Жорж Сименон

Перевела: Галина Сычева

 

                        Предисловие переводчика

 

  Этот детективный роман Ж. Сименона следовало бы назвать "Преступление и наказание", если бы не было романа Ф.Достоевского с таким названием. В наше время, когда с экранов телевидения не сходят сцены насилия, когда авторы телевизионных сериалов стараются нас убедить в том, что убить человека также легко и просто, как раздавить таракана, а вся трудность сводится только к тому, чтобы не попасться и не оставить никаких следов преступления, этот роман, может быть, актуален, как никогда. Кто мы? Плесень, случайно возникшая на земной коре, или  люди, созданные по образу и подобию Бога? На этот вопрос и отвечает роман, написанный в занимательной форме, который держит читателя в напряжении до последних страниц.

 

                        СПУТНИКИ АПОКАЛИПСИСА*              

                                                                "Не убий" *

                                                      Библейская заповедь                 

                                                                             

                                        ГЛАВА 1

 

                      Преступление комиссара Мегрэ

 

    Никто не заметил, что произошло. В маленьком привокзальном зале ожидания, где пахло кофе, пивом и лимонадом и где со скучающим видом ожидали своего поезда только шестеро пассажиров, никто не мог даже предположить, что здесь разыгрывается трагедия.

   Было пять часов вечера и уже смеркалось. Зажгли свет, но через оконные стекла еще можно было различить фигуры немецких и голландских служащих таможни и железной дороги, которые ходили взад и вперед по перрону, так как вокзал в Несшанце расположен на границе с Германией, на самом севере Голландии.

  Это был небольшой вокзал. Несшанц с трудом можно назвать даже поселком. Здесь не останавливаются поезда из крупных городов. Здесь только ходят поезда, которые  утром отвозят привлеченных большими зарплатами немецких рабочих на заводы в Голландию, а вечером  привозят их назад.

 И каждый раз здесь происходит одно и то же. Немецкий поезд останавливается у одного конца перрона, а голландский поезд стоит на другом.

 

 

*Название романа и эпиграф переводчика

 

 

Служащие в оранжевых фуражках, а также те, кто носит зеленоватую форму или форму цвета берлинской лазури*, сходились  и вместе проводили этот час, предусмотренный таможней для выполнения всех формальностей.

Так как в каждом составе было не больше двадцати пассажиров, и все они ездили каждый день и называли работников таможни по именам, то эти формальности быстро заканчивались.

И люди шли в буфет, который был похож на все приграничные вокзальные буфеты. Цены были написаны в центах и в пфеннигах. На витрине был голландский шоколад и немецкие сигареты. Подавали шнапс и можжевеловую настойку.

В этот вечер было душно. Кассирша дремала за стойкой. От кипятильника для кофе поднималась струйка пара. Дверь в кухню была открыта и оттуда доносилось хрипение приемника, ручку которого вертел какой-то мальчишка.

В одном углу сидел человек лет тридцати,  в одежде, изношенной до  дыр, с бесцветным лицом, плохо побритый, на голове была шляпа из мягкой материи неопределенного серого цвета, которой, может быть, пришлось поваляться на пыльных дорогах всей Европы.

Он приехал на поезде, идущем из Голландии. Он показал билет на Бремен  и служащий ему объяснил  по-немецки, что он выбрал наименее прямую ветку, где не было скорых поездов.

Человек сделал знак, что он не понимает.  Он заказал кофе, говорил по-французски, и все на него смотрели с любопытством.

Его  глубоко посаженные глаза горели лихорадочным блеском. Он курил, сигарета прилипла к его нижней губе и этой простой детали было достаточно, чтобы понять, как он устал и как всех презирает.

У его ног стоял маленький чемодан из фибровой ткани, который продают на всех базарах. Чемодан был новый.

Когда его обслужили, он вынул из кармана горсть монет, среди которых были французские, бельгийские и маленькие голландские серебряные монетки.

Официантке самой пришлось выбирать то, что нужно.

Человек, сидящий за соседним столиком не привлекал такого внимания, хотя он был высокий, плотный и широкоплечий. Он был одет в теплое черное пальто  с бархатным воротником, из-под которого выглядывал  узел галстука.

 

Первый пассажир напряженно смотрел на служащих вокзала через стеклянную дверь, как будто он боялся пропустить свой поезд.

Второй за ним наблюдал  спокойно, не отрывая глаз, и выпуская клубы дыма из своей трубки.

Первый пассажир пошел в туалет и отсутствовал минуты две, и в это время другой, даже не нагнувшись, а только одним движением ноги, приблизил к себе чемодан нервного пассажира, а на его место толкнул свой собственный, абсолютно такой же.

 

*Лазурь используется для создания красителей на пигментной основе.

 

Через полчаса  они оба уже ехали в поезде в одном и том же купе третьего класса, но не перекинулись ни одним словом.

На остановке все пассажиры вышли и во всем поезде их осталось только двое. В десять часов вечера поезд прибыл под огромную стеклянную крышу вокзала в Бремене, где при освещении дуговыми лампами все лица казались бледными.

Должно быть, первый пассажир не знал ни одного слова по-немецки, так как он никак не мог найти буфет для пассажиров третьего класса, ходил взад-вперед, по ошибке попал в ресторан первого класса, прежде, чем, наконец, нашел то, что искал, а войдя в буфет, не стал садиться за столик. Он просто указал пальцем на маленькие булочки с сосисками, объяснил жестами, что он хочет их взять с собой и заплатил, протягивая горсть монет.

Более получаса он блуждал по широким привокзальным улицам с чемоданом в руке и с таким видом, как будто он что-то искал.

И человек в пальто с бархатным воротником, который спокойно следовал за ним, наконец, понял, что тот искал, когда он увидел как первый пассажир углубился в наиболее бедный квартал, который находился слева от вокзала.  Объектом его поисков был, конечно,  дешевый отель. Молодой человек усталой походкой заходил во многие отели, с недоверием разглядывал их, пока, наконец, не нашел самый бедный из них, над входной дверью которого висел большой белый стеклянный шар из матового стекла.

В одной руке он держал чемодан, а в другой маленькие булочки с сосисками, завернутые в шелковую бумагу.

Улица была оживленной. Лампы витрин рассеивали начинающийся туман.

Человек в тяжелом пальто не без труда смог взять себе номер, расположенный рядом с номером первого пассажира. Это был бедный номер, похожий на все бедные номера во всех гостиницах мира, только, может быть, с той маленькой разницей, что бедность нигде не имеет такого унылого вида, как на севере Германии,

Но у обеих комнат была общая дверь, а в этой двери имелась замочная скважина.

Таким образом, человек в тяжелом пальто смог увидеть через эту скважину, как молодой человек открыл чемодан, в котором лежали только старые газеты,

Он увидел, как тот изменился в лице, побледнел настолько, что можно было подумать, что ему стало плохо. Он вертел туда-сюда чемодан своими дрожащими руками, разбрасывал газеты по комнате.

Маленькие булочки, завернутые в бумагу, все также лежали на столе, но молодой человек к ним и не притронулся, несмотря на то, что он не ел уже несколько часов.

Он бросился на вокзал, страшно петлял, дестяки раз спрашивая у прохожих дорогу, говоря по-немецки слово Вокзал*, но из-за ужасного акцента прохожие его едва понимали, и тогда он, невероятно нервничая, даже имитировал звуки, издаваемые поездом!

 

*Здесь и далее везде курсив автора.

Наконец, он добрался до вокзала. Он бродил по огромному залу, заметил груду чемоданов и приблизился к ней как вор, чтобы убедиться, что там нет его чемодана.

И каждый раз, когда кто-нибудь проходил с чемоданом, похожим на его, он вздрагивал.

Человек в пальто все время следовал за ним, не спуская с него тяжелого взгляда.

Только в полночь один за другим они вернулись в отель.

В замочную скважину было видно, как молодой человек рухнул на стул, обхватив голову руками. Когда он встал, он как-то яростно и одновременно обреченно щелкнул пальцами.

И это был конец: из кармана он вынул револьвер, широко открыл рот и нажал на курок.

 

Уже через минуту в его номере было десять человек, включая Мегрэ, который, так и не сняв своего пальто с бархатным воротником, пытался преградить вход в дверь. Все время повторялись слова Полицай и Мордер, что означает «убийство».

Мертвец имел еще более жалкий, чем при жизни, вид. Подошвы его ботинок были изношены до дыр, а одна брючина, завернувшись при падении, обнажила  совершенно невообразимый красный носок и мертвенно-бледную, волосатую часть ноги.

Подоспевший полицейский произнес несколько слов командным тоном и все находившиеся в номере вышли и столпились на лестничной площадке, кроме Мегрэ, который показал свою медаль комиссара полиции Парижа.

Полицейский не говорил по-французски, а Мегрэ мог промямлить по-немецки только несколько слов.

Уже через десять минут у подъезда остановилась машина и полицейские в штатском ворвались в отель.

На лестничной клетке слово Францозе следовало за словом Полицай и все смотрели на комиссара с любопытством. Но нескольких слов, произнесенных командным тоном было достаточно, чтобы разом прекратился весь этот ажиотаж, и шум сразу стих, как будто его выключили, как выключают электричество.

 Люди разошлись по своим номерам. На улице молчаливая группа зевак стояла на почтительном расстоянии от входа в отель.

Комиссар Мегрэ не выпускал трубку изо рта, несмотря на то, что она уже давно погасла. Его крупное мясистое лицо, как бы вылепленное грубой лепкой из гончарной глины, выражало отчаяние, смешанное со страхом.

- Разрешите  мне вести это дело параллельно с вами, - попросил он. Одно совершенно очевидно: этот человек - самоубийца. Это француз...

- Вы за ним следили?

- Это длинная история... Я хотел бы, чтобы ваши службы сделали как можно более четкие снимки этого самоубийцы во всех возможных ракурсах...

Теперь в этом номере, в котором находилось только трое людей,  царило молчание. Один из этих людей, молодой и розовый, с лысой головой, одетый в полосатый костюм, время от времени протирал стекла очков в золотой оправе. Он имел звание доктор полицейских наук.

Другой, такой же розовый, но менее важный, всюду шарил и пытался говорить по-французски.

Он ничего не нашел, кроме паспорта на имя Луи Женэ, родившегося в Обервильере и работавшего рабочим механиком.

На револьвере стояла марка оружейной фабрики в Эрстале (Бельгия).

А в Уголовной полиции на набережной Орфевр никто не мог даже предположить, до какой степени этой ночью был  удручен Мегрэ, он был как будто раздавлен роком. Он молча смотрел, как работают его немецкие коллеги, хлопотал насчет фотографий, насчет проведения медицинской экспертизы, упрямо ожидая с потухшей трубкой во рту жалкий результат проделанных работ, который ему вручили около трех часов ночи: одежду самоубийцы, его паспорт и дюжину фотографий.

Он не был далек от мысли, а вернее сказать, был даже очень близок к ней, что он только что убил человека.

И с этим человеком он не был даже знаком! Он ничего о нем не знал! Ничто не доказывало, что у этого человека были счеты с правосудием!

 

Все это началось накануне в Брюсселе, причем самым неожиданным образом. Мегрэ приехал туда по своим служебным делам. Он совещался с бельгийской Службой безопасности по поводу итальянских беженцев, изгнанных из Франции, деятельность которых внушала опасение полиции.

Эта поездка представлялась ему сплошным удовольствием! Переговоры с бельгийским коллегами  заняли гораздо меньше времени, чем он предполагал, и у комиссара образовалось несколько часов свободного времени. Он им воспользовался, чтобы посидеть в маленьком кафе с длинным названием. Было 10 часов утра. Кафе было почти пустым. Однако, пока жизнерадостный и фамильярный хозяин кафе не переставая развлекал  Мегрэ разговорами, он заметил в глубине зала человека, который занимался странным делом. 

  Этот человек имел жалкий вид. По его внешности Мегрэ сразу определил, что он - "профессиональный безработный", какие бродят по всем крупным городам Европы в поисках случайного заработка.

 

Итак, этот человек доставал из кармана банкноты по тысяче франков, пересчитывал их, а затем заворачивал в серую бумагу, первязывал сверток  и писал адрес.

Там было, по крайней мере, тридцать банкнот! Тридцать тысяч бельгийских франков! Мегрэ нахмурился и, когда незнакомец, заплатив за выпитый кофе, вышел, Мегрэ последовал за ним до ближайшей почты. Там он прочел, заглядывая через плечо незнакомца, адрес, написанный таким красивым почерком, какого никогда не бывает у таких бродяг:

Господину Луи Женэ, 18, улица де ля Рокет, Париж.

Но больше всего поразило Мегрэ то, что незнакомец написал сверху: "Печать". Тридцать тысяч франков были посланы как простая газетная бумага, как обычные  рекламные проспекты! Так как посылка даже не была заказной!  Служащий ее взвесил, затем сказал:

- Семьдесят сантимов...

И оплатив посылку, незнакомец  вышел на улицу. Мегрэ записал имя и адрес, а затем снова последовал за своим бродягой. Был момент, когда Мегрэ подумывал о том, а не сделать ли ему подарок бельгийской полиции. Он придет к начальнику брюссельской Службы безопасности и небрежно бросит:

- Кстати, я поймал преступника, вам остается только его задержать!

Осеннее солнце ласково согревало город. Мегрэ был в прекрасном настроении.

В 11 часов дня незнакомец купил в бутике на улице Нев чемодан из кожезаменителя, или, точнее, - из  заменителя фибровой ткани! - за тридцать два франка. И Мегрэ, шутки ради, купил точно такой же, не предвидя, к каким последствиям это может привести.

В половине двенадцатого незнакомец вошел в отель, расположенный в переулке, название которого Мегрэ не знал. Через некоторое время он вышел оттуда и сел в Амстердамский поезд на Северном вокзале.

На этот раз, прежде чем последовать за ним, Мегрэ колебался. Может быть, на его решение повлияла мысль о том, что он где-то уже встречался с этим человеком.

- Наверное, это пустяковое дело! Ну, а. если все же речь идет о серьезном преступлении?

В Париже у Мегрэ не было никаких срочных дел. Но он все-таки сел в поезд. На голландской границе Мегрэ был поражен тем, как незнакомец с ловкостью, которая выдавала привычку к такого рода упражнениям, забросил свой чемодан на крышу вагона, прежде чем поезд подошел к таможне.

- Посмотрим, когда он сойдет где-нибудь!

Только он не сошел в Амстердаме, а ограничился покупкой билета в вагон третьего класса до Бремена. И теперь они пересекали голландскую равнину с ее каналами, по которым плавали парусники, казалось, скользившие прямо по полям.

Несшанц ... Бремен...

Мегрэ, на всякий случай, совершил подмену чемоданов. В течение нескольких часов и совершенно напрасно он пытался определить, к какой категории преступников, известных полиции, относится незнакомец.

 - Для настоящего международного бандита он слишком нервный! Может быть, он заговорщик? Или анархист? Но он знает только французский язык, а во Франции почти не осталось заговорщиков, как и вооруженных анархистов! Но, может быть, он просто мошенник-одиночка?

Тогда возникают другие вопросы: разве мошенники, у которых есть такие огромные деньги, живут так бедно? Разве они отсылают тридцать тысяч франков в простой серой бумаге?

Этот человек не пьет спиртного, и в привокзальных буфетах, когда приходится долго ждать поезда, довольствуется чашечкой кофе и маленькой булочкой.

Он не знает дорогу, так как он все время спрашивает, в правильном ли направлении он едет, он слишком беспокойный.

Он не сильный. У него грязные и очень длинные ногти, что позволяет сделать вывод, что он уже довольно давно не работает руками.

И мало-помалу Мегрэ забыл о той шутке, которую он хотел сыграть с бельгийской полицией, приведя к ней связанного по рукам и ногам преступ- ника.

Проблема его взволновала. Он искал для себя оправданий:

- Амстердам находится не так уж и далеко от Парижа!

Или:

- Ба, да из Бремена я возвращусь в Париж на скором за каких-нибудь тринадцать часов!

 

 

Теперь незнакомец был мертв. На его одежде не было никакой детали, никакого предмета, которые помогли бы раскрыть род его деятельности, если не считать обычного револьвера, на котором стояла марка, наиболее распространенная в Европе.

Кажется, он свел счеты с жизнью только потому, что у него украли чемодан! В противном случае, для чего бы ему покупать в привокзальном буфете булочки, которые он не съел?

И к чему тогда эта поездка в Бремен, которая заняла целый день, если он мог преспокойно пустить себе пулю в лоб в брюссельском отеле?

Оставался только этот чемодан, в котором, может быть, и скрывалась разгадка, и, поэтому, когда обнаженное тело самоубийцы, завернутое в простыню, после того, как его тщательно осмотрели, сфотографировали, изучили с ног до головы и увезли в полицейском фургоне, комиссар заперся в своем номере.

Черты его лица заострились. Если он и набил по привычке большим пальцем свою трубку, то он сделал это исключительно потому, чтобы доказать себе самому, что он совершенно спокоен.

Болезненное лицо самоубийцы его раздражало. Перед ним все время возникал этот человек. Мегрэ вспоминал снова и снова, как тот щелкнул пальцами, перед тем, как раскрыть свой большой рот и пустить туда пулю.

Комиссар был в замешательстве, он испытывал почти что угрызения совести, и это помешало ему сразу открыть чемодан.

И, однако, именно этот чемодан и должен оправдать поступок Мегрэ! Разве он там не найдет доказательств того, что этот человек, которого он имеет слабость жалеть, был мошенник, опасный преступник, или, может быть, даже убийца?

Ключи еще висели на веревочке, привязанной к ручке чемодана, как в магазине на улице Нев. Мегрэ открыл чемодан и вынул оттуда сначала костюм темно-серого цвета, менее изношенный, чем тот, что был на самоубийце.

Под костюмом комком лежали две грязные рубашки, потертые на манжетах и на воротнике.

Еще там был  пристегивающийся воротничок в мелкую розоватую полоску, который носили, по крайней мере недели две, так как он был совершенно черный в тех местах, где касался шеи своего владельца.

И это все! Дальше было только дно чемодана, покрытое зеленой бумагой и еще два ремня, которыми не пользовались, с новыми пряжками и крючками.

Мегрэ встряхнул костюм и рубашки, обыскал карманы - они были совершенно пусты!

Неописуемая тоска сжала горло Мегрэ, но он упорствовал в своем желании найти хоть что-нибудь!

Разве этот человек не покончил с собой только потому, что у него украли чемодан? Но в нем не было ничего, кроме старого костюма и грязного белья!

Никаких бумаг! Ничего, что можно было бы назвать документом! Ни единой детали, по которой можно было бы догадаться о прошлом самоубийцы!

Номер, где находился Мегрэ, был оклеен новыми дешевыми обоями, на которых вызывающе яркими красками были нарисованы цветы. Как бы по контрасту с обоями, мебель была старая, покосившаяся, сломанная, а на столе лежала ситцевая скатерть, к которой  нельзя было  прикоснуться без отвращения.

  Улица была пустынна. Окна магазинов закрыты ставнями. Но с перекрестка, который находился в ста метрах от отеля, доносился успокаивающий шум машин.

Мегрэ посмотрел на дверь, ведущую в смежный номер, на замочную скважину, в которую он больше не осмеливался заглянуть. Он вспомнил, что предусмотрительные эксперты нарисовали на полу соседнего номера контур трупа.

Он туда пошел на цыпочках, чтобы не разбудить постояльцев, а, может быть, еще и потому, что эта неразгаданная тайна давила ему на плечи, вместе с костюмом, который Мегрэ нес в руке.

Силуэт на полу был безобразный, но математически точный.

Когда Мегрэ попытался приложить к нему пиджак, брюки и жилетку, то внезапно глаза его блеснули, и он машинально укусил зубами свою трубку.

Потому что одежда была, по крайней мере, на три размера больше! Это не была одежда самоубийцы!

Таким образом то, что этот бродяга так ревниво хранил в своем чемодане, то чему он придавал такое значение, что он даже убил себя, потому что он это потерял, оказалось одеждой кого-то другого!                                                      

 

 

 

 

                                           ГЛАВА 2

 

                                 Господин Ван Дамм

          

Бременские газеты ограничились тем, что в  нескольких строчках сообщили о том, что некий француз, по имени Луи Женэ, покончил жизнь самоубийством в городском отеле и, что, по-видимому, причиной этого явилась нищета.

Но к тому часу, когда на следующее утро появилась эта информация, она уже не была точной. Дело в том, что Мегрэ, перелистывая паспорт самоубийцы, был поражен одной деталью,  На шестой странице паспорта, предназначенной для особых примет, там где указываются возраст, рост, цвет волос, лоб, брови и т.д., слово лоб предшествовало слову волосы, вместо того, чтобы следовать за ним.

Шесть месяцев назад Служба безопасности Парижа  обнаружила в Сен-Уане настоящую фабрику по изготовлению фальшивых паспортов, военных билетов, удостоверений для иностранцев  и других официальных бумаг. Полиция изъяла некоторое количество этих документов. Но фальсификаторы сам признали, что сотни фальшивых документов находятся в обращении в течение нескольких лет и, что за отсутствием бухгалтерии, они не смогут представить список своих клиентов.

Фальшивый паспорт доказывал, что Луи Женэ был одним из них и, следовательно, что это было не его настоящее имя.

Исходя из этого, появилось прочное основание для того, чтобы начать расследование этого дела. Человек, покончивший жизнь самоубийством прошлой ночью, оказался настоящим незнакомцем!

 

Было 9 часов утра, когда комиссар приехал в морг, куда можно было свободно войти после открытия дверей. Напрасно Мегрэ искал там темный уголок, где можно было бы спокойно понаблюдать за всем происходящим, хотя на самом деле он и не ожидал очень многого.  Морг был расположен в здании современной постройки, как и большинство домов в этом городе, и как все общественные здания.

Труп так называемого Луи Жене, который находился здесь, имел менее безобразный вид, чем это можно было себе представить, так как над его лицом поработали специалисты. Рядом лежали трупы молодой женщины и утопленника, которого выловили в порту.

Пышущий здоровьем охранник, в форме, подпоясанной ремнем, на которой не было ни пылинки, имел вид музейного сторожа.

Против всякого ожидания за один час сюда пришло человек тридцать. И когда одна женщина пожелала увидеть тело, которое не было выставлено в зале, сразу же зазвенели электрические звонки, было слышно как по телефону передавали какие-то цифры, Из широкого шкафа, занимавшего всю стену в помещении на втором этаже, выдвинулся отсек, установился на грузовой подъемник и через несколько секунд на первом этаже появился металлический ящик, подобно тому, как в некоторых библиотеках доставляют книги в читальный зал.

В этом ящике и лежал требуемый труп. Женщина наклонилась к нему, зарыдала, и ее увели в кабинет, расположенный в глубине зала, где молодая секретарша стала записывать ее заявление.

Никто не интересовался трупом Луи Женэ. Но около 10 часов утра к зданию морга подъехала машина, из которой вышел изысканно одетый молодой человек. Он вошел в зал, поискал глазами труп Луи Женэ, затем стал внимательно его рассматривать.

Мегрэ стоял от него в нескольких шагах. Он приблизился к визитеру и, пристально на него посмотрев, понял, что он не немец.

Почувствовав приближение комиссара, этот человек вздрогнул, на его лице появилось смущение, и, казалось, он то же самое подумал о Мегрэ.

- Вы француз?  - первым спросил он.

- Да. А вы тоже?

- То есть я бельгиец... Но я живу в Бремене уже несколько лет...

- И вы знаете так называемого Женэ?

- Нет, что вы!...Я...Я просто прочел сегодня в газете, что один француз покончил с собой в Бремене... Я долго жил в Париже...Поэтому я на всякий случай и решил придти сюда и посмотреть...

Мегрэ оставался совершенно спокойным, как это всегда бывало с ним в подобных ситуациях. В его лице появилось какое-то упрямое, бычье, выражение.

- Вы работаете в полиции?

- Да, в Уголовной полиции...

- И вы специально сюда приехали? ... Но что я говорю! Это невозможно, ведь. самоубийство произошло только сегодня ночью! Вы знаете соотечественников в Бремене? Нет? В таком случае я могу вам оказаться полезным. Вы не хотите чего-нибудь выпить?

Немного позже Мегрэ вышел вместе с ним и сел в машину, которую тот вел сам.

Этот человек был очень разговорчив.  Это был типичный представитель деловых людей, очень подвижной и жизнерадостный. Казалось, что он знает всех жителей этого города. Он здоровался с прохожими, показывал дома, объяснял:

- Это кораблестроительная компания Норддейчер Ллойд... Может быть, вы слышали о новом теплоходе, который они спустили на воду? Это мои клиенты...

Он указал на здание, где почти на всех окнах были различные вывески.

- На пятом этаже слева находится мой оффис...

Можно было прочесть надпись, сделанную фарфоровыми буквами:

ЖОЗЕФ ВАН ДАММ -КОМИССИЯ - ИМПОРТ - ЭКСПОРТ.

- Поверите ли, что я иногда в течение целого месяца не имею возможности поговорить по-французски? Все мои служащие и даже моя секретарша - немцы... Этого требует мое дело…

Было бы трудно прочесть на лице Мегрэ какую-либо мысль, тонкость натуры, казалось, была последним из его достоинств. Он все одобрял. Он восхищался тем, чем хотели бы, чтобы он восхищался, включая автомобиль, запатентованные качества которого Ван Дамм всячески расхваливал.

Мегрэ пошел вместе с ним в большую пивную, переполненную деловыми людьми, которые громко разговаривали под звуки венского оркестра и звон пивных кружек.

- Вы себе не можете даже представить, сколько миллионов имеют все эти люди! - восторгался Ван Дамм. - Вы только послушайте, о чем они говорят! Вы понимаете немецкий? Вот наш сосед, например, в настоящее время продает целый груз шерсти, который плывет сейчас на корабле между Австралией и Европой...У него тридцать или сорок судов на воде! Я мог бы вам рассказать и о других... Какое пиво вы предпочитаете? Я бы вам рекомендовал Пилсен... Да, кстати...

Мегрэ даже не улыбнулся этому "кстати".

- Кстати, что вы думаете об этом самоубийце? Он был, действительно, нищий, как пишут газеты?

- Возможно...

- Вы занимаетесь этим делом?

- Нет. Это дело немецкой полиции... И так как факт самоубийства установлен...

- Конечно!.. Заметьте только, что если меня что-то и поразило в этой истории, так это исключительно то, что он француз... Так как сюда, на север Германии, приезжает так мало французов!

И он встал, чтобы пойти и пожать руку человеку, который уходил, затем он вернулся с озабоченным видом.

- Извините меня! Это был директор одной очень крупной страховой компании... Он стоит сотню миллионов... Но, послушайте, комиссар... Сейчас уже около двенадцати... Не согласитесь ли вы пообедать со мной?   Я могу пригласить вас только в ресторан, так как я холостяк... Правда, здесь не Париж, но я постараюсь, чтобы обед был не слишком плохим... Мы договорились, правда?

Он подозвал официанта, заплатил. И когда он доставал свой бумажник из кармана, он сделал такой жест, какой Мегрэ неоднократно подмечал у богатых посетителей, которые принимают аперитив в окрестностях Бурса, жест, который нельзя сымитировать: они откидывают голову назад, выпячивают грудь, выставляют подбородок вперед, открывая с достаточной небрежностью эту священную для них вещь, этот кожаный футляр, набитый деньгами.

 

Господин Ван Дамм оставил комиссара в покое только к 5 часам вечера. До этого он затащил его к себе в оффис, где находились трое служащих и машинистка.

   Еще он заставил Мегрэ пообещать, что, если он не уедет из Бремена, то они проведут этот вечер вместе в одном знаменитом кабаре.

И вот сейчас комиссар снова оказался среди уличной толпы, наедине со своими мыслями, которые были все также далеки от ясности. Да и можно ли было их назвать мыслями в собственном значении этого слова?

Мегрэ сближал в своем воображении двух людей - Ван Дамма и так называемого Луи Женэ и пытался установить между ними связь.

Так как эта связь несомненно была! С одной стороны, есть некий господин Ван Дамм, который не поленился сходить в морг, чтобы там посмотреть на труп незнакомого человека! И удовольствие поговорить по-французски было не единственным, что заставило его пригласить Мегрэ с ним пообедать.

Надо признать, что мало-помалу он обретал свою настоящую личность, по мере того, как комиссар ему казался мало заинтересованным в этом деле, - а может быть, даже глупым!

Утром он был явно чем-то обеспокоен, его улыбка была натянутой. Но к вечеру, когда комиссар собрался уходить, он уже выглядел этаким сверхзанятым деловым человеком, который все время суетится, уезжает, приезжает, говорит, восторгается, общается с финансовыми воротилами, водит машину, звонит по телефону, отдает распоряжения машинистке и угощает изысканными обедами, очень довольный и гордый собой.

С другой стороны, был некий болезненный бродяга, в изношенной одежде, в дырявой обуви, который купил себе на ужин маленькие булочки с сосисками, не предвидя, что он их не успеет съесть!

Пусть Ван Дамм найдет себе другого товарища на этот вечер, который они проведут под звуки венского оркестра и звон пивных кружек!

А в другом месте в 6 часов вечера бесшумно подъедет металлический ящик, который закроется над обнаженным телом так называемого Женэ, и грузовой подъемник доставит его в холодильник, где он займет пронумерованный отсек до следующего дня.

Мегрэ направился в Полицай Президиум. Во дворе, окруженном стеной ярко-красного цвета, полицейские, обнаженные до трусов, несмотря на осень, делали гимнастику.

В лаборатории его уже ждал молодой человек  с мечтательными глазами, рядом находился стол, где все вещи, принадлежащие самоубийце, были аккуратно разложены и снабжены этикетками.

Молодой человек говорил на правильном французском языке, очень старался и гордился, когда находил нужное слово.

Он начал с сероватого костюма, который был на Женэ в момент самоубийства. Он сказал, что подкладка была распорота, все швы изучены, и ничего не было найдено.

- Этот костюм производства парижской фабрики Бель Жардиньер. Ткань содержит пятьдесят процентов хлопка. Таким образом, это дешевый костюм. На нем были обнаружены пятна жира, между прочим, минерального жира, который указывает на то, что этот человек мог работать или часто находиться на заводе, в мастерской или гараже. На его белье нет никаких пятен. Обувь была куплена в Реймсе. О ней можно сказать то же самое, что и о костюме: товар дешевый, изготовление серийное. Носки из хлопка, товар третьего сорта,  продаются по четыре или пять франков за пару. Все эти вещи лежали в пакете из плотной бумаги, мы стряхнули с них пыль и взяли ее в лабораторию на анализ.

Таким образом, мы получили подтверждение происхождению пятен жира. Действительно, ткань пропиталась мелким металлическим порошком, который можно увидеть на одежде наладчиков, токарей, и, в основном, тех, кто работает с металлом.

Такие пятна отсутствуют на одежде, которую я буду называть одеждой Б, и которую не носили в течение нескольких лет, по крайней мере, лет шесть.

Другое различие: в карманах костюма А были найдены остатки табака французского производства, который у вас называется серым табаком.

В карманах же костюма Б осталось немного желтого табака, подделки под египетский табак.

Сейчас я подхожу к самому главному. Пятна, обнаруженные на костюме Б не являются пятнами жира. Это застарелые пятна человеческой крови, возможно, артериальной.

Ткань не стирали в течение нескольких лет. Человек, который носил этот костюм, истекал кровью в буквальном смысле.

Наконец, дыры, обнаруженные на этом костюме заставляют предположить, что была драка, так как в разных местах и между прочим, на изнанке, ткань выдрана так, будто ее рвали ногтями.

На костюме Б есть ярлык: Роже Морсель, портной, улица От-Совеньер, Льеж.

Что касается револьвера, то такую модель уже не изготовляют в течение двух лет.

Если вы мне оставите ваш адрес, я вам вышлю копию доклада, который я должен представить своему начальству.

 

В 8 часов вечера с формальностями было покончено. Немецкая полиция отдала Мегрэ вещи самоубийцы, а также вещи, которые эксперт назвал одеждой Б. И было решено, что до появления новых распоряжений французских властей тело будет храниться в морге.

Мегрэ сделал копию учетной карточки Жозефа Ван Дамма, который родился в городе Льеже, родители были фламандцы, он коммивояжер, затем директор коммерческой фирмы, носящей его имя.

Ему 32 года, он холост. Только три года назад он обосновался в Бремене, где вначале испытывал трудности, но затем его дела пошли в гору.

    Комиссар вернулся в свой гостиничный номер и долго сидел на краю кровати, поставив перед собой оба чемодана из фибровой ткани.

Он открыл дверь в соседний номер, где все было так же, как и накануне. Мегрэ очень удивился тому, как мало беспорядка осталось после вчерашней трагедии. На стене, под розоватым цветком на обоях, было заметно  совсем маленькое коричневое пятнышко - единственное пятно крови. На столе все так же лежали две булочки с сосисками, все так же завернутые в бумагу. На них сидела муха.

Утром Мегрэ послал в Париж две фотографии самоубийцы и просил Уголовную полицию поместить эти фотографии в возможно большее число газет.

Был ли Париж именно тем местом, где могли бы оказаться следы самоубийцы? Мегрэ знал в Париже, по крайней мере, один адрес, тот самый, куда Женэ отправил тридцать банкнот по тысяче франков.

А, может быть, нужно было искать в Льеже, где одежда Б была куплена несколько лет назад? А, может быть, в Реймсе, где была сделана обувь самоубийцы? В Брюсселе, откуда Женэ отправил пакет с тридцатью тысячами франков? Или в Бремене, где он погиб, и где некий Жозеф Ван Дамм пришел в морг, чтобы посмотреть на труп этого человека, всячески отрицая, что он его знал?

Вошел хозяин отеля и начал долго говорить по-немецки. Комиссар вроде бы понял, что он спрашивает, можно ли привести номер самоубийцы в порядок и снова сдавать постояльцам.

Мегрэ пробормотал нечто утвердительное, вымыл руки, заплатил за свой номер и ушел с двумя этими чемоданами.

Больше у него не было никаких оснований для предпочтения одного города другому, чтобы начать расследование, и если он и склонился к Парижу, то исключительно потому, что его угнетала атмосфера иностранных городов, чуждая его привычкам и его менталитету.

Даже здешний табак желтоватого цвета и слишком слабый не выывал у него желания курить.

В скором поезде он спал, проснулся на рассвете на бельгийской границе, через полчаса поезд  прибыл в Льеж, и Мегрэ смотрел блуждающим взглядом на дверцу вагона.

Поезд стоял в Льеже только тридцать минут, так что Мегрэ все равно не успел бы попасть на улицу От-Совеньер.

В 2 часа дня он сошел с поезда на Северном вокзале, нырнул в парижскую толпу и первым делом подошел к табачному киоску. Он должен был поискать французские деньги в кармане. Его толкали. Он поставил чемоданы на землю. И когда он нагнулся, чтобы их поднять, он нашел только один чемодан. Напрасно он оглядывался, он сразу же понял, что и вызов полиции ни к чему не приведет.

Впрочем, одна деталь его успокоила. На ручке чемодана висела маленькая веревочка с двумя ключами. Это был чемодан с одеждой.

Вор украл чемодан со старыми газетами.

Был ли это простой вор, каких много на любом вокзале? В таком случае, разве не странно, что он выбрал именно такой жалкий чемодан?

Мегрэ сел в такси, одновременно наслаждаясь своей трубкой и знакомым шумом парижских улиц. Издали он заметил на первой странице выставленной в киоске газеты фотографию Луи Женэ, присланную из Бремена.

Он чуть было не поехал к себе домой на бульвар Ришар-Ленуар, чтобы переодеться и обнять жену, но инцидент, происшедший на вокзале, не давал ему покоя.

- Если, действительно, кто-то хотел украсть чемодан с одеждой Б, то как ему удалось из Парижа узнать, что именно я везу этот чемодан и что я приеду в Париж именно в это время?

Можно сказать, что тощего бродягу с бледным лицом из Несшанца и Бремена окружали многочисленные тени. Тени оживали, как на фотографической пластинке, которую опускали в проявитель.

И нужно было их идентифицировать, осветить лица, установить имена, воспроизвести их образ жизни и менталитет.

В настоящий момент в центре этой пластинки имелся только обнаженный труп, с лицом, над которым хорошо потрудились немецкие медики, чтобы у него был нормальный вид  при ярком дневном освещении.

А тени? Кто они? Прежде всего это человек, укравший чемодан на вокзале в Париже... Другая тень - это тот, кто его предупредил из Бремена, или из другого места... Может быть, это жизнерадостный Ван Дамм? А может быть и нет! И еще тип, который несколькими годами раньше носил костюм Б... И тот, кто в драке обагрил его кровью...

Еще одна тень - это тот, кто дал так называемому Луи Женэ тридцать тысяч франков, или тот, у кого эти деньги были украдены.

Светило солнце, люди сидели на террасах кафе, которые согревали жаровни. Шоферы перекликались. Толпы народа осаждали автобусы и трамваи. И вот из такой многочисленной толпы в Париже, в Бремене, в Брюсселе, Реймсе или где-то еще, нужно было найти двоих, троих, четверых, пятерых людей...

Может быть, больше? Может быть, меньше?

Мегрэ с нежностью посмотрел на строгий фасад здания Префектуры, прошел через двор с чемоданом в руке, поздоровался с канцелярским служащим, назвав его по имени.

- Ты получил мою телеграмму? Ты что-нибудь разузнал?

- Сюда пришла одна женщина, которая узнала фотографию! Уже два часа она дожидается вас в приемной...

Мегрэ не потрудился снять ни пальто, ни шляпу. И даже не поставил свой чемодан.

Зал ожидания, находившийся в конце коридора, где выстроились кабинеты комиссаров полиции, представлял собой застекленную комнату, в которой стояло несколько стульев, обитых зеленым бархатом, а на единственной кирпичной стене висел список полицейских, убитых при исполнении служебных обязанностей.

На одном из стульев сидела еще молодая женщина, одетая с той тщательностью, которая присуща беднякам, просиживающим долгими вечерами за шитьем под лампой.

На пальто из черного драпа лежал очень узкий меховой воротник. В руках, на которые были натянуты серые нитяные перчатки, она держала сумку, сделанную, как и чемодан Мегрэ, из кожезаменителя.

Комиссар был поражен удивительным сходством этой женщины с бременским самоубийцей. Но не сходством черт лица! А общим видом, они принадлежали, если можно так сказать, к одному классу.

У нее были такие же серые зрачки, такие же усталые веки, как у людей, которых покинуло мужество. Ноздри узкие, цвет лица матовый.

Она ждала уже два часа, но она не осмеливалась ни встать, ни пошевелиться. Через стекло она смотрела на Мегрэ без надежды на то, что он именно тот человек, которого она ждала.

Он открыл дверь.

        - Я прошу вас, мадам, пройти со мной в мой кабинет...

Заходя в кабинет она, казалось, была удивлена тем, что он пропустил ее вперед, и с минуту стояла посреди его кабинета как потерянная. Кроме сумки, она держала в руках смятую газету, на которой была видна половина фотографии.

- Мне сказали, что вы знаете человека, чья... -

Но он не договорил, потому что она закрыла лицо руками, укусила губу и через рыдания, которые она не смогла подавить, простонала:

- Это мой муж, месье...

Тогда, соблюдая приличия, он поискал глубокое кресло и придвинул его к ней.

          

                                        ГЛАВА  3

 

                          Аптекарша с улицы Пикпюс

 

Как только она смогла говорить, ее первыми словами были:

- Он много мучился?

- Нет, мадам. Я могу вас уверить, что его смерть была мгновенной.

Она посмотрела на газету, которую держала в руке, сделала над собой усилие, чтобы произнести:

- В рот?

И так как комиссар ограничился кивком головы, она сказала серьезно и неожиданно спокойно, смотря в пол и таким тоном, каким говорят о непослушном ребенке:

- Он всегда поступал не так как все!

Она была не похожа на любовницу, не похожа даже на жену. В ней чувствовалась, несмотря на то, что ей не было и тридцати лет, материнская нежность, мягкая уступчивость сестры милосердия.

Бедные люди привыкли внешне подавлять свое горе, потому что жизнь не позволяет им расслабляться. Нужно работать, заниматься необходимыми делами каждый день, каждый час. Она вытерла платком глаза и нос, ставший от этого немного красным, что ее портило.

Складка на губах выражала нечто среднее между грустью и попыткой улыбнуться в то время, когда она смотрела на комиссара.

- Вы позволите задать вам несколько вопросов? - сказал он, усевшись за свой письменный стол. Вашего мужа действительно звали Луи Женэ? Когда вы его видели в последний раз?

Казалось, она вот-вот снова заплачет. Ее глаза наполнились влагой. Пальцы скатали в твердый комок носовой платок.

 -  Конечно! Два года назад... Но однажды я увидела его еще раз, когда он смотрел на витрину... Если бы там не было моей матери...

Мегрэ понял, что он должен дать ей выговориться. Ей это было нужно так же, как и ему.

- Вам хотелось бы узнать все о нашей жизни, правда? Это единственная возможность, чтобы понять, почему Луи это сделал... Мой отец работал санитаром в Божоне...Он оборудовал небольшую аптеку лекарственных трав, которой владела моя мать.

Прошло уже шесть лет, как умер мой отец, а я и моя мать торгуем травами...

Я познакомилась с Луи...

- Вы сказали, что это было шесть лет назад? Его фамилия тогда была Женэ?

- Конечно, - сказала она с удивлением. Он тогда работал фрезеровщиком в мастерской Бельвиля... Он хорошо зарабатывал...   Я не знаю, почему все так быстро кончилось... Вы не можете себе представить... Он был нетерпелив во всем... Можно было подумать, что его сжигала какая-то внутренняя лихорадка...

Мы с ним встречались около месяца и потом поженились. Он переехал жить к нам...

Квартира, которая находится за нашей аптекой, была слишком мала для троих... Мы сняли для моей матери комнату на улице Шемэн-Вер...Она мне оставила аптеку, но так как у нее не было достаточно средств, мы ей давали каждый месяц двести франков...

Мы были счастливы, клянусь вам! Утром Луи уходил на работу...   Мать приходила ко мне... Вечерами Луи был дома...

Не знаю, как вам объяснить... И, однако, я всегда чувствовала, что что-то было не так!

Это было, как, если бы, например, Луи был не нашего круга, как будто что-то в нашей жизни его временами угнетало,,,

Он был очень нежным...

Она нахмурилась. Она стала почти красивой, когда признавалась:

- Я не думаю, что на свете есть много мужчин, таких как он... Он брал меня на руки... Он так глубоко заглядывал в мои глаза, что мне даже  становилось не по себе... И иногда бывало так, что он вдруг отталкивал меня от себя таким жестом, какой я видела только у него. а потом говорил как бы про cебя: "Но я тебя очень люблю, моя маленькая Жанна!"  И все. Он занимался то одним, то другим, даже не посмотрев на меня. Он мог часами переставлять мебель, он делал для меня кухонную утварь, чинил настенные часы...

Моя мать его недолюбливала, и именно потому, что она понимала, что он не такой как все...

- Не было ли среди его вещей таких, которые бы он особенно бережно хранил?

- Откуда вы знаете?

Она встрепенулась от удивления, потом быстро сказала:

- Да, старый костюм! Однажды он вернулся домой в то время, когда я его достала из картонной коробки, которая стояла в гардеробе, и я начала его чистить. Я даже хотела залатать на нем дыры... Костюм еще можно было бы носить дома...   Луи вырвал его у меня из рук, разозлился, стал кричать грубые слова, и я могу поклясться, что именно с этого вечера он меня возненавидел...

Это случилось через месяц после нашей свадьбы... И с тех пор...

Она вздохнула, потом посмотрела на Мегрэ, как бы извиняясь за такой скудный рассказ.

- Но потом он стал еще более странным?

- Это не его вина... Я в этом уверена! Я думаю, что он был болен... Он себя измучил... Случалось так, что после часов, которые мы проводили вместе, он внезапно менялся... Он переставал со мной разговаривать. Он смотрел на вещи и на меня с какой-то скверной улыбкой...    Потом он бросался на свою кровать, даже не пожелав мне спокойной ночи...

- У него не было друзей?

- Нет! Никогда никто к нему не приходил...

- Он никуда не уезжал, не получал писем?

- Нет! И он не любил принимать гостей. Иногда  соседка, у которой не было своей швейной машинки, заходила ко мне, чтобы прострочить что-нибудь на моей, и это было лучшее средство, чтобы вывести Луи из себя...

Но его гнев был не таким, как у других людей... Это было нечто, обращенное внутрь... Казалось, он сам страдал от своего гнева...

Когда я ему сообщила, что у нас будет ребенок, он посмотрел на меня как сумасшедший...   

И с тех пор, особенно после рождения малыша, он стал пить запоями.

Но тем не менее, я знаю, что он его любил! Время от времени он на него так смотрел, как на меня в начале нашей совместной жизни - с обожанием.

А на другой день он возвращался пьяным, ложился, запирал комнату на ключ и проводил там часы, и даже дни...

Вначале он просил у меня прощения, плакал... Может быть, если бы моя мать не вмешивалась, мне бы удалось его спасти... Но моей матери непременно нужно было его отчитывать... Бывали такие сцены!

Особенно, когда Луи по два или по три дня не ходил на работу...

В последнее время мы были совершенно несчастны... Вы, конечно, понимаете, что это такое?  Он становился все более и более злым...    Моя мать раза два выставляла его за дверь, напоминая, что это не его дом...

Я уверена, что это не его вина! Что-то его толкало. толкало! Еще ему случалось так смотреть на меня, или на нашего сына, как я уже говорила...

Только теперь такое случалось редко... И продолжалось недолго. Последняя сцена была отвратительна... Там была моя мать... Луи взял деньги, которые лежали на прилавке, и она обозвала его вором... Он побледнел, глаза его стали красными, как в дни, когда он пил... У него был взгляд, как у помешанного...

Я и сейчас вижу, как он подошел ко мне, как если бы хотел меня задушить. Я в ужасе закричала:

- Луи!

И он ушел так хлопнув дверью, что вылетело стекло... С тех пор прошло два года... Время от времени соседки говорили, что видели его на улице... Я ездила на завод, где он работал, в Бельвиль, и там мне сказали, что он уволился...

Но кто-то видел его в маленькой мастерской на улице де ля Рокет, там, где делают насосы для пива...

А я его видела один раз, месяцев шесть назад, через витрину... Мать, которая снова живет со мной и с нашим маленьким  сыном, была в аптеке... Она мне помешала подбежать к двери...

Вы можете поклясться, что он не страдал, что он сразу умер?

Теперь вы понимаете, что он был несчастный человек, правда?

Она так сильно переживала свой рассказ, так ярко представляла своего мужа, что ее лицо невольно принимало все те выражения, о которых она говорила.

Как и в начале их встречи, Мегрэ был поражен удивительным сходством этой женщины с человеком, который в Бремене щелкнул пальцами прежде, чем пустить себе пулю в рот.

Более того, она, казалось, сама заразилась той внутренней лихорадкой, о которой рассказывала. Она замолчала, но все ее нервы вибрировали.Она тяжело дышала. Она чего-то ждала. вероятно, сама не зная, чего именно.

- Луи вам никогда не рассказывал о своем прошлом, о своем детстве?

- Нет... Он вообще много не говорил... Я знаю только, что он родился в Обервильере... Я всегда думала, что он получил большее образование, чем рассказывал... У него был прекрасный почерк... Он знал латинские названия всех растений...Когда продавщице из галантерейного магазина, который находится рядом с нами, нужно было написать трудное письмо, она всегда к нему обращалась за помощью...

- И вы никогда не видели его семью?

- До нашей свадьбы он мне говорил, что он сирота... Я хотела бы у вас кое-что спросить, господин комиссар... Его тело перевезут во Францию?

Так как он не знал, что ответить, она добавила, отвернувшись, чтобы скрыть смущение:

- Теперь аптека принадлежит моей матери... И деньги тоже! Я знаю. что она не даст ни копейки, чтобы перевезти сюда тело... Как и на то, чтобы я могла поехать в Бремен, чтобы с ним проститься! Разве, в таком случае...

У нее перехватило горло и она быстро нагнулась, чтобы поднять с пола свой носовой платок.

- Я сделаю все возможное, мадам, чтобы тело вашего мужа было перевезено в Париж.

Она улыбнулась, вытерла слезу.

- Я вижу, что вы меня поняли. Вы думаете как и я, господин комиссар! Он не виноват. Он был несчастный человек.

- Были ли у него деньги?

- Никаких, кроме зарплаты. В начале нашей жизни он мне отдавал все деньги...  Но потом, когда он начал пить...

Еще одна улыбка, но очень грустная и даже жалостливая.

Она ушла немного успокоенная, одной рукой придерживая меховой воротник, а в другой держа свою сумку и мятую газету.

 

В доме номер 18 по улице де ля Рокет Мегрэ нашел отель низшего разряда.

Эта часть улицы находилась в пятидесяти метрах от площади Бастилии. Все первые этажи домов были заняты бистро, каждый дом был отелем, в котором останавливались бродяги.

И был резкий контраст между нормальной деловой жизнью улицы, опрятными рабочими, имеющими постоянную работу, служащими, которые суетились с бумагами в руках, и подозрительными нахальными типами, которые без дела слонялись вокруг отеля.

- Здесь живет господин Женэ? - пробормотал комиссар.толкая дверь в кабинет управляющего, расположенный в верхнем полуэтаже.

- Его здесь нет.

- Но его номер еще сохранился за ним?

 Видимо, почувствовав полицию, ему ответили с мрачной иронией:

- Да, номер 19.

- На неделю, на месяц?

- На месяц.

- У вас есть корреспонденция на его имя?

Вначале хотели схитрить, но, в конце концов, вручили Мегрэ пакет, который Женэ отправил самому себе из Брюсселя.

- Он часто получал такие посылки?

- Несколько раз...

- И не было другой корреспонденции?

- Нет. Может быть, он получал такие пакеты всего раза три...Он спокойный человек... Я не понимаю, почему им интересуется полиция...

- Он работал?

- В доме 65 по улице...

- Регулярно?

- Не всегда... Неделю походит... Другую нет...

Мегрэ потребовал ключи от его номера. Но там он ничего не нашел, кроме изношенной пары обуви - подметка оторвалась от обсоюзки, тюбика от аспирина и рабочего комбинезона, валявшегося в углу.

Спускаясь по лестнице, он снова допросил управляющего, узнал, что Женэ никого не принимал, никуда не выходил, если не считать нескольких поездок на три-четыре дня.

Но в отелях, подобных этому, находящихся в этом квартале, живут только те, у кого есть счеты с полицией! Управляющий знал это также хорошо, как и Мегрэ. И вконце концов он признал:

- Это не то, что вы думаете... Он пьяница! И запойный... По девять дней... Это его молитвенный обет, как говорим мы с женой...Недели три он ходит на работу каждый день… Но потом он все время пьет, напивается до того, что валится на кровать, как подкошенный.

- Вы не находили ничего подозрительного в его поведении?

Но управляющий пожал плечами, как бы говоря, что в его заведении останавливаются только подозрительные личности.

 

В доме 65 находилась просторная мастерская по изготовлению аппаратов для переливания пива, дверь которой выходила на улицу. Мегрэ принял старший мастер, который уже видел фотографию Женэ в газете.

- Я как раз хотел сообщить об этом в полицию. - сказал он. -Женэ здесь работал еще на прошлой неделе...Он зарабатывал восемь с половиной франков в час!

- Когда работал?

- Вы уже в курсе? Да, когда он работал. Правда, пьющие у нас есть... Но, как правило, другие напиваются регулярно или только по субботам... Он же напивался внезапно, предугадать это было невозможно, он пил неделями без остановки... Один раз, когда была срочная работа, я пришел к нему в номер... И что же? Он там пил совершенно один прямо из бутылки, стоявшей рядом с кроватью...Уверяю вас, это было совсем не весело!

 

 

В Обервильере не удалось узнать ничего существенного. Некий Луи Женэ, сын поденщика Гастона Женэ и служанки Мари Дюфуэн, был записан в Книге записей актов гражданского состояния. Гастон Женэ умер десять лет тому назад. Его жена уехала из этой местности.

Что касается Луи Женэ, то о нем ничего не знали, кроме того, что шесть лет назад он написал письмо из Парижа с просьбой прислать ему выписку из свидетельства о рождении.

Тем не менее паспорт был фальшивый, следовательно, человек, который покончил с собой в Бремене, который женился на аптекарше с улицы Пикпюс и имел от нее сына, не был настоящим Женэ!

В регистрационных книгах Префектуры также ничего не было. Никакой учетной карточки на имя Женэ, никаких отпечатков пальцев, которые бы соответствовали отпечаткам пальцев самоубийцы, снятым в Германии.

Таким образом, у самоубийцы не было никаких счетов с Правосудием, ни во Франции, ни за границей, поскольку были сделаны проверки учетных карточек, переданных в большинство европейских стран.

Можно было только вернуться на шесть лет назад. Тогда был некий Луи Женэ, фрезеровщик, который работал постоянно и был на хорошем счету.

 Он женился. У него уже тогда был костюм Б, который спровоцировал первую семейную сцену и, который, спустя несколько лет, стал причиной его смерти.

Он ни к кому не ходил в гости, не получал никаких писем. Кажется, он знал латынь, из чего можно было сделать вывод, что он получил образование выше среднего.

В своем кабинете  Мегрэ написал письмо в немецкую полицию с просьбой перевезти тело во Францию, разделался с несколькими текущими делами, и, насупившись, с горечью в душе, открыл еще раз желтый чемодан, содержимое которого было так тщательно пронумеровано экспертом из Бремена.

Он туда добавил еще пакет с тридцатью бельгийскими банкнотами, сорвал с него веревочку и переписал номера банкнот, адресовал список номеров в брюссельскую Службу безопасности, которую просил уточнить происхождение этих банкнот.

Он проделал все это тяжело, с озабоченным видом, как если бы он хотел себя убедить в том, что занимается полезным делом.

Но время от времени его взгляд падал на разложенные фотографии, и тогда в его глазах появлялось какое-то озлобленное выражение, его перо застывало в воздухе, в то время как он покусывал зубами свою трубку.

 

С сожалением он покинул свой кабинет, вернулся домой и вновь приступил к этому делу на следующий день, когда вдруг ему сообщили, что его вызывает по телефону Реймс.

Этот звонок был по поводу фотографии, опубликованной в газетах. Хозяин Кафе де Пари, расположенного на улице Карно, утверждал, что он видел человека, о котором шла речь, в своем заведении шесть дней назад. Он также вспомнил, что в тот вечер он отказал ему в спиртном, так как этот клиент был уже пьян.

Мегрэ размышлял. Уже второй раз в этом деле упоминался Реймс, где была сделана обувь самоубийцы.

Значит, эта обувь, очень изношенная, была куплена несколькими месяцами раньше. Следовательно, Луи Женэ оказался в этом городе не случайно.

Часом позже, комиссар уже сидел в скором поезде, идущем на Реймс, куда он прибыл в 10 часов вечера. Кафе де Пари имело вид кафе-люкс, в нем было полно представителей крупной буржуазии. Три бильярдных стола были заняты. На нескольких столах играли в карты.

Это было типичное кафе французской провинции, где постоянные клиенты жмут руку кассирше, и где официанты фамильярно называют именитых и богатых клиентов по именам.

- Я тот самый комиссар полиции, кому вы сегодня звонили...

Стоя у бара хозяин следил за работой персонала, все время давая советы игрокам в бильярд.

- Ах, да! Я вам сказал, что я знаю...

Он говорил тихо, с немного смущенным видом.

- Постойте! Этот человек сидел вон в том углу, около третьего бильярда, он заказал порцию коньяка, потом  другую, потом третью... Это было приблизительно в это время. Клиенты на него посматривали косо, потому что...как бы это сказать? У него был вид не совсем подходящий для нашего заведения.

- У него были чемоданы?

- Старый чемодан, у которого был сломан замок... Я помню, что, когда он уходил, чемодан раскрылся и его содержимое вывалилось на пол. Он попросил у меня веревку, чтобы его закрыть...

- Он с кем-нибудь разговаривал?

Хозяин посмотрел на одного из игроков в бильярд, высокого и худого молодого человека, изысканно одетого, по нему сразу было заметно, что он сильный игрок.

- Не с кем особенно... Вы не хотите чего-нибудь выпить? Мы можем сесть за этот столик.

Хозяин выбрал стол, стоящий в стороне, на котором выстроились подносы.

- К полуночи этот человек стал такой же белый, как этот мрамор... Он выпил восемь или девять порций коньяка... И в его взгляде была неподвижность, которая мне не понравилась... Есть люди, на которых алкоголь действует именно так... Они не двигаются, не болтают, но потом наступает такой момент, когда они валятся, как подкошенные... Все его заметили... Я подошел к нему, чтобы сказать, что я больше не буду его облуживать и он не протестовал...

- Там были еще игроки?

- Те, что вы видите за третьим бильярдным столом... Это завсегдатаи, которые бывают здесь каждый вечер. Они организуют соревнования, образуют некий клуб... Этот человек уже уходил и тогда-то и произошел этот случай с чемоданом... Я не понимаю, как ему удалось в том состоянии, в каком он тогда находился. завязать веревку... Я закрыл кафе через полчаса после его ухода... Эти господа, уходя, пожимали мне руку, и я помню, как один из них сказал:

- Мы найдем его в какой-нибудь луже!

Хозяин взглянул еще раз на элегантного игрока, с белыми и ухоженными руками, с безупречным галстуком, его лакированные туфли скрипели каждый раз, когда он поворачивался вокруг бильярдного стола.

- Я не вижу причин, почему бы мне не рассказать вам все, что я знаю... Не считая того, что это, без сомнения, случайность или ошибка! На следующий день один коммивояжер, который приходит сюда каждый месяц, и который был здесь сегодня вечером, мне по секрету сообщил, что около часа ночи он встретил этого пьяницу и господина Беллюара, которые вместе куда-то шли... Он даже видел, как они вошли оба в дом господина Беллюара...

- Это высокий блондин?

- Да. Он живет в пяти минутах ходьбы отсюда, в красивом доме, на улице де Весль... Это заместитель директора  Кредитного банка.

- Этот коммивояжер сейчас здесь?

- Нет! Он сейчас уехал по своим делам на Восток... Он вернется только к середине ноября... Я ему сказал, что он, должно быть, обознался... Но он стоял на своем... Я хотел, как бы шутя, спросить об этом у господина Беллюара, но не осмелился... Он мог бы обидиться, правда? Только я просил бы вас не придавать слишком большого значения тому, что я вам только что рассказал...Или, во всяком случае, я прошу вас никому не говорить, что вы об этом узнали от меня... Знаете ли, в моей профессии...

Игрок, который забил сорок восемь шаров, огляделся, чтобы убедиться в эффекте, произведеном его игрой, натер зеленым мелом конец кия, слегка нахмурился, увидев Мегрэ рядом с хозяином кафе, так как лицо хозяина имело тревожное выражение заговорщика.

- Ваша очередь играть, господин Эмиль! - объявил ему издали Беллюар.

 

 

                                       ГЛАВА 4

             

                               Неожиданный гость

 

Дом был новый и в каждой линии этого дома, в том материале, из которого он был построен, чувствовалась некая изысканность, создающая впечатление чистоты, комфорта, умеренного модернизма и большого богатства.

Кладка из красного кирпича с недавно разделанными швами, тесаный камень, дверь из лакированного дуба с медными украшениями.

Была только половина девятого утра, когда Мегрэ вошел в этот дом не без задней мысли познакомиться таким образом с интимной стороной жизни семьи Беллюар.

Во всяком случае фасад этого дома гармонировал с внешним обликом заместителя директора банка и, когда дверь открыла  служанка в чистом фартуке, это впечатление усилилось. Мегрэ пошел по широкому коридору, в конце которого была дверь из граненого зеркального стекла. Стены коридора были отделаны под мрамор, а пол был выложен двухцветным гранитом, образующим геометрические фигуры.

С левой стороны были две двустворчатые двери из светлого дуба, одна вела в гостиную, другая в столовую. На вешалке висела одежда, среди которой было пальто ребенка лет четырех или пяти.

Комиссар успел только бросить беглый взгляд, чтобы проникнуться атмосферой этой хорошо устроенной жизни. Едва он произнес имя Беллюара, как служанка сказала:

- Пожалуйста, идите за мной. Эти господа вас ждут.

И она пошла к зеркальной двери. В проеме другой двери Мегрэ увидел столовую, в которой было тепло и чисто, а за красиво накрытым столом завтракали молодая женщина и ребенок лет четырех.

За дверью виднелась лестница из светлого дерева, покрытая ковром с красными узорами, который удерживался на каждой ступеньке медным прутком.

На лестничной клетке красовалось большое зеленое растение. Служанка уже взялась за ручку еще одной двери - это была дверь кабинета Беллюара, где находились трое мужчин, которые одновременно повернули головы в сторону двери и посмотрели на входящего Мегрэ. Это было похоже на шок, было  всеобщее замешательство, даже тревога, которая отражалась в их, ставших жесткими, взглядах. Одна служанка ничего не замечала и произнесла самым непринужденным тоном, обращаясь к Мегрэ:

- Не хотите ли раздеться?

Один из троих был Беллюар, подтянутый, с блестящими от лака белокурыми волосами. Стоящий рядом с ним мужчина имел менее ухоженный вид, он был незнаком Мегрэ, но зато третий был никто иной, как Жозеф Ван Дамм, коммерсант из Бремена.

Заговорили одновременно двое. Беллюар, сделав шаг вперед, нахмурил брови и произнес несколько сухим и высокомерным тоном, в соответствии с обстановкой:

- Господин?..

Но в то же время Ван Дамм, пытаясь, как обычно, казаться искренним, воскликнул, протягивая руку Мегрэ:

- Вот это встреча! Какой счастливый случай привел вас сюда?   

Третий мужчина молчал и с ничего не понимающим видом следил глазами за этой сценой.

- Извините меня, пожалуйста, за беспокойство, - начал комиссар.- Я не хотел помешать вашему собранию в столь ранний час.

- Но вы совсем не помешали! Совсем не помешали!.. - возразил Ван Дамм.- Пожалуйста, садитесь! Хотите сигару?

На письменном столе из красного дерева стояла коробка. Ван Дамм открыл эту коробку и достал оттуда гаванскую сигару, не умолкая ни на минуту:

- Подождите, я сейчас найду свою зажигалку!.. Надеюсь, вы меня не оштрафуете за то, что на ней нет штампа? Почему же вы мне не сказали в Бремене, что вы знакомы с Беллюаром? Мы могли бы приехать сюда вместе... Я тогда уехал из Бремена всего на несколько часов позже вас...  Я получил телеграмму, которая меня вызвала в Париж по неотложному делу... Я этим воспользовался, чтобы заехать сюда и пожать руку своему другу Беллюару...

Беллюар стоял все с тем же непреклонным видом, переводя взгляд то на одного, то на другого, как бы требуя объяснений. И Мегрэ обратился  к нему и сказал:

- Я сокращу насколько возможно свой визит, принимая во внимание, что вы ждете еще одного гостя...

- Я? Но как вы узнали?

- Это очень просто! Ваша служанка сказала, что меня ждут. И так как вы не могли ждать меня, совершенно очевидно, что...

Его глаза смеялись, но черты лица оставались неподвижными.

- Комиссар Мегрэ из уголовной полиции! Вы, возможно, видели меня вчера вечером в Кафе де Пари, где я надеялся получить некоторые сведения по одному делу.

- Надеюсь, что это не дело самоубийцы из Бремена? - с нарочитой развязностью спросил Ван Дамм.

- Именно это!.. Будьте любезны, господин Беллюар, посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию и скажите, является ли она фотографией того человека, которого вы принимали ночью у себя дома на той неделе?

Он протянул фотографию самоубийцы. Заместитель директора банка наклонился над ней, но не стал ее разглядывать, а только бросил быстрый взгляд:

- Я не знаю этого человека! - сказал он, возвращая фотографию Мегрэ.

- Вы уверены, что это не тот человек, который заговорил с вами, когда вы возвращались из Кафе де Пари?

- О чем вы говорите?

- Извините мою настойчивость... Но я ищу сведения, которые, впрочем, имеют второстепенное значение... И, если, я и позволил себе вас побеспокоить, то только потому, что я был уверен, что вы не откажетесь помочь Правосудию... В тот вечер один пьяница сидел возле третьего билльярдного стола, там, где вы играли... Он привлекал внимание всего кафе... Он ушел немного раньше вас и затем, когда вы простились с друзьями, он подошел к вам...

- Кажется, я вспомнил... Он попросил огня...

- И вы вернулись домой вместе с ним, правда?

На губах Беллюара появилась нехорошая улыбка.

- Я не знаю, от кого вы могли услышать эту басню... Совершенно не в моем характере принимать всяких бродяг...

- Но вы могли в нем узнать своего друга, или...

- Я умею выбирать друзей!

- Настолько хорошо, что вы вернулись домой один?

- Я это утверждаю...

- Это был тот самый человек, что и на фотографии?

- Не знаю... Я тогда на него даже и не взглянул...

Ван Дамм слушал этот диалог с явным нетерпением и несколько раз пытался вмешаться в разговор. А третий мужчина, с черной бородкой и в черной одежде, какую еще любят носить некоторые художники, смотрел в окно и время от времени вытирал пар, образовавшийся на стекле от его дыхания.

- В таком случае мне остается только поблагодарить вас, господин Беллюар, и еще раз извиниться за беспокойство...

- Минуточку, комиссар... - бросился ему вслед Жозеф Ван Дамм. Вы же так просто не уйдете? Останьтесь еще на несколько минут, прошу вас, и Беллюар нам предложит какое-нибудь из своих старых вин, которые у него всегда есть в запасе. Вы знаете, а я на вас обиделся за то, что в Бремене вы не пришли со мной поужинать... Я ждал вас весь вечер!

- Вы приехали в Париж поездом?

- Самолетом! Я, как впрочем и все деловые люди, путешествую почти всегда только на самолетах!... Когда я был в Париже, мне захотелось встретиться со своим старым приятелем Беллюаром...Мы, ведь, вместе учились...

- В Льеже?

- Да...И вот уже почти десять лет, как мы не виделись... Я даже не знал, что он женат! Я так удивился, что он отец уже большого ребенка!... А вы, значит, еще не закончили с делом этого самоубийцы?...

Беллюар позвонил служанке и велел ей принести вино и стаканы. И в каждом его движении, нарочито медленном и рассчитанном, чувствовалось внутреннее напряжение.

- Дело только начинается, -  пробормотал Мегрэ. Нельзя предугадать заранее, сколько времени оно продлиться, может быть, очень долго, а, может быть, закончится через день или  через два, дело еще не классифицировано...

Раздался звонок. Звонили во входную дверь. Трое мужчин перекинулись быстрым взглядом. На лестнице послышались шаги. Кто-то говорил с сильным бельгийским акцентом:

- Они все наверху? Я знаю дорогу...  Я сам дойду. -  И уже с порога он закричал:

- Приветствую всех вас!

Но его слова потонули во всеобщем молчании. Он огляделся и увидел Мегрэ, в его глазах застыл немой вопрос.

- Вы... вы меня ждали?

Черты лица Беллюара напряглись. Он обратился к комиссару:

- Жеф Ломбар, наш товарищ, - процедил он сквозь зубы.

И четко выговаривая каждый слог:

- Комиссар Мегрэ из Уголовной полиции...

Вновь пришедший подскочил от неожиданности, почти машинально пробормотал с комической интонацией:

- Вот как!.. Хорошо... Очень хорошо...

Затем, смутившись, он отдал свое пальто служанке и вышел вслед за ней, чтобы вынуть сигареты из кармана.    

 

- Еще один бельгиец, комиссар... Вы присутствуете на настоящем собрании бельгийцев...  Вы, должно быть, думаете, что мы конспираторы...  А где же вино, Беллюар? Комиссар, сигару? Жеф Ломбар единственный из нас, кто еще живет в Льеже... Так случилось, что наши дела собрали всех нас одновременно в одном месте и мы решили отпраздновать этот случай веселой пирушкой! Если я смею...

Он посмотрел на своих товарищей  с легким колебанием.

- ...Вы не пришли на ужин, на который я вас пригласил в Бремене... Теперь я приглашаю вас пообедать вместе с нами сегодня...

- К сожалению, у меня есть неотложные дела, - ответил Мегрэ. - А у вас есть свои дела, и мне уже давно пора уходить.

Жеф Ломбар подошел к столу. Он был высокий и тощий, с неправильными чертами лица, с длинными руками и ногами и очень бледный.

- Ах, да, вот фото, которое я искал... - сказал комиссар как бы про себя. -  Я даже не спрашиваю вас, господин Ломбар, знаете ли вы этого человека, который изображен на этом фото, так как это было бы настоящим чудом.

Тем не менее он подсунул ему фотографию под нос и от него не ускользнуло, что кадык на шее льежца вдруг стал заметнее, и начал какие-то странные движения сверху вниз и снизу вверх.

- Я его не знаю, - выдавил он, наконец, хриплым голосом.

Беллюар колотил кончиками своих пальцев с наманикюренными ногтями по письменному столу. Жозеф Ван Дамм хотел что-то сказать.

- Выходит, комиссар, что мы больше не будем иметь удовольствия вас видеть? Вы возвращаетесь в Париж?

- Я еще не знаю, извините меня, господа...

Так как Ван Дамм ему пожал руку, другие должны были сделать то же самое. Рука Беллюара была сухая и твердая. Бородач протянул руку не без колебаний. Жеф Ломбар зажигал сигарету в углу кабинета и ограничился кивком головы.

Мегрэ прошел мимо зеленого растения в огромной фарфоровой вазе, вновь ступил на ковер с медными прутками. В коридоре он услышал пронзительный звук скрипки, на которой играл ребенок, и женский голос, говоривший:

- Не так быстро... Держи локоть на уровне подбородка... Мягче!..

Это были мадам Беллюар и ее сын. Он их увидел с улицы через окно гостиной.

 

Было два часа дня и Мегрэ заканчивал свой обед в Кафе де Пари, когда он увидел входящего Ван Дамма, который озирался по сторонам, будто кого-то искал. Увидев комиссара, бизнесмен улыбнулся и подошел к нему, протягивая руку:

- Так вот что вы называете своими неотложными делами!- воскликнул он. - Вы обедаете в ресторане в гордом одиночестве! Но я вас понимаю, вы просто хотели, чтобы мы занимались нашими делами.

Ван Дамм определенно принадлежал к той породе людей, которые приходят в ваш дом без приглашения, отказываясь замечать, что оказываемый им прием более, чем холодный.

Мегрэ не мог отказать себе в удовольствии оставаться чрезвычайно холодным, но, тем не менее, Ван Дамм сел за его столик.

- Вы кончили обедать? В таком случае позвольте вам предложить рюмочку после кофе? Официант! Посмотрим, что вы будете пить, комиссар, может, старый арманьяк?

Он попросил официанта принести карту алкогольных напитков, подозвал хозяина кафе, наконец, выбрал арманьяк 1867 года и потребовал принести стаканчики для дегустации.

- Кстати...Вы возвращаетесь в Париж? Я тоже туда еду после обеда, и так как поезда меня приводят в ужас, я хочу нанять машину... Если вы не возражаете, мы можем поехать вместе...  А что вы думаете о моих друзьях?

Он понюхал свой арманьяк с критическим видом, вынул портсигар из кармана.

- Угощайтесь, они очень хорошие... В Бремене есть только одно место, где можно найти такие сигары, и их туда привозят прямо из Гаваны...

Мегрэ сохранял свой холодный вид, и его взгляд ничего не выражал.

- Это так странно - увидеться после стольких лет! - снова начал Ван Дамм, который, казалось, не выносил молчания.- В двадцать лет, на старте, мы все, так сказать, находимся на одной линии... Когда встречаешься со своими товрищами через много лет, то видишь пропасть, которая возникла между нами... Я не хочу сказать о них ничего плохого... Но, тем не менее, у Беллюара я чувствовал себя не в своей тарелке...

- Да, эта тяжелая атмосфера провинции! И даже сам Беллюар, одетый с иголочки... Однако, он совсем не плохо устроился, он женился на дочери Морвандо, крупного коммерсанта, у которого все зятья в промышленности... А  сам Беллюар занимает прекрасное положение в банке, и он вскоре станет директором...

- А маленький бородач? - спросил Мегрэ.

- Этот... Он, возможно, идет своей дорогой. Но, пока, я думаю, он здорово нуждается... Он скульптор в Париже... Кажется, у него есть талант. Но что вы хотите? Вы его видели, он носит костюм из прошлого века… Ничего современного! И никаких деловых способностей...

- Жеф Ломбар?

- Это лучший парень на свете! Молодой человек, что называется, шутник, который будет держать вас в напряжении целыми часами... Он посвятил себя живописи... Ради куска хлеба он делал рисунки для газет... Потом работал фотогравером в Льеже... Он женат... Я думаю, что они ждут третьего ребенка...

Я могу сказать. что я почти задыхаюсь в их обществе! Мелкие интересы, мелкие заботы... Это не их вина, но я поспешил поскорей окунуться в атмосферу своих дел...

Он допил свой стакан, взнглянул на почти пустой зал, где официант, сидя за дальним столиком, читал газету.

- Ну, что, решено? Вы едете в Париж со мной?

- А вы не позовете маленького бородача, в компании которого вы приехали?

- Жанэна? Нет! Сейчас, он уже едет в поезде...

Мегрэ, время от времени, должен был скрывать свой взгляд, который становился слишком уж острым. Хозяин кафе подошел к нему и сказал, что его просят к телефону, так как он оставил в Префектуре адрес Кафе де Пари.

Ему сообщили новости, полученные Уголовной полицией из Брюсселя по телефону. Тридцать банкнот по тысяче франков были выданы Главным банком Бельгии некому Луи Женэ, чек подписан Морисом Беллюаром.

Открыв дверцу телефонной будки, Мегрэ заметил Ван Дамма, который, думая, что его никто не видит, позволил себе расслабиться. И сразу же он показался менее круглым, менее розовым, менее пышущим здоровьем и оптимизмом.

Должно быть, он почувствовал, что на него смотрят, он вздрогнул,  и, как бы автоматически, опять превратился в жизнерадостного  делового человека.

  - Итак, вы едете со мной? Хозяин! Сделайте, пожалуйста, все необходимое, чтобы за нами пришла машина, которая повезет нас в Париж. Машина должна быть комфортабельной. А пока, наполним наши стаканы...

Он покусал конец сигары, и за какую-нибудь секунду, пока он смотрел на мрамор стола, его зрачки потускнели, на губах обозначились складки, как, если бы табак показался ему слишком горьким.

- Только когда живешь за границей ценишь по-настоящему французские вина и напитки! - сказал он.

Эти слова прозвучали глухо. Чувствовалась некая пропасть между ними и теми мыслями, которые крутились в голове этого человека.

По улице прошел Жеф Ломбар. Можно было увидеть его немного расплывчатый силуэт через тюлевые занавески. Он был один. Он шел большими медленными шагами с угрюмым видом, ничего не замечая вокруг.

В руке он держал дорожную сумку, которая напомнила Мегрэ о двух желтых чемоданах. Но качество было другое, имелись ремни и карманчик для визитной карточки.

Каблуки на его обуви уже начали стаптываться с одной стороны. Было заметно, что он чистил свой костюм не каждый день. Жеф Ломбар шел на вокзал пешком.

Мегрэ услышал голос хозяина, который звонил в гараж.

Беллюар, должно быть, уже вышел из своего нового дома и направляется к мраморному порталу банка, в то время как его жена гуляет на улице с их четырехлетним сыном.

Все здороваются с Беллюаром. Его тесть - самый крупный оптовый торговец в этом городе, все его зятья в промышленности. У Беллюара прекрасное будущее.

А Жанэн со своей черной бородкой и в галстуке-бабочке сейчас уже едет в Париж и трясется - Мегрэ готов был поспорить - в вагоне третьего класса.

А в самом низу этой лестницы находился бледный пассажир из Несшанца  и Бремена, он же муж аптекарши с улицы Пикпюс, он же пьяница-одиночка, который подходил к аптеке, чтобы через витрину поглядеть на свою жену, который посылал себе банкноты по тысяче франков, как простые газеты, покупал на ужин маленькие булочки с сосисками в привокзальном буфете и пустил себе пулю в рот, потому что у него украли старый костюм, который ему не принадлежал.

- Вы где, комиссар?

Мегрэ вздрогнул и посмотрел на своего сотрапезника таким туманным взглядом, что тот, смутившись, попытался засмеяться, но это у него плохо получилось, и тогда он пробормотал:

- Вы не спите? Во всяком случае, мне показалось, что вы сейчас где-то далеко отсюда... Держу пари, что это опять ваш самубийца не дает вам покоя...

Но это было не совсем так! Потому что именно в этот момент, когда Ван Дамм его спросил, Мегрэ, сам не зная почему, вел в уме какой-то странный подсчет - он считал количество детей, замешанных в эту историю: один с улицы Пикпюс, со своей матерью и бабушкой в аптеке, где пахнет мятой и резиной; другой  -  из Реймса, который, играя на скрипке, учится держать локоть на уровне подбородка; двое - из Льежа, у Жефа Ломбара, который ждет третьего...

- Еще стаканчик арманьяка?

- Спасибо...Уже достаточно.

- Тогда выпьем еще на дорожку, или, вернее сказать, на автомобильную подножку! - Ван Дамм засмеялся своей шутке один, так как он испытывал постоянное желание двигаться, что-то делать, говорить, подобно мальчишке, который боиться спускаться в погреб и свистит, чтобы убедить самого себя в том, что он смелый.

                                                                                                                                                                                                                 

                                        ГЛАВА 5

 

                   Происшествие на берегу Марны

 

В этой машине, которая шла на большой скорости в уже начинающихся сумерках, один пассажир говорил без умолку, так что едва ли нашлись бы минуты три, проведенных в молчании. Ван Дамм  все время находил темы для разговора, и, конечно, не без помощи арманьяка, ему удалось надолго сохранить свое веселое расположение духа.

Этот автомобиль с потертыми сиденьями был бывшей машиной хозяина кафе. Шофер был одет в непромокаемый плащ, а его шея была закутана вязаным шарфом.

В какой-то момент, когда они уже ехали почти в течение двух часов, машина внезапно остановилась на краю дороги, приблизительно в километре от села, огни которого просвечивали сквозь туман.

Шофер наклонился над задними колесами, открыл дверцу и объявил, что спустило шину и что ремонт займет минут пятнадцать.

Мегрэ и Ван Дамм вышли из машины. Шофер устанавливал домкрат, уверяя своих пассажиров, что ему не нужна их помощь.

Кто из них, Мегрэ или Ван Дамм, предложил эту прогулку? На самом деле ни тот, ни другой. Это случилось само собой. Вначале они просто пошли по дороге, а потом заметили тропинку, в конце которой виднелась река с быстрым течением.

- Смотрите, а, ведь, это Марна! - воскликнул Ван Дамм.

Они медленно пошли по этой тропинке, покуривая свои сигары. Они услышали неясный шум, происхождение которого им стало понятным только тогда, когда они вышли на берег.

В ста метрах, на другой стороне реки, находился шлюз Люзанси, подступы к которому были пустынны, а вход закрыт. И внизу была плотина, со своим клокочущим водопадом, брызгами, водоворотами, бурным течением. Марна -  большая река.

В темноте угадывались ветки деревьев, может быть, даже целые деревья, которые плыли по течению, натыкались на плотину, в конце концов, ее преодолевали и плыли дальше.

Шлюз, который находился напротив них, освещался единственной лампой. В это время Жозеф Ван Дамм, продолжая разговор, говорил:

- ...Немцы каждый год прилагают немыслимые усилия, чтобы использовать энергию рек. Им в этом подражают русские. На Украине строится плотина, которая обойдется в сто двадцать миллионов долларов, но которая будет снабжать электроэнергией три провинции...

Это произошло как-то незаметно: голос Ван Дамма вдруг понизился на слове  электроэнергия. Затем снова стал обычным. Потом у Ван Дамма внезапно начался приступ кашля, он вынул из кармана носовой платок и начал сморкаться.

Они стояли менее, чем в пятидесяти сантиметрах от воды, и вдруг Мегрэ, который получил сильный толчок в спину, потерял равновесие, закачался, покатился вниз, уцепился обеими руками за тростник, ноги его были в воде, а его шляпа уже плавала поверх плотины.                                                                                                                                                                                     

Остальное произошло очень быстро, так как комиссар  ждал нового удара. Комья земли оседали под его правой рукой, но его левая рука нащупала гибкую ветку, за которую он и ухватился. Через несколько секунд он уже подтягивался на коленях, затем встал и закричал вслед удалявшемуся силуэту:

- Стоять!

Это было странно, но Ван Дамм не осмелился бежать. Он направился к машине, едва ускорив шаг, оборачиваясь, так как его ноги были парализованы волнением.

Он позволил себя догнать, опустил голову в воротник своего пальто. Он только сделал жест рукой, как если бы ударил кулаком по воображаемому столу и процедил сквозь зубы:

- Идиот!

На всякий случай Мегрэ вынул свой револьвер. Не опуская его и все время смотря на Ван Дамма, он отряхивал свои брюки, в то время как вода струей стекала из его ботинок.

Шофер посигналил короткими гудками. Машина была отремонтирована и ждала пассажиров.

- Идите в машину, - скомандовал Мегрэ.

Молча они уселись на свои места. Ван Дамм все еще держал сигару во рту. Он избегал смотреть на Мегрэ.

Десять километров. Двадцать километров. Населенный пункт, проезжая через который, машина замедлила ход. На освещенных улицах был народ. Затем снова дорога.

- Вы, все-таки, не можете меня арестовать...

Комиссар вздрогнул, настолько эти слова, медленно произнесенные голосом, в котором чувствовалось упрямство, были для него неожиданны. Но, однако, они в точности соответствовали его собственным мыслям!

Приехали в Мо. За деревней последовал большой населенный пункт. Начал моросить мелкий дождь, и каждая капелька становилась звездочкой, когда они проезжали под фонарем.

Мегрэ сказал в слуховой рожок, обращаясь к шоферу:

- Отвезите нас в Префектуру на набережную Орфевр.

Он набил трубку, которую не мог разжечь, потому что его спички намокли. Он не видел лица своего спутника, так как тот  повернулся к дверце машины, и в темноте неотчетливо вырисовывался только его профиль. Но даже не видя его лица, Мегрэ чувствовал, что он очень зол.

Сейчас в атмосфере было нечто тяжелое: одновременно горькое и концентрированное.

Даже Мегрэ немного выпятил подбородок, что придавало его лицу злобное выражение.

И все это вылилось в нелепый инцидент, происшедший, когда их машина остановилась напротив здания Префектуры. Комиссар вышел первым.

- Выходите! – приказал он.

Шофер ждал, когда ему заплатят, а Ван Дамм, казалось, об этом даже не  думал. Была минута колебаний. Затем Мегрэ сказал, не отдавая себе отчета в комичности ситуации:

- Чего вы ждете? Это вы наняли машину...

- Извините! Если я ехал в качестве арестанта, то платить должны вы!

Эта деталь как бы высветила всю их дорогу от Реймса и особенно ту перемену, которая произошла с бельгийцем.

Мегрэ заплатил и, не говоря ни слова, показал дорогу своему спутнику, а когда они вошли в его кабинет, он закрыл дверь и первым делом стал разжигать печку.

Он открыл стенной шкаф, вынул оттуда одежду, и, ничуть не смущаясь своего гостя, переодел брюки, носки, надел другие ботинки, затем разложил снятые вещи перед огнем, чтобы они просохли.

 Ван Дамм сел, не дожидаясь приглашения. При свете ламп перемена, происшедшая с ним, была еще более разительна.

В Люзанси он оставил свое напускное добродушие, свою искренность, свою, немного натянутую, улыбку, и с заострившимися чертами лица, ждал.

Мегрэ делал вид, что его совсем не интересует  его гость. Он приводил в порядок свой стол, раскладывал бумаги, позвонил своему начальнику, чтобы получить какие-то сведения, не имеющие никакого отношения к данному делу.

Наконец, вызывающе посмотрев на Ван Дамма, он сказал:

- Где, когда и как вы познакомились с человеком, покончившим жизнь самоубийством в Бремене, который жил под чужим паспортом на имя Луи Женэ?

Ван Дамм едва заметно вздрогнул. Но он решительно поднял голову и сказал:

- В качестве кого я здесь нахожусь?

- Вы отказываетесь отвечать на мой вопрос?

Ван Дамм засмеялся, но это был совсем другой смех - иронический и злой:

  - Я знаю законы так же хорошо, как и вы, комиссар. Или вы меня в чем-то обвиняете, и в таком случае я должен увидеть ордер на свой арест, или вы меня не обвиняете, и тогда я не обязан отвечать на ваши вопросы. В первом случае уголовный кодекс предусматривает, что я могу подождать и говорить только в присутствии своего адвоката.

Мегрэ не рассердился на эти слова и даже не казался раздосадованным. Наоборот! Он посмотрел на своего гостя с любопытством, даже с каким-то удовлетворением.

Благодаря происшествию на Марне Жозеф Ван Дамм был вынужден расстаться с той маской, которую он надевал перед Мегрэ. Но не только перед ним, а и перед всеми другими людьми и даже перед самим собой.

Теперь в нем не осталось почти ничего от веселого и легкомысленного коммерсанта из Бремена, завсегдатая шикарных кафе и знаменитых ресторанов, владельца современного оффиса, который умеет работать и наращивает свои капиталы с энергией и огромным аппетитом прожигателя жизни.

Теперь он сидел с поникшим видом, с бледным лицом, с мешками под глазами, которые - Мегрэ мог поклясться - набухли за один час.

А, ведь, всего только час назад Ван Дамм был свободным человеком, и, если у него и было кое-что на совести, то он это скрывал с уверенностью,  которую ему давали его репутация, деньги, диплом и удачливость в делах.

Сам Ван Дамм заметил эту разницу.

В Реймсе он угощал Мегрэ дорогими винами, предлагал лучшие сигары. Он приказывал и хозяин ресторана старался изо всех сил, чтобы ему угодить. Он звонил в гараж и просил прислать самую комфортабельную машину.

Тогда Ван Дамм был кем-то!

В Париже он отказался заплатить за дорогу. Он говорил об уголовном кодексе. Чувствовалось, что он готов спорить, защищаться любой ценой.  

И до чего же он был зол на самого себя! Восклицание, которое вырвалось у него после происшествия на Марне, доказывало это.

Ван Дамм ничего не замышлял заранее. Он не знал шофера. Даже в момент поломки машины он еще не знал, какую выгоду для себя он может из этого извлечь.

И только на берегу реки... Эти водовороты... Деревья, плывущие по течению, как простые осенние листья... Глупо, не раздумывая, он сделал этот толчок плечом...

Он был взбешен! Он уже догадывался, что Мегрэ ждал от него нечто подобного.

Без сомнения, он понимал, что все потеряно, и ему не оставалось ничего другого, как отчаянно защищаться.

Он хотел зажечь другую сигару, но Мегрэ вытащил ее у него изо рта и бросил в печку, и, так как, Ван Дамм был в шляпе, Мегрэ ее снял.

 

- Я вас предупреждаю, что я сделаю... Если вы меня не арестуете, как это положено по закону, то прошу вас предоставить мне свободу... В противном случае я буду просто вынужден подать на вас жалобу за незаконное лишение свободы...

Я хочу вам сказать, что если речь зайдет о вашем падении в воду, то я буду все отрицать, я скажу, что вы сами поскользнулись на скользкой глине на крутой тропинке, ведущей вниз, к реке... Шофер подтвердит, что я и не пытался бежать, что я непременно бы сделал, если бы я действительно хотел вас утопить...

Что касается всего остального, то я хотел бы знать, в чем конкретно вы можете меня обвинить... Я приехал в Париж по своим делам... Я это докажу... Затем я поехал в Реймс, чтобы там  повидаться со своим старым приятелем, таким же уважаемым человеком, как и я...

 Я имел наивность, встретив вас в Бремене, где французы столь редки, предложить вам свою дружбу, угощать вас в ресторанах, и, наконец, взять вас в свою машину, чтобы вместе поехать в Париж...

Вы показывали мне и моим друзьям фотографию человека, которого мы не знаем... Он покончил жизнь самоубийством! Это доказано материалами дела. Никто не подал никакой жалобы в суд, и, следовательно, Правосудию тут нечего делать...

Это все, что я хотел вам сказать...

Мегрэ зажег свою трубку с помощью смятой бумаги, которую он бросил в печку, и затем проронил:

- Вы абсолютно свободны...

Он не смог сдержать улыбку, увидев, насколько Ван Дамм растерялся от своей слишком легкой победы.

- Что вы хотите сказать?

- Что вы свободны! Это все. Я могу еще добавить, что я готов отплатить вам за вашу любезность и пригласить вас обедать...

Мегрэ редко бывал таким веселым. Ван Дамм смотрел на него с изумлением, к которому примешивался страх, как если бы в каждом слове Мегрэ была скрытая угроза. Ван Дамм встал в нерешительности.

- Я настолько свободен, что могу вернуться в Бремен?

- Почему бы и нет? Вы сами только что сказали, что вы не замешаны ни в каком преступлении...

На минуту показалось, что Ван Дамм вновь обретет свою уверенность, свою веселость, и, может быть, даже согласится на предложение Мегрэ с ним пообедать, объяснив происшествие на Марне как свою неловкость, или  как временное умопомешательство.

Но улыбка Мегрэ не дала развиться этой слабой попытке оптимизма. Ван Дамм взял свою шляпу и надел ее резким жестом.

- Сколько я вам должен за машину?

- Ничего... Я счастлив оказать вам услугу...

У Ван Дамма задрожали губы. Он не знал, как ему уйти. Он искал какие-то слова, и, в конце концов, пожал плечами и направился к двери, пробормотав, обращаясь неизвестно к кому:

- Идиот!

На лестнице, где стоял комиссар, облокотившись на перила, он опять пробормотал это слово.

В это время проходивший мимо бригадир Люка с папками в руках, направился к кабинету своего начальника.

Мегрэ выхватил у него из рук папки с документами и быстро сказал:

- Скорей, надевай шляпу, пальто и следуй за этим господином, если понадобится, даже на край света!

 

Комиссар только что закончил писать служебные запросы, в которых он просил дать ему все необходимые сведения о некоторых лицах, перечисленных ниже. Эти запросы, которые  будут переданы в различные инстанции, должны вернуться к нему с подробной информацией о таких людях, как Морис Беллюар, уроженец Льежа. заместитель директора банка на улице де Весль, Реймс; Жеф Ломбар, фотогравер в Льеже; Гастон Жанэн, скульптор, улица Лепик в Париже и Жозеф Ван Дамм, коммерсант из Бремена.

Мегрэ занимался последним запросом, когда рассыльный из бюро ему сообщил, что один человек спрашивает его по поводу самоубийства Луи Женэ.

Было уже поздно. Все кабинеты Уголовной полиции были пусты. Только из соседнего кабинета еще доносился звук пишущей машинки, на которой инспектор печатал свой рапорт.

- Впустите его!

Входящий человек неловко остановился в дверях с встревоженным видом, и, может быть, он уже сожалел о своем поступке.

- Заходите, пожалуйста, садитесь.

Мегрэ внимательно посмотрел на вошедшего. Он был высокий и худой, с очень светлыми волосами, с плохо выбритым лицом, в поношенной одежде, которая чем-то напоминала одежду Луи Женэ. На пальто не хватало одной пуговицы, воротник пальто был грязным, а лацканы покрыты пылью.

По другим мелочам, по манере держаться, садиться, смотреть, комиссар признал в нем человека, находящегося в неладах с законом, который даже на свободе не может скрыть своей тревоги перед лицом полиции.

- Вы сюда пришли, потому что вы увидели фотографию в газете? Почему же вы не пришли сразу,  ведь, со времени опубликования прошло уже два дня?

- Я не читаю газет, - сказал этот человек. - Совершенно случайно моя жена завернула покупку в эту газету с фотографией.

Мегрэ был немного удивлен подвижностью черт лица этого человека, тем, что его ноздри продолжали вздрагивать, но особенно каким-то болезненным беспокойством, которое отражалось в его взгляде.

- Вы были знакомы с Луи Женэ?

- Я не знаю... Фотография не очень четкая... Мне кажется... Я думаю, что это мой брат.

Мегрэ невльно вздохнул с облегчением. Ему показалось, что на этот раз все тайны раскроются. И тогда он встал в свою любимую позу - к печке спиной - как он это делал всегда, когда бывал в хорошем настроении.

- В таком случае ваша фамилия должна быть Женэ?

- Нет, именно из-за этой фамилии я и колебался, приходить ли мне сюда. Но все-таки это мой брат! Я в этом уверен сейчас, когда я смог получше разглядеть фотографию, которая лежит на вашем столе. Этот шрам, смотрите! Но я не могу понять, почему он застрелился, почему сменил фамилию...      

- Как вас зовут?

- Арман Лекок д'Арневиль... Я принес документы.

И то, как он полез в карман, чтобы вытащить оттуда засаленный паспорт, как бы еще раз подтвердило, что он в неладах  с законом, что он привык к тому, что его подозревают, и что он должен всегда иметь при себе документы.

- д'Арневиль пишется с маленькой буквы? В два слова?

- Да.

- Вы родились в Льеже, - продолжал комиссар, бросая взгляд на паспорт. Вам тридцать пять лет... Кто вы по профессии?

- В настоящее время я работаю рассыльным на заводе в Исси-ле Мулино, мы живем в Гренелле, я и моя жена...

- Здесь написано, что вы специалист по механике...

- Да, я им был... Я перепробовал все...

- Даже тюрьму! - подтвердил Мегрэ, перелистывая страницы паспорта. -  Вы - дезертир!

- Была амнистия... Я сейчас вам все объясню. У моего отца были деньги. Он управлял делом, связанным с шинами... Но мне было только шесть лет, когда он бросил мою мать, которая только что родила моего брата Жана...  С этого момента и начались все наши несчастья!

Мы жили в маленькой квартирке на улице де ля Провенс в Льеже... Вначале отец давал достаточно регулярно деньги на наше содержание...

Но потом начались сцены... Мой отец перестал платить, или давал только часть денег, которые нам причитались... Мать занималась домашним хозяйством и постепенно стала наполовину сумасшедшей...

Но не до такой степени, чтобы ее поместили в сумасшедший дом... Но она подходила к незнакомым людям и рассказывала им о своих несчастьях. Она плакала, когда ходила по улицам.

Я почти не видел своего брата... Я бегал с мальчишками из нашего квартала... Раз десять нас приводили в полицейский участок... Затем меня устроили работать в скобяную лавку.

Я возвращался домой как можно позже, потому что не хотел встречаться с  матерью, которая была вечно в слезах и приглашала старух-соседок, чтобы им плакаться на свою горькую жизнь...

В шестнадцать лет я добровольцем пошел в армию и просил, чтобы меня послали в Конго...Я там пробыл всего один месяц... Неделю я скрывался в Матади, затем тайно сел на теплоход, который возвращался в Европу...

Но меня поймали...Посадили в тюрьму. Я оттуда сбежал и приехал во Францию, где я перепробовал множество ремесел...

Я подыхал с голоду... Я ночевал на рынке... Конечно, я не был уж так чист, но, клянусь, что в течение четырех лет я был серьезным малым... Настолько серьезным, что даже женился! Она работала на заводе, она и сейчас там работает, так как я зарабатываю не каждый день, мне случается оставаться без работы...

Я никогда не пытался вернуться в Бельгию... Кто-то мне сказал, что моя мать умерла в сумасшедшем доме, а что мой отец еще жив...

- А ваш брат?

- Мой брат, это другой человек... Жан всегда был серьезным... В школе он получал стипендию и мог поступить в колледж... Когда я уезжал в Конго ему было только тринадцать лет и с тех пор я его больше не видел...

Иногда я получал кое-какие известия о нем, так как мне случалось встречаться с жителями Льежа. Когда он окончил колледж, какие-то люди позаботились о том, чтобы он смог поступить в Университет.

С тех пор прошло десять лет. В дальнейшем, все мои соотечественники, которых я встречал, ничего о нем не знали, должно быть, он уехал за границу, так как о нем никто ничего не слыхал...

Я был потрясен, когда увидел эту фотографию, и особенно тем, что он умер в Бремене, под чужой фамилией...

Вы поймите, я...Я плохо начал свою жизнь... Я неудачник. Я наделал множество глупостей...

Но когда я вспоминаю Жана в тринадцать лет... Он был похож на меня, только он был более спокойный, более серьезный. Он читал стихи... Он учился ночами, совсем один, при свете свечных огарков, которые ему давал церковный служитель...

Я был уверен, что он станет кем-нибудь... Послушайте! Когда он был мальчишкой, он ни за что на свете не стал бы бегать по улицам... Он был так не похож на других, что уличные мальчишки издевались над ним!

А мне всегда нужны были деньги, и я никогда не стеснялся требовать их у матери, которая во всем себе отказывала, чтобы мне их дать... В шестнадцать лет об этом как-то не думаешь...Но теперь я вспоминаю один день, в который я вел себя особенно гнусно, потому что я обещал одной девчонке сводить ее в кино...

У матери не было денег... Я плакал, я угрожал... Она только что получила лекарства в одном благотворительном учреждении, и она пошла их продавать, чтобы дать мне денег...

Вы понимаете? И вот теперь Жан умер, наложив на себя руки, на чужбине, под чужим именем!

Я не знаю, что он сделал... Я не хочу думать, что он пошел по моим стопам... Вы бы думали также, если бы вы знали его ребенком...

Так вы знаете что-нибудь о нем?

Мегрэ вернул паспорт своему собеседнику.

- Знаете ли вы в Льеже неких людей по фамилии Беллюар, Ван Дамм, Жанэн и Ломбар? - спросил он.

- Да, я знаю одного Беллюара... Его отец был врач, в нашем квартале... Его сын учился... Но это была благополучная семья, до которой мне не было никакого дела...

- А других?

- Я уже слышал фамилию Ван Дамм... Я смутно помню, что была на Кафедральной улице большая кондитерская, на которой была вывеска с этой фамилией... Но это было так давно!

И после короткого раздумья Арман Лекок д'Арневиль добавил:

- Я смогу проститься со своим братом? Его тело уже перевезли во Францию?

- Завтра его доставят в Париж...

- А вы уверены, что это было действительно самоубийство?

Мегрэ отвернулся, смутившись при мысли о том, что он в этом более, чем уверен, что он был свидетелем трагедии, которую сам бессознательно спровоцировал.

Его собеседник мял фуражку в руках, переминался с ноги на ногу, ожидая, когда его отпустят. И его впалые глаза, и его зрачки, похожие на серые конфетти, затерявшиеся в бледных веках, так напомнили Мегрэ кроткие и тоскливые глаза пассажира из Несшанца, что Мегрэ почувствовал острое покалывание в груди, напоминающее угрызения совести.

 

 

                               ГЛАВА 6

     

                           Повешенные

 

Было 9 часов вечера. Мегрэ сидел у себя дома на бульваре Ришар-Ленуар, без пиджака, без пристегивающегося воротничка, а его жена занималась шитьем. В это время вошел, стряхивая воду с плеч, насквозь промокший под проливным дождем Люка.

- Этот человек уехал, - сообщил он. - Так как я не знал, должен ли я следовать за ним за границу...

- В Льеж?

- Да. Вы уже в курсе? Он оставил свой багаж в Отель дю Лувр. Он там поужинал и в 8 часов 19 минут сел на скорый поезд, идущий в Льеж... Обычный  билет в вагон первого класса... В газетном киоске он купил целую кипу иллюстрировнных журналов...

- Можно подумать, что он делает это нарочно, чтобы вертеться у меня под ногами! - проворчал комиссар. - В Бремене, когда я даже не знал о его существовании, именно он представился мне в морге, пригласил меня с ним поужинать, прицепился ко мне... Я еду в Париж - и он уже там, несколькими часами раньше или позже... Возможно, раньше меня, потому что он прилетел на самолете. Я приехал в Реймс - а он там раньше меня... Всего час назад я решил поехать завтра в Льеж, а он уже будет там сегодня вечером!

И Люка, который ничего не знал об этом деле, предположил:

- Может быть, он хочет перевести подозрение на себя, чтобы спасти кого-то другого?

- Речь идет о каком-то преступлении? - спросила мадам Мегрэ, не переставая шить.

Но ее муж поднялся  и со вздохом сожаления посмотрел на кресло, где еще секунду назад он так удобно сидел.

- В котором часу отходит в Бельгию следующий поезд?

- Есть только один ночной поезд, который отходит в 21 час 30 минут. Он прибывает в Льеж в 6 часов утра.

- Собери, пожалуйста, мой чемодан, - обратился комиссар к жене. - Хочешь стаканчик чего-нибудь, Люка?.. Бери сам, что хочешь... Ты, ведь, знаешь, где все стоит в буфете...

Мегрэ оделся, вынул из желтого фибрового чемоданчика костюм Б, и аккуратно завернув, переложил его в свою дорожную сумку. Через полчаса он уже выходил из дома вместе с Люка, который задавал ему вопросы, пока они ждали такси.

- Что это за дело? У нас о нем никто не знает.

- Я и сам знаю не очень много, - сказал комиссар. - Какой-то странный парень умер у меня на глазах, очень глупо, и вокруг этого началась какая-то дьявольская возня, в которой я и  пытаюсь разобраться... Я влез в это дело, как слон в посудную лавку, и я не удивлюсь, если меня в конце концов ударят по рукам. Вот машина... Я тебя высажу в городе.

 

Было 8 часов утра, когда Мегрэ вышел из Железнодорожного Отеля, напротив вокзала Гиемэн, в Льеже. Перед этим он принял душ, побрился, и под мышкой нес сверток, в котором находился не весь костюм Б, а только пиджак.

Он разыскал улицу От-Совеньер, покатую улицу, на которой было много народа, и где он нашел дом портного Морселя. В доме было недостаточное освещение, и человек в рубашке, которому Мегрэ показал пиджак, долго вертел его в руках, все время задавая вопросы.

- Это очень старая одежда, - подтвердил он, наконец, после долгого раздумья. - Она рваная. Ее уже нельзя переделать...

- Она вам ничего не напоминает?

- Абсолютно ничего!.. Воротник плохо скроен... Этот материал -  подделка под английский драп, изготовлен в Вервьере. - И портной опять спросил:

- Вы француз? Этот пиджак принадлежит кому-то из ваших знакомых?

Мегрэ вздохнул, взял пиджак, в то время, как его собеседник все время говорил и кончил тем, с чего должен был начать:

- Понимаете, я живу здесь только шесть месяцев... Если бы я шил этот костюм, его не успели бы так износить...

- А где господин Морсель?

- В Робермонте!

- Это далеко отсюда?

Портной засмеялся, очень довольный недоразумением, потом пояснил:

- Робермонт - это кладбище. Господин Морсель умер в начале года и я занялся его делом.

Мегрэ снова очутился на улице со своим свертком под мышкой. Он пошел по улице Ор-Шато, одной из самых старых улиц города, где в глубине двора висела цинковая плита с надписью: Центральная Фотогравюра - Жеф Ломбар - Быстрое выполнение любых работ.

Окна были в стиле Старого Льежа, с маленькими форточками. В середине двора с неровной мостовой высился фонтан с гербом знатного вельможи.

Комиссар позвонил. Он услышал шаги, спускавшиеся со второго этажа. Дверь приоткрылась и показалась старуха, которая на его вопрос указала на застекленную дверь.

- Вы ее только толкните, мастерская находится в глубине коридора.

Это была длинная комната, свет в которую проникал через большое окно, где двое мужчин в синих блузах ходили среди цинковых плит, бачков с кислотой, а пол был покрыт фотонегативами и бумажками, вымазанными густыми чернилами. Стены были обклеены афишами и обложками иллюстрированных журналов.

- Могу я видеть господина Ломбара?

- Он в своем кабинете вместе с господином... Идите вон туда... Осторожно, не испачкайтесь... Поверните налево... Это первая дверь...

Должно быть, этот дом строили поэтапно, кусок за куском. Нужно было все время то подниматься наверх, то сходить по ступенькам вниз. Открывались двери в заброшенные комнаты.

В том, как приняли Мегрэ эта старуха и эти рабочие, было нечто старомодное и в то же время до крайности простодушное.

Проходя по плохо освещенному коридору, комиссар услышал голоса, по тембру одного из них комиссар узнал голос Ван Дамма. Он прислушался, стараясь различить слова, но было очень плохо слышно. Он сделал еще несколько шагов и вдруг голоса умолкли. Дверь приоткрылась и из дверного проема высунулась голова человека: это был Жеф Ломбар.

- Вы ко мне? - спросил он, не узнавая Мегрэ в темноте коридора.

Кабинет представлял собой комнату, еще более маленькую, чем все остальные, в которой стояли стол, два стула и полки, заставленные фотонегативами. На столе в беспорядке лежали счета, проспекты, письма на гербовой бумаге с названиями торговых домов.

Ван Дамм сидел в углу кабинета и, слегка кивнув головой Мегрэ, продолжал сидеть с нахмуренным видом.

Жеф Ломбар был в рабочей робе, с грязными руками, с лицом, покрытым маленькими черными пятнышками.

- Что вы хотите?

Он снял со стула бумаги и пододвинул его к Мегрэ, потом стал искать окурок сигареты, который он положил на деревянную полку, у которой уже задымился край.

- Я хотел бы получить маленькую информацию, - сказал комиссар, не садясь на стул. -  Извините меня за беспокойство, я хотел вас спросить, знали ли вы, лет десять тому назад, одного человека по имени Жан Лекок д'Арневиль?

Раздался отчетливый звук, напоминающий щелчок. Ван Дамм вздрогнул, но не повернулся в сторону Мегрэ.Фотогравер наклонился и поднял смятую бумажку, валявшуюся на полу.

- Мне кажется..,что я уже слышал это имя, - пробормотал он. Это... это житель Льежа, да?-Фотогравер был очень бледен. Он переложил на другое место кипу негативов.

- Я не знаю, что с ним стало... Прошло столько времени!

- Жеф!.. Жеф, скорей!

Это кричала женщина из глубины коридора. Эта женщина бежала, она задыхалась и остановилась у окртытой двери. Она была так взволнована, что у нее подкашивались ноги и она вытирала лоб краешком фартука. Мегрэ узнал в ней старуху, которая его впустила в дом.

- Жеф!

А он, бледный от волнения, с горящими глазами:

- Ну, что?

- Девочка! Скорей!

Жеф Ломбар обвел всех взглядом, затем пробормотал что-то невнятное и бросился бежать по коридору.

 

Мегрэ остался наедине с Ван Даммом, который вытащил из кармана сигару, медленно ее зажег и раздавил спичку ногой. Черты его лица были жесткими, как в Префектуре, та же складка у губ, то же движение подбородком.

Но комиссар делал вид, что он не замечает его присутствия, и, положив руки в карманы, с трубкой во рту, начал ходить по кабинету, рассматривая стены.

Едва ли можно было увидеть обои на этих стенах, так как везде, где не было полок, висели рисунки, офорты и картины.

Картины были без рамок. Это были простые полотна на каркасе, достаточно плохие пейзажи, где трава и листья деревьев были окрашены одним густо-зеленым цветом.

Еще было несколько карикатур, подписанных именем Жеф, иногда подкрашенных акварелью, иногда вырезанных из местных газет.

Но то, что действительно удивило Мегрэ  - это огромное количество рисунков совсем другого жанра, которые представляли собой вариации на одну и ту же тему. Бумага, на которой они были нарисованы, пожелтела. Несколько дат, стоявших на этих рисунках, позволили определить то время, когда они были написаны - десять лет назад.

Они были нарисованы в совсем другой манере - бесконечно более романтической.

На первом рисунке, выполненным пером, был нарисован повешенный, висевший на виселице, на которую взгромоздился ворон. И основной темой, по крайней мере, двадцати рисунков, выполненных карандашом, пером и офортом, были повешенные.

На другом рисунке были изображены деревья, на каждой ветке которых висело по повешенному. На третьем - церковная колокольня, и на каждой стороне креста также висели повешенные.

Там были самые разные повешенные.

Был, например, повешенный, нарисованный с юмором, висевший во фраке, в цилиндре и с тросточкой в руке, чьей виселецей был уличный газовый рожок...

На следующем рисунке сверху было написано несколько строк из Баллады о повешенных Вийона.

На рисунках стояли даты. Всегда один и тот же год!

Все эти зловещие картины, нарисованные 10 лет тому назад, теперь соседствовали с рисунками для развлекательных журналов, календарей, с пейзажами Арденн и рекламными объявлениями.

Церковные колокольни повторялись на разных картинах. И церковь тоже! Вид спереди, вид сбоку, снизу... Портал, водосточный желоб... паперть с шестью ступеньками, которые из-за перспективы казались огромными...

Одна и та же церковь! И пока Мегрэ переходил от одной стены к другой, он чувствовал, что Ван Дамм нервничает, что ему неловко, что его мучает, может быть, то же самое искушение, что и на берегу Марны.

Через минут пятнадцать возвратился Жеф Ломбар, с влажными глазами, руками он поправлял прядь волос, упавшую на лоб.

Извините меня, - сказал он. - Моя жена только что что родила. Девочку...

В его голосе послышалась нотка гордости, но пока он это говорил, его глаза с тревогой смотрели то на Мегрэ, то на Ван Дамма.

- Это мой третий ребенок... И тем не менее я так взволнован, как в первый раз!  Вы видели мою тещу, у нее одиннадцать детей, но она рыдает от радости... Она пошла сообщить эту прекрасную новость нашим рабочим... Она хочет, чтобы они пошли посмотреть на малютку...

Его взгляд следил за взглядом Мегрэ, который, в свою очередь, внимательно разглядывал двух повешенных на колокольне, и вдруг Жеф Ломбар еще больше занервничал, он пробормотал с видимым смущением:

- Грехи юности... Это очень плохие картины... Но я тогда думал, что буду великим художником...

- Где находится эта церковь, в Льеже?

Жеф ответил не сразу. Наконец, как бы с сожалением, он сказал:

- Уже семь лет, как она больше не существует... Ее снесли, чтобы на ее месте построить новую церковь. Она не была красива. В ней даже не было никакого стиля... Но она была очень старой, во всей ее конструкции было нечто мистическое, как и во всех переулочках, которые ее окружали, и которые также были впоследствии снесены...

- Как она называлась?

- Церковь Сен-Фольен. Новая церковь, которая стоит на ее месте, называется также..

Жозеф Ван Дамм был так возбужден, что все нервы у него ходили ходуном. Но это было внутреннее возбуждение, которое внешне было едва заметно, и выражалось оно в его движениях, в прерывистом дыхании, в дрожании пальцев, в покачивании ногой, опиравшейся на письменный стол.

- В то время вы были женаты?

Ломбар засмеялся.

- Мне было девятнадцать лет! Я учился в Академии... Вот, посмотрите!

И он с ностальгией в глазах указал на свой неудачный автопортрет, написанный в тусклых красках, где, тем не менее, можно было его узнать благодаря характерной неправильности черт его лица. Волосы падали на затылок. Он был одет в черную тунику, застегнутую до шеи, на которой красовался галстук-бабочка. Портрет был написан в стиле неистового романтизма и на заднем фоне был нарисован традиционный череп.  

- Если бы мне тогда сказали, что я буду фотогравером! -  иронизировал Жеф Ломбар.

Казалось, он был одинаково смущен присутствием как Мегрэ, так и Ван Дамма. Но он, очевидно, не знал, как их выпроводить.

Вошел рабочий, чтобы спросить у него, как поступить с не совсем готовым негативом.

- Пусть приходят после обеда!

- Кажется, это слишком поздно.

- Ну и пусть! Скажи им, что у меня только что родилась дочь!

В его глазах, жестах, в бледности его лица, усеянного мелкими пятнышками от кислоты, отражались все чувства, которые он сейчас испытывал. Это была какая-то странная смесь радости, нервного возбуждения и, возможно, тревоги.

Он сказал:

- Позвольте мне предложить вам что-нибудь выпить! Пойдемте в дом...

Они все трое пошли по запутанным коридорам, потом вошли в дверь, которую старуха открывала  для Мегрэ.

Коридор был выложен голубой плиткой. В нем пахло чистотой и свежестью, однако, с легкой  примесью какого-то неясного запаха, как если бы он шел из комнаты больного.

- Мои старшие дети сейчас находятся у тестя... Идите сюда.

И он открыл дверь в столовую, куда сквозь маленькие окна проникал скудный свет. Мебель была темная, с отблесками на медных приборах, которые стояли повсюду.

На стене висел большой портрет женщины, внизу была подпись "Жеф". Портрет был написан неумело, но в нем чувствовалось желание художника приукрасить оригинал.

Мегрэ понял, что на портрете изображена его жена. Он посмотрел на стены и опять увидел картины, на которых были нарисованы повешенные. Но они были гораздо лучше тех, что висели в кабинете! Они заслуживали того, чтобы их вставили в рамки!

- Не хотите ли стаканчик можжевеловой настойки?

Комиссар чувствовал, как на него давит отчаянный взгляд Жозефа Ван Дамма, которого, кажется все раздражало в этой встрече с Мегрэ.

- Вы недавно сказали, что вы были знакомы с Жаном Лекок д'Арневилем?

- Это был мой дальний приятель, - рассеянно ответил Жеф Ломбар, прислушиваясь к малейшим звукам, идущим сверху.

Он поднял свой бокал:

- За здоровье моей малютки! И моей жены! - Он быстро отвернулся, выпил залпом свой бокал, подошел к буфету и стал в нем что-то искать, чтобы скрыть свое волнение, но комиссар, тем не менее, услышал глухой звук подавляемого рыдания.

- Извините меня, господа, но мне нужно подняться наверх... Сегодня такой день!

Ван Дамм и Мегрэ не обменялись ни единым словом. В то время, когда они шли по двору, обходили фонтан, комиссар с иронией смотрел на своего спутника, спрашивая себя, что же тот собирается делать дальше.

Когда они вышли на улицу, Ван Дамм ограничился тем, что дотронулся рукой до края своей шляпы, и, повернув направо, удалился большими шагами.

В Льеже редко можно встретить такси. Мегрэ, не зная маршрутов трамваев, вернулся пешком в Железнодорожный Отель, там пообедал, и узнал адреса местных газет.

 В два часа дня он уже входил в здание редакции газеты Ля Мез и как раз в этот момент оттуда вышел Жозеф Ван Дамм. Они прошли в каком-нибудь метре друг от друга, но не поздоровались, а комиссар пробормотал как бы помимо своей воли:

- Он продолжает меня опережать!

Он обратился к привратнику, спросил, как ему пройти в архив, где хранятся старые газеты, заполнил учетную карточку и дождался разрешения администратора.

Его поразили некоторые детали этого дела: Арман Лекок д'Арневиль узнал, что его брат уехал из Льежа приблизительно в то же самое время, когда Жеф Ломбар с болезненным постоянством рисовал повешенных.

И костюм Б, который бродяга из Несшанца и Бремена таскал в желтом чемодане, был очень старый, по крайней мере, ему было уже лет шесть, как сказал немецкий эксперт, - а, может быть, и все десять!

А кроме все прочего, само появление Ван Дамма в редакции газеты Ля Мез, разве ни о чем не говорило комиссару?

Его ввели в комнату, где натертый воском паркет был скользкий, как каток, где стояла роскошная, торжественная мебель, и привратник, с серебряной цепочкой на шее, спросил:

- Какой год вас интересует?

Мегрэ уже заметил стоящие вдоль стен огромные папки, в каждой из которых находилась годовая подшивка газет.

- Я сам найду, - сказал он.

Все было так чисто, так четко, так аккуратно, что комиссар, боясь насорить, едва осмелился вынуть трубку изо рта.

Через несколько секунд он уже перелистывал день за днем газеты года повешенных.

Тысячи заголовков мелькали перед его глазами. Некоторые напоминали о событиях светской жизни, другие - о событиях местного значения: пожар в большом магазине (три дня по целой странице), отставка городского советника, повышение цен на трамвайные билеты.

Вдруг Мегрэ обнаружил, что была вырвана целая газета - газета от 15 февраля.

Мегрэ бросился в прихожую и позвал привратника.

- Кто-нибудь приходил сюда до меня? Он спрашивал подшивку газет именно за этот год?

- Да. Этот человек пробыл здесь всего пять минут...

- Вы из Льежа? Вы не помните, что могло произойти в тот день?

- Постойте.. Десять лет назад...Это был год смерти моей свояченицы... Вспомнил! В тот год было большое наводнение! Мы должны были ждать целую неделю, чтобы ее похоронить, потому что передвигаться по улицам, близко расположенным к Маас, можно было только на лодках...Впрочем, читайте газеты... "Король и королева посещают потерпевших"... Есть фотографии... Смотрите! Здесь не хватает целого номера! Такого еще не было...  Необходимо заявить директору...

Мегрэ нагнулся, чтобы поднять кусок газетной бумаги, который упал, когда

 

Ван Дамм бессовестно вырывал страницы, относящиеся к 15 февраля.

 

 

                                           ГЛАВА 7

      

                                        Ужин в кафе

 

В Льеже выходили четыре ежедневные газеты. Мегрэ потратил два часа, чтобы обойти все редакции. Как он и ожидал, везде не хватало одного номера, а именно: газеты от 15 февраля.

Жизнь города была в самом разгаре в четырехугольнике улиц, так назывемом "Квадрате", где находятся роскошные магазины, большие пивные, кинотеатры и танцевальные залы.

Именно здесь люди встречаются чаще всего, и Мегрэ, по крайней мере, уже раза три видел Ван Дамма, который куда-то шел с тросточкой в руке.

Когда Мегрэ возвратился в Железнодорожный Отель, его ожидали две корреспонденции. Первая была телеграмма от Люка, которому Мегрэ при отъезде дал некоторые поручения.

Пепел найденный печке номере Луи Жене, улица Рокет, изучен экспертом тчк Это останки бельгийских и французских банкнот тчк Количество говорит о крупной сумме.

Другой корреспонденцией было письмо, которое в отель принес рассыльный. Оно было напечатано на машинке, на простой бумаге, которую машинистки обычно используют для копий. В нем говорилось:

"Господин комиссар,

Я имею честь Вам сообщить, что я хочу дать вам все разъяснения по тому делу, которое Вы расследуете. По некоторым соображениям я хотел бы остаться в тени, и я был бы рад, в случае, если мое предложение Вас заинтересует, увидеть Вас сегодня вечером, часов в 11, в Кафе де ля Бурс, которое находится рядом с Королевским театром.

В ожидании Вашего решения прошу Вас, господин комиссар, принять уверения в моем самом искреннем уважении."

Никакой подписи. Зато использованы обороты, обычные для деловых писем, но не совсем уместные в таком послании, как например: "Имею честь Вам сообщить... я был бы очень рад... в случае, если бы мое письмо Вас заинтересовало... в ожидании Вашего решения... принять уверения в самом искреннем уважении..."

Мегре обедал в одиночестве за столиком в гостинице и вдруг обнаружил, что предмет его беспокойства неожиданно изменился. Теперь он гораздо меньше думал о Жане Лекок д'Арневиле, так называемом Луи Женэ, покончившем с собой в гостиничном номере.

Сейчас его неотступно преследуют мысли о рисунках Жефа Ломбара, о всех этих повешенных: на церковном кресте, на деревьях в лесу, на гвозде в мансарде, повешенных, написанных в юмористической манере, или в мрачных тонах, производящих зловещее впечатление, темно-красных или мертвенно-бледных, в костюмах всех эпох.

Вечером в половине одиннадцатого он вышел из отеля и направился к Королевскому театру и в 11 часов 5 минут он уже входил в Кафе де ля Бурс, в маленькое тихое кафе, которое посещают завсегдатаи и картежники.

Там его ждал сюрприз. В углу, за столиком около бара сидели трое мужчин: Морис Беллюар, Жеф Ломбар и Жозеф Ван Дамм.

В то время, когда гарсон помогал ему снять пальто, Мегрэ колебался, нужно ли ему присединяться к этой компании.Увидев Мегрэ, Беллюар машинально приподнялся, чтобы с ним поздороваться. Ван Дамм даже не пошевелился. Ломбар, лицо которого выражало безумную тревогу, ерзал на стуле, ожидая, что будут делать его приятели.

Надо ли было Мегрэ к ним подходить, жать им руки, садиться за их столик? Ведь, он их уже знал. Он обедал с Ван Даммом в Бремене. Беллюар угошал его вином, когда Мегрэ был у него дома в Реймсе...А Жеф его принимал у себя сегодня утром...

- Добрый вечер, господа!

И он им крепко пожал руки, вкладывая, как всегда, всю свою силу в эти рукопожатия, что в некоторые моменты могло иметь некий угрожающий смысл.

- Какой приятный случай снова встретиться с вами!

Было одно свободное место рядом с Ван Даммом и Мегрэ на него уселся и подозвал официанта:

- Гарсон, кружку светлого пива!

Потом было молчание. Долгое принужденное молчание. Ван Дамм неподвижно глядел перед собой, сжав челюсти. Жеф Ломбар все еще ерзал на стуле, как будто слишком узкая одежда сковывала его движения. Беллюар, как всегда, подтянутый и холодный, разглядывал свои ногти и кончиком спички чистил ноготь большого пальца.

- Как себя чувствует мадам Ломбар?

Жеф стал озираться, как бы ища точку опоры, затем пробормотал:

- Спасибо... очень хорошо...

Над баром висели часы и Мегрэ насчитал целых пять минут, когда не было произнесено ни единого слова.

Ван Дамм бросил, наконец, тушить свою сигару. Он был единственный из всей компании, у кого на лице была написана нескрываемая ненависть.

Интересней всего было наблюдать за Жефом. Чувствовалось, что из-за событий, случившихся в этот день, его нервы были натянуты, как струны. И на его лице не было ни одного мускула, который бы не вздрагивал.

Этот стол, за которым их было четверо, казался настоящим оазисом  тишины в кафе, где все громко разговаривали.

Вокруг была жизнь, все двигалось, шумело, кроме этого стола, который, казалось, все больше и больше отгораживался от окружающих невидимой стеной.

Разрушил эту стену Жеф. Укусив свою нижнюю губу, он внезапно вскочил и пробормотал:

- Ну и пусть!

Затем, бросив на окружающий короткий горестный взгляд, он снял с вешалки свое пальто и шляпу и выбежал на улицу, оглушительно хлопнув дверью.

- Держу пари, что один на улице он будет рыдать, - задумчиво произнес Мегрэ.

Он давно уже чувствовал эти рыдания, подступавшие к горлу фотогравера, рыдания от злобы и отчаяния, от которых у него дрожал кадык на шее.

Комиссар повернулся к Ван Дамму, который внимательно разглядывал мрамор стола, выпил половину своей кружки пива и вытер губы тыльной стороной ладони.

За столом царила та же атмосфера, что и в доме Беллюара в Реймсе, когда Мегрэ навязал свое присутствие тем же самым лицам, только в десять раз напряженнее.

Мегрэ был высокий и широкий, особенно широкий, плотный, крепкий, и его одежда, отнюдь не изысканная, подчеркивала его плебейское телосложение. У него было мясистое лицо и глаза, который могли долго, не мигая, смотреть в одну точку, что придавало его лицу какое-то бычье выражение.

В таком состоянии он был похож на некоторые персонажи из детских кошмаров, на эти чудовищно широкие лица, которые с тупым выражением приближаются к спящему, как будто хотят его раздавить.

Нечто безжалостное, бесчеловечное, похожее на толстокожее чудовище, которое, несмотря ни на что, упорно идет к своей цели и ничто не может его остановить.

Он пил пиво, курил трубку, с удовлетворением смотрел на стрелку стенных часов, которая передвигалась с минуты на минуту рывками, при этом издавая металлический щелчок. Тусклые часы!

Казалось, что он никем не занимался, однако он зорко следил за своими соседями, сидящими справа и слева от него.

Это была одна из самых необычных ситуаций, которые когда-либо случались в его служебной деятельности… Так как все это продолжалось почти целый час! А точнее - пятьдесят две минуты! Это была борьба нервов!

Жеф Ломбар вышел из игры с самого начала. Но остальные держались.

Он был здесь, среди них, как судья, но судья, который не обвинял, и чьи мысли они не могли разгадать. Что он мог знать? Зачем он сюда пришел? На что он рассчитывал? Ждал ли он какого-нибудь слова, или жеста, которые бы могли подтвердить его подозрения? Знал ли он уже и сейчас всю правду, или его уверенность не что иное, как блеф?

И о чем именно надо говорить? О якобы счастливой случайности, которая опять их свела вместе?

Все ждали, что нечто должно произойти, но что именно никто не знал.

Стрелка часов дрожала, переходя с минуты на минуту. Было слышно легкое поскрипывание. В начале вечера оно было не слышно. Но теперь оно казалось грохотом. В движении стрелки можно было различить три этапа: первый этап - щелчок, второй - стрелка начинает двигаться, затем еще один щелчок, как бы закрепляющий ее на новом месте. И рисунок на циферблате менялся, тупой угол постепенно становился острым. Две стрелки должны были соединиться.

Официант бросал удивленные взгляды на этот мрачный стол. Морис Беллюар время от времени проглатывал слюну, и Мегрэ не было необходимости его видеть, чтобы это знать. Он слышал как он двигался, как  дышал, ежился или иногда шевелил ногами, бесшумно, как в церкви.

Посетителей становилось все меньше. Красные скатерти и карты исчезали со столов и обнажали мрамор. Гарсон вышел, чтобы опустить ставни, в то время как хозяйка раскладывала деньги по стопкам.

- Вы остаетесь? - произнес, наконец, Беллюар изменившимся голосом.

- А вы?

- Я? Я не знаю...

Тогда Ван Дамм постучал по столу монетой, спросил у официанта:

- Сколько?

- Девять франков, семьдесят пять.

Все трое встали, избегая смотреть друг на друга, и гарсон помог всем по очереди одеться.

- Доброй ночи, господа...

На улице был туман, сквозь который пробивался свет уличных фонарей. Ставни на всех окнах были закрыты.

Они не знали, куда им идти. Никто из троих мужчин не хотел брать инициативу на себя. Было слышно, как запирали дверь кафе на замок и задвинули засов.

Слева начинался переулок, по сторонам которого неровными рядами стояли старые дома.

- Итак, господа, - сказал, наконец, Мегрэ. - мне остается только пожелать вам доброй ночи...

Рука Беллюара, которую он пожал первой, была холодной, нервной. Неохотно протянутая рука Ван Дамма - влажной и мягкой.

Комиссар поднял воротник своего пальто, покашлял, и отправился в путь по пустынной улице. И все его внимание было направлено на одно: услышать малейший шум, самое легкое трепетание воздуха, которое предупредило бы его об опасности.

Вдруг ему показалось, что в сплетении пекреулков, которые находились слева от него и вклинивались в центр Льежа, как островок для прокаженных, быстрыми шагами шли какие-то люди, стараясь не шуметь.

Он даже услышал приглушенный разговор, очень близко, или очень далеко, понять было трудно из-за тумана, который заволакивал все дороги.

Внезапно комиссар бросился в сторону, прислонился к какой-то двери, в то время, как раздался сухой выстрел, и кто-то в темноте побежал со всех ног.

Мегрэ сделал несколько шагов вперед, заглянул в переулок из которого в него стреляли, ничего не увидел кроме каких-то темных пятен, которые, несомненно, были стенами, в которые упирались тупики, и в самом конце, в двухстах метрах от него он заметил стеклянный шар из матового стекла, который служил вывеской продавцу жареной картошки.

Через минуту он уже стоял перед бутиком, откуда вышла девица с бумажным кульком, в котором лежали поджаристые ломтики.

 

Мегрэ спокойно писал, придавливая своим огромным большим пальцем перо к бумаге и, время от времени, уминая горячий пепел в своей трубке.

Он расположился в номере Железнодорожного Отеля и через окно видел освещенный циферблат вокзальных часов, которые показывали 2 часа ночи.

" Старина Люка,

Так как никто не знает, что может произойти, я тебе ниже дам несколько разъяснений, которые тебе позволят, в случае необходимости, продолжить дело, которое я начал.

1. На прошлой неделе в Брюсселе один человек, плохо одетый, по виду бродяга, положил в бумажный пакет тридцать банкнот по тысяче франков и отправил их по своему собственному адресу, на улицу де ля Рокет в Париж. Дальнейшее расследование показало, что он и раньше посылал на свой адрес такие же крупные суммы, которыми он не пользовался. Доказательством тому служит пепел, оставшийся от многочисленных банкнот, добровольно сожженных в печке в его комнате.

Он жил под именем Луи Женэ, работал более или менее постоянно в мастерской на той же улице, где и жил.

Он был женат, его жена, мадам Женэ, аптекарша с улицы Пикпюс, и у него есть сын. Но он бросил жену и ребенка, оставив их в стесненных обстоятельствах.

В Брюсселе, отослав деньги, он покупает чемодан, чтобы положить туда вещи, которые находились в его номере гостиницы. По дороге в Бремен я подменил его чемодан.

И вдруг Женэ, который, казалось, и не помышлял о самоубийстве, и покупал себе продукты на ужин, пускает себе пулю в рот, обнаружив, что у него похитили его чемодан.

В этом чемодане лежал старый костюм, который ему не принадлежал и который несколькими годами раньше был порван, как это бывает в драке, и залит кровью. Костюм был сшит в Льеже.

В Бремене некий человек пришел посмотреть на его труп и этот человек назвался Жозефом Ван Даммом, коммерсантом, уроженцем Льежа.

В Париже я узнал, что Луи Женэ в действительности звали Жан Лекок д'Арневиль,что он уроженец Льежа, о котором уже очень давно не было ничего известно.Он получил образование, включая университетское. В Льеже, из которого он уехал около десяти лет назад, он был на хорошем счету.

2. В Реймсе видели, как Жан Лекок д'Арневиль до своего отъезда ночью посетил Мориса Беллюара, заместителя директора банка, уроженца Льежа, который отрицал этот визит. Но тридцать тысяч франков, отправленных из Брюсселя, выданы этим самым Беллюаром.

У него дома я встретил Ван Дамма, который прилетел из Бремена на самолете, Жефа Ломбара, фотогравера из Льежа и Гастона Жанэна, также уроженца Льежа.

Когда я возвращался в Париж в компании Ван Дамма, он пытался столкнуть меня в Марну.

И вот я встречаю его в Льеже Жефа Ломбара. Жеф Ломбар около десяти лет назад занимался живописью и на стенах его дома висят его картины, относящиеся к тому времени, на которых изображены повешенные.

В редакциях газет, в которых я побывал, номера газет за 15 февраля "года повешенных" отсутствуют, потому что их вырвал Ван Дамм.

Вчера вечером я получил анонимное письмо, в котором мне обещали дать исчерпывающие разъяснения по этому делу, если я приду в городское кафе. Там я встретил не одного человека, а троих: Беллюара (приехал из Реймса), Ван Дамма и Жефа Ломбара.

Увидев меня, они были ужасно смущены. Я убежден, что кто-то из них написал мне это письмо. Другие, казалось, туда пришли, чтобы помешать ему это сделать.

Жеф Ломбар в истерике внезапно убежал. Я остался с двумя другими. Я расстался с ними на улице после полуночи, и через несколько минут в меня кто-то стрелял.

Из всего этого я делаю вывод, что один из троих хотел мне все рассказать, и в то же время один из троих пытался меня убить.

И так как совершенно очевидно,что этот последний поступок является признанием вины, поэтому тому, кто это сделал, не остается ничего другого, как это повторить и не промахнуться.

Но кто это был?  Беллюар, Ван Дамм, Жеф Ломбар?

Я это узнаю, когда он повторит свою попытку. Так как может произойти несчастье, на всякий случай я посылаю тебе это письмо, которое поможет тебе вести это дело.

Из соображений морали необходимо встретиться с мадам Женэ и Арманом Лекок д'Арневилем, братом самоубийцы.

Сейчас я ложусь спать. Передай от меня привет всем нашим.

Мегрэ.

 

Туман рассеялся, оставив на деревьях и на каждой травинке  сквера д'Арвуа, по которому шел Мегрэ, белые жемчужинки инея.

Было 8 часов утра, когда Мегрэ шагал еще по пустынному центру города, где рекламные щиты кинотеатров опирались на закрытые ставни.

Мегрэ остановился перед почтовым ящиком, бросил туда свое письмо, адресованное бригадиру Люка, и оглянулся по сторонам, испытывая некоторое беспокойство.

В этом самом городе, на этих улицах, освещенных неярким утренним солнцем, в этот самый час, некий человек думает о нем, и у этого человека есть только один способ приветствовать Мегрэ - его убить. И у этого человека есть преимущество перед комиссаром: он знает этот город, что он ночью и доказал, убежав по запутанным переулкам.

Кроме того, он знает Мегрэ в лицо, может быть, он и сейчас за ним следит, в то время как Мегрэ не знает, кто он.

Может быть, это Жеф Ломбар? Притаилась ли опасность в старом доме на улице Ор-Шато, где на втором этаже отдыхает роженица, за которой ухаживает ее отвжная мать, в то время как их рабочие небрежно ходят между бачками с кислотой.

  Жозеф Ван Дамм, скрытный и отчаянный, дерзкий, интриган, не подкарауливает ли он комиссара где-нибудь, куда, он знает, что комиссар придет?

Так как он, начиная с Бремена, предвидел все шаги комиссара! Всего лишь три строчки в немецких газетах - и он уже прибежал в морг! Один обед с Мегрэ - и он в Реймсе раньше комиссара!

И он оказался раньше него на улице Ор-Шато! Он опередил Мегрэ в редакциях всех газет!

И, наконец, он был в Кафе де ля Бурс!

Может быть,что именно он и решился все рассказать Мегрэ. И также может быть, что именно он в него стрелял!

Возможно, это Беллюар, холодный, холеный, со своей спесью богатого провинциального буржуа, стрелял в него в тумане. Возможно, это у него не осталось других способов повлиять на Мегрэ, кроме  как его убить!

Остается еще Гастон Жанэн, маленький скульптор с бородкой. Конечно, его не было в Кафе де ля Бурс, но он мог подкараулить Мегрэ и на улице!

И какое отношение все это имеет к повешенному на кресте церкви Сен-Фольен? А к другим многочисленным повешенным? Ко всем этим деревьям, на которых вместо плодов висят повешенные? К старому костюму с пятнами крови и разодранному с изнанки?

Машинистки уже шли на работу. Муниципальная машина для подметания улиц медленно ехала по мостовой со своей двойной лейкой и метлой-катком, который толкал мусор к сточной канаве.

На перекрестках полицейские, сверкая белыми касками, регулировали движение руками в блестящих крагах.

- Как пройти в Центральный полицейский участок? - спросил Мегрэ. Ему показали дорогу. Когда он туда входил, уборщицы еще убирали помещения, но секретарь принял своего коллегу, и когда Мегрэ попросил, чтобы ему дали протоколы десятилетней давности за февраль, секретарь воскликнул:

- Уже второй человек за последние сутки спрашивает про эти протоколы! Вас, конечно, интересует совершила ли так называемая Жозефина Боллан кражу со взломом?

- Кто-то уже приходил?

- Да. Вчера около пяти вечера... Один житель Льежа, который сделал прекрасную карьеру за границей, хотя он еще совсем молод! Его отец был врачом... А он очень хорошо устроился в Германии...

- Его зовут Жозеф Ван Дамм?

- Именно так! Но он напрасно смотрел досье, он там не нашел, что искал...

- Покажите мне, пожалуйста, это досье.      

Это была зеленая папка, в которой были собраны ежегодные протоколы, каждый из которых имел свой порядковый номер. Было пять протоколов, датированных 15-м февраля: два из них были составлены по поводу пьянства и ночного шума, один по поводу ограбления магазина, еще один - по поводу драки и самый последний - по поводу взлома ограды и кражи кроликов. 

Мегрэ их даже не читал. Он просматривал только номера, стоящие на верху страниц.

_ Скажите, господин Ван Дамм лично наводил справки по этому досье? - спросил Мегрэ.

- Да. Он сидел в соседнем кабинете...

- Спасибо.

Пять протоколов были пронумерованы следующим образом: 237, 238, 239, 241 и 242.

Другими словами, не хватало одного протокола, который был вырван, как и газеты за 15 февраля, протокола 240.

Несколькими минутами позже Мегрэ очутился на площади, расположенной позади городской Ратуши, куда подъезжали свадебные кортежи. Бессознательно Мегрэ прислушивался к малейшему шуму, испытывая небольшую тревогу, что он очень не любил.

 

                                           ГЛАВА 8

 

                                    Маленький Кляйн

 

Это произошло в последний момент! Было 9 часов утра. Служащие подходили к Ратуше, проходили через двор, на минутку останавливаливались, `чтобы пожать друг другу руки на красивой каменной лестнице, наверху которой стоял бородатый швейцар в фуражке, украшенной галунами, и курил трубку.

Это была пенковая трубка. Мегрэ это заметил сам не зная почему, может быть потому, что на нее падали лучи утреннего солнца, потому, что она была обкурена, и на мгновенье комиссар позавидовал этому человеку, который курил, с наслаждением выпуская маленькие клубы дыма, и который стоял здесь как воплощение спокойствия и радости жизни.

Так как в самой атмосфере этого утра было нечто волнующее, и это ощущение усиливалось по мере того, как солнце поднималось все выше. Была какая-то приятная какафония, состоящая из криков на валлонском диалекте, звонков красных и желтых трамваев, журчанья воды в четырехструйном огромном фонтане, возвышающемся над льежским вокзалом, шум которого соперничал с шумом базара, находившегося поблизости.

Итак, поднимаясь по двухпролетной лестнице, Мегрэ увидел как, Жозеф Ван Дамм нырнул внутрь здания.

Комиссар бросился за ним. Внутри лестница продолжала иметь два пролета, которые соединялись на каждом этаже. На лестничной площадке они неожиданно оказались рядом, оба тяжело дышали от бега  по лестнице и старались выглядеть естественно в глазах привратника с серебряной цепью.

Это произошло очень быстро, в доли секунды.

Когда Мегрэ бежал по лестнице вслед за Ван Даммом, он был совершенно уверен, что тот пришел сюда исключительно для того, чтобы опять вырвать из документов страницы, содержащие ценную для Мегрэ информацию. Один из протоколов от 15 февраля он уже вырвал.

Но, как это принято в большинстве городов, полиция должна отсылать копию ежедневных протоколов бургомистру.

- Я хотел бы поговорить с секретарем по общественным вопросам, - сказал Мегрэ, который находился в двух метрах от Ван Дамма... По очень срочному делу...

Их взгляды встретились.Они не знали, надо ли им здороваться, и не стали этого делать, и Ван Дамм, на вопрос привратника, что ему нужно, ограничился тем, что пробормотал:

- Ничего... Я приду еще раз...

Он ушел. Было слышно, как удаляются его шаги. Чуть позже Мегрэ вошел в роскошный кабинет, где секретарь, затянутый в пиджак и слишком высокий пристегивающийся воротничок, искал ежедневные протоколы десятилетней давности.

После получасовых поисков и обмена вежливыми фразами, Мегрэ нашел протоколы о краже кроликов, о пьянстве, об ограблении магазина. И между двумя сообщениями о разных событиях он прочел следующее:

"Сегодя в 6 часов утра полицейский Лагасс из 6 Отделения, отправляясь на дежурство на мост дез Арш и проходя мимо церкви Сен-Фольен заметил тело человека, повесившегося на дверях этой церкви.

Вызванный врач  констатировал смерть этого человека по имени Эмиль Кляйн, он уроженец Англера, возраст 20 лет, профессия - маляр, адрес: улица Пот-о-Нуар.

Очевидно, Кляйн повесился около полуночи, используя веревку для штор.

В карманах его одежды не было обнаружено ничего, кроме мелких монет.

Расследование показало, что последние три месяца у него не было постоянной работы, и, вероятно, нужда толкнула его на этот шаг.

Его мать, вдова Кляйн, проживающая в Англере и получающая скромную пенсию, предупреждена."

Следующие часы прошли. как в лихорадке. Мегрэ окунулся с головой в эту новую для него информацию. Но тем не менее, может быть, даже не отдавая себе в этом отчета, он не столько разыскивал сведения об этом Кляйне. сколько искал новой встречи с Ван Даммом. 

Так как только тогда, когда он встретится с этим человеком, он сможет приблизиться к разгадке этого дела. Разве все эти события не начались в Бремене? И с тех пор, что бы комиссар ни делал, он всегда натыкался на этого Ван Дамма.

Ван Дамм видел Мегрэ в Ратуше и теперь знает, что он прочел протокол, который навел его на Кляйна.

В Англере комиссар не узнал ничего особенного. Он взял такси  и приехал в рабочий квартал, где заводские трубы возвышались над бедными улицами, состоящими из убогих домов грязно-серого цвета и похожих друг на друга, в которых жили рабочие.

На пороге дома, где проживала мадам Кляйн какая-то женщина мыла крыльцо.

- Здесь живет мадам Кляйн?

- Нет, она умерла лет пять назад...

- Кажется, здесь еще не побывал Ван Дамм, - подумал Мегрэ.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                           - Ее сын жил с ней?            

- Нет! Он плохо кончил...Он повесился на церковной двери...

И это все. Мегрэ удалось только узнать, что отец Кляйна работал мастером на угольной шахте, и, что после его смерти мадам Кляйн получала небольшую пенсию, занимала только одну комнату-мансарду и сдавала половину дома.

- В 6-е Отделение полиции, - сказал Мегрэ шоферу такси. Полицейский Лагасс был еще жив. Но он с трудом вспомнил о тех событиях.

- Тогда всю ночь лил дождь...Повесившийся весь размок и его рыжие волосы прилипли к лицу.

- Он был высокого роста?

- Да нет, скорей маленького...

Затем комиссар пошел в жандармерию и провел около часа в кабинетах, где пахло кожей и лошадиным потом.

- Если ему было в то время 20 лет, то он должен был пройти призывную комиссию... Вы сказали Кляйн, через букву "К"?

Отыскали лист № 13 в папке, где хранились списки лиц, освобжденных от армии. Мегрэ списал данные: рост - 1 метр 50 см., окружность груди - 0 м. 80 см., и далее пометка: слабые легкие.

Ван Дамм все еще не появлялся. Нужно было искать в другом месте. Единственным результатом утренних походов Мегрэ стала уверенность в том, что никогда костюм Б не принадлежал повесившемуся в Сен-Фольене, который был коротышкой.

Кляйн покончил жизнь самоубийством. Не было никакой драки, на его одежде не было найдено ни одной капли крови.

В таком случае, какая связь существует между чемоданом бродяги из Бремена и самоубийством Лекок д'Арневиля, или Луи Женэ?  

 

- Высадите меня здесь! И скажите, где находится улица Пот-о-Нуар?

- Сзади церкви... Та, что выходит на набережную Сен-Барб.

Мегрэ заплатил за такси, стоя напротив церкви Сен-Фольен. И теперь он смотрел на новую церковь, выросшую посреди обширной насыпной земляной площадки.

Справа и слева от церкви были бульвары, по обеим сторонам которых стояли жилые дома примерно того же возраста, что и церковь. Но позади церкви существовал старый квартал, в котором снесли дома, чтобы освободить место для нового храма.

На витрине писчебумажного магазина Мегрэ увидел почтовые открытки с изображением старой церкви, более низкой, более приземистой и совершенно черной. С трех сторон эту церковь окружали низкие грязные дома, стены которых соприкасались, и весь этот ансамбль имел средневековый вид.

От этого Двора чудес* теперь остался только один квартал, пересеченный переулками и тупиками и где царил отвратительный запах нищеты.                                      

Улица Пот-о-Нуар не имела и двух метров ширины и по ее середине бежал ручей мыльной воды, дети играли на порогах домов, а позади них кипела жизнь улицы.

Улица была темной, и хотя светило солнце, свет мало проникал в такой узкий проход. Бочар набивал обручи на бочки прямо на улице, где он разжег жаровню.

Номера домов были стерты. Комиссар спросил, как ему пройти к дому номер 7, ему указали на тупик, откуда доносились звуки пилы и рубанка.

Там находилась столярная мастерская, стояло несколько верстаков, работали трое мужчин, все двери были открыты, на печи плавился столярный клей.

Один из них поднял голову, бросил погашеный окурок сигареты, и ждал, что скажет вошедший.

- Скажите, здесь жил человек по фамилии Кляйн?

Человек посмотрел на своих товарищей понимающим взглядом, пальцем указал на дверь, на черную лестницу, и пробормотал:

- Там, наверху!.. Там уже кто-то есть!..

- Новый жилец?

Странная улыбка, смысл которой комиссар понял только позже, была ответом.

- Идите, увидите... На втором этаже... Вы не заблудитесь: здесь только одна эта дверь...

Один рабочий, орудуя фуганком, тихо засмеялся. Мегрэ стал подниматься по лестнице, где была кромешная тьма. Пройдя несколько ступенек, Мегрэ обнаружил, что перил больше нет.

Он зажег спичку, увидел над собой дверь, на которой не было ни замка, ни ручки, и которая держалась на веревочке, привязанной к ржавому гвоздю.

Положив руку в карман, где лежал его револьвер, Мегрэ толкнул створку двери коленом, и был ослеплен ярким светом, который лился через большое окно, треть стекол в котором была разбита.

Зрелище было таким неожиданным, что Мегрэ должен был сперва оглядеться, чтобы разглядеть все детали. Након ец, он увидел в одном из углов комнаты фигуру человека, прислонившегося к стене, который устремил на него злобный взгляд: это был Жозеф Ван Дамм.

- Мы должны были сюда придти, не так ли? - сказал комиссар.

И его голос, прозвучавший как бы в пустоте, имел удивительный резонанс.

Ван Дамм ничего не ответил и продолжал неподвижно стоять и со злобой смотреть на комиссара.

____________________________

*Квартал в средневековом Париже, служивший притоном для профессиональных нищих. (Прим. переводчика)

 

 

Для того, чтобы понять архитектуру этого помещения, нужно было знать, частью какого строения - монастыря, казармы или отеля - оно было раньше. Половина пола в этой комнате была выложена неровными плитами, как в старых часовнях, другая половина - была обычным полом. Стены были покрыты штукатуркой, за исключением прямоугольника из коричневого кирпича, который, должно быть, затыкал дыру от бывшего окна. Через большое окно можно было увидеть щипец крыши с коньком, водосточную трубу и неровные крыши домов на заднем плане, со стороны реки Маас.

Но все это еще не было так неожиданно.

На полу в беспорядке валялись сломанные пилы, стояли недоделанные стулья, горшки с густым клеем, ящики, из которых сыпались солома и опилки,                                                                                                             во всю длину лежала дверь рядом со вставленной в раму доской.

В одном углу стояло нечто вроде дивана, скорее пружина от кровати, частично покрытая куском ситца.  И прямо над ней висел двурогий фонарь, сделанный из цветного стекла, какие можно иногда увидеть в антикварной лавке.  

На этом диване валялись части скелета, похожие на учебное пособие для студентов-медиков.

Ребра и таз скелета, еще державшиеся на крючках, несколько наклонялись вперед в движении, характерном для тряпичных кукол.

А какие здесь были стены! Белые стены, покрытые рисунками, прямо фресковая живопись!

И самой большой неожиданностью среди всего этого беспорядка было то, что нарисованные персонажи гримасничали и кривлялись; под ними были надписи такого рода:

Да здравствует Сатана, дедушка вселенной!

На полу валялась библия с оторванным переплетом! В других местах - скомканные рисунки, куски пожелтевшей бумаги с густым слоем пыли.

Была еще надпись на дверях:

Добро пожаловать в Ад!

И посреди всего этого хаоса - недоделанные стулья, еще пахнущие столярной мастерской, горшки с клеем, доски из необструганной сосны! Красная от ржавчины печка была опрокинута.

И завершал всю эту картину Жозеф Ван Дамм, с холеным лицом, одетый в прекрасно сшитое пальто, в безупречной обуви, Ван Дамм, который оставался, несмотря ни на что, завсегдатаем больших пивных в Бремене, владельцем современного оффиса, любителем изысканных блюд и старого арманьяка...

... Ван Дамм, который, сидя за рулем своей машины, здоровался со всеми известными в городе людьми, который объяснял, что вон тот прохожий в шубе - миллионер, а тот, другой - владелец тридцати грузовых судов, и, который немного позже, под легкую музыку и звон бокалов, будет, как равный, жать руки всем этим магнатам...

... Ван Дамм, который вдруг стал похож на загнанное животное, который не шевелился, все еще стоял, прислонившись к стене, запачкав штукатуркой плечо, положив руку в карман своего пальто, не спуская тяжелого взгляда с Мегрэ.       

- Сколько?

Действительно ли он произнес это слово? Может быть, в этой неправдоподобной обстановке это было только игрой воображения?

Он вздрогнул, опрокинул стул без сиденья, который с грохотом упал на пол.

Ван Дамм стоял весь красный, потерявший свой цветущий вид. В его глазах, в сверхнапряженных мышцах его лица читались паника, или отчаяние, смешанное с дикой злобой, с желанием жить, победить любой ценой. В его взгляде как бы сконцентрировались его последние силы к сопротивлению.

- Что вы сказали?

И Мегрэ подошел к куче смятых рисунков, которых замели в угол под окно.

- Еще есть время, - все же произнес Ван Дамм. - Пятьдесят тысяч? Сто?

Комиссар посмотрел на него с любопытством, а он, с плохо сдерживаемым волнением, бросил:

- Двести тысяч!

Страх пронизывал всю атмосферу этой комнаты, витал между стенами. И было в этом страхе нечто болезненное, ядовитое, опасное...

Может быть, к этому страху примешивалось и нечто другое: сдерживаемое искушение, головокружение от убийства.

Комиссар немного нервным движением взял портрет, нарисованный углем, на котором был изображен молодой человек с длинными волосами, в рубашке, с вырезанным полукругом воротничком на груди, с подбородком, на котором только что начала расти борода.

Этот молодой человек был также изображен в романтической позе. Голова его была написана только на три четверти и, казалось, он всматривался в будущее, как орел смотрит на солнце.

И это был Жан Лекок д'Арневиль, самоубийца из грязного отеля в Бремене, бродяга, который так и не успел съесть булочки, купленные на ужин...

.- Двести тысяч франков!..

И Ван Дамм добавил голосом, в котором несмотря ни на что, чувствовался деловой человек, который думает о малейших деталях, о колебаниях курса валюты:

- Французских франков!..Слушайте, комиссар...

Мегрэ вдруг почувствовал, что за просьбой последует угроза, что этот страх, от которого дрожит его голос, не замедлит смениться бешеной злобой!

- ... Еще есть время... Еще не открыто официальное дело... Мы находимся в Бельгии...

В фонаре еще остался огарок свечи, а под грудой бумаг, валявшихся на полу, Мегрэ заметил старую керосинку.

- Вы не в служебной командировке...

... И даже...  Я прошу вас дать всего один месяц...

- Значит, это произошло в декабре..

Его собеседник как будто еще больше врос в стену, он пробормотал:

- Что вы хотите сказать?

- Сейчас у нас ноябрь... В феврале будет десять лет, как повесился Кляйн... А вы у меня просите только один месяц...

- Я вас не понимаю...

- Нет! Вы очень хорошо меня понимаете!..

Можно было просто сойти с ума, видя как спокойно Мегрэ перебирал бумажки своей левой рукой - и эти бумажки хрустели, сминаясь, - в то время как его правая рука лежала в кармане пальто.

- Вы все очень хорошо понимаете, Ван Дамм! Если бы речь, например, шла о Кляйне, в том случае, если бы он был убит, то срок давности вышел бы только в феврале, то есть через десять лет... А вы у меня просите только один месяц. Следовательно, это произошло в декабре….

- Вы ничего не раскроете...

Его голос дрожал, как испорченный патефон.

- Тогда почему вы боитесь?

И Мегрэ приподнял пружину кровати, под которой ничего не оказалось, кроме пыли и чего-то зеленоватого, покрытого плесенью, в чем с трудом угадывалась хлебная корка.

- Двести тысяч франков... Мы могли бы договориться, чтобы и потом...

- Вы хотите, чтобы я вам дал пощечину?

Это было сказано так резко, так неожиданно, что Ван Дамм на мгновенье растерялся, сделал жест, чтобы защититься, и, бессознательно, совсем того не желая, вытащил револьвер, который его рука все время сжимала в кармане.

Он это заметил, на несколько секунд у него закружилась голова, он колебался, надо ли ему стрелять.

- Бросьте его на пол!

 

Его пальцы разжались. Револьвер упал на пол, около груды опилков.

И Мегрэ, повернувшись спиной к врагу, продолжал копаться в груде вещей. Он поднял желтоватый носок, также разукрашенный плесенью.

Он обернулся, потому что ему почудилось нечто странное в молчании Ван Дамма. Он увидел, что Ван Дамм провел рукой по щеке, где остался мокрый след.

- Вы плачете?

- Я?

Это я было агрессивным, язвительным, отчаявшимся.

- В каких родах войск вы служили?

Ван Дамм не понял. Он был готов броситься на любой проблеск надежды.

- Я проходил обучение в ШМЛЗ - Школе Младших Лейтенантов Запаса, в Беверлоо...

- Пехотинец?

- Танкист...

Другими словами ваш рост должен быть где-то между метром 65 и метром 70. Тогда вы не весили семьдесят килограммов... Но с тех пор вы растолстели...

Мегрэ отодвинул стул, на который он наткнулся, поднял еще обрывок бумаги - это был кусок, вероятно, письма, в котором была только одна строчка:

Мой дорогой старый друг...

Но он не переставал в то же время следить за Ван Даммом, который пытался понять слова Мегрэ и, внезапно, поняв, закричал, волнуясь, с изменившимся лицом:

- Это не я!.. Я клянусь, что я никогда не носил тот костюм!..

Мегрэ пнул ногой револьвер Ван Дамма и он закатился в другой угол комнаты.

Почему-то в тот момент Мегрэ опять стал пересчитывать детей. Один мальчик у Беллюара!  Трое ребят на улице Ор-Шато, где новорожденная еще не успела открыть глаза! И сын так называемого Луи Женэ!

На лестнице послышались нерешительные шаги. Чья-то рука тронула дверь, ища веревочку, которая служила замком.

 

                                        ГЛАВА 9

 

                         Спутники Апокалипсиса

 

В следующей сцене все имело значение: слова, молчание, взгляды и даже непроизвольные вздрагивания мускулов.

Все имело какой-то тайный смысл, и помимо участников этой сцены чувствовалось присутствие еще какого-то нематериального существа, которое стояло за спиной каждого из собравшихся, и этим существом был страх.       `

Дверь отворилась. Вошел Морис Беллюар и первое, на что упал его взгляд, был Жозеф Ван Дамм, стоявший в углу, прижавшись к стене, затем он увидел револьвер, валявшийся на полу.

Этого было достаточно, чтобы понять, что происходит. Особенно, когда он увидел Мегрэ, который спокойно, с трубкой во рту, разбирал старые рисунки.

- Приехал Ломбар! - неизвестно к кому обращаясь, сказал Беллюар.- Я взял машину...

И этих слов было достаточно, чтобы Мегрэ понял, что заместитель директора банка только что вышел из игры. По каким-то едва уловимым признакам. Его лицо было более спокойно. В голосе чувствовались усталость и смущение.

Они все смотрели друг на друга. Разговор начал Жозеф Ван Дамм:

- Что с ним случилось?

- Он как будто сошел с ума... Я пытался его успокоить... Но он от меня убежал... Он разговаривал сам с собой, жестикулировал...

- У него есть оружие? - спросил Мегрэ.

- Да...

- Вы были оба на улице Ор-Шато? Вы ждали результата моей встречи с...

Пальцем Мегрэ указал на Ван Дамма. Беллюар кивнул головой.

- И вы согласны все трое мне предложить ...?

Не было необходимости договаривать эти фразы. Все понимали друг друга с полуслова. Понимали даже когда молчали. Казалось, что они знают мысли друг друга.

Вдруг послышались торопливые шаги на лестнице. Кто-то споткнулся, должно быть, упал, злобно выругался. Через несколько секунд дверь отворилась пинком ноги, и в дверном проеме показался Жеф Ломбар. Он стоял не шевелясь, и смотрел на собравшихся взглядом, пугающим своей неподвижностью.

Он весь дрожал. Его била лихорадка, может быть, он даже немного свихнулся.

Должно быть, все кружилось в его глазах: Беллюар, который держался в стороне от него, налитое кровью лицо Ван Дамма, и, наконец, широкоплечий Мегрэ, который неподвижно стоял, затаив дыхание.

Вся эта сцена могла длиться только доли секунды - длинная рука Жефа сжимала револьвер.

Мегрэ спокойно на него смотрел. Но тем не менее, из его груди вырвался вздох облегчения, когда Жеф Ломбар бросил оружие на пол, обхватил голову руками, хрипло зарыдал и простонал:

- Я не могу! Я не могу! Понимаете? Я не могу.

И он оперся двумя руками о стену, его плечи вздрагивали и он шмыгал носом.

Комиссар закрыл дверь, так как сюда доносились звуки со двора и детский гам с улицы.

Жеф Ломбар вытер лицо носовым платком, отбросил волосы назад, посмотрел вокруг пустыми глазами, какие бывают после нервных срывов.

Он еще не совсем успокоился. Его пальцы были сжаты. Его ноздри вздрагивали, и в тот момент, когда он пытался заговорить, он должен был укусить себя за губу, потому что к горлу подступали рыдания.

- Чтобы дойти до такого! - произнес он язвительным от самоиронии голосом. И он засмеялся смехом отчаявшегося человека.

- Девять лет! Почти десять! Я тогда остался один, без копейки денег, без профессии...

- Десять лет ежедневных усилий, неудач, неприятностей!.. И потом я женился... Я хотел иметь детей... Я работал как каторжный, чтобы они имели достойную жизнь... Свой дом! И мастерскую!.. И все! Вы видели... Но вы не видели, чего все это мне стоило! Бывали дни, когда мне становилось тошно, когда из-за просроченных векселей я не мог спать ночами...

Он проглотил слюну, положил руку на лоб. Его кадык двигался вверх и вниз.

- И вот! У меня только что родилась дочь... Я даже не знаю, видел ли я ее... И моя жена, которая ее родила, ничего не может понять, она со страхом шпионит за мной, потому что она меня больше не узнает... Рабочие мне задают вопросы, и я не знаю, что им отвечать...

Все кончено! За несколько дней, внезапно! Все взорвано, разрушено, сломано, разбито, стерто в порошок!

И это все потому, что..

Он сжал кулаки, посмотрел на револьвер, все еще валявшийся на полу, затем перевел взгляд на Мегрэ. Он дошел до точки.

- Покончим с этим! - устало произнес он. - Кто будет говорить? Это все так глупо!

И, казалось, что эти слова он адресовал черепу, груде старых рисунков и разрисованным стенам.

- Так глупо! - повторил он.

Можно было подумать, что сейчас он опять заплачет. Но нет! Он чувствовал себя опустошенным. Нервный кризис миновал. Он уселся на край дивана, положил локти на свои острые колени, уткнулся подбородком в ладони и стал ждать.

Он пошевелился только для того, чтобы ногтем стереть грязь, налипшую на край брюк.

- Я вам не помешаю?

Голос был веселый. Вошел столяр, весь покрытый опилками. Он посмотрел на стены, украшенные рисунками и расхохотался.

- Выходит, вы сюда вернулись, чтобы полюбоваться на все это?

Никто даже не пошевелился.   Беллюар был единственный, кто пытался придать себе естественный вид.

- Разве вы не помните, что вы мне еще должны двадцать франков за последний месяц? Нет, я сюда пришел не для того, чтобы их потребовать... Мне смешно, потому что, когда вы отсюда съежали, оставив здесь всю эту рухлядь, я помню, что вы говорили:

- Может быть, придет время, и каждый из этих рисунков будет стоить столько, сколько стоит весь этот домишко...

- Я этому не поверил,.. Но все-таки, я не решился покрасить стены. Как-то я пригласил сюда рамочного мастера, который торгует картинами, и он взял два или три рисунка... Он за них заплатил сто су... Вы еще занимаетесь живописью?

Наконец, он понял, что здесь что-то не так.Жозеф Ван Дамм упорно смотрел в пол. Беллюар от нетерпения хрустел пальцами.

- Правда, что ваша мастерская находится на улице Ор-Шато? -  спросил еще столяр, обращаясь к Жефу. - У меня есть племянник, который у  вас работал... Такой высокий блондин...

- Возможно...- вздохнул Ломбар, отворачиваясь.

- А вот вас я не узнаю, вы,ведь, не из их компании? – обратился он к Мегре.  

- Нет.

- Они забавные парни! Моя жена не хотела, чтобы я им сдавал помещение, потом она меня просила, чтобы я их выселил, в основном потому, что они не аккуратно платили... Но меня они забавляли... Особенно тот, который носил самую большую шляпу, который курил самую длинную трубку... Ночами они пьянствовали и распевали хором песни!

Ломбар встал, подошел к застекленной части окна, снова вернулся на свое место, и все это он проделал в таком волнении, что столяр отпрянул назад.

- Может быть, я вам помешал? Я сейчас уйду... Знаете, внизу есть кое-что, что вас заинтересует... Я взял  картину, только не потому, что вы мне должны двадцать франков,... Я взял только один пейзаж и повесил его в столовой...

Он продолжал бы еще говорить и на лестничной клетке, если бы его не позвали снизу.

- Хозяин, к вам пришли!

- До скорого, господа... Мне было приятно по...

Голос стал едва слышен, так как дверь закрылась. Пока столяр говорил, Мегрэ зажег свою трубку. Болтовня столяра, несмотря ни на что, внесла какую-то разрядку в напряжение, царившее в этой комнате. И когда комиссар заговорил, указывая на одну надпись, которая сопровождала наиболее непонятные рисунки на стене, Морис Беллюар ответил почти обычным голосом.

Было написано: Спутники Апокалипсиса.

- Это название вашей группы?

- Да... я сейчас вам объясню... Сейчас очень поздно... Тем хуже для наших жен, наших детей...

Но вдруг вмешался Жеф Ломбар:

- Я хочу говорить... Дайте мне...

И он начал ходить взад вперед по комнате, время от времени задерживая взгляд то на одном предмете, то на другом, как бы иллюстрируя свой рассказ.  

- С тех пор прошло немногим более десяти лет... Я учился в Художественной Академии... Я носил большую шляпу, галстук-бабочку... Со мной было еще двое приятелей... Гастон Жанэн, который учился на скульптора, и еще маленький Кляйн... Мы очень гордились, когда ходили гулять в Квадрат... Мы, ведь, были художники, правда? Каждый из нас хотел как минимум стать Рембрандтом...

Это было глупо. Мы много читали, особенно книги писателей романтической эпохи... На неделю такой писатель становился нашим кумиром... Потом его место занимал кто-нибудь другой...

Маленький Кляйн, мать которого жила в Англере, снял это помещение, где мы жили и где привыкли собираться вместе с приятелями... Та обстановка, которая здесь царила, особенно долгими зимними вечерами, нас вдохновляла своей средневековостью. Мы пели старинные песни, мы читали Вийона...

Я сейчас уже не помню, кому из нас пришла в голову идея прочесть Апокалипсис, и читать нам его вслух целыми главами...

Однажды мы познакомились с несколькими студентами: Беллюаром, Жаном Лекок д'Арневилем, Ван Даммом и неким Мортье, евреем, чей отец имел здесь поблизости свое дело, он торговал свиными кишками и требухой...

Мы выпили... Потом мы их сюда привели... Самому старшему из нас не было и двадцати двух лет...

И это был ты, Ван Дамм, не так ли?

Ломбар говорил и это пошло ему на пользу. Его шаги становились ровнее, голос - менее хриплый, но как следствие нервного срыва его лицо было покрыто красными пятнами, а губы припухли.

- Я думаю, что эта мысль пришла мне в голову... Основать общество, некую группу... Я читал рассказы о тайных обществах, которые были в прошлом веке в университетах в Германии. Некий клуб, который бы объединил Искусство и Науку!

Он не смог сдержать улыбку, посмотрев на стены.

- Потому что эти слова - "искусство", "наука", наполняли нас гордостью... С одной стороны три мазилы, которыми мы тогда были: Кляйн, Жанэн и я... Мы олицетворяли Искусство! С другой стороны - студенты... Мы пили... Мы много пили! Мы пили для еще большего вдохновения...  Мы тушили большой свет и сидели в полутьме, чтобы создать соответствующее настроение...

Так вот, мы здесь же и ночевали... Одни на диване, другие на полу... Мы все время курили только трубки... Воздух становился плотным от дыма...

Тогда мы начинали петь хором.

И это все происходило с 2-х до 3-х часов ночи! Мы были в эйфории... Конечно, этому состоянию способствовало вино, дешевое вино, которое выворачивало наши желудки!

Я помню маленького Кляйна... Он был самым нервным из нас... Он плохо себя чувствовал... Его мать была бедная и ему было не на что жить, он перебивался с хлеба на воду...

А когда мы напивались, мы все чувствовали себя настоящими гениями!

Студенты были немного поумнее, так как они не были такими бедными, кроме Лекок д'Арневиля. Беллюар приносил из дома бутылку старого бургундского вина или ликера, которые ему удавалось стащить у родителей... Ван Дамм обычно приносил колбасу...

Мы были убеждены, что люди на улице смотрят на нас с восхищением, смешанным с благоговейным ужасом... И мы себе придумали мистичиское название, очень впечатляющее: Спутники Апокалипсиса…

Я уверен, что никто из нас не читал Апокалипсис до конца... Только один Кляйн оттуда цитировал несколько отрывков наизусть, когда бывал пьян...

Мы решили совместно платить за это помещение, но только Кляйн имел право здесь жить...

Выпивка! Она стала для нас необходимостью... Нам надо было любой ценой поднять атмосферу наших встреч хоть на один градус... И я помню, как Кляйн, чтобы добиться того же эффекта вылил пузырек серной кислоты на диван...

А мы все, мы пили и ждали этого волшебного состояния опьянения, каких-то видений!... Божественного Грома!...

Жеф Ломбар прислонил свой лоб к запотевшему стеклу, потом вернулся на свое место и снова продолжал  в дрожью в голосе.

- Кончилось все тем, что мы расстроили себе нервы... Особенно те из нас, кто плохо питался. Вы понимаете? Между прочим, маленький Кляйн... Мальчишка, который не ел и выпивал большое количество алкоголя...

Конечно же, мы вновь открывали мир! У нас было собственное мнение по всем мировым проблемам! Мы смеялись над всем: над буржуями, над обществом, над общепринятыми истинами.

Самые противоречивые идеи смешивались в наших головах после того, как мы выпивали несколько стаканов вина и накуривались до одурения: Ницше, Карл Маркс, Моисей, Конфуций и Иисус Христос...

Вот пример. Я сейчас не могу сказать, кто открыл, что боль не существует, что она только иллюзия нашего мозга... И эта идея так меня вдохновила, что как-то ночью, среди нашего восторженного сборища, я погрузил острие перочинного ножа в мякоть своей руки, пытаясь улыбаться...

Было и многое другое!... Мы чувствовали себя избранными, Элитой, маленькой группой Гениев, собранных случаем под одной крышей... Мы взирали свысока на мир, на законы, на предрассудки...

Кучка Богов, не правда ли? Богов, которые подчас подыхали с голоду, но которые гордо шли по улице, давя прохожих своим презрением...

Мы распределили свое будущее: Лекок д'Арневиль - будущий Толстой, Ван Дамм, который учился в прозаической Высшей Коммерческой школе, перевернет политическую экономию, опрокинет существующие идеи организации человечества.

Каждому было уготовано свое место!  Среди нас были поэты, художники и будущие главы государств...

Выпить! И еще, и еще...  В конце концов мы так привыкли к этому восторженному состоянию, что уже при входе в эту комнату, под причудливый свет этого фонаря и при виде этого скелета и черепа, который служил нам общей чашей, мы уже чувствовали в себе эту дрожь вдохновения...

Даже самые скромные из нас уже видели в будущем мемориальную доску из мрамора на стене этого дома с надрписью: Здесь собирались знаменитые спутники Апокалипсиса.

Совершенно случайно мы не стали анархистами! Так как в нашей компании этот вопрос уже серьезно обсуждался...  Где-то в Севилье случилось покушение... Газетную статью об этом событии мы читали вслух...

Сейчас я уже не помню, кто из нас тогда крикнул:

- Настоящий гений - это разрушитель!

И вот, наша группка мальчишек часами обсуждала эту идею. Мы  рассматривали возможность самим делать бомбы.Мы спорили о том, какие объекты было бы интереснее всего взорвать.

Потом Кляйн, который выпил уже шесть или семь стаканов вина, почувствовал себя плохо... И не так, как всегда... С ним случилось нечто вроде нервного припадка... Он покатился по полу и мы больше ни о чем не думали, кроме как о том, что с нами будет, если с ним случится несчастье.

Да, какие это были ночи! Мы считали делом чести расходиться только тогда, когда пройдет гасильщик газовых рожков, и мы уходили, ежась от утреннего холода.

Дети богатых родителей возвращались к себе домой через окно, спали, ели, и тем самым худо-бедно возмещали ущерб здоровью, нанесенный ночью....

Но другие, Кляйн, Лекок д'Арневиль и я  -  мы таскались по улицам, грызли сухой хлеб и с завистью смотрели на витрины магазинов...

В тот год у меня не было пальто, потому что я купил себе большую шляпу, которая стоила сто двадцать франков.

Я думал, что холод, как и боль, только наша иллюзия. И как следствие наших дискуссий на эту тему, я объявил отцу - честному рабочему-оружейнику, который вскоре умер, что родительская любовь - одна из наихудших форм эгоизма, и что первым долгом детей является отречение от своих родителей.

Мой отец был вдовцом. В 6 часов утра он уходил на работу, как раз в то время, когда я возвращался домой... Ну вот, а потом он стал уходить раньше, чтобы не встречаться со мной, потому что мои слова его приводили в ужас... И он мне оставлял записки на столе: Есть холодное мясо в буфете. Отец...

Голос Жефа прервался на несколько секунд. Он посмотрел на Беллюара, который сидел на краю стула, у которого не было дна, и смотрел в пол, потом он перевел взгляд на Ван Дамма, который крошил свою сигару.

- Нас было семеро, - глухо сказал Ломбар. - Семь суперменов! Семь гениев! Семь мальчишек!

Жанэн в Париже продолжает заниматься скульптурой... Или, точнее - он делает манекены для одного большого завода.

Беллюар стал банкиром, Ван Дамм - коммерсантом... Я - фотогравер...

Наступило робкое молчание. Жеф проглотил слюну, потом продолжал:

- Кляйн повесился на церковной двери... Лекок д'Арневиль пустил себе пулю в рот в Бремене...

Он снова замолчал. И на этот раз, Морис Беллюар, который уже был не в состоянии сидеть, подошел к окну, при этом из его груди исходил какой-то странный звук.

- А последний член вашей компании? - произнес Мегрэ. - Кажется, его звали Мортье? Сын торговца требухой...

Ломбар пристально посмотрел на Мегрэ, и в его взгляде было столько лихорадочного возбуждения, что комиссар подумал о новом нервном срыве. Ван Дамм опрокинул стул.

- Это произошло в декабре, не так ли?.. - Говоря эти слова Мегрэ зорко следил за своими собеседниками, и от него не ускользнуло, как они все трое вздрогнули при этих словах.

- И через месяц исполнится десять лет... Через месяц дело должно быть закрыто за истечением срока давности....

Мегрэ поднял сначала автоматический пистолет Ван Дамма, затем револьвер, который Жеф бросил на пол.

Мегрэ не ошибся. Ломбар не сопротивлялся, он обхватил голову руками, простонал:

- Мои малыши! Мои трое малышей!.. И, внезапно отбросив стыд, открыл комиссару свое лицо, по которому текли слезы, и завопил, вновь становясь невменяемым:

- А все из-за вас, из-за вас, только из-за вас я даже не увидел свою дочь, которая только что родилась! Я даже не знаю, как она выглядит! Понимаете ли вы это?...

 

 

                                    ГЛАВА 10

 

                   Рождество на улице Пот-о-Нуар

 

Погода внезапно испортилась. Должно быть, большая низкая туча закрыла небо, потому что все вокруг сразу стало серым и хмурым. Как будто кто-то погасил свет.

Мегрэ вдруг понял, почему эта компания, собиравшаяся здесь десять лет тому назад, тушила большой свет и сидела в полутьме только при приглушенном свете разноцветного фонаря.

Он также представлял себе, что чувствовал Кляйн, просыпаясь по утрам после ночных оргий, среди пустых бутылок, разбитых стаканов, в прогорклом запахе этой комнаты, при свете дня, падающем из окна без занавесок.

Жеф Ломбар подавленно молчал, и тогда начал говорить Морис Беллюар.

 Произошла резкая перемена, как будто бы все перенеслись в какое-то другое измерение. Волнение фотогравера выражалось в его чрезвычайном возбуждении, вздрагивании мышц лица, рыданиях, хриплом голосе, хождении взад-вперед, в его интонациях, когда он говорил с горячностью и когда он был относительно спокоен, его поведение можно было представить диаграммой, как это делают для больных.

Беллюар, корректный, подтянутый, говорил и жестикулировал с удивительной четкостью, от которой становилось не по себе, так как чувствовалось, что это результат его огромного внутреннего напряжения.

Он не смог бы заплакать, или просто сжать губы. У него все как будто онемело.

- Комиссар, вы мне позволите продолжить разговор? Скоро будет совсем темно, а у нас нет ничего, чтобы зажечь свет...

То, что он заговорил о деталях быта совсем не означало, что он не взволнован. Это была, вероятно, его собственная манера выражать свои чувства.

- Я думаю, что тогда, десять лет назад, мы все были искренни в наших дискуссиях, в наших мечтах, которые мы не скрывали. Но в нашей искренности были некоторые различия.

Жеф об этом уже говорил... Среди нас были дети богатых родителей, которые возвращались к себе домой и чувствовали прочную опору... Ван Дамм, Вилли Мортье, и я...И даже Жанэн, который ни в чем не нуждался.

Я должен немного рассказать о Вилли Мортье...

Он был обеспеченный мальчик, так как его отец, приехав в Льеж без копейки денег, без всякого отвращения занялся торговлей свиными кишками и быстро разбогател…

Вилли получал каждый месяц от отца пятьсот франков на карманные расходы. Для всех нас это были баснословные деньги... Он никогда не появлялся в Университете, он платил бедным студентам, чтобы они переписывали для него лекции, сдавал экзамены с помощью всяких махинаций, взяток преподавателям...

Если он и приходил к нам, то исключительно из любопытства. Так как он не разделял ни наши взгляды, ни наши вкусы.

Послушайте! Хотя его отец и покупал картины у художников, он их явно презирал. Он также покупал городских советников, включая заместителей бургомистра, чтобы получить от них некоторые льготы, но он их также презирал...

Итак, Вилли тоже презирал нас всех.

И сюда он приходил только затем, чтобы подчеркнуть разницу между ним - богачом - и всеми остальными...

Он никогда не пил... Он с отвращением смотрел на тех из нас, кто напивался пьяным... Во время наших дискуссий он едва ли произносил несколько слов, которые на нас действовали как холодный душ, потому что эти слова были жестокими, они разрушали всю хрупкую поэзию наших мечтаний...

Он нас ненавидел! Мы его ненавидели! Кроме того, он был жадный. Жадный и циничный. Кляйн ел не каждый день... Нам всем приходилось ему помогать... А Мортье говорил:

- Я не хочу, чтобы между нами возникали денежные вопросы. Я не хочу, чтобы меня принимали только потому, что я богатый...

 И он давал только свою долю, в то время как каждый из нас выскребал свои карманы до дна, чтобы найти деньги на выпивку!

Лекок д'Арневиль переписывал для него лекции. Однажды я слышал, как Вилли отказался дать ему аванс за эту работу.

Среди нас он был чуждым, даже враждебным элементом, каких можно найти в почти любой компании.

Мы его как-то терпели. Но Кляйн, когда напивался, встречал его в штыки и выплескивал ему все, что у него накопилось на душе.... А тот выслушивал, презрительно поджав губы...

Я уже говорил о том, что в нашй искренности были различия... Самыми искренними среди нас, конечно, были Кляйн и Лекок д'Арневиль. Их связывали братские отношения. У них обоих было трудное детство, они жили с бедными матерями... Оба хотели высоко взлететь, оба набивали себе шишки, натыкаясь на непреодолимые препятствия...

Для того, чтобы учиться на вечернем отделении Академии, Кляйну приходилось целыми днями работать маляром... Он признавался, что, когда он забирается на верх лестницы, у него кружится голова... Лекок переписывал лекции для богатых студентов, давал уроки французского языка студентам-иностранцам... Часто он приходил сюда, чтобы поесть... Здесь где-то еще должна быть керосинка.

Она валялась на полу рядом с диваном и Жеф с мрачным видом толкнул ее ногой.

 

Бесцветным, глухим голосом Беллюар продолжал:

- Когда я был в Реймсе, мне часто приходилось слышать как кто-нибудь, сидя в компании в какой-нибудь гостиной, шутки ради, задавал вопрос: "Если вы окажетесь в таких-то и таких-то обстоятельствах, способны ли вы убить человека?" Или еще вопрос о мандарине, который вы все знаете: "Если было бы достаточно нажать на кнопку, чтобы убить очень богатого китайского мандарина, правящего в Китае, чтобы получить его наследство, что бы вы сделали?"

В нашей компании, где самые неожиданные темы часто становились предлогом для дискуссий, которые длились целыми ночами, также возникла тема жизни и смерти...

Это случилось незадолго до Рождества... Некий факт был опубликован в газетах... и он послужил началом. Тогда шел снег... Нам, разумеется, было нужно, чтобы наше мнение отличалось от общепринятого...

И тогда мы вдохновились этой темой: человек - только плесень на земной коре... Его жизнь или смерть ничего не значат... Жалость - это только болезнь... Большие животные поедают маленьких... Мы едим больших животных...

Ломбар вам уже рассказывал свою историю с перочинным ножом... Он ударил себя ножом, чтобы доказать, что боль не существует...

Ну вот, в ту ночь, после того, как мы опорожнили уже три или четыре бутылки и они валялись на полу, мы начали серьезно обсуждать, может ли кто-нибудь из нас кого-нибудь убить...

- Это чисто теоретический вопрос или это допустимо в реальности? - спрашивали мы друг у друга.

- А ты смог бы это сделать?

- Почему нет? Ведь, жизнь - это только случайность, болезнь земной коры!

-  А можно убить случайного прохожего?

И Кляйн, который опьянел больше всех, с синяками под глазами, мертвенно-бледный, ответил:

- Да!

Так мы оказались на краю пропасти. Мы боялись сделать шаг вперед... Мы жонглировали опасностью и шутили со смертью, которую мы мысленно призывали и которая с тех пор бродила среди нас.

Кто-то из нас, я  думаю, это был Ван Дамм, так как он пел мальчиком в церковном хоре, запел отрывок из реквиема, который поет священник перед катафалком... Мы хором подхватили... Мы с головой окунулись в роковые события...

Но той ночью мы никого не убили! В 4 часа утра, возвращаясь домой, я перелез через забор. В 8 часов я пил кофе вместе со своей семьей. Ночные события для меня остались только воспоминанием, понимаете? Как воспоминания о театральной пьесе, смотря которую испытываешь дрожь... 

А вот Кляйн, он жил здесь, в этом доме... Он хранил все эти идеи в своей больной голове... Эти мысли его преследовали... В последующие дни он засыпал нас внезапными вопросами, которые выдавали его внутреннее беспокойство:

- Ты на самом деле думаешь, что было бы трудно убить?

Мы не хотели отступать... Мы больше не были пьяными... Мы неуверенно отвечали:

- Конечно же, нет!..

Мы, может быть, даже находили некое пикантное удовольствие  в его нервном возбуждении... Поймите меня правильно! Мы не хотели никакой трагедии! Мы просто хотели исследовать эту новую для нас тему до конца...

Вы знаете, когда бывает пожар, зрители, не отдавая себе в этом отчета, подсознательно желают, чтобы он продолжался, чтобы был "большой пожар". Когда реки выходят из берегов, и мы читаем об этом в газетах, то подсознательно хотим, чтобы это было "большое наводнение", о котором будут вспоминать еще двадцать лет...

Лишь бы было интересно! Не важно что!

И вот наступила Рождественская ночь... Каждый принес бутылку. Мы пили, мы пели... А Кляйн, наполовину пьяный, подходил то к одному, то к другому и говорил:

- Ты веришь, что я способен на убийство?

Этот вопрос не заставил нас одуматься. В полночь мы все уже были пьяны. Разговор шел о том, что надо купить еще вина.

И вот в это самое время и появился Вилли Мортье, в смокинге, в просторной белой манишке, которая казалось, забрала в себя весь свет. Он был весь розовый, надушенный. Он сообщил, что только что был на большом светском приеме.

- Иди за выпивкой! - заорал на него Кляйн.

- Мой друг, ты пьян! Я пришел сюда только для того, чтобы пожать вам руки...

- Извини! Ты пришел сюда, чтобы на нас поглазеть!

Еще нельзя было предугадать, что будет дальше. Хотя лицо Кляйна было еще страшнее, чем раньше, когда он напивался. Он был таким маленьким и тощим по сравнению с Вилли. Его волосы были взлохмачены, со лба стекал пот, галстук сорван.

- Кляйн, ты напился, как свинья!

- И пусть! Свинья тебе приказывает идти за выпивкой!

Я думаю, что в этот момент Вилли испугался. Он смутно почувствовал, что здесь не шутят. Но все-таки он храбрился... У него были черные кудрявые надушенные волосы...

- Нельзя сказать, что у вас тут весело, - проронил он. - Но еще скучнее было там, откуда я пришел...

- Иди за выпивкой!

И Кляйн кружил вокруг него с горящими, как в лихорадке, глазами. Кто-то из нас в углу обсуждал какую-то теорию Канта. Другой плакал, говоря, что он недостоин жить...

Никто не сохранил хладнокровия. Никто не видел всего... И вот, Кляйн, этот маленький комок нервов, внезапно бросился на Вилли и нанес удар...

Можно было подумать, что он его ударил головой в грудь... Но брызнула кровь... Вилли широко открыл рот.

 

- Нет! - внезапно раздался умоляющий голос Жефа, который встал с дивана и тупо смотрел на Беллюара.

Ван Дамм, скривившись, снова вжался в стену.

Но уже ничто не могло остановить Беллюара, даже его собственная воля. Сгущались сумерки. Все лица казались серыми.

- Все заметались, - продолжал Беллюар. - И Кляйн, съежившись, с ножом в руке, тупо смотрел на Вилли, который зашатался... Эти вещи происходят совсем не так, как можно себе представить... Я не могу этого объяснить...

Мортье не упал... Но кровь ручьями текла из дырки на его манишке. Я уверен, что я слышал, как он сказал:

- Свиньи!

И он оставался стоять на том же самом месте, слегка расставив ноги, как бы сохраняя равновесие...Если бы не кровь, можно было подумать, что он самый пьяный из нас... У него были большие глаза, а в тот момент они казались еще больше... Его левая рука цеплялась за пуговицу на смокинге... А правой он ощупывал свои брюки сзади...

Кто-то завыл от ужаса. Я думаю, что это был Жеф... И мы увидели, как правая рука Вилли медленно вытащила револьвер из кармана брюк... Такую маленькую черную вещицу, стальную, твердую...Кляйн покатился по полу в нервном припадке,,, Одна из бутылок упала и разбилась...

А Вилли все не умирал! Он незаметно покачивался. Он смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого... Должно быть, у него в глазах все помутилось... И он поднял револьвер...

Тогда кто-то бросился к нему, чтобы вырвать револьвер, поскользнулся в луже крови и они оба покатились по полу...

Того, другого, била дрожь, потому что Мортье не умирал, вы понимаете?.. Его глаза, его огромные глаза были открыты!..

Он все время пытался выстрелить! Он повторял:

- Свиньи!

Рука другого сжала его горло...

В нем уже оставалось мало жизни...

Я весь испачкался, в то время как смокинг оставался лежать на полу.

 

Сейчас Жозеф и Ван Дамм смотрели на своего приятеля со страхом. И Беллюар закончил:

- Рука, которая сжала его горло, была моя! Тот, кто поскользнулся в луже крови, был я...

Не стоял ли он сейчас на том же самом месте, что и тогда? Но аккуратный, подтянутый, в обуви, на которой не было ни пятнышка, в костюме, на котором не было ни пылинки! На правой руке, белой, холеной, с наманикюренными ногтями, он носил большой золотой перстень с печаткой.

- Мы стояли, как в отупении... Мы уложили спать Кляйна, который хотел идти в полицию... Никто не разговаривал... Я не могу вам объяснить... Однако, я очень хорошо соображал. Я вам повторяю, что трагедии в жизни выглядят совсем не так, как мы себе представляем... Я вызвал Ван Дамма на лестничную клетку и там мы тихо разговаривали, и все время слышали вопли Кляйна, который бился в истерике...

Звонил церковный колокол, но я не помню точно, сколько было времени, когда мы трое шли переулками, неся тело Вилли... Маас разлилась и набережная Сен-Барб была залита на полметра водой. Течение было бурное… Вверх и вниз по течению все плотины были снесены... Едва ли мы видели, как тело Вилли унесло течением...

Мой костюм был испачкан кровью, разорван... Я его оставил у Кляйна и Ван Дамм пошел к нему, чтобы забрать у него мою одежду. На следующийдень я все рассказал моим родителям.

- После этого вы собирались вместе? - медленно выговаривая слова спросил Мегрэ.

 - Нет... Мы панически бежали с улицы Пот-о-Нуар... Только Лекок д'Арневиль остался с Кляйном... И с тех пор, как бы с молчаливого согласия, мы стали избегать друг друга... Даже если мы встречались случайно на улице, мы отводили глаза и делали вид, что мы незнакомы...

Случилось так, что из-за сильного течения тело Вилли не было найдено...И поскольку он никому не рассказывал о дружбе с нами, не хвастался, что он наш приятель, то все решили, что он убежал из дома... Позднее, велось расследование в другом месте, где было неспокойно, и решили, что именно там Вилли и был убит.

Я уехал из Льежа первым, через три недели после этого... Я прервал свою учебу и заявил родителям, что я буду делать свою карьеру во Франции... Я стал банковским служащим в Париже...

Только из газет я узнал, что Кляйн повесился в феврале на дверях церкви Сен-Фольен.

Однажды в Париже я встретил Жанэна... Мы не говорили о трагедии... Но он мне сказал, что он тоже живет теперь во Франции...

- Только я остался в Льеже, - пробормотал Жеф Ломбар, опустив голову.

- Зато вы рисовали повешенных и церковные колокольни! - поспешил вставить реплику Мегрэ. - Потом вы делали рисунки для газет. Потом...

И Мегрэ вспомнил дом на улице Ор-Шато, окна с маленькими зеленоватыми форточками, фонтан во дворе, портрет молодой женщины, фотогравюрную мастерскую, где афиши и страницы иллюстрированных журналов мало-помалу закрывают стены, покрытые рисунками повешенных...

И еще Мегрэ вспомнил детей! Третьего ребенка, который родился накануне!

Разве не прошло уже десять лет? И жизнь, мало-помалу, с большими или с меньшими трудностями, но постепенно вошла в свое русло.

Ван Дамм скитался в Париже как и двое его приятелей. Случай привел его в Германию. Он получил наследство от своих родителей. И он стал в Бремене крупным коммерсантом.

Морис Беллюар удачно женился. И быстро поднялся по социальной лестнице!

Заместитель директора банка! И прекрасный новый дом на улице де Весль. И ребенок, который учится играть на скрипке.

Вечерами он играет в билльярд с именитыми гражданами города, такими же, как он сам, в комфортабельном зале Кафе де Пари...

Жанэн зарабатывает на жизнь, делая манекены.

А Лекок д'Арневиль, разве он не был женат? Разве у него не остались жена и ребенок в аптеке лекарственных трав на улице Пикпюс?

Отец Вилли Мортье продолжает покупать, очищать и продавать свиные кишки грузовиками, вагонами, подкупать городских советников и увеличивать свое состояние.

Его дочь вышла замуж за офицера, и так как зять отказался заниматься тем делом, которым занимается Мортье, тот отказал ему в обещанном приданом.

И сейчас его дочь с мужем живут отдельно, в маленьком гарнизонном городке.

 

                                ГЛАВА 11

 

                             Огарок свечи

 

Стало почти совсем темно. Лица затушевывались сумерками и казались еще более суровыми.

- Да зажгите же, наконец, свет! - сказал вдруг Ломбар с раздражением в голосе, как будто потемки действовали ему на нервы.

В  разноцветном фонаре, который висел здесь десять лет на том же самом гвозде, еще остался огарок свечи.

Мегрэ его зажег и тени от фонаря стали танцевать на стенах, окрашивая их в красные, желтые и голубые цвета, как от волшебного фонаря.

- Когда Лекок д'Арневиль посетил вас в первый раз? - спросил комиссар, повернувшись к Беллюару.

- Должно быть, три года назад... Я его не ждал... Тогда я только что построил дом, в котором вы были... Мой ребенок только начал ходить...

Меня тогда поразило его сходство с Кляйном... Не столько физическое, сколько моральное сходство! В нем чувствовалась та же внутренняя лихорадка, которая его сжигала, то же нервное возбуждение, что и у Кляйна...

Он пришел ко мне как враг... Он был уязвлен... Или в отчаянии... Я не могу подобрать нужное слово...

Он ухмылялся, говорил резко... Он делал вид, что восхищается моим домом, моим положением, моей жизнью, моим характером... И я чувствовал, что он готов разрыдаться, как это бывало с Кляйном, когда он напивался.

Он поверил, что я все забыл... Но это неправда! Я просто хотел жить... Понимаете? И для того, чтобы жить, я работал, как каторжный...

Он не смог. Правда, он жил с Кляйном в последующие два месяца после рождественских событий... Мы все тогда отсюда ушли... А они остались, оба, в этой самой комнате, в...

Невозможно объяснить, что я тогда чувствовал, снова увидев Лекок д'Арневиля. После стольких лет он совершенно не изменился...

Это было так, как будто время текло для одних, а для других оно остановилось...

Он мне сообщил, что он изменил фамилию, потому что он не хотел ничего, что бы напоминало ему о прошлом... Он изменил свой образ жизни. С тех пор он не прочел ни одной книги!

Он вбил себе в голову, что он должен полностью изменить свою жизнь и поэтому он стал простым рабочим.

Мне приходилось понимать его с полуслова, так как он сообщал мне все эти факты как бы между прочим, чередуя их с ироническими фразами, упреками и чудовищными обвинениями в мой адрес...

Он стал неудачником! Неудачником во всем!.. Какая-то часть его существа так и осталась здесь на всю жизнь...

Я думаю, что и мы все также частично остались здесь, только не до такой болезненной степени...

Я думаю, что мысли о Кляйне его преследовали даже больше, чем о Вилли...

И даже женившись, и даже рядом со своим маленьким сыном д'Арневиль был несчастен... Он начал пить... Он был неспособен не только быть счастливым, но даже иметь видимость спокойствия...

Он говорил мне, что он обожает свою жену, и что он оставил ее только потому, что рядом с ней он чувствует себя вором...

Вором, который украл чужое счастье... Счастье, украденное у Кляйна и у того, другого, Вилли...

Видите ли, с тех пор я много думал... Кажется, я все понял... Мы тогда играли с ужасными идеями, с мистицизмом, со смертью...

Для нас это была только игра... Игра мальчишек... Но, по крайней мере, двое из нас приняли эту игру слишком всерьез... Двое самых горячих поклонников этой игры...

Кляйн и Лекок 'Арневиль... Идея убийства? Кляйн решил ее осуществить... И покончил жизнь самоубийством в свою очередь! А Лекок, ужаснувшись, с расстроенными нервами, нес в себе этот кошмар всю жизнь...

Другие, и я в том числе. пытались избежать этой участи, снова начать вести нормальную жизнь...

Лекок д'Арневиль, наоборот, очертя голову бросился в угрызения совести, в глубокое отчаянье... Он загубил свою жизнь... жизнь своей жены и своего сына...

И тогда он ополчился против нас... Так как он только для того и пришел, чтобы меня оскорбить... А я не сразу это понял...

Он смотрел на мой дом, на мое хозяйство, на мой банк... И я чувствовал, что он почитает своим долгом разрушить все это.

Чтобы отомстить за Кляйна! Чтобы отомстить за себя самого! Он мне угрожал. Он сохранил разодранный костюм с пятнами крови, и это была единственная материальная улика тех событий, происшедших в Рождественскую ночь...

Он потребовал у меня денег! Много! И в дальнейшем он требовал много денег.

И, конечно, деньги были моим самым уязвимым местом. Все наше общественное положение, Ван Дамма, Ломбара, мое и Жанэна, основывается на наших деньгах.

И начался новый кошмар... Лекок не ошибся... Он ездил к нам по очереди, таская с собой зловещий костюм... С дьявольской точностью он высчитывал те суммы, которые могли бы поставить нас в затруднительное положение.

Вы, комиссар, были в моем доме. Но вы не знаете, что мой дом заложен... Моя жена думает, что ее приданое лежит нетронутое в банке, а от него не осталось ни сантима... И мне приходилось совершать и другие подобные вещи!

Он приезжал два раза в Бремен к Ван Дамму. Он приехал в Льеж...

Всегда озлобленный, желающий разрушить даже видимость счастья...

Нас было шестеро, когда убили Вилли... Кляйн повесился... Лекок жил в кошмаре до последнего дыхания...

И вот поэтому нужно было, чтобы мы все были одинаково несчастны... К деньгам, которые он у нас вымогал, он даже не притрагивался! Он жил также бедно, как тогда, когда он делил с Кляйном несколько су на хлеб. Он сжигал банкноты!

И каждая из этих сожженных банкнот доставляла нам неслыханные трудности. Вот уже три года, как мы живем в этом кошмаре, каждый в своем углу - Ван Дамм в Бремене, Жеф в Льеже, Жанэн в Париже, а я в Реймсе...

Три года мы едва осмеливались писать друг другу письма, а Лекок д'Арневиль погружал нас помимо нашей воли в обстановку Спутников Апокалипсиса…

У меня есть жена... У Ломбара тоже есть жена... У нас есть дети... И для них мы старались держаться...

В тот день Ван Дамм нам телеграфировал, что Лекок покончил жизнь самоубийством и пригласил нас собраться...

И мы все собрались... Пришли вы... После вашего ухода мы узнали, что кровавый костюм теперь у вас, и что вы расследуете это дело и упорно ищите след...

- Кто из вас украл один из чемоданов на Северном вокзале? - спросил Мегрэ.

Ответил Ван Дамм:

- Жанэн! Я приехал в Париж раньше вас... Я там был и прятался на одном из перронов...

Они оба устали. Огарка свечи оставалось не больше, чем на 10 минут. Из-за неловкого движения комиссара череп свалился с дивана и имел такой вид, как будто он собирается грызть пол.

- Кто написал мне письмо в Железнодорожный Отель?

- Я! - сказал Жеф, не поднимая головы. -  Из-за своей маленькой дочки! Моя девочка, которую я не успел даже увидеть... Ван Дамм догадался... И Беллюар,.. И они оба пришли в Кафе де ля Бурс...

- Стреляли в меня тоже вы?

- Да. Я больше не мог это выдержать... Я хотел жить! Жить! Со своей женой, со своими детьми... Тогда я вас поджидал на улице... У меня остались векселя на пятьдесят тысяч франков, которые я должен уплатить... Пятьдесят тысяч франков, которые Лекок д'Арневиль сжег! Но это ничего! Я их уплачу! Я сделаю все, что необходимо... Но все время чувствовать вас у себя за спиной...

Мегрэ поискал глазами Ван Дамма.

- А вы все время опережали меня, пытаясь уничтожить все следы?

Они замолчали. Свет свечи стал колебаться. Только на Жефа Ломбара ложились еще лучи, проходящие через красное стекло фонаря.

И тогда в первый раз голос Беллюара дрогнул.

- Вот-вот исполнится десять лет с тех пор, как... Я бы заплатил... - сказал он. - Я купил револьвер на тот случай, если придут меня арестовывать. Но десять лет жизни! Десять лет усилий, борьбы! И вместе с женой, с детьми... Мне кажется, что я тоже был бы способен столкнуть вас в Марну! Или выстрелить в вас ночью при выходе из Кафе де ля Бурс...

Потому что через месяц, нет, даже меньше, через двадцать шесть дней выйдет срок давности...

Среди полного молчания свеча, бросив последний луч света, внезапно погасла. Наступила кромешная тьма.

Мегрэ не двигался. Он знал, что Ломбар стоит слева от него, Ван Дамм, опершись о стену, -  напротив него, а Беллюар, меньше, чем в полшаге, -  за его спиной.

Он ждал и не предпринимал никаких предосторожностей, даже не опустил руку в карман, где лежал его револьвер.

Он чувствовал, как Беллюар дрожал с головы до ног, или, точнее, трепетал, прежде, чем ему удалось чиркнуть спичкой и сказать:

- С вашего позволения мы уйдем...

На лестнице Ван Дамм упал, потому что он забыл, что начиная с восьмой ступеньки не было перил.

Столярная мастерская была закрыта. Через оконные занавески была видна старуха, которая что-то вязала, освещенная светом керосиновой лампы.

- Вы шли здесь? - спросил Мегрэ, показывая на улицу с неровной мостовой, которая выходила на набережную в ста метрах от них, где на углу стены висел газовый рожок.

Маас разлилась до третьего дома, - ответил Беллюар. - Я должен был войти в воду по колено, чтобы... чтобы тело унесло течением...

Они пошли в противоположном направлении, обогнули новую церковь, возвышавшуюся посреди насыпной земляной площадки, которая еще не была утоптана.

Внезапно возник город, со своими прохожими, красными и желтыми трамваями, машинами и витринами.

Чтобы попасть в центр города нужно было перейти через мост дез Арш, течение реки было таким бурным, что вода с шумом ударялась об опоры моста.

На улице Ор-Шато Жефа Ломбара должно быть ждали: рабочие внизу, мать наверху, вместе со славной старушкой - тещей и малюткой, ещё не открывшей глаза, завернутой в белые пеленки в своей колыбели.

И двое старших ребятишек, которым не разрешают шуметь в столовой, стены которой украшены рисунками, на которых изображены повешенные... 

А другая мамаша, в Реймсе, может быть, она как раз сейчас дает урок игры на скрипке своему сыну, в то время как служанка натирает до блеска медные прутки на лестнице, стирает пыль с фарфоровой вазы, в которой стоит большое зеленое растение?

Сейчас уже закончился рабочий день в оффисе в Бремене. Машинистка и двое служащих покидают современный кабинет, гасят свет  и в темноте становятся незаметными фаянсовые слова: "Жозеф Ван Дамм. Комиссия, экспорт".

Может быть, в пивной, где играет венский оркестр, какой-нибудь деловой человек с лысым черепом заметит:

- Посмотрите! А нашего француза-то сегодня нет...

А на улице Пикпюс в это время мадам Женэ продает зубную щетку или сто граммов лекарственной ромашки, бледные цветки которой хрустят в пакетике.

А ее сын учит уроки в задней комнате...

Четверо мужчин шли в ногу. Поднялся легкий ветер, который разогнал облака, время от времени закрывавшие луну на несколько секунд.

Знали ли они, куда они идут?

Они шли мимо освещенного кафе. Оттуда, пошатываясь, вышел подвыпивший человек.

- Меня ждут в Париже! - вдруг произнес, останавливаясь, Мегрэ.

И он сунул руки в карманы своего пальто, в то время как они смотрели на него, не зная, что именно означают эти слова - радоваться ли им, или приходить в отчаяние, не осмеливаясь задать вопрос.

- В этой истории пятеро детей...

Они не были уверены, что они это слышали, так как комиссар пробормотал эти слова сквозь зубы, как бы для самого себя. И потом они увидели, как он, повернувшись к ним своей широкой спиной, в своем черном пальто с бархатным воротником, удалился неторопливыми шагами.

- Один на улице Пикпюс, трое на улице Ор-Шато, один в Реймсе...

Выйдя из вокзала в Париже, он пошел на улицу Лепик. В доме, где жил Жанэн, консьержка ему сообщила:

- Не нужно подниматься! Господина Жанэна нет дома...Раньше думали, что у него бронхит... Но у него воспаление легких и его увезли в больницу...

Тогда Мегрэ поехал на набережную Орфевр. Бригадир Люка был уже там, он звонил владельцу бара, который был в неладах с законом.

- Ты прочел мое письмо, старина?

- Это дело закончено? Вам все удалось раскрыть?

- Совсем ничего!

Это было одно из любимых выражений Мегрэ.

- Они сбежали? Вы знаете, я ужасно беспокоился, получив ваше письмо. Я чуть было не поехал в Льеж... Кто они? Анархисты? Фальшивомонетчики? Международные бандиты?

 - Мальчишки! - небрежно бросил Мегрэ.

И он закинул в стенной шкаф чемодан, в котором лежало то, что немецкий эксперт называл в своих длинных и подробных отчетах  костюмом Б.

- Пойдем выпьем кружку пива, Люка...

- У вас не очень веселый вид...

- У меня идея, старик!.. Самое смешное на свете - это сама жизнь!.. Понимаешь?..

Через несколько минут они уже толкали вращающуюся дверь пивной Дофин.

Люка редко бывал так напуган. Мегрэ опрокинул один за другим 6 стаканов поддельного абсента, что не помешало ему объявить почти твердым голосом, но с несколько туманным взглядом, что было ему несвойственно:

- Видишь ли, старик, если будет еще десяток дел, как это, то мне можно уходить в отставку... Потому что тогда я поверю, что на небе есть добрый дедушка Бог, который вместо меня работает полицейским...

Правда, позвав официанта, он добавил:

- Но не волнуйся! Десяток не наберется... О чем сейчас говорят в нашем доме?

 

 

 

                                     

                                                   __________

Комментарии читателей: