманом проскальзывая в шалаш.

- Он никак в себя не придет. Вот, схватил огонь рукой. Говорит, словно во сне. Сходи, покличь Белого Журавля, чувствую, не добраться ему самому до Горы…

- Ты потерялся, Журавлик?

Кэн Хотдэн склонился над ним, и Дарэ почувствовал, как его овевает прохлада ночного леса.

- Ты думаешь, что мы тебе снимся? Нет, это ты раньше спал, а теперь проснулся. Тот мир,где ты жил до сих пор, это мир иллюзий. Здесь - все настоящее. Твоя душа это знает. Прислушайся. Слышишь голос ветра? Скоро рассвет. Скоро запоют деревья. Скоро твои страхи уснут. Закрой глаза. Я буду рассказывать тебе обо всем на свете, как ты любил, помнишь? Ты узнаешь, ты вспомнишь и больше не захочешь забывать…

Дух дерева шептал ему тихие слова, он рассказывал свою историю: о себе, о лесе, о друзьях, а Дарэ словно наяву видел все это перед собой. Чем дольше длился рассказ, тем реальнее становилось все, о чем говорил Кэн Хотидэн.

- Когда ты был ребенком, то звал меня просто Кэн, но теперь ты вырос, и пришло время тебе узнать, что Кэн Хотидэн значит «тот, кто живет в дереве». Я не один, духов деревьев много. Скоро ты познакомишься с моими братьями. У каждого из нас есть свое имя. Меня зовут Сауко.

- Сауко!

- Да, верно.

- А Инру тоже не так зовут?

Ему послышалось, будто ручей рассыпал горсть звонких капель – это рассмеялся дух дерева.

- Инра и есть Инра, он всегда остается самим собой. Его народ называют «ямабуси». Это значит «горные воины». Их дом – лес. Ямабуси живут большими семьями или родами. У каждого рода есть свое священное дерево. Поэтому свою семью ямабуси именуют «древом». Священные деревья непохожи на обычные. Сейчас ты не сможешь себе представить, какие они, потому что в мире иллюзий таких деревьев нет. Но ты их увидишь. Совсем скоро, как только выздоровеешь. В каждом священном дереве живет дух-хранитель - Кэн Хотидэн…

Дарэ слушал сквозь дрему и улыбался. Ему казалось, что все это он уже знал когда-то, и воспоминания оживали в нем.

Сауко был духом-хранителем священного дерева. Он заботился о ямабуси, как о своих детях, учил их законам Леса и ухаживал за своим деревом, так что год от года оно становилось мощнее и выше. Священное дерево являлось сердцем их родовых угодий, как правило, весьма обширных: время от времени ямабуси перекочевывали с одного места на другое, чтобы дать земле отдохнуть…

Ни гусеницы, ни тля, ни прочие мелкие, но многочисленные враги деревьев не смели приблизиться к дереву, в котором живет Кэн Хотидэн. Хищники тоже предпочитали обходить его стороной. Ямабуси чувствовали себя возле него в полной безопасности. Единственное, чему не может научить дух дерева – так это воинской премудрости. Война людей непонятна лесу. Хотя растения вечно борятся за место под солнцем, но их путь – быстрее расти и пышнее цвести, расточая семена своей жизни как можно шире. Кэн Хотидэн может научить тому, что Жизнь превыше всего. Он может вдохнуть частицу своей силы в посох, если ты собрался идти к своей цели. Но не проси его придать живости твоей боевой дубине, чтобы ловчее бить врагов…

Духи деревьев живут очень долго. На их глазах сменяются многие поколения людей. Даже когда древо умирает от старости, дух продолжает жить в его пне. Предчувствуя смерть дерева, Кэн Хотидэн берет его семечко и проращивает в собственной ладони. Когда росток окрепнет, Кэн Хотидэн опускает маленькое деревце в землю и следит, как оно растет. Вместе с молодым деревом вырастает и частичка духа дерева, переданная ему старым хранителем. Когда оно, наконец, может назваться настоящим деревом, обретает себя и дух, выросший вместе с ним. Он готов принять на себя заботу о «древе» ямабуси. Поэтому гибель священного дерева не оборачивается для них трагедией. Наоборот, это праздник обретения нового защитника.

При этом они никогда не забывали своего старого духа. Именно ему доверялись самые сокровенные тайны. На огромном пне устраивалась площадка, где рассаживались старейшины, чтобы посоветоваться по наиболее серьезным для «древа» вопросам. Пень мог простоять еще несколько столетий. И это место всегда было источником магической силы, тайным алтарем, где совершались важнейшие обряды в жизни ямабуси – такие, как посвящение в воины, выбор вождей, обретение нового имени…

- Журка, ты спишь или не спишь? Каша стынет, - прогудел Инра.

Кашей ямабуси кормили больных. Здоровые предпочитали есть мясо.

Дарэ покормили с ложки, как ребенка, потом заставили допить остатки зелья, и он до полудня бродил по счастливым снам.

Его разбудила птица. Устроившись где-то неподалеку от шалаша, она ясно и настойчиво выговаривала: «Че спи-им? Че спи-им?». И то правда, согласился Дарэ. В городе, в своей унылой малосемейке, он проболел бы еще с неделю, но в волшебном лесу это было просто невозможно. Эту землю никогда не оскверняло столь убогое строение, как сортир, и водопроводные трубы не уродовали гармонию пейзажа. Так что хочешь – не хочешь, пришлось отправляться в лес.

В жаркий полдень натягивать зимние сапоги, не говоря уже о шерстяной одежде, Дарэ не стал, а ничего другого с собой у него не было. Он выбрался из шалаша на четвереньках. Его первые шаги босиком были неуверенными, как у младенца. Сознание упорно отказывалось воспринять тот факт, что здесь босым пяткам не угрожали ни ржавые гвозди, ни осколки стекла, ни консервные банки. Земля была теплой и чистой, как протянутая ладонь.

Слух ласкала живая тишина леса. Тут не было звуков, которые ежедневно калечат и убивают душу человека: скрежета и визга тормозов, воя сигнализаций, воплей раздраженной толпы, грохота строек, гула самолетов, урчанияработающих механизмов…

Жителям истинного мира вовсе не казались важными многие из занятий, на которые мы тратим основную часть жизни. Зато у них оставалось неизмеримо больше времени на познание себя и преклонение перед Великой Тайной. Говоря откровенно, они полагали, что как раз для этого человек и живет. Они считали ответственейшими делами человекамечтать и создавать песни, подобные цветам, отражать красоту мира в своем сердце и быть хранителем гармонии на Земле.

Мало-помалу Дарэ осмелел и спустился к ручью вприпрыжку. Старый вяз едва успел подставить ветку под его руку и узловатый корень под ступню, чтобы Дарэ не плюхнулся в воду. Он пил ее горстями, причмокивая от удовольствия.

Внезапно на крутом склоне по другую сторону ручья громко зашуршала опавшая листва. Дарэ замер, присматриваясь. Сердце его вздрогнуло: он увидел дикую лису! Небольшой проворный зверь с пушистым хвостом, казалось, не обращал на него внимания, пробираясь по своим делам. Лиса мелькнула ярким пятном среди деревьев и пропала – судя по шороху, поднялась вверх по склону. Дарэ умылся и стоял, радостно озираясь, как ребенок: не будет ли еще подарков?

Голова у него кружилась: то ли он еще не выздоровел, то ли опьянел от сладкой живой воды, которая трепетала солнечными искрами возле его ног. Стрекозы проносились над головой, сверкая обсидиановыми телами, словно лезвиями ножей. Бабочки несли на своих крыльях таинственные письмена, то распахивая их, то захлопывая: все равно не прочтешь…

Стрекозы, цветы, бабочки, маленькиептицы – все, что ранит сердце нежностью, это души павших воинов. Тысячами золотых нитей они связывают нас с добром и любовью.

Старый вяз шевельнул веткой, тихонько подталкивая его подальше от воды. Напился, умылся – иди дальше, не стой, ведь ты не дерево.

Дарэ вздохнул, будто просыпаясь, и зашлепал по камням наверх. Ворча про себя, камни подставляли ему заросшие мхом бока, чтобы мягче было ступать. Они хорошо помнили Дарэ, для камней он был ребенком только вчера, хотя сам давно позабыл, как играл с ними возле этого ручья.

Он решил еще немного пройти вперед – туда, где деревья расступались, будто там ждало его нечто важное, необычное.Для начала он запутался в густом кустарнике, некоторое время кружил, отмахиваясь руками от веток, будто исполняя какой-то диковинный танец. Выбравшись на волю, он огляделся, и у него захватило дух. Он увидел Дерево! Дарэ сразу догадался, что это – одно из деревьев, священных для ямабуси. Издали оно казалось огромным. Но стоило Дарэ подойти поближе, он понял, что слово «огромное» ничего не значит в сравнении с этим деревом. Здесь светило зеленое солнце. Дерево дышало, пело, наполнялось влагой, ветер бродил по его бесчисленным ветвям и, утомившись, сворачивался клубком в листве. Морщины на стволе расходились и сбегались, как линии миллионов человеческих жизней. Дерево прожило уже тысячу лет и проживет еще столько же. Дарэ опустился на землю и закрыл глаза, прислонившись к теплому стволу. Его боль, с которой он не мог справиться, уместилась в одной капле росы на листе. Его безжалостная память затерялась песчинкой между корнями.Все жизни, которые были и которые будут, промелькнут и развеются семенами среди звезд.

Дарэ благодарно улыбнулся, прижимаясь щекой к шершавой коре…

На поляне, где стоял шалаш Инры, маячила какая-то фигура.

- Ну, наконец-то! А ведь точно на Журавля похож: длинноногий и носатый!

Дарэ онемел от удивления. Человек, заговоривший с ним столь запанибратски, ничем не походил на ямабуси (разве что одеждой, вернее, ее отсутствием), и уж тем более не был духом. Дарэ оглядел его: среднего роста, гибкий и ладный. Удивительно густые, волнистые волосы цвета меди стянуты сзади в пышный хвост.

Дарэ будто рухнул с неба на землю. Все в нем оборвалось.

- Ну, давай знакомиться, - продолжал незваный гость, улыбаясь. – Я – Аток! Можно просто - Лис. Инра тебе не рассказывал про меня?

- Нет.

- Вот, так я и знал! Ты, наверное, думал, что совсем один здесь?

- Да, - произнес Дарэ, с усилием сдерживая ярость.- Я думал, что людей здесь нет.

- Ну вот. Я знаю, каково это – быть одному.

- Правда? Знаешь?

- Да. Это очень тяжело. Но ты не один. Мы рядом, и мы тебя ждем.

Его дружелюбная улыбка бесила Дарэ.

- И много вас? – вежливо спросил он.

- Ну… как сказать? Много, не много, смотря как считать. Да сам увидишь. Я за тобой пришел. Ты ведь уже можешь идти? Мы тебя в гости приглашаем.

- Спасибо, - с чувством сказал Дарэ. – Я страшно рад. Ужасно счастлив.

Аток, наконец, уловил не ту интонацию, и его красивые брови поползли вверх. Он видно решил, что ему показалось.

- Ну, так пойдем?

Он продолжал улыбаться, хотя уже как-то осторожно, будто нащупывая потерянную вдруг радость, которая так легко привела его сюда.

- Пойдем, не стесняйся. Обедать будем! Ребята всяких вкусностей принесут.

- Конечно, - уже не скрывая издевки, закивал Дарэ. – А как же. Непременно!

Он издевался больше над самим собой, но Аток этого не понял. Он вообще ничего не понял, судя по его изумленному лицу. Дарэ было жаль его. Так жаль, что просто убил бы, чтоб не мучился. Аток осторожно отступил на шаг, потом еще, глядя на него. Затем развернулся и быстро ушел.

Дарэ сел в траву, где стоял. Ярость его ушла вместе с тем, кому она досталась. Так, наверное, чувствует себя пчела, у которой вырываются внутренности вместе с жалом. Пчела жалит лишь один раз в жизни, и после этого умирает. Но Дарэ был человеком. Его покровитель - Белый Журавль молча стоял перед ним, распластав свои огромные крылья, прижавшись к невидимой стене, которая не давала ему обнять Дарэ, шепнуть хоть слово утешения.

Послышался необычный звук: «Шур-шур-шур». Между деревьями показалась громадная копна сушняка. Дошуршав до шалаша, копна с треском рассыпалась, и оказалось, что ее нес Инра.

- Ага, - с досадой сказал маленький воин и глубоко вздохнул. – Аток тоже виноват. Я ему говорил: не приходи, подожди. Вы, люди - непослушный народ…

- Инра, ох, Инра, зачем вы пустили к себе людей? – Дарэ подвывал, как над покойником, захлебываясь кашлем и сморкаясь. –Ты их не знаешь. Люди хитрые, жадные, безжалостные твари. Я знаю, ведь я сам человек. Я такой же. Ты не представляешь, что они сделают с истинным миром. Ты не знаешь, что они сделали со своим. Люди – самые мерзкие создания во вселенной. Это зараза, понимаешь?

- Ага, - хмуро сказал Инра. – Все люди? Да?

Дарэ закусил губу. Пламя стыда мгновенно высушило его слезы.

- Нет. Не все. Не все люди такие. Я идиот, я о них забыл. Но ведь они умерли. Или почти все умерли.

Инра покачал головой. На его гладких черных косах сверкнуло солнце.

- Это в мире иллюзий они почти умерли. А в истинном мире настоящих людей много. Здесь их дом. Если бы ты пошел с Лисом, то сейчас сидел бы с ними и ел мясо, а не плакал.

Глава третья

Ночью поднялся сильный ветер. Деревья тревожно переговаривались и постанывали. Гром шагал по вершинам, а следом за ним, как бесчисленное войско, дробно стучали капли дождя. Внезапно возле дома зашлепали чьи-то быстрые шаги, дверная занавеска отлетела в сторону.

- Вставай, Аток! Дарэ пропал!

- Как пропал?!

Аток выкарабкался из нагретой постели и выскочил под ливень следом за Инрой.

- Совсем пропал! Нигде нет. Беда! Ты его брат, может, тебе сердце подскажет. Пойдем искать!

Гром обрушился на них, как гора. Аток пытался поспевать за Инрой, но скоро сообразил, что в ночном лесу за ямабуси ему не угнаться.

Дождь стекал его по лицу. Он стоял в полной темноте и никак не мог собраться с мыслями. Земля – наш общий слух. Она донесет голос друга из любого далека. Так говорят настоящие люди. Аток припал к мокрой траве и прислушался. Земля была наполнена влагой, снами еще не проклюнувшихся семян. Чавкали корни, скреблись личинки и черви, шуршали лесные муравьи, которые никогда не спят…

«Звездный Лис, мой покровитель!», - взмолился Аток. – «Ты лучший следопыт на земле и на небе. Помоги мне, подскажи, где искать Дарэ!».

- Я помогаю, - нетерпеливо отозвался Звездный Лис. – Только зачем ты сунул нос в лесную подстилку? Там ты можешь отыскать жабу, жука и слизней. – Тут Лис облизнулся. – Но если хочешь найти Журавля, ищи поближе к небу.

- Ближе к небу!

Со всей доступной ему скоростью Аток вскарабкался по скользкому склону наверх, на плато. Молния полыхнула ему в глаза, как только он выбрался на открытое пространство. Он огляделся, и ему показалось, что вдалеке плещется белый флаг. Нет, скорее, это большая птица взмахивает крыльями, упорно кружась над одним и тем же местом. Когда Аток добрался до этого места, то никакой птицы там не увидел. Зато на земле чернело неподвижное тело человека.

Дарэ лежал вниз лицом. Аток приблизился к нему, еще одна молния разорвала небо, и в ее свете волосы Дарэ показались абсолютно черными – как и его глаза, когда Аток перевернул его и приподнял ему голову.

- Посмотри, куда я ранен, - прохрипел Дарэ. – Я чувствую, как вытекает кровь…

Аток закатал мокрую рубаху до самых подмышек, но не нащупал даже царапины.

- Вы все меня бросили! – закричал вдруг Дарэ. – Почему вы меня бросили?

Столько боли и укора было в его словах, что у Атока похолодело внутри.

-Я остался один… вы все убежали…- повторил Дарэ уже тише.

- Я здесь, - сказал Аток. – Я никогда больше тебя не оставлю. Ты мне веришь?

– Надо его тащить отсюда! - запыхавшийся Инра старался перекричать ветер.

-Я сам пойду, - обиделся Дарэ. – Пусти, я сам…

- Куда ты, черт?! – завопил Аток, стараясь его удержать.

Они не спустились, а скатились с плато. Инра довел их до небольшой пещеры.

- Сидите здесь. Скоро вернусь, - сказал маленький воин и растворился в темноте.

- Я горю, - пожаловался Дарэ. – Я горю, брат.

«Какое там горишь. Мы до костей промокли», - подумал Аток.

Голова Дарэ лежала у него на коленях. Он гладил слипшиеся, спутанные волосы, не зная, чем еще помочь. Дарэ дышал хрипло и мучительно. Временами он снова начинал говорить, что ранен, что ему проткнули спину штыком.

Инра заполз в пещеру, навьюченный шкурами, ловко связанными мехом внутрь. В них оказались завернуты сухие ветки, и вскоре в пещере потрескивал костерок. Они стащили с Дарэ мокрую одежду. Тот отбивался, как от врагов. Инре пришлось силой разжимать ему зубы, чтобы заставить проглотить свое «зелье». Когда Дарэ, наконец, утихомирился и задышал ровнее, Аток чувствовал себя разбитым, будто они укротили неистового коня.

- Теперь сам ложись к нему под одеяло. Теплее будет, - приказал Инра.

Аток осторожно обнял брата.

- До утра здесь побудем. Утром должно все пройти, - приговаривал Инра. – Он сильный. Но память – сильнее. Вот как вышло…

Он сокрушенно покачал головой.

«Почему Кэн Хотидэн не помог? – думал Аток. – Почему не пришел Сауко?»

- Когда буря, когда молнии бьют, духи деревьев не могут их покинуть, - прошептал Инра в ответ на его мысли. – Иначе дома ямабуси сгорят от небесного огня. Ничего, скоро буря стихнет: я видел, как Пома разговаривает с ветром. Спи. Вам нужны силы. И вам нужны сны. Сны учат мудрости…

Утро, как часто бывает после ненастья, выдалось особенно тихим и ясным. Дарэ, похоже, ничего не помнил из того, что было ночью, но чувствовал себя скверно.Аток сомневался, что лучше: остаться с ним, как обещал, или не раздражать его своим присутствием.

– Я сильно тебя обидел?

- Нет, конечно, - удивился Аток. – Все нормально. Мне еще не такое приходится слышать… да и видеть. Я же вестник. Так что не переживай.

«Секта, что ли? – подумал Дарэ устало. – Вестник. Только религиозных фанатиков здесь не хватало. Все повторяется»

- Инра! Кажется, ему хуже!

- Они правда хотели меня видеть? – спросил Дарэ у своего друга. – А теперь нет. Теперь я их не увижу.

И тут он выдал все, что думал о себе, в таких выражениях, что не стоит ими марать бумагу. Из всех людей он сильнее всего презирал то жалкое существо, которое видел всякий раз, подходя к зеркалу. Но его монолог не нашел благодарных слушателей. Вестника было таким не удивить, а ямабуси вообще не признают ругательств: с друзьями они ссорятся только в шутку, а с врагами говорят языком оружия, считая, что лишь обезьянам пристало визжать и орать.

Инра погладил его по голове, сказал сочувственно:

- Так долго ты был один! Вся эта гадость из тебя выходит. Конечно, больно. Потерпи. После бури у духов деревьев много заботы. Но Сауко придет. Подожди.

- Заснул? – с надеждой глянул на него Аток.

Орел огня шуршал, потрескивал угольками, устраиваясь в своем гнезде подремать. Дарэ тоже задремал. Маленький воин жестом приказал молчать и вышел из пещеры. Аток выбрался вслед за ним.

- Давай я схожу за Помой, - заговорил он, когда они отошли подальше. – Ваминка придет, и все придут, пусть Дарэ увидит, что на него никто не сердится. Мы его поддержим.

Чтобы им удобнее было беседовать, Аток сел, и его глаза оказались на одном уровне с глазами ямабуси, который продолжал стоять.

- Опять торопишься, - покачал головой Инра. – Ты подумай: разве ему сейчас до гостей?

- Когда я болел, друзья пришли, я быстро выздоровел.

- Так то, Лиска, ты. А он разучился даже от деревьев силы брать. Не то, что у людей. Придется заново его учить, как будто он только что родился. Нет, сейчас ему только одно может помочь…

- Что? – с готовностью вскочил Аток. – Я добуду, что бы это ни было!

- Баня, - усмехнулся Инра.

На самом деле, к бане ямабуси относились серьезно. К сожалению, Дарэ понял это слишком поздно, когда сбежать уже небыло никакой возможности. Он только таращил глаза и разевал рот в тщетной надежде глотнуть воздуха. Но Инра как ни в чем не бывало плескал на раскаленные камни очередную порцию травяного отвара. С Дарэ сошло восемь потов и – как ему показалось – семь шкур, когда его, наконец, отпустили с миром.

- Ну, поглядим, правда ли за один раз вся хворь из тебя вышла, - с долей сомнения заметил ямабуси.

- Второй раз не переживу,–замотал головой Дарэ.

Он выбрался из потельни, будто заново родившийся на свет. Чистота и ясность снизошли на него, когда он вдохнул запах сосен.

- Ну, если ты готов, - Инра почесал в затылке иглой дикобраза, - Тогда слушай…

Для начала он научил Дарэ молитве старым деревьям. В ней всего несколько слогов, и ее можно петь, даже не умея как следует говорить. Это первое, чему учат своих детей ямабуси. Дарэ старательно повторял за другом, а маленький воин мужественно пытался оставаться серьезным.

С другим учителем Дарэ повезло больше: духи деревьев всех считают детьми, поэтому Сауко и не думал смеяться. Он рассказывал, как брать энергию от деревьев. Нужно обнять ствол, прижаться к теплой коре и попросить. Силы деревьев практически неисчерпаемы, они идут прямо из земли. Дарэ любил деревья и легко усвоил это. Сауко вздохнул спокойно: теперь, как бы сильно Дарэ не устал, всегда сможет быстро прийти в себя. Но когда речь зашла о том, что люди могут передавать энергию друг другу, Дарэ передернуло.

- Никогда не буду брать силы у человека, - заявил он.

На самом деле он уже делал это - той ночью, когда Аток нашел его на плато, но Инра сжалился и промолчал.

- Ну, тогда учись делиться, - прищурился он. – Это труднее.

- Не всегда, - шепнул Сауко. – Некоторым легче отдавать…

- А как?

Оказалось, что нужно обнять человека, так же, как обнимаешь дерево, или хотя бы взять его за руку, и представить, что вы с ним – одно целое. Тогда энергия уравновесится: часть перельется в того, кому ее недостает.

- Ой, - сказал Дарэ. – У меня не выйдет.

- Сейчас точно не выйдет, у тебя сил слишком мало, - согласился Инра. – Может, потом как-нибудь… Давай-ка выздоравливай. Деревья тебе помогут.

- С радостью, - прошелестел Сауко.

- Только спасибо не забывай говорить, - наставительно прибавил ямабуси. – И вообще, вежливым надо быть. А то ходишь по лесу и ни с кем не здороваешься – ни с деревьями, ни с камнями, ни с ручьем…

- Ладно, ладно, - заступился дух дерева. – Он ведь не знал, как надо. Ничего, поначалу все дети не умеют здороваться. Теперь ты будешь делать так, как мы тебя научили. Правда?

- Правда, - сказал Дарэ, закусив губу.

Этой ночью он впервые остался в шалаше один. Поскольку он уже выздоровел (по крайней мере, он сам так утверждал), Инра смог пойти домой. В детстве Дарэ как-то даже в голову не приходило, что у его друга может быть своя жизнь, свой дом (кроме шалаша), и что он может заботиться о ком-то еще, кроме неприкаянного мальчишки из мира иллюзий. Но с тех пор, как Сауко немного просветил его, Дарэ уже знал, что у Инры не просто семья, а целое «древо», где за время его отсутствия накопилась, наверное, уйма дел.

В лесу человек никогда не бывает одиноким, и скучно Дарэ не было. Он слушал лесные голоса, глядел на огонь, думая и вспоминая. Он считал, что непременно должен отыскать выход из туннеля с этой стороны, и во что бы то ни стало уничтожить его. Именно для этого он стремился вернуться в истинный мир, он сюда вернулся, значит надо идти до конца. Но, к досаде Дарэ, его друзья так не думали. Они утверждали, что главная его цель – найти свою Гору, где ему предстоит встретиться с Белым Журавлем, своим покровителем.

«С вершины этой горы ты увидишь все вокруг, - говорил Сауко. –Ты увидишь свою дорогу, откуда ты пришел и куда тебе предстоит идти. На вершине твоей горы Белый Журавль соединится с тобой, и ты получишь его силу, а он сможет оберегать тебя. Он уже очень давно ждет этого. Вам обоим тяжела разлука, хоть ты и не понимаешь этого. Но ты поймешь, когда взойдешь на свою Гору… Ты по-другому взглянешь на мир и на себя в нем…»

Внезапно сквозь пламя костра Дарэ увидел высокую фигуру человека, закутанного вбелое покрывало. Человек этот смотрел на него грустно и ласково, будто ждал, что Дарэ первым окликнет его. «Кто это?», - подумал Дарэ. И тут незнакомец поднял руки, развел их в стороны – то, что казалось покрывалом, превратилось в два огромных крыла. «Пока не взойдешь на свою Гору, ты сможешь видеть своего покровителя только во сне», - вспомнилисьДарэ слова Сауко. Но ведь он же не спал!

- Журка, подъем! – холодная вода брызнула ему в лицо.

Дарэ раскрыл глаза и тут же зажмурился вновь: дверная занавеска была откинута, утреннее солнце ворвалось в шалаш. Только что умывшийся в роднике Аток наклонился над ним, с его медных кос летели брызги.

- Ну и вид у тебя, - рассмеялся он. – Представляю, что тебе снилось!

«Не представляешь», - подумал Дарэ.

- Сейчас поедим и пойдем, я тебе туннель покажу. Я же обещал, - объявил Аток таким тоном, будто они собирались порыбачить после завтрака.

Трапеза была простой, но вкусной, как вся пища ямабуси: свежие лепешки, горсть острых овощей, родниковая вода и соты земляных пчел, за которыми Аток спозаранку ходил вместе с Инрой.Соты были черными, а мед с горчинкой. Лесные воины охотились за ним со страстью и любили даже больше, чем мед не жалящих лесных пчел, которые живут на деревьях.

Дарэ не умел обращаться с сотами, поэтому перемазался так, что пришлось волей-неволей идти умываться. Пока он плескался возле переката, Аток играл с маленькими речными крабами, выбиравшимися погреться на камнях, кормил их крошками, оставшимися после завтрака.

- Какой-то ты сегодня не такой, - обронил он, наконец. – Правда, приснилось что-нибудь особенное?

- Да ничего, - отмахнулся Дарэ.

Аток взглянул на него лукавыми лисьими глазами.

Глядя, как он безо всяких усилий скачет с камня на камень, Дарэ подумал, что босой человек и обутый – это большая разница. Видимо, когда начинаешь ходить по земле босиком, меняется не только походка, но и образ мыслей.

- Обедаем мы, когда придется, зато война у нас по расписанию, - бодро тараторил Аток. – Значит, воюем мы два раза в год – 21 июня и 25 декабря…

- Это же праздники!

- Да. Были праздники. А теперь…

Он отвернулся, но Дарэ все же успел заметить, как по его лицу прошла судорога, оно стало незнакомым, как будто это был другой человек.

- Цули ведь любят нам праздники портить. Да черт с ними, Солнца им не погасить. Все равно 21 июня – День Солнца, самый большой праздник! Мы его и в худшие времена отмечали. И в этот раз отметим!

Аток уже снова улыбался, но в глазах его Дарэ еще видел тень. Всю жизнь он сетовал, что никто не может понять его боль. И вот перед ним был человек, который чувствовал то же, что и он сам. Легче от этого не стало, скорее наоборот. Получилось лишь, что боль увеличилась в два раза. Уж легче жить среди тех, кто тебя не понимает. Жаль, что он не знал этого раньше…

Вход в туннель Дарэ видел только издали, зато выход он смог обозреть, подойдя к нему вплотную. Это его совсем не обрадовало. Пробитая гигантским буром дыра походила на рану, а земля вокруг – на сгустки запекшейся крови. Аток предупредил его, что здесь нужно ходить осторожно, глядя себе под ноги. Искореженный металл попадался то тут, то там. Чернели пятна выжженной земли. Опаленные стволы деревьев стояли, воздев к небу голые ветви. В огромной яме Дарэ увидел наполовину провалившуюся в нее самоходную артиллерийскую установку.

- Это работа ямабуси, - пояснил Аток. – Они такие ямы-ловушки делают на лесных бизонов. Как видишь, «саушки» тоже попадаются. Это все осталось от дня зимнего солнцестояния, когда последний раз открывалась пакарина. Да, всем тяжело пришлось тогда. Если бы не зеркала Ипальнемоа, даже не знаю, смогли бы мы продержаться. Но, как видишь, живы пока! У нас преимущество: мы точно знаем, когда цули полезут на штурм и поджидаем их прямо здесь, у входа. Теперь это будет 21 июня, когда снова откроется пакарина. В остальное время туннель ведет туда, куда и положено по проекту – через пролив, так что им сюда не добраться. А уж в день солнцеворота мы их встретим, мало не покажется!

Честно сказать, Дарэ его плохо слушал, думая только об одном: как закрыть этот туннель. Если бы можно было его засыпать или еще лучше - взорвать! Глядя в его черную глотку, Дарэ внезапно увидел, как наяву, многотысячную армию переселенцев. Воздух наполнился пьяными криками, скрипом крытых парусиной фургонов, щелканьем бичей…

Это была весной1889 года на границе будущего штата Оклахома. Прошла весть, что правительство открывает для заселения земли, которые по договору с индейцами были их заповедной территорией. Прежнее решение теперь было отменено, переселенцы займут участки в согласии с принципом: кто раньше явился — тот и хозяин. Вот прозвучал сигнал, и началась гонка, призом в которой были лучшие земли. К вечеру примерно двадцать тысяч человек застолбили себе участки, отвоевав их в драках с другими претендентами. Наиболее хозяйственные уже вбивали колья, обвязывая их первым изобретением, запатентованным в США – колючей проволокой….

Поток переселенцев не иссяк и в последующие годы. К концу столетия в новом штате было уже почти четыреста тысяч жителей. Землю, которая была для индейцев священной, они вспороли железными лезвиями плугов. Сколько бы ни отдавала попавшая в рабство земля, переселенцам все было мало. Оклахома догнала всю Европу по количеству урожаев. Земле не давали ничего взамен – ни влаги, ни любви. И вот настал день, когда она умерла.

Через тридцать пять лет после того как границы Оклахомы открылись для переселенцев, ветер понес темные тучи к Нью-Йорку и океанскому побережью. Красноватая плотная пелена на небе, никогда прежде не виданная, вызвала панический страх. Это была пыль, которую ветер подхватил с загубленных полей Среднего Запада. Красный прах бесчисленных поколений, которые породили эту землю, поднялся к небесам. Небо плакало кровью. Сухие слезы – горькая пыль невоплощенного грядущего - накрыла Нью-Йорк, город завоевателей, заставила их глаза слезиться, в души внесла тоску. Но лишь ненадолго, на время. Вскоре они забыли. Они не умеют помнить, как мы не умеем забывать.

Захватчики разорялись и уезжали с мертвой земли Оклахомы, пополняя армию бродяг. А на покинутой земле настала тишина. Могильная тишина: без шороха трав и птичьих крыльев, без надежды на возрождение. Тишина опустошения…

- Может, его сразу к Марко в бойцы?

- Да, вот уж Марко обрадуется!

Хохочущая, балагурящая толпа разом налетела на Дарэ. Открытые, бронзовые от загара тела, длинные волосы, от которых пахло дымом костров, красивые, мужественные лица… Но Дарэ смотрел не на всех. Сразу забыв обо всем на свете, он видел только двоих. Он узнал бы их из тысячи, ведь они плоть от плоти той земли, которую он хранил в собственном сердце. От этих людей он примет все: любые раны, любое слово. И если им понадобится его жизнь – он отдаст ее с радостью.

Когда один из этих людей обратился к нему, Дарэ улыбнулся навстречу.

- А где Корисонко? – спросил подошедший, одарив его ответной улыбкой.

- Не знаю, - растерялся Дарэ. – А кто это?

- Да здесь я, - сказал Аток, подходя. – Привет, Чун!

Он обнял каждого, пожимая протянутые руки, мимоходом отвечая шуткой на шутку. Дарэ глядел и думал, почему-то с грустью, как же нужно любить человека, чтобы назвать его «Корисонко» – «золотое сердце»? Он понятия не имел, что Атока так называют…

- А Пома разве не с вами? – удивился Аток.

- Нет, он прямо на поляну встреч придет, сказал,- отозвался Чун.

«Где-то я уже слышал это имя», - подумал Дарэ, - «Пома разговаривает с ветром, скоро буря стихнет…это, кажется, Инра так ночью говорил… тогда…»

- Пойдем, Журка, на поляну встреч, - Аток потянул его за руку.

Дарэ оглянулся на вход в туннель.

- Нет. Ты иди с ними, а я здесь останусь. Мне надо подумать.

Он вглядывался в жерло туннеля, чернота заполняла его глаза, и столько ненависти было в нем, глухой, не находящей выхода, что в эту минуту он готов был укусить камень.

- Догоним! – помахал Аток друзьям. – Нет уж, одного я не оставлю тебя здесь. Что ты собираешься делать?

Он мог бы и не спрашивать – на лице у Дарэ ясно читались его мысли: «Взорвать. Засыпать. Стереть с лица земли»

Аток вздохнул, покачав головой.

- Ты один собрался туннель изничтожить? Может, ты с собой вагон тротила прихватил, я не заметил? А по профессии ты случайно не пиротехник?

- Я верстальщик.

- Кто?!

- Посмотри в «Энциклопедии для чайников»

- Это я чайник? – возмутился его друг, закипая. – Да мы этот туннель уже дважды взрывали! Думаешь, все так просто?!

- Эта земля не должна умереть, - упрямо гнул свое Дарэ. - Хватит! Хватит смертей. Я устал. Не хочу больше умирать. Не хочу больше помнить. Кто сказал, что пока помнишь, прошлое не повторится?! Оно повторяется каждое утро, когда открываешь глаза, грызет изнутри, и единственный способ избавиться от него – это забыть, вырвать прошлое напрочь вместе с сердцем…

- Тише! – Аток схватил его за плечо.

«Ом-м», - разнеслось над лесом. – «Ум-м, ом-м».

Эхо длилось долго. Дарэ представил туманные вершины, уходящие за горизонт, лес, бесконечный, как небо, и в нем плыл долгий зов: «Ум-м, ом-м, о-омм»…

Аток все еще держал его за плечо. Дарэ почувствовал, как понемногу отлегло у него на душе.

- Что это? – спросил он.

- Это зверь кричит, - почему-то шепотом пояснил Аток. – Горный лев, так его цули называют. А по-нашему – пума. Пойдем-ка, друг мой, отсюда. Что толку душу рвать? Пойдем, вместе будем думать, ребят послушаешь, может, какие новые мысли у тебя появятся.

Но Дарэ будто прирос к месту.

- Ну что? – досадливо нахмурился Аток. - Ты же их видел уже. Они не цули. Такие же люди, как мы с тобой. Совсем простые. Они не кусаются. Хорошие ребята. Тебе с ними интересно будет, обещаю!

- Корисонко, не дави на него так…

Дарэ с благодарностью взглянул на того, кто произнес эти слова.

- Ваминка! – подскочил от радости Аток.

Подошедший кивнул им, глаза его улыбались, черные и живые, как обсидиан, в его волосах, будто в ночной реке, вспыхивали звезды, его пальцы хранили тепло земли, ее добрую смуглоту. Дарэ так давно не видел настоящих людей, что уже забыл, насколько с ними легко и спокойно. Они по-прежнему связывали воедино камень и ветер, вершину и водопад, крылья и небо, пока он бродил в холодной тьме, они оставались с Солнцем – какни была глубока пропасть, в которую им пришлось падать.

- Это Пома, - сказал Аток, обращаясь к Дарэ. – Но мы его чаще по званию: Ваминка!

Дарэ улыбнулся про себя. Ваминка - такое звание носил во времена инков легендарный генерал Ольянтай, выигравший сто сражений.

- Вот никак не уговорю Дарэ на поляну встреч идти, - пожаловался Аток. –Ну что с ним делать? «Не дави»… А как еще? Все нас ждут. Ты же сам хотел с ним поговорить!

- Вот здесь и поговорю, - кивнул Пома. – Иди сам на поляну встреч. Ребята по тебе соскучились.

- Но…

- Ничего не случится с твоим ведомым. Я с ним буду. Беги, Корисонко!

Аток еще немного потоптался и действительно рванул, будто его отпустили из школы на каникулы.

- Он хороший, - сказал Дарэ. – Это я виноват. Людей боюсь. Одичал совсем.

- Ты же в городе жил, вот и одичал. Кругом стены да цули, да их машины. Понятное дело, тяжело…

Пома оглянулся вокруг, подыскивая местечко, где бы им сесть. Вариантов было немного, и они устроились в тени опрокинутой самоходки. Пома так давно хотел увидеть этого человека, что теперь даже растерялся, не зная, с чего начать. Когда Инра впервые рассказал ему о Дарэ, честно признаться, Пома не поверил. Мальчик, который появляется в истинном мире когда захочет, и проходит не через пакарину, а просто так – хлоп, и он уже на поляне возле шалаша Инры… Уходил он тоже не через пакарину, а вздыхал тяжело, говорил: «мне пора»… и исчезал. Но такого не могло быть. Скорее уж Пома поверил бы в призрак мальчика, такое случается. Он встречал в истинном мире людей, которые чувствовали себя живыми, хотя для мира иллюзий, откуда они ушли давным-давно, это были всего лишь бесплотные тени.

С другой стороны, ямабуси прекрасно умели отличить живого человека от мертвого. У Инры не было сомнений насчет Дарэ: это был живой мальчишка, он плакал, размазывая слезы по щекам, ему было больно, ямабуси угощал его медом, водил умываться к ручью… Потом Дарэ пропал на много лет. А недавно снова появился – опять в неурочное время и на том же месте! Правда, он был еле живой. Но все-таки живой, несомненно. И он внешне изменился, призраки так не делают.

Сауко –дух-хранитель древа Инры подтверждал то же самое: Дарэ человек, один из потерявшихся. Загвоздка была в том, что никто из вестников его не находил. Уж в этом Пома был абсолютно уверен, ему ли не знать. Он ломал себе голову над этим феноменом, а феномен между тем сидел рядом с ним, разглядывая муравья, тащившего семечко больше себя ростом.

- Дарэ, а ты всегда попадаешь только в одно место в истинном мире – туда, где у Инры шалаш стоит?

- Ну… да, - удивился Дарэ. Он никогда не задумывался об этом.

- А что для этого нужно сделать?

- Когда я был маленький, то нужно было просто открыть дверь.

- Ага. И эта дверь находится в определенном месте? И открывается в определенное время?

- Н-нет, она нигде не находится. Я ее просто представлял себе. В детстве это было легко. Но я уже давно так не делал. Я разучился. Не знаю, как я снова сюда попал.

Он не сказал о голосе, который позвал его сквозь снег – по старой привычке не говорить людям самого сокровенного, а может просто не хотел, чтобы Пома принял его за психа.

- Интересно. Если бы вход и выход были строго обозначены в пространстве и во времени, то возможно, ты открыл пакарину, про которую мы не знаем. Но если все, как ты говоришь… Ты меня очень сильно удивил.

Пома глядел на него с веселым изумлением.

- Ладно, разберемся. Твоя очередь вопросы задавать. Давай, спрашивай!

- О чем? – смутился Дарэ.

- Ну, это тебе решать, я ведь не знаю, о чем Аток уже рассказал. Ты слышал, что такое пакарина, кто такие вестники и чем мы занимаемся?

- Что-то слышал… кажется. Но точно не знаю.

- Ага, - произнес Пома любимое словечко Инры. – Ну ладно. Корисонко добрый товарищ и дерется хорошо, а вот рассказывать он не мастак. Значит, у тебя больше вопросов, чем я думал. Так. С чего начать-то?

Рассказывать Ваминка любил – и умел это делать. Дарэ слушал его, широко раскрыв глаза. Так он узнал, что его любимая земля, имевшая очертания раненой птицы, чьи крылья бессильно распластаны на поверхности моря, должна была стать частью истинного мира. Настоящие люди нарекли эту землю страной Сильного Ветра. Их предки тысячелетия назад вышли из истинного мира, чтобы поднять эту землю на своих крыльях. И они бы сделали это, потому что полюбили страну Сильного Ветра всем сердцем. Но произошла катастрофа, которая в летописях мира иллюзий именуется «завоеванием Америки».

До прихода европейцев коренное население Америки исчислялось миллионами, а спустяоколо столетия сократилось в тысячу раз. В последующие века число индейцев продолжало уменьшаться с поразительной быстротой. Миллионы людей умерли от болезней, были уничтожены путем геноцида. Но и это не объясняет столь стремительного исчезновения целых народов. Теперь Дарэ знал, что они вернулись в истинный мир через те же ходы, по которым когда-то вышли из него.

Индейцы кечуа называют такие отверстия между мирами словом «пакарина». Это может быть пещера или озеро, родник или исток реки. В этих местах рассветает жизнь, в них уйдет на закате времен.

- Ходы между мирами, - повторил Дарэ.

В мире иллюзий это были всего лишь сказки, но здесь они звучали по-иному. В истинном мире легенды оборачивались правдой.

- Хотел бы я увидеть такую… пакарину!

- Ну, так гляди, – Пома указал на ненавистный Дарэ туннель. - Эта пакарина существует тысячи лет. По ней древние охотники попали с одного континента на другой. Пролив слишком широк, чтобы преодолеть его обычным способом. Даже когда он замерзает, то превращается в огромную ледяную пустыню, одолеть которую не под силу человеку. Для первых людей, попавших в страну Сильного Ветра, эта пакарина была ледяной пещерой. Новый мир ждал их – они вошли в него, как в легенду, и эта легенда живет до сих пор…

- И вот что цули с ней сделали, - добавил Дарэ.

- Да. Они наткнулись на нее случайно. Когда на землю Сильного Ветра ступили враги, люди хотели сохранить эту тайну любой ценой. Дорога в истинный мир была потеряна, потому что те, кто ее знал, предпочитали молчать, чтобы цули не смогли пройти по ней. Многие пакарины были засыпаны землей, погребены под камнями. Только предания остались да стершиеся знаки на скалах. Каждая пакарина, которую мы вернули – это драгоценность, великое чудо. Пакарины – это артерии, связующие прошлое и будущее, залог возвращения жизни.

- Но не эта, - с гневом сказал Дарэ. – Только погляди, что они сделали. Почему все, к чему прикасаются цули, умирает?

- Потому что у них нет уважения к жизни. Они как дети, которые хватают бабочку руками, а потом досадуют, что она умерла… и гонятся за следующей.

- Ты так говоришь о них, будто они заслуживают… жалости. Ты что, правда, жалеешь их?

- Да, - просто сказал Пома.

- Может, ты еще попробуешь полюбить их?

- Нет другого способа жить, Дарэ. Или любить – или умереть.

Дарэ показалось, что он ощущает то же тепло, которое всегда сопровождало появление Сауко. Может, Кэн Хотигэн сейчас был с ними? Через вестников добрые духи общаются с теми, кому нужна поддержка, кто одинок и потерял свою дорогу…

- Мои предки вернулись в истинный мир сквозь три пещеры, расположенные в горах Перу возлеПакаритамбо, - рассказывал Пома. – А другая часть сынов Солнца вернулась на свою прародину через «окна» в Священной долине реки Вильканота. Некоторым инкам удалось возвратиться, пройдя сквозь озеро Титикака, откуда в незапамятные времена вышли основатель империи инков - Манко Капак и его родичи.

Майя, умевшие предсказывать будущее, узнали о печальной судьбе страны Сильного Ветра по звездам, и раньше других стали возвращаться на свою прародину. Спустя столетия историки и археологи ломали себе голову над тем, как могла внезапно раствориться в небытии столь высокая цивилизация. На самом деле майя продолжают жить в истинном мире, на своей настоящей родине. Там стоят их красные города, еще более величественные, чем оставшиеся лежать в руинах посреди джунглей Центральной Америки. О том, как индейцы уходили сквозь «коридоры между мирами», в мире иллюзий остались только предания. К примеру, о том, как майя-итцы покинули свой цветущий город Тайясаль и ушли в озеро, на берегу которого он стоял; или гватемальская легенда о майя-цутухиль, которые были укрыты от белых пришельцев горой, прозванной «Дедушкой воды»; или родившаяся в амазонской сельве сказка о том, что все племена вышли в мир через трещину, находящуюся у слияния рек Сакта и Соре, в верховьях большой реки Маморе…

- А как же ацтеки? Они тоже вернулись через Чикомосток – «семь пещер», о которых говорят их предания?

- Да, через семь пещер, которые в начале времен стали для них воротами в страну Сильного Ветра, - кивнул Пома, не удивляясь, а скорее восхищаясь тем, что Дарэ это знает.

Конечно, он знал! Всю свою жизнь он собирал любое упоминание о настоящих людях, хотя эти знания жгли ему сердце. Он помнил, что майя-итца, построившие веселый город Тайясаль на берегу озера, предпочли утонуть в нем, чем стать рабами.

- Нет! – тряхнул головой Пома. - Они вошли в озеро, чтобы сквозь него попасть в истинный мир. Мы с тобой еще увидим, как возродятся в стране Сильного Ветра наши города – и Тайясаль, и столица инков великий город Коско – «Каменная Пума», какой ее задумал великий император Пачакути…

- Значит, и пурепече не утонули в озере, когда покинули свою столицу Цинцунцан?

- А как ты думаешь? – удивился Пома. – В мире иллюзий их ждала смерть от черной оспы. С их-то воинственным характером, конечно, они не собирались сдаваться. Если у них хватило решимости уйти под воду, то можешь быть уверен: пурепече дошли до земли рассвета!

Дарэ называл все новые имена и припоминал старые легенды. Как он раньше не слышал звучащую в них надежду на возрождение? Смерть затмевала ему глаза, не давая разглядеть другой берег. И вот он добрался до него – до своего рассветного берега, и смеялся, утирая слезы. Разве не помнил он всю жизнь песню, которую пели кайова:

«Идем же, народ мой,

Я поведу к спасению!

Там, под водою,

Край заповедный….»

Но были и такие, кто остался в стране Сильного Ветра, потому что их корни слишкомглубоко вросли в эту землю. Они верили, что однажды все вернется. Верили, что их земля все же станет частью истинного мира. Они встретили удар стоя, и разделили судьбу раненой птицы. Среди них родились первые вестники. Они отыскали забытые пакарины. Они могли бы навсегда уйти в истинный мир, но выбрали для себя иную судьбу.

- Мы возвращаемся в мир иллюзий, чтобы искать таких, как ты – потерянных, чьи корни были вырваны из земли, когда цули захватили страну Сильного Ветра, - объяснял Пома.

- Таких, как я? – изумился Дарэ.

- Мы, вестники, узнаем таких по крови, - кивнул вестник. - Если хоть капля нашей крови есть в человеке, она горит в нем, как солнечная искра. Нашу кровь раскидало по всей земле. Многие наши братья остаются в мире иллюзий. Надо найти их и вернуть домой. Пережив смерть близких, поругание святынь, лишенные красоты, они перестали верить в жизнь. А без этого истинный мир не откроется. Мы приносим им весть о том, что орел не умер. Поэтому мы – вестники. Отыскать братьев это еще полдела, нужно подобрать слова, чтобы они поверили. В мире иллюзий они так долго жили в тени смерти, что отчаялись увидеть рассвет. Но пока они не вернутся в истинный мир, мы не сможем почувствовать единый ствол жизни, слиться в одно целое. Когда это произойдет, мы все вместе начнем Пляску Духов, чтобы заново возродить страну Сильного Ветра. Тогда духи убитых воинов оденутся плотью, чтобы прожить положенную им жизнь. И мы станем сильными настолько, чтобы победить,восстановив справедливость.

Глава четвертая

Не мог же Аток связать его! Он честно пытался уговорить Дарэ не идти с ними.

- Ты рукопашным боем владеешь? – спрашивал он сурово.

- Нет.

- А школу выживания проходил?

- Нет.

Дарэ закусил губу.

- Я знаю, от меня никакой пользы, но я все равно пойду!

И вот на рассвете 21 июня он стоял перед туннелем у края выжженной земли вместе с вестниками. Теперь, когда их лица под слоем разноцветных красок были похожи на страшные маски, наконец-то он узнал их. Над их головами, как солнечные лучи, блестело оперение красивейших птиц, ноги были босы и словно врастали в землю, а в руках щиты - обсидиановые зеркала, похожие на дыры в пространстве. За плечами каждого из них возвышались невидимые покровители: Ягуар и Пума, Орел и Сокол, Змея и Ворон, Лис и Койот…

Ямабуси, среди которых был Инра со своими воинами, занимали верхний ярус обороны, притаившись на ветках с луками и стрелами наготове. Они знали, что боги помогают лишь тем, кто сам не теряет мужества.

Все напряженно ждали, когда откроется пакарина, всматриваясь в провал туннеля. Восходящее солнце отражалось в черных зеркалах, которые дал вестникам бог Тескатлипока. Ацтеки называли его «Ипальнемоа», что значит «Тот, благодаря кому мы живем». Будет ли он сам помогать им - древнейший из богов майя и ацтеков, самый непредсказуемый и грозный, как ураган?Его имя означает «Дымящееся Зеркало», потому что главным сокровищем Тескатлипоки всегда было зеркало из обсидиана. Это зеркало вставлено в обрубок его правой ноги. Через него Тескатлипока видит боль всего мира. Он может создавать миры и с неистовством разрушать их. Он первым спускается на землю, когда там затевается пир для богов. Но нет судьи безжалостнее и страшнее, чем Тескатлипока – бог-воин, владеющий вещей болью. Он не выносит несправедливости. Ночью он оборачивается огромным ягуаром, чтобы преследовать преступников. Он, сотворивший столько зла и столько добра во Вселенной, становится мстителем - беспощадным, как жертвенный нож. Никто не может предсказать его поступков и скрыться от его гнева.

- Как вышло, что Тескатлипока отдал вам зеркала? – удивлялся Дарэ.

- Как вышло? Вот уж вопросы ты задаешь! – фыркнул Аток. – Так он сам захотел. Как будто первый раз Тескатлипока помогает людям! Не зря его называют Ипальнемоа – «Тот, блгодаря кому мы все живем». Но лучше спроси об этом у Инры. Маленькие воины его знают давно, дольше, чем ацтеки, и даже дольше, чем майя. Тескатлипока правил первым миром, когда над ним всходило Солнце Земли. Предки Инры уже тогда жили на свете. А мы, люди, знаем только пятое Солнце Движения. Быть может, Тескатлипока хочет уничтожить пятое Солнце, чтобы создать шестое. А может, он отдал нам свои зеркала потому, что против этого решительно выступал его брат Кецалькоатль.Как бы то ни было, мы получили его магию. Тескатлипока велел нам взять обсидиановые зеркала, только не спрашивай меня, где и как мы их достали, это отдельная история.

- В них правда отражается боль всего мира?

Аток кивнул.

- Но это еще не все. Представь, что на тебя нападают. Ты подставляешь вместо щита зеркало – и твой противник получает собственный удар. Чем сильнее бьет, тем ему хуже. Вот что такое зеркало Ипальнемоа.

- А если цули опять протащат сквозь туннель артиллерийские установки или танки?

- Чудак! Зеркало выдержало солнечный ветер, в который превратился Кецалькоатль. А это почище ядерного взрыва. Когда зеркало отразило этот удар, все было сметено напрочь, даже само Солнце, не говоря о Земле и всем, что на ней находилось. Все унесло в открытый космос. Настал конец мира. Так погибло Солнце Ветра, которым правил Кецалькоатль. Богам пришлось создавать мир заново. Надеюсь, цули не додумаются применить против нас ракеты с ядерными боеголовками, иначе им точно – конец!

Как только Аток успел проговорить это, из туннеля, крадучись, по одному, стали появляться фигуры в пятнистой зеленой форме, перебегая на полусогнутых от одной позиции к другой, выставив вперед, на уровне глаз, короткие стволы автоматов.

- А, так этих мы уже видали, - прошептал Аток. – Это миротворцы.

- Да ну? – не поверил своим глазам Дарэ, наблюдая, как из жерла туннеля, пригибаясь к земле, трусцой выбегают солдаты с переносными ракетными комплексами.

- Да точно они, борцы за демократию и прогресс.

Не успел Дарэ охнуть, как все началось: миротворцы открыли огонь. Тотчас пули и ракеты полетели обратно в них, отразившись от черных зеркал. Чем яростнее был натиск врагов, тем хуже им приходилось. Из-за зеркал они видели перед собой не горстку одетых в древние ритуальные одежды людей, а таких же здоровенных амбалов в пятнистой форме. Стреляя, враги убивали сами себя - если только вестникам удавалось отбить удар своими щитами.

Ямабуси выпустили по незваным гостям сотни стрел. Хотя их луки выглядели игрушечными, на самом деле они попадали в цель с расстояния до шестидесяти метров, не теряя убойной силы.

У миротворцев боевого пыла заметно поубавилось. Все они были наемниками. Их смелость измерялась в твердой валюте, а денег, как известно, никогда не бывает слишком много. Необъяснимый, ничем не оправданный страх охватывал их, как только они покидали туннель. Это был животный ужас, шедший из глубин человеческого подсознания. Его умели вызывать духи деревьев, защищая свой мир от врагов.

Дарэ привык думать, что Кэн Хотидэн – сама доброта, ведь для него Сауко был лучшим из друзей, его ласка врачевала раны, а его мудрость спасала от отчаяния.

Но таким он был только для своих детей, а для тех, кто угрожал им, Кэн Хотидэн становился воплощением древних страхов, таящихся в лесу.

Дарэ хорошо видел брата: медные косы Атока легко было разглядеть в самой гуще врагов. Глядя, как носятся вестники, то высоко подпрыгивая, то перекатываясь по земле со своими обсидиановыми щитами, Дарэ совсем некстати подумал, что это похоже на игру в огненный мяч. Есть такой вариант священной игры, который до сих пор практикуют индейцы Мексики. Но здесь все было, как в древности – игра шла между жизнью и смертью. Из туннеля, лязгая гусеницами, выползал очередной аргумент борцов за демократию. Не хватало только авиации. От пропущенного вестниками удара содрогнулась земля. Огонь и пепел поднимались к небу.

«Славная битва», - вдруг услышал Дарэ голос, шедший непонятно откуда. Он ощутил, как из земли сквозь его босые ступни поднимается горячая кровь, пролившаяся много веков назад. Руки его подхватили первое, что попалось: здоровенный обгорелый сук, который тут же пошел гулять по головам и спинам зелено-пятнистых.

Ух, как давно мечтал он об этом: вбить им обратно в морды их тупую жидность, их презрение и злобу: все то, чем он был сыт по горло и теперь - наконец-то! – мог вернуть им обратно. Не скупясь, от всей души. Он ненавидел в них все: их мощное вооружение и атрофированные душонки, их величественную ложь и жалкую правду. Он не простил им ни одной из миллионов смертей, которые ему пришлось пережить, ни одной слезы, ни одной растоптанной улыбки.

Смотреть, как он дерется, было жутко. Так сражается зверь: не на жизнь, а на смерть, не обращая внимания на боль и раны, с рычанием и воем стремясь добраться до горла противника.

На одной ярости долго не продержаться. Для успеха в сражении нужен трезвый расчет, хитрость и выдержка. В награду за свой бешеный натиск Дарэ получил такой удар сзади по голове, что кубарем полетел на землю. Придя в себя, он увидел закрывающее небо черно-зеленое пятно и понял, что заканчивается последняя минута его жизни.

Внезапно перед ним возникла другая тень. Луч сверкнул на длинном, тонком лезвии, и в следующий момент тело наемника беззвучно распалось на две половины.

Дарэ, словно во сне, разглядел странный силуэт, одновременно похожий на человека и на огромную птицу. Он увидел острый клюв внушительных размеров. В когтистой лапе его спаситель сжимал великолепный меч.

Дарэ осенило вдруг, и он воскликнул радостно:

- Ты мой покровитель?!

Жуткий, нечеловеческий хохот ударил ему в лицо. В следующую секунду оборотень сделал несколько мощных взмахов крыльями и исчез. Дарэ показалось, что он летит в пустоту.

- Дарэ! Дарэ!! Ну, хватит, просыпайся! Открывай глаза, слышишь?!

Горсть снежных искр сыпанула ему в лицо. Дарэ вздрогнул и чихнул. Это Звездный Лис дохнул на него, чтобы привести в чувство.

Звон в ушах понемногу утихал. Дарэ с трудом поднялся и огляделся. Защитники Великого Леса не добивали уцелевших врагов. Они дали им уйти туда, откуда те явились: за пределы истинного мира.

Аток выглядел так, будто его пытались убить, а он изо всех сил старался подороже продать свою жизнь. Впрочем, так и было на самом деле. Он с ног до головы был покрыт грязью, потом и кровью. Чистыми остались одни глаза, по которым только и можно было его узнать. Они смотрелись как-то дико на его чужом, черном лице.

Дарэ никак не мог понять, куда подевался день. Неужели они бились так долго? Он точно помнил, что когда прозвучали первые выстрелы, солнце стояло высоко. А теперь была ночь, и в темноте неподалеку от входа в туннель догорали остатки ракетной установки. Воспользовавшись этим огнем, ямабуси разводили свои костры, осматривали раненых. Духи деревьев пришли им на помощь.

Дарэ впервые увидел во всех подробностях, как Кэн Хотидэн лечит раны. Сауко подул на окровавленное плечо Атока. Кровь мгновенно поднялась красными бабочками, обнажив затянувшуюся рану. Аток вздохнул украдкой, пошевелил пальцами, заново обретшими подвижность. У вестников чаще всего страдали руки, которыми они держали свои щиты.

Тех, кто не смог подняться, положили всех вместе, и духи леса сплели над ними круг Жизни. Только двоих не разбудила песня. Слишком далеко уплыли их души по реке мертвых, которая навсегда утолила боль, но забрала жизнь.

Вестники хоронили своих товарищей по древнему обычаю: между двух деревьев. Дарэ видел, как их опустили в могилу. Одному под голову положили панцирь черепахи, другому – ястребиный коготь на губы. Покровители найдут их в мире мертвых по этим знакам и будут сопровождать на долгом пути обратно в мир живых…

Исполнив все, что просили у них люди, духи ушли помогать другим. Вторжение цулираспугало окрест все лесные народы. Духи спешили чинить и соединять разорванную паутину тишины, чтобы жизнь успокоилась в ней, как в колыбели.

Самому Дарэ невероятно повезло: кроме здоровенной шишки на голове, он отделался синяками да царапинами. Голова, правда, болела до тошноты и все тело разламывалось.

- Вот уж не думал, что ты на такое способен, - изумлялся Аток. – Ты хорошо дрался, прямо здорово! Да, вот это бугор! Ну, как я прозевал?! Вроде все время видел тебя. Хорошо, Тэнгу рядом оказался…

- Кто?

- Тэнгу! Ну, который того цули своим мечом полам разрубил!

- А, вот кто это был, - прозрел Дарэ.- То-то он так хохотал надо мной… Погоди, откуда здесь взяться Тэнгу? Нет, Лиска, ты что-то путаешь.

- Да ничего я не путаю. Настоящий Тэнгу. Он за одним из наших из мира иллюзий увязался и так попал сюда. За одним из вестников. Его зовут Хошимоки.

- Кого, Тэнгу?

- Да нет. Того, с кем он сюда попал. В мире иллюзий больше нет места для Тэнгу.

- А! – сказал Дарэ, хотя на самом деле так ничего и не понял. – А я его, представляешь, спросил: не он ли мой покровитель?

Аток загоготал, как ненормальный. Дарэ было закусил губу, но передумал обижаться: Аток смеялся навзрыд, хватаясь за грудь, и просто не мог остановиться.

- Да ладно тебе, успокойся!

Дарэ ободряюще потрепал друга по плечу. Его пальцы ощутили покалывание, рука занемела, будто он ее отлежал.

- Ох, спасибо, - сказал Аток, вытирая слезы. – Все, хватит, Журка. Я уже в норме.

Вот это да, ошеломленно подумал Дарэ. А это проще простого! Сауко мне что-то очень мудрено объяснял. А выходит, что отдавать свои силы другому очень легко. Он всегда переживал, что ничего не сможет дать людям, а оказывается – зря, дурак, мучился. Его особо обрадовало, что это открытие снизошло на него так вовремя, и Дарэ тут же помчался помогать раненым. Каждое «спасибо» проливалось бальзамом на его душу.

Последние его силы достались ацтекскому воину по имени Теноч. У него была распорота рука от ладони до локтя, и он, помогая себе зубами, заканчивал перевязку. Воин считал свою рану царапиной, с этим стыдно бежать за помощью к духам деревьев. Дарэ помог ему затянуть узел. Почувствовав, как от его пальцев растекается тепло, Теноч в удивлении вскинул на Дарэ глаза.

-Слушай, ты же…

Голос начал отдаляться, Дарэ затошнило, и он понял, что второй раз за день теряет сознание.

- …башка собачья, скунсов хвост! Да что ж он творит? Куда ты глядел, Корисонко? Это твой ведомый или ты уже забыл?

Кому это так достается, подумал Дарэ. Тут он вспомнил, что Корисонко это Аток, и живо пришел в чувство.

- Фу ты, - выдохнул Теноч с облегчением, переключая свое внимание на него. -Ты зачем это делал? Это тебе что, игра такая: «отдал-взял»? Это жизнь твоя, понимаешь или нет? Жизнь! А если б тебя наизнанку вывернуло?

Теноч был страшен после боя, огромная дубина, из которой торчали обсидиановые лезвия, была намертво зажата в руке.

- Все, остынь, - взял его за плечи Пома. – Бой кончен, Теноч. Отдыхай. Ты все сказал, они все поняли. Пойдем, умоемся…

Резкий призывный крик птицы заставил всех поднять головы. В небе среди облаков кружил белоголовый орел, будто высматривал что-то. Вновь раздался его пронзительный голос. Теноч повел плечами, лицо его смягчилось, он опустил к земле свое оружие.

- И то верно, Ваминка, пошли…

- Не обижайся. Теноч со всеми такой колючий, - вздохнул Аток. - Он воин-орел. И он прав: если у тебя самого сил мало, не отдавай другому. Помрешь, да еще человек себя виноватым считать будет. Моя вина, что я тебе не объяснил.

-Вот, оскорбил в лучших чувствах, - все еще с трудом ворочая языком, выговорил Дарэ. – Раз в жизни хотел быть кому-то нужным…

Если бы он по-прежнему был маленьким, то сейчас открыл бы свою заветную дверь и убежал к Инре. Но сейчас он уже в истинном мире, и достаточно вырос, чтобы понять: от себя не сбежишь.

- Пойдем отсюда, - по-хорошему попросил его Аток. – Или ты до зимы здесь сидеть собрался? Следующий раз пакарина откроется в декабре. А пока все кончилось. Пойдем, правда, вымоемся в речке и – отдыхать. Ночь уже.

Река, теплая и сонная, обняла их. Дарэ закрыл глаза, полностью отдаваясь ее ладоням. Вода тихонько булькала, и ему почудилось, что кто-то всхлипывает. Он открыл глаза, огляделся. На берегу темнел едва заметный силуэт женщины, закутанной в платок. Ее плечи вздрагивали от безутешных рыданий.

- Лиска, смотри, - окликнул он друга. – Кто это?

- Это Льорена, - буркнул Аток.

- А кто она?

- Льорена – «Та, что плачет». Оставь ее в покое.

- Я слышу, что она плачет. Я хочу спросить: почему?

- Ох! Вот так вопрос, - Аток безуспешно пытался отмыть руки. Могильная земля въелась под ногти намертво. – Мне бы тоже хотелось узнать…у кого-нибудь… почему мы должны хоронить своих друзей… вообще, почему люди убивают друг друга. Извини, голова гудит. Так что ты спросил? А, про Льорену. Вот я тебе про нее стихи прочитаю.

И прежде чем Дарэ успел возразить, он выпрямился, закинул мокрые косы за спину и заговорил, будто в бреду:

Давно исчезли все следы,

Что толку слезы лить?

Но той, что плачет у воды,

Свой гнев не утолить.

Она, как дерево в ночи,

Безмолвна и темна,

И силуэт лишь различим

В распятии окна.

За всех, кто выплакать не смог

Обиду и беду

Она рыдает средь дорог.

И так века идут…

И все, что потеряли мы,

Себя перешагнув,

Она несет в платке из тьмы

На светлую луну…

- Вот, - вздохнул он, будто выполнил долг. - Осталось мне только сплясать для тебя. Устал, как собака. Если мы сейчас не двинем отсюда, упаду и засну прямо здесь. А мне еще тебя домой доставить нужно.

Бедный Корисонко, думал Дарэ, за что ему так не повезло, свалился я на его рыжую голову. Он думал так потому, что домой ему идти не хотелось (домом его считался шалаш Инры, где он действительно прижился). К счастью, шли они лесом, и деревья помогали им. Дарэ так часто останавливался, обнимая стволы, что ему стало казаться, будто он сам обрастает корой. Хотелось лечь между двух деревьев и отдохнуть. Подумать только, удивлялся про себя Дарэ, века идут, а мы по-прежнему хороним меж двух деревьев. За мертвых он не волновался. Вот с ними-то все будет хорошо. Брату он сказал то же самое: это они жалеют нас, для них больше нет ни отчаяния, ни страданий, ни страха. Мертвые свободны, как боги. Их ноша осталась нам, и мы ее понесем, а они будут отдыхать. Разве не счастье, что они могут отдохнуть?

Аток был с ним согласен, но до шалаша все-таки довел. Оставшись один, Дарэ запрокинул голову и замер, пораженный. Небо в эту ночь не могли вместить никакие человеческие слова. Звездный Ягуар (цули называют это созвездие Большой Медведицей) сиял у самого края неба, словно изготовился прыгнуть на землю. Луна - светлоликая богиня Койольшауки – «женщина с колокольчиками», прекрасная, холодная и жестокая, легко скользила по небу. Было время, когда Луна хотела властвовать безраздельно и вечно, за что ее брат Колибри Юга отрубил ей голову. Но боги бессмертны, и вот Койольшауки вновь шествует среди возродившихся звезд – гордая, отрешенная. Долго ли ей пришлось отмывать кровь в реке, чтобы стать такой сияющей?

Как неумелого пловца затягивает океан, так Дарэ стало затягивать небо. Ему показалось, что земля поворачивается под ним, и он вот-вот упадет в звездную бездну. Испугавшись, он опустил голову и поскорее заполз в дом из веток, забрался под мягкие шкуры, служившие ему постелью. Никто сегодня не придет, подумал он, задремывая.

Далеко-далеко, глухо, как сердце, стучал барабан, и смеялись флейты. Там был пир: ямабуси отмечали победу. Дарэ улыбнулся, представив, как весело горят костры, пламя слизывает жир с ароматных кусков подрумяненного мяса, маленькие воины чинно и важно передают друг другу миски с питьем, покуда кто-нибудь не рассмешит всю компанию…

Так он заснул, не думая ни о чем другом. Во сне вернулось к нему небо, и он все-таки полетел в него, но вовремя расправил крылья. Звезды стали пятнами на шкуре огромного Ягуара. Он поглядел на Дарэ: один глаз мерцал мрачным багровым огнем, в другом нестерпимо-белым светом горела утренняя звезда. Зверь приблизился и положил мохнатую голову на его плечо.

Дарэ вскрикнул, просыпаясь: что-то косматое действительно находилось рядом с ним. Он выхватил из кучи хвороста палку, швырнул в уснувший костер. Огонь возмущенно встрепенулся, забил крылом, освещая шалаш.

- Да чтоб ты был здоров, - с чувством пожелал Дарэ, увидев перед собой Атока.

Ничем не связанные волосы медным каскадом лились ему на лицо.

- Тьфу ты, из-за твоей гривы мне приснилось, что в шалаш зверь забрался!

- А ты что, спишь? – несказанно удивился его друг.

- Представь себе! Ты тоже вроде бы собирался… У-у! – протянул Дарэ, разглядев его, как следует. – Где это ты успел?

- Так ведь праздник. День Солнца!

- Какое Солнце, ночь давно на дворе…

- Ну и что, - мотнул головой Аток. – Я же говорил тебе, что мы будем сегодня праздновать. Такой день один раз в году. Пока мы живы, будем петь и пить. А Солнце ночью светит мертвым. Завтра те, кто погиб, поднимут его на небо. Каждое утро убитые воины поднимают Солнце на своих щитах, чтобы оно светило живым.

«Зря Пома говорил, что Корисонко рассказывать не мастак, - подумал Дарэ. – Это он трезвый, оказывается, не мастак. А сейчас прямо поэт»

- Ложись-ка ты спать, - сказал он вслух.

- Нет, брат, какой сон? Я за тобой пришел. Пойдем, увидишь, что такое праздник Солнца. Сегодня самый волшебный день в году. На всех вершинах горят жертвенные огни. Боги сегодня пируют, как же людям спать? Вместе с богами и мы пируем. Принц цветов Шочипилли повелел деревьям благоухать и пробудил к жизни лучших поэтов, которые когда-либо сплетали гирлянды песен за хмельными чарами. Флейты льют медовые слезы, кружа головы сладкой болью. Кролик обносит всех, кто пожелает, грибным вином. Звезды пляшут на небе, ароматный дым очищает души от тьмы. Тескатлипока и Кецалькоатль помирились на этом пиру и поцеловались в знак дружбы и единения…

- Да тише ты, осторожно! - Дарэ поймал расходившегося друга. - В костер свалишься, будет тебе поцелуй Кецалькоатля!

- Да, его поцелуй это пламя, - проговорил Аток, содрогнувшись.

– Давай я тебе волосы завяжу.

- Нет, это… так надо. Пойдем, Журка, к нам. У нас хорошо. Правда!

- От меня никакого толку на пирах, - покачал головой Дарэ. – Пить я не пью, танцевать не умею. Но мысленно я с вами.

- Эх, если бы я мог показать тебе праздник в наших горах, где Солнце зовут Инти, где вершины так высоки, что их не может коснуться трупный запах зла! Там радость чиста, как наши водопады…

- Не грусти, Корисонко, ты еще увидишь свои горы!

- А ты пошел бы туда со мной?

- Конечно! Всю жизнь мечтал увидеть Инти Райми – Праздник Солнца в Куско.

Он едва не сказал «аудиенция окончена». Аток вроде понял намек, и даже приподнялся, но тут в его лохматой голове, как видно, вскипело грибное вино – он плюхнулся обратно и нахмурился.

- Я гляжу, ты готов идти куда угодно, лишь бы подальше от излучины реки, где похоронено твое сердце.

Дарэ закусил губу, но сдержался.

- Ты ведь не поверил, - продолжал Аток, - что мы снова будем танцевать Пляску Духов и освободим свою землю?

- Я ведь говорил тебе, во что я верю. Я верю, что мертвым не больно. Их нет, Аток. Они не вернутся. И раз уж ты хочешь это услышать, я не стал бы просить их вернуться, даже если бы такая возможность была.

- Значит, ты не пойдешь танцевать с нами?

- Я с вами, Лиска. Раз уж так вышло, я буду с вами до конца. Это все. Чего ты ко мне привязался?

- Потому что ты горишь. Ты будешь воевать вместе с нами, пока тебя не убьют, и тогда ты получишь то же, что наши мертвые – покой. Я ничего не перепутал?

- Нет. Ты все правильно понял.

- Ага. Но если их давно нет, что же ты сейчас хватаешься за сердце?

- Просто так. – Дарэ отнял руку от груди.

- Нет, не просто так, а потому что оно болит. Оно болит вот здесь, а не там, где его похоронили. Ты думаешь, я не узнал тебя тогда ночью, под дождем, когда ты сказал мне: «Погляди, куда я ранен?».

- О чем ты? Я не помню.

- Все ты помнишь! Скажи: да, я помню, меня убили в Вундед-Ни*, меня убили там дважды, но я вернулся, я жив, и буду биться снова!

- Оставь меня в покое, - буркнул Дарэ. –Нельзя вернуться снова. Тот, кто умер, не возвращается таким же, как был. Если во мне что-то и есть, то не больше чем тень, оставшаяся от той жизни. Кроме боли, это ничего не приносит. Что толку помнить, если не можешь ничего изменить в прошлом? Я – не он. Во мне нет ни его силы, ни его умений. Я только эхо его боли, которое до сих пор продолжает звучать. Я думаю, это нам в наказание. Я не помню ничего, кроме его смерти. Я с этой смертью родился. Я с ней прожил всю жизнь. Я ем с этой смертью хлеб, ложусь с ней спать, а когда просыпаюсь, она уже ждет меня. Смерть непоправима, брат. Мы не вернемся. А если вернемся, то не узнаем самих себя. Осколки не собрать заново. Это Кецалькоатль пообещал вам жизнь в обмен на смерть?

- Да, он обещал. И я ему верю. Его самого убили, когда он хотел воскресить людей. И у него получилось! Он возродился, и люди ожили…

- Так он бог! – вскричал Дарэ, не зная, смеяться или плакать. - Он умирал и воскресалмного раз. Люди так не могут!

- Почему?

- Как почему?! Да потому что у них нет на это сил! Они уже прошли сквозь огонь. Ты можешь смотреть им в глаза? Я – не могу. Я не могу сказать им: идите опять! Хороните своих детей, вырывайте сердца, танцуйте во славу Солнца, пусть вас убивают снова и снова – вы должны танцевать, чтобы красота мира жила, должны гасить огонь своей кровью, пусть рушится все – ваша судьба создавать, пусть вас втаптывают в грязь – поднимайте Радугу, и так без конца, любите в ответ на ненависть, превращайте свои раны в цветы, обволакивайте боль своими песнями, отмывайте от позора города своих врагов – как там, не помню? – слезами ли, любовью ли, огнем – спасайте их, чтобы они набирались сил и вновь убивали…

_____________________________________________________________________________

* Вундед-Ни – место в штате Южная Дакота, где в 1890 году артиллерией США было расстреляно около 300 безоружных индейцев, в большинстве детей и женщин. Перед этим официальные власти Соединенных Штатов запретили танцевать Пляску Духов - Солнечный Танец, который по убеждению индейцев должен был привести к обновлению земли, оживлению убитых, возвращению истребленных животных и исчезновению белых из Америки. В 1973 году индейцы дакота вновь собрались в Вундед-Ни, и это восстание было подавлено с помощью танков и авиации армией США.

Звонкий, заливистый свист прервал его. Аток вздрогнул, будто проснулся. «Может, он и вправду вздремнул, пока меня несло? Хоть бы он забыл все к утру», - с надеждой подумал Дарэ.

Свист раздался ближе.

- Это меня Ваминка зовет, - сонно пробормотал Аток. – Я обещал, что вернусь скоро. Я его всегда слушаюсь. Знаешь, почему? Я был его ведомым. Уже почти год прошел, как я сам стал вестником,но все равно… я его очень уважаю.

- Я тебя тоже уважаю!

Пома нагнулся, ухватил его под мышки и выдернул наружу из шалаша – только пятки мелькнули в воздухе.

- Спокойной ночи, Журавлик!

Глава пятая

Дарэ сквозь сон слышал, что на поляне творится что-то необычное. Солнце уже поднялось высоко, давно пора было вставать. Протерев глаза, он выглянул наружу – и не пожалел. Воины Инры притащили несколько пластиковых ящиков с пайками, брошенных впопыхах отступающими наемниками. То, что это еда, ямабуси смекнули живо, но содержимое – пакеты, коробочки, салфетки и прочая искусственная дребедень, которой оказались набиты ящики, изрядно их озадачило. Дарэ чуть живот не надорвал от смеха, наблюдая, какие рожи корчили лесные воины, пробуя пищу цули. Пробу прошли только галеты и сгущенное молоко.На все остальное ямабуси плевались, чихали, крутили головами и смеялись при этом без удержу. Навеселившись вволю, Инра изрек рассудительно:

- Если цули едет такую пищу и при этом хотят быть сильными воинами, то они дураки.

Дарэ уже имел возможность убедиться в том, что ямабуси не испытывают ни малейшего трепета перед технической мощью противника. «У каждого зверя есть свое слабое место», - говорили они. Уже после первых боев они знали, куда следует метнуть камень, чтобы вывести из строя сложнейший электронный механизм, после чего оружие в руках врага превращалось в бесполезный кусок металла. А бросать камни ямабуси умели мастерски.

Оттирая выступившие от смеха слезы, Дарэ заметил, как на краю поляны появился Пома, он явно шел сюда, и рядом с ним – сердце у Дарэ упало – рядом с ним шагал Теноч. Это не предвещало ничего хорошего. Ему очень захотелось оказаться сейчас где-нибудь далеко. Но он, конечно же, не двинулся с места. Когда они здоровались, Пома улыбнулся, как обычно.

- Вообще-то, если приглашают на пир, отказываться не принято, - буркнул Теноч.

- А в бой ты с нами пошел, хоть и не звал никто, - добавил Пома.

Дарэ хотелось провалиться под землю. Поэтому, когда он услышал следующую фразу, то не поверил своим ушам.

- Тескатлипока поглядел на тебя и решил, что ты достоин взять его зеркало.

- Я же плохой, - ляпнул Дарэ.

Теноч сердито поглядел на него.

Дарэ закусил губу. Слова застряли у него в горле.

- Гляньте-ка, что делают!

Пома кивнул в сторону ямабуси, которые откупорили банку сгущенки самым оригинальным способом: выстрелив в нее из лука. Стрела пробила жесть насквозь, и теперь маленькие воины собирали в подставленную миску сладкое содержимое, точно сок молочного дерева. Дарэ от души расхохотался вместе с друзьями, хотя его еще всего колотило внутри.

Инра созывал всех подкрепиться. Ради такого случая разбудили огонь, который зажигался на Поляне встреч, только когда собиралось много друзей. Пома и Теноч за обе щеки уплетали вяленое мясо, а Дарэ тихонько прихлебывал горячий отвар.

- Ешь, дорога дальняя, - обронил Теноч.

Дарэ едва не захлебнулся. Какая дорога? Куда?

- Тебе нужно забрать зеркало Ипальнемоа, - объяснил Пома, протягивая ему солидный кусок мяса, завернутый в лепешку. – Мы пойдем с тобой. Я, Теноч и Корисонко. Он по пути догонит, я его будить не стал, потому что он только к утру улегся.

- Очень ему грибное вино понравилось, - прибавил Теноч, так и не улыбнувшись.

Аток действительно нагнал их, когда они простились с Инрой и его «древом». Их, конечно же, одарили на дорогу всем, что осталось от сытной трапезы, и проводили до развилки троп. Аток то и дело зевал, а друзья подшучивали над ним.

Так далеко Дарэ еще ни разу не уходил от знакомой поляны, на которой стоял шалаш. По пути они видели скалистые горы, острова изумрудных болот, где таились самые прекрасные цветы; глубокие ущелья, сверкающие влагой. Они прыгали, словно олени, преодолевая завалы из упавших деревьев, а когда скалы сужались и становились отвесными – скатывались, как форель, по гладкому ложу реки в искристые водопады. Подобно ящерицам, они использовали каждую трещинку, чтобы забраться на огромные камни, и как птицы ликовали при виде широкого горизонта, что открывался на вершинах.

Дарэ впервые понял, как мало знает об истинном мире – о том, насколько он огромен и разнообразен. Сколько созданий населяет его? Какие звезды горят над его материками, какие моря бьются об их берега?

Этот мир был похож на страну Сильного Ветра, как алмаз похож на каплю росы. Расстояния в нем существовали по другим законам. Под землей текли тайные реки, по которым струилась не вода, а время. Погрузившись в медленную черную воду, они долго шли по течению подземной реки. Она была теплой, как кровь. Это и есть кровь земли, которая заставляет деревья расцветать.

Устав идти, они легли на воду, и она сама несла их все дальше – пока Дарэ не потерял счет снам. Только стук его сердца напоминал ему о том, что все должно завершиться. Иначе он бы не поверил свету.

Но свет позвал их наверх, они вышли в другом мире, долго глядели, узнавая самих себя. Огромное дерево стояло перед ними. Его ствол уходил в облака. Вместо листьев на мощных ветвях сверкали… круглые зеркала. Именно от них исходил свет, который помог братьям выбраться из-под земли.

- Вот оно, дерево Тескатлипоки! - выдохнул Теноч. - Теперь ты понял, откуда у нас зеркала?

Дарэ молча кивнул. Его завораживало сияние зеркал, которые отливали золотом и серебром, качаясь от ветра, соприкасались с мелодичным звоном. Как настоящие листья, они были разных размеров, но все состояли из застывшего вулканического стекла.

- Когда восемь богов подняли небеса, Тескатлипока и его брат Кецалькоатль превратились в два огромных дерева, которые поддерживают небесный свод. Видишь, они стоят до сих пор. Значит, истинный мир не может рухнуть.

- А где второе дерево?

- На другом конце мира, - усмехнулся Пома. – Возможно, когда-нибудь ты увидишь и его, дерево Кецалькоатля, украшенное изумрудными перьями птицы кецаль. Воин, которого Кецалькоатль пожелает одарить таким пером, становится неуязвимым в бою…

- Подойди поближе и погляди: в каком зеркале увидишь свое отражение, то и бери, - подсказал Теноч.

Дарэ приблизился к дереву. Листьев были сотни. Он с отчаянием подумал, что ему придется осмотреть каждое из них. Он еще не знал, что такое подарок бога. В первом жезеркале, которого он коснулся, отразилось его лицо. «Ну да, ведь это зеркала, значит, в любом из них будет мое отражение», - подумал Дарэ, вновь обретая уверенность. Не тут-то было! Остальные оказались черны, сколько он не глядел в них – только глаза заболели от блеска.

- Ну, хватит баловаться, Журка! – позвал его Аток. – Забирай свое скорее, не то хозяин зеркал придет поторопить тебя, тогда не обрадуешься…

Теноч и Пома, между тем, занимались очень серьезным делом. Каждый из них стал на колени у подножия дерева. Склонив головы, воины целиком погрузились в безмолвную молитву.

Между деревьями мелькнуло золотистое пятно. Красивый гибкий зверь остановился невдалеке от людей. Дарэ не испытал страха, столько царственного спокойствия и грации было в движениях пумы. Сверху послышался тоскливый и грозный крик птицы. Аток и Дарэ вскинули головы: над верхушками деревьев кружил огромный орел. Несколько раз он пролетал так низко, что можно было услышать, как поет ветер в его крыльях.

Теноч и Пома продолжали обряд. Вот обсидиановые лезвия рассекли плоть, горячая кровь пролилась на землю и напитала корни…

Дарэ содрогнулся, но был готов тоже разрезать свое тело и принести жертву в благодарность за подарок. Аток придержал его за локоть:

- Э, нет, брат, мы с тобой еще не можем приносить жертву богам, это большая честь, только лучшие воины достойны ее.

Нельзя сказать, что Дарэ сильно расстроился. Они отошли подальше, чтобы не мешать старшим. Аток советовал брату, как лучше сделать оправу, чтобы зеркало стало настоящим щитом.

- Сам ты с этим не справишься, надо чтобы Инра помог, у него есть хорошие мастера, чьи руки дружат с деревом и с кожей, они умеют вырезать и плести, чтобы вышла красота. Все наши щиты делали ямабуси, поэтому они такие классные.

Пока же зеркало завернули бережно в платок, и Дарэ понес котомку за плечами. Он думал, что теперь они пойдут обратно, однако у его друзей оказались иные планы.

Пома отвел его в сторону, явно собираясь сказать что-то важное.

«Ну же, говори, - мысленно ободрил его Дарэ. – Разве ты до сих пор не убедился: все, что бы ты ни попросил, я сделаю. Что бы ни попросил».

- Есть у меня одна идея, - заговорил Пома, - Ты пришел в истинный мир не так, как мы все. Если ты можешь открывать свою дверь, интересно: сможешь ли ты по своей воле открыть также пакарину? То есть я имею в виду – в неурочное время. Тут ведь вот в чем загвоздка: каждая пакарина открывается только в определенный час, как правило – не чаще двух раз в году, и очень ненадолго. Если мы запаздываем, то приходится застревать в мире иллюзий. Это очень мешает нашим планам, ну ты понимаешь. Если бы появилась возможность уходить и возвращаться тогда, когда это необходимо нам, было бы просто замечательно. Само собой, нельзя проводить такие опыты с той пакариной, которую знают цули. Но про остальные враги не знают. Одна такая есть тут недалеко… ну, сравнительно недалеко. Три дня пути. С тобой, пожалуй, чуть дольше…

- Хорошо, пойдем. Я уже все понял. Я готов.

Пома поглядел на него в раздумье, но потом кивнул:

- Спасибо!

…Они шли уже четвертый день. Дарэ начал забывать, что когда-то, чтобы заснуть, ему требовалась крыша над головой – хотя бы сплетенная из веток, как еще раньше он забыл, что дом это многоэтажная коробка с толстыми стенами, куда не проникают ни ветер, ни голоса птиц. Он не привык к таким походам, и остальным приходилось идти медленнее, чтобы Дарэ не отставал.

Поначалу им встречалось много ручьев и маленьких каменистых речек с веселыми перекатами. Они давали отдых и возвращали силы своим неутомимым движением. Потом местность выровнялась, хотя лес оставался все таким же густым. Голоса цикад звучали над ним, жаркие тени качались в мареве полдня, монотонность ходьбы постепенно убаюкивала Дарэ. Когда он задирал голову, чтобы разглядеть кроны цветущих деревьев, то в просветах между ними видел ослепительно яркое небо.

Внезапно Теноч, шедший впереди, остановился и подозвал всех к себе. Дарэ услышал удивительное слово: «сеноте». Прямо под ногами начиналась голубая глубина. Они заглянули в круглое «око земли» – «сеноте», опушенное, словно ресницами, длинными листьями и корнями растений. В глубине сияла вода, посверкивали искры солнца. По длинному влажному лазу они спустились к ней, цепляясь за лианы. Голоса их гулко отдавались под сводами огромного естественного колодца.

Вода оказалась на удивление теплой. В прозрачной глубине кружились бархатно-черные рыбы. Дарэ лег на живот, впитывая разгоряченным телом прохладу влажного камня, опустил руки в воду. Между тем Аток взобрался на камень повыше и обрушился оттуда с плеском и шумом, вынырнул, отфыркиваясь, быстро поплыл на середину колодца – туда, где в нем отражались солнечные острова. Пома погрозил ему: их радость должна бытьсдержанной, иначе волшебство не откроется им, исчезнет, как разбитое отражение. Аток утих, бесшумно выбрался на берег и сел, отжимая косы.

Только теперь они увидели, что здесь еще кто-то есть. Внимательные, по-детски чистые глаза глядели на них из сумрака, белые накидки светились в темно-зеленой тени. Люди держали в руках цветы, морские раковины, украшения. Дарэ почувствовал себя виноватым, что нарушил их тихий обряд.

- Тумпен кин, - произнес Теноч слова приветствия на их языке.

Голос его прозвучал с необыкновенной нежностью. Тот час же лица людей осветились ответными улыбками.

- Викана, добрый день, - каждый поздоровался с вестниками.

Доброжелательность и спокойствие, с которыми встречали нежданных гостей, удивляла. Говорят, когда боги вылепили первых людей, вместе с дыханием те получили от своих творцов дар всеведения. Но потом боги спохватились, и самый мудрый из них – владыка ураганов Хурикан, которого зовут «сердцем неба», подул людям в глаза. Глаза людей затуманились, как озеро под ветром, они уже не так ясно стали различать будущее и прошлое, и то, что на земле, и то, что под землей. Но своим любимцам – майя, своим первенцам, Хурикан, наверное, дунул в глаза не слишком сильно. Майя смотрели на Дарэ, и ему казалось, что доброта и мудрость этих глаз бесконечна, как будто они знают нечто такое, чего ему никогда не постичь.

- Ту-ушь? – спросил один из молодых мужчин. – Куда идете?

- Хач наач, - усмехнулся Теноч. – Очень далеко.

Дарэ глядел на этих людей, как на чудо. Перед ним были вольные майя, не знавшие веков унижений и потерь, не ведавшие рабства. Их боги по-прежнему были с ними.

Братья поспешили подняться наверх, чтобы не мешать разговору майя с божествами, обитавшими в колодце, провожаемые добрыми напутствиями, которые летели им вслед.

-Здесь недалеко их город, называется Окаан, - пояснил Аток. - Майя гостей любят. Ох, и вкусное мясо готовят они в земляной печи! Со свежими маисовыми лепешками…

- Нам некогда, - прервал Теноч его мечты.

Запасы их кончились на третий день, с тех пор им приходилось питаться исключительно изысканным десертом: фруктами, орехами да изредка медом, на который у Атока был удивительный нюх. Зато идти было легко. Даже слишком. Дарэ подумал, что скоро их будет шатать ветром.

Тропа пробиралась между камней, перепрыгивала через ручьи, ныряла под полог огромных листьев и вновь карабкалась вверх, пока не затерялась совсем в траве.

Наконец солнце ударило в глаза, Дарэ сощурился и увидел сверху, сквозь дымку, парящий в мягкой зелени город, бесчисленныелестницы, портики, колонны и ниши. Над вершинами деревьев вздымались красные храмы – дома богов, изукрашенные каменной резьбой. Для майя красный – это цвет жизни, и поэтому свои храмы они считают живыми. Надо всем ансамблем доминировал дворец, окруженный рвом, по которому струилась веселая вода. Яркие фрески заполняли пространство стен. Над дворцом возвышалась многоярусная башня-обсерватория.

В центре главной площади, напротив дворца, росло огромное дерево. Издали казалось, что его светлые, лишенные листьев мощные ветви украшены белыми свечами, которые ярко горели на солнце. Но это были не свечи, а наполненные пухом семенные коробочки сейбы. Нежный пух словно дымился в воздухе. Сейба расточала свои семена. Майя называют ее «кан кин» – святое дерево жизни.

Вершина сейбы недосягаема, как будущее; бесчисленные ветви переплелись, символизируя настоящее; корни уходят глубоко в недра прошлого, до самых кристальных родников истины.

Дарэ закрыл глаза и представил, как в прохладном сумраке дворцовых покоев мудрецы сидят на подушках, набитых пухом сейбы, медитируя и постигая Вселенную…

Город Белой Птицы – Сак-Кук зачаровал Дарэ. Крыши круглых домов, будто грибы, тут и там выглядывали среди зелени. В жилищах майя всегда прохладно и легко дышать, звуки леса свободно проникают в них, хотя в домах и нет окон, люди живут с лесом в одном ритме, просыпаясь и засыпая вместе с Солнцем.

Сверху смуглые фигурки людей казались игрушечными. Они двигались легко, словно им жилось припеваючи, хотя лейтмотивом их песни был труд, а смыслом этого труда было создание красоты. Как все индейцы, майя считают день, прожитый без красоты, напрасным; главное – видеть прекрасное и собирать его мгновения, чтобы запечатлеть и сохранить, преумножая красоту мира. Красивы золотые початки на поле и покрытый изящной росписью глиняный кувшин, только что вышедший из огня, и солнечные нити пряжи, бегущие из-под пальцев ткачихи…

- Это ты еще праздника не видел, - улыбнулся Аток, очень довольный тем, что Дарэ хотя бы издали смог увидеть один из вольных городов майя. - Как они поют! И на флейтах играют. И на барабанах. И танцуют. Хороший город. Жалко, сейчас некогда, а то бы в гости зашли…

- Мы идем к Мисоль-ха. Это водопад. Сквозь него проходит пакарина, - подал голос Пома.

- Мне нужно в водопад прыгнуть?

Пома с удивлением взглянул на него.

- Нет, за водопадом есть пещера, которую пробила вода. Не бойся, Мисоль-ха не страшный. Это очень красивый водопад.

Очень красивый?! Да это было все равно, что не сказать ничего! Водопад ошеломил Дарэ. Хотелось никогда не отрывать взгляда от его прохладной бесконечности, и никогда не устанешь, и никогда не состаришься…

Мисоль-ха! Лучи Солнца вплетаются в струи воды. Мисоль-ха! Эхо порхает от скалы к скале, миллионы брызг рождают радужные облака.

Словно заклинание, зазвучали в его душе имена великих водопадов страны Сильного Ветра: Чуруми, Игуасу, Йосемити, Уаскаран, Гуаира, Ниагара, Рорайма…

В них бьется живая сила памяти индейцев, их неистовый и справедливый гнев, в них смешались их слезы и песни, ярость и смех, пробиваясь из земли наружу, сквозь молчание и забвение, сквозь вечность и смерть.

В этот миг ему послышалось, будто еще один голос влился в симфонию водопада. Это был голос морской раковины – глубокий и сильный зов, от которого встрепенулось его сердце. Мисоль-ха открыл его душу, до этого замкнутую в себе.

…Выход из пещеры выглядел неожиданно далеким. Он светился впереди ярким пятном. Шумел невидимый поток. Дарэ с трудом сохранял равновесие, шагая по острым ребрам камней. Вода щекотала кожу, сбегая между лопаток. Ему стало не по себе. Он остановился, отыскивая неясные тени друзей.

- Пома, погоди! – позвал он. – Наверное, ничего не выйдет. Я даже не знаю, как…

Аток схватил его за плечо горячими пальцами. Выход был уже в нескольких шагах, и Дарэ увидел, как Теноч сжимает в руке нож, с окаменевшим лицом вглядываясь вперед.

«Что случилось?», - подумал Дарэ.

Внезапно он учуял запах табака. Снаружи расположилась группа молодежи в джинсах и футболках. Они курили, переговариваясь по-испански. Возле водопада, хихикая и пища от восторга, фотографировались туристки в купальниках. Вверху, на площадке у киосков с сувенирами, разворачивался большой экскурсионный автобус.

Дарэ пот прошиб. Он отшатнулся назад, в глубину пещеры, запнулся за камень и, потеряв равновесие, грохнулся так, что в голове загудело, а перед глазами пронеслась белая вспышка.

Первое, что он услышал, когда звон в ушах поутих – это как Аток шепотом ругается:

- Что ж ты под ноги не смотришь? Живой?!

Крепкие руки брата рывком поставили его на ноги. Его друзья были ошеломлены не меньше. Все вышло слишком быстро. Они отошли вглубь, подальше от входа. К счастью, в пещеру туристы не рвались: вход был платным, они предпочитали плескаться в озере у водопада или просто сидеть, любуясь его видом.

Дарэ била дрожь. Внезапно ему пришла жуткая мысль: а сможет ли он теперь закрыть пакарину? Что если не сможет – и она станет еще одной раной, через которую в истинный мир устремятся цули? Незаживаемой раной…

Пома обнял его за плечи и зашептал, успокаивая:

- Слушай, я немножко больше тебя знаю о пакаринах, скорее всего, даже наверняка, она закроется сама, когда Солнце сядет. Я про это много думал, и советовался с теми, кто знает больше меня. Про то, что пакарина сейчас открыта, никто не догадается, пещера эта в мире иллюзий не сквозная, проводники водят туристов по определенному маршруту. Если же кто-то из цули забредет сюда до заката, мы не допустим того, чтобы они прошли дальше, чем следует. Ты мне веришь?

Дарэ кивнул. Тепло разливалось по его телу, он понимал, что Пома отдает ему свою силу, и тихонько отстранился.

- Не надо, спасибо…

Пома покачал головой, но настаивать не стал. До захода Солнца было еще очень далеко. Нетерпеливый Аток хуже всего переносил ожидание. Он несколько раз подкрадывался к выходу из пещеры, потом возвращался. Наконец, стало смеркаться. Это был будний день, и желающих побродить по пещере с проводником так и не набралось. Постепенно автобусы разъехались, а лавки закрылись. Дарэ уже было перевел дух, как вдруг заметил, что Пома вытащил из своей котомки пару джинсов, рубашку и начал спокойно одеваться.

-Держи, - Аток протянул Дарэ весьма непрезентабельного вида штаны и майку. – Уж извини, что есть. Но чистое, перед походом стирал.

«Так, эксперимент продолжается», - с тоской подумал Дарэ, натягивая цивилизованную одежду.

Они вышли наружу. Голос водопада к ночи стал еще сильнее. Его поток приобрел нереальную, призрачную белизну, а поверхность озера, наоборот, стала пугающе черной. Из горной впадины, где царствовал Мисоль-ха, горизонт не был виден. Дарэ не знал, зашло ли уже Солнце. Но Теноч, видимо, знал. Не говоря ни слова, он нырнул обратно в темноту пещеры. Прошло несколько томительных минут. Дарэ пробирала дрожь от ночной свежести. Влажные скалы не хранили дневное тепло.

-Пакарина закрыта! – объявил Теноч и сбежал по бетонным ступеням вниз.

- У-ф-ф-ф!!!

Это был самый глубокий вздох облегчения, который когда-либо в жизни издавал Дарэ. Пожалуй, теперь он готов был идти куда угодно, хоть к черту на рога. От радости он прыгал с камня на камень, точно взлетал. Но потом ощущение эйфории прошло, а путь в темнотевсе продолжался. Дарэ почти засыпал на ходу, когда они выбрались к шоссе. Теноч долго ловил попутку, потом они забрались в кузов маленького грузовичка с дощатыми бортами, и Дарэ заснул окончательно.

Машина кружила по серпантину, забираясь все выше в горы. Сквозь сон Дарэ чувствовал смолистый запах сосен, а когда мотор стих, услыхал ни с чем несравнимый гул ветра в густой хвое. Аток растолкал его, они зашли в дом. Там было темно и тихо, молодая женщина с темным платком на голове подкладывала дрова в очаг. Запах маисовых лепешек заставил Дарэ, наконец, проснуться. Он съел несколько штук и, завернувшись в одеяло, снова погрузился в сладкий, спокойный сон. Они были среди друзей, они дошли...

…Ему померещилось, будто он видит продолжение кошмара. В комнате было полно людей в зелено-пятнистой вылинявшей форме, в вязаных шлемах с прорезями для глаз. У стены стояли ружья. Дарэ вскочил… и выдохнул облегченно. Сквозь прорези на него смотрели те же прекрасные и добрые глаза, какие он видел недавно возле «ока земли» - «сеноте». Только в этих глазах было гораздо больше усталости и застарелой боли.

Инра посчитал бы воинов майя рослыми, но Дарэ чувствовал себя рядом с ними нескладным верзилой. Один за другим они стаскивали шлемы, облегченно встряхивали черными волосами, вытирали вспотевшие лбы. Только один остался с закрытым лицом.

- Башка балид? – со странным акцентом, негромко и совершенно серьезно спросил он. Дарэ пощупал свою многострадальную голову. Обе шишки были на месте.

- Ничего, терпимо…

Аток расхохотался:

- Братишка, на языке майя «башка балид?» значит «как дела?», а совсем не то, что ты подумал. Будь вежливым, ответь «мишба» - это значит «хорошо».

- Мишба, - повторил Дарэ.

Темные глаза Марко сощурились от улыбки, но грусть в них не исчезла.

- Марко со своими бойцами только что пришел, - объяснил Аток.

В битком набитой людьми комнате было удивительно тихо. Майя вообще редко повышают голос, а тут и вовсе что-то гнетущее витало в воздухе, Дарэ чувствовал это сердцем, какая-то беда кралась за ними следом. Но внешне люди были спокойны. Гостям наливали из пластиковой канистры подозрительную жидкость, видом и запахом сильно напоминавшую самогон. Дарэ повел носом, втайне надеясь, что его минет чаша сия.

- Это пош, священный напиток майя. Нельзя отказываться, - отмел его сомнения Теноч. – Из кукурузных стеблей делается. Не такая уж гадость, между прочим, как ты думаешь.

- Я так не думаю, - возразил Дарэ.

Из этих рук он принял бы и отраву. Он смотрел на исхудавшие плечи, на широкие ладони, на молодые лица бойцов. С какой трогательной братской нежностью они обнимали друг друга в это редкое для них мгновенье мира. Не майя начали эту войну, и вот она длится уже более шестисот лет, а все же они остаются людьми. Из безымянных могил прорастает надежда, они не перестают любить и не разучились петь, они пишут слова «Справедливость», «Земля», «Демократия» и «Мир» на своих знаменах, которые вновь становятся красными от крови, когда их убивают...

С какой радостью бойцы Марко взяли бы вместо винтовок и автоматов топоры и мотыги, возвратясь к тяжкому крестьянскому труду на своем поле, к этой вечной битве ради жизни. Но цули научились делать из земли золото и набивать им свои карманы. Землю выдергивают у нас из-под ног, ее раздирают на кровавые куски, режут прямо по сердцу, так что слезы брызжут из глаз.

«Мы могли подарить им лунный свет и теплый нефрит, дымящийся после дождя. Но им нужно только золото. Они платят за него страхом. Своим страхом, которого у них в избытке. Поэтому они щедры. Их пугает все: голод и правда; открытый горизонт и лезвия ножей. Их пугает красота, и они отрубают руки, отрезают груди нашим женщинам. Они привязывают обезображенные трупы к тыквам, чтобы те плыли вниз по реке, и чтобы мы устрашились».

Потомки древней и сильной нации, бойцы Марко следовали законам, которым тысяча лет: кровь за кровь, смерть за смерть.

- В этом селе почти все взрослые мужчины ушли в армию Марко, больше не было сил жить в нищете, платить огромные налоги, терпеть издевательства. Землю у них отнимают, дорог нет, школы нет, работы не найти. Как жить? Они взяли оружие, и пошли воевать против правительства.

- И правильно сделали, - кусая губы, сказал Дарэ.

- Вчера приехали военные, регулярные войска. Несколько машин. Согнали женщин, детей, стариков и объявили, чтобы завтра утром им выдали зачинщиков бунта, иначе на рассвете спалят все дома и расстреляют всех до одного. Так уже было. Вот Марко пришел, будет защищать село, будет сражаться с войсками…

В этот момент раздался осторожный стук в дверь. Вошел немолодой, жилистый мужчина в белой мохнатой безрукавке, подпоясанной расшитым поясом. Лицо его было спокойным и сосредоточенным, он обратился к Марко.

- Говорит, не надо, чтобы Марко бился за них на смерть, - переводил для друзей Теноч. – Десять мужчин из их села готовы умереть, сказав, что это они зачинщики бунта. Солдаты убьют их и уедут. Пусть прольется кровь десяти, зато все остальные останутся живы.

- Нет! Никто не умрет! - крикнул вдруг Дарэ.

Все в помещении повернулись к нему. Каким, должно быть, он казался забавным: бледный, долговязый, с длинной шеей и круглыми глазами. Вдобавок, он еще размахивал руками, что у майя совсем не принято. Как бы ему хотелось, чтобы они рассмеялись!

- Мы проведем всех через пакарину, - торопясь, объяснял Дарэ. – Мы проведем их в истинный мир. Больше не будет голода и унижений. Они будут вольные майя. Теноч, скажи им!

Теноч сначала долго втолковывал что-то Марко, потом Марко еще дольше говорил сам.

- Что хоть он им объясняет? – беспокоился Дарэ.

- Ты за него не бойся. Марко умеет убеждать. Он – как Текун Уман, легендарный вождь майя. Говорят, он пришел из Гватемалы. Никто не видел его лица. Никто не знает его настоящего имени. На его знамени горит Солнце.

- Тогда я знаю, кто он! – шепотом воскликнул Дарэ. – И вовсе он не из Гватемалы, он с Юкатана, я же видел его глаза. Его настоящее имя…

Аток зажал его рот рукой, и настоящее имя Марко обожгло Дарэ губы. Никто не обратил на них внимания. Все вокруг смотрели только на Марко. Он говорил:

- Мы слышали от своих дедов, от своих отцов, что далеко за горами стоит вольный город индейцев. Никто не знает к нему дороги, никто не может его завоевать. Многие мечтали попасть в этот город, многие его искали. Вот эти люди знают, как попасть в вольный город. Они проведут вас туда. Возьмите с собой только самые необходимые вещи. Не зажигайте огня. Вы должны уйти так тихо, как только возможно.

Дарэ не понимал слов, но видел, как на лицах людей отражаются гнев и нежность, свет и гроза. Он старался не думать о том, насколько это авантюрная затея – незаметно увести с собой целое село. Но для индейцев она оказалась выполнимой. Они собрались в мгновение ока (почти нечего было собирать), дети давно спали у матерей за плечами, босые ноги ступали бесшумно и быстро. Цепочка легких теней протянулась к лесу и скрылась в нем.

На следующее утро войска, посланные с карательной операцией, обнаружили среди убогих покосившихся хижин только несколько куриц да пару худых псов. Солдаты перестреляли ни в чем не повинную живность, в злобе развалили стены (для этого не потребовалось больших усилий) и убрались, не солоно хлебавши.

Бойцы Марко провожали селян не долго. Убедившись, что погони нет, они коротко простились и словно растаяли в горах. На прощанье Марко пожал им руки – так, как принято у майя, предплечье к предплечью. Когда он уходил, Дарэ, смотревший ему вслед, заметил вдруг самую прекрасную птицу из всех, каких ему довелось видеть в своей жизни. Оперение у нее было изумрудно-зеленым, хвостовые перья - удивительно длинными, а грудь алая, словно в крови. Вот она вспорхнула вдогонку за Марко, хвост ее змеем вился в воздухе. Дарэ заворожено наблюдал за ней, пока птица не скрылась среди деревьев.

- Увидеть птицу кетцаль этопорхнула, хвост ее вился в воздухе, как летящий змей.были удивительно длинными, а грудь - красной,ерть. тьянский труде к счастью! - убежденно сказал Теноч.

Беглецы шли весь день. Ни жалоб, ни детского плача ни разу не услышал Дарэ. Терпеливые и гордые майя привыкли переносить лишения молча. Вестники время от времени обходили людей, прикасаясь к тем, кто ослаб в пути. Наконец, они добрались до Лакандонской сельвы. Здесь, в краю ущелий, водопадов и карстовых пещер легче было укрыться. Пронзительно кричали древесные лягушки, трещали цикады, на разные голоса пели птицы. Воздух был влажным и душным, но они шли вдоль реки, которая навевала прохладу.

Так беглецы дошли до подвесного моста, свитого из лиан, и переправились на другой берег. Внезапно, будто призраки, перед ними выросли люди в белых длинных одеждах, на которые ниспадали черные пряди волос. В руках у них были луки. Настороженные большие глаза оглядывали незнакомцев.

Год от года сюда прибывало все больше переселенцев, которые рубили деревья, жгли сельву, распахивали поля, распугивали и убивали зверей. Свободным людям леса оставалось все меньше места на земле. В батраки они шли редко, не хотели предавать себя, приспосабливаясь к чужой жизни, предпочитали оставаться бродягами, не желая кабалы, могли только выменять свою добычу – птиц, броненосцев, обезьян-ревунов на спиртное и наркотики.

- Этих не придется долго уговаривать, - успокоил Теноч. - В своих грезах лакандоны умеют переноситься в истинный мир.

- Скажи им, что они увидят его наяву, - попросил Дарэ.

Лакандоны знали самый короткий путь через лесистые горы к Мисоль-ха. Шли беглецы по ночам. Если бы только многочисленные туристы, приезжающие полюбоваться огромным водопадом, могли предположить, какое волшебное действо произошло здесь однажды под Луной! Один за другим проходили индейцы мимо нефритового потока, поднимались по влажной тропе к входу в пещеру и скрывались в ней без возврата. Некоторые оборачивались, помедлив несколько мгновений, оглядывая в последний раз мир, в котором они познали столько страданий и горя. Брызги воды падали на их лица, и можно было не стыдиться слез.

Так Дарэ впервые открыл пакарину для людей. Он стоял, провожая каждого из них, мысленно повторяя древние слова:

«Идем же, народ мой,

Я поведу к спасению!

Там, под водою,

Край заповедный….»

Кто сказал, что добро бессильно, что красота исчезнет в пламени? Пока в мире поет хоть одна флейта, мысможем победить!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Мы источник веселья – и скорби рудник.

Мы вместилище скверны – и чистый родник,

Человек, словно в зеркале мир – многолик.

Он ничтожен – и он же безмерно велик.

Омар Хайям

Ветер! Какой ветер был той ночью! Казалось, полуостров вот-вот оторвется от материка и будет унесен в Северный Ледовитый Океан. Прибьет его где-нибудь у самого полюса, как потрепанный бурей корабль.

Всякий, кто хоть однажды испытал на себе северный ночной ветер, ни за что не вышел бы за пределы жилого городка во время пурги. Некому было даже вскрикнуть от удивления при виде человека, который, шатаясь во все стороны и прилипая к стенам, чтобы устоять перед бешеным напором урагана, упрямо двигался вперед. Никому не пришлось ломать голову над тем, какая крайняя необходимость подвигла его на это: встреча с невестой, достойное награды рвение подчиненного или же он, как беспримерный семьянин, жаждал обнять супругу и детишек.

Увы! Любая из этих трогательных версий оказалась бы ложной. Настаджо Гоэрли был холост, бездетен, ни в кого не влюблен и никогда бы не стал рисковать своей шеей ради начальства.

Настаджо вообще не вписывался ни в какие стереотипы. Обычно люди понимающе качали головой, когда узнавали, что он принадлежит к касте облученных. Несомненно, к нему испытывали такой же брезгливый страх, как к любому облученному, но Настаджо был инженером от Бога. Поэтому одни передавали другим, что Настаджо Гоэрли облучился во время аварии на испытаниях, когда он, спасая других… и так далее, и тому подобное.

Каким оскорблением для авторов этой версии послужила бы правда! Облучился Настаджо по собственной глупости, еще курсантом. Старая калоша, которую следовало бы списать еще десять рейсов назад, казалась ему необычайно интересной, ведь это была его первая практика. Портил все только третий помощник, который был старше Насты на три года. При первой же встрече он смерил Настаджо устало-небрежным взглядом и сказал:

- Я поставлю тебе «отлично» за практику, только сделай так, будто тебя нет на корабле. Понял?

И тут Наста озлился. Он засел за схему, установил, что в одном из нижних трюмов барахлит освещение, и с ходу полез туда, боясь, чтобы кто-нибудь не опередил. Его спасло то, что командир, которого все дружно называли «старый дуболом», требовал каждодневного построения перед ужином. За неявку полагалась выволочка, и Насту стали искать. Особо не торопились, пока дежурный по низам не доложил, что нарушена герметичность одного из трюмов.

- Надеюсь, не пятого? – спросил первый помощник.

- Вот именно, что пятого, - обалдело гудел дежурный.- Не пойму, как это полу…

- Открывай шлюз, быстро! – заорал первый, прибавив столь ясное выражение, что дежурный сразу понял дальнейший план своих действий и впервые в жизни обошелся без дополнительных вопросов.

Настаджо вытащили вовремя. Ну, может, самую малость опоздали. Дорога в госпиталь запомнилась ему по двум обстоятельствам. Первый помощник заливал ему в глотку изумительную смесь из жидкостей, половина из которых совсем не предназначалась для приема внутрь. Это было старое проверенное средство, изобретенное каким-то вконец одичавшим врагом традиционной медицины.

Пока первый лил, командир и техник, вытащивший Настаджо, держали его, чтобы не возражал. Причем все трое отзывались о нем с таким чувством, что Настаджо не терял сознания только для того, чтобы послушать.

Самое плохое началось потом. Но об этом Настаджо старался не вспоминать, а когда память вдруг всплывала среди ночи, он зажигал свет, брался читать или садился работать. Когда ему полегчало, лежать целыми днями оказалось тоскливо до невозможности.

Он всегда был довольно замкнут, и настоящих друзей у него не получилось, а своих родителей он не знал.

Единственным и довольно-таки настырным посетителем у Настаджо был командир злополучной посудины. Вернее, бывший командир: после случая с Настой его отправили на пенсию, а корабль, наконец- то, списали. И хотя для обоих – и корабля, и его командира этот рейс все равно был одним из последних, старик кровно обиделся на Настаджо. Он вваливался в палату, где лежал Наста, и швырял ему на кровать коробки с технической документацией.

- Я тебе устрою,- говорил он, расхаживая перед носом у Настаджо.- Ты у меня будешь знать не только, где какой трюм и что такое техника безопасности. Ты мне каждый проект выучишь до последней задрайки в гальюне!

Настаджо было перед ним совестно.Если бы не Наста, проводили бы старика на покой тихо, мирно, с подобающим почетом. И Настаджо покорно выслушивал его ругань, а потом листал бесконечные схемы и нырял с головой в этотвиртуальный мир, где не было ни боли, ни противоречий, где все подчинялось строгой логике, а сложные элементы состояли всего лишь из множества простых.

Со временем ему все больше начинало нравиться это занятие. Он словно играл, любуясь тем, как закономерно отдельные части выстраивались и превращались в единое целое. Настаджо перешел на программы повышенной сложности, и ему стало интересно создавать корабли самому.

Он строил их по собственному желанию, оснащая различными функциями, и как-то между делом сдал экстерном первую и вторую инженерные ступени. Но когда через два года он получил диплом мастера, то уже не смог сообщить об этом своему командиру: старик умер, а он-то был как раз единственным человеком, который искренне порадовался бы за Настаджо.

Наста был с одной стороны работником выгодным: на авторство свое не налегал, привилегий не выпрашивал. Кроме узкого круга инженеров его КБ никто понятия не имел, что именно ему принадлежат те нерядовые идеи, которые затем ложились в основу проекта.

С другой стороны, он был человеком, что называется, неудобным. С Настаджо нельзя было посмаковать новый анекдот, выпить в выходной (облученные не могли употреблять спиртное). Он даже не был способен по-товарищески покурить в бытовке: от курева у него начинался приступ удушья, или посетовать на скудость продовольственного пайка. Облученные получали особый, прямо-таки непомерно роскошный паек, и это была еще одна причина, чтобы не любить Настаджо.

Как назло, внешне он выглядел так, будто может выпить за троих и поделиться сигаретами с дюжиной, а на испытаниях помогал проверять и грузить боезапас, когда часть операций приходилось делать вручную, да еще одним махом съезжал по аварийному трапу – в то время как весь техперсонал солидно ждал лифта.

Но хуже всего была его привычка всегда говорить все, как есть – наивно веря, что так и надо. Он мог ляпнуть что-нибудь в ненужном месте и в ненужное время. А мог упереться и ни за что не подмахнуть документы, если знал о каких-либо недоделках в проекте. Поэтому начальство, взвесив все выгоды и потери, происходившие от Настаджо, решило пожертвовать им ради собственного спокойствия. Хотя бы на время.

- Они что там, офонарели совсем? – подумал Наста. – На что им сдался кораблестроитель в туннеле?

Оказалось – загвоздка в системе вентиляции. Обычные двигатели в туннеле выходили из строя, не проработав и четверти срока эксплуатации. Нужна была оригинальная конструкция.

- Двигатели по твоей части? – спросил его начальник отдела, недавно получивший госпремию за работу, проделанную Настаджо.

- По моей, - согласился Наста.

- А кто у нас самый оригинальный? Вот и шуруй!

И Настаджо пошуровал. Благо, что семья его состояла из одного рыжего кота и стаи аквариумных рыбок. Потенциальную уху он подарил соседям по лестничной площадке. Кота посадил в пластиковый контейнер, переживая не меньше его самого. Всю дорогу рыжий орал блатные песни на кошачьем языке, видимо, входя в роль заключенного.

Настаджо прибыл в ультрасовременный научный городок, построенный под гигантским куполом. Сорокоградусные морозы, пурга и полгода длящаяся зима оставались снаружи. Внутри купола зеленели газоны, благоухали клумбы и девушки в мини-юбках.

Наста получил в свое распоряжение стандартный коттедж, к восторгу кота оснащенный полностью автоматической кухней, подключил свой компьютер к локальной сети здешнего КБ и засел за работу.

Вечерами он выходил на сайт новостей и с совершенно незаслуженным чувством стыда следил за политической сварой вокруг туннеля. Настаджо был обязан жизнью той стране, которую сейчас так активно поливали грязью. Что поделаешь, их государства были вечными соперниками, тем более, когда стали сверхдержавами.

Настаджо плевал на политику, не делил мир на «мы» и «они», и упрямо любил страну врагов своего правительства, считая их друзьями. Много десятилетий назад там произошла первая и самая страшная атомная катастрофа. Никто в мире не умел лечить болезни, связанные с радиацией, лучше врачей этой страны. Настаджо провел в ней больше года, и до сих пор принимал их препараты.

Сейчас отношения между двумя сверхдержавами вновь стали не теплее, чем вода разделяющего их пролива. А там даже в июле плавали айсберги.

Глава вторая

Итак, в тот памятный ураган Настаджо не звала никакая заветная звезда. Он просто вышел погулять. Врач советовал ему после работы дышать «настоящим свежим воздухом». Наста, понимавший все буквально, не стал довольствоваться воздухом научного городка, циркулировавшим по замкнутой системе, а совершал променад вдоль внешней стороны купола. К тому же работу он заканчивал, как правило, когда «сегодня» безвозвратно переходило во «вчера».

В этот раз он встал из-за компьютера в начале второго ночи. Зато свежего воздуха было предостаточно. Он шел, шатаясь от сумасшедшего ветра, и старался, чтобы под рукой все время была опора. Дорогу он знал хорошо, так как каждый день мотался в туннель и обратно, пытаясь увязать практику с теорией.

Прошагав с добрый километр, Настаджо остановился, чтобы отдышаться. Даже его непреклонное желание совершить моцион было поколеблено ураганом, поэтому он решил сократить путь.

Обычно Наста шел дальнейдорогой, подальше от руин Моста. Это было грандиозное сооружение, построенное лет тридцать лет назад. Оно было возведено с теми же благими намерениями, что и злополучный туннель: связать два материка. Наста всегда дивился, зачем было так усложнять проект. Мост простоял двенадцать лет и в один далеко не прекрасный день рухнул, развалившись на три части. Еще долго правительство выдавало лицензии на добычу металлолома из морских глубин.

От Моста осталось только то, что стояло на суше: две огромнейшие опоры. Издали опора Моста, мимо которой так не любил ходить Настаджо, напоминала скорее многоэтажную башню. В ее бесчисленных переходах обитали довольно странные существа, которых презрительно называли «квартероны» – то есть «четверть человека».

Когда-то очень давно – так давно, что об этом можно было со спокойной совестью забыть, жил на земле гордый и сильный народ. Красоту эти люди ценили больше богатства, а честь – дороже жизни. Они не умели лгать, зато умели держать слово. Когда их мир столкнулся с полной противоположностью, они оказались беззащитны. Их спаивали и развращали, так что за два неполных столетия они выродились. Некоторая часть их крови присутствовала в квартеронах. Именно поэтому общество их не принимало. Но поскольку речь шла о цивилизованном обществе, то вместо того, чтобы попросту уничтожить квартеронов, им было предложено поселиться в резервациях. Однако некоторая часть этих упрямых созданий предпочитала свободу и упорно ускользала от закона, находя пристанища в таких гиблых местах, как руины Моста.

Квартероны не получали пайка. Не имели никаких прав. Их жизнь не стоила гроша. Тем не менее, они ухитрялись существовать в своих темных норах под Мостом. Там не было электричества и отопления. В морозы квартероны дрались за место возле вонючего костра из всевозможного хлама. Чтобы не замерзнуть во сне, они сбивались в кучу, прикрывшись, чем попало.

Наименее удачливые из них продавали себя. Несмотря на всеобщую брезгливость, покупатели находились. Добропорядочный гражданин, возвращаясь с работы, вдруг замечал в разбитом окне нежную и гибкую руку. Не успеет он чертыхнуться, как это существо уже сидит на перилах у него над головой, болтая босыми ногами. Длинные прекрасные волосы льются по плечам. Такое оно маленькое и легкое: кажется, спрыгнет – и удержишь на ладони.

Но вблизи, при ярком свете колдовство рассеивалось. Квартероны были грязными. И если, не поддавшись искушению, честный гражданин шарахался на более освещенную улицу, чудесное видение хрипело ему вслед прокуренным и пропитым голосом такие слова, от которых тот невольно прибавлял шагу.

Курили квартероны невообразимую гадость, пили все, что способно согреть без еды и теплой одежды. Не брезговали и куда более изощренными способами добиться того, чтобы их жизнь под Мостом казалась забавной шуткой. Никто из квартеронов не доживал до тридцати, а если бы они не пичкали себя всевозможнейшей дрянью, то жили бы еще меньше.

Настаджо, чье равнодушие к окружающим служило неисчерпаемой темой для подпольных острот, питал к квартеронам совершенно несвойственное ему чувство: горячую ненависть. Возможно потому, что они были полной противоположностью самому Настаджо, всему его образу жизни.

К тому же квартероны, когда случалось Настаджо проходить мимо руин Моста, откровенно и настойчиво предлагали ему то, в чем он совсем не нуждался. Оскорбляясь его полным безразличием, они дружно осыпали Насту ругательствами и шутками, которые были еще грязнее брани.

Настаджо передернуло при воспоминании о квартеронах, однако сейчас он надеялся, что их – в буквальном смысле – сдуло с башни ветром. Если бы он мог знать, что идет навстречу самым невероятным событиям, и что сегодня – последняя для него спокойная ночь на многие месяцы вперед!

Этла выбрался из-под кучи использованных пакетов, лязгая зубами от холода. Как он сюда попал – этого он не мог вспомнить. Сколько раз он давал себе слово не глотать таблеток. Но их ему вечно подсовывали, зная, что после с ним ради потехи можно делать все, что угодно: хоть раздевай до гола на морозе. Что, собственно, и сделали на этот раз. Его колотило так, что голова дергалась. Этла разгреб пакеты трясущимися руками, нашел тот, что побольше, и стал натягивать на себя.

- П-платье л-люкс,- пробормотал он сквозь зубы.

Квартероны отличались смешливостью. Они слишком плохо жили, чтобы быть пессимистами.

И тут он услышал шаги, уверенный стук тяжелой добротной обуви. Этла мигом свесил голову вниз и прохрипел:

- Дай сигарету!

Настаджо вздрогнул и зашагал быстрее. Настроение у него упало: он очень не любил, когда ошибался в расчетах. Чтобы оказаться с ним на одном уровне, Этле надо было добежать до конца площадки и проскочить два пролета лестницы. Но за сигарету он был сейчас готов и на большее. Этла дунул по ступенькам со всей скоростью, на которую способен квартерон из-под Моста.

Не слыша ни шагов, ни воплей, Наста перевел дух, решив, что «эта мерзость» отстала. То, что квартерон босиком, ему и в голову не пришло. И когда чуть не у плеча раздалось сиплое: «Ну, дай сигарету, чистенький!» - Наста ощутил прилив бешенства.

Он круто развернулся, остановившись. И сам поразился эффекту от произведенного им маневра. Этла, который был раза в четыре легче его, не мог остановиться так быстро. Он врезался в Настаджо и тут же отлетел назад, шваркнувшись о каменный парапет и одновременно цепляясь руками за первый попавшийся выступ. Хватательный рефлекс у квартеронов был развит удивительно.

«Однако!»,- подумал Настаджо.- «Ишь, как его завернуло».

Гнев Настаджо прошел, сменившись чем-то похожим на стыд. За всю жизнь Наста не поднял руку ни на одно живое существо. Невольно он сделал шаг в сторону квартерона, однако тот ловко проскользнул между прутьями ограждения и залег там, твердя:

- Не бей, не бей! Не надо сигареты. Не бей меня больше. Ничего не надо…

Наста поморщился. Из ноздрей у Этлы двумя черными полосками текла кровь: он таки основательно припечаталсяк парапету. В глазах у него был страх побитой собаки. Он лежал тихо, глядя на Настаджо сквозь ограду.

«Вот это покурил», - думал он, внимательно следя за каждым движением Настаджо. – «Знал бы, так бежал в обратную сторону».

Подойдя ближе, Настаджо вынул из кармана платок и протянул Этле через щель. Тот мгновенно сцапал платок и зажал в кулаке.

- Вылезай оттуда, - скомандовал Наста.

Этла медленно вылез и влип спиной в ограду.

- Дай сюда платок!

Этла разжал руку и протянул мятый платок, по себя обозвав Настаджо очень нехорошим словом. Но вместо того, чтобы сунуть платок обратно в карман, Наста сел на корточки и начал вытирать кровь у Этлы на лице. Этла сначала пугливо, а потом с надеждой взглянул на него и вдруг быстро проговорил:

- Я дешевый. А если поесть дашь, денег не надо.

Настаджо сжал зубы, чувствуя, как вновь закипает ярость.

Этла, удивительно быстро уловив перемену в его настроении, сразу отодвинулся и стал осторожно пятиться, припадая на одну ногу. Это остудило гнев Настаджо.

- Болит нога? – спросил он, хотя и так было понятно, что болит.

– Откуда ты свалился на мою голову? – задал он еще один бесполезныйвопрос.

Ясно, что с Моста, откуда еще.

Он досадливо сморщился, будто болело у него. И тут только до него дошло то, что долго отказывалось воспринять сознание: на этом существе не было ничего, если не считать драного пакета, в то время как самого Настаджо в теплой куртке и толстых башмаках пробирал холод.

- Иди сюда! – сказал он.- Иди, не трону. Очень нужно бить тебя…

Настаджо расстегнул куртку и поднял Этлу на руки. Что-то перевернулось в этот момент у него внутри: квартерон весил немногим больше своего пакета.

Этла притих под курткой и посапывал, боясь шевельнуться.

- Там где-то бутерброд остался,- буркнул Настаджо на ходу,- если найдешь – лопай.

Тонкие холодные пальцы заскребли его по груди. Этла давно унюхал, в каком кармане хлеб с мясом. Послышалось торопливое чавканье.

- Тебе дать? – с набитым ртом осведомились из-под куртки.

- Спасибо, сам жуй. Да ты хоть разверни его сначала! Прямо с оберткой ешь, что ли? - фыркнул Настаджо.

Проглотив бутерброд, Этла опять затих и стал как будто немного тяжелее.«Заснул, наверное», - решил Настаджо.

Возле дома он поставил Этлу на ноги.

- Уже уходить? – сонно спросил тот.

- Нет, как раз пришли, - буркнул Наста.

Этла протер глаза и стал осматриваться.

- Заходи, - велел Настаджо.

Этла осторожно переступил порог и вытянул шею, заглядывая в комнату. Там никого не было.

- Красиво! - На всякий случай сказал он.

- Ди-восемь, открой краны и набери ванну, - произнес Настаджо, вешая куртку и бросая в угол ботинки.

Этла быстро завертел головой, но никто не вышел. Из ванной донесся шум: машина выполняла задание.

- Я сейчас засну. Здесь тепло, - сообщил Этла, внезапно соскальзывая на пол.

- Ты чего? – растерялся Настаджо, наклоняясь над ним, - может, тебе воды принести?

Настаджо принес ему большую чашку воды. Глядя, как квартерон торопливо глотает, держа ее обеими руками, он вдруг подумал с возмущением: «Да что ж такое? Это ведь не крыса, не таракан. Как можно доводить разумное существо до такой жизни?».

При этом Наста совсем забыл, как два дня назад с одобрением читал «Проект радикальной очистки района, прилегающего к стратегически важному объекту, от популяции квартеронов».

Он отнес Этлу вместе с чашкой на кухню, разорвал на нем пакет и брезгливо сунул в мусор, подлежащий полному уничтожению.

Глава третья

Ему доводилось купать малышей, когда он был подростком. Воспитанникам старших групп хватало поручений, недаром их называли «пестунами».Карапузы обычно визжали, с восторгом колотя по воде всеми четырьмя. Этла вел себя тихо. И не только потому, что был старше (Наста еще не задумывался, сколько ему лет). Процедура мытья ошеломила квартерона. Глаза у него стали круглыми и перекатывались с одного непонятного предмета на другой.

Самым трудным оказалось расчесать ему волосы. Настаджо сломал две расчески и, потеряв терпение, взялся за ножницы, вырезав несколько безнадежных колтунов. По временам он бормотал нечто утешающее, представляя, как Этле должно быть больно. Однако тот молчал, не шевелясь. В конце концов, Наста решил, что для квартерона главное – это чтобы было тепло, тогда даже если стучать ему по голове, только в определенном ритме – Этла будет не против.

Управившись, наконец, с мытьем и завернув найденыша в полотенце, Настаджо убедился, что тот давно уже крепко спит. Наста натянул на него верх от своей теплой пижамы, которая пришлась Этле ниже колен, укрыл его одеялом и пошел купаться сам в уже почищенную Ди-8 ванную…

Был пятый час утра. Настаджо устал, как собака, но сон не шел. Наста вытянулся в кресле и задумался, глядя на лицо Этлы при свете ночника. Его забавляло то, что впервые в жизни в его кровати устроилось чужое существо, да еще такое странное.

Настаджо, как видно, первому выпала честь отмыть квартерона из-под Моста. Волос у Этлы, несмотря на проведенные Настаджо военные действия, оказалось даже слишком много. А глаза – большие, черные. Наста всегда считал, что квартероны чем-то мажут их. Но нет, сколько Наста не тер ему мылом лицо, темная кайма вокруг глаз не исчезла, и ресницы у Этлы так и остались длинными, бархатными.

Этла спал как мертвый. Так умеют только дети. Он и был еще ребенок. Наста прикинул, сколько ему может быть лет. Как будто тринадцать-четырнадцать. Настаджо с удивлением подумал, что если бы он жил, как все нормальные люди, то сейчас у него вполне мог быть сын такого возраста. Но если квартероны в тридцать обычно умирают, то Этла давно считался у них взрослым.

Когда он засыпал, уже начинало светать. Открыв глаза около полудня, Настаджо увидел, что квартерон по-прежнему сладко посапывает. Настаджо оделся, растолкал его завтракать и, уходя на работу, уже возле самой двери вспомнил:

- Да! Не ходить же тебе весь день в пижаме. Вот карточка, посмотри, что захочешь – то и купи. И кота покорми.

Этла послушно взял кусочек пластика, спросив в который раз:

- Ты уходишь? А я здесь останусь?

Наста с досадой отмахнулся – ему надоело отвечать на один и тот же вопрос, и хлопнул дверью.

- Эй! – Завопил квартерон, тут же распахнув ее снова.

Он помахал зажатой в пальцах карточкой.

- А что мне делать с этой штучкой?

Настаджо несколько секунд с изумлением смотрел на него, потом повернулся и зашагал дальше, бросив через плечо:

- Спроси Ди-8!

В сумерках, подходя к дому, Настаджо вдруг насторожился. По привычке он очень чутко улавливал все технические шумы.

- Что он там делает? – Озадаченно пробормотал Наста, открывая дверь.

И замер на пороге. Картина была достойна того, чтобы на нее посмотрели. Все, что могло включаться, было включено, и дом от крыши до подвала хлопал, жужжал, щелкал и мигал. Сам Этла мирно спал под эту колыбельную, растянувшись на полу. Он вылизал бутылку клубничного сиропа на спирту, судя по этикетке предназначавшегося для ароматизации пышек.

На квартероне был самый нелепый вечерний наряд, какой только нашелся в каталоге. Все в комнате было раскидано и вымазано каким-то джемом, полито шоколадным соусом, а несколько кусков торта красовалось на полу. Интерьер удачно дополняли бесчисленные разноцветные обертки от конфет. Объевшийся рыжий кот лениво теребил на столе остатки целого окорока.

Выйдя из ступора, Наста приказал Ди-8 все выключить и убрать. Он поднял Этлу с пола и убедился, что тот сам весь липкий. Преодолевая отвращение, Настаджо доставил его в ванную и прямо одетым сунул под душ. Этла тут же стал отфыркиваться и отплевываться, а Наста ушел на кухню, оставив воду открытой. Из комнаты доносилось завывание: Ди-8 боролся за честь своего звания хранителя домашнего очага.

Настаджо редко кому удавалось вывести из себя, но у Этлы, как видно, был к этому особый дар. Квартерон тихо появился на пороге кухни. Платья на нем уже не было, он замотался в полотенце. С волос капала вода. Он виновато шмыгал носом и поджимал больную ногу.

- Весело было? – спросил Наста.

- Еще как. Жаль, что ты опоздал.

Больше всего на свете Этла не любил ожидания, когда его начнут бить, и часто сам ускорял начало. Однако вместо того, чтобы отвесить ему хорошую оплеуху, Настаджо внимательно посмотрел на него и отвернулся. Наступила мучительная пауза. Внезапно Этла вскочил и, уперев кулаки в бока, обрушился на Насту с вдохновенной речью:

- Слушай! Я, между прочим, не такое уж и… ладно, не важно. Я, между прочим, сам не ворую никогда…Почти. Жратву только. И, хоть тресни, ну обязательно попадусь,- доверительно пожаловался он, но понял, что забрел совсем не туда, и начал с другого конца:

- У меня, между прочим, тоже имеется эта… как ее?... Совесть, вот! Так что я тебе деньги за весь этот разгардаж верну. Да. Ты не сомневайся. За раз, конечно, не потяну, а частями. Ты мне адрес дай, куда деньги слать. Думаешь, вру, да?

- Заткнись, - тихо попросил Наста.

Этла перевел дух и, став перед ним на колени, заглянул в лицо.

- Настаджо, а Настаджо, - заискивающе протянул он. – Ты же видишь, я – квартерон вонючий, нечесаный… то есть дремучий, неотесанный… Ты скажи мне попроще, чего ты от меня хочешь. Чтоб я понял. Я это быстренько сделаю – чтоб мне на Мосту разбиться, сделаю! – и сразу отчалю. Будто меня и не было. Что сделать-то, а? Чего ты хочешь?

- Ничего не хочу, дурак. Жить тебе где-то надо?

- Ты считаешь? – Ляпнул Этла прежде, чем успел захлопнуть рот.

И замолчал.

- Что затих? – полюбопытствовал Наста.

- Вспоминаю, сколько раз меня лупили за мой язык.

- И сколько?

- Если не сбился со счета, сто восемьдесят два раза. Само собой, пропуская отдельные зуботычины.

- Помогло?

- Сам видишь!

- Да уж вижу теперь, что ты за птица.

Этла дипломатично промолчал.

- Ты зачем сироп для пышек слопал? – спросил Настаджо.- Живот болеть будет.

Квартерон скривил губы в ухмылке.

- Сироп – это что! Вот я однажды контрабандный лосьон для ращения усов хватанул. То было да – ощущеньище! Редкостное, доложу тебе.

- И где ты таких слов нахватался?

- Да везде понемножку. Эх, жалко, мой пакет – тю-тю. В чем я на Мост пойду? Эту тряпку нарядную я выбросил. Она тебе не понравилась, я понял.

- На Мост ты не пойдешь,- в раздумье сказал Наста.

- Не пойду? А куда пойду?

- Никуда.- Настаджо устало вздохнул.- Дай посидеть спокойно. Заткнись хоть на минуту.

Этла попятился и бесшумно закрыл за собою дверь. Минут через пятнадцать Настаджо – просто так, из любопытства – пошел посмотреть, что он делает. В комнате Этлы не было. В ванной тоже. «Ну, и где он?», - подумал Наста, сам себе удивляясь. Еще ни одни человек не вызывал у него такой гаммы чувств.

Этлу он обнаружил в коридоре. Тот сидел, скорчившись на полочке для обуви, и кутался в мокрое полотенце. Наста сгреб его в охапку и отнес в комнату, где Ди-восемь заканчивал оттирать от крема покрытие. Уложив Этлу под одеяло, Настаджо неожиданно успокоился. Этла, укрытый до подбородка, смотрел на него своими мохнатыми черными глазами. Вдруг он быстро сел и обнял Насту за шею. Настаджо опомниться не успел, как Этла уже рыдал, повторяя:

- Прости, прости меня! Ты такой добрый, такой хороший… А я! Думаешь, я не понимаю? Я все понимаю! И столько денег истратил!

- Да черт с ними, с деньгами, я их не считаю никогда, - искренне сказал Наста.- Ты главное не пей больше никакой дряни. Заболеешь ведь.

- Чтоб я разбился! – Проникновенно ответил Этла.

Настаджо вдруг вспомнилось, как он цеплялся за ограждение на Мосту, и ему стало не по себе. Ночью Этла то и дело вздрагивал, бормотал что-то – видно, во сне все еще уговаривал простить его.

- Угомонишься ты, поросенок, или нет? – Тихо ругался Настаджо, ворочаясь на своем кресле.

Пару раз он вставал, подходил к Этле и гладил его по волосам – тот успокаивался. Но лишь только Настаджо начинал засыпать, как бормотание и возня возобновлялись. В конце концов, Наста лег рядом с ним, обняв одной рукой. Этла сразу затих, прижавшись к нему. Квартероны всегда спали кучей, согревая друг друга, иначе под Мостом можно было замерзнуть насмерть, и Этле с непривычки казалось зябко одному даже под теплым одеялом. Добившись своего, он заснул со спокойной душой, чего Настаджо так и не удалось – мешал подсознательный страх придавить ненароком этот маленький костлявый комочек. А уйти Наста тоже боялся: опять начнет хныкать.«Ладно, спи уж», - думал Настаджо, слушая его тихое посапывание.

С этого момента жизнь Настаджо, цельная и понятная, распалась на две грани, и стала зависеть не только от его собственной воли. Наста считал это самым удивительным из того, что могло с ним приключиться. И даже не подозревал, как сильно ошибается – самое удивительное было еще впереди.

Вечером следующего дня Настаджо не без волнения подходил к своему дому. Открыв дверь, он снова замер на пороге. Это было не его жилище. Дом в понимании Настаджо

был просто местом, где можно поесть и выспаться – и не более того. Ему и в голову не приходило добавить что-то к стандартной обстановке. Зато Этла не пожалел на это фантазии. Наста оглядел зеленые шторы, закрывшие голое окно, большой уютный абажур вместо сиротливо свисавшей с потолка лампочки и перевел глаза на самого Этлу: тот был в чем-то по домашнему скромном и пушистых тапочках.

- А? Не нравится? – осторожно спросил квартерон.

- Да что ты, - сказал Наста, обретая дар речи.- Просто я растерялся. С тобой не соскучишься.

И это была чистая правда. Квартероны владели тонким искусством перевоплощения,они были способны подделаться под кого угодно. Возможно, Этла первым из квартеронов делал это с благими намерениями. Ему ужасно нравилось изображать из себя «чистенького». Он бросил курить, потому что Настаджо не переносил дыма, и выпивал тайком не больше полстакана в день чего-нибудь не слишком дрянного. «Для поднятия настроения», как он выражался.

С рыжим котом квартерон подружился сразу. Их обоих можно было колбасой не кормить – дай только устроить на ковре потешную возню или погонять друг за другом по комнатам. К тому же Этла, как и кот, больше всего любил кухню, и постоянно что-нибудь жевал или стряпал, оставаясь при этомвсе таким же худым. Квартерон прилагал героические усилия для того, чтобы Настаджо нравилось то, что он готовил – утверждая, что стряпня вручную всегда вкуснее, чем приготовленная машиной.

По дороге домой Настаджо невольно прибавлял шагу, и только разглядев зеленый свет своего окна, подходил к порогу спокойно. Как не странно, он теперь засыпал быстрее, если рядом, по давней привычке сжавшись в комок, посапывал Этла. Сбоку к нему приваливался кот, так что получалась не кровать, а общежитие.

Квартероны умели улавливать мысли друг друга. Внутренний голос Настаджо был не таким ясным, но Этла очень старался, и через несколько недель уже наловчился различать ключевые «слова», по которым угадывал, что Настаджо хочет, а чего нет. Сам Настаджо, конечно же, об этом не догадывался.

Он не знал и еще кое-что. В маленьком городке под куполом ни одно, даже самое мелкое происшествие не оставалось незамеченным. Скуку здесь разгоняли в основном сплетнями.

Еще бы Этла безвылазно сидел дома, а так его заприметили соседи – и о появлении квартерона в доме Настаджо скоро узнали все, кому не лень.

В конце концов, на какой-то официальной пьянке, которые Наста переносил со скрежетом зубовным, но считал невежливым отказываться, комендант городка подсел к нему запанибрата и, похлопывая по плечу, промурлыкал:

- Кстати, я давно собирался дать вам один совет. Извините за нескромность…- тут комендант хрюкнул, что означало у него добродушный смешок.- Если вам нравятся квартероны…Н-да, бывает, знаете ли – у каждого свой вкус. Говорят, в этом есть особая… н-да, пикантность. Но я вас прошу – по-дружески: вы у нас человек новый… видимо, вы не в курсе: у нас не принято держать их дома.

Настаджо встал, посмотрел на коменданта сверху вниз и вышел. Бог знает почему, молчание Насты всегда действовало сильнее, чем слова. Больше добрых советов ему никто не давал. И так сильно было его подсознательное желание очистить память от этого мерзостного эпизода, что он действительно забыл.

Глава четвертая

Разработка двигателя для вентиляционной системы, которой он занимался, шла к концу, и у Настаджо не оставалось времени думать ни о чем другом. Он все чаще оставался ночевать в туннеле, только звонил Этле и подбадривал его (а заодно и себя):

- Ничего, Этька, держись – вот сделаем дело – махнем отдыхать!

И Этла держался, как мог.

Однажды у Настаджо неожиданно получились свободными два с половиной часа, и он рванул домой, думая о том, как обрадуется Этла. Он соскучился по своему сынишке, как давно уже про себя называл Этлу. Тот и вправду обрадовался. Только не успел спрятать свою бутылку.

- Ты же мне обещал, - только и сказал Наста, чувствуя, как улетучивается хорошее настроение.

- Это не дрянь, - пробормотал квартерон. – Да не расстраивайся, не надо… Теперь уже все равно – я ведь ухожу.

- Куда уходишь? – растерялся Наста.

- Обратно на Мост…

- На Мост ты не пойдешь! – Настаджо хватил кулаком по столу так, что подпрыгнула злосчастная бутылка. Он удивленно посмотрел на нее и повторил уже тише:

- На Мост ты никогда больше не пойдешь. Если я тебе так уж надоел, лучше я уйду. Через неделю вообще уеду отсюда. До этого все равно здесь не появлюсь, работы по горло. На, возьми карточку, деньги у тебя будут. Забудь про Мост, понял?

- Через неделю? – переспросил Этла, странно поглядев на него. – Это хорошо, через неделю. А раньше нельзя?

- Раньше нельзя, - Настаджо стиснул зубы.

- Ну… ладно. Только ты сюда больше не приходи.

- Да уж не беспокойся!

Это было уже слишком, и Наста наконец осознал, что несет полную чушь.

- Что случилось? – спросил он, садясь на корточки перед Этлой и поворачивая его к себе лицом.

- Ничего не случилось. А что я сказал? – испугался Этла, изо всех сил старавшийся не глядеть ему в глаза. – Ты меня не слушай, я пьяный. Ты уезжай скорей, пожалуйста!

- Да что с тобой творится?!

Этла отчаянно замотал головой и закрылся руками, будто стараясь защититься. Слезы, которые он глотал из последних сил, все же перелились через край, мгновенно залили ему лицо и закапали с подбородка.

- Ничего не случилось, ничего, - твердил он. Даже если бы его на куски резали, он бы не сказал Настаджо правду.«Ему нельзя про это. Он чистый», - твердил про себя квартерон, впервые употребляя это слово не как презрительную кличку.

- Ты что, обиделся на меня, что я на работе застрял? – спросил Наста, обнимая его. – Тебе здесь одному скучно, да?

Этла затряс головой, готовый согласиться на все, что угодно – кроме правды.

- Вот еще горе! – вздохнул Наста, чувствуя, как с души его свалился тяжелый камень. – Ну, нашел, на что обижаться.Ты что, не мог нормально сказать? Хочешь, буду с обеда дома работать? Только ты уж ко мне не приставай, сиди тихо. Идет?

Этла снова замотал головой. Ни на что другое у него не осталось сил – он только крепко сжимал зубы, как будто боялся, что правда вырвется у него помимо его воли.

То, что предположил Настаджо, было бледным пятном по сравнению с действительностью. Последние пять дней Этла жил, как в осаде. Убедившись, что Настаджо не бывает дома, вонючего квартерона решили вытравить, как крысу. Первыми начали ближайшие соседи, оскорбленные тем, что оказались в непосредственной близости от «такой мерзости». Едва темнело, через ограду к Этле летела всяческая всячина, исполнялись скабрезные куплеты, а не обладавшие вокальным талантом просто выкрикивали ругательства.

Положим, так было Этлу не пронять. Когда с улицы доносилась особенно забористая брань, квартерон открывал форточку и показывал этим любителям, что такое профессиональная ругань. А также отправлял назад непрошенные «посылки» - зачастую с большой меткостью. Ни одному человеку еще не удавалось заткнуть квартерона за пояс по этой части.

Тогда за Этлу взялись покруче. Ему предлагали выйти на улицу и описывали в деталях, что с ним в этом случае сделают. А также что сделают, если он не выйдет. В воздухе замелькали предметы потяжелее. После того как кто-то удачно высадил камнем окно,сработала автоматика, и над домом опустился персональный защитный купол. Этла возблагодарил судьбу, так как даже не догадывался о его существовании, а безошибочное чутье подсказывало ему, что этап словесных состязаний подходит к концу и следующим номером в программе пойдет мордобой.

Днем улица принималаобычный вид, аккуратные домики стояли тихие, а их обитатели отбывали на работу с постными лицами. Не сговариваясь, никто из них даже не намекал о вечерней потехе…

А Этла отсыпался днем, и говорил с Настой с обычным веселым видом, ни единым намеком не выдавая того, что происходит. Когда он видел Настаджо – пусть даже не живьем, а по связи, ему и вправду казалось, что все ерунда – и не такое бывало. «Чистенькие» развлекаются, но когда-нибудь им должно это надоесть.

Но им не надоедало, а наоборот, разгоралось, как мусорная куча, в которую угодил непогашенный окурок. В конце концов Этла понял, что дело дрянь – скоро возьмутся и за Настаджо. Вот тут ему стало по-настоящему страшно. И он решил капитулировать, то есть сбежать обратно на Мост. Он бы так и сделал, не вернись Наста неожиданно домой…

С этого дня Настаджо перестроил график работ так, чтобы ходовые испытания проводились в первую половину дня. Поняв, что он дома, все шутники попрятались, как тараканы при свете. Этла успокоился. Пока Настаджо рядом, ему сам черт был не брат. Он засыпал под тихое гудение компьютера, обняв рыжего кота.

Иногда, просыпаясь среди ночи, квартерон видел ссутулившуюся спину Насты, его коротко стриженую голову, освещенную, будто ореолом, слабым мерцанием экрана, и слышал все тот же тихий гул.

- Спи, Этька, я скоро лягу, - рассеянно говорил Настаджо.

Он работал, как бешеный, задавая себе, а значит – всему коллективу, который начинал всерьез ненавидеть его, невероятный темп. Это было в характере Насты – чем больше он уставал, тем быстрее работал. Будто боялся, что не успеет. Впрочем, для облученных такая перспектива была вполне реальной, и Настаджо это чувствовал тем острее, чем меньше у него оставалось сил.

Но его всегда подбадривала надежда на то, что еще немного - и он отдохнет, отоспится, отдышится – и снова придет в норму. А теперь, когда у него появился сын, и ему было, для кого жить, он желал этого с удвоенной силой и спешил вдвойне.

Начальство одобряло его стремление как можно скорее закончить установку и наладку оборудования. Туннель получил категорию особо важного стратегического объекта. Зацикленный на своей системе подачи воздуха, Настаджо в упор не замечал, что вокругпроисходит нечто необычное. Охранение у въезда в туннель было значительно усилено, пропуска проверялись тщательно. Ночью по туннелю шли и шли колонны военной техники. Назад, тоже по ночам, проезжали закрытые фуры с непонятным грузом.

По городку поползли слухи, что из туннеля вывозят убитых и раненых военнослужащих. Зубной техник уверял, что в госпитале сам видел одного контуженного, который сидел на койке и, раскачиваясь из стороны в сторону, повторял только одну фразу: «Эти глаза! Эти глаза!» - с выражением застывшего ужаса на лице.

Людская молва уже с уверенностью толковала о том, что идет военный конфликт. С кем? Конечно же, со страной, находившейся по ту сторону пролива! Но никаких официальных сведений в средствах массовой информации не появлялось. Правительство ни словом не упоминало о событиях, связанных с туннелем. И как-то само собой это перестало быть сенсацией.

Какое-то время из тоннеля еще вывозили эшелонами остатки потрепанного контингента. Отдельно взятые семьи получили извещение о гибели сына (или отца) при исполнении воинского долга. В больницах и госпиталях прибавилось пациентов. Ночные перегоны в тоннеле прекратились…

Это случилось за день до намеченного Настаджо срока окончания работ. Этла думал только о том, как получше отпраздновать начало отпуска. Конечно, это была глупость с его стороны. Но выдалось солнечное, счастливое утро. И он решил быстренько смотаться на рынок и накупить там всяких вкусностей, которых в пайке не предусматривалось.

«Если срезать путь, это же всего минут сорок», - заранее оправдывался он.«А днем они меня не тронут. Побоятся».

Туда он слетал действительно быстро – почти всю дорогу бежал. А назад пришлось идти медленнее, потому что сумка была тяжелая. Когда он услышал шум шагов и голоса, то сразу понял, что это за ним.

Он осмотрелся и запрятал сумку в укромный закоулок, и только после этого пустился бежать изо всех сил. Конечно, они его поймали. Этла знал заранее, что поймают. Вообще, все случилось именно так, как он себе представлял. Он не закричал и не зажмурил глаза. Он видел несколько раз, как других квартеронов забивали насмерть – это было просто частью их судьбы, от которой не уйти.

Били его долго, вымещая скопившуюся злобу. Когда надоедало, по очереди развлекались. И снова били. Их злило, что он молчал и не отбивался. Это было не по сценарию. И они старались заставить его закричать. Он захлебывался кровью, но молчал.

Сильнее, чем боль, его жгла мысль, что Настаджо станет его искать. «Подожди еще немного, не приходи», - мысленно упрашивал он.

Затем стало легче: он начал терять сознание. А потом они устали. Они стояли над ним, и Этла слышал их тяжелое дыхание. Кто-то помочился ему на лицо. Они переговаривались, как после работы. Один отпустил сальную шуточку.

«Надо убрать», - сказал другой.

Этлу затолкали в багажник и не поленились доехать до бетонного основания Моста. Тело поволокли от дороги к обрыву и, подтолкнув ногами, перекатили за край. Зашуршали, посыпались камни. «Готово», - сказал самый бойкий и сплюнул вниз.

Настаджо долго е мог поверить, что Этлы нет. Он кружил по дому, в который раз заглядывая во все двери, пока не осознал, что это глупо. Тогда он стал ходить по комнате из угла в угол, не в силах собраться с мыслями. Он все время ждал, что Этькавбежит и, как обычно, первым делом полезет ему в карман куртки за шоколадкой. Наст потрогал ее сквозь карман, и взмолился: «Скорее бы пришел, а то так и рехнуться можно». Потом он все же заставил себя начать думать. Спросил у Ди-восемь, когда ушел Этла, и получил точное время.Этла ушел три часа назад.

Позже Настаждо так и не удалось точно восстановить, что он делал сначала, а что потом. К тому же тех эпизодов, которыеон помнил, было явно мало, чтобы заполнить все время до вечера. А нашел он Этлу в сумерках, когда уже начинали расплываться очертания предметов. Тут у него не было никаких сомнений. Каждая мелочь этого момента отпечаталась у него в сердце отчетливо и резко, как след от ожога.

Он понимал, что квартерону некуда больше идти, как только под Мост, и круг за кругом проходил этот путь – от дома и до башни Моста, пробираясь то по одним, то по другим закоулкам, с надеждой – не мелькнет ли где знакомая тень.

Тот, кто сказал «Готово» посмотрев вниз с обрыва, ошибся: только камни покатились до самого дна. Море годами било здесь в искусственный берег, и тот просел, распался глубокими трещинами и осыпями. Даже квартероны в трезвом уме и твердой памяти не подходили к этому зыбкому краю.

Так как Этлу столкнули ногами, побрезговав поднять и как следует раскачать, то он и не упал. Он соскользнул и скатился под небольшой уступ. Взрослый человек там бы не поместился, но Этла был маленький и легкий как лист, и как всякий квартерон, даже в полубессознательном состоянии сохранял способность удержаться от падения – пока в нем есть хоть капля жизни.

Сверху его не было видно, что сначала спасло Этлу, а потом едва не погубило – Наста его тоже не заметил. Он не мог догадаться, что его сын, внизу. Быстро темнело, очертания камней вдоль кручи сливались в одну неровную линию, за которой была серая пустота.

Как же Настаджо испугался, когда услышал тихий стон! Прямо волосы шевельнулись. Ему показалось, что Этла зовет его уже с другой стороны. Но для него это было все равно. Он полез вниз, совершенно не задумываясь о том, что запросто может свернуть себе шею, почва под его тяжестью поползла, и Наста поехал вместе с этим валом, все набирающим скорость – и увидел своего сынишку.

Чтобы остановиться, Наста вцепился в землю ногтями, проехался по острым камням всем телом и, весь разодранный, в крови добрался до него. Как он поднял его наверх, трудно объяснить. Этла его не слышал – но он все равно с ним разговаривал. Он все время говорил ему что-то успокаивающее, совсем тихо и ласково. Но как бы бережно он не обращался с сыном, это причиняло ему сильную боль.

- Не смотри на меня,- сказал квартерон.

Язык у него распух от осколков зубов, и Наста ничего не разобрал.

- Что? - переспросил он, замерев на секунду.

Но Этла не повторил. Он уже снова закрыл глаза.

Настаджо привез его домой. Вывернул аптечку, трясущимися руками вытащил бинты и вату, бутылку медицинского спирта, но понял, что это бесполезно – тело квартерона было одной сплошной раной.

Этла отогрелся, и ему как будто стало легче. Он даже погладил кота, пошевелив пальцами в рыжей шерсти. Кот радостно поддел его руку и замурлыкал.

Квартерон понимал, что умирает, но не хотел, чтобы Настаджо об этом знал.

Сознание Настаджо казалось ясным до холодного. Только спустя несколько месяцев он смог проанализировать свои действия и убедился, что было как раз наоборот. Вызывать медпомощь казалось ему пустой тратой времени. Квартерона не положили бы в палату с «нормальными» людьми и не стали бы лечить, разве что прийти с пистолетом и взять в заложники весь персонал больницы.

Наста был убежден, что помочь Этле смогут только те, кто выцарапал его самого из смерти после аварии. Он не видел другого выхода, как ехать через туннель в другую страну, где считают людьми всех – а не только избранных.

Настаджо очень торопился. Он хотел согнать кота с кровати, чтобы взять сына на руки. Но Этла захныкал, как маленький, и Настаджо не стал прогонять зверя. Он так и сгреб их обоих в охапку и понес к машине.

Он ехал привычной дорогой, по которой ездил каждый день. Вот показались останки Моста, над кровавым оврагом, где разбилось его сердце. На въезде в туннель он предъявил пропуск хорошо знавшей его охране. Никто и не подумал проверить, не лежит ли кто-нибудь на заднем сиденье. Затем он рванул вперед на предельной для потрепанной машины скорости.

Настаджо, наивная душа, всегда верил чертежам. Он понятия не имел, что под проливом находится два туннеля. Один был всего лишь мощным техническим сооружением, а другой…

Другой открывал путь в истинный мир. Но он так и не узнал бы этого, если бы…

Глава пятая

… если бы Аток и Дарэ были дисциплинированными бойцами. Но они таковыми не были.Проявляя возмутительное самоуправство, Дарэ перед самым заходом Солнца тайком открывал пакарину (которая тут же закрывалась сама), и вместе с братом проникал на охраняемую противником территорию туннеля. К большой досаде вестников, закрывать пакарины Дарэ так и не научился, поэтому приходилось идти на подобные ухищрения. Они снимали часовых, устраивали подрывы железнодорожного полотна в туннеле и вообще старались навредить врагу, чем могли. Аток был не в восторге от этой деятельности, но знал, что без него Дарэ будет ходить туда один. В мире иллюзий зеркало Ипальнемоа не могло помочь ему – там это был просто отполированный обсидиановый диск, и ничего больше.

К счастью, покровители вестников сопровождали их всюду – на любом витке великой раковины вселенной. Мир иллюзий убивает их магию, но он не способен прервать таинственную связь душ. Звездный Лис всегда был с Атоком, приходя к нему во время снов и молитв. Но между Дарэ и Белым Журавлем по-прежнему стояла стена, потому что он так и не поднялся на свою гору.

- Вечно кидаешься защищать мир в одиночку, будто у тебя одного есть сердце! – ворчал Аток. - Что ты рвешь свою душу на куски? Все равно на всех не хватит. А потом мне же приходится вытаскивать тебя. Как будто у Инры мало забот, чтобы опять тебя лечить!

Дарэ далеко не был профессионалом в диверсионной работе, зато горячая ярость по отношению к цули подкатывала ему под самое горло. Дрался он без всякой системы, руководствуясь одной дикой злобой. Что у него лучше всего получалось, так это сбить противника с толку. Беда только, что он так же часто сбивал с толку брата.

Когда они оказывались в абсолютно безвыходном положении, появлялась странная тень с птичьим клювом; следовал выпад меча Тэнгу – и братья получали несколько секунд для отхода.

Движения Тэнгу молниеносны, поэтому его не замечали ни те, кому меч «небесной лисицы» нес смерть, ни те, кому он продлевал жизнь. Дарэ успевал открыть свою дверь, после чего братья оказывались на поляне, где стоял шалаш Инры.

Когда-то Дарэ казалось, что если он сможет вернуть врагам свою боль, то она уйдет из его сердца. В детстве он мечтал грызть цули зубами, душиь и бить чем попало, представляя, какое это принесет ему облегчение. Но сейчас, когда он реально чувствовал под пальцами чужое дергающееся горло, слышал хруст костей, хрип и всхлипы, когда чужая кровь текла по нему, он ощущал отвращение и горькую, брезгливую жалость. Ему становилось еще тяжелее. Единственное, о чем он метчал после этих вылазок, так это скорее забыть все.

«Кровь врагов не остудит твои раны. Причиняя им боль, ты не излечишь свою», - говорил ему Сауко.

Но мудрость духа дерева пока не мог принять Дарэ. Ему казалось, что если он не будет рвать врагов, как собака, то его собственная душа разорвется.

Но в этот раз они сделать ничего не успели, потому что Настаджо неожиданно въехал в туннель, чем изрядно потрепал им нервы. Братья собирались разобраться с ним, и действительно разобрались, причем очень вовремя.

Как раз в тот момент, когда самое страшное было уже позади, Настаджо накрыла черная волна отчаяния. Он решил, что все кончено: Этлу забрали у него, и он больше не может помочь ему. Время остановилось для Насты. Он продолжал жить в одном нескончаемо длинном дне. В том дне, когда он должен был обязательно спасти сына. На самом деле ему невероятно повезло, ведь как бы он не спешил, ему не успеть довезти Этлу туда, куда он хотел.

Но Наста ничего не понимал. Он отбивался и кричал:

- Не трогайте его. За что? Что он вам сделал?! – и его было очень трудно удержать.

Никто не хотел причинять ему боль, а он рвался изо всех сил. Как ни жалко было, пришлось его связывать. Какие-то странные образы возникали перед ним, точно в бреду: воины древности, в расшитых бисером кожаных доспехах, с вплетенными в волосы орлиными перьями; некоторые из них были ростом с пятилетнего ребенка.

Потом появилось совсем уже призрачное создание с глазами, исполненными доброты и мудрой печали. Странное существо наклонилось над ним, и Наста весь погрузился в эти глаза, как в прохладные озера. Это его несколько остудило.

Его с облегчением освободили от пут.

Затем он увидел сразу несколько таких призраков. Бесшумные, точно колеблемые ветром солнечные блики, они, тем не менее, двигались осознанно. Живой свет мерцал и переливался в них, заключенный в оболочку почти прозрачных тел. Духи деревьев окружили Этлу, образовав круг, и начали петь.

Сознание Настаджо наполнилось отрадными видениями. Самые приятные воспоминания вновь ожили перед ним, и самые прекрасные грезы вдруг стали явью. Светлые, оптимистические мысли – совсем иные, чем его собственные – овладели им. В душе царил чудесный покой.

Когда это наваждение кончилось, оказалось, что прошел целый день. Воздух был особенно чистым и вкусным, точно после грозы. Цвета стали ярче, а люди – сильнее. Раны Этлы чудесным образом сомкнулись, кости успели срастись. Он безмятежно спал, будто целый день гулял по лесу, и теперь ему снились хорошие сны.

Все, кто чувствовал в себе силу, пришли помочь сплести круг, чтобы возродить Этлу. Они вместе сплели Песнь Жизни. Когда-то точно также был спасен Дарэ, а теперь он сам отдал часть себя, и был горд тем, что, наконец, смог вернуть этот долг великой Силе Жизни.

Ведь лишь тот обладает силой, кто по велению сердца щедро отдает ее другим.

Наконец Дарэ понял то, чего так долго не мог осознать: сколько бы врагов ты не убил, чужая смерть не вернет потерянного тобой. Только спасая жизнь - возродишься сам; только врачуя раны можно исцелиться, только отдавая - наполняешь свое сердце.

«Вот ты и миновал темный лес», - шепнул ему Сауко.

Настаджо, казалось, проснулся от кошмара и с изумлением, еще не веря глазам, оглядывался вокруг. Все, что казалось ему сном, обернулось действительностью.

Сейчас он наяву видел тех же диковинных людей. Наста решил, что его захватил какой-то полудикий отряд партизан. Как инженер-разработчик он представлял интерес для противника. Несмотря на более чем странный внешний вид, в облике этих людей чувствовалась спокойная сила, а лица явно не были обделены интеллектом. Поэтому двоих подошедших к нему Наста принял за переодетых контрразведчиков, которым доверено вести с ним переговоры.

- Мой сын тут ни причем. Он ничего не знает. Вы же видите, он еще ребенок. Отпустите его, тогда поговорим, -одним духом выпалил Настаджо.

Он решил сражаться за Этлу, а что будет с ним самим, его не так волновало. После всего случившегося он считал себя человеком конченным.

- Мы не контрразведка, - вздохнул Дарэ, которому стало холодно от его мыслей.

- А кто вы?

- Вестники! – ответил Аток, гордо расправляя плечи.

- Кто?!!

Настаджо уставился на человека с рыжими косами и ожерельем из чьих-то зубов на загорелой груди.

- Погоди, Корисонко, он сейчас не поймет, - решил помочь Дарэ.

Вид у него был не такой воинственный, как у его брата, и Наста сразу проникся к нему некоторым доверием. Хотя замшевая безрукавка и набедренная повязка, составлявшие весь гардероб Дарэ, были на взгляд Настаджо не слишком подходящей одеждой для прогулки по лесу.

- Мы партизаны, ты правильно подумал, - продолжал Дарэ. - Но ты за сына не беспокойся. И за себя тоже. Мы хороших людей не убиваем, и, тем более, не мучаем.

Он подумал и добавил:

- Вообще-то, плохих мы тоже не мучаем.

- Мы их убиваем в честном бою, - добавил Аток.

К его удивлению, Настаджо это не обрадовало.

- Мы не воюем ни на одно государство в мире и не работаем ни на одно правительство, - быстро заговорил Дарэ, чтобы не дать брату вставить еще какую-нибудь удачную фразу. – Позже, когда ты отдохнешь и придешь в себя, мы тебе все подробно объясним. Сейчас, прошу, поверь моему слову: ты среди друзей.

- Твои враги – мои враги! – провозгласил Аток торжественно.

Настаджо почувствовал, что голова у него идет кругом.

«Нет, я все-таки сплю», - окончательно решил он. – «А может, я умер вместе с Этлой? Наверное, мы разбились. Я еще никогда так не гнал машину. Мы на том свете, точно».

- Что за мысли? – возмутился Аток. – Конечно, вы живы: и ты, и твой сын.

- Да нет, - заступился Дарэ за Настаджо, - Он ведь правильно сказал насчет света. То есть нашего света.

Наста с ужасом посмотрел на него. Лицо его внезапно стало серым, его шатнуло.

- Ну, хватит, - с тревогой и жалостью сказал Аток. – Ты, Журка, не вестник, а буревестник.У него теперь в голове все смешалось и гудит как буря. Дай ему отдохнуть.

- Ну да, значит, это я плохо говорю, - хмыкнул Дарэ.- А ты зато очень понятно выражаешься: «Журавль, ты – буревестник!», - процитировал он брата.

- Не ссорьтесь, дети! – прогудел Инра.

Настаджо посмотрел на маленького воина, который не доставал ему до пояса, и окончательно решил, что дело плохо.

- Садись, - сказал ему Инра.

Настаджо безропотно опустился на землю. Не послушаться Инру было трудно, к тому же Насту уже ноги не держали.

Ямабуси, как обычно, остался стоять, опершись на свой лук.

- Твой сын скоро выздоровеет, - сказал он.

И такая спокойная уверенность была в его голосе, что Настаджо сразу полегчало.

- Отдыхай, - велел Инра. – Смотри, сынок твой хорошо спит. И ты поспи. Ты не думай, что здесь всегда так шумно. Сейчас все разлетятся – только их и видели. Еще успеешь все обдумать.

- Я не буду спать. Я хочу с ним побыть, - решительно проговорил Настаджо, не отводя глаз от Этлы, который мирно посапывал под одеялом.

- Ну, посиди с ним, - вздохнул маленький воин и ушел.

Настаджо стал осторожно гладить Этлу по волосам. Вид у него был растерянный. Он никак не мог взять в толк, примерещилось ли ему, как он вытаскивал Этлу из-под обрыва, или же это сейчас ему только снится, что Этла целый и невредимый.

Наста и не заметил, что, как обещал Инра, их оставили в покое.

Покой и воля – это первые дары истинного мира каждому, кто вступает в него.

Ночная тишина ласково склонялась над землей. Она опустилась и на сердце Настаджо- словно птица, вернувшаяся в свое гнездо.

«Как же здесь хорошо», - подумал он, глядя, на Этлу, который спокойно дышал во сне. Мохнатые ресницы отдыхали на щеках, губы приоткрыты – будто он заслушался волшебной сказкой, что нашептывал ему вечерний Лес, и забыл ту страшную быль, которая заставила его повзрослеть так рано. Во сне Этла вновь стал ребенком, и это тоже было чудо как хорошо. Как подарок за все их муки, как нежданная награда.

В глубине души у Настаджо до сих пор теплился тихий отсвет той песни, что сплели духи Кэн Хотидэн из звуков жизни. И оставалась в нем, точно эхо, невозможная радость, которую Наста ощущал, пока они пели. Разум его еще отказывался верить, что больше никогда не суждено ему падать за тот кровавый обрыв, где он отыскал Этлу.

Но зароненный духами деревьев мир навсегда поселился в его душе. В самой ее глубине Наста уже знал, что дальше дорога будет идти вверх, только вверх, до самых вершин Сияющих гор. И его разбитое сердце соединилось вновь, охваченное невесомым ласковым колечком– отсветом солнечного Круга Жизни, сотворенного Кэн Хотидэн.

Все темное и тяжелое – позади, все радостное и светлое – впереди…

…Настаджо разбудило протяжное, жалобное «Ма-ау-у!», что на кошачьем языке означает «Ка-ра-у-ул!».

- Рыжий! - позвал Наста спросонья и понял, что он не в квартире, а кот – в беде.

Настаджо кинулся на выручку. Он нашел своего питомца сидящим на дереве. В утреннем свете его золотая шерсть, украшенная полосами цвета гречишного меда, горела ярким пятном. Дерево окружали ямабуси в полном военном облачении. Острия их копий следили за каждым движением кота. Издали все напоминало старинную китайскую гравюру «Охота на тигра в горах Мэйшань».

В истинном мире люди живут рядом с птицами и зверями, прекрасно их понимая. Но у кота были странные для маленьких воинов повадки. Такого зверя они видели впервые.

- Вот только троньте, - с несвойственной ему агрессией прорычал Настаджо.

- Это твой друг? – уточнил Инра, ничуть не обидевшись.

Наста подумал и совершенно искренне ответил:

- Да!

Ошалевший от страха рыжий спрыгнул к нему на плечо, в качестве благодарности вцепившись в него мертвой хваткой. Этла почесал за ухом тигра, спасенного из когтей охотников. Кот растроганно мурлыкнул, распластавшись мохнатым ковриком у его ног. «Друг называется», - подумал Наста, разглядывая ободранное плечо.

После того, как Этла остался жить, Настаджо совершенно справедливо решил, что худшее уже позади. Все остальное, что с ними происходило, он воспринимал не более чем с любопытством.

Познакомившись с Инрой и его соплеменниками, Настаджо навсегда отбросил мысль о том, что человек должен иметь какие-то определенные физиологические параметры. Ямабуси, обладавшие душевной щедростью и не ведавшие страха, стали для него лучшими друзьями. Как и для его сына.

Этла был чистым, на него легко ложились ясные краски земли Рассвета. Настаджо оказалось труднее, потому что он был старше. Его память не могла зажить так быстро. Прежде чем принять истинный мир, ему предстояло смыть с себя черноту всех ночей печали. Духи леса видели этот темный след в его сердце, хотя слово «облученный» не было им знакомо. Но они знали, что там, где утешение бессильно, лечит тишина и созерцание красоты.

Зато Этле доставались все их песни и выдумки. Они рассказывали ему о деревьях и о птицах, которых он слышал, но не мог разглядеть среди густых ветвей. О травах, которые расточали свой целительный запах, врачующий любые раны. Кэн Хотидэн знает и может сотворить очень многое. Например, он может сделать человека, полюбившегося ему, самым удачливым охотником. Именно так Инра получил свой дар искусного добытчика благодаря дружбе с Сауко.

Глава шестая

Этле нравилось, что ямабуси считали еду ритуалом – одним из многих, во время которых они ощущали свое единение с другими людьми и с землей. Их научили этому духи деревьев. Это было почти чудо, когда из глубин мякоти появлялась косточка, которую надо было бережно опустить в землю с пожеланием скорее прорасти. Однажды Инра показал квартерону этот нехитрый обряд, и с тех пор Этланикогда не забывал его исполнять. За это земля Рассвета одаривала его поразительным разнообразием и обилием своих плодов. Его вдохновляла та щедрость, с какой этот новый для него мир раскрывал перед ним поистине бесконечные варианты съестного. Глаза впитывали тысячи оттенков. Обоняние щекотали небывалые ароматы - от самых тонких, изысканных, до сильных, как взрыв. Ладони ощущали шероховатость и нежную гладкость, а еще были плоды с ребристой поверхностью и колкие, как ежи…

Еда в истинном мире пробуждала все чувства, дарованные человеку. И это был праздник для всех чувств. Все это будоражило, заставляло радоваться, и пробуждало забытое счастье удивляться. Были плоды, от которых все съеденное после них казалось сладким. А были такие, после которых даже пот начинал благоухать фиалками…

Как многие, кому доводилось голодать, квартерон относился к пище с почтением, а к хорошей еде – с восторгом. Этла всегда любил стряпать, да и есть любил, но еще больше – кормить других. Особенно вестников, которые на аппетит не жаловались.

Он научился подсушивать на солнце рассыпчатые, сладкие лепешки из собственноручно растертых клубней. Завел целую кучу тыквенных плошек и мисок, плетеных кувшинов и берестяных кружек. Он ухитрялся варить кашу из пыльцы, делать пюре из густой мякоти фруктов и готовить салаты из всего, что попадалось под руку.

Но все это было лишь прелюдией к восхитительно зажаренным на костре кускам мяса, щедро приправленным пряными травами.

Настряпавшись до упаду, Этла выходил на перекрестье лесных троп, и орал что есть мочи:

- Э-эй, черти! Бросайте все – идите жрать!!!

И при этом лучезарно улыбался. Недаром Этлу спасали всем братством – его душевного тепла и радушия хватало на всех.

Его новые друзья уплетали приготовленное квартероном за обе щеки, поскольку вестникам далеко не всегда хватало времени на охоту и приготовление пищи, а вечно пользоваться радушием ямабуси совесть не позволяла. Поэтому питались вестники, чем придется, пока не появился у них такой замечательный друг.

Сауко посоветовал Этле и Настаджо устроить свой дом под Деревом Встреч. Это было одно из священных деревьев - настоящий зеленый дом, и стояло оно, как ясно из его имени, на Поляне Встреч, которую знали все окрестные народы.

Хотя по меркам духов оно было еще довольно молодым, на нем, как на всяком большом дереве в истинном мире, жили птицы – дневные и ночные, деловитые белки и скрытные летучие мыши, жуки, бабочки, ящерицы и прочийлесной народец.

Дом был заветной мечтой каждого квартерона. Несбыточной мечтой, поскольку они кантовались обычно в пустых коробках или грязных щелях между перекрытиями Моста. Настаджо с энтузиазмом взялся за постройку хижины. Это оказалось почти так же увлекательно, как строить самолеты.

И вот мечта обрастала ветками и корой прямо на глазах: духи Кэн Хотидэн решили подарить для него часть своей силы. Поэтому дом рос сам по себе – как растет все, что подвластно духам деревьев. Ночью дух Дерева Встреч – еще такой же молодой, как оно само - рассказывал квартерону сказки. А утром будил его шелестом листвы. Этла выбегал и первым делом глядел, как подрос его дом. Он задирал голову и счастливо хохотал, крича:

- Ух, ты! Еще выше! Еще!

Дух дерева радовался, и день ото дня дом становился красивее и больше. Настаджо махнул рукой, не пытаясь больше строить самостоятельно. Он планировал соорудить маленькую хижину, а вышел какой-то лабиринт. В доме обнаружилось множество уютных уголков, а между корнями дерева проклюнулся родник, где можно умываться и пить с дороги. Это было как раз то, что любо духу Дерева Встреч: чем больше народу он принимает под свою крону, тем лучше!

Между кланами ямабуси случались войны, и тогда священные деревья, покинутые навсегда людьми, умирали. День за днем дух дерева прислушивался к тишине, и ждал, когда вернутся его дети. Но никто не приходил. Кэн Хотидэн тосковал, и ветви его зеленого дома раскачивались без ветра, жалобно скрипя. Тогда с кроны вдруг срывался пожелтевший лист – как слеза. Дерево стояло неподвижное, безмолвное, а листва лилась и лилась на землю бесконечным плачем. Дерево умирало стоя, со вскинутыми к небу оголенными ветвями, застыв навеки в последнем порыве горя…

НоДереву Встреч, под которым прижились Настаджо и Этла, не суждена была эта печальная участь. Оно возвышалось в центре большой поляны, куда по традиции сходились представители разных кланов и народов Страны Рассвета, чтобы обменяться новостями и подарками.

Этла не стал воином, но он был мгновением мира, которое необходимо всем.

Вскоре после своего выздоровления квартерон отправился на поиски винограда. В истинном мире виноград был диким и неприрученным. Мощная лоза взбиралась по деревьям на высоту 10-15 метров, так что ягодами до сих пор лакомились только птицы. Как всякий квартерон, Этла был напрочь лишен страха высоты, зато хватательным рефлексом природа наделила его щедро. Он лазил по веткам не хуже матроса, выбирая самые спелые гроздья.

С ходу взявшись за древнее и простое, как камни пирамид, искусство виноделия, он уже через три месяца снимал пробу, а через пять смело угощал друзей. Вино у Этлы получалось терпкое и далеко не десертное. Тем не менее, он выставил его даже для самых редких гостей - партизан Марко. Молодые майя храбро пили эту кислятину, стараясь не морщиться, и даже ухитрялись от нее захмелеть.

Но если начистоту, они пьянели больше оттого, что после мучительно долгих переходов, ночных засад и стычек с противником попадали в покой и дружескую обстановку, наедались от пуза и могли делать все, что им заблагорассудится, не оглядываясь. Все это кружило им головы сильнее вина.

Воины Марко бывали в истинном мире только несколько раз в году. Партизанская война всегда была тяжелой, нудной и грязной работой.Отряды, из которых состояла невидимая армия Марко, почти никогда не появлялись в полном составе, чаще оставляли больных и раненых. Разве что в качестве награды за особенно удачную операцию Марко разрешал несколько дней провести в стране Рассвета, где их встречали с бурным восторгом.

У вестников работа была не намного легче. Порой вестник возвращался из мира иллюзий с потухшими глазами, встретив тех, кто хохотал ему в лицо, слыша слова «добро», «любовь» и «друг». Там люди приучали себя быть безжалостными, бить и убивать, потому что в мире иллюзий милосердие - это синоним слабости. Там быть на стороне зла означает жить в достатке и не оказаться втоптанным в грязь. Тогда вестнику хотелось кричать, как легендарному вождю народа сиу Сидящему Быку: «У них нет ушей!». Он брел сквозь непроглядную ночь печали; и дождь холодил ему лицо. Это случалось со всеми – даже с неунывающим Помой, который никогда не смирялся с поражениями.

- Мы не можем умереть беззаботно, как птицы, – говорил тогда вестник.

- Ты что такой потерянный? – с тревогой спрашивали друзья. – Иди на поляну встреч, погрейся.

Завидев знакомое лицо, Этла издавал радостный вопль и первым делом кидался обнимать, затем – кормить разными вкусностями, и все это – не закрывая рта, так что на гостя обрушивалась сразу лавина ласк, новостей и угощений.

Устоять перед нею было невозможно. Какая бы ледяная пустыня не лежала на сердце вестника, она исчезала под солнцем Этлы. Растаяв, размякнув и объевшись, гость хотел только одного: спать. Его устраивали в одном из уютных закутков зеленого дома, подтыкали одеяло с трех сторон, после чего Этла ходил и грозил всем кулаком: «Тише, черти, спит ведь человек!»

Но самая нежная улыбка, самые крепкие объятья и самый лакомый кусочек неизменно доставались Настаджо. Когда Этлу начинали за это поддразнивать, он делал серьезное лицо и говорил:

- Братишки, без шуток! Наста – это святое!

Кончилось тем, что к Настаджо приклеилось прозвище Святой. Он сначала удивлялся, но потом привык. Как и положено святому, он даже не думал ставить это себе в заслугу, хотя действительно был безгрешным. В прошлой жизни из-за этого Наста вечно оказывался белой вороной, но в истинном мире он, наконец, очутился среди своих. Его открытое сердце помогло ему понять и принять все, что происходило в истинном мире.

Настаджо увидел выход из туннеля, как когда-то Дарэ, и сердце его заболело. Брошенные миротворцами во время их поспешного отступления танки, бронетранспортеры и реактивные минометы нелепо и дико чернели посреди зленного мира, будто мертвые чудовища.

Так близко от него проходила битва двух миров, а он совершенно не знал о ней, хотя работал в туннеле, по которому в истинный мир катилась война.

Чертов туннель! Если бы Наста не влез в него по уши, в эту трижды проклятую вентиляционную систему, он бы остался в тот день дома и никуда бы не отпустил Этлу.

Дарэ прикоснулся к его груди, проверяя, что с его душой.

- Да нет, это я так, задумался, - успокоил его Настаджо.

Он думал о том, что для тех, о ком он уже начал понемногу забывать, новый мир был удачей, вроде чужого кошелька, найденного на улице. Обнаружив поживу, тем более пощупав ее, кто же отдаст законному хозяину? Наста был уверен, что правительство его страны пошарит в бюджете, закупит новое вооружение, уйдет на пенсию парочку генералов – и армия со свежими силами двинется через туннель проворачивать новую операцию по захвату «ничейных территорий».

Проклятый туннель! Настаджо видел его изнутри, как наяву. Он знал наизусть каждый проект, в разработке которого принимал участие. Школа старого капитана не прошла даром.

Вначале из-за этого туннеля две страны, которые Настаджо одинаково любил, оказались на грани войны. На что он им теперь нужен? Он ничего не связал.

А теперь из-за дыры в этом туннеле истинный мир скоро будет уничтожен.

Да чтоб он провалился, этот туннель!!!

- Хорошая идея! – неожиданно поддержал Аток.

Наста ошеломленно поглядел на него. Внезапно его лицо неуловимо изменилось.

- Я закрою этот туннель, - сказал он решительно.

- Цули откроют его снова, - возразил Аток.

- Может быть. Но на это потребуется много времени и много денег. Очень много. Потому что я его по-настоящему взорву.

Он вскочил и зашагал из стороны в сторону, как растревоженный зверь. Тело его жило само по себе – душа была слишком занята.

- Я его вдоль и поперек облазил, этот чертов туннель. Все голову ломал, как лучше оборудование разместить.

- А чертеж по памяти нарисуешь? – всерьез заинтересовался Аток.

- Спрашиваешь! Могу, конечно. Была бы взрывчатка, уж я бы знал, куда ее заложить.

- Взрывчатка не проблема, - буднично сказал Аток. – А есть в туннеле мертвая зона, которую датчики слежения не фиксируют?

«Свой человек», - подумал Настаджо.

Они разровняли площадку на речном песке. Настаджо принялся рисовать идеальный, как на ватмане, подробнейший чертеж туннеля.

- Надо Журку подключить, - решил Аток. – У него голова хорошо варит по части планирования.

Они втроем уставились на исчерченный квадратами и полосами речной бережок.

- На совете будем об этом говорить?

- Ну да, ямабуси разведут дискуссию года на два. Нет, нужно взрывать сейчас, чтобы до 21 июня успеть. А то цули снова к нам полезут. Правильно Наста думает, - выпалил Аток.

- Кроме нас троих никто ничего не знает? – изумленно поднял брови Дарэ.

- А нам с тобой группа поддержки нужна? – обиделся Аток.- Да ты что, Журка? Сколько раз вдвоем ходили, ты вроде не жаловался.

- Я тоже с вами пойду, - напомнил Наста.

Аток собрался что-то возразить, но взглянул на его лицо и передумал. У Настаджо был такой вид…

Он бы все равно что-нибудь взорвал.

Только когда они уже стояли в совершенно пустом, гулком теле туннеля, Настаджо подумал о том, что многое могло измениться с того момента, когда он был здесь последний раз. Может, опять усилили охрану?

- Посмотри на часы, - тихо проговорил ему Аток.

Наста машинально глянул на руку. Было 21.40. Потом он посмотрел еще раз. На циферблате высвечивалась дата – 18 мая. Словно завороженный, Настаджо глядел на эти цифры. Прошло полчаса с того момента, когда он въехал в туннель с истекающим кровью квартероном на заднем сиденье.

Некоторое время Наста потрясенно молчал. И обрел дар речи, только когда руки окончательно онемели от перетаскивания взрывчатки.

- Где вы столько достали? – спросил он и отер пот со лба.

Аток загадочно пошевелил бровями. Не выдавать же Марко!

- Врага нужно бить его собственным оружием, - процитировал он.

- Как завещал нам великий Сикейрос! – подхватил Дарэ.

- А кто это? – проявил невежество Наста.

- Художник такой. Мексиканский.

- А! Я думал, он этот… революционер.

- Одно и то же, - щедро махнул рукой Дарэ.

Настаджо удивился еще больше. Дарэ принялся объяснять:

- Я так считаю: каждый настоящий художник в душе хоть немного революционер. И наоборот…

- Прибавьте ходу, живописцы! – серьезно посоветовал Аток.

И они прибавили. А потом прибавили еще.

«Не успеем!», - вдруг осознал Настаджо. – «Как в плохом боевике».

- Дарэ, дверь!!! – дико вскрикнул Аток.

Последнее, что помнил Настаджо – как пол уходит из-под ног. Их все-таки зацепило взрывной волной.

Миг, и они вывалились на тихий, росистый утренний луг – оглушенные, с ног до головы в бетонной пыли.

- Картина маслом! – подытожил Аток.

- Живые? – вздохнула тишина за их плечами.

- Вернулись, - отозвалось эхо на другом конце луга.

И вдруг безмолвие леса взорвалось приветственными криками, смехом и топотом множества ног, приплясывающих от радости. Из кустов на краю поляны брызнула стая пичужек, и вместе с ними оттуда вылетел Этла, промчался по траве, на бегу раскрывая руки, и прыгнул в объятия Настаджо.

Лес гудел от победных песен, исполняемых ямабуси, светился тысячами живых огней: так духи деревьев выражали свою радость.

- Ну, великие конспираторы, - обратился к друзьям Аток, смеясь и вытирая слезы, - похоже, нас тут ждали.

- Верно, мы ждали вас!

Инра подходил к ним. Вид у него был торжественный.

- Отныне вы больше не дети, - провозгласил он громко. – Встаньте, воины! Народ страны Рассвета дарует вам крылья. Вы заслужили их своей доблестью.

Из всех троих только Настаджо ничего не понял из последних слов. Дарэ до боли сжал его руку.

- Крылья, - в восторге шептал Аток. – Нам дадут крылья!

Настаджо не стало понятнее, но радость братьев отозвалась в его доброй душе. Он улыбнулся, кивнул Дарэ, подумав: «похоже, ругать нас не будут», и потрепал Атока по лохматой рыжей голове.

Глава седьмая

«Вот это подарочек», - ворчал про себя Дарэ. Оказалось, что оперение для своих крыльев они должны собрать сами. Орлы гнездились на недоступных обрывистых скалах, в окрестностях которых можно было вернее всего отыскать перья. Они ложились на дно расселин, застревали в колючем кустарнике, иногда, словно чудом, держались между ветвей деревьев. Однажды Дарэ нашел перо в дупле, где оно лежало, как сокровище на мшистом бархате.

Каждый из троих друзей весть день бродил самостоятельно, а вечером они собирались возле общего костра, стряпали ужин, хвастались находками и делились событиями дня.

Этот нелегкий, да и не короткий период поиска крыльев давался для того, чтобы человек, путешествуя по горам в одиночку, имел много времени для раздумий. Душа растет в тишине, а высокие горы – ее дом. Особенно горы истинного мира, которые были живыми и хранили в своей глубине мудрость. Человек может услышать эту мудрость в голосе флейты, если сумеет подобрать верный тон, а для этого нужно подружиться с ветром. Ищущий крылья привыкал к высоте и учился дышать. Он также учился выдержке, целеустремленности и приобретал цепкость взгляда. Каждое перо становилось ему наградой. Но самая главная ценность, конечно же, находилась на вершине. Сидя меж сглаженных ветром камней, точно в гнезде, Дарэ подолгу наслаждался открытым горизонтом. Когда ничто не заслоняет гор, легко увидеть собственное сердце и не бояться следовать ему.

Время, отпущенное им для поиска, подошло к концу. Они принялись было считать, кто сколько насобирал перьев, а потом нашли счастливое решение: взяли да и высыпали все богатство в один ворох, а потом поделили натрое поровну. Одно перо вышло лишним. Дарэ не поленился, сбегал и положил его обратно в дупло, на зеленый мох. Повернувшись, чтобы бежать обратно, он неожиданно для себя замер и огляделся. Тишина остановила его. Вечерело, небо становилось выше и прозрачней. Летучие мыши выпорхнули из пещер. Пытаясь проследить их стремительные, легкие виражи, Дарэ приметил высоко-высоко над собой летящего орла. Сердце его защемило. Орел летел одиноко, на недоступной высоте, вслед за уходящим Солнцем…

Друзья спускались с гор, окрыленные радостью возвращения. Их встретили именно так, как они хотели. Этла прыгал и скакал, разрываясь между желаниями повиснуть у Насты на шее и немедленно закатить пир на весь истинный мир. Первый день они полностью посвятили бане, второй – приготовлениям к празднику, а на третий под Деревом Встреч начали собираться гости.

Инра при помощи полдюжины самых крепких своих воинов притащил к праздничному столу жареного оленя. Олень был молодой и жирный. А содержимое его желудка считалось у ямабуси лакомством, которое они могли разделить только с самыми дорогими гостями. Именно этот деликатес поставили перед Настаджо, Дарэ и Атоком. Не съесть все до последней крошки означало оскорбить ямабуси в лучших чувствах.

Положение спас Теноч, который принес на пир священный напиток майя – пош. Это был редкий случай в жизни Дарэ, когда он с удовольствием хватанул крепчайшего самогона, прежде чем отважиться на закуску. Аток последовал его примеру. Рот обожгло напрочь, они даже не почувствовали, что проглотили.

Настаждо пришлось хуже: пить спиртное ему было нельзя, а значит, предстояло отведать содержимое оленьего желудка без наркоза. Он подошел к проблеме с научной точки зрения. Всю жизнь пил кефир, а он изготавливается на основе бактерий, взятых из желудков телят. Пчела перерабатывает в своем желудке нектар, и в результате мы едим мед. А чем олень хуже пчелы или теленка? Молодое животное питалось чистейшими травами на горных лугах.

Все дело в предрассудке, заключил Наста. Он храбро взялся за ложку, а Дарэ – за сердце, глядя на него полными сострадания глазами. Но Настаджо съел все, крякнул и сказал «спасибо». Правда, после этого он навернул целую гору лепешек, щедро макая их в острую приправу.

С непривычки после священного напитка Дарэ поплыл, в голове шумело, как в морской раковине. Он уже начал клевать носом. Пома тронул его за плечо, прошептав:

- Самое важное не проспи…

Дарэ виновато встряхнулся.

Народу на поляне встреч собралось предостаточно. В том, что все они славные люди, Дарэ ничуть не сомневался. Он сомневался в себе. Ему казалось, что большинство лиц он видит впервые, хотя могло быть, что он их просто не узнавал. Исключения составляли Пома и Теноч, да еще несколько самых близких ему вестников. Он всю жизнь страдал от того, что не способен удержать в памяти ни имена, ни облик. Для того чтобы запомнить человека, ему нужно было или сразу полюбить его всем сердцем, или, к примеру, поработать бок обок не меньше года…

Как бы ему хотелось еще хоть немного просто пожить в горах, общаясь со смешливыми ручьями и мудрым стоячим народом - так в истинном мире называли деревья…

Дарэ вздохнул украдкой. Вот Инра его понимал. За все время, что они знакомы, маленький воин ни разу не водил Дарэ на праздники, которых у ямабуси было предостаточно. Дарэ видел других представителей «древа», только когда они захаживали в шалаш посоветоваться с Инрой по какому-либо неотложному вопросу. Как все дети леса, они вели себя при этом столь тактично, что Дарэ до сих пор не знал подробностей их жизни. В истинном мире каждый волен жить так, как он хочет. Только то, что делаешь по собственной воле, с желанием и любовью, выйдет хорошо. Дарэ хотел быть один – и его желание уважали. Но если к ночи собирался дождь, кто-нибудь из друзей обязательно оставался с ним.

- Совсем ты никакой. Ешь побольше! – воскликнул Аток, вываливая перед ним груду всяческой снеди.

Аток словно весь горел радостью. Его рыжие волосы, отпущенные на свободу по случаю праздника, мелькали всюду. В каждой компании его встречали объятиями, сейчас же там вспыхивал смех, то и дело его окликали - и окончательно задарили подарками. Он тоже не оставался в долгу. Дарэ вообще сомневался, есть ли на свете такая вещь, которую Аток пожалел бы отдать другу.

- Спасибо, Корисонко. Ничего, я в порядке, - успокоил его Дарэ.

Аток еще раз заглянул ему в лицо. В перерывах между боями Дарэ мог целыми днями сидеть вот так, вглядываясь в свое обсидиановое зеркало. Что он там видел, ведал только бог Тескатлипока.

- Не кисни. И не пей больше, хорошо?

- Хорошо, - пообещал Дарэ. – Иди, ждут ведь.

- Пойдем со мной, а?

- Нет. Ты же знаешь.

- Да уж знаю, - фыркнул Аток, махнул рукой и умчался.

Проспать самое важное Дарэ не дали. Обретение крыльев – очень красивая церемония. Разгорается огромный костер: орел огня расправляет свои крылья в полную мощь; флейты поют; молодые воины, преклонив колена, обращаются к защитникам людей: к Небу и Земле, Луне и Солнцу, Огню и Ветру, Воде и Горам. Молятся, ароматный дым овевает их, очищая помыслы. Затем наставники одевают им крылья.

Пош помог Дарэ смотреть на себя как бы со стороны, поэтому он даже не вздрогнул, когда Инра одел ему орлиный головной убор. Дарэ думал о том, как это ямабуси удалось за три дня сотворить такие великолепные вещи. Поразмыслив, он решил, что основные детали уборов мастера сделали заранее, а потом уже приладили оперение, которое будущие владельцы крыльев принесли с гор.

Магическую составляющую этого процесса он не стал подвергать анализу. Ямабуси утверждали, что крылья дарят Люди облаков, вплетая в них радугу, голоса флейт, орлиный клекот и даже солнечные лучи…

Он запомнил круги на земле, нарисованные разноцветной пыльцой, и в них – разные фигуры, а еще были кукурузные зерна, ягоды и – конечно же – долгие песни, под которые варилось в горшке волшебное питье.

«Два священных напитка за один день многовато», - подумал Дарэ, глотая отвар. Голова отозвалась нарастающим звоном. Солнце превратилось в Орла, который сказал ему:

- Сражайся с силами ночи, воин!

Потом Орел превратился в Колибри. Дарэ увидел, как он с огненной змеей в руках бьется против четырехсот звезд, возглавляемых его сестрой-Луной. Дарэ пригляделся к небесному воителю, и оказалось, что это – Теноч. Темно-зеленые крылья сверкали у него за спиной. Рядом с ним стоял Пома, держа копье-жезл с навершием в виде золотого маисового початка. Он разгонял им тучи. Жезл сверкал, точно молния. То, что Дарэ принял за накидку, оказалось радужными крыльями, плескавшимися на ветру.

- Сражайся во славу Инти! Ты - сын Солнца, сражайся во славу своего отца! – прокричал Пома.

- А я что делаю? – обиделся Дарэ. – Вы уже говорили это, когда позвали меня сквозь снег. Ведь я – только тень воина. Стараюсь, как могу…

Сауко пришел проведать его, да не один: с ним были еще духи. Как видно, у них тоже праздник. В руках у одного – серая флейта, в руках у другого – синяя.

«Вот кто умеет лечить раны», - подумал Дарэ.

- Сауко, я устал. Забери меня к себе.

- Нет, - покачал головой дух дерева. – Ты не дошел еще до своей Горы. Тебе надо идти к ней…

- Ну, за горы я спокоен: они не по зубам цули. Там, где горы, есть надежда. Они выстоят, правда?

И он увидел их – свои горы, на которых проступали лики людей.

- Не плачь. Ты можешь сражаться за них. Разве это не прекрасно? – напомнил ему Белый Журавль.

- Сколько бы я не умирал, моей крови недостаточно, чтобы зажечь зарю, - пожаловался ему Дарэ.

- Теперь будет легче. Страна Рассвета дарит тебе крылья.

- А почему они серые, как пепел?

- Это крылья Серой Флейты. Ведь ты хотел пролетать над болью… Может, когда-нибудь у тебя будут другие…

Его разбудили муравьи. Дарэ стряхнул с себя бесстрашных путешественников. Он заснул в траве на Поляне Встреч. Его красивые крылья не пострадали: Аток ночью снял с него головной убор и унес в шалаш. Он и Дарэ не собирался оставлять здесь, но тот спросонья полез драться, что случалось с ним не в первый раз. Когда он становился таким, лучше было его не трогать. Аток сбегал за одеялом, подложил его брату под голову и пошел спать в дом к Настаджо и Этле. Ночь была теплая, даже под утро не посвежело.

Дарэ потянулся до хруста в плечах, осматриваясь. Некоторые из гостей, похоже, так и не ложились. Большой костер посредине поляны уже почернел. Рядом с ним стояли Теноч и Пома. Поразмыслив, Дарэ решил, что должен пожелать им доброго утра.

- Вот это я вырубился! А вы еще долго сидели? Спал, как убитый. Снилось, что летаю.

- Это хорошо, - кивнул Пома. – Вещий сон.

- В каком смысле?

- Летать будешь сегодня учиться.

- Ага! - расхохотался Дарэ.

- Он думает, мы шутим – кивнул Пома воину-орлу.

Теноч усмехнулся. Дарэ поглядел на него, и ему сразу стало не до веселья.

- Видишь вон ту скалу? Ту, над которой птицы кружат? Погляди, как они поднимаются все выше, будто по спирали. Видишь, да?

Дарэ кивнул.

- В том месте образуются самые мощные воздушные потоки. Это такая лестница в небо. Вернее, лифт. – Пома сверкнул своей мягкой улыбкой. – Чтобы не тратить силы, птицы ловят поток, ложатся на него, распластав крылья, - и он поднимает их высоко-высоко. Мы тоже так делаем. Нужно только держать равновесие, чтобы не соскользнуть с потока. Понимаешь?

- Ага, - сказал Дарэ машинально.

- Тогда пойдем, попробуешь.

Он все еще был уверен (по крайней мере, ему очень хотелось надеяться), что друзья решили его разыграть. Но когда они вскарабкались наверх, сердце его окончательно упало.

- Ну? – выжидающе глянул на него Пома. – Ты же обещал, что сделаешь все, что бы я ни попросил.

- Обещал, - покорно согласился Дарэ.

Они стояли у самого края. Пома положил ему вытянутую руку на одно плечо, Теноч – на другое.

- Возьми нас за плечи!

Так они учили летать новичков.

- Э, нет! – спохватился Дарэ, быстро отступив от края. – Нет, так не пойдет. Вы остаетесь. Я один прыгну. Только так.

- Ох ты, - поморщился Теноч.

- Ну давай, - махнул рукой Пома.

- Вы отойдите немного, - сказал Дарэ, кусая губы. – Тут камни еле держаться. Можно вниз загреметь.

Он повернулся спиной к друзьям, лицом к обрыву, и его захлестнуло забытое чувство одиночества. Давненько он не разговаривал сам с собой. «А что?», - сказал ему внутренний голос. – «Туннель закрыт. Ты сделал то, зачем пришел. Живя в мире иллюзий, разве не представлял ты десятки раз вот это самое? Одна минута мужества, и ты получишь покой навсегда. Давай. Стыдно, люди ждут».

Он вспомнил, как майя, чтобы не стать рабами, прыгали со скалы в каньоне Сумидэро.

«Шагай, трус несчастный!», - поторопил его внутренний голос.

Дарэ немного разбежался – чтобы остановиться не было шанса – и прыгнул в пустоту. Бедное его сердце! Он ослеп от страха. Он падал невыносимо долго.

Белый Журавль, сложив свои крылья, падал вместе с ним.

«Дарэ, открой глаза!» – молил он. – «Открой глаза!!!»

Но Дарэ ничего не слышал и ничего не соображал. Его тело всей кожей почувствовало приближение земли. Он в смертельном ужасе выпучил глаза и, по-кошачьи извернувшись, инстинктивно взмахнул руками, пытаясь опереться на воздух.

Воздух оказался плотным, как вода. Дарэ выгреб повыше – совершенно так же, как если бы старался вынырнуть после прыжка в воду. Со стороны это выглядело ужасно смешным. Удивительно, но он подумал именно об этом. Сил подняться высоко у него не осталось – он растопырил крылья, неуклюже переваливаясь с одного на другое, как все птенцы, и плюхнулся на землю.

- С тобой поседеть можно, - тяжело дыша, сказал Теноч.

У Помы, наверное, впервые в жизни не нашлось слов. Он только бровями шевелил. Друзьям и в кошмарном сне не могло пригрезиться, что Дарэ собирается упасть. Увидев это, они, само собой, ринулись следом, хотя уже было поздно.

- Все-таки да, ты сам полетел, - разомкнул Пома прыгающие губы. – Убил бы тебя. Поздравляю. Ты умеешь летать. Черт! Больше не упадешь. Фу ты!

Он сел на землю рядом с Дарэ и оттер холодный пот.

- Я думал, это сон. Крылья Серой Флейты… - бормотал Дарэ. – Думал, все это просто красивые сказки…

- Надо чаще проверять, что у тебя за спиной, - рыкнул Теноч.

Все остальное было уже не так страшно. Дарэ десять раз подряд просил прощения у друзей, Теноч и Пома отмахивались, считая себя виноватыми. Они вестники, должны были заметить, что с ним творится. Но они оба слишком верили в него, и слишком любили – вот отчего так произошло.

С двумя другими новичками у них все прошло куда легче. Атоку первый полет принес неистовую радость – внезапную, как молния. Крылья его оказались алыми. Если присмотреться, на них можно было увидеть узор – лицо Инти, бога Солнца. Настаджо достались крылья Синей Флейты – крылья мира. Он оказался самым спокойным из учеников. Наверное, потому что был старше.

С этого дня, вместе с крыльями, они словно обрели заново жизнь.

Они облетали землю, для которой человек был почтительным сыном, нежным, добрым и любящим. Дарэ впервыеувидел такую землю – смеющуюся, юную и сильную, какой только может быть Матушка-Земля, не пораженная в самое сердце предательством лучшего из своих сыновей. Землю, которой не суждено было состариться в одночасье, познав безжалостную жадность человека.

…Живая земля лежала под их крыльями. Они видели простые жилища людей, вдыхали сытный запах очагов, слышали смех играющих детей и песни женщин у воды. Казалось невероятным, что в мире, захваченном врагом, все эти города и селения давно были мертвы.

Летая над истинным миром, они видели сверху сплошное море лесов, среди которых, словно острова, стояли города индейцев. Их было так много, что Дарэ растерялся: куда же им отправиться?

- Я знаю! – крикнул Аток сквозь ветер. – Давай в гости к майя, которых мы первыми провели через пакарину возле Мисоль-ха!

- Хорошо! – засмеялся Дарэ.

Они сделали круг и направились в гости к своим давним знакомым.

Дарэ узнавал и не узнавал людей, которых он спас когда-то. У них были совсем другие лица, другая походка, не говоря уже об одежде и домах. Они наконец-то вернули себе свой истинный облик.

Их пригласили в первый же дом. Наконец-то Дарэ довелось испробовать знаменитое мясо из земляной печи: оно было нежным и сочным, а порции им положили такие, что друзья сильно сомневались в своей способности летать после такого обеда. Да их и не думали отпускать!

А утром по туманным тропам из глубины леса пришли своим неслышным шагом лакандоны в белых одеждах и принесли братьям лакомство: свежие цветы, на лепестках которых еще блестела роса. Ими лакандоны обычно завтракали. На вкус цветы оказались сладкими, нектар немного кружил голову, оставляя на губах привкус счастья. «Если съесть этих цветов много, то можно летать без крыльев», - пряча в своих темных глазах улыбку, объясняли лесные кочевники.

Вот с кем Дарэ хотел бы обойти весь истинный мир!

- Пойдем! – немедленно услышал он радушное предложение. – Ты вернул нам зарю. Мы хотим отблагодарить тебя за это.

Аток и Настаджо учились готовить мясо по рецепту майя. Для этого, прежде всего, нужно наполнить яму дровами. Пусть они хорошенько прогорят, а мясо в это время надо щедро посыпать специями и завернуть в листья, потом положить в большой горшок, плотно накрыть крышкой, опустить его на угли и засыпать яму землей часа на три-четыре…

Смекнув, что процесс будет долгим, Дарэ тайком отправился в лес вместе с лакандонами. Его влекла тайна, с которой они были неразрывны, их темные глаза, в которых порой блестел смех, словно в глубине обсидиановых зеркал. Сложение стихов они признавали ценнейшим из занятий, а провести все утро в путешествиях по собственным фантазиям – наиболее достойным времяпрепровождением.

…Долго или нет они шли, пробираясь по зеленому царству, только внезапно впереди Дарэ увидел сияние. Перед ним стояло великое дерево Кецалькоатля! Он видел лишь его нижние ветви, крона терялась в небе. С ветвей, колеблемые ветром, как огромные змеи, свисали блестящие перья священной птицы кетцаль. Она никогда не живет в неволе и умирает, если теряет свою красоту. В этой птице воплощены главные ценности, которыми дорожат индейцы: свобода и красота.

Дарэ протянул руку и погладил зеленое, переливающееся изумрудным светом перо. Оно неожиданно легко соскользнуло в его ладонь.

- Кецалькоатль дарит его тебе, - объяснил вождь лакандонов, вплетая перо в волосы Дарэ. Отныне никто не сможет ранить тебя - ни человек, ни зверь. Храни перо кетцаля! В нем сила жизни и мудрость неба…

Они вернулиськак раз вовремя: прощальный обед был готов, чаши прохладного пульке ждали друзей.

- Куда теперь? – счастливо вдохнув, спросил у друзей Настаджо.

- Пусть Дарэ выбирает!

- Я хочу увидеть живой Теночтитлан.

Трое счастливейшихдрузей долго кружились над главным городом ацтеков. Утопающий в висячих садах, он раскинулся на огромном озере, со всех сторон окруженный каналами, которые сверху напоминали сверкающие лучи Солнца. Обретшие крылья спустились пониже, чтобы полюбоваться блестящими росписями на стенах храмов и уловить аромат цветов, вьющихся меж окон и арок. На площадях пели флейты и били барабаны, наполняя сердце ритмами праздника.

На одной из улиц Дарэ приметил юношу и девушку, которые гуляли, держась за руки. Он даже разглядел, что края их одежд, по обычаю влюбленных, были сшиты вместе. «Нас не разъединить», - говорил этот трогательный обычай, и прохожие улыбались, глядя на них. Дарэ тоже улыбнулся, сделав прощальный круг над чудесным городом…

По белым дорогам, соединяющим индейские города, непрерывно двигались люди с разнообразнейшей поклажей – от сырой рыбы до драгоценного нефрита. Одни торопились на рынок, другие навестить друзей. Тысячи маленьких солнц глядели вверх, на Дарэ, когда он летел над полями подсолнечника, живое золото смеялось сквозь зеленную чащу дозревающего маиса…

Во время своих долгих полетов друзья обретали все, то, что было потеряно в мире иллюзий. Они видели великую реку, ветвистую и мощную, как гигантское древо жизни. Это была самая большая река на свете. Вдоль ее притоков, точно плоды на ветвях, темнели огромные гроздья селений, состоявшие из сотен круглых легких домов, сплетенных из ветвей и листьев. Меж ними тянулись нити тропинок, которые связывали воедино этот невидимый с земли огромный город индейцев Амазонки.

Если ветер помогал им, вестники проникали далеко в страну великих гор, чтобы полюбоваться другими городами, сложенными из твердейшего камня. Своими очертаниями эти города напоминали великих покровителей инков. Один из городов был похож сверху на лежащую Пуму, другой – на распростершего крылья Кондора, а третий, зажатый в узком ущелье, походил на кукурузный початок…

Возвращаясь из таких путешествий, Дарэ весь светился радостью. Главную тайну истинного мира открыл ему Инра. Он сказал:

- Люди, возвратившиеся в страну Рассвета, больше не воюют между собой. Легенды рассказывают об этом так. Когда враги пришли в страну Сильного Ветра, они принесли с собой страшные болезни, наступил голод, звери исчезли, земля стала умирать. Тогда настоящие люди захотели вернуться в истинный мир. Они поднялись на высокую гору, где увидели Орла и стали просить его открыть им дорогу в страну Рассвета. Орел сказал им: «Вы сможете вернуться, только если поклянетесь пред Солнцем, что больше никогда не будете воевать друг с другом». И люди поклялись. Тогда они смогли вернуться домой. Мы, ямабуси, воюем между собой. Но люди – нет. Они хорошо помнят, как им пришлось всем вместе пережить боль и смерть, когда цули пришли в страну Сильного Ветра. Цули их общий враг. Поэтому настоящие люди теперь хорошо знают, против кого должны воевать.

Впоследствии Дарэ убедился, что люди в стране Рассвета действительно живут, как братья: нередко спорят и ссорятся, а бывает, что и дерутся, часто соревнуются друг с другом. Но никогда не забывают: в них течет общая кровь. Они научились дорожить ею. Слишком много их крови пролилось в стране Сильного Ветра.

Сверху Дарэ видел по нескольку стадионов для игры в мяч в каждом городе, возле каждого селения, и многочисленные площадки для других состязаний. Настоящие люди всегда любили играть. Когда в игру вступают воины, она становится делом серьезным. Дарэ смог прочувствовать это, когда Теноч пригласил его на игру, в которой сам воин-орел был капитаном одной из команд. Дарэ был всего лишь зрителем, но эмоций ему хватило. Азарт достигал высшей точки. Игра велась жестко и беспощадно. Но все же, когда она закончилась, противники обнимали друг друга. Проигравшие и те, кто за них болел, теряли имущество, поставленное на кон, но не жизнь. А значит, удача в один прекрасный день улыбнется и им…

Глава восьмая

Бедные, мои бедные братья, думал Дарэ. Те, кто не смог или не захотел оставить раненую птицу. Они умирали вместе с ней. Болезни, принесенные врагами, убивали людей вернее, чем пули. Отчаяние разъедало их души. У них не осталось ничего – ни былой красоты, ни веры. Но это были его братья, и Дарэ любил их. Убогих и жалких, грязных и пьяных, отказавшихся от самих себя, замкнутых, угрюмых, больных…

Он не прощал их. Ему не приходило в голову их обвинить. Они – это был он сам.

Резервация располагалась, как водится, на самых непригодных для жизни землях. Она была маленькая, поскольку часть территории отхватила нефтедобывающая компания, а с другого бока раскинулся центр игорного бизнеса.

Сама резервация была источником доходов для туристической сферы. Здесь стояла так называемая «индейская деревня». Хижины были изготовлены из бетона, стыдливо накрыты синтетическими шкурами и размалеваны какими-то аляповатыми фигурами. Но туристы платили. Любители стиля «этно» покупали в лавке с кондиционером изготовленные на продажу копии магических амулетов. Само собой, торговали в лавке не те, кто их делал за гроши.

В группе экскурсантов обязательно находился один самый умный. После безуспешных попыток вступить в более продуктивный контакт с аборигенами, он изрекал громогласно:

- Да они тупые! К ним обращаешься, а они спят на ходу!

Турист был прав. Эти люди спали уже несколько столетий. Хищные птицы обладают такой способностью. Пойманные и посаженные в клетку, они впадают в оцепенение, словно видят сны наяву. Это сны о свободе.

Боги не приходили сюда так давно, что в резервации отвыкли смотреть на небо.

Зато обед с фольклорной программой никого не разочаровывал. Как было сказано в туристическом проспекте, «зажигательные пляски откроют Вам дикую красоту индейской души». И вот эта «душа» была выпотрошена, порезана на порции и подана вместе с говядиной и напитками.

Туристы жевали под священный барабан. Выпив, отпускали шуточки и критические замечания. Один полез на сцену, вытащил несколько купюр и выразил желание поглядеть, как индейцы будут кидать ножи и томагавки.

Оружие участников шоу было бутафорское – как, кстати, и костюмы. Весь реквизит изготовлен и закуплен в Китае. Но каждый из артистов прикинул, сколько водки можно будет купить на предложенные деньги, и потеха началась.

Лезвия отскакивали от дерева, не желая втыкаться, и гнулись, как картонные. Некоторые вообще не долетали до цели, поскольку баланс у игрушечного оружия отсутствовал напрочь. Развалившись на стульях, туристы умирали со смеху.

- Чурки косорукие! – выкрикнул один из них. – Не зря мы вас перебили и страну у вас забрали!

- Что ты сказал? Я не расслышал.

Из пестрой толпы в перьях вышел какой-то странный индеец. На нем не было ни бисера, ни бахромы – вообще ничего, кроме весьма скромной набедренной повязки и когтистого ожерелья на шее. Зато в руке он держал такой нож, что сидевшие возле сцены как-то вдруг подобрались и посерьезнели, а некоторые даже встали и проверили, далеко ли выход.

- Так что ты у кого забрал? Может, и это прихватишь?

Владелец ножа внезапно метнул его в сторону онемевшего знатока истории. Нож пролетел через весь зал и вошел в стол на всю длину лезвия – как раз между тарелкой и стаканом.

Наступила гробовая тишина.

«Боже!», - мысленно воззвал достойный потомок завоевателей, глядя остекленевшими глазами, как живой кошмар подходит к его столу. - «Господи, спаси меня!».

В мозгу туриста билась мысль, что все это – страшный сон. Ведь индейцев с рыжими косами не бывает.

- Ты еще не знаешь, что бывает, - показал зубы хозяин оружия и выдернул его из столешницы одним рывком.

- Оставь его, Аток, - сказал Дарэ брезгливо. – Брось, ты же видишь, это – не человек. А мы пришли за людьми.

- Вы спустились на облаке? – робко спросил один из танцоров.

- Мы пришли из страны Рассвета, - улыбнулся Дарэ. – Хотите пойти с нами?

- Но сначала мы должны умереть? – уточнил кто-то постарше.

- Нет. Это они считают, что мы должны умереть. – Аток указал лезвием ножа на окаменевших зрителей шоу. – Но они всегда лгут.

- Да, это верно, - согласились воспрянувшие духом артисты.

Больше всего Дарэ поражала эта по-детски чистая вера, которая помогала им так быстро понять и принять правду. Как они ее сохраняли, в каких тайниках души? Дарэ пытался представить себе эти тайники, устланные лебяжьим пухом…

Они увели людей из резервации в тот же день. Это был один из тех моментов, когда Дарэ ликовал всем сердцем, открывая пакарину для своих вновь обретенных братьев. Когда все они попали в истинный мир, Атокпредложил, хищно блеснув зубами:

- А давай-ка вернемся!

И они вернулись, прихватив с собой отряд воинов страны Рассвета. Они подорвали игорный центр, сожгли нефтяные помпы, и с особым удовольствиемразнесли бетонные хижины фальшивой деревни.

Под утро шатающийся, перемазанный сажей субъект в обгоревших лохмотьях ввалился в полицейский участок сонного городка на Среднем Западе. Дежурный тут же вызвал бригаду санитаров из психиатрической лечебницы. Беднягу скрутили и затолкали в машину. Он вырывался, хриплым голосом выкрикивая фразу, которая уже лет триста была не актуальна в Америке:

- Индейцы! Ин-дей-цы в городе-е!!!

… Дарэ брел и думал, что зашел слишком далеко. Здесь он не найдет того, кого ищет. Внезапно дверь, мимо которой он как раз проходил, с треском распахнулась, спиной вперед вылетело какое-то скомканное тело, со всего размаху врезавшись в Дарэ, который инстинктивно принял его в объятья.

Выкинуть из заведения такого пошиба могли за два смертных греха: либо вы кого-то убили, либо не заплатили за выпивку. Судя по замызганному виду повисшего на нем типа, Дарэ предположил последнее.

- Иди к черту, - брезгливо сказал он, стряхивая с себя пьяного.

Но тот и не подумал воспользоваться предложением. Вновь обняв Дарэ, этот отброс общества со счастливой улыбкой полез целоваться, будто ждал встречи всю жизнь.

- Мой братик пришел! – приговаривал он, вымазывая Дарэ пьяными слезами.

От бомжа воняло, и Дарэ инстинктивно сторонился его, почти не слушая, что он бормочет. Но бродяга вцепился в него, как утопающий, продолжая изливаться в лучших чувствах.

- Забери меня с собой, братик…

Дарэ плюнул с досады.

- Да? И зачем ты мне нужен?

- Неужто не нужен? Совсем?

В его покрасневших глазах мелькнуло отчаяние, и он заговорил вдруг на совершенно незнакомом Дарэ языке:

- Я хочу быть с вами… Я хочу петь с вами… Чтобы плотью речь облеклась… Чтобы сгинуло это время и новое время народилось…

- Я не понимаю. Отвяжись! – Дарэ оттолкнул его. – Да ты кто? Чего пристал?

- Кто я? – Пьяница растерялся. – Ну, кто…как тебе сказать? Я – Амойтэ. Да! Понимаешь, я – Амойтэ…

- Я тебя не знаю. И знать не хочу. На вот тебе, - Дарэ, не глядя, сунул ему пару замызганных купюр. – Все, больше ничего не дам.

– Нет, это мне не нужно, - бомж стал совать деньги обратно. - Ты отведи меня домой. Я заблудился…

Оставался только один выход.

- Где ты живешь?

- На кладбище! – радушно повел рукой новоявленный родственник, с трудом сохраняя равновесие.

«Только этого не хватало», - подумал Дарэ.

По дороге к месту вечного упокоения бомж то и дело спотыкался, вынуждая Дарэ тащить его чуть ни волоком.

- Ну, вот твое кладбище. Давай, располагайся. Спокойных снов!

Дарэ повернулся, чтобы уйти, но все же чувство какой-то брезгливой жалости заставило его оглянуться. Нищий стоял с растерянным видом, словно не веря и не зная, что теперь делать.

- Да? – спросил он.

По его лицу поползла странная улыбка.

- Мне туда, братик?

- Туда-туда! – заверил его Дарэ.

- Ну, тогда ладно. Бывай!

Серое кургузое тело перевалилось через кладбищенскую ограду. Дарэ оглядел себя, кое-как отряхнулся, и с чувством обретшего свободу пошагал прочь.

Бродяга лег между могил и закрыл глаза. Слезы щекотали ему лицо. Медленно и почти беззвучно он говорил слова на языке иного мира:

- Мне надо сделать так, чтобы кости вновь обрели голос… И я сделаю так, чтобы плотью речь облеклась… После того, как сгинет это время, и новое время народится…

Дарэ проснулся среди ночи, как от удара. В горле еще клокотал крик.

- Ты чего? – схватил его за плечи Аток. – Ты чего кричишь? Что тебе приснилось?

- Я его не узнал, - проговорил Дарэ, как в бреду. – Лиска, я не узнал его! Какой я вестник? Меня убить надо! Я нашего брата не узнал.

- Да ты что? – нахмурился Аток. – Ты точно уверен?

- Он мне сказал. Он мне сам сказал: «Отведи меня домой». А я не понял. Я его не услышал!

Дарэ колотила дрожь.

- Так это он тебя узнал?! – поразился Аток.

Такого еще не случалось.

- А я его умирать послал, - прошептал Дарэ в отчаянии.

- Погоди, как умирать? Да мы его разыщем. Он здесь, в городе? Ты где его оставил?

Дарэ за всю свою жизнь не видел столько помоек, сколько ему пришлось обойти за этот день. Бомжей было, хоть отбавляй, но тот самый среди них не попадался. Они с братом начали с кладбища и прочесали его с рвением охотников за черепами. Затем они рыскали по окраинам, совались в разные нехорошие места…

Атоку давно не выпадала возможность так основательно проверить свои навыки уличного боя. К вечеру костяшки пальцев у него распухли и покрылись ссадинами. Зато головы у братьев уцелели.

Дарэ выглядел окончательно потерянным.

- Никогда себе не прощу! – твердил он, штурмуя очередной подвал.

Под трубами отопления, на куче тряпья лежал тот самый. Дарэ его сразу узнал, хотя бомж спал, закрывшись руками.

- Нашелся! – закричал Дарэ и принялся тормошить его.

Бомж разлепил мутные глаза, поглядел на сияющее лицо вестника и процедил:

- Пошел к черту!

- И тебе доброе утро, - поздоровался Аток.

- Чего надо? – хриплым голосом осведомился бродяга, заползая поглубже в щель.

- Ну, прости меня. Прости, пожалуйста, – покаянно сказал Дарэ, кусая губы. – Прости, что я тебя не узнал.

- Пошел к черту, - тупо повторил бомж. – Чего пристал? Первый раз тебя вижу.

Братья поглядели друг на друга, потом снова- на предмет своих поисков. Предмет хрипло дышал, издавая зловоние.

- Это он, Корисонко. Клянусь тебе!

- Вижу, - вздохнул Аток. – Не кричи. Я не ослеп. Вижу, что это он.

Бомж с беспокойством рыскал глазами от одного незваного гостя к другому, выискивая возможность удрать.

- Ты точно меня не узнаешь? – с последней искрой надежды в голосе спросил Дарэ.

Асоциальный элемент с готовностью замотал головою.

- Точно не знаю. Ничего не знаю. Не я это!

- Вчера он меня узнал. – Дарэ посмотрел на брата в растерянности. – Он был пьяный в дым, но узнал.

- А теперь протрезвел и не узнает, - заключил Аток.

Они опять обменялись взглядами.

- Насильно его утащим! Он наш брат! Ему плохо! Мы Инру попросим, он его вылечит, – горячился Дарэ.

- Да не сможем мы его силой увести!

- Почему?

- Нельзя силой заставить вернуться в истинный мир. Если человек сам этого не хочет. Тебе Пома разве не говорил? Или ты забыл?

- Я его не брошу.

- Ага, вместе бомжевать будете, - невесело усмехнулся Аток. - Погоди, потом будешь обижаться. Я придумал. Надо его напоить.

Бомж завозился и отлип от стенки, впервые проявляя признаки дружелюбия.

- Выпить хочешь? – уточнил у него Аток.

- Хочу, - оскалился тот, изображая улыбку.

Но когда Аток принес бутылку, оказалось, что бродяга один не пьет. Братьям пришлось проглотить омерзительную жидкость, по сравнению с которой священный напиток майя мог показаться горной росой.

После первого стакана мутные глаза бомжа просветлели.

- Братишки вернулись! - полез он обниматься.

А после второго перешел на язык гуарани. Аток ответил ему – он знал этот прекраснейший из языков земли. Они стали оживленно болтать и смеяться, пока не сообразили, что Дарэ не понимает ни слова.

- Ох, извини, - смущенно хихикнул Аток, - он рассказывает такие забавные вещи. Понимаешь, он, когда напьется, разговаривает на гуарани, и поэтому здесь решили, что он сумасшедший. Лопочет не понять по-каковски, видать, белая горячка. Забрали его в больницу, где лечат психов. Там доктор спрашивает: почему не говоришь нормально? А он возьми и ляпни начистоту: мол, я говорю на языке своей души. Ах, вот как? И записали его в душевнобольные. Лечили-лечили, потом выпустили. Только от гуарани он так и не вылечился, а вот квартиру потерял, и с тех пор живет на улице. Зовут его Тайра.

- А мне какое-то другое имя говорил.

- Да? – искренне удивился Тайра. – Какое?

- Сейчас… вот, вспомнил: Амойтэ!

- А, так ведь это не имя, - махнул рукой Аток. – Это на гуарани значит «находящийся на расстоянии». Не просто удаленный, а пребывающий за пределами досягаемости во времени и пространстве. Ты что, Роа Бастоса не читал?

- Самое время поговорить о литературе: после паленой водки в вонючем подвале, - скорчил рожу Дарэ.

- Не сердись, Хоко, - с виноватой улыбкой глянул на него Тайра.

- Хоко это ты, - пояснил брату Аток. – На гуарани «хоко» значит «журавль».

- Верно! Пойдем домой, ломита (ребята)?

Дарэ самому не терпелось выбраться из этой мерзкой ямы. Он с радостью открыл свою дверь.

- Чакэ раэ (вот это да)! – только и смог выговорить Тайра, когда его ноги утонули по колено в траве.

Лес вошел в него. Небо, пронизанное птичьими стаями, приняло его. Дарэ держал его за руку. Он больше не был Амойтэ – «недосягаемым».

«Его спас гуарани, - думал Дарэ.- «Его родной язык. Он жил в нем, и он его спас».

В каждом из людей, которых Дарэ встречал в истинном мире, в каждом был свой свет. Солнечная искра, как говорил Пома, по которой вестники узнавали потерянных, сколько бы грязи не наросло поверх души.

«Но почему во мне этого нет? Почему мне не осталось ничего, кроме боли?».

Он отдал Тайре столько сил, что даже деревья не могли помочь. К ночи он стал задыхаться. Аток уже знал, чем это закончится. Прежде, чем Дарэ стал спрашивать, куда он ранен, и кричать, что его все бросили, Аток уже успел вызвать подмогу.

Инра, как в детстве, уложил Дарэ, укрыл потеплее, прикрикнув, чтобы лежал смирно. Это все, что он мог сделать. Хмурясь, ямабуси вышел из шалаша, предоставив Сауко одному колдовать и шептать свои сказки…

Чтобы не томиться в ожидании, Аток взялся потрошить дичь, предназначавшуюся им на ужин. Работал он споро, хотя мысли его были далеко. Инра взглянул, как он орудует ножом, и подлил воды в котел.

- Отчего это Журка так долго не выздоравливает, ана? – спросил Аток, обтирая мхом нож и окровавленные руки. – Ведь мы дома. Здесь все как рукой снимает. Раны сами собой затягиваются. А если нет, так твои травы помогают. Ведь правда?

- Тут дело другое, чури (сынок). Я знаю, как остудить раны, как сращивать кости. Но что делать с дырой в душе? Только духи ведают! Вон, спроси у Сауко. Он его лечит теперь.

- Я лишь восполняю силы. В лесу никто не может дать сил больше, чем Кэн Хотидэн, - с невольной гордостью произнес Сауко, появляясь перед ними. – Дарэ теряет их слишком быстро, потому что ему легко делиться энергией. Обычно сердце сопротивляется. Никто не хочет отдавать жизнь. Ты сам знаешь, Корисонко, какое усилие требуется, чтобы это получилось. Но для Дарэ из-за его… дыры в душе, как Инра говорит, трудно вовремя остановиться.

- Вот уж точно! – подтвердил Аток.

Он мог бы добавить, что эту дыру пробили штыком.

- Зато набраться сил ему еще труднее, - продолжал Сауко. - Вы знаете, как его любят деревья. Но они отдают энергию медленно, по капле. А Дарэ всегда горит. Ему за один раз нужно столько, что другому хватило бы на год. Как если бы человеку требовалось выпить целое озеро, чтобы утолить жажду.

Аток подумал, каково при этом приходится самому Сауко.

- Мне это даже полезно, - усмехнулся дух дерева. – Я… обновляюсь. Но Дарэ боится брать силы у людей. Как я сказал, ему трудно остановиться.

- Но ведь ты его вылечишь?

Аток оставался неисправимым оптимистом.

Сауко не торопился с ответом. Он думал о том, что душевные раны заживают долго, иногда не заживают совсем.

- Я надеюсь, Белый Журавль поможет Дарэ, когда они соединятся, - промолвил он.

С тем Аток и ушел, чтобы поразмышлять об услышанном и попросить совета у Звездного Лиса. Дух и знахарь остались вдвоем, но думали они о том же: чем поддержать Дарэ…

- Как оттуда возвращается, так опять ему худо, - с досадой проговорил Инра.

- Небо мира иллюзий тяжело для крыльев Серой Флейты, - вздохнул Сауко. - Ни зеркало Ипальнемоа, ни перо Кецалькоатля там не могут помочь Дарэ. Мир иллюзий убивает их магию и не дает подняться крыльям вестников...

- Это гнев не дает Дарэ подняться, разъедает его раны, - возразил Инра. – Как он сказал:«ничего, кроме боли»? Поди ж ты!

- Да, это совсем не про него, - согласился Сауко. – Чтобы разглядеть свет, нужно оказаться во тьме. Покажем ему, что значит «ничего, кроме боли».

- С Ласточкой его свести хочешь? – насупился маленький воин.

- Да, пожалуй, - шепнул дух дерева, вытягиваясь в струйку дыма.

- А хуже не будет? Хотя если ты не смог помочь Ласточке, то хуже некуда. А где он?Все там же?

- Да, возле сгоревшего дерева. Он там все время сидит.

… «Да, тут бутылкой не обойдешься», - понял Дарэ, едва увидав Ласточку. Взгляд у того был пустой, остановившийся. На ласточку он был, кстати, совершенно не похож. Скорее, на грифа: сутулый, очень мрачный, с бугристым лицом, слвно вылепленным из бурой земли.

- Эй, - позвал Дарэ.

Не очень вежливое приветствие. Мог бы произнести, по обычаям их предков: «Солнце засияло ярче, когда мы встретились, брат мой, и птицы радостно кружат в вышине».

Но Ласточка все равно бы не услышал.

- Эй! – произнес Дарэ громко и тронул его за плечо.

Тот вздрогнул, будто его обожгли.

«Ну и глаза», - вновь подумал Дарэ. – «Если уж Сауко не смог пробиться к нему, разве у меня выйдет?».

- Никого не осталось, - вдруг хрипло произнес Ласточка. – Видишь: никого нет.

Он указал на мертвое священное дерево. Оно сгорело в день дня зимнего солнцестояния, когда еще не был взорван туннель. Цули тогда протащили через пакарину несколько ПЗРК и лупили из них по неизвестным, одному их богу ведомым целям. Две ракеты вестники с помощью зеркал «вернули» обратно, и они взорвали собственные ракетные комплексы, но несколько ушло в пространство. Не найдя цели, так как ни самолетов, ни вертолетов у защитников истинного мира не было, ракеты взорвались далеко над лесом. Горящие осколки упали на дома ямабуси и подожгли окрестные деревья, в том числе и священное дерево, в котором жил Кэн Хотидэн – хранитель рода.

- Это дерево кричало. Знаю, я сумасшедший. Но оно кричало, как человек. А люди молча горели. Понимаешь, они падали на землю, горели, но не издавали ни звука. Кричало дерево.

«Это дух дерева кричал», - понял Дарэ. – «Не сумев защитить ямабуси, он умирал вместе с ними».

- Я с тех пор слышу этот крик. Все пахнет горелым человеческим мясом. Зачем мы это сделали?Нет, ты мне скажи: зачем мы их убили?

Конечно, Дарэ сдался не сразу. Он рассказывал Ласточке о том, как они с Атоком и Настаджо взорвали туннель. О том, что теперь ни один враг не пройдет в истинный мир. А значит, ни одно священное дерево ямабуси не сгорит, и никто из них больше никогда не умрет такой страшной смертью.

Ласточка не отвечал, глядя сквозь Дарэ своими ненормальными глазами.

Он находился в составе контингента войск, направленных через туннель. Пакарина открылась, и начался ад. Ласточка (конечно, его звали по-другому в мире иллюзий) со своей ротой оказался в центре событий. Вестники стояли насмерть. Их черные зеркала раскалились в руках, отражая залпы орудий. Огненные струи разрезали небо. Как не старались, воины истинного мира все же не были богами, и не в состоянии оказались принять на себя каждый удар. Но все же они выстояли! Когда пакарина закрылась, им пришлось еще бороться с пожаром, охватившим лес. И только потом они смогли заняться раненными и убитыми…

Ласточку нашли засыпанным землей на дне одной из воронок. Он был вражеский солдат, и он оказался их братом. Невероятный случай! Но Ласточка так и не смог осознать, что произошло. Он остался в огне, как за стеной, и сквозь нее не долетала Песнь Жизни, сплетенная духами леса.

«Вот почему у него такие глаза», - догадался Дарэ. – «Ему, видно, Инра какое-нибудь зелье дает, а то бы его уже выворачивало от боли».

- Слушай, ты мне поможешь? – спросил вдруг Ласточка совершенно нормальным тоном.

- Конечно, помогу, - обрадовался Дарэ, и у него отлегло от сердца.

- Я хочу, чтобы меня убили, - так же по-деловому произнес Ласточка.

Дарэ не знал, что сказать. Не знал, что делать. Но по инерции произнес:

- Я помогу.

И сам испугался. Зачем он это сказал?

Ласточка посмотрел на Дарэ с благодарностью и перешел к деловой части.

- Понимаешь, я хочу, чтобы они научились уничтожать таких, как мы. Может, они думают, что мы боги или какие-нибудь сверхъестественные существа. А если они увидят, что у меня такая же кровь, как у них, и что я запросто сдохну, дело пойдет на лад. А томы их убиваем, а они так плохо защищаются, ведь нечестно?

- Они знают, что у тебя такая же кровь. И сдачи давать умеют, - сказал Дарэ без надежды быть услышанным.

- Ты просто здесь не был, когда все горело, - отмахнулся Ласточка. – Ладно, я тебе главного не сказал. Надо, чтобы они отомстили. Я уже все продумал. Они должны меня казнить. Очень полезная штука – показательная казнь. Смерть за смерть.

- Ты никого не убивал! – крикнул Дарэ. – За что тебя казнить?!

- Тихо. Чего орешь-то? - Ласточка оглянулся по сторонам и понизил голос. - Откуда им знать, что я не убивал? Это не важно. Важно, чтобы было возмездие.

Инра появился как раз вовремя. Потому что Дарэ уже согласился с этой идеей. И даже сказал, что лучше казнить не одного, а хотя бы двух. Ведь нечестно получается: сгорело много ямабуси, а им для мести достанется всего один человек.

- Я с тобой пойду, - сказал Дарэ своему новому другу.

Инра увел их от мертвого дерева и усадил пить горячий отвар возле костра. Зубы Дарэ клацали о край чашки, будто он снова попал в снежный буран. Он все никак не мог отогреться. Ласточка уже проглотил свое лекарство и спал, накрывшись с головой одеялом из мягких шкур.

- Он тебя на казнь подбивал? – то ли спросил, то ли констатировал Инра.

Дарэ кивнул, грея руки о горячую чашку.

- Ты согласился?

Дарэ опять кивнул, не отрывая глаз от бьющего крыльями орла огня.

- Что ж, придется все же устроить эту казнь.

Чашка выскользнула из рук Дарэ и, забавно подпрыгивая, покатилась по земле

- А когда? – спросил он тихо.

Глава девятая

- Что-то я не понял, куда ты уходишь, - сказал Аток, изумленно глядя на Дарэ.

Тот попробовал соврать еще раз. Красивые брови его брата поднялись еще выше. Чем старательнее Дарэ изворачивался, пытаясь ускользнуть от прямого ответа, тем глубже увязал. Поэтому он просто замолчал.

- Уходишь, ну и уходи. Твое дело, - неожиданно сильно обиделся Аток.

Ему показалось, что между ними исчезло самое главное в дружбе: доверие.

Через несколько дней открывалась пакарина Мисоль-ха. Вестники планировали пройти через нее, чтобы проведать, как дела у Марко и его бойцов. Аток вызвался идти с ними, и даже не попрощался с братом.

Казнь решено было провести не возле сгоревшего священного дерева, как задумывал Ласточка, а совсем в другом месте. Там, где стоял огромный, укрытый зеленым бархатным мхом, пень от старого священного дерева.

Если бы Дарэ лучше знал обычаи ямабуси, это бы его насторожило.

От всего сгоревшего в день огненной смерти «древа» ямабуси осталось пятеро воинов и четверо детей. Один из малышей отличался от всех. Ямабуси говорили, что душа его сильно испугалась и улетела, а потом не нашла дорогу обратно.

Оставшиеся в живых уселись на пне. Он был холодный, омертвевший. Когда сгорел клан ямабуси, и вместе с ними погиб дух священного дерева, то старый Кэн Хотидэн – хозяин пня тоже бесследно пропал.

Вокруг выстроились воины других кланов. Это было красивое зрелище, только повод, по которому проходил сбор, был далеко не праздничным. Ласточка шел на казнь торопливо, будто боялся, что начнут без него. Его трясло, но это был не страх, а что-то другое.

- Скорее бы, - сказал он Дарэ, когда маленькие воины затеяли какой-то замысловатый обряд. – Скорей бы убивали, а то я сам сдохну.

- У тебя ломка? – догадался Дарэ.

- Какой ты умный, - скорчил тот рожу.

- Тебе что, Инра лекарство не дал?

- Я его вылил.

По его лицу прошла судорога. Он облизнул сухие губы.

- Они должны видеть, как я мучаюсь. Иначе это будет не казнь, а издевательство над ними.

- А мне надоело смотреть, как ты над собой издеваешься, - не выдержал Дарэ.

«Не скандаль. Тебе с ним умирать», - сказал ему внутренний голос.

Если бы существовал конкурс на самую оригинальную речь приговоренного к смерти, то Ласточке несомненно дали бы приз. Он начал с лекции о том, где у человека наиболее уязвимые места. Затем тоном школьного учителя предложил:

- Возьмите каждый по камню!

Маленькие воины стояли молча. Казалось, Ласточка сейчас начнет ставить двойки.

- На, держи! – Обратился он к одному из сидевших на пне, грохнув рядом с ним увесистый булыжник. – Кидай его мне в голову и попробуй попасть в висок.

Молодой воин встал, некоторое время постоял в раздумьях, и поднял камень обеими руками. Что он собирался с ним сделать, никто так и не узнал, поскольку в это самое мгновение Ласточка схватился за голову и рухнул на колени.

- Положи камень, Рунта. Сядь. Я буду говорить,– послышался из его уст чужой голос.

Он был более низким, чем голос человека, и более звучным.

Рунта уронил камень, ахнув:

- Ана (отец)!!!

Потому что это был голос его отца.

- Слушайте, люди Великого Леса! – произнес Ласточка. Вернее, тот, кто был внутри него. – Я – Осан, вождь древа раули, говорю с вами! У этого человека хорошее сердце. Иначе я не смог бы прожить в нем так долго. Когда мое тело взял огонь, я увидел, что его сердце открыто, и вошел в него. Вот почему я смог вернуться. Вот почему вы должны принять этого человека, как своего брата.

По рядам ямабуси словно прошел ветер. Сидевшие на пне сироты вскочили со своих мест и, как завороженные, слушали родной голос. Только ребенок, чья душа потерялась, остался безучастным.

- Осан вернулся, - прошептал Инра, стоявший во главе своего «древа». – Осан в сердце Ласточки! Вот почему Сауко не смог открыть его сердце. Ага! Это мог бы сделать только Лирион, дух старого пня…

- Рунта!

Повелительный голос отца заставил молодого воина соскочить с пня и подойти к Ласточке.

- Рунта, где Лирион? Я не вижу его рядом с вами.

- С нами его нет, - покачал головой Рунта. – Наверное, он тоже умер. Мы звали его, когда настала ночь печали. Но он не пришел. И мы больше не стали его звать.

- Мы позовем его сейчас.

Ласточка поднялся. В нем не было и следа дрожи и немощи. Твердым, уверенным шагом он поднялся на пень и занял место вождя. Преклонив колено, он положил ладонь на мертвое дерево и начал петь. Вслед за ним песнь подхватили все ямабуси. Глаза их были закрыты, руки подняты к небу, они сами чуть покачивались, как деревья.

Слова молитвы старым деревьям были простыми и тихими. Дарэ они тронули до слез. Он едва сдерживал волнение, охватившее его.

И вот из лесной тени на свет их голосов вышел старый Кэн Хотидэн, дух – обитатель пня. - Где ты был, Лирион? – спросил у него Ласточка.

- Я был с мертвыми, - ответил Кэн Хотидэн будто во сне.

- Две души не могут жить в одном сердце. Помоги нам, Лирион!

- Помоги нам, Лирион! – повторили остальные ямабуси.

Кэн Хотидэн оглядел их всех, словно просыпаясь, и по мере того, как взгляд теплел, дух превращался в живой сгусток солнечных лучей. Наконец, он шагнул вперед, и его бесплотное тело слилось с телом Ласточки. Через мгновение дух показался вновь.Внутри него, словно бабочка в янтаре, мерцал чуть приметный огонек. Лирион приблизился к ребенку, чья душа не нашла дорогу домой, и вошел в него.

В тот же момент тело Ласточки сложилось пополам. Он упал, как кукла, из которой вынули стержень. Глаза его закатились.

А глаза ребенка наоборот ожили, лицо его озарилось внутренним светом, он живо осмотрелся вокруг. Лирион уже стоял рядом с ним. Вот дух дерева прикоснулся ко лбу малыша. Кэн Хотидэнвесь лучился теплым сиянием, когда произносил:

- Нарекаю тебя Маленькое Солнце, ты будешь вождем, когда станешь взрослым. Имя твое будет: Осан!

Охваченные душевным подъемом, все ямабуси глядели на них. И только Дарэ обернулся туда, где, корчась от боли, лежал Ласточка.

Инра перехватил этот взгляд, и стал проталкиваться сквозь толпу. Из объемистой сумки, которая всегда висела у него на боку, он вынул лекарство. Ласточка проглотил зелье с жадностью. Боль отступила, но затем вернулась с новой силой.

- Не помогает, - в отчаянии проговорил Дарэ, умоляюще глядя на Инру.

- Да, не помогает теперь, потому что если я говорю: «пей», надо пить, а не лить на землю!

Бедный Ласточка хватался за траву, вырывал ее с корнем, кусал свои руки. Он не мог даже кричать.

Но тут Лирион отнял его у боли, и они вдвоем отправились в путешествие по подземной реке. Ледяная вода остудила их раны.

«Все обошлось», - подумал Дарэ. – «Все ведь нормально?».

Он оглянулся вокруг. Ямабуси отправились по домам, радуясь счастливому завершению этого невероятного события, и торопясь рассказать его тем, кому не привелось своими глазами увидеть воскрешение Осана.

Дарэ вздохнул и привычной тропкой пошел на поляну, где Инра имел обыкновение колдовать над своими зельями.

Если у ямабуси возникали какие-то житейские проблемы, они прямиком направлялись сюда. Инра частенько решал споры, одновременно ворочая ложкой в кипевшем котелке. При этом он мог заставить спорщиков толочь ягоды или чистить коренья, а то и послать за водой. От этого советы Инры хуже не становились.

«А ведь наверняка он домой ушел вместе со своим «древом», - запоздало подумал Дарэ.

Но над шалашом вился дымок, и маленький воин сидел у входа. Его косы, обычно сколотые на макушке иглами дикобраза, сейчас свободно лежали на плечах, спускаясь до самой земли.

- Что-то я раскис, - пожаловался ему Дарэ. – Дай мне что-нибудь, а? Для поднятия настроения…

- На! – Инра щедрой горстью зачерпнул из плетеной корзины какие-то серые ошметки.

- Что это?! – ужаснулся Дарэ.

- Мясо вяленое, - проурчал Инра, облизываясь. – Очень вкусно.

Дарэ пришлось запихать это в рот. На удивление, оказалось и правда неплохо.

- Вообще-то, я выпить хочу, - жуя, пояснил Дарэ. – Помнишь, ты мне давал что-то, когда я болел?

С блестящего от жира лица ямабуси исчезло довольное выражение.

- Иди сюда. Сядь.

От маленького воина замечательно пахло дымом и травами.

- Держись, - сказал Инра. – Вестником быть тяжело. Но скоро твои раны затянутся.

Дарэ ткнулся в его ладонь тяжелой головой и замер так, отдыхая.

- Ана, ведь вы не собирались нас убивать, правда?

Инра потрепал его за нос, как делают ямабуси, играя со своими детьми.

- Ты же видел: там стоит пень, в котором живет старый Кэн Хотидэн. Это хорошее место. Там можно делать только хорошие дела. Сходи-ка ты на поляну встреч. Этла тебя очень в гости ждет.

- Да? Ну, спасибо, - смущенно улыбнулся Дарэ.

Инра произнес свое любимое:

- Ага!

И вновь принялся уплетать мясо.

- Журавлик! – просиял Этла и даже зажмурился от удовольствия. – Наста, Журавлик пришел!!!

Настаджо вынырнул из-под низкой арки, образованной переплетенными ветвями. Дарэ поразился, каким огромным стало Дерево Встреч. Волшебная сила духа дерева возрастала с каждым, кто ступал под его крону, и радость каждой встречи помогала ветвям расти.

Наста обнимал обеими руками огромную калебасу – высушенную тыкву, в каких Этла хранил всевозможные припасы. Внутри нее что-то загадочно булькало. Установив свою ношу в угол, Настаджо подошел поздороваться. Он сгреб Дарэ в охапку и встряхнул, как будто тот был очередной калебасой.

- Аток хоть чаще заходит, - говорил Наста, устанавливая рядом два деревянных обрубка, заменявших стулья. Он так и не привык сидеть на земле.

- Я его обидел, - сказал Дарэ, хотя вовсе не собирался жаловаться.

- Аток сказал, что это он тебя обидел. Не знаю, говорит, как теперь помириться.

- Я пошел за Корисонко! – подытожил квартерон, срываясь с места.

- Да его нет. Он к Марко ушел, - остановил его Дарэ.

- Без тебя?

Дарэ кивнул.

- Ну, не бойся так за него! Аток зубастый, - сказал Этла, возясь с запечатанной тыквой, в которой плясало молодое вино.

Его надо было непременно проверить на вкус, и Дарэ как раз годился на роль дегустатора.

- Ты же знаешь, от Настаджо в этом деле помощиникакой, - вздыхал квартерон.

Настаджо так и не стал вестником, но нашел себе в истинном мире немало занятий по душе. Сейчас он расчищал завалы там, где лес был сожжен во время военных действий.

Потом духи деревьев помогали подняться молодой поросли. Но сначала Наста вместе с Тайрой обрубали обгоревшие стволы и давали родникам дорогу.

Этла очень любил помогать им в этой веселой работе. Он по уши залезал в грязь, выгребая со дна груды гниющих листьев и веток, а его отец и Тайра защищали исток воды, укладывая вокруг него и над ним плоские камни в виде домика. Освобожденная вода начинала петь, просыпаясь от болотного сна, светлела как по волшебству, и уже сама прокладывала себе путь дальше, приплясывая на камнях…

Последние пару дней Этла ходил невероятно гордый: ему удалось прикормить Тэнгу. По странному стечению обстоятельств, Тэнгу появился в здешних краях одновременно с возвращением Дарэ. Он обосновался в ветвях старой ивы, которая стояла на берегу заводи, густо заросшей водяными лилиями. На родном языке Тэнгу слова «лилия» и «боевой дух» писались одинаково, поэтому он счел это место вполне подходящим для себя.

Что едят крылатые оборотни, Этла понятия не имел. Может, глотают живых жаб и ужей, а может, глодают мох на скалах? Но как-то раз затеял он печь оладьи на меду, а Тэнгу сидел на дереве неподалеку и принюхивался. Стоило квартерону отвернуться, как Тэнгу подцепил когтем оладь со сковороды. Через миг он уже приплясывал на ветке, стараясь не уронить огненную добычу.

Теста у Этлы было много, а оладьев получилось мало. Зато зоб Тэнгу раздулся, как мешок, а из горла вырывалось довольное урчание. Вскоре он переместился на бревно возле костра и сидел там, жмурясь от удовольствия. Этле ужасно хотелось погладить его жесткие перья, но он опасался спугнуть оборотня. Квартерон тихонько присел на другой конец бревна, поглядывая на огромный клюв и когти, от легкого движения которых кусками отваливалась кора на бревне.

У Этлы язык чесался, так хотелось расспросить Тэнгу: где он прячет свой меч, и правда ли у него есть веер, исполняющий желания, как рассказывал Хошимоки? Но Этла не знал даже, умеет ли крылатый воин говорить по-человечьи, и не оторвет ли он голову тому, кто начнет задавать вопросы.

Тэнгу незаметно усмехался, краем уха ловя мысли Этлы и дивясь запутанному узору шрамов на его душе. Такое оборотень видел у людей не часто. Впрочем, было ему от роду каких-то сто семьдесят восемь лет – возраст для Тэнгу несерьезный; по их меркам он только жить начинал, и поэтому был излишне доверчив.

Распробовав оладьи, он стал чаще наведоваться к Дереву Встреч. Единственным, кто возражал против этого, был рыжий кот. Стоило Тэнгу опуститься на дерево, как шерсть на коте становилась дыбом, он злобно шипел и выл, на что крылатый оборотень отвечал полнейшим равнодушием.

Этла, наконец, переборол упрямую калебасу. Пробка полетела на пол вместе с квартероном. Он прыснул со смеху, потер ушибленное место и потянул носом, принюхиваясь к запаху перебродившего винограда.

- Сейчас Тайра появится, - пошутил Настаджо.

- Звали? – спросил Тайра, возникая на пороге с видом джина, потерявшего бутылку.

Тут он заметил Дарэ и улыбнулся ему своей особенной, виноватой улыбкой.

–Привет, Хоко! Рад тебя видеть!

- Привет, - кивнул Дарэ.

Люди, у которых сердце открыто, в стране Рассвета быстро выздоравливают. Для этого нужны тишина, настоящая еда, старые деревья и молодая вода. Как большинство вернувшихся, Тайра сбросил с себя проблемы, под которыми сгибался в мире иллюзий, в том числе и зависимость от выпивки. Он нашел здесь наяву все, чего пытался достичь с помощью алкоголя. Но осталось у него что-то вроде романтических воспоминаний. Он обожал посидеть с Этлой в холодке, с видом тонкого ценителя потягивая слабенькую кислятину, которую квартерон выдавал за вино.

- О! – сказал Этла и наполнил три чашки.

Аток пришел, когда содержимое калебасы уже было продегустировано до донышка. Этла честно разделил тыкву на троих, но все градусы, как видно, попали в миску к Дарэ.

- Я напился, - обрадовал он брата.

Внезапно в кладовке у Этлы что-то громко зашуршало, потом загремело. Послышался воинственный кошачий мявк и боевой клич куницы, нечто среднее между визгом и самурайским «банзай!».

- Вот черти! – заорал Этла, бросаясь на защиту провианта.

Через секунду из кладовки вылетела хвостатая молния и одним прыжком оказалась у Тайры на плечах. Видимо, коричнево-черный зверек с желтым пятном на горле считал это место самым безопасным на свете, поскольку тут же успокоился и выглядывал из-за спины Тайры с хитрым видом, будто хотел сказать коту: «Чур-чура, я дома!».

Рыжий смотрел на него снизу горящими глазами, готовый продолжить погоню. Это была их любимая игра. Представитель семейства куньих был одного размера с маленьким тигром, но гораздо стройнее и гибче. Кот, однако, и не думал уступать в азартной борьбе.

- Нас двое, мы ему еще покажем, - шепнул Тайра и ласково потерся щекой о короткий, удивительно гладкий мех.

Кот с вальяжным видом повернулся и пошел выпрашивать у Этлы что-нибудь вкусное.

Тайра погладил своего любимца, а тот нырнул к нему за ворот, как в родное дупло. Через минуту непоседа с длинным пушистым хвостом вновь сидел на плече, шныряя по сторонам бусинками глаз. Кроме Тайры, он никого не признавал и не давал себя погладить даже за самое заманчивое лакомство.

Для Тайры это была не просто симпатичная зверушка, которую он приручил. Как раз наоборот – зверь приручил его, помог вновь стать человеком. Этот зверь был его покровителем, и Тайра носил его имя.

…У корней сгоревшего священного дерева копошился человек, черный от пепла. Скорчившись, что-то бормоча себе под нос, он перебирал угли, просеивал их сквозь пальцы. За этой бесцельной работой наблюдал Лирион. Дух дерева мерцал всеми оттенками пламени, которое давно погасло здесь, принеся боль и смерть «древу» ямабуси.

- Хватит, Ласточка, - прошелестел Лирион, – ты ничего не найдешь. Все сгорело. Пойдем.

- Иди, - буркнул Ласточка, не отрываясь от своего занятия. – Иди домой, Лирион. Я тебя что, держу?

Но Кэн Хотидэн не уходил. Смирившись с долгим ожиданием, он прислонился к стволу ближайшего дерева. Темная кора просвечивала сквозь его тело.

Время от времени Ласточка вставал с колен и нес ему свою очередную находку: сморщенный от жара черный комочек семени. Кэн Хотидэн клал его на ладонь, на мгновение замирал, прислушиваясь, потом со вздохом говорил:

- Нет. Мертвое.

Человек стискивал зубы и возвращался на пепелище. Так продолжалось уже несколько дней.

- Солнце заходит, - сказал Лирион.

- Погоди, - буркнул Ласточка, перебирая пальцами очередную пригоршню праха. – Вот, еще нашел.

Кэн Хотидэн покорно взял горсть обугленных семян и сжал в ладони. Внезапно его лицо просветлело. Он приложил руку к груди. Сомнений не было: одно из семян чуть слышно отозвалось на стук его сердца!

- Живое, - выдохнул Лирион. – Ты нашел!

Он раскрыл ладонь, безошибочно выбрал живое семечко и глядел на него, как на чудо, не веря своим глазам.

- Ты нашел!

- Пойду выкупаюсь, - отвернувшись, коротко бросил Ласточка и быстро зашагал прочь, чтобы Лирион не видел, как слезы прокладывают светлые линии на его лице.

Дух дерева стоял в темнеющем лесу. От него исходило яркое сияние – чистый белый свет радости. Он вновь прижал семечко к груди, и оно растворилось там, где ему предстояло прорасти.

Теперь ямабуси обретут новое священное дерево. А значит, их «древу» суждено возродиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Горы поднимаются ввысь на птичьих голосах. Над ущельем, в окружении скалистых вершин, природа создала небольшую площадку, с которой можно любоваться величественным проявлением Силы Жизни. Площадка не пустует: нашелся достойный, способный осознать всю глубину этой мудрой красоты, вобрать ее в себя и нести дальше по тропе Жизни. Он вдыхает всей грудью запахи тишины. Тело его открыто, как и душа, солнцу и небу, оно созвучно окружающим скалам. Тяжелые черные волосы стянуты в хвост, подвязанный на затылке. Овал его лица нежен, а взгляд суров и тверд. Его имя – Хошимоки - повторяет ветер в соснах. В руках у него одноствольная флейта из темного бамбука, отполированная до блеска тысячами легких прикосновений.

Рядом с Хошимоки, немного позади него, устроился нахохлившийся Тэнгу. Кажется, он дремлет, спрятав совиные глаза в огромных веках. Оба – человек и оборотень - сидят молча, глубоко задумавшись.

Ветер, ласковый и непоседливый, как жеребенок, то и дело приносит им подарки: лепесток цветущего шиповника, запах чабреца, зов кукушки со дна ущелья. Этот ветер родился утром вместе с зарей, поэтому радость его безгранична. Он теребит жесткие перья Тэнгу и челку Хошимоки, тихонько пробует играть на флейте, в которой живет его душа.

Хошимоки подносит флейту к губам, закрывает глаза. Густой, глубокий звук наполняет ущелье до краев - медленный и сладостный, как выдержанное вино. По крыльям Тэнгу пробегает дрожь наслаждения. Время становится неощутимым, замирает, как будто флейта своей медовой нитью сумела связать его, задержать его полет.

На выступе скалы, где устроились флейтист и крыатый оборотень, появляется Марко. Здесь, в истинном мире, командир партизан-майя может не прятать свое лицо. Он с удовольствием подставляет его ветру - молодое, умытое и ясное. Марко только что искупался под водопадом, с его плеч скатываются солнечные капли. Смуглое тело кажется яшмовым от множества шрамов. Как все индейцы, он умеет слушать флейту. Тэнгу уже исчез, будто небывало, но флейтист продолжает играть. Марко усаживается рядом с Хошимоки на горячий камень. Они удивительно похожи, прямо как братья, хотя даже не знают языков друг друга и могут разговаривать только сердцем.

Флейта говорит за них обоих...

У Дарэ становилось мерзко на душе, когда он вспоминал эту операцию. Хотя, в общем-то, все было как обычно: две соседние страны (плюс контингент союзников, боящихся упустить куш) вели военные действия друг против друга, а заодно против своего же народа, подавшегося в леса и названного террористами. Дарэ даже знать не хотел, которая из двух неизменных причин – нефть или наркотики – в этот раз стояла на кону. Местное население, на которое неожиданно обрушилась эта война, оказалось между четырех огней. Задача Дарэ стояла в том, чтобы открыть свою дверь для людей, которых заранее списали на неизбежные потери. Горстка хижин! Кто их вообще заметит, когда речь идет о миллиардах долларов?

До этого момента выражение «ковровые удары авиации» было для Дарэ всего лишь малопонятной фразой из информационного выпуска. Отлично оснащенные, технически совершенные машины выполняли свою задачу, хорошо оплачиваемые специалисты ею руководили. В результате несколько сотен человек превратились в месиво из костей и мяса, в два раза больше людей корчилось от нестерпимой боли, истекая кровью. И все эторади того, чтобы одна, отдельно взятая человеческая особь продолжала с удовольствием жратьпервосортный виски на своем поле для гольфа в окружении таких же тварей, мечтающих вцепиться друг другу в глотки.

На Дарэ натянули бронежилет, заставили надеть каску, да еще двое бойцов остались его охранять. У него были другие планы, но Пома сказал:

- Нет, ты с нами не пойдешь. Ты ключ. Мы не можем тебя потерять. Кроме тебя, Журавлик, нас никто отсюда вытащить не сумеет. Поэтому твоя главная боевая задача – остаться живым.

Нельзя сказать, чтобы эта задача оказалась легко выполнимой. Фразы «огненный шквал» или «ад на земле» мало что говорят тому, кто ни разу не был под бомбежками. Дарэ провел там трое суток, а ночных кошмаров хватило на месяц. Но задачу он выполнил: препроводил в истинный мир шестьдесят четыре человека, включая грудных младенцев. Обычно он так целенаправленно не пересчитывал спасенных, но тут выдался особый случай. Эти шестьдесят четыре были целым народом. Вернее, тем, что от него осталось. Лица, изуродованные страхом. Не поймешь, молодые или старые. В серых отрепьях, никаких пожитков, на руках только дети. Глаза – сухие колодцы. Губы словно никогда больше не разомкнутся…

Вестники, как обычно, прошли через дверь Дарэ последними. А Пома проехал на их плечах: осколком ему разворотило бедро.

Поляна Встреч превратилась в лагерь для беженцев и по совместительству в лазарет. Настаджо с ног сбился, стараясь устроить всех в доме под Деревом по возможности удобнее. В этой суете Этла совсем перестал улыбаться. Дарэ так привык видеть его смеющимся и беззаботным, а ведь квартерон наверняка до сих пор помнил все, что с ним произошло. Такое просто нельзя забыть. Этла как никто понимал этих людей, из которых будто вынули душу. Они ничего не просили, ничего не хотели. С ними вообще не было никаких проблем, а это хуже всего.

Дарэ всю жизнь ненавидел цули. Эта ненависть ломала его, застила свет, а сейчас его прямо-таки мутило от нее. На самом деле он просто вычерпал свои силы до дна, пытаясь бороться с обреченностью, которую принесли с собой беженцы.

Ласточка пригляделся к нему и посоветовал:

- Вали-ка ты отсюда подальше, пока совсем с катушек не слетел.

Дарэ подумал – и свалил туда, где война оставалась занятием благородных и была достойна песен.

Правитель города Тескоко, благородный Несауалькойотль, принял его с неизменным радушием, а грибное вино оказалось прямо-таки волшебным. Перо Кецалькоатля позволяло Дарэ чувствовать себя безмятежным в городе ацтеков, где свято верили, что правильно произнесенные слова воскрешают мертвых, а за плохо спетую песню можно было поплатиться жизнью. Дарэ здесь называли Камашоичицин – «Со ртом, наполненным песнями-цветами».

В этих краях дождь не умел тихо плакать по ночам. Здешние ливни внезапны, ошеломительны и несут на хвостах Радугу. Здесь Дарэ отдохнул…

На вершине одного из деревьев, окружавших вершину холма Рождений, притаился крылатый Тэнгу, которого никто не звал, но и прогонять не стали. Хотя духи деревьев сразу заметили «небесного лиса», несмотря на его непревзойденное искусство маскировки, которое может обмануть только людей.

Склонив на бок носатую голову, Тэнгу внимательно следил за происходящим. Он изо всех сил старался поймать нить безмолвного разговора, который вели участники совета. Но ему удавалось уловить лишь отголоски особенно ярких мыслей:

«Ты уверен, что они готовы?»

«Да. Я уверен»

«Это слишком далеко, а они слишком молоды»

«Они должны пойти туда, если мы хотим, чтобы они остались»

«Пусть они понесут весть»

«Трудный путь вернет им силы»

«Ради себя Дарэ никогда не отправится в странствие. А оно ему необходимо. Нам обоим тяжела разлука»

«Мы можем передать весть более короткой дорогой – через сны»

«Значит ли это, что путешествие нужно только им самим?»

«Нет, в стране Радуги будут им рады. Пусть там обнимут их. Пусть почувствуют, как бьются их молодые сердца»

«Нам нужно ощутить свое единство. Почувствовать единый ствол жизни, который связывает нас»

«Этот не было так давно!»

«Покровители! Берегите их в дороге. Это не просто прогулка под звездами»

- Да и ты не зевай, - внезапно услыхал Тэнгу над самым ухом, и в тот же миг сорвался с верхушки дерева, бешено захлопав крыльями.

Инра почесал в затылке иглой дикобраза, воткнул ее обратно в косу и начал:

- Если распилить морскую раковину пополам, ты увидишь внутри нее множество витков…

Аток уселся поудобнее по другую сторону костра и приготовился долго слушать, поглядывая то на Инру, то на орла огня, которого нужно было вовремя подкармливать сухими ветками.

- Истинный мир похож на морскую раковину, - неторопливо продолжал маленький воин. – Наша страна Рассвета находится на одном из витков, а выше есть еще другие. Прямо над нами страна Радуги. Мы называем ее так потому, что оттуда по Радуге к нам спускаются боги. А там, наверху, они живут просто, как люди. Убитые воины – те самые, что каждое утро поднимают Солнце над землей, тоже живут в стране Радуги наравне с богами. Вы с Дарэ должны попасть туда и рассказать тамошнему народу, что мы решили начать Пляску Духов, чтобы вернуть страну Сильного Ветра. Для этого должны танцевать все, кто живет на витках Священной Раковины вселенной.

«Ничего себе!», - подумал Аток. Он был горд, что именно им доверили нести весть в мир Радуги, но в то же время это была нелегкая задача.

- А сможет Дарэ открыть такую пакарину, ведь до сих пор мы ходили только в мир иллюзий…

Он поглядел на Инру вопросительно.

- Тут нет ничего сложного, - пояснил ямабуси. – Эта пакарина открывается сама каждое утро. Она проходит через скалу, которая похожа на каменную Радугу.

Аток рассмеялся:

- Как может Радуга окаменеть?!

– Вот попадешь туда и сам увидишь. Пакарина открывается, когда сквозь эту скалу проходит солнечный луч. Если не успеете, и Солнце двинется дальше, вы уже не попадете в Верхний мир до следующего утра. В это время через каменную Радугу можно пройти только на другую сторону горы.

- А эта гора далеко? – уточнил Аток.

- Очень далеко. Но у вас есть крылья.

- Это верно. Тогда я сначала слетаю за Дарэ. Это тоже не близко. Вот бы Теноч пошел со мной… - Аток вздохнул и отвел в сторону лукавый взгляд.

- И то правда! С ним ты скорее доберешься. Хорошо, Теноч пойдет с тобой! – твердо сказал ямабуси.

Это было его родное небо. Теноч широко распахнул свои синие с зеленымотливом крылья, будто желал обнять ими землю. Аток следовал за ним. Чистые озера-«сеноте», «глаза земли», сияли им навстречу. Горы, точно спины ягуаров, поднялись из глубины лесов. Наконец показалось огромное озеро, по берегу которого раскинулись дворцы и сады. Тескоко – город мудрецов, философов и поэтов, подобный Афинам Старого Света, блистал перед ними в лучах полуденного солнца. В самой столице ацтеков - Теночтитлане строилисьпавильоны и воздвигались храмы по образу и подобию тех, которыми был славен Тескоко. Отсюда в столицу приходили лучшие песни и прекраснейшие танцы.

Друзья сделали плавный круг над городом и соскочили на землю, пробежав по инерции еще несколько шагов. Их крылья с шелестом свернулись и в одно мгновение пропали.

Но глаза их все еще блестели той необыкновенной радостью, которую не понять тем, кто ступает по земле. Вестники так долго слышали только стук собственных сердец и шум ветра, разрываемого их крыльями, что тишина земли показалась им особенно сладкой.

Дозорные у входа в город наверняка заметили пришельцев. Чтобы не попасть под вихрь дротиков, Теноч и Аток подняли свои щедро украшенные щиты, в центре которых блестели обсидиановые зеркала. Теноч нес на своем щите изображение орла, Аток – Солнца: его лучи обрамляли зеркало.

Воины внешней стражи, став на одно колено, встретили их с восторженными лицами. Зеркала Ипальнемоа – «Того, благодаря кому мы живем», приковывали их взгляды. Но не меньшее удивление вызывали золотыеволосы Атока.

- Тонатиу, Тонатиу, - слышалось то и дело у него за спиной, когда они вошли в город.

Правда, лицо Атока было совсем не таким свирепым, как у жестокого бога Солнца.

Во дворце правителя им поднесли в яшмовых чашах прохладный, освежающий пульке – вкуснейший напиток из сока агавы, живительное «зеленое молоко». Нежноликие девушки расстелили для них плетеные циновки и усыпали пахучими цветами каменный пол.

Гостям надлежало подождать. В это время в зале знаний и музыки состязались поэты, сплетая гирлянды песен. Звенели барабаны из черепашьих панцирей, завораживая сердце, звуки флейт порхали, как бабочки над ручьем. Никто не смеет прервать магию стихов - они превыше краткотечной жизни.

Знатные воины-ацтеки защищали песнями свое сердце, чтобы не омертвело оно до срока, не покрылось чернотой во время сражений при виде ужасных ран, страданий и смерти. Они слагали стихи так же, как бились: истово и вдохновенно, воспевая верность, дружбу и хрупкость всего, что прекрасно на земле. В их песнях раны превращались в алые цветы, а недолговечная жизнь облетала вихрем лепестков…

Закрыв глаза, Дарэ нараспев читал стихи на языке науатль:

Куда мы уходим?

В обитель бессмертья?

Зачем же вы, слезы?

Крепись, мое сердце:

Никто здесь не вечен.

И самые знатные – смертны,

И бренность их – пепел.

Крепись, мое сердце:

Никто здесь не вечен.

Слушатели, расположившиеся на циновках, мерно и величественно кивали. В такт вдохновенным строкам качались великолепные головные уборы: оперение невиданных по красоте птиц переплеталось там с живыми цветами, а сквозь них, как из густой чащи, выглядывали головы ягуаров, клювы хищных птиц, оскаленные волчьи клыки…

На каменном троне восседал Несауалькойотль, правитель города Тескоко – непревзойденный зодчий, выдающийся поэт и философ.

- Сколь прекрасно поет мои песни этот юноша, - звучным голосом проговорил он.

Владыка был уже не молод, но сохранил осанку и стать, приличествующую тлатоани. Этим словом, означающим «оратор», ацтеки называют своих государей.

- Покинув этот мир, настоящий воин спускается в подземный сумрак, облачившись в свои песни-цветы, которые будут согревать и услаждать его до нового возрождения…

Теноч и Аток терпеливо ждали в комнате для гостей, девушки подносили им фрукты и цветы, причем некоторые из фруктов предназначались лишь для того, чтобы любоваться ими, а некоторые цветы стоило попробовать на вкус. Аток ни за что не разобрался бы в этом изобилии, но Теноч подсказывал ему, что и как следует есть: с чего надо счищать кожицу, а что полагается глотать целиком, вместе с косточками…

Одна из прислужниц – изящная и нарядная, как желтый цветок никте, нагнувшись за подносом, шепнула что-то. Аток, особенно жалея сейчас, что не знает языка науа, поглядел на друга, умоляюще подняв брови.

- Эта малышка, - хмыкнул Теноч, - просит разрешения потрогать твои волосы.

- Скажи: за поцелуй, - рассмеялся Аток.

Теноч невозмутимо перевел. Девушка совсем смутилась, низко опустив голову, быстро ушла, но потом вернулась и робко тронула воина-орла за руку. Теноч повернулся к ней.

- Говорит, что согласна, - объяснил он. – Только не здесь. Видишь, стесняется. Иди, но недолго.

Аток шел и крутил головой, разглядывая восхитительные росписи и резные притолоки, вслушиваясь в шелесты и шорохи, порхавшие по сумеречным залам, где в глубоких нишах дымились курильницы, источая смолистый аромат копала.

Наконец они очутились в узкой комнатке. Повсюду висели пучки душистых трав, стояли каменные чаши и корытца для размалывания зерен. Здесь было помещение, в котором приготовлялись ароматические смеси.

Девушка протянула руку с опаской, боясь обжечься, но потом все же решилась – и погладила его волосы. Губы ее оказались сладкими, словно мякоть плодов какао. Желание молнией пронизало его, и ливень ласк заглушил стыдливые вздохи девушки.

Каким восторгом сияли ее глаза, когда Аток расплел свои косы для нее! С детства она привыкла трепетать перед Тонатиу-Солнцем, разящим огненными лучами, не знающим жалости к людям. Но ее солнечный бог был таким добрым и с такой нежностью повторял ее имя: Шочитль Тонатиу (Подсолнушек)…

Аток вытащил обсидиановый нож из мягких ножен и, не глядя, отхватил прядь своих волос – это был подарок для нее. Губы девушки приоткрылись от удивления и восхищения. Он еще раз поцеловал ее. Ему хотелось проникнуть глубоко, как колибри пронзает цветок, добираясь до пьянящего нектара. Но ее покорность сдерживала его. Он боялся причинить боль.

«Я вернусь», – думал он.

Когда он вернулся, кровь в нем еще горела, бросая отсвет на щеки, заставляя ноздри трепетать. Но Теноч и бровью не повел, едва взглянув на него.

Вот наконец мимо друзей будто заструилась золотая змея: поэты покидали зал. Тонко звенели нефритовые подвески на висках, позвякивали серебряные колокольчики у щиколоток, плыли по воздуху высокие плюмажи, перевитые гроздьями орхидей. Аромат благовоний окутывал эту блестящую толпу. Тяжелые веки скрывали тайный огонь, по губам еще порхало эхо последних стихов:

Пой же, певец,

Песен твоих яркая радуга

Радует сердце мое…

Как и предполагал Аток, его брат показался из залы последним. На нем был волшебный наряд куикани – придворного певца.

«Вот, - подумал Аток, - свой орлиный убор не носит, повесил его в шалаше на вечное хранение, а здесь, гляди-ка: разукрашен, словно Птица Света».

Взгляд Дарэ был таким отстраненным, что в первую минуту Аток решил, что он их не узнал.

- Что? – отрывисто спросил Дарэ. – Случилось что-нибудь?

- Нет, все хорошо, - успокоил его Аток. – Ты что, грибное вино пил?

- Я пил теонанакатль и мед дерева снов, - серьезно сказал Дарэ. – Зачем ты пришел?

-Он твой брат, - наконец, вмешался Теноч.- Разве надо спрашивать, зачем он пришел?

Дарэ провел ладонью по лицу, взглянул растерянно:

- Простите… я еще не… отошел. Я вас обидел?

- Нет, Журка! – Аток обнял его, наконец. – Все нормально, успокойся. Мы по делу!

- Вас накормили? Пойдем ко мне, - заторопился Дарэ.

Он жил в гостевом доме неподалеку от дворца. Друзья сели на холодке, за хлопковыми занавесями, плескавшимися на ветру. Аток сразу стал рассказывать новости.

- Мы еще толком не видели страну Рассвета, - заключил Дарэ, - а совет хочет, чтобы мы поднялись еще на один виток.

- Когда кончится война, мы увидим все миры Священной Раковины, - щедро пообещал Теноч.

- Когда кончится война, - эхом отозвался Дарэ.

- Возвращайтесь без меня, - неожиданно объявил братьям воин-орел. – Домой слетаю, в Теночтитлан. Здесь близко.

«Верно, семья у него там», - Аток улыбнулся, вспоминая свой Подсолнушек.

- Лети, - сказал он, - Доброго ветра, Теноч!

- Спасибо, Корисонко! – крикнул Теноч, взмывая в воздух.

Его сине-зеленые крылья на миг заслонили небо.

- Ты никогда не считал, скольких людей мы вернули? – неожиданно спросил Дарэ, глядя, как он делает круг над озером, набирая высоту.

Аток стряхнул с ресниц милый образ.

- Если бы можно было посчитать, сколько их еще осталось в мире иллюзий, - продолжал Дарэ. - Как вы поймете, что уже пора начинать Пляску Духов?

Аток задумался.

- Духи говорят, что они это почувствуют. В истинном мире они ощущают людей единым целым. Говорят, пока еще в этом целом остается брешь.

- Брешь, – повторил Дарэ, хватаясь за грудь, будто эта брешь находилась именно там.

Глава вторая

После того, как Поме досталось во время их последней вылазки, Дарэ боялся увидеть друга сломленным. К его радости и восхищению, их Ваминка не только ходил, но и бегал, только иногда морщился.

- Я еще нужен? – без обиняков спросил его Дарэ.

- Ага! – Пома прислонился плечами к ближнему дереву, чтобы немного передохнуть. – Ты всегда мне нужен.

- А не мог бы ты сказать об этом на совете? Я драться хочу. Какой из меня посланник доброй воли? Отправьте лучше Этлу – он с любыми людьми поладит! И не только с людьми! Да перед его медовыми лепешками даже боги не устоят. А я еще ляпну им что-нибудь не то, и они обидятся. Во мне еще злости слишком много. Ты же сам говоришь, что я ключ. Значит, мое место – в мире иллюзий, пока есть кого уводить оттуда...

Пома взглянул на него и поудобнее оперся о мощный ствол сосны.

- Группа ушла три дня назад, через пакарину возле Ольянтай-тамбо. Больше пока некого послать с тобой, Журка. Остальные должны восстановиться. Ты сможешь в новолунье сходить за ребятами в Священную долину, и провести их домой вместе с теми, кого они с собой возьмут?

- Конечно, смогу!

- Ну вот. А пока считай, до конца месяца ты в отпуске. Как раз вы с Корисонко успеете сделать то, о чем вас совет просит.

- Как там беженцы? – спросил Дарэ.

- Ничего, оттаяли! - Пома начал загибать пальцы. - Третий день, как ушли!

- Как ушли? Куда?

- Домой, конечно! – Пома глянул на него с веселым изумлением. – Ты же их вон куда закинул! Им теперь несколько месяцев до родных мест добираться.

И увидев, как Дарэ закусил губу, рассмеялся:

- Да ты что, я же шучу! Ты их спас, Журавлик, вытянул из огня. Это хорошо, что они идут. Мы – люди земли, чем дольше мы ступаем по ней, тем у нас сил больше. Ты же помнишь легенды: все настоящие люди обрели когда-то свою родину в странствиях.

- Значит, духи земли их вылечили, - с облегчением констатировал Дарэ.

- Это был самый большой КругЖизни! – подхватил Аток. – Помнишь,как мы Этлу спасали? Так в десять больше! Журка, мы сплели такую песню, что дождь пошел!

- Дождь?

- Да, такой крупный, теплый дождь сквозь Солнце. А потом расцвела Радуга. Все стояли, глядели на нее. Это было здорово! Правда, Пома?

- Да, - кивнул Пома, улыбаясь. – Очень редко получается Радуга. Нам повезло!

- Они теперь не беженцы, а путники, идущие к своей родной земле, - добавил Аток. – Да, вот еще что: Тайра с ними ушел! Они, между прочим, язык гуарани довольно хорошо знают. От их дома не так уж далеко до его родных мест…

- Он хочет дойти до великой реки Парагвай, - пояснил Пома. – Говорит, что она всегда текла в его снах. В истинном мире эта река по-прежнему остается божеством, и совсем не похожа на «ломовую лошадь», в которую ее превратил мир иллюзий: покрытую разводами мазута, грязную, взбаламученную моторами тысяч судов и суденышек. Тайра увидит реку своей судьбы чистой и свободной, ее мощные воды никто не торопит и никто не в силах остановить!

Инра встретил их так, будто посылал за водой, а они припозднились. Угощение было почти готово. Выудив из котла дымящийся, источающий божественный аромат кусок мяса, маленький воин осмотрел его и обнюхал, а потом – к разочарованию братьев – стряхнул обратно в булькнувший бульон.

Аток отвернулся, сглотнув слюну, и взглянул сквозь легкую листву на небо, такое голубое и чистое, словно за ним не было ничего: ни страны Радуги, ни звездной россыпи других миров.

- Расскажи, ана, про страну Радуги, - просил он Инру, - а то Дарэ еще не слышал!

Инра неторопливо поправил хворост в костре, и сказал, будто про себя:

- Когда попадете в страну Радуги, там будут другая пища и другая вода. Не задерживайтесь там долго. Когда нам нужно послать туда весть, мы обычно просим ласточек. Они лучше всех знают дорогу в страну Радуги. Поэтому с вами пойдет Ласточка.

Вы подниметесь туда, где плывут облака, в сердцевину неба. Вы подымитесь туда в тени орлиных крыльев.

Тень синего орла будет над вами,

тень черного орла будет над вами,

тень желтого орла будет над вами,

тень белого орла будет над вами…

Инра пел орлиную песню – негромко и размеренно, призывая добрые силы в помощь своим детям, мысленно желая им доброго пути.

Покуда мясо доварилось, маленький воин успел – хотя и не торопился – рассказать о многом, что хранила его память. Он рассказывал про самую необычную гору в стране Рассвета, сквозь которую можно попасть в Верхний мир, где боги живут, как люди. Услыхав о сквозном отверстии в скале, Дарэ внезапно расхохотался.

- Так может, это и есть моя гора? Дырявая. Очень на меня похоже, правда?

- Нет, не твоя. Это гора дене (навахо), - серьезно ответил Инра.

- Перестань! – Аток толкнул в бок брата, продолжавшего давиться смехом. Он не любил эту манеру хохотать, когда совсем не весело. В том, что душа Дарэ проткнута штыком, уж точно не было ничего достойного смеха.

Но тот скорчил рожу и отмахнулся.

- Миски несите! – прикрикнул на них ямабуси.

Они поели втроем. Мясо казалось Дарэ особенно вкусным, потому что он разделял удовольствие с дорогими для него людьми.

Но после сытного ужина они безжалостно прогнали его спать.

- Знаю я, какой ты ходок, если не выспишься, - приговаривал Аток. – Завтра приду, до света разбужу!

Оставшись один, Дарэ оглядел шалаш. Его нарядные крылья по-прежнему висели на самом почетном месте, напротив входа. Он тихонько погладил орлиные перья, которые ни разу не надевал со дня посвящения. Потом вздохнул, и тихая волна счастья накрыла его. Он был наконец-то дома. Сейчас Дарэ совершенно ясно понимал, что его дом здесь, а не в мире иллюзий, где ему выпало несчастье родиться, и где осталась его бессильная ярость…

Аток выполнил свою угрозу: разбудил его, когда небо только-только начинало светлеть. Первая утренняя птица пыталась вплести свой нежный голос в тоскливые крики ночных крылатых охотников.

Поеживаясь, Дарэ выбрался из уютного тепла и побрел по тропинке к ручью. Бросил пару горстей ключевой воды в лицо, этим завершив утренний ритуал, и вернулся к шалашу, где Аток уже успел поднять пламя и подвесить над костром котелок. Позавтракав, Дарэ проснулся окончательно. Собираться в дорогу им было легко: вещей и еды они не запасали. В отличие от туристов, которые больше похожи на улиток, вестники были вольными птицами, полагаясь на доброту духов леса.

- Поднимемся на вершину! – предложил Аток. – Оттуда мы сразу хорошую высоту наберем.

- Да ты просто по горам лазить любишь, Корисонко, - проговорил Дарэ, пытаясь одновременно усмехнуться и подавить зевоту. – Так и скажи…

- Люблю, - легко согласился Аток.

Путь наверх был крутым и долгим, но тем радостнее было им увидеть простор на вершине. Здесь их уже ждал Сауко: он поднялся по ложбине вместе с туманом.

- Хау! – сказал ветер, хозяин этой горы. – Ха-а-у-у!!!

- Здравствуй! – ответили братья, вдыхая его снежный запах.

Все высокогорное плато устилали дикие пионы, готовые вот-вот раскрыться. Жаль, мы улетим и не увидим этого, подумал Дарэ. Дух почувствовал его грусть и, пригнувшись над цветами, осторожно подул. Тугие бутоны пробудились, на глазах начали медленно разворачиваться. Дыхание Сауко расходилось кругами. Из ярко-зеленой вершина становилась темно-красной. Это был подарок, который Кэн Хотидэн приберег для нихперед дальним путешествием. Дух желал, чтобы они вернулись в страну Рассвета, и продолжили идти тропой красоты.

Чего уж проще? Им нужно было всего лишь следовать за облаком оранжево-черных бабочек, которые миллионы лет кочуют по невидимым небесным дорогам. Бабочки летели как раз в ту сторону, где находилась Каменная Радуга, в страну Навахо. Следовать за ними было легко: полет невесомых маленьких крыльев неспешен, главное не спугнуть пестрых проводников с проторенного пути. Ветер относил стаю, но бабочки, изгибаясь замысловатым узором, упрямо держались нужного направления.

Внезапно Дарэ сделал крутой вираж и понесся в неизвестном направлении.

«Ну, что опять?» – с досадой подумал его брат.

Сначала он решил, что Дарэ собирается снова улизнуть к ацтекам в Тескоко. Но серые крылья Дарэ несли его дальше. Внизу пестрым платком заблестел портовый город майя – Тохо, от которого в мире иллюзий не осталось камня на камне. Нарядные торговые суда покачивались в гавани. Майя оставались владыками здешних морей, привозя издалека ароматное дерево, сверкающие камни и диковинные плоды…

Дальше, дальше! Аток не терял брата из виду, но и не мог догнать его: тот несся, будто грозовое облако. Вот уже показался город Тулум - форпост майя на побережье. Стены его храмов словно вставали из морской пены. За ними простиралось лазуритовое море с бусинами коралловых островов, нанизанных на белую нить прибоя.

К островам и летел Дарэ, ударяя крыльями в тугой барабан ветра. Внезапно он стал снижаться – резко, будто падал, и зарылся по икры в горячий песок, гася скорость. Аток приземлился ловчее, попав на узкую полосу мокрого песка, утрамбованную волной.

- Тебе искупаться захотелось? – кротко спросил он.

Дарэ шутки не принял, нетерпеливо замахал на брата, вслушиваясь и озираясь. Он отчаянно надеялся, что из-за деревьев покажутся смуглые воины, сурово и настороженно осматривая незнакомцев, или на гребне волны возникнет длинная узкая лодка, полная черноволосых, белозубых гребцов.

Но ничего не происходило. Море по-прежнему отсчитывало мгновения вечности; пальмы взмахивали перистыми листьями и грустили о том, что не могут оторваться от земли.

- Никто не придет, Журка, - нарушил молчание Аток. – Разве ты сверху не видел, что на этих островах нет людей? Ни единого дымка, ни одного возделанного поля, ни селений, ни троп… Чего ты ждешь?

- Они не вернулись! Атуэй, Гуама! – воскликнул Дарэ, будто имена убитых вождей могли воскресить их.

«…Гуама, Атуэй…», - эхом отозвалась волна, шурша по песку.

- Они первыми приняли удар и не вернулись… - проговорил Дарэ с горечью.

Неужели он думает, что таино* не вернулись в истинный мир потому, что не простили себе, что не смогли уберечь страну Сильного Ветра? – подумал Аток. И сказал:

*«Когда индейцы таино спасли Христофора Колумба и его экипаж от верной смерти судьбоносным утром 12 октября 1492 года, представилась прекрасная возможность объединить культуры народов Европы и Америки. К сожалению, то, что случилось дальше, не стало ни прекрасным, ни героическим….

Хотя в своих дневниках Колумб писал, что индейцы таино оказали ему самое великодушное гостеприимство, он начал с обращения в рабство и убийства индейских народов, живущих на островах Карибского моря…» (Рассел Минз)

-Если бы таино пошли против своих обычаев и убили тех, кто нуждался в помощи… послушай, Журка, если бы они убили Колумба и его спутников, это не помогло бы. Вслед за Колумбом пришли бы другие. И они пришли…

- Мы должны были убить всех, - прорычал Дарэ, вбиавя кулаки в песок.

- Но ведь мы убиваем врагов лицом к лицу. Это значит, что болезни, которые принесли цули: черная оспа, холера, туберкулез, грипп, малярия и другие эпидемии не миновали бы нас. Большинство людей умерли от болезней, ты же знаешь. Таинам не за что винить себя. Они умерли с честью.

- Они не вернулись…

- Таино вернутся! – убежденно сказал Аток. – Они вернутся, когда мы завершим Пляску Духов. Все, кто умер до срока, все, кого убили несправедливо и подло, будут снова жить. Танцуй с нами, и ты поможешь им вернуться!

Слышал ли его Дарэ? Он ничего не ответил брату.

Догонять стаю бабочек было уже делом бесполезным, и они остались на берегу. Холодный ночной ветер остудил песок. Аток подумал было о том, чтобы развести костер, но не стал. Братья молча лежали рядом, не закрывая глаз…

Дарэ думал о том, что никогда не смирится. Почему всегда первыми умирают лучшие? Почему убивают тех, кто несет добро? Враги принесли индейцам голод и смерть от болезней, против которых у них не было иммунитета. Индейцы накормили весь мир, подарив народам Земли картофель, кукурузу, томаты, сладкий и горький перец, тыкву, фасоль, кабачки, арахис и еще множество других съедобных растений, найденных ими в природе и окультуренных заботливыми руками. Сотни лет люди Старого Света страдали от малярии – индейцы дали им лекарство, хинное дерево, они показали десятки других врачующих деревьев и цветов, которые до сих пор лечат тех, кто уготовил индейцам смерть. Нет, как видно, Пома ошибся союзом, когда произносил свое сакраментальное «любить или умереть». На самом деле: «любить и умереть» - вот то, что выбрали настоящие люди.

Чем Аток мог утешить его? Как всегда в безвыходных ситуациях, он позвал на помощь Звездного Лиса, обращаясь к нему с безмолвной молитвой. Как всегда, его покровительпришел братьям на помощь.

Теплый вихрь подхватил их, отчаявшихся детей. Небесная река уносила их от земли. На ее берегах живут Лама и Пастух, Куропатка и Колибри, Змея и Кондор, Ласточка и Сокол.

Звездная Пума шествует по небу, осторожно, как своего детеныша, неся в зубах Радугу. Отсюда, с высоты, Земля кажется тихой и чудесной. Юнкой кольюр – «больная звезда», как называют индейцы-кечуа комету, пронеслась сгустком огненной боли, пропала, канула в черную воду неба. Мириады звезд глядели на братьев, и каждая из них была солнцем.

Жизнь – ничто, и смерть – ничто. Есть только река, густая от звезд, и тихий свет без начала и без конца.

Всю ночь волны разговаривали на тысячу голосов. Вестники продремали до рассвета. Настал «час таино» – когда еще можно смотреть на Солнце, только что рожденное океаном. Дарэ стоял у самой воды, так что волны чуть касались его ног, и говорил с теми, кто не мог слышать его.

Крсный отсвет ласкал ваши лица, дети зари, вы встречали ее ликованьем. Теперь острова безлюдны и Солнце всходит над ними в молчании. Час таино – грань между тьмою и светом. Ваши сердца бились, чтобы победил свет, и этот час навсегда останется вашим.

Братья искупались в горько-соленой, мутной от песка воде прибоя, потом собрали на завтрак выкинутых морем крабов и моллюсков. Подкрепившись, они поблагодарили за приют и угощение этот пустынный берег, с усилием разбежавшись по кромке между волнами и сушей, взмыли в воздух. Они спешили подальше от этих грустных мест, наполненных воспоминаниями. Слепяще-белый песок и нестерпимо-синее небо наводили на Дарэ пронзительную тоску.

Теперь им предстояло полагаться только на собственные чувства. Как и надлежит ведущему, Аток всегда летел впереди, но теперь вдруг уступил брату. Он надеялся, что сердце Дарэ потянется к тому месту, где было похоронено, и он увидит землю, от которой оторвался, и тогда ее добрая мощь восстановит его силы. Сколько можно наказывать себя?!

Вышло так, как он хотел: Дарэ отклонился от курса, не осознавая того, и вот уже внизу показались темные холмы и светлые степи. Ветер принес им запах полыни.

- Погляди, погляди! – крикнул Аток в восторге. – Там не могилы, не холмы костей! Там люди, настоящие люди!

Дарэ глянул вниз, на равнину, где возле излучины реки стояли белые конусы домов. Он поглядел на них спокойно, с ласковой улыбкой: так мертвые смотрят на живых. А затем ушел на крыло, уступая брату путь.

Они перенеслись через холмы, подгоняемые полынным ветром, и стали снижаться. Горная долина приняла их. Они упали в пышные травы. Голоса маленьких серых флейтистов пели над ними, врачуя раны.

- Не сердись, Лиска! – тихо сказал Дарэ. - Это не здесь похоронено мое сердце. Его зарыли в другом мире, где сейчас враги, и они его топчут до сих пор. Я не хочу больше говорить об этом.

Аток неслышно вздохнул и лег, слушая шепоты земли. Его косы лежали в траве, как змеи, греющиеся на солнце.

Память – это клинок без рукояти. Мы сражаемся им, но его лезвие входит в наше собственное сердце.

- Болит? – спросил он тихо.

- Ничего. Я привык.

Аток сел, встряхнул упрямо рыжей лохматой головой и заговорил, теребя в пальцах сорванный машинально сухой колосок:

- Сходи домой, брат! Надень свои орлиные крылья, которые ты заслужил, скажи людям свое настоящее имя, которое они помнят. Не прячь от них свою душу! Марко скрывает свое лицо, потому что не хочет выдать себя врагам. А ты зачем прячешь душу от друзей?

- Я не прячу, я ее бинтую, - усмехнулся Дарэ.

- Смеешься, а для меня видеть, как ты умираешь вместе с ночью это худшее из наказаний!

- От этого есть хорошее средство: как только под вечер дождик собирается, надо пить священный напиток майя. Мне Марко обещал подкинуть целую канистру. С ним и Шибальба не страшна! Чтобы не расстраиваться, давай пить пош со мной за компанию. Вместе пойдем в Шибальбу – в мир мертвых. Майя рассказывают, что двое братьев уже спускались туда однажды, и вернулись с победой. Правда, один из них по ходу дела остался без головы, но ее приладили на место, и он отправился дальше совершать подвиги, как ни в чем не бывало. А есть еще мед дерева снов. Но им ведает только Лирион, а без помощи Ласточки к этому старому духу дерева лучше не обращаться, не откликнется…

Аток поглядел на него и махнул рукой, понимая, что Дарэ не намерен говорить серьезно.

- Да, две у нас неприкаянные души, - вздохнул он, - ты да Ласточка. Тот вообще скоро к людям выходить перестанет. Бродит с духами леса: то ли ищет чего, то ли наоборот потерять хочет и не найти больше никогда…

- Ну, это ты зря, - проговорил Ласточка, отдуваясь, и повалился в траву между ними. – Видишь, я не только к людям выхожу, я за ними даже бегаю! Какого беса вы от маршрута отклонились?

- Вот тебе раз! – подскочил Аток. – Ты откуда взялся?!

- Взялся, взялся, - пробурчал Ласточка хмуро. – У неприкаянных душ свои дороги…

- Извини, - смутился Аток. – я же не со зла сказал. Как ты сюда попал?

- Ну да, раз я без крыльев, то куда уж мне? – буркнул Ласточка, насупившись еще больше.

- Не ворчи, - добродушно сказал ему Дарэ.

В отличие от брата, он ничуть не удивился появлению третьего в их компании и даже не переменил позы: по-прежнему лежал себе, подложив руки под голову, глядел в бездонную синеву полдня. Казалось, ему подарила свое сияние сама богиня Ахсоннутли – супруга Солнца, воплощенная в бирюзе, дочь Земли и Неба.

- Говорят, ласточки это посредники между мирами. У них свои дороги… как и у духов леса… - Дарэ улыбался мечтательно, будто рассказывал сказку.

- Ладно, ладно, - поспешил согласиться Ласточка, покосившись на него. – Я вижу, Сауко слишком много тебе говорит. Ты осторожней с выражениями…

- Ага, - все так же меланхолично отозвался Дарэ. – А ты пришел нас на путь истинный наставлять… в смысле, возвращать? Может, расскажешь, зачем на самом деле нас отправили так далеко? Уж я точно не гожусь в посланцы страны Рассвета. Как будто не нашлось никого достойнее? И потом, я никого не знаю в мире Радуги. Вот попадем мы туда с Лиской, и что дальше? Станем на распутье дорог, как делает Этла, когда наготовит слишком много еды, и будем кричать: «Эй, народ, приходите, не пожалеете!».

- Так ты считаешь себя недостойным? И в страну Радуги идти не хочешь? – уточнил Ласточка, пристально глядя на него.

- Я уже говорил Поме.

Аток и раньше слышал от брата жалобы на то, что «он никому не нужен», но не принимал их всерьез, потому что Дарэ говорил такое только когда находился не в трезвом уме. Оправдывая свое прозвище Корисонко – «золотое сердце», Аток искренне считал всех вестников отличными ребятами, а уж Дарэ и подавно любил, как родного.

Но Ласточка, похоже, был настроен очень серьезно:

- Ну, если так, мы с Корисонко вдвоем пойдем, а ты можешь не ходить. Ищи сам свою дорогу, - неожиданно заключил он.

Аток собирался было возразить, но Ласточка его остановил.

- Пусть побудет один. А то он сам себя до сих пор плохо знает.

Дарэ фыркнул.

- Что, не так? – сощурился Ласточка. - А ты на себя давно глядел? Зеркало Тескатлипоки всегда с тобой, но ты в него смотришь только на других.

- Но Журка ведь ключ. Если я его потеряю, как я в глаза Ваминке смотреть буду? – наконец высказал свое мнение Аток.

- Ваминка сказал: если не хочет идти, не надо. Пусть восстановится сначала. Да не переживай, не пропадет Дарэ, ты же знаешь: за ним Тэнгу следит.

Дарэ данным-давно не видел своего «покровителя», но возражать не стал. Перспектива побыть одному казалась слишком заманчивой.

Между тем Ласточка приблизил губы к самому уху Атока и прошептал:

- Если через три дня он нас не догонит, сами за ним вернемся.

Аток поскреб в затылке и махнул рукой, соглашаясь. Для него авторитет Помы был по-прежнему непререкаем. Если старшие разрешили – так тому и быть…

Перед тем, как уйти, они насобирали для Дарэ спелых яблок, которые хоть и росли в лесу, но были медово-сладкими. Ямабуси знали такие деревья наперечет, в пору урожая приходили к ним полакомиться, а духи деревьев присматривали за яблонями весь год, укрывая от заморозков своим теплым дыханием, и не разрешали медведям обламывать ветки, а кабанам – подрывать корни...

Глава третья

Аток еще несколько раз переспрашивал брата, действительно ли Дарэ не хочет идти с ними, так что тот вздохнул с облегчением, когда проводил друзей. Оставшись один, он растянулся на опавших листьях, которые год за годом укрывали эту землю. Листья потемнели от снегов и дождей, но их узор по-прежнему был красив.

Здесь никогда не встречалось ни окурков, ни пластиковых бутылок, ни целлофановых пакетов, ни прочей дряни, которую неудержимо плодит цивилизация мира иллюзий на горе себе самой.

«Как это дико, - думал Дарэ, - что цули выбрали смерть основой для своего прогресса: ведь нефть – это миллиарды трупов, спрессованных за миллионы лет. Их цивилизация жадно впитывает эту жижу, пухнет на ней, принимая самые уродливые формы».

Ему стало так противно, что захотелось вымыться. Он поднялся, вошел под деревья, которые встретили его, лопоча приветствия на своем тихом языке. Дарэ прислушался и вскоре нашел крошечный родничок, пробившийся между корней огромной осины. Она приходилась бабушкой большинству деревьев в этой роще. Он склонился к роднику, одновременно здороваясь и благодаря, отпил из горсти, отдавая дань уважения дереву-патриарху. Приложил ладонь к его шершавой, растресквавшейся коре, шепча молитву старым деревьям. На сердце у него полегчало…

Кэн Хотидэн – дух старой осины с удивлением разглядывал его сквозь листву. За плечами у этого человека он приметил обсидиановое зеркало Ипальнемоа – сгусток самой могущественной магии во Вселенной, а в волосах у него светилась и переливалась изумрудная змея - перо Кецалькоатля, с которым можно повелевать бурями. К тому же его охранял Тэнгу, следуя за ним верной тенью. И при этом Кэн Хотидэн ясно читал у него в душе, что человек этот считает себя одиноким и несчастным!

Но вместо того, чтобы посмеяться над ним, Кэн Хотидэн его пожалел, потому что знал, чего не достает Дарэ.

Дух дерева, невидимый для глаз человека, постарался помочь ему: узенькая оленья тропа скользнула под ноги Дарэ, и он пошел по ней вдоль ручья. Ручей бежал вприпрыжку все дальше и дальше, а Дарэ шел, глубоко задумавшись. Он никак не мог привыкнуть, что в истинном мире добрая воля – главнее всего, и до сих пор удивлялся, что его отпустили так просто, раз он не хотел идти в страну Радуги.

Чего он хотел, так это вернуться в мир иллюзий, чтобы искать заблудившихся в отчаянии и возвращать их сюда, где им будет хорошо. Правда, он вымотался за последнее время, ну да сам виноват. Аток правильно ему говорит: «Что ты бросаешься спасать мир в одиночку, как будто у тебя одного есть сердце?». Но с этим ничего не поделать, ему тяжело с людьми, потому что он не может не делиться своей энергией. Даже если в этом нет необходимости, она все равно хлещет из него, как из дырявой бочки.

Ручей привел его к скале: здесь он разливался прозрачной заводью. У берега во влажной земле отпечаталась вязь множества следов. Сюда приходили на водопой лани и кабаны, пумы, дикие козы, барсуки, лисы и более мелкий лесной народец. Чьих только следов не увидел Дарэ! Он тоже оставил свои следы, заглядевшись на чистую воду…

Он снял свой щит, сел на прохладную, сочную траву у самой кромки заводи. С трех сторон в нее впадали, переплетая свои струи, пенистые ключи. Сила Жизни так ясно проявлялась здесь, что не удивительно, как много созданий приходило сюда…

Конечно, ему легче, когда он один. Он вечно балансирует между страхом смертельно обидеть кого-нибудь и стремлением отдать кому-нибудь свою жизнь, причем прекрасно сознавая, что ни то, ни другое людям не нужно. Поэтому от встреч с друзьями, которые вестники именовали «праздниками», он норовил уклониться, не говоря уже о серьезных церемониях, на которые следовало приходить при всем параде. Вот ему и не было необходимости смотреть на себя. Тут Ласточка прав. Да было бы на что смотреть! Хорошо, что ему разрешили не идти, а то в мире Радуги, пожалуй, еще подумали бы, что здесь все люди такие: нескладные, долговязые и неле…

Тут он невольно взглянул на свое отражение в спокойной воде и увидел там человека статного, смуглого, с хорошо развитой мусклатурой и гордой посадкой головы, с четким рисунком скул и толстыми косами, спускавшимися на грудь. Дарэ на всякий случай оглянулся: рядом никого не было. Это действительно его собственное отражение?! Надо же, самого себя не узнал. Если бы не Ласточка, и дальше бы не замечал, насколько изменился!

Он рассмеялся. Тэнгу, наблюдавший за ним со скалы, от удивления встопорщил жесткие перья. Крылатый оборотень не понимал, что рассмешило человека.

Между тем Дарэ разделся и полез в ледяную воду. Мощь снежных вершин хранила она, клекот орлов и радость пробуждающихся трав. Весна разбудила горы, поднявшись сюда из степей на крыльях ликующих песен, которыми приветствовали ее люди и птицы. А потом, растопив снега, весна вернулась к ним с гор веселой водой.

Дарэ тоже неудержимо влекло назад в долину – еще раз поглядеть на людей. Услышать их голоса, смех, нежный звон украшений. Вдохнуть их запах: его люди пахнут Солнцем, дымом костров и полынным ветром, который вплетается в их косы. Но он был убежден, что как только ступит на ту землю, его сердце разорвется и он рассыпется прахом – странник во времени, вернувшийся домой через триста лет…

Пролететь над черными холмами еще раз он тоже не решался: знал, насколько его люди приметливы. Они наверняка увидали их с Атоком. Таких огромных птиц не водилось в стране Рассвета, и неизвестно за кого их могли принять. А если люди снова увидят в небе его серые крылья, то, пожалуй, примут это за серьезное предзнаменование и начнут готовиться к чему-нибудь грозному…

Нет, он не станет их тревожить. Разве что подняться на гору повыше и поглядеть оттуда на свой желанный край? Пожалуй, это можно. А потом он вернется в мир, который ненавидит, где правят цули – «пожиратели жизни» и их машины, где каждый день умирает его прошлое, которое он не может ни забыть, ни простить, ни изменить.

За один день ему не удалось воплотить задуманное. Горы оказались не такими доступными, как ему казалось поначалу. Есть ему не хотелось, и свои припасы он высыпал в дупло старого дуба, где наверняка кто-нибудь жил: пусть полакомится лесной народец. Он торопился и не хотел тратить времени на еду и питье.

А горы становились все выше. Самая красивая из них напоминала руку, сжатую в кулак. Эта вершина была действительно прекрасна. Наверняка она считалась покровителем этих мест. Сердце Дарэ переполнилось восхищением. Он сел на большой камень напротив горы, мысленно обратился к ней. Сначала поздоровался, потом сказал «спасибо» за то, что гора приютила его и дала возможность отдохнуть.

Весь этот день и следующий он видел ее перед собой. На душе было легко и свободно. Дарэ знал: ему помогала гора.

Он дошел до обрывистого края плато, когда Солнце уже давно ушло за горизонт. Звездное небо отражалось в долине огоньками костров. Долина казалась такой же черной и бездонной, как небо. Но Дарэ знал, что утром он увидет ее во всем блеске и сможет еще раз, никем не видимый, поглядеть на свободных людей и порадоваться за них. Он закрыл глаза с этой счастливой мыслью…

Во сне к Дарэ пришел его покровитель. Дарэ увидел очень высокую белую фигуру с сияющей звездою на челе и сразу понял, кто это.

- Журавлик, ты почему не пошел на свою Гору? Я тебя там ждал, - скорее с печалью, чем с укором сказал дух. – Ведь ты же слышал меня. Я с тобой говорил, когда ты смотрел на гору.

- Мне не по пути. Я хочу поглядеть вниз, в долину, где живут люди, - стал оправдываться Дарэ. – Я думал, что это сама гора со мной разговаривает…

- Конечно, гора. И я тоже. Мы с ней – едины. И с тобой. Скорее, скорее, ты должен быть на вершине своей горы, пока Луна не зашла. Вставай быстрей!

- Как же я успею?

- Вот глупый ребенок! – сказал его покровитель, но Дарэ почему-то не обиделся. – Ты забыл про свои крылья? Лети, лети!

И покровитель дунул ему в лицо. От этого Дарэ сразу проснулся, словно его ветром подхватило, и с разбегу прыгнул с обрыва в темноту. Крылья понесли его, будто сами знали направление. Дарэ безошибочно летел к своей Горе, как птица летит сквозь ночь к родному берегу.

Он скорее ощутил, чем увидел, что звезды над ним заслонили огромные крылья. Белый Журавль некоторое время парил вверху, повторяя все движения Дарэ, и в какой-то момент их силуэты слились в один.

И тут он вспомнил, что этот полет приснился ему в первую ночь, когда он попал в истинный мир, в первый раз после детства.

- Однажды мы с тобой сможем отправиться в долгое путешествие, - говорил ему Белый Журавль на языке души. – Я поведу тебя в жаркую сельву, и ты увидишь, как, бормоча старые заклинания, разъезжает верхом на диком кабане владыка дождевых лесов Каипора. Потом мы очутимся на севере, где кочует мудрый простак Манабозо – защитник слабых, гроза жадюг. Мы будем ночевать в прериях у костра, слушая рассказы Койота. Никто не знает их больше, разве что его старый приятель Ветер. А потом, в один из прекрасных дней, мы попадем в мир, по сравнению с которым страна Радуги не такое уж странное место….

Слушая эти речи, от которых в сердце рождался сладкий ужас, Дарэ подумал: вот так, должно быть, Звездный Лис сманивает Атока в странствия по новым виткам Великой Раковины Вселенной.

- Вспоминай, - призывал его покровитель, - вспоминай! Когда ты впервые понял, где твоя родина; когда твой народ позвал тебя издалека, вспомни – что ты почувствовал? Гнев и боль твоих братьев?

- Нет, - ответил Дарэ.

- Отчаяние и ярость против врагов?

- Нет…

- Тогда каково же было первое чувство, когда твое сердце вспомнило, кто ты?

Дарэ не мог забыть этого, но всегда стеснялся признаться даже самому себе…

- Говори! – не сдавался Белый Журавль.

- Я ощутил… любовь. Самую сильную любовь в моей жизни.

- Любовь! – повторил его покровитель. – Да! Вначале была любовь. Никогда не забывай об этом. Все остальное пришло позже: боль, гнев, обида, ненависть. Но любовь была первой, и она главнее всего…

Стоя на вершине своей Горы, он наконец-то увидел совершенно ясно, почему не может вернуться на свою землю. Ведь он не уходил. Он всегда со своей землей, и она – в нем. Корни трав оплетают его кости. Весной по ним начинают струиться соки, пробуждая его. Кровь его растворена в ручьях, и вместе с ними он пробивается на поверхность. Копыта бизонов стучат в его грудь – это стучит его сердце. Люди выходят из домов поутру, чтобы приветстввать Солнце – и вместе с его лучами он обнимает их. Он шлет их стрелам попутный ветер. А когда надвигается буря, он встает на ее пути: крутые плечи холмов – это его плечи. Вместе с людьми облаков он посылает в долину тихие дожди, от которых тучнеют пастбища и раскрываются самые красивые цветы.Когда молодые воины вмсатриваются в свое отражение, принарядившись к празднику, он глядин на них сквозь зеркало озера – и они гордо расправляют плечи. Он – в каждом из них. Поэтому их раны болят в нем, поэтому их радость даст силы его крыльям…

- Давай, кто быстрее Каменную Радугу отыщет? – предложил Аток азартно.

Ласточка глянул на него исподлобья, без особого энтузиазма спросил:

- А что на кону?

- С проигравшего обед. Я тебе фору дам!

- Это почему? А! Понял…

Аток отвернулся смущенно. Он жалел Ласточку. Вообще, он жалел всех, у кого нет крыльев. Он представил себя без них и без щита – и ему стало совсем грустно.

- Чудак ты, Корисонко, - буркнул Ласточка. – Чего ты расстроился? Никто не виноват. Только я сам. Злой я слишком. Злоба – она тяжелая. С ней не полетишь.

- Так брось ее!

- Не могу.

- Почему?

- Тебе не понять. Ты ведь из этих… из Сыновей Света. Не зря сегодня Дарэ тебе «Пополь-Вух» пересказывал. Как там, помнишь? «Но Сыновья Света не будут иметь общего с вами».

Ласточка мрачно ухмыльнулся.

- Так что Дарэ по сравнению со мной – чистый и пушистый. Жил бы он в пустыне Наска, так вообще бы горя не знал.

- Почему в Наске?

- А там никогда дождя не бывает. Хочешь, фокус покажу? Дай-ка мне твой щит!

Аток без колебаний протянул ему свое оружие, и Ласточке стало досадно, что он так доверчив. Впрочем, это и было его главным оружием. Доверие и благородство – вот что погубило стольких славных воинов в битве с цули.

Ласточка держал в руках обсидиановое зеркало и вспоминал преданных, обманутых, убитых в спину, из-под тишка, несправедливо обвиненных и замученных в тюрьмах. Он вспоминал их поименно: Лаутаро, Сорокаима, Лиентур, Атауальпа, Гуатемок, Атуэй, Текун Уман, Ташунко Витке, Гуама, Татанка Йотанка, Тупак Амару….

Поверхность зеркала задымилась, забурлили, заклокотала.Так велика была сила гнева Ласточки, что обсидиан из вулканического стекла вновь превратился в пылающую лаву. Аток вскрикнул, с ужасом глядя на свое зеркало. Ласточка взял себя в руки, осторожно опустил щит на траву.

- Ничего. Остынет.

- А ты?

- Что – я?

- Ты тоже остынь, пожалуйста!

- Ну, извини. Вот почему мне Тескатлипока щит не дает.

Ласточки поскреб в затылке и прибавил:

- Пойду, умоюсь…Мд-а, это я погорячился…

Аток стоял на коленях, с тревогой разглядывая все еще дымившееся зеркало. Услышав последнюю фразу, он расхохотался и махнул на друга обеими руками:

- Ладно уж, иди давай!

Отдышавшись, попив воды и посидев у родника, который успокаивал его, лопоча свое вечное «все переменится», Ласточка сообразил, что слово «погорячился» при данных обстоятельствах действительно прозвучало забавно. Однако не улыбнулся. Сердце у него еще долго болело, и он зарекся повторять такие эксперименты.

Дармовой обед не достался никому: они нашли Каменную Радугу одновременно.Аток искал ее, паря над землей, а Ласточка – двигаясь под землей, тайными дорогами духов леса. У него было чутье на пакарины: Лирион научил его чувствовать, где находятся коридоры между мирами. Только эта пакарина оказалась закрытой, потому что вестники добрались до нее к вечеру.

Огромная каменная арка состояла из слоев разноцветных пород. Миллиарды лет назад здесь было морское дно, потом вода отступила, поднялись горы, а затем снова опустились, скрывшись в глубине – и все это время здесь кипела жизнь, одни формы сменяли другие, уходили в небытие, оставляя после себя что-то нестираемое, свой неповторимый след.

Вестники подошли поближе, потрогали камень, пробитый насквозь бесконечной Силой Жизни. Вокруг высились горы, на лицах которых ветер и дожди начертали знаки тайного языка вечности, непонятные человеку. Они долго смотрели сквозь арку на другие далекие вершины, а потом устроились на ночлег у подножия скалы.

…Еще только проклюнулся росток рассвета, как они уже вновь стояли возле Каменной Радуги в ожидании. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение, как всегда бывает ранним утром, когда все замирает, готовясь перейти грань нового дня. Вдруг эту тишину рассек свист крыльев: это Дарэ свалился к ним с неба! На один миг, когда он пролетал сквозь арку, на крыльях его блеснул свет зари, и они показались радужными.

От удивления Аток не знал – ругаться или радоваться. Не дав ему опомниться, Дарэ схватил брата в охапку и закружил по поляне, так что ноги Корисонко оторвались от земли.

- Погоди! Погоди! – Аток вырвался и тут же повернул его лицом к себе. – Какой-то ты… новый.

- Какой?!!

Аток заглядывал ему в глаза и вдруг рассмеялся счастливо:

- Ага! Не дождался Белый Журавль, сам тебя позвал. Ну, наконец-то! Давно бы так!

Тут Дарэ снова схватил его.

- Постой, ты как догадался?

- Да ясно! У тебя лицо такое…

- Какое? – насторожился Дарэ.

- Глядите, Солнце уже подходит! – прервал их Ласточка. - Сейчас пакарина откроется!

Еще вчера Дарэ усмехнулся бы скептически. Но теперь он знал, что перед ними – путь в новый мир.

Глава четвертая

Солнце заглянуло в арку Каменнной Радуги, и вестники зажмурились от света. В глазах поплыли радужные круги. Открыв глаза, они не увидели уже знакомых гор: в отверстии возник совсем другой пейзаж. Вестникам сразу показалось, что они уже видели раньше это место. Вот только когда именно - не могли припомнить. Затобыли уверены, что это хорошее, доброжелательное место, где их не может подстерегать опасность. Поэтому, не раздумывая больше, братья прошли через пакарину и ступили на землю Радуги.

Просторная долина, украшенная светлым озером, очерченная силуэтами вершин, лежала перед ними во всем блеске. Глаза наслаждались сочными красками, какие в стране Рассвета можно увидеть только после дождя, когда сразу засияет Солнце. Воздух, который он вдохнули, вскружил им головы. То же самое испытывают люди, после долгой разлуки попадая из мира иллюзий на свою родину – в истинный мир.

Вестники немного ошалели или опьянели от наплыва чувств и ощущений, которые разом обрушились на них. К этому нужно было привыкнуть, как они когда-то привыкали стоять под водопадом.

В первый момент они даже не заметили сидевшего на камне довольно молодого человека. Одет этот невысокий крепыш был во что-то вроде свободной домотканой безрукавки до колен, подпоясан веревкой из надежно свитых разноцветных ниток. На концах пояса болталось два деревянных шара. Это оружие годилось для охоты на мелкую дичь, а против человека и других крупных хищников оно было слабовато. Но незнакомца, как видно, это не волновало.

В руке у него была туфля, которую в древние времена назвали бы сандалией, а в более прозаические – шлепанцем. Незнакомец так и эдак крутил разорвавшийся ремешок туфли, потом встал, хорошо размахнулся и отпустил ее в свободный полет. Затем с еще более решительным видом снял осиротевший шлепанец и отправил его вслед за первым.

- Обойдусь! – беспечно сказал он и с одобрением поглядел на босые ноги Атока.

-Имайпайльян кальканки? Как дела? – спросил он на языке кечуа.

-Амильянми кащьянки - «дела наши хорошо», - отозвался Аток на более мягком наречии, характерном для жителей Куско, древней столице инков.

Ласточка молча поклонился.

- Митакуйе ойясин – «все мы родичи», - сказал Дарэ в свою очередь.

Незнакомец согласно кивнул.

- А я вас со вчерашнего утра жду, - объявил он и рассмеялся, будто это была забавная шутка.

- Прости нас, Виракоча! – воскликнул Аток. - Мы не знали!

- Это бог?! – прошептал Дарэ, от изумления забыв присоединиться к извинениям.

Виракоча расхохотался еще громче. Его длинные, цвета воронова крыла волосы рассыпались по плечам. Он привычным движением откинул их назад и утер слезы с черных ресниц.

- Сто лет так не смеялся! – сказал он чистую правду.

Аток украдкой прошептал брату:

- Не удивляйся так! А если бы он предстал перед нами в виде озера лавы, это бы тебя больше устроило?

Вракоча - бог с множеством обличий. Он может обернуться дряхлым стариком, аследующий раз цветущим юношей, а то и стать просто камнем при дороге.

Дарэ во все глаза смотрел на Виракочу и вдруг сообразил, на кого он похож. Конечно же, на Пому! Он давно не видел друга, и вот теперь словно повстречал его снова…

- Нет вашей вины в том, что я ждал, - продолжал Виракоча, легко шагая впереди. – Это Белый Журавль очень просил дать еще один день, чтобы он кое с кем встретился. И хорошо сделал, потому что если человек никогда не поднимался на вершину своей Горы и не видел своего покровителя, то пакарина в страну Радуги для него не откроется.

Дарэ, наверное, сгорел бы со стыда, но Виракоча говорил таким тоном, что ему стало смешно от собственной глупости.

- Узнаешь ли ты, Аток, это озеро? – обратился веселый бог к другому брату.

- Оно очень похоже на то маленькое озерцо неподалеку от Куско, в которое люди бросают морские раковины во время Праздника Солнца, - проговорил Аток нерешительно, поскольку понимал, что двух одинаковых озер не может быть на свете.

- Это как раз то самое озеро! – развеял его сомнения Виракоча. – И все брошенные там раковины попадают сюда – вместе с пожеланиями людей.

«Земля в стране Радуги сладкая, будто пропитана медом», - вспомнились Дарэ слова Инры. Если бы ямабуси сейчас был рядом с ними! Они все трое чувствовали себя маленькими и робели при мысли, что им предстоит оказаться среди множества богов.

- Я веду вас к людям, - заметил Виракоча. – В стране Рассвета их называют людьми облаков, потому что они приходят вместе с дождем. Они будут добры к вам!

Копье Света, Солнечный Вестник, Небесный Гонец – такие имена получают люди облаков, спускаясь по Радуге в мир, захваченный врагами. Они приходят с западным ветром и приносят с собой дождь. Иногда они приходят к человеку во сне и утешают его, потому что наяву беды кажутся ему непреодолимыми. Им легче говорить с детьми. Еще легче танцевать, чем говорить. Из страны Радуги – все ваши магические танцы…

Значит, людям облаков не требуются пакарины, - понял Дарэ. Вот почему их называют «приходящие по Радуге» - они идут дорогами воды. Вода связует миры, она их единая кровь. Вода просачивается под землю, она сама создает проходы между мирами – пещеры, озера, тайные реки… Дарэ припомнилось, как он плыл по такой подземной реке за зеркалом Ипальнемоа. Брошенное в озеро раковина попадает в Верхний мир, и так боги узнают желание человека... Вода пробивается ключами на изумрудных болотах. Я тоже – ключ, могу открывать пути между мирами. Вот почему я – Журавль, недаром они болотные жители. Но если я – ключ, то почему сейчас я здесь?

Когда они уже ощутили запах костров и голоса людей в селении, веселый бог остановился.

- Дальше идите сами!

Прежде, чем вестники успели сказать слова благодарности, Виракоча уже отправился по своим делам.

Хоть он и был милостив к ним, все же они вздохнули свободно – совсем как дети, оставшиеся без присмотра наставника. Вдоль тропинки росла самая настоящая земляника, только ягоды были размером с ладонь. Они съели по две – и наелись, вымазавшись по уши душистым соком. Дома людей облаков стояли недалеко от реки. Как видно, Виракоча дал им знать о приближении вестников. Их встретили, как желанных гостей: со сдержанной радостью, объятиями и улыбками.

Аток ощущал огромную гордость и невероятный душевный подъем. Их приняли! Их готовы были слушать на великом совете земли Радуги – лучшего из миров!

Какие люди окружали их! Это были люди, рядом с которыми боги стояли, как равные.

«Вот каким станет весь мир, когда завершится Пляска Духов», - понял Аток. – «Они нам помогут, они сильные и добрые, как их земля. И такие же прекрасные. Они первыми начнут Пляску Духов! Если боги и Люди Облаков будут танцевать – наш танец получится, обязательно!».

Дарэ загляделся на необычные крыши, которые переливались радужными цветами.

- Это наши трофеи, – пояснил один из людей облаков, заметив его взгляд. – Была битва… только это не совсем бабочки.

- Да уж я догадываюсь, - Дарэ содрогнулся, представив себе, что это могло быть.

Казалось, все люди, живущие в стране Радуги, хотели в этот момент познакомиться с ними, прикоснуться к гостям из соседнего мира, ощутить их и понять.

Того, кто первым заговорил с ними, звали Апу Катикиль – Хозяин Луча, или просто Катикиль – Луч Солнца. При взгляде на него Дарэ вспомнил еще об одном своем друге, оставшемся в мире иллюзий. Их новый знакомый чем-то напоминал командира партизан-майя, бесстрашного Марко: такой же крепко сбитый, будто выточенный из яшмы, черноволосый и черноглазый.

- Ни у кого из вас я не видел оружия. Как вы защищаете себя? – спросил у него Дарэ.

Катикиль стал немного серьезнее.

- Зачем тебе наше оружие, Журавлик?

Дарэ пожал плечами.

- Наше оружие – не против людей. И мы не показываем его просто так. Сегодня оно вам не понадобится. Вы будете моими гостями. Согласны?

Дом Хозяина Луча, как и остальные дома в селении, был сложен из бревен и немного утоплен в землю, так что крыша находилась невысоко. Прежде чем переступить порог, Дарэ не удержался и потрогал ее острый край. Материал оказался очень знакомым: это был обсидиан!

- Да, у этих бабочек крылья с обсидиановыми лезвиями, - развеял его сомнения Катикиль. – Заходи, подкрепимся, а потом я расскажу вам про них, раз уж это так интерсно людям страны Рассвета…

В домебыло очень тихо, пахло веточками полыни. Хоть Инра и предупреждал, что в Верхнем мире еда особая, с виду она ничем не отличалась от привычной для вестников, но была куда вкуснее: лепешки прямо-такитаяли во рту, а мясо казалось настояшей пищей богов. Только питье было незнакомым. Дарэ показалось, что он чувствует привкус мяты и кисловатых фруктов, а его брату напиток больше напоминал пеербродивший сок, которым их обычно потчевал Этла.

За едой у людей облаков не принято вести серьезных разговоров, зато потом они вышли на свежий воздух, устроились вокруг костра, и Катикиль, наконец, исполнил свое обещание. Он начал издалека:

- Есть смерть, которая несет жизнь, высвобождая энергию, необходимую для движения мира. Когда воины добровольно жертвуют собой, они превращаются в светлые звезды. Но есть черная смерть: ее несут эпидемии и злоба, жадность и несправедливость, когда погибают не желающие смерти, женщины и дети. Это время затмения.Время отчаяния, когда от горя и ужаса разрываются сердца. Солнце пытается пробиться к земле сквозь стаи черных бабочек. В это время светлые звезды сражаются в небе со звездами-демонами. Их предводительницу зовут Ицпапалотль – «бабочка с крыльями из обсидиана».

Мы воюем с детьми Ицпапалотль – крылатыми демонами. С тех пор, как враги захватили страну Сильного Ветра, их расплодилось великое множество. Кровь смелых людей питает Солнце, придает ему силы, и тогда его лучи пронзают бабочек Ицпапалотль. Но в тех краях, где гуляет черная смерть, для них раздолье. В это время твари с крыльями из обсидиановых лезвий преследуют людей, опустошают мир, сеют панику. Они любят кровь, как летучие мыши-вампиры. Если бы мы не старались остановить их, они бы уничтожили всех людей.

Катикиль произнес все это с душевным подъемом. Он был горд, что его народ сражается состоль сильным врагом. Крыши из обсидиана были свидетельствами побед.

- Вот видите, даже крылья зла могут послужить для доброго дела. Они тверже железных, и хорошо укрывают наши дома от непогоды.

- Возьмите меня с собой! – воскликнул вдруг Дарэ. – Когдда пойдете опять против этих тварей, я хочу тоже бить их!

Аток испугался, что Катикиль рассердится, и уже открыл было рот, чтобы свести все к шутке, но тот неожиданно ответил серьезно:

- Хорошо, замолвлю за тебя словечко…

- А я?! – вскрикнул Аток. - Не пойдет он один! Возьмите и меня тоже! Он мой ведомый, мне за него голову отровут!!!

Катикиль усмехнулся.

«Если что, Ласточка сам домой вернется и передаст, что нужно», - одновременно подумали братья, поглядев на своего товарища. Ласточка и глазом не моргнул. Как всегда, думал о чем-то своем, сгорбившись возле костра. Всполохи играли на его неровном, бугристом лице цвета красной земли.

...Набросив на плечи звездное пончо, ночь неслышно ступала по земле. Апу Катикиль отлучился, пообещав вернуться, и вестники остались одни – им тактично давали передышку, чтобы они освоились. Все происшедшее с ними будоражило их, но еще более волновал день грядущий. Принесшие весть думали о том, как отзовется она, и что им суждено понести в ответ из страны Радуги.

Дарэ подвинулся ближе к костру. Живое тепло огня проникло в него, заструилось к сердцу вместе с кровью, охватывая все тело. Он прикрыл глаза от удовольствия и улыбнулся, с благодарностью вспомнив Инру, который еще в детстве научил его любить живой огонь.

Сейчас он больше радовался вещам, которые в стране Радуги оказались обычными. Орел огня согревал и светил, разгоняя тьму, как и во всех других мирах. Он оставался самим собой, одним из древних начал, не изменившихся с тех пор, как начала расти Священная Раковина Вселенной.

Аток подкидывал в костер сучья, поднимая фонтаны искр до самого неба.

Неожиданно из темноты вынырнула очаровательная девушка. Ее смуглое блестящее тело казалось совершенным, а длинные пряди волос струились ниже лопаток. Она обворожительно засмеялась, и тотчас же в ореоле костра появилась стайка ее подруг. Они танцевали возле братьев, ничуть не смущаясь их удивлением, но в этом не было ничего постыдного. Они двигались так естественно и красиво, что это не имело ничего общего с грехом.

Гладкие, словно вода, руки девушки обвили Дарэ, таинственно блестящие глаза очутились на уровне его глаз. От нее пахло свежестью, волосы были чуть влажными.

- Луна взошла над рекой. Пойдем купаться? – прозвучал нежный голос.

Их тянули за собой, ласкали упругие, удивительно гладкие, теплые тела девушек. Но тут, к счастью, вернулся Катикиль. Девушки мгновенно разжали объятья, послышался смех и плеск. В черной воде мелькнули последний раз их тела. Диск луны разбился на воде, острые плавники расплескали светлую дорожку…

- Это дельфины к вам приходили, речные дельфины, - объяснил воин Радуги. - Вы им не поддавайтесь: закупают, заиграют, останетесь с ними навсегда. Слишком многие узнали о вас сегодня. Всем интересно познакомиться с гостями из Нижнего мира.

- А кто еще может прийти к нам ночью, кроме дельфинов? – полюбопытствовал Аток.

- Уж и не знаю. Те, кому понравится ваш запах или ваши мысли. Но есть и такие, у кого просто привычка исследовать все новое.

- Это в каком же смысле «исследовать»? – насторожился Дарэ.

Вместо ответа Катикиль расхохотался.

- Спать в дом приходите, - посоветовал он. – Тогда ничего не случится.

- Пожалуй, я уже пойду, - зевнул Аток.

Он обычно ложился раньше всех, но и вставал еще до рассвета. Друзья пожелали ему доброй ночи. Дарэ не смог бы сейчас уснуть. Он толкнул Ласточку в бок.

- Ну что, пойдем?

- Куда? – Ласточка с трудом вернулся из своих глубоких раздумий.

- Как куда? Купаться с дельфинами!

- Нет уж. Я – не водоплавающая птица.

Вряд ли кто-нибудь еще, кроме Дарэ, когда-нибудь видел, как Ласточка улыбается. Скорее, это походило на мрачную ухмылку.

- Лучше я тебя на берегу подожду. Будешь тонуть – не стесняйся, кричи.

Оказалось, действительно, к лучшему: пером Кецалькоатля владел один Дарэ, и оно, как всегда, поднимало его вверх. Только благодаря этому, да еще потому, что он оставил друга дожидаться, Дарэ выплыл-таки на берег. Зато теперь он знал, что умереть от счастья можно в буквальном смысле. Если бы он не давал клятву воина, то предпочел бы такую смерть любой другой. Те, кого увлекли за собой дельфины, не умирают в земном смысле слова, а незаметно для себя переходят в другое существование. Тела их становятся легкими и стремительными, а души – свободными.

Смысл существования дельфинов – чистая радость. Они могут играть бесконечно и петь во славу Силы Жизни, сплетая свои голоса в единый поток бытия. Дарэ ощущал такое, только когда духи-хранители Леса сплели из своих магических песен Круг Жизни, чтобы исцелить его. Все лучшее, самые светлые воспоминания и мысли вновь зазвучали в нем. Голоса дельфинов проходили сквозь него, настраивая на свой лад, возвращая изначальную гармонию его душе. Для них волшебная песнь Жизни звучала вечно, они купались в ней, это была их стихия…

Внезапно он почувствовал, словно кольца огромной змеи обвили его и понесли на поверхность. «Мы не можем умереть беззаботно», - всплыли в его памяти слова, сказанные давным-давно, и он устыдился.

Ласточка, который до боли в глазах высматривал его среди черной воды, и уже потерял надежду, увидел вдруг нечто поразительное: над водой в белом ореоле брызг появилась сначала голова Дарэ, потом его плечи, наконец, он вынесся над водой по пояс, продолжая двигаться без каких-либо видимых усилий. У самого берега неведомая сила подбросила его в воздух, и он пролетел еще немного, прежде чем благополучно приземлиться на песок. Только тогда Ласточка сообразил, что Дарэ подтолкнули дельфины: теперь они выглядывали из воды и смеялись, проделав такой ловкий фокус.

Слухи в стране Радуги разносит ветер, и уже утром на Дарэ, который купался с речными дельфинами и вернулся, стали приходить подивиться другие люди. Дарэ отшучивался, как мог. Он уже крепко пожалел о своей затее, но тут Катикиль подозвал его и сказал с каким-то особенным выражением:

- Гляди, кто к тебе в гости пришел. Только не оборачивайся сразу, а то еше застесняется и сбежит… вот там, видишь, девушка? Она – из детей дельфинов. Такие обычно недолго задерживаются среди людей…

Дарэ взглянул – и загляделся. Лицо у нее было чистое и нежное, будто сглаженное вечным скольжением воды, движения плавные, а волосы струились до самой земли. Анаи – так ее звали. Катикиль рассказал о том, как она появилась на свет.

Когда в селениях по берегам реки зажигаются праздничные костры, дельфины тихонько выходят из воды и присоединяются к людям. Никто не умеет танцевать лучше них и ни одна, самая гордая красавица не может устоять перед таким танцором. Дети, рожденные от их любви, умны и грациозны, но есть у них недостаток: они слишком ранимы, словно земля тяжела для них. Если случается им рано создать собственную семью, то жизнь войдет в обычное русло, и ничем, кроме излишней молчаливости, они не отличаются. Но стоит дать им волю, не уследить – дождутся на берегу дельфиньего зова и – уф-ф! Только брызги полыхнут,и речная волна ткнется в колени матери: не жди, не воротится больше твое дитя…

- Иди, поговори с ней, - подтолкнул его воин Радуги.

Сердце у Дарэ упало. Он понятия не имел, о чем говорить с обычной девушкой, а уж тем более с высшим существом, каким представлялась ему Анаи. Но оказалось, что слов не нужно: они разговаривали сердцем, как умеют только близкие люди – и дельфины.

Дарэ никогда не думал, что в нем может быть столько нежности. Он одел ее в платье из своих поцелуев, и она приняла его – женщина-река. Он смог, наконец, утолить свою жажду. Анаи он мог отдавать себя, не боясь оказаться опустошенным. Он хотел разделить с ней самое прекрасное, что у него есть: радость полета, но не знал, смогут ли его серые крылья поднять ее в небо.

«Теперь у тебя есть и мои крылья», - напомнил ему Белый Журавль. – «Возьмите их!».

Услышав это, Дарэ воспрял духом. Он обнял Анаи, их силуэты слились в один, и Дарэ вновь ощутил в себе мощь своего покровителя, почувствовал силу его крыльев…

Они летели над страной Радуги и видели плавучие сады на озерах, а в горах – террасы полей, напоминающие лестницы в небо; под ними проплывали крытые соломой величественные храмы и цветущие селения посреди пустыни. Они ощущали, как благоухают цветущие леса. Вздох восхищения вырвался из груди Анаи при виде моря, которое открылось вдруг под ними. Был отлив, и вода покрылась миллионами лепестков: течение увлекло их с лугов и наполнило море медовым ароматом.

Все в стране Радуги было огромным и прекрасным: горы и деревья, скопления птиц и животных. Они летели мимо стада бизонов, которому не было конца. А когда встретились со стаей странствующих голубей, Дарэ показалось, что настала зима: воздух вокруг них стал живым и трепещущим. Вот голуби опустились на деревья, и затрещали, ломаясь, ветви!

Дальше полет проходил над озером. Они увидели в нем свое отражение: белоснежныекрылья Журавля и черные волосы Анаи создавали в полете такой странный образ, что девушка рассмеялась. Их огромная тень вспугнула стаю трехметровых рыб, с плеском нырнувших в глубину…

Глава шестая

Дарэ не мог уйти раньше, чем заснет его любимая, и возвращался, когда Луна стояла уже высоко. Издали он увидел костер и двинулся на его свет, радуясь, что народ еще не спит. Его ноги сами безошибочно нащупывали путь в лесной мягкой темноте. Под вздохами ветра шумела листва, поскрипывали деревья, изредка вскрикивала тоскливо ночная птица. Он понимал каждый шорох и не боялся ночных звуков, наоборот – они помогали ему, и он шел спокойно, хотя ничего не видел, кроме мерцающего света впереди.

Костер горел внизу, на поляне возле берега реки. Когда деревья стали редеть, Дарэ остановился на взгорке, обняв теплый смолистый бок сосны, и загляделся: так уютно и мирно сиял этот огонь. Друзья, наверное, уже волнуются, хоть и знают, с кем он. Все же Луна всходила уже трижды с тех пор, как он ушел…

И Дарэ решительно стал спускаться с холма.

Его окликнул кто-то возле костра и подвинулся, освобождая место рядом с собой:

- Дарэ, иди сюда, садись…

Дарэ улыбнулся, в душе досадуя на себя. Ну, хоть бы одного из них он узнал! Когда уже он научиться запоминать людей? Но раз они его знают, то все в порядке. Он хотел было спросить, где Апу Катикиль, Аток и Ласточка, но постеснялся: уж больно они народ серьезный, эти люди облаков. Орел огня танцевал свой вечный танец, а сидевшие вокруг вели неторопливую беседу.

«Какие лица!», - с восхищением думал Дарэ, потихоньку разглядывая их. Таких людей он видел только на древних фотографиях. Гордые и спокойные, величавые и мудрые, как сама земля…

«Здесь слишком хорошо», - подумал Дарэ. – «Слишком красиво. Слишком спокойно».

Он попытался представить себе, как живут обитатели страны Радуги. «Они нас не поймут», - со всей ясностью осознал он. Это было холодное, острое сознание одиночества и чуждости, давно не посещавшее его. «Жизнь – это боль» - одна из его детских истин здесь выглядела ложью.

Как объяснить людям с такими безмятежно-смеющимися глазами, что такое отчаяние, к которому привыкаешь и перестаешь замечать его? Как объяснить тем, кто ни разу в жизни не испытывал унижения, не чувствовал боли от побоев, что значит оставаться при этом человеком? Когда знаешь, что выхода нет, и все же упрямо не изменяешь себе, получая за это насмешки и ругань.

Как рассказать, что означает умирать постепенно, по капле, оставаясь с опустошенным сердцем? Он помнил глаза людей, которые говорили ему: «Я никуда не пойду», когда он пытался увести их в страну Рассвета. Они отказали себе в надежде, потому что надеяться было слишком больно.

Вздох вырвался из самой глубины его сердца.

Тот, кто окликнул его в первый раз, вновь повернулся к нему:

- Что ты хотел сказать богам, Дарэ? Говори сейчас. Не бойся. Что бы ты ни сказал, ты не можешь нас обидеть.

Дарэ подскочил, словно обжегшись: опять он не узнал Виракочу! Волосы шевельнулись у него на голове. Вокруг него не люди – это боги!!! Это они сидели вокруг костра и глядели на него, ожидая, что он скажет.

- Почему вы оставили людей?! – закричал вдруг Дарэ, всхлипывая, как обиженный ребенок. – Без вас они умерли осиротевшими…

- Бедный мой сын, - сказал ему Белый Журавль.

Он стал утешать Дарэ, нежно гладить своим опереньем, скрывая его лицо от всех.

Боги смотрели на них с состраданием.

Дарэ переживал, как будто была хоть капля его вины в том, что мир иллюзий калечит души. Ему вдруг захотелось вернуться. Он сам был из того мира, где люди проходят мимо насилия и кричащей несправедливости, не дрогнув, даже не обернувшись, - потому что такова жизнь и просто не может быть по-другому.

Бесконечная тоска и бесконечное одиночество – со сломанными крыльями, которым люди оставались верны. Уж лучше бы не было совсем этих искалеченных крыльев, которыегрузом лежали на их плечах! Когда их дети скидывали эту ношу, становясь чужими, они страдали молча, не упрекая молодых за предательство.

«Я хочу умереть вместе с ними. Я хочу вернуться».

Дарэ совсем не стало видно: он был спрятан в белых крыльях своего покровителя и сжался там, как в гнезде, постепенно утихая.

- Все, не плачет больше? – спросил Белого Журавля одноногий бог Тескатлипока.

В шрамах бесчисленных сражений, с боевой раскраской на лице, он был страшен даже среди богов. Его нога была отрублена до колена, и прямо в ране блестело обсидиановое зеркало, через которое ему открывалась вся боль мира.

- Не плачет, только ему стыдно, - ответил Белый Журавль, понемногу раскрывая свои крылья, чтобы Дарэ обвивало ветерком. Они оба промокли от слез.

- Ничего, даже боги плачут, - сказал в утешение Виракоча.

- И печалятся с каждым, кто в тоске. И мучаются с каждым, кто ранен. И умирают с каждым убитым. Тот, кто убивает человека, убивает и бога, - с грустью сказал Арескои, ирокезский бог войны. – Покажи, Кецалькоатль, что значит быть богом!

- Зачем детям это видеть, Арескои? – нахмурился Кецалькоатль, змей с крыльями птицы, человек с сердцем орла.

- Затем, чтобы они познали истинное мужество.

Кецалькоатль не очень охотно, но все же распахнул свою накидку, и Дарэ с ужасом увидел огромную рану, которая рассекала грудь бога пополам. Рана была старая, гноящаяся, и такая глубокая, что человек не выжил бы. Но богу не дано отдохнуть в смертном сне, и его раны болят вечно.

- Только если мы возвратим себе страну Сильного Ветра, заставив время повернуть вспять силой Пляски Духов, только тогда раны богов заживут, - сказал великий ворон Йель, покровитель тлинкитов.

– Тогда мой сын Инкарри оживет, - добавил тихо Инти, сияющий бог кечуа.

- Мы будем танцевать, дети! – провозгласил Тайова, отец хопи. – Мы давно ждем, когда люди объединятся. Сейчас вы готовы. Все боги пребудут с вами в Танце! Сегодня славный день!

– Мы должны вернуть свою землю из Мира иллюзий! – Подал голос Кауполикан, прославленный «токи» - «боевой топор» (военный вождь) мапуче. - Она зовет нас. Враги мучают ее. Я слышал этот зов даже сквозь смертный сон. Земля плачет и стонет. Мы должны освободить ее из плена. Мы – ее сыновья!

- Стань свободной, Пача Мама! Освободим нашу Землю-Матушку! – воскликнул Манко Капак, основатель династии инков.

- Пусть ураганы сметут врагов с ее груди! Освободим землю, в которой схоронены наши кости! – крикнул Падающий Орел, последний император ацтеков.

- Пусть возродится она молодой и прекрасной, как прежде, - вступил в хор голосов Деганавида-миротворец.

- Мы будем танцевать, - сказал вождь сиу Сидящий Бык.- Чтобы возвратилась прежняя хорошая жизнь. Пусть бизоны вернутся!

- Будем танцевать! – откликнулся Тупак Амару (Сияющий Дракон), чье имя стало знаменем свободы для индейцев кечуа и аймара. – Пусть соединятся две великие армии, пусть древние боги оживут в нас и уничтожат врага!

- Мы будем танцевать Солнечный Танец! Все вместе, все до единого! Мы поднимем землю на своих крыльях! – прогремел голос Грома, летящего через горы, вождя народа неперсе.

Наконец, Дарэ поверил. Он думал, что не сможет. Но теперь он верил! Нельзя было не поверить. Его душа пробудилась, открываясь навстречу тем, кого он любил всю свою жизнь. Слова, что так долго спали в его сердце, вырвались наружу птичьей стаей:

Народ мой, грядущее Солнце! Благословенна земля, что держит тебя на ладони! Благословенно небо, где распростерты твои крылья!

Восстань, народ мой! Из праха, из небытия восстань, народ мой! Пусть низвергнутся кровавые реки с небес, пусть леса оденутся человеческой плотью. Восстань, народ мой. Пока еще хоть капля крови твоей течет по руслу людской крови, ты сможешь подняться,моя забытая вечность, народ мой! Я чувствую босыми ступнями дыхание твое, когда иду по твоему лицу, лишь слегка занесенному землей.

- Твое желание исполнится: ты будешь в мире иллюзий, когда начнется Пляска Духов, - услышал Дарэ.

Он хотел сказать «спасибо»… и проснулся.

- Как ты вовремя, уаке (брат)! – крикнул ему Аток вместо приветствия. – Я уж думал что опоздаешь! Сейчас выступаем против Ицпапалотль. Гляди, вон летят ее черные бабочки!

Дарэ поглядел: тьма вставала на горизонте, медленно поглощая небо. Воины Радуги поднимались ей навстречу. Дарэ впервые видел их крылья, на фоне которых его собственныепоходили на облако пыли. Зато когда его брат развернул свои - будто сразу две зари полыхнули над ним. Даже его волосы казались еще солнечней, обрамляя сияющее лицо. Еще бы: ведь им предстояло биться плечом к плечу с такими великими воинами! Крылья Радуги против обсидиановых крыльев! Это честная битва.

- Куда вас несет? – рычал Ласточка на обоих братьев. – Без подготовки, без оружия. Да вы хоть знаете, что оно такое, эти твари? Как их убивать? Нет! Ну, смотрите: убьют вас, тогда лучше не возвращайтесь!

«Да, зря мы на это дело напросились», - подумал Дарэ. Он ничего не имел против летучих мышей, но злобные звезды, питающиеся энергией несправедливых смертей – это уж слишком! Впереди этих созданий двигалась темнота, поглощая не только краски, но и звуки. Вскоре его серые крылья потерялись в полнейшем мраке. Только перо Кецалькоатля было способно рассечь тьму. Благодаря этому Дарэ хоть руки свои видел. У него возникло ощущение, что он висит в пустоте, совершенно один, будто его выбросило в открытый космос. Хотя он знал, что люди облаков где-то поблизости и был уверен, что Аток прикрывает его – спина к спине, как всегда, и тоже держит щит обеими руками, готовясь отразить нападение.

Внезапно мрак словно сгустился, превратившись в огромную тень. Перед Дарэ мелькнул гиганский, абсолютно черный глаз – точь в точь закопченный котел, в котором ямабуси варили мясо по праздникам, только перевернутый дном вверх. Дарэ подставил свой щит, и тень свалилась в пустоту, ощерившись в беззвучном крике: его обдало трупным запахом и чуть не стошнило. Эта вонь, да еще характерный треск, издаваемый обсидиановыми крыльями на крутых виражах, выдавали присутствие бабочек смерти. Они задевали Дарэ краями обсидиановых лезвий – острыми, словно бритва, и он чувствовал, что кровь вытекает из порезов.

Перо в его волосах отпугивало детей Ицпапалотль своим зеленым свечением: Кецалькоатль был их давним, грозным врагом. Чуя его запах, они шарахались прочь, чтобы тут же вернуться для новой атаки. Похоже, интеллект у них был развит не больше, чем у обычных насекомых. Но располосовали они Дарэ изрядно, а он все еще не придумал, как прикончить хоть одну тварь.

«Как там Аток?» - подумал он.

Вдруг точно молния сверкнула впереди. Потом еще одна, а за ней – еще. Только грома не было. Вместо него раздался звук, с которым Дарэ не мог спутать ничто другое: это флейты пели, сплетая свои голоса. Он всегда думал, что если бы звук флейты можно было увидеть, то он походил бы на солнечный луч. С самого детства, слушая индейскую флейту, он ясно ощущал, как лучи эти озаряют душу, теплом пронизывают тело, доставляя невыразимое наслаждение.

На бабочек Ицпапалотль эти звуки производили как раз обратный – разрушительный эффект. Лучи дротиками летели в темноту. Это было оружие людей облаков. Звуки заставляли черных монстров корчиться в муках, а некоторые прямо взрывались изнутри: их мягкие тела лопались, брызги зловонной жижи разлетались фонтанами. Но остальных это еще больше озлобило. Щит отбивал одну бабочку, а вслед за ней, точно одержимые, бросались сразу несколько. Возможно, их привлекал запах его крови, которая обильно сочилась из ран. Гнев нарастал в нем по мере того, как положение становилось все безнадежней. Сколько же тварей расплодилось на нашей смерти? Мало того, что цули разжирели на ней, так вот еще эти…

Дарэ вспомнил о тех, чья смерть была несправедливой. Он повторял их имена: Кауполикан, Акино, Гуакайпуро, Атуспария, Колоколо, Тупак Катари, Томас Катари, Николас Катари, Домасо Катари, Хосе Кахеме, Тетабьяте, Хасинто Пат, Никарао, Кауполикан, Руминьяви, Алехо Саэс, Атанасио Тсуль, Сепеее, Кан Эк…

Зеркало в его руках становилось все горячее, по мере того как боль его нарастала.

Мои военачальники, мои вожди, у самого старого из вас не было ни одной морщины на лице. Что осталось от вас? Елдинственная смерть, вознесенная на гребне вопроса, стоящего вместо даты рождения… Вопроса к кому? К вечности? К бессмертию? Глаза моисловно перевернутое зеркало: наших мертвых зарывают в небо, дата смерти становится датой рождения. Я выпускаю на волю все вопросительные знаки, чтобы они – один за другим – уносились в космос, отыскивая вас по неведомым путям мироздания…

Дарэ казалось, что дыра в его душе расширяется все больше и прямо оттуда бьет раскаленный луч ярости. Его щит сиял нестерпимым светом.

Аток чувствовал его боль, как свою: их кровь была общей в этот миг. Гнев брата заполонил его. И его зеркало тоже раскалилось, превратившись в лик грозного солнечного божества. Тьма перестала существовать. Черных бабочек непреодолимо влекло на свет щитов, они устремлялись к нему - их тела сгорали моментально, а куски оплавленных крыльев пикировали на землю, оставляя дымный след, они разбивались вдребезги, брызжа осколками.

Последнее, о чем успел подумать Дарэ: теперь у людей вдоволь будет обсидиана для ножей и наконечников стрел.Ему показалось, что его рана стала больше, чем само тело, и его выворачивает наизнанку. Он не то, что крикнуть – даже вздохнуть не мог. Как только он потерял сознание, исчезли его крылья, и Дарэ стал падать. Было куда: высоты как раз хватало для затяжного прыжка. Только вот парашюта у него не было. Но падал он медленно: подарок пернатого бога вновь выручал его. Аток спохватился, только когда светящаяся точка на голове Дарэ мелькала далеко внизу. Он ринулся за ним, и успел подхватить брата, крепко прижав к себе. Кровь их смешалась: обсидиановые лезвия исполосовали Атока не меньше. Но алых крыльев хватило, чтобы вынести двоих.

…Проснулся Дарэ уже дома, и первым делом подумал: «ох и жуткий сон мне приснился». Родные запахи окружали его: в шалаше пахло можжевеловым дымком, немного шкурами, которые служили одеялом, и чуточку влажной землей, а еще витал аромат наваристого супа. Дарэ открыл глаза, поглядел, как сквозь щели проглядывает яркое полуденное Солнце, услышал шелест листвы снаружи, а также знакомые голоса. Кто-то негромко напевал – видимо, за работой, торопливые легкие шаги прошуршали мимо, послышался издалека короткий смех...

Вновь послышались стрмительные шаги, дверная занавеска отлетела в сторону - вошел Пома: загорелый, улыбающийся, с гривой черных волос.

- Ваминка, привет! – воскликнул Дарэ и приподнялся, обнимая друга.

Пома рассмеялся от того, что Дарэ стиснул его так сильно.

- Ага! Значит, верно Сауко сказал: идешь на поправку. Ох, и знатно вы повоевали! Аток давно уже восстановился, давай и ты догоняй. Крови своей изрядно вы на этих тварей потратили… Хорошо, что Ласточка был поблизости, он духов леса всполошил не хуже урагана. Вовремя они вернули вас в круг Жизни. У Ласточки ведь прямая связь с Кэн Хотидэн…

- По рации, что ли? – прыснул Дарэ.

- Ага, вроде того. А ты разве не видел у него такую коробочку маленькую, деревянную?Лирион подарил ему, чтобы Лкасточка всегда мог позвать на помощь.

Дарэ смотрел на своего «военачальника» со смеющимися глазами, не зная, то ли он просто шутит, то ли на самом деле есть такое диво.

- А потом Сауко с тобой остался, - продолжал рассказывать Пома. – Тут уж они вдвоем с Белым Журавлем взялись за твои старые раны: до этото ты ведь им в руки не давался.

Тут Дарэ понял, наконец, чего ему недостает: он совсем не чувствовал боли. Неужто его «дыра в душе» зажила? Всю жизнь он с этой бедой прожил, и так к ней притерпелся, что теперь ее вроде бы даже не хватало. Слишком легко было. Как будто он что-то потерял… или забыл…

Увидев, как от лица Дарэ мгновенно отлила кровь, Пома схватил его за руку, вскрикнув:

- Чего ты? Где болит-то?!

- Я опоздал, - проговорил Дарэ с отчаянием. – Я не пришел вовремя, чтобы открыть дверь для ребят. Ты просил меня…

Дарэ чувствовал себя предателем.

- Ты из-за этого?! Да не нужно им возвращаться! Наоборот, это я к ним собираюсь! – воскликнул Пома. – Я не успел сказать тебе: мы все идем в мир иллюзий. Пришло время танцевать!

- Вы чего шумите? – спросил Аток, заглядывая в шалаш.

Глаза его с тревогой остановились на брате. Дарэ тоже взглянул на него: Аток немного спал с лица, но держался, как всегда, бодро.

-Я говорил Дарэ, что пришло время для Пляски Духов.

- А! Это верно. – Аток подсел рядом, поправил ветки в гнезде орла огня.

- У вас ведь это не так называется? – Дарэ постарался взять себя в руки.

- «Таки онкой», танец падающей звезды, - кивнул Пома. – Так называют Пляску Духов кечуа и аймара. В каждом из нас горит искра бессмертной крови Тупак Амару. На вершинах гор в империи Инков вечные снега хранят следы богов. В праздник Онкой Кольюр боги спускаются с небес, чтобы оценить мужество людей, сражающихся за свет зари. Мы не забыли «танец кометы». Тысячи флейт будут петь, даря крылья людям Анд.

- Но я домой не пойду. Я буду танцевать с тобой, - сказал Аток.

- Как не пойдешь?! Почему?

- Потому что твое крыло разбилось сильнее…

- Не спорь, Аток уже все решил, - приказал Пома. – Вы братья, и вы должны быть вместе.

Но Дарэ все не мог успокоиться. Множество тревожных мыслей теснилось в его голове.

- Когда Пляска Духов разбудит страну Сильного Ветра, поднимутся ураганы, огромная волна прокатится по земле, сметая все на своем пути. Что будет с теми, кто не умеет летать? Куда они денутся?

- Я не верю, что настоящие люди могут пострадать во время Пляски Духов, - встряхнул рыжими косами Аток. – Это танец возрождения, а не смерти.

- Без смерти нет возрождения. Помнишь, нам говорили об этом люди облаков?

- Успокойтесь, очень скоро вы все узнате! – заключил Пома.

Тут шалаш пошатнулся: кто-то большой и грузный пробирался к ним в гости. Вот показалась голова в пышном уборе кос и перьев, звякнули тяжелые серьги. Согнувшись, Теноч протиснулся, наконец, в узкий для него проем.

- Уф!

Воин-орел уселся, оглядел всех с довольным видом. Голос его наполнил помещение до краев, и все загудело, как будто не один человек пришел, а сразу целый отряд.

- Аток, тебе особое приглашение: приходи в Теночтитлан, люди тебя цветами встретят. У нас уже песни поют про то, как Тонатиу разбил аримю Ицпапалотль!

- Так это же не я! – смутился Аток. – Дарэ первый начал…

- Да? Ну, теперь уж все: из песни слов не выкинешь. Вот, принес тебе на память. От кого, сам догадаешься?

Теноч протянул ему замечательную вещь: удобную, легкую сумку, такие берут в дорогу ацтеки. На ней искусной девичьей рукой было вышито Солнце, целующее Луну, а по краям цвели золотые подсолнухи. Аток взял сумку, радуясь и смущаясь одновременно.

Глава седьмая

Был тот особенный день, который в древние времена называли «солнцеворотом», а в наше время именуют «солнцестоянием». Когда-то люди знали, что в этот день просыпается сердце Земли. Солнечные лучи в этот день наделены особой силой. Повинуясь ей, открываются двери, к которым не подобрать ключа в любой из обычных дней. Пробуждаются тайны, дремлющие весь год. Все дети Солнца, чувствующие свое единение с добрым светилом, в этот день обращаются к нему, произнося на своих языках единое «спасибо». Этот день, как никакой другой, подходил для начала Солнечного Танца.

У родников, на вершинах гор, возле древних камней и старых деревьев – в каждом священном для людей месте на всем огромном пространстве страны Сильного Ветра находилась сейчас хоть одна живая душа, готовая отдать свои силы Пляске Духов.

А рядом с живыми незримо присутствовали сотни и сотни мертвых. Долгие столетия все они ждали, не закрывая глаз в своих могилах. Они ждали, когда придет этот день, суливший им возрожденье и возмездие. Они пришли на зов живых, чтобы танцевать вместе с ними.

Людей и духов соединяли добрые покровители. Готовые к пляске, стояли за плечами людей Ворон и Койот, Медведь и Орел, Бизон и Пума, Кондор и Ласточка, Сокол и Лис, Дракон и Ягуар – животные и высшие создания в одном лице. Каждый из тех людей, кто уже побывал на вершине своей Горы, мог видеть их.

Сила зверя и мудрость бога соединяют в себе добрые покровители людей. Каждый из них прекрасен. Они – соль нашей земли.

…Каким тусклым, словно выцветшим показался Дарэ мир иллюзий после истинного мира! Земля молчала. Раненая в самое сердце прекрасная дика птица, над которой он пролил в детстве столько слез. Она лежала перед ним – затихшая, обреченная, не откликаясь на его зов. Люди так давно не говорили с этой землей. Она забыла их голоса. Люди! Вот отчего тоска земли Сильного Ветра так безнадежна. Людей почти не осталось. Миллионные города стояли на ее крыльях. Земля изнемогала под их тяжестью. Но там, среди тысяч и тысяч живущих, было так мало людей… А без них этой земле никогда не расправить вновь свои крылья.

Если бы он действительно мог разорвать свое сердце, дав каждому из них по искре своей веры, чтобы они вместе смогли танцевать Пляску Духов! Было наивно мечтать об этом. Но на молчаливой вершине Дарэ стоял один, и некому было посмеяться над ним…

- Ну, ты скоро, Журавлик? – жалобно протянул Этла.

Дарэ подпрыгнул от неожиданности и обернулся.

Квартерон стоял позади него, по привычке переминаясь с ноги на ногу, глядя выжидающе и нетерпеливо.

- Ты откуда взялся?!!

- Нас привел Инра.

- Вас?!

- Ну да, ждали тебя, ждали, уже проголодаться успели, - затараторил Этька. -Я тут кое-что сварганил на скорую руку. Ну, ты идешь или так и будешь здесь торчать? А то ребята без тебя есть не хотят.

Дарэ не верил своим глазам. В укромной балке потрескивал костер, возле которого расположилась целая ватага. Ближе всех к огню, конечно, сидел Инра, рядом с ним - Рунта, который исполнял обязанности вождя своего «древа», пока не возмужает Осан, а вокруг восседали маленькие воины в своих лучших праздничных уборах…

- Садись, Журавлик! - радушно подвинулся Апу Катикиль, освобождая ему место возле костра, будто они заранее договаривались о встрече.

В мире иллюзий Катикиль выглядел богом, настолько необычен и ярок был его облик.

И только Ласточка пришел, как обычно – с темным лицом и мрачным видом.

Аток сунул Дарэ кусок лепешки и начал разливать похлебку. Дарэ машинально кусал хлеб и пытался разобраться в вихре мыслей и чувств, нахлынувших на него. Значит, все вестники пришли к единому решению – танцевать в мире иллюзий.

- Один Настаджо дома остался, - промолвил Этла с несвойственной ему задумчивостью. – Конечно, Сауко и других духов леса я попросил, чтобы они за ним присматривали. Они до моего возвращения его поберегут. А?

- Не сомневайся, - заверил его Дарэ. – Если Сауко обещал, так и будет. Я его с детства знаю.

- Повезло! – вздохнул квартерон.

- Хватит сухую лепешку жевать, - прогудел Инра, подходя к Дарэ и вынимая из сумки угощение. – Я твоего любимого вяленого мяса припас.

Дарэ растроганно принял ворох серых ошметков, связанных в пучок. А тут еще Рунта взялся наглядно доказать, что копченый дикобраз ни чуть не хуже вяленой оленины…

Дарэ некогда было слова вставить: рот был занят поеданием гостинцев. Не обижать же друзей! Наконец, дожевывая последний кусок, он решился спросить:

-Инра, откуда ты знаешь дорогу в мир иллюзий? Я думал, вы никогда здесь не были.

Маленький воин нахмурился.

- Наши предки жили в стране Сильного Ветра раньше, чем люди. Они первыми пришли сюда и расселились на обоих крылах раненой птицы. Сейчас мы пришли, чтобы помочь ей взлететь.

- Да, в этой земле лежат кости наших дедов! – подхватил Рунта. - А еще тысячи просверленных ракушек, которые они когда-то носили на груди. Эти раковины еще помнят стук наших сердец, хотя давным-давно порваны связывавшие их нити, и они рассыпались по земле каплями слез…

«Вот это да, выходит, у ямабуси есть свои ходы, так же как у настоящих людей – свои пакарины!»– поразился Дарэ.

- Конечно, есть – отозвался Инра на его мысли. – Если ты где-нибудь увидишь круги на земле, выложенные из камней, то знай: их сделали ямабуси. Эти круги до сих пор обладают целительной силой. Сквозь них можно попасть в истинный мир, если правильно провести все обряды.

Местность была пустынной.

- А где птицы? – удивлялся Рунта, прислушиваясь к тишине.

- Их здесь нет. И духи деревьев спят, - хмуро проговорил Инра. – Но горы остались. И огонь.

- И люди, - добавил Дарэ. - Правда, их мало…

- А еще цули, которых в этом мире не меряно! - напомнил Ласточка.

- Не вздумай нарываться, - предупредил его Дарэ. – Мы пришли не драться, а танцевать. Ведь правда?

- Да не переживай, - разулыбался Этла. – Мы здесь подыхать не собираемся и тебе не дадим!

Посланцы истинного мира шли от одного крыла раненной птицы до другого. Дарэ видел, как их встречали в мире иллюзий: одни с удивлением, испугом и недоверием, другие – с робкой радостью и смехом облегчения. Настоящие люди еще помнили легенды, и поэтому глядели на ямабуси, повторяя: «Маленькие люди вернулись!». А воины Великого Леса с важностью несли свои копья…

…Приближался знойный субботний полдень. Впрочем, здесь каждый полдень был невыносимо жарким, а каждая ночь – промозглой и черной, как деготь. Проклятая земля!

Дежуривший у экранов человек в военной форме снял ноги со стола и зевнул так, что скулы затрещали. На всех экранах, как обычно, не было ничего примечательного. Только пустыня, покрытая клочками убогой растительности. Лишь на двух мониторах в жарком мареве дрожали очертания черных холмов. И так – каждое дежурство. Проклятая служба!

Полигон, окруженный по периметру тремя рядами колючей проволоки, тоже пустовал. Испытания проходили редко, ассигнования сокращались. Если так пойдет, некому будет работать. Проклятая дыра!

Дежурный с тоской взглянул на экраны и вздрогнул от неожиданности. В тоскливом пейзаже появились движущиеся предметы. Кто-то или что-то приближалось к полигону. Через несколько минут уже можно было разглядеть компактную группу людей, которая на фоне безбрежной пустынной долины выглядела, как мираж.

Толпа двигалась открыто, поднимая шлейф пыли. Военнослужащий, не отрывая взгляд от монитора, поспешил доложиться начальству, получил указания и вызвал подкрепление к воротам базы.

- Вас только не хватало! – с ненавистью процедил он, разглядывая нарушителей спокойствия.

Такие «ЧП» случались на полигоне несколько раз в год. Пестро и нелепо разодетая толпа местных обитателей приближалась к колючей проволоке, останавливалась и молча действовала на нервы. Оружия у них не наблюдалось, явной агрессии они не проявляли. Аборигены просто стояли и пялились сквозь проволоку. Туда, где двести, а может, и все триста лет назад, была их священная земля. Теперь на ней располагался полигон…

В государственные учреждения регулярно, с интервалом примерно в полгода, приходила очередная петиция с требованием вернуть племени территорию, занятую базой. За столько десятилетий даже последний идиот сообразил бы, что правительство эту землю не вернет. Проклятые недоумки!

Пора было включать громкую связь, чтобы оповестить толпу о недопустимо близком нахождении у границ полигона. Но, не дождавшись этой стандартной угрозы, митингующие неожиданно отвалили сами. Однако шоу на этом не закончилось. Толпа неожиданно рассредоточилась, образовав круг. Наверное, все свободные от работы на базе сейчас уже вооружились биноклями, наблюдая за этой потехой.

Танцы в пустыне! Да чтоб им провалиться!

В понедельник, когда отдохнувшее за уик-энд начальство прибыло на полигон, толпа все еще плясала. Генерал долго оценивал зрелище.

- К воротам больше не подходят?

- Нет, сэр!

- На территорию проникнуть не пытаются?

- Нет, сэр!

- Агрессивных действий не производят?

- Нет, сэр!

- Жаль, - подытожил начальник полигона.

Во вторник, убедившись, что беспорядок вблизи вверенного ему объекта не прекратился, генерал вынужден был доложить наверх. Там решала до вечера, и пообещали утром прислать специалистов по урегулированию подобных конфликтов.

- Надеюсь, патронов у них хватит на всех, - мечтательно вздохнул генерал, отходя ко сну.

Увидеть нестандартное зрелище в это же самое время смогли не только военнослужащие полигона. Похожие группы танцующих аборигенов обосновались в самых неподходящих местах: у железнодорожных путей, возле свалок отходов, на обочинах автострад.

На них мало обращали внимания. Это было событие не такого масштаба, чтобы заинтересовать средств массовой информации. Разве что машины притормаживали, да некоторые профессиональные зеваки снимали забавную сценку.

А там, где не было посторонних глаз – на вершинах гор, посреди полей и в лесной глуши – процесс и вовсе проходил незамеченным.

…Они танцевали. Барабан и голос. Все было предельно просто. Как орел ищет крыльями воздушные потоки, чтобы по ним легко, кругами, подняться в высоту, так же поступали и танцоры. Круг за кругом они поднимались все выше.

Впервые за столько долгих лет они оставили бесплодные усилия быть понятыми. У них не было ни оружия, ни лозунгов. Они больше ничего не требовали. Они танцевали, и это касалось только их. Повернувшись спиной к оставшемуся чуждым миру и обратив лица к Солнцу, они танцевали сосредоточенно и отрешенно, целиком отдавая себя ритму.

Возможно, именно эта отстраненность сбила с толку врага. Несмотря на полученные сведения о том, что в местах компактного проживания коренного населения что-то происходит, государственная машина разворачивалась медленно. Если бы речь шла о вооруженных выступлениях, карательные операции последовали бы незамедлительно. Все было наготове – солдаты, пули, танки и даже авиация. На случай демонстраций и митингов тоже все находилось в полной готовности: гранаты со слезоточивым газом, брандспойты, камеры в тюрьмах. Но они танцевали. Привыкшие забывать историю официальные власти оказались на распутье: запретить или игнорировать?

… Они танцевали уже три дня. Силы их были на исходе. Людям из мира иллюзий приходилось труднее всего. Они были истощены как духовно, так и физически. Алкоголизм и голод, туберкулез и ненависть были только частью их ноши в мире, захваченном врагами. Вестники поддерживали своих вновь обретенных братьев все эти дни. Дарэ готовился отдать себя до конца, чтобы Пляска Духов продолжалась. Когда забрезжил рассвет пятого дня, он уже не чувствовал почти ничего, словно тело его потеряло вес…

- Облава! – сказал Этла.

Это слово было хорошо знакомо ему.

В другом месте им, может быть, и разрешили бы проводить обряд, но только не здесь. Как только бдительные обыватели оповестили полицию, район был оцеплен. Участники Пляски Духов оказались в кольце. Им предложили – издали, через мегафон – разойтись. Гилоль по старой привычке сосчитал, сколько стволов целится в них из-за укрытий.

Им предстояло танцевать под прицелом.

Кроме национальной гвардии, в операции участвовало несколько агентов спецслужб, которые были обучены старой истине: если беспорядки нельзя остановить, их надо спровоцировать.

Действуя по заранее спланированному сценарию, один из агентов тщательно выбрал место, откуда его нельзя будет засечь, прицелился и произвел выстрел.

Еще одна старая истина гласит, что бывших военнослужащих не бывает. Поэтому Ласточка принял пулю на себя, заслонив Дарэ. Тот успел лишь оглянуться и краем глаза заметить мелькнувшую между ними тень маленькой птицы.

Кровь Ласточки хлестнула Дарэ по лицу. Он упал внутрь круга танцующих людей.

Дальше все пошло не по сценарию. Выстрел должен был заставить толпу кинуться врассыпную, а еще лучше – бить оцепление, чтобы отомстить за раненого собрата. Тогда можно было с полным основанием открыть стрельбу. Но они продолжали танцевать!

Не получив требуемого результата, агент поменял позицию, вставил патрон и прицелился во второй раз. Но выстрел произвести не успел.

На лице профессионального киллера, от природы лишенном выразительности, появилась гримаса величайшего изумления. Длинное и узкое лезвие беззвучно рассекло его тело пополам. В расширенных зрачках умирающего отразилась носатая фигура в черной хламиде.

Тэнгу брезгливо вытер лезвие. Взгляд его желтых совиных глаз уже наметил следующую жертву…

Дарэ давно не был новичком среди вестников, но в душе продолжал считать себя неуклюжим и медлительным, и всегда боялся, что из-за него кто-нибудь пострадает. Чаще всего жертвой в его страшных снах оказывался Аток, но наяву Ласточка поймал его пулю. Случись это в истинном мире, Ласточку защитили бы духи деревьев. Но здесь зло стало слишком сильным, и его покровитель смог лишь отклонить траекторию пули. Вместо того чтобы убить наповал, она пошла навылет через грудь, вызвав сильное кровотечение. Инра делал все, что мог, но кровь хлестала, и Ласточка начал засыпать.

Его черные мысли обратились в холодных шипящих змей и расползлись по земле. Его светлые мысли обратились в радужных птиц и взлетели в небо, расцветив его зарею.

Глава восьмая

- Нам нужно сплести Круг Жизни, как делают духи деревьев в стране Рассвета! – воскликнул Дарэ. -Разрешите мне взять вас за руки, братья! Нам нужно это сделать.

Если бы духи истинного мира были сейчас с ними! Дарэ так сильно желал этого, что дверь в истинный мир распахнулась. И сейчас же Дарэ ощутил мощный и теплый порыв.Страна Рассвета соединилась с раненной птицей. В тот же миг Апу Катикиль открыл пакарину в страну Радуги – и три мира стали единым целым, связанные Пляской Духов.

Жизненное тепло заструилось по телу Ласточки. Он снова ощутил себя, и в себе – весь мир. Он знал, что та же сила есть теперь в каждом, кто танцует.

Великая Сила Жизни объединяла их. Связанные общей кровью, сердца их бились в одном ритме. Ласточка медленно поднялся, потрясенный, он оперся на плечи друзей и продолжил танец.

И сразу, как будто только его не хватало, чтобы это произошло, земля встрепенулась под ногами танцующих. Раненая птица исцелялась! Они сплели самый большой Круг Жизни, в котором соединилась сила трех миров. Разбившаяся птица оживала, стряхивая с себя смертный сон.

Дарэ ощущал в себе силу людей облаков и добрую мощь духов деревьев. В этот миг он был способен увидеть всю землю возрожденных крыльев – от края и до края, потому что эта земля была в нем самом. В ней билось сейчас его сердце. Ее крылья стали его крыльями.

В этот миг Аток услышал, как окаменевшие предки обрели голос, призывая всех кечуа и аймара танцевать «таки онкой» - танец кометы. Он увидел, как из моря поднялся древний бог Пачакамак на гребне гигантской волны. Он ощутил дрожь земли и смог узреть, каким был Виракоча в начале времен: озером лавы, низвергающемся из жерла вулкана. Он увидел горящее радостью лицо Инки Пачакути – «Потрясающего землю», создателя империи инков, воскресшего и готового к преобразованию мира.

На земле меж двух крыльев, которую назвали Месоамерикой, танцевали потомки великих народов - майя, ацтеки, сапотеки, миштеки, пурепече, нонуалько, рарамури и другие люди земли Сильного Ветра.

Сняв с себя тяжелые армейские ботинки и выцвевшую пятнистую форму, и надев вместо нее свои сверкающие одежды, танцевал предводитель партизан-майя, легендарный Марко, не скрывая своего лица. Его воины танцевали вместе с ним. Их таинственный танец был пляской четырех стихий. Ветер и огонь, вода и земля переплелись в нем. Это слияние стихий несло не смерть, а обновление, что случается лишь в конце одного мира и начале другого.

Все изменилось, все обратилось в свою противоположность. Те, кто плакал, смогли ощутить радость, считавший себя хозяином мира ужаснулся собственной беспомощности, отчаявшийся обрел надежду, хваставшийся умом осознал свою глупость. Земля стала небом, и люди ходили по облакам…

Дарэ подхватил теплый вихрь. Перо Кецалькоатля зашевелилось, как живое, заструилось и закружилось, превращаясь в огромные крылья. Это были крылья Радуги!

Очень вовремя они появились: землю,которая стремительно отдалялась от него, объяло пламя. Он увидел, как из расщелин черных гор прорастают, стремительно распускаясь, огненные цветы молний.

«Все это сон», -догадался Дарэ.- «Ничего нет. Только сон».

Быть может, все люди, которые танцевали в стране Сильного Ветра, умерли в этот миг. Быть может, они возвратились в то, из чего были созданы – в воду, в огонь, в камень…

Этого никто из них не узнал. Они просто перестали чувствовать себя.

Может, это был сон, но проснулись они уже на обновленной земле.

Только боги увидели сам момент перерождения и ощутили его. Но для них это было не впервые. Они видели воочию, как из моря поднялись два гигантских крыла. Воскресшая птица взлетела в распахнутое для нее небо истинного мира. Так кончился ее черный сон. Все дети страны Сильного Ветра пробудились уже в новом мире, над которым сияло новорожденное шестое Солнце!

После этого все вошло в свои берега. Жизнь вновь стала жизнью, а смерть – смертью. Высшая справедливость, означающая равновесие всего во вселенной, вступила в свои права. Убитые воскресли, чтобы прожить отпущенную им жизнь. Земля оделась лесами, вольные степи легли под копыта бизонов и лошадей.

Да, вернулись все, кто был родом из страны Сильного Ветра – а значит, и дикие кони. По этой примете Дарэ понял, что земля стала прежней, древней землей – и все же новой, невиданной, лучшей. Он поверил в это, увидев собственными глазами огромные табуны свободных лошадей, которые паслись рядом с бесчисленными стадами бизонов.

И еще была одна примета обновления, от которой возликовало его сердце. Дарэ понял, что еще не скоро настоящие люди смогут воевать друг с другом. Когда они все вместе танцевали Пляску Духов, то реально ощутили свое единение.

Проснувшись, дети возрожденной Птицы увидели себя на новой земле. Эта земля не ведала границ, не была скована бетоном и асфальтом. Ничто не преграждало путь зверей и полет человеческой мысли.

Открывая глаза, Дарэ уже знал, что не увидит ни национальной гвардии, ни нацеленных ему в лицо стволов, ни крови. Не услышит ни грохота выстрелов, ни криков. Потому что этого никогда не было. Он знал, что на дне Великих озер больше не лежат шесть тысяч потонувших судов, и эта тяжесть спала с его души. Кончился черный сон их памяти. Ее не существовало. Вместе с разрубленным на куски великим змеем времени черную память унесла огромная волна, когда возрожденная Птица поднималась из моря.

Белоснежные кристаллы устилали стены, свод и даже дно пещеры, сияя ослепительным блеском. Свет шел из глубины пещеры, в которую спускался Аток. Он шел будто по застывшим лучам. Наконец он добрался до источника света. Он находился в гроте, под пологом из тончайших сталактитов, сотканных слезами горы. Под этой кисеей покоилось неподвижное тело. Аток протянул руку, и полог распался, как иней под пальцами. Мороз пробрал его до костей. Человек на каменном ложе – это был он сам, только нагой, холодный и бездыханный. Аток содрогнулся. Но он нес в себе жар объятий Солнца. Он спустился сюда, чтобы сделать то, что велел ему отец.

Собрав всю волю в кулак, Аток опустился на каменное ложе и обнял неподвижное тело. Это было все равно, что прижаться к глыбе льда. В могильной тишине пещеры мгновения растягивались вечностью. Где-то мерно капала вода. Ему стало казаться, что он лежит здесь уже долгие годы и сам превратился в камень. Но внезапно на стук его сердца эхом отозвалось другое.Аток почувствовал, как тепло возвращается к нему. Казавшееся мертвым тело оживало, делалось мягким, горячим – и свет от него становился все ярче…

Но вдруг все исчезло – Аток остался один в темноте и тишине. Его двойник – сын Солнца, казненный врагами молодой бог Инкарри, воскрес и поднялся в Верхний мир, в дом отца, где его так долго ждали…

На мгновение Аток почувствовал себя опустошенным и уставшим. Но вот издалека, сверху – откуда он пришел в пещеру, - донеслась песня. Там, наверху, на склоне горы люди отмечали праздник Снежной Звезды – Кольюр Ритти. Парни в косматых костюмах и вязаных шлемах на лицах изображали «укуку»- сильных и благородных медведей, готовых пожертвовать собой ради любви к людям. Всю ночь они поднимались по снегу на огромную высоту, чтобы встретить рассвет и затем, воздав хвалу Солнцу, принести в долину глыбы льда для приготовления целебного напитка.

Аток пошел на их песню, и она вывела его на свет. Стоя у выхода из пещеры, он с восхищением смотрел, как «люди-медведи» приплясывали и припевали, утаптывая девственный снег вершины. Они были счастливы, несмотря на лютый холод и разреженный воздух. Ведь это были его братья – кечуа, люди с самым большим сердцем на земле.

Когда они стали спускаться, Аток вышел из своего укрытия. По древнему обычаю, на праздник Кольюр Ритти кровь должна окропить снег, чтобы жизнь продолжалась. Чувство гордости переполнило его: теперь, выдержав столько испытаний, он был достоен принести жертву. Его обсидиановый нож легко рассек плоть. Алые капли украсили белизну склона. Аток подождал, пока его кровь остановится сама. Боли он не чувствовал: было слишком холодно. Он знал, что раны, нанесенные обсидиановым ножом, затягиваются быстрее других. Вновь закутавшись в пончо, он стал спускаться. Парни протоптали в глубоком снегу тропинку. Аток шел по их следам, и ему казалось, что он чувствует тепло, несмотря на ледяной ветер.

Выбрав подходящий уступ, он распахнул свои крылья. Один из парней, продолжавших свой путь вниз, схватил товарища за плечо:

- Гляди!

В вышине плыла огромная птица. Таких размеров не достигает даже кондор.

- Апу! Это апу, дух Снежной Звезды! – решили люди.

Увидеть священного покровителя горы могут только самые достойные. Сердца молодых кечуа наполнились гордостью, и трудный спуск показался им вдвое короче.

А в долине продолжался праздник: дымились огромные котлы; сменяя друг друга, играли оркестры. Праздничные наряды мужчин и женщин казались россыпями цветов, особенно когда они кружились в танце. Сотни флейт расшивали яркими красками суровое полотно их жизни. Аток жалел, что с вышины не может услышать, как они поют. Но в душе его сама собой зазвучала мелодия старинной песни:

Попрошу я ламу, чтоб дала мне шерсти,

Золотой, как Солнце,

Как любовь, надежной.

Вот из этой шерсти я сплету узоры:

Пусть в них остаются

Облака, что тают,

И цветы, что вянут.

Дарэ глубоко вдохнул воздух – чистое и сладкое дыхание юной земли. Радужные крылья подрагивали у него за спиной, зовя в полет. Острова! Я хочу увидеть острова! Я хочу убедиться, что они больше не острова молчания - подумал он, взлетая. Радужные крылья оказались сильными, как у фаэтонов. Дарэ летел вслед за этими красивыми океанскими птицами. В их оперении отражалось Солнце. Когда внизу показались очертания знакомых берегов, фаэтоны стремительно бросились вниз. Дарэ проследил за ними и увидел, что по воде, рассекая ее острыми носами, несутся длинные лодки, наполненные загорелыми, красивыми людьми.

- Атуэ-эй!!! – закричал Дарэ, вложив в этот зов всю радость встречи, переполняющую грудь.

Сидевший в передовой лодке человек приветственно поднял руку. Волосы его трепал морской ветер.

Фаэтоны ушли под воду, по одному выныривая с трепещущей серебром рыбой. Люди в лодках – бесстрашные таино, дети моря – смеялись и пели. Еды было вдосталь для них, и для птиц, и для всех морских созданий, начиная с дельфинов, которые играли в воде, веселя рыбаков и помогая им добыть рыбу…

Любуясь летящими по волнам совершенными телами дельфинов, Дарэ вспомнил о той, которая разбудила его нежность. Анаи – женщина-река! Он так любил ее, что не мог подолгу оставаться с нею. Он растворялся в ней целиком.

Дарэ представил ее радость, когда она увидит его новые крылья. Теперь Анаи сможет увидеть его мир, и он наполнится ее чистой любовью.

…Они отдыхали, купаясь в возерах, вдыхая прохладу водопадов. Каждый день приносил какое-нибудь диво: мед горных пчел, облако на закате. Когда наступали сумерки, Анаи опускала голову на плечо Дарэ и начинала петь – такой обычай она принесла из своих краев. Нежная, тихая песня мерцала в тишине, пока их не уносил сон.

Воздух островов был сладким: дыхание цветов и свежесть прибоя звучали в нем. Вместе с любимой Дарэ радовался дождю и обнимал ветер, танцевал на белоснежном песке и прыгал в море со скал, раскинув руки в полете. Они слагали сказки, рассказывая их звездам. Луна спускалась на землю, чтобы познать любовь в жаркой дремоте ночи. Дарэ был так счастлив, что год прошел, как один долгий блистающий день.

Когда он вернулся домой, Инра только головой покачал. Лицо Дарэ обветрилось до черноты, а волосы стали похожи на сухие водоросли. Только вплетенное в них волшебное перо по-прежнему сияло изумрудной свежестью. Лесные жители принюхивались к чудным запахам, которые он принес с собой. От Дарэ пахло смолой тропических деревьев, чешуей океанских рыб, раскаленным на солнце песком, соленым ветром…

Лес казался Дарэ странно тихим. Ему не хватало голосов океана. Он успел привыкнуть к ним, пока жил в селении таино вместе с Анаи.

Ямабуси дивились сверкающим раковинам самых причудливых форм и расцветок. Их Дарэ взял с собой много! Он рассыпал их на большом покрывале посреди поляны. Воины великого Леса брали каждую в руки, подолгу разглядывали, нюхали, слушали таинственный шепот моря. Для них это были настоящие сокровища, и они по-детски радовались, выбирая самую понравившуюся раковину, чтобы она стала одним из личных талисманов.

Дарэ оставил себе на память только «горн моря» - большую конусообразную ракушку. Такую носит на груди Кецалькоатль в знак своей власти над ветром, дыханием и самой жизнью. Майя говорят, что именно в нее он трубил, когда спустился в подземный мир, чтобы собрать кости людей для их воскрешения…

- Наверное, тебя теперь в темноте не видно, - фыркнул Аток, обнимая брата. – А облезать ты частями собираешься или сразу, как змея, кожу сменишь?

Он стал взрослее и крупнее, мышцы его налились силой. Как видно, долгое путешествие по родным горам укрепило его и внутренне, и физически.

- Ну и ручищи у тебя! – морщась и смеясь одновременно, воскликнул Дарэ. – Ты что, на рудниках у инков работал, медь добывал?

- Нет, не медь – огонь! Новый огонь! – не удержался, чтобы не похвастаться Аток.

- Я видел, - кивнул Дарэ, улыбаясь. – Я скучал по тебе, и в моем зеркале ты появлялся чаще других. Поэтому я знаю про церемонию «нового огня». Это было в Коско, вашей древней столице…

…В ночь накануне Праздника Солнца величественный Коско погрузился во тьму. Лишь на зимнем небе, в прозрачном и морозном воздухе сияли бесчисленные звезды…

Но вот начинает рассветать, и становится видно, что вся площадь заполнена людьми. В глубоком молчании стоят гордые инки. Многие из них облачены в костюмы, изображающие легендарных предков: Кондора, Пуму, Ягуара, Сокола, Ласточку, Коршуна…

Наконец появляется Солнце! Все на площади, как один человек, преклоняют колени. Лишь Единственный Инка остается стоять во весь рост. Он привествует своего небесного отца,протягивая ему золотую чашу – чтобы испить ее вместе с Солнцем…

Наступает черед верховного жреца: Вильях Ума подставляет лучам свой массивный золотой браслет, в сердцевине которого горит драгоценный камень. Пойманные в эту линзу лучи фокусируются на клочке хлопковой ваты. Вильях Ума сосредоточен, на лбу выступают капли пота… Но вот суровое лицо озаряется: вата задымилась, в ее белоснежном гнезде проклюнулся тоненький красный лепесток!

Единственнй Инка своими руками несет новорожденный огонь в Дом Солнца, где он будет гореть все время, как символ возрожденной империи.

А на центральной Площади Радости уже ликует народ: от священного пламени там зажжен большой костер. Каждый берет себе его частичку, чтобы зажечь домашний очаг. Теперь новый огонь нужно разнести по всем Андам! Это предстоит сделать легконогим гонцам-«часки». Вот они выстроились на площади: избранные счастливцы, самые красивые и сильные юноши. Глаза их сияют, длинные волосы треплет ветер.

Среди них – Аток. Дарэ видит его в своем черном зеркале.

Вместе с братом он будто сам преодолевает горные перевалы и стремительные реки, сохраняет живой огонь от ливней и снежных буранов, пряча его на груди под складками алого пончо...

И сейчас еще отсвет новго огня виден в глазах Корисонко, и звучат в сердце ликующие флейты, которыми встречали посланцев огня в больших городах и крошечных селениях…

- А что еще ты увидел, когда смотрел в свое зеркало? – настойчиво расспрашивает Аток.

- То, о чем мы с тобой и мечтать не могли, - смеется Дарэ. - Я видел Лаутаро, которому исполнилось двадцать восемь лет. Видел Падающего Орла в тот день, когда весь Теночтитлан приветствовал его возвращение. Вместе с Громом, летящим через горы, я смотрел, как восходит Солнце над Долиной вьющихся вод…

Это действительно звучит, словно сказка. Аток слушает заворожено. Сам он больше воин, чем маг, и для него дар Ипальнемоа - прежде всего щит. Чтобы видеть в обсидиановом зеркале отражение всего мира, нужно долго практиковаться, как это делал Дарэ.

Но зато Аток многое увидел сам. Пока Дарэ пропадал на островах, алые крылья его брата не знали покоя. Аток успел навестить кучу друзей и теперь торопился рассказать, как они живут. Марко строит заново Кумар-Каах – древнюю столицу майя-киче. Воины его с радостью стали вновь каменотесами, резчиками, художниками и гончарами. Тайра ловит рыбу на реке Парагвай, чтобы его братья-гуарани всегда были сыты. А Пома поселился на огромном, как море, высокогорном озере Тайпикала – в той его части, где на мелководье в изобилии растет высокий тростник. Из него Пома делает певучие флейты, которые веселят душу кечуа. Только Теноч остался верным военной стезе. Вернувшись домой в Теночтитлан, он занялся подготовкой молодых воинов. Теперь он – учитель, и мальчишки-ацтеки боятся его, как огня…

Аток замолчал, вспоминая девушку по имени Подсолнышек. Ее родной город – Тескоко он не смог миновать по пути в ацтекскую столицу, и несказанно удивился тому, что девушка ждала его возвращения, храня, как самое большое сокровище, прядь его золотых волос.

Ацтеки встретили его, словно он и вправду был воплощением Тонатиу – грозного бога Солнца. Он искренне думал, что Теноч пошутил, будто про них в Тескоко слагают песни. Но это оказалось правдой! Он едва не утонул в цветах и славословиях, столь искренних и неистовых, как это умеют делать теночки.

Кончилось тем, что он сбежал в самый дальний угол дворца – в заветную маленькую комнатку без окон, забитую сушеными травами и пучками кореньев, где хозяйничала его любимая. Там он пробыл со своим милым Подсолнышком до глубокой ночи, а потом оназакоулками вывела его за город – и отпустила на свободу. Но Аток сам не хотел выпускать ее из объятий. Наконец, когда заря занялась, и небо над прекрасным озером Тескоко стало цвета его крыльев, Аток взлетел. Девушка, не веря своим глазам, смотрела на это диво, стиснув на груди свои маленькие ладони. Сердце ее отчаянно колотилось. Это был лучший день в ее жизни…

- Да, ацтеки сразу раскусили тебя, - хмыкнул Дарэ. – Ты, конечно, не Тонатиу, но ты Сын Солнца… Ты ведь про это хотел спросить: видел ли я в своем зеркале, как ты поднимался на одну из самых высоких вершин в Андах, которую называют Снежная Звезда? Ну, видел… только немножко. Когда твой отец обнял тебя, свет его стал слишком сильным. Я зажмурился, даже слезы из глаз потекли. И больше уже не смотрел в зеркало. За тебя, правда, испугался: не сгоришь ли ты в объятиях Солнца. Но потом вспомнил, что тебя даже Кецалькоатль целовал – и ничего…

- Ты уж про это не шути, брат! – встревожился Аток. – И не рассказывай никому, очень прошу. Это вещи серьезные, нельзя!

- Да понимаю, не тревожся. Никому не расскажу! – Тоже посерьезнел Дарэ. - И вообще я ухожу скоро. Туда, где мне придется думать совсем о другом…

- Это куда?

- В мир иллюзий.

- Зачем?!

- Понимаешь, сердце у меня не на месте. Вдруг там все же остался кто-нибудь из наших.

- С ума сошел?! Ты же всех провел через свою дверь. Лично!!!

- Нет, не так, - покачал головой Дарэ. – Мы вернули людей достаточно для того, чтобы свершилась Пляска Духов. Но вдруг мы кого-то не нашли? Вот как меня… Меня ведь не нашли вестники. Может, еще кто-то остался… И он там один. Думает, что он сумасшедший. Как я про себя там думал. Представь, каково это?

- Понял. Когда уходим-то? – вздохнул Аток.

- Нет. Тебя я не потащу за собой. Ты здесь нужен, Корисонко. Дальше и выше – это как раз для тебя. А я привратник между мирами. Вернее, я ключ. Теперь никто кроме меня не сможет открыть дверь в мир иллюзий. Ведь все пакарины остались у нас, когда мы вернули страну Сильного Ветра…

- Но ты будешь безоружен. Зеркало Тексатлипоки и перо Кецалькоатля не смогут тебя защитить. Мир иллюзий убивает их магию!

- Знаю. Но жил ведь я без них раньше. Значит, смогу опять.

- В мире иллюзий у тебя не будет крыльев, - не сдавался Аток.

- Я буду летать ночью, во сне, - улыбнулся Дарэ. – На крыльях Белого Журавля. Ведь он будет со мной. Теперь мы всегда вместе…

- И тебе придется отрезать свои косы, - проговорил Аток, от огорчения не зная, что еще сказать.

Он сразу пожалел, что ляпнул именно это. Дарэ закусил губу, и даже под темным загаром стало заметно, как он побледнел.

- Вот уж не думал, что ты так расстроишься! – Аток извинялся от всего сердца.

- Ничего. Это было давно. Когда я умер, отец отрезал мои косы. И свои – тоже. Так велика была его скорбь. Он никому не сказал, где похоронил сына. Как будто я и не умирал вовсе. Ничто не исчезает во вселенной. Интересно, что стало с нашими косами? Может, они стали змеями, которые пугают врагов? Или черными молниями, бьющими в расщелины гор? А может, руслами ручьев, что пробивают себе дорогу сквозь окаменевшую от засухи почву?

Бедный его отец! Все отдал он сыну – свою силу, свое имя, свою гордость. Но ничего не помогло: смерть все равно оказалась сильнее…

- Ты все еще помнишь, - огорченно покачал головой Аток.

- Как и ты. Ведь ты тоже помнишь свою смерть. Тебя убили в тридцать три года. Враги казнили тебя предательски и жестоко. Это было в 1533 году по летоисчислению цули…

- Не надо! – вскрикнул Аток.

- Вот видишь. Ты помнишь. Все вестники помнят свою смерть. Вот почему Тескатлипока доверил нам свои зеркала. Чтобы мы вернули свою смерть тем, кто ее принес. Они схватили страну Сильного Ветра, и собирались ее сожрать. Но мы не позволили. Раненная птица улетела. Когда цули прикончат землю, которой выпало несчастье их породить, они начнут рыскать в поисках нового мира, вооруженные, как прежде, жадностью, ложью и оспой. Мы не должны допустить этого. Если они убъют свой мир, они должны умереть вместе с ним. Это справедливо. Поэтому я буду помнить.

- Эй, черти, идите жрать!!!! – донесся до них веселый вопль Этлы.

Оба брата вздрогнули, будто пробужденные от тяжелого сна.

С тех пор, как закончилась Пляска Духов, и жизнь вошла в свои берега, вестники разлетелись по родным гнездам. Под Деревом Встреч стало слишком тихо: ни военных советов, ни раненых и выздоравливающих, ни беженцев… Этла стал понемногу скучать. Когда, наконец, Дарэ вернулся, Настаджо уговорил его пожить в их доме. Разносолы, которыми потчевал его Этла, казались пищей богов после рациона морских охотников. Ведь таино питались в основном печеной рыбой и тапиоковой кашей. Обласканный радушием друзей, Дарэ блаженствовал, отсыпаясь и отъедаясь...

- Хоть бы ты подольше побыл, - вздыхал Настаджо. – Вон Этька тоже собрался с ямабуси за какими-то корешками… Я тут один взвою!

- Ой, подумаешь: на три дня ухожу! – прыснул квартерон и, подкладывая Дарэ очередной ломоть вареной в меду тыквы, прибавил тихонько:

- Ты уж там надолго не застревай. Хотя ты и не один туда пойдешь, можешь даже не сомневаться…

- А? Как не один? – спохватился Дарэ, торопливо проглотив кусок.

Но Этла уже умчался звать рыжего кота, которому тоже полагалось лакомство.

Перед тем, как уйти, Дарэ решил последний раз наведаться к шалашу. Его тянуло туда неведомой силой – видимо, он уже тосковал по дому, еще не покинув его. Костер внутри не горел: Инра ушел несколько дней назад, вместе со своим «древом» откочевав на зимние луга. Но стоило Дарэ тронуть холодные угли, как перед ним струйкой дыма поднялся Сауко.

- Я тебя звал…

Дух окутал его своим уютным теплом, подбадривая и утешая одновременно. Дарэ сообразил, почему он так хотел прийти сюда. Сауко решил дать ему наставления перед трудной дорогой.

- Волшебство Пляски Духов заставило мир измениться. Прошлое стало иным. Но человек слишком мал, чтобы ощутить такие большие перемены во вселенной. Поэтому я думаю, что враги не заметили исчезновения страны Сильного Ветра. Цули не способны видеть мир таким, каков он есть. Вот почему пространство, где они обитают, зовется миром иллюзий. Но и там есть настоящее: прежде всего Солнце, небо и звезды, а еще горы и Луна над ними, деревья и травы. Прислушивайся к тому, что они говорят, и старайся быть ближе к ним…

И прежде, чем Дарэ успел опомниться, в руках у него окзалась маленькая деревянная коробочка. На ощупь она была теплой и шершавой, как живое дерево.

- Пусть она будет всегда с тобой, - прошептал Сауко, прощаясь. – Это мой дом. Пока ты хранишь его, твоя связь с истинным миром не прервется…

- «…В историичеловечества есть множество примеров, когда отчаянные смельчаки пускались в далекое плавание, надеясь отыскать неведомые земли. В эпоху Великих географических открытий в Европе были распространены рассказы об огромном материке, якобы расположенном между двух океанов к западу от Европейского континента. Таинственная земля даже получила название – Америка, в честь флорентийца Америго Веспуччи, сменившего карьеру мелкого служащего в банкирском доме семьи Медичи на карьеру путешественника.В своих неоднократно переиздававшихся письмах Веспуччи утверждал, что не только лично участвовал в экспедициях к берегам неведомой земли, но и высаживался на ней! Миф об Америке приобрел широкую известность именно благодаря литературному таланту этого предприимчивого авантюриста.

Не менее значительную роль сыграл в этой истории великий мореплаватель Христофор Колумб. Много лет он стремился воплотить в жизнь проект западного морского пути к восточным берегам Азии. Наконец, ему удалось убедить испанских монархов, а так же богатых генуэзских купцов в том, что экспедиция принесет им значительную прибыль.

В 1492 году Колумб отправился в плавание на трех каравеллах, построенных специально для этой экспедиции и получивших звучные имена – «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария». Морякам суждено было преодолеть сотни морских миль, пережить невероятные трудности и открыть немалое количество островов, присоединив их к владениям Испании. Как известно, в конце своего беспримерного путешествия Колумб высадился на побережье Китая. Благодаря этому был развенчан миф о существовании Америки.

Однако человеческая натура такова, что предприимчивые мореходы из различных стран еще многие десятилетия пытались отыскать «неизвестный материк». И только в середине XIX века было окончательно доказано, что так называемая Америка не более чем красивый миф – такой же, как Атлантида, сотни лет существовавшая в воображении людей...».

Он выключил телевизор. Не открывая глаз, коснулся маленькой деревянной коробочки. Перед его мысленным взглядом возникли прекрасные лики гор, стаи радужных птиц над рекой, из-под ресниц леса блеснуло «око земли» - сеноте, он ощутил в себе тишину снегов и мощь водопадов, уловил запах полыни над степью и услышал песнь ветра в собственных крыльях. Он улыбнулся и открыл глаза.

Пора было собираться на работу.

Наскоро проглотив бутерброды с чаем, он сунул ноги в ботинки и хлопнул дверью.

Прошагав по длинному, похожему на тюремный, общему коридору, с чувством привычного отвращения спустился по немытой лестнице и вышел в серое городское утро.

Он не любил этот город. Но знал, что где-то здесь, на непримечательной улице, в типовой квартире живет человек, которому снятся ошеломительные сны. Возможно, этот человек не признается даже самому себе, что глубоко внутри притаилась тоска. Странная, неутолимая тоска по другому миру – огромному, грозному и прекрасному.

Нужно отыскать этого человека, чтобы вернуть ему потерянную родину. Открыть ему дверь в страну Рассвета. Это будет нелегко. Но чем труднее путь, тем ближе вершина.

Ведь он – вестник, и такова его счастливая судьба…

«Это верно, - согласился Тэнгу, вылезая из чердачного окна и спускаясь по водосточной трубе. – Пробираться по чужой территории, выполняя свою задачу под носом у врага – несомненно счастье. Но медовые лепешки у Этлы – тоже счастье. Жаль, что эти два счастья так далеки друг от друга».

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: