Лидия Девушкина-Соммэ «Мне любить тебя поздно»


(Из сборника рассказов «Рядом с любовью»).

 

 

Там ждет нас в дали туманной

Покой, мир, торжество,

Там Вронский встретится с Анной,

И Анна простит его.

 

Георгий Адамович

 

 

Шло странное, печальное лето 1996 года. Только что выбрали президента. Россия полнилась невразумительными слухами о коробках из-под ксерокса. Рита не могла представить себе форму и количество этих коробок, даже внимательно вникая в газетные листы. В дополнение прекратили платить зарплату. Вообще все это в совокупности было провернуто так бесцеремонно! Народ местами роптал, местами отмалчивался. Среднее и старшее поколение уткнулись в свои шесть соток. Несмотря на невзгоды, летнее небо было образцово-показательным, полыхая ярко-розовым закатом, по которому были аккуратно размазаны перистые красивые облачка. Плюнуть на все? Вытянуть себя саму за волосы и сбежать из этой страны? В США или в Испанию? Там тоже будет такое небо! Найти заграничного жениха? «Легко!» - так сейчас стало модно говорить. А здесь с этим негусто, вот сложилось же исторически – не в нашу бабью пользу, что готовых мужей в России нет. Стоящего мужчину надо обязательно завоевывать, участвуя в конкуренции. А это уже само по себе унизительно. Что, если он окажется занятым? Я не люблю наносить ущерб. Господь меня всегда накажет за это, кого-кого, а меня уж обязательно. Другим можно, а мне нельзя. И я знаю, что это такое, когда от тебя уводят...

В таком ключе нервно размышляла 30-летняя Рита Малахова, жадно беря с шампура не остывшие еще яблоки-ранетки. «Это вместо мяса», - протянул ей шампур какой-то новенький знакомый ее родителей: высоченный, нескладный и, кажется, уже слегка или даже не слегка подшофе. У семьи Малаховых дачи не было, всегда прикреплялись к приятелям Прищепенкам. В ход пускался нехитрый летний урожай. В чугунке над костром злобно расквохталась дежурная гречневая каша. Рядом с маленьким домиком-скворечником на бревнышках расположились семьи офицеров. В основном все было откушано, выпито, обругано – все важные фигуры, и политические, и шахматные. «Прошляпили», - шелестел этот глагол над догорающим костерком вкупе с другими, гораздо более грубыми.

- Урожай будет знатный, раз такое наглое комарье полезло, - басовито высказался Ритин папа, низкорослый, но широкий в плечах, как шкафчик, полковник ракетных войск, и саданул себе по коленке.

- Не дави комара, пусть живет. Дави лучше демократов, они хуже тараканов, - призвал Прищепенок, защищаясь от комаров газеткой. Рите захотелось вдруг чего-то наваристого, эдакого, вроде рыбной ухи, или на худой конец сладенького. Она прошла в кружок женщин, расположившийся в крошечной березовой рощице у другого конца домика. Ее поразило, что дамы говорили не о политике, а в основном о мужчинах. Игриво, насмешливо-иронично как по отношению к себе, так и к разбираемым объектам. «Делать им нечего! Страна рушится, а они про мужиков. Сами-то разменяли пятый десяток, а кто и шестой-седьмой. Морщины сплошь, толстые бедра. Дети-внуки.… С чего это вдруг?», - недобро подумала Рита, не найдя в их кругу тоже ничего лакомого.

 Через несколько дней вскрылось нечто совершенно необъяснимое, такое, что Рита потом не могла понять вплоть до 2010 года, когда…

 Ладно, пойдем по порядку. Мама объявила сначала Рите, а потом папе, что уходит навсегда – к некоему Горскому. Алеше. Это как раз тот высокий нескладный с шампуром тогда, чем-то похожий на зверя, правда, довольно белого и пушистого. Папа встал перед мамой на колени, стал целовать ей руки, приговаривая: «Ну будет, Светуня, будет, ты нужна мне, а не какому-то Алеше», потом резко сменил пластинку, припечатав ее привычной офицерской грубостью, потряс кулаком и ушел с ночевкой на работу, благо для этого всегда были условия: ночные дежурства были привычным делом. Через месяц приключилась с ним стенокардия, в госпитале около него дежурила уже другая женщина, подозрительно быстро занявшая место его супруги.

- Чего тебе не хватало?! – не своим, а грубо-скандальным голосом кричала Рита на мать. - Бессовестно губишь отца! Секса тебе не хватало?

 Риту покоробила ответная откровенность матери.

- Да не секса, папа как раз очень сексуален. А ты вообще, откуда про секс знаешь, вроде у тебя и мужчины-то никогда не было? Мне любовь нужна, а не секс. Папы дома никогда нет, ввалится в двенадцать ночи и идет на меня молча дулом вперед, как танк. А я хочу за жизнь поговорить, обсудить политическую обстановку, или про своих стариков и бомжей побеседовать-порассуждать, что вообще за день приключилось.

- Да он устал, как выжатый лимон, ему только в тебя разрядиться, а ты с разговорами пристала.

- Странно и грубо рассуждаешь, Рита. Как будто я не устаю. Да человек от депрессии устает, от молчанки и непонимания. Уже и не пристаю, отстала вконец.

Мать работала в собесе, большим начальником среднего звена, вкладывала в работу всю душу, буквально сгорая. А наверняка этот Горский и сам был бомжем. И где только мать его подобрала, на какой такой свалке? Вроде бывший журналюга и поэт. Алло, мы ищем таланты. «Буду всем богам молиться, - твердо сказала себе Рита,- но мамашиному счастью не бывать. Так бездарно предать отца, не за понюх табаку».

 Однако маминому счастью с Горским, кажется, ничего не угрожало. Образовались два голубка или, точнее, два попугайчика-неразлучника. Кстати, он был моложе матери на 5 лет. Его уже успели бросить, точнее, как тогда говорили, с ним разбежались три жены, он был отец двоих детей, которых аккуратно опекал, если был вне запоев. В 90-е годы пошла мода на кодирование, Горский тайком от новой жены Светы посетил бабушку-шептунью, живущую в некоем почерневшем, покосившемся домике на ближней окраине города, после чего стал бояться не только злодейки с наклейкой, но и всех женщин, особенно свою новую законную супругу, которую до встречи с той бабушкой-шептуньей высочайше ценил. «После сорока пяти лет алкаш ценит уже любую бабу», - с неприятной откровенностью раскрылся он как-то Рите еще задолго до той встречи с судьбоносной бабушкой. И вот после этой бабушки-шептуньи, после двух визитов к ней , в течение трех месяцев все со Светуней у него развалилось. Маме тогда исполнилось 56 лет, одна беда последовала у нее за другой: она потеряла работу в Пенсионном фонде, потеряла природную уравновешенность и здоровье и даже квартиру друзей, в которой жила вместе с Горским, практически за бесплатно: те вернулись из Москвы.

 В таких случаях нам всегда остается Бог, как собиралась произнести , словно в утешение маме, Рита, спрятав злорадную улыбку, но как-то не решилась все-таки упомянуть одного Бога. Забегая по серьезным праздникам в ближайшую церковку Михаила Архангела, Рита отдавала дань медитации и гимнастике в клубе йоги, вместе со школьной подружкой еврейкой Софой посещала общество изучения каббалы и иврита, но там немножко утомилась и решила забрести в клуб Фэн-шуй с настоящим китайцем. О каком Боге тут следовало однозначно говорить?

Последним ударом для мамы Светы был Ритин отъезд за границу. Да, Рита решилась найти себе заграничного жениха. И чрезвычайно успешно нашла – летом, как ей помнится теперь, 1999 года (цифра какая интересная!) на полудиком пляже в маленьком французском городе Карнон. С весны они вместе с Софой ходили на йогу и подтягивали свои нерожавшие молодые животики, заодно пришлось срочно подтянуться по французскому языку, тряхнуть стариной (в школе изучали как раз французский, а в аспирантуре английский), пробовали также в своем Новосибирске солярий, тогда еще не задумывались, что он вреден, и святое дело обретения шоколадного загара продолжили на вышеупомянутом пляже Карнона, куда выехали по личному приглашению. Оно исходило от школьной подружки Тани из Монпелье, которая была замужем за французом –отставным военным. Пожилой французский дядюшка Рене, годившийся по возрасту им в отцы, быстро оценил достоинства русских молодых женщин, успевших получить еще советское школьное воспитание.

- Так, девочки, - напутствовал он их уже за первым утренним кофе, - на пляже не жаримся, это канцерогенно, к тому же над Монпелье зависла озоновая дыра. Выбросьте ярко-красную помаду в мусор, здесь ее употребляют только проститутки на улице Арсе. Декольте не увлекайтесь: чем меньше на женщине метров, тем ей больше лет.

- Да мы ведь еще совсем молодые, - смущенно захихикали наши героини.

Танюшкин муж лет пять тому назад организовал международное брачное бюро, которое с треском прогорело. Клиентами были хорошие знакомые Рене: отставные полковники либо их сыновья. По дружбе с Рене они все услуги хотели получить от него бесплатно, перебирая анкеты славянских девушек, а налоги Рене заплатил, как и положено, вперед. Бюро умерло, но дело все еще было живо. И уже через три дня по приезде русских девушек как бы невзначай на пляж в Карнон прибыли два бравых молодых офицера, расквартированных в соседнем городе Ниме. Мол, на каком языке говорите, девочки? Это хорошо, что молодые, пожилых нам не надо. Один был усатый и крайне низкорослый крепыш, по имени Арно, только что поссорившийся с любимой девушкой и решивший ей доказать, что женится хоть завтра. Второй был маскирующийся под потомственного французского аристократа, скрытый, так называемый либеральный иудей Ефим, чьи родители эмигрировали из Польши еще во времена Гомулки, который в те поры на весь мир заявил, что мы-де не потерпим у себя пятую колонну. Парни были поражены статью и белыми лицами молодых русских женщин, тем, что они не были феминистками ни на йоту, не были розовыми и о сексе вообще не говорили, даже шутя, тем, что вроде бы хотели завести детей, что умели лепить пельмени и одновременно знали несколько молитв на разных языках вкупе с Фэн-Шуем, а также тем, что знали названия и численность населения крупных французских городов и даже их местоположение. Все в совокупности принципиально отличало их от французских девушек. Для того, чтобы справить две свадьбы, приглашения нашим героиням были посланы уже в Новосибирск – иначе нельзя! Конечно, после второго приезда во Францию все получалось уже не так безоблачно. Софа с Фимой могли зачать только пробирочного ребенка, обычное уже дело в их возрасте, оплодотворилось две яйцеклетки, родились два близнечика, один, правда, с серьезным дефектом. Фимы никогда не было дома: у спецназа всегда найдется много работы, как в самой Франции, так и за ее пределами. По этой же причине очень редко бывал дома и Ритин Арно. А вот они родили нормальным способом, правда, девочка была немного недоношенной, сама Рита тоже, впрочем, родилась недоносиком. Но она была счастлива без меры, вся уйдя в материнство. Ее нежность и преданность спасли жизнь и здоровье маленькой Жюльетте. Но после рождения детей, то есть того, что, казалось бы, должно объединять подруг, прежняя дружба Софы и Риты распалась, почти распалась. Рита ломала голову над тем, почему при прочих равных условиях в семье Софы хватало денег, в то время как в их семье денег хронически не водилось. Рита не без оснований (которые имели форму некоторых агентурных донесений – по дружбе!) пришла к выводу, что Арно помирился со своей прежней подружкой. Если бы Рита любила своего Арно, она бы, может быть, тронулась умом от досады, беспомощности и злости. По этому случаю Рита любила слушать диск «Песняров», ей импонировала песня , где покойный Мулявин пел: «Я бы простил измену, если бы не любил». Может быть, любви к Арно не было изначально и не возникало? Все силы Ритиной любви, все силы ее основного инстинкта были отданы малышке. Маленькую Риту мама тоже бесконечно ласкала и опекала, до определенного возраста, впрочем.

 Рита очень хотела завести второго ребенка, но почему-то уже не могла зачать. Иногда в ее ушах навязчиво звучали мелодии из советских фильмов, порой даже совсем неуместные, вроде этой: «Поздно, мне любить тебя поздно, ты уходишь как поезд, поезд, поезд». Вспоминались родители, молодые и красивые, разжигающие костер на даче у Прищепенков и любящие почему-то ее мурлыкать . Мама, кстати, тоже не могла родить второго ребенка, точнее, не могла его выносить, хотя маме тогда было гораздо меньше лет. Сейчас бы этот, никогда не выношенный ребенок мог остаться вместо Риты в России или поселился бы в Америке, присылал бы маме доллары, то, что очень редко, вопреки своим обещаниям, делала Рита.

Жюльетта подрастала, Риту смущало, что ребенок очень мало и неохотно говорит по-русски, не чета Софкиным мальчикам, и Рита решила наведаться в какую-нибудь русскую ассоциацию. В Ниме была таковая по крайней мере одна, а может быть и больше, но она остановилась на этой.… Со скрипом и колебаниями заплатила небольшую сумму за то, что ее девятилетняя, немного отстающая в гуманитарном развитии девочка будет изучать русский язык у настоящего русского педагога. Им оказался выходец из Молдавии сорокалетний красавчик, по типажу Ален Делон, по имени Виталий. Преподавал он очень хорошо и артистично. Рита сидела на его уроках во время дней открытых дверей (раз в сезон) и испытывала нечто вроде эйфории от соприкосновения с таким замечательным во всех отношениях талантом.

Виталий преподавал русский и взрослым французам, особенно упирая на фольклор. В Молдавии он подвизался в журналистике и собирал местный фольклор, особенно частушки разных народов, издавал за свой счет поэтические книжки. Стихи писал в основном в романсовой форме и прекрасно, почти профессионально, без вульгарности и излишеств, в чем-то даже классично, исполнял на вечерах, которые проводили нимские учителя русского. Если для взрослых французов, жаждущих учить русский, он был просто истинной находкой, то, что касаемо детей, Риту удивляло, как мамаши слепо доверяли ему своих чад. Одна девочка-подросток шестнадцати лет, из семьи кавказских беженцев, влюбилась в него и пообещала разрезать себе вены, если Виталий ее не поцелует. Об этом Рите с неуместным смехом поведала ее мать, замученная своими текущими бедами (судами с парижской комиссией по беженцам, которые ну хоть стреляйся или падай из окна, никак не выдавали ей разрешение на проживание).

Разговор происходил на берегу озера, за расстеленной скатертью-самобранкой, куда по случаю православной пасхи съехались и сошлись маленькие и большие ученики русского. Виталий в очередной раз взял в руки гитару и запел песню, от слов которой Рита невольно вздрогнула и вдруг почувствовала, что с озера подул ледяной ветер. Иногда на юге Франции даже в мае может повеять нашим русским морозом, что на фоне яркого южного солнца вдвойне приятно. Виталий запел песню из фильма «Любить» того режиссера, который еще в советские годы уехал в Израиль, где странно исчез (или все-таки не исчез?), - «Поздно, мне любить тебя поздно...» Виталий пристально смотрел на Риту. В его взгляде не было ничего предосудительного, непристойного, хотя зрачки светло-синих глаз слегка расширились. Так еще недавно, год или два назад, смотрела на нее маленькая Жюльетта, умоляя : «бизу, бизу!». Вот тебе и бизу, получай фашист гранату. Рядом с Виталием нежно пристроились два его сынишки десяти и двенадцати лет. Убирая остатки нехитрой трапезы вместе с другими мамашками, Рита невольно обогатилась полезной информацией из их отрывочных фраз, что Виталий давно сбежал нелегально из Молдавии вместе с мамой этих детей Валерией (возможно, что сыновья даже и не его, никто точно не знает, Лерка девушка скрытная). Эта Лера его безумно полюбила в свое время, когда работала в типографии в Кишиневе и помогала ему печатать его стихи (некоторые печатала подпольно – с целью бесплатно - на бывшем гособорудовании). Она же помогла ему окольными путями легализоваться во Франции, женив его на какой-то своей давней приятельнице или родственнице, кто их слушай разберет, на какой-то странной француженке-румынке, совсем бедной, которая хотела так же, как и Ритин Арно, кому-то что-то упорно доказывать. Сначала они были , и Виталик, и Лера, очень довольны раскладом дел, ведь настоящий брак был именно между ними, а с этой румынкой-француженкой фиктивный; за время, пока она доказывала кому-то что-то, короче, все, что хотела доказать, Виталий получил долгожданную десятилетнюю карту проживания во Франции. После чего был жестоко выдернут из скромных апартаментов HLM и после такого вульгарного пинка под зад вернулся к Лере и сынишкам, которые уже стали забывать своего папу (или не папу?). Но тут за эти несколько лет что-то изменилось и вообще мужчины народец слабый, Виталий откровенно запил, он и раньше не чурался. И еще стал употреблять кое-что и покруче, в эмигрантском квартале этого добра всегда хватало, только арабы пьют после этого крепкий зеленый чай-чифирь с сахаром, а Виталий даже после своих ограниченных весьма доз сходит с ума и тиранит Лерку на глазах у детей. Вроде отыгрывается за что-то. У этой ее родственницы-румынки была тяжелейшая депрессия, она мучила Виталия самыми жестокими способами. Вроде у нее это наследственное заболевание. Виталий снова взял в руки гитару и напоследок пропел уже свой собственный романс, слова и музыка были точно его, так он объявил. Сынишки легли валетом ему под ноги и нежно смотрели на него снизу, словно на черно-белых выцветших фотографиях середины двадцатого века. Романс был очень милый, грустный. Сплетни Рите было брезгливо слушать, а она даже забыла имя той мамаши, которая больше всех рассказывала, кажется, Фатима ей имя. Или Гульнара? Француз-старик из числа изучающих русский громко крикнул Виталию: «Давай еще!». Пока он пел другой романс, тоже свой, про русских ребят-легионеров, но уже не такой мелодичный, что значит работа на заказ, другая мамаша рассказывала уже другие сплетни: Лера не приняла его в свои объятия, она ему сразу возразила, что они приехала в страну , где не только физические, но и моральные оскорбления являются уголовно наказуемыми, что он своей жестокостью в ее адрес на глазах у детей разложил детей на кванты, мальчики и так уже имеют в коллеже проблемы. «Дура, надо было терпеть», - вдруг сказала Фатима.- «Ты что, православная?» – возразила вторая мамаша.- « Да нет, у меня муж русский, православный, - говорит Фатима,- жена да убоится мужа своего». «Пусть не свистит, он у нее полевой командир, - шепнула Рите вторая, - и Лерка ему говорит: я теперь не одна, это только в нашей Молдавии мужиков не хватает, а здесь вагон и маленькая тележка. Короче, она нашла себе нового друга, тоже русского с Украины, этого тоже французская жена пнула. Туда им всем дорога. «А Виталий?» – глубоко презирая все эти сплетни, вдруг неожиданно для себя спросила Рита. Будто спрашивал кто-то другой, сидящий в ней, кто-то, кто был сильней ее. «А что Виталий, - продолжала русская мамаша, - пристроился к тому старику, который здесь кричал щас «давай!», у него главное всегда к кому-то пристроиться-прилубониться. Богема, что ты хочешь. Старик добрый. Вечно у него кто-то квартируется. Он в ассоциации помощи безработным волонтерит. Это Жан-Кристоф, он даже моего благоверного кормил, когда тот на стройке свою черную работу потерял».

Виталий опять издалека пристально посмотрел на Риту, и в его взгляде просквозила боль. Нет, я не буду плохо думать о нем . Достоинство человека определяется его мыслями, Блез Паскаль. «Вы очень артистичны», - похвалила Рита его, когда он приблизился к ней. –«А я вообще ничего не делаю вполруки и вполноги. Можно я буду коварно звонить вам? Муж разрешит? Я платонически… Я не буду разбивать вашу семью. Разве в «Гранатовом браслете» была такая угроза? Очень я Куприна люблю, больше, чем Чехова, тот мизантроп вообще». Он говорил немного путано, то ли в духе чиновника Желткова, то ли капитана Лебядкина , но от него ничем не пахло. Пусть не сплетничают, что он пьет! А гранатовый браслет меня вполне устроит, обойдемся без самоубийства, да и вообще чем лукавый не шутит… Виталий и Рита стали перезваниваться. Хорошие, благородные мысли в адрес Виталия помчались от Риты во Вселенную, которая только и ждет наших приказаний, как пишет Луиза Хэй. До той встречи на озере Рита читала Луизу Хэй и хотела посоветоваться насчет нее с православным батюшкой-греком, но она очень редко ходила в церковь. Вообще хотелось бы с кем-то посоветоваться или просто выговориться. Эти мысли мчатся по оптическим проводам, изобретенным в 21-м веке. Мысли расширялись и вообще росли во все стороны, не было им предела, они то душили Риту, то ставили ей крылья за спиной. Естественно, она стала меньше думать о дочке, которая все равно превращалась из милого, еще в пуху утенка только что из яйца, в гадкого , дерзкого утенка-подростка. Типичная маленькая француженка. Никакого интереса к труду и наукам, но уже классно соображает насчет денег и даже упрекает маму, что та не зарабатывает и сидит на шее у папы-офицера. Папа? Наполовину решил все свои основные проблемы браком на русской, равно как и мама наполовину решила свои. А что Вы хотите, международный брак почти всегда наполовину белый. Так ведь а стопроцентно решить свои проблемы путем брака ни в какой стране мира нельзя, еще и появятся новые…

Риту очень волновало , что они с Виталием постоянно собирались встретиться на озере, да не менее постоянно что-то роковое мешало. Иногда он пел ей по мобильному телефону отрывки из своих романсов: «До нас теперь нет дела никому – у всех довольно собственного дела. И надо жить как все, но самому (беспомощно, нечестно, неумело)».

- Нам будет друг до друга дело, а , Виталий! - успела выкрикнуть Рита и бросила трубку, потому что неожиданно, без предупреждения вернулся из дальнего похода муж. Он вообще словно норовил устраивать Рите проверки, чего раньше не водилось. Она не знала, продлится ли еще ее роман. Жизнь не приучила ее уверенности в себе, она была тревожной и ждала подвоха хоть откуда. И внезапное искушение не заставило себя долго ждать. Оно возникло тогда, когда Рита, отвезя после обеда Жюльетту в школу, вдруг увидела перед собой струящийся легкий свет, в котором робко, словно из сценической темноты, выходил к ее дочке Виталий, рисуя на доске русскую азбуку, потом рассеянно гладил по льняным головкам своих сыновей, продуманным жестом беря гитару, на которую падает отсвет маленького озера, и на этом озере «...как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались...»

Рита кинулась к мобильнику и позвонила Виталию. Пора полушутя-полусерьезно назвать его мужчиной своей мечты. Наверное, у него сейчас трудный момент по жизни, и его надо непременно поддержать. Ей ответил незнакомый старый голос, нет, все же знакомый, это тот француз, который на озере кричал «Давай еще». Это Жан-Кристоф, вспомнила Рита, все нормально. Виталий мог же оставить свой мобильник дома, хорошо, что это не женщина. «Срочно приезжайте ко мне, Маргарита», - вдруг хрипло прокричал Паскаль и продиктовал свой адрес. Рита не успела даже почувствовать испуг, с такой скоростью она набирала этот адрес в своем ТОМ-ТОМе. И красивый неживой Виталий лежал почему-то перед русским священником с кадилом.

- Вы на машине, - крикнул ей еще со своего балкона Жан-Кристоф Паскаль. – Едемте к налоговой. Там стоят три березки. Надрежем кожуру и соберем сок. Настоятельно просит Виталий. Он в больнице в раковом корпусе. У него саркома. Вряд ли выживет, точнее, это на 30%. И может быть, даже еще цирроз.

Алеша Горский тоже заболел циррозом! Но вроде еще жив, мама говорит, что все-таки снова просится к ней. Пожалуй, так даже еще лучше. Раковый корпус оказался сильно смахивающим на зону в «Солярисе». «Я вошла не в свою зону», - слегка придя в себя после охранительного шока, подумала Рита. Они вместе с Жан-Кристофом вошли в Виталикину палату, вместе с банкой березового сока, которая была третьей, как бедная родственница. Длинные, с синеватыми хрусталиками глаза , увеличенные зрачки, еще более красивые, чем прежде. Они пристально смотрели на Риту и словно бы не видели ее. Жан-Кристоф еще протянул ему зачем-то гитару, но вконец исхудавший Виталик не мог ее взять, да все равно он был опутан проводами. . Он взглядом указал на листок со стихами, записанными как будто бы его почерком. Жан-Кристоф дрожащим голосом вдруг взялся читать их вслух по-русски с жутким акцентом:

«Блаженство. Новый век не так жесток.

От встречных не пинков и зуботычин ты ожидаешь? Боже сохрани!

Совсем напротив, вежливы они, вослед роняют: «Славный паренек».

«О да! И мне он тоже симпатичен!»[i]

 

Франция -Россия, 2012

[i] Стихи Николая Данилина(Россия)



Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.