Екатерина Михайлова «Средства связи»

Сестра

 

А моя сестра на другой стороне земли

пьёт и пишет, поёт, и пляшет, и ворожит.

Кто-то нас ещё до рождения расселил –

но мы есть друг у друга, и с этим не скучно жить.

Королева ярмарочных чудес,

многоликий зверь, малолетний гуру огня;

у тебя там затерянный мир и волшебный лес,

вечный праздник и вечное «без меня».

 

А моя сестра может новый кроить наряд –

не построен корабль, но в целом готов каркас;

у меня тут не то чтобы скука, не то чтоб ад,

но пустует место размером с тебя как раз.

Всё равно приплыву к тебе – из зимы, из тьмы,

обниму своего сиамского близнеца, –

 

вот тогда, глядишь, наконец перестанут ныть

наши сросшиеся сердца.

 

 

Неконтакт

 

Что такого ты можешь ей рассказать?

О каких таких одиночествах или безднах,

где она ещё не была – без тебя, с тобой?

Про какую такую боль?

Про коленки, разбитые об асфальт?

Про женитьбу? – да,

ей будет немыслимо интересно.

 

Для чего ей твой список радостей и утрат,

«как я провёл осень, зиму, весну и лето»;

засушенные цветы, прошлогодний лёд?

Как ты помнишь:

вы звали друг друга «сестра» и «брат», –

и как комом в горле внезапно порой встаёт

жажда.

Чего не знает она об этом?

 

Что ей нового скажет фирменный твой сарказм,

или нежность твоя,

которой есть лучшее применение?

Да, она до сих пор с тобой говорит во сне, –

только наяву сбежит после пары фраз

о понимании, памяти и родстве

(лучше, и правда, про ссадины на коленях).

 

Просто и дальше строй без неё свой рай;

если снова начнёт покалывать что-то слева,

отвлекись. Обними жену, –

не ходи в этот лес густой, в заповедный край,

не нарушай бесценную тишину,

эту столетнюю, священную тишину,

на весь город орущую,

как сирена.

 

 

Мой человек

 

Если искала такого – вот он, извольте.

Если ждала такого – ответь сполна.

 

Мой человек приходит домой на взводе;

прут раскалённый, натянутая струна.

 

Мой человек не темнит и не ставит сети,

не напускает тумана, не бьёт вожжой.

Мой человек видит мир в чёрно-белом цвете –

«решка-орёл», «чёт-нечет» и «свой-чужой».

 

С ним не проходят игры по низкой планке –

эту мечту можно сразу похоронить.

Он игнорирует шпильки мои, булавки,

женские штучки слетают с его брони.

 

Мой человек не читает мне долгих лекций –

в нём сегодня не ветер, а ураган.

Хочется грудь раскроить и выдернуть сердце,

выдернуть сердце и бросить к его ногам, –

только сидишь, прикованная к дивану,

и не умеешь высказать ничего.

 

Мой человек говорит: мол, я деревянный.

Я никого не встречала живей, чем он.

  

 

Не бывает

 

Не бывает, знаю сама, не бывает такого,

не бывает такого города, сколько бы ни кричала, –

как не бывает ангелов и драконов,

и дорог из желтого кирпича.

 

Просто не может быть места на карте мира,

где для нас найдётся какой бы то ни было дом,

в нём – какая бы то ни была – квартира.

Не бывает таких городов.

 

Где уже запаслись и специями, и солью,

и запас свечей – полугодовой;

полбутылки виски на полке, шпага на антресолях, –

только ждут, когда мы поссоримся с головой.

 

Где на улицах – сплошь незнакомые лица,

где гуляют коты всех оттенков с апреля до октября;

где мне больше уже ни один не сумеет сниться,

кроме тебя.

 

Нет, не ходят несуществующие трамваи

в город, который стал мне всего дороже.

 

И таких, как ты, естественно, не бывает.

И таких, как я, не бывает тоже.


 

Опять про музыку

 

Его имущество – старая скрипка и тёплый плед, –

чтоб мог заснуть в произвольном месте любой страны.

А лучше всего он играет на тонущем корабле,

и знает это,

как знает четыре свои струны.

 

И музыка то струится шёлком, то бьёт как кнут,

лишает воли, уводит от пошлых земных забот.

Но тот, кто знаком с ним дольше пяти минут,

увидев его на борту,

не взойдёт на борт.

 

  

Опять про танцы

 

Это мир, который вчера был пуст,

а сегодня обрёл фактуру, и цвет, и вкус.

Мир, где каждый из вас двоих всё равно умрёт,

мир, в котором ты лист на ветру, - и тот набирает силу;

но, пока ты - не видишь, он - видит на шаг вперёд, -

это переносимо.

 

Только вчера мечтала о парусах,

а теперь мечтаешь о том, чтобы здесь остаться -

в этом горячечном, в этом нездешнем танце,

в оглушительной этой музыке, в крупной дрожи.

Кто вам сказал - любовь исключает страх?

Это бывает одно и то же.

 

Так и идёшь - шаг в шаг, тишину дробя,

так ведёт он тебя, так ведёт от него тебя;

вот ты и плавишься под красивой его рукой,

делающей поворот так легко и дерзко.

 

Это мир, который запомнит тебя такой -

падающей в поддержки.

 

 

***

Он пришёл за тобой, и теперь не ной,

и не спрашивай - кто, мол, откуда здесь.

Он пришёл не с миром и не с войной,

не любить тебя нежно такой, как есть,

не кататься к морю, не вить гнездо -

в глубине тебя отыскать тайник.

Он пришёл за тобой - так иди, не стой,

это твой отчаянный проводник.

 

Он не станет тратить себя на лесть,

реверансы, манеры и прочий хлам.

Он пришёл показать тебе, кто ты есть -

чтобы ты не пряталась по углам,

чтобы в сердце кинжалом вошла весна

и засела по самую рукоять.

А зачем ему это - кто может знать;

он пришёл, сумеешь ли устоять?

 

Он посмотрит из-под прикрытых век,

улыбнётся - вот, мол, моя рука.

Ты куда-то полезешь за ним наверх

по звенящим лестницам в облака.

Рядом с ним задача твоя проста,

рядом с ним открываются все пути.

Скажет "прыгай" - прыгнешь за ним с моста;

но он так в тебя верит,

что ты взлетишь.

  

 

Про жирафов и авиацию

 

Ещё мне вязали капроновые банты,

ещё доставали санки при первом снеге,

а я уже знала – мне нужен такой, как ты;

друг, который читал все на свете книги.

 

Когда я ещё ходила под стол пешком,

невозмутимо бросала игрушки на пол –

уже от таких, как ты, укрывалась в шкаф,

уже им дарила любимых своих жирафов.

 

Мне было астрономически мало лет;

только шнурки завязывать научили,

а я уже знала – мне нужен второй пилот,

мы будем кататься «солнышком» на качелях.

  

 

Гость

 

Он проходит в дом,

снимает тяжёлые перстни,

запирает дверь и вешает плащ на гвоздь.

Всем соседям, котам и собакам давно известно –

к ней ночами является странный гость.

 

Он садится за стол,

она молча приносит ужин, –

будто пища простая здесь кому-то нужна;

ритуал.

Как со смертным, пришедшим с работы мужем,

говорит о делах,

подливает в бокал вина.

 

И присматривает, чтоб было светло и чисто,

чтоб ему было славно, тепло и спокойно с ней.

Он же смотрит только туда, где её ключицы,

и чуть выше –

где кожа тоньше, ткани нежней.

 

У неё под глазами тени ночей бессонных,

а глаза безумны,

а руки – сколько ни грей…

Всех в округе –

кого-то взглядом, кого-то словом, –

он отвадил давным-давно от её дверей.

 

Ей уже сто лет почтальон не приносит писем.

Её взяли бы на роль панночки – так, без проб.

 

Он ей нежно на ухо шепчет

«в гробу отоспимся»

и указывает на двуспальный

уютный гроб.

 

  

***

Запах смолы,

шёпот ветра в густой траве.

Место, пока ещё не закатанное в асфальт.

 

Знаешь,

на самом деле я человек.

Извини, что забыла тебе сказать.

 

Ходишь потерянно,

путаешь верх и низ, -

чёрт бы с ним.

Может, это во мне последний живой росток.

Может, последний нежный зелёный лист

между листов железных

пробиться смог.

 

Пусть от меня всё это оставит треть.

 

Рыжая чёлка, закатанные рукава.

Плакать,

смеяться,

так на тебя смотреть.

Право живых.

Мы знаем свои права.

 

 

Ревность

 

Хочешь делить с ним победы и поражения?
  Значит, узлом завяжись, тренируй волю.
  Амулеты мои снимая с его шеи,
  чувствуй их тяжесть приятную, тонкое жжение;
  помни, что где бы вы ни были –
  вас не двое. 


  Полюби его, чтобы соседи стучали и шкалил счётчик,
  отнеси на площадь любовь свою развесистую, как знамя.
  "Мой, он мой" - повторяй это чаще, артикулируй чётче,
  только в каждом его поцелуе - десяток моих пощёчин,
  в каждой случайной фразе -
  десяток моих признаний. 


  Не смотри, не вари для меня отворотных зелий,
  со стволами не стой до рассвета, не жди вора.
  Стань с ним пеплом, упади в землю, прорасти семенем,
  расцвети, принеси плоды, поделись со всеми, -
  и тогда у нас, может, и будет тема
  для разговора.

 

  

На прочность

 

У него в арсенале – сто тысяч баек и умных лекций,

неисчислимое множество комбинаций,

под два метра самоиронии, есть чем хвастать.

Он ей, сразу видно, в отцы годится,

только вот досада – с ним интересно.

 

Он встречает её в метро в восемнадцать тридцать,

ей бы надо бояться – она смеётся.

Он берёт её за руку, будто ведёт над бездной;

за секунду ей делается семнадцать,

потом тринадцать.

 

То ли опыт возьмёт своё, то ли юношеские амбиции.

Он называет её радисткой, она же его - «отец мой».

В ресторанчике снова свободно то самое место;

ей бы надо бояться, она смеётся –

«имена твоих жён запоминанию не поддаются».

За соседним столиком часто

вытягиваются лица.

 

А она откидывается в кресло,

на секунду глаза закрывает – видятся ей две птицы,

соколы-сапсаны с аспидным опереньем;

каждый видит в другом добычу и кружит в недоумении,

изворачиваясь, не давая кругам сужаться.

 

Главное – не приближаться.

Не приближаться.

 

  

Другой режим

 

Вынь из ладони ногти, ослабь нажим,

встань наконец уверенно

в полный рост.

Ничего-ничего, это просто другой режим;

сердце твоё работает на износ.

Нет, не гадать,

вместе вы или врозь;

выдох и вдох, и тут же идти к нему -

как, разбивая лоб, на нерест идёт лосось,

как идут апостолы - к Самому,

берегом ли, водой, по траве, золе,

как водолаз, - не касаясь ногами дна.

Так уходит корабль к иной земле -

даже не зная ещё, какова она,

есть ли - она…

По самой прямой из трасс.

Губ его память - в висках, у корней волос.

Он тебя ждёт.

Никому тебя не отдаст.

Сердце твоё работает

на износ.

 

 

Так бывает

 

Так бывает:

смотришь – и хочется подойти

и коснуться рукой руки, а потом – лица,

приложить ему палец к губам, чтобы он затих,

за собой увести в какой-нибудь тайный сад,

оплести лозой, на груди его замереть,

уронить ладонь на бронзовое плечо

и сказать такое, чтоб было о чём жалеть,

и всё сделать, чтобы было жалеть о чём -

чтобы было потом никому ничего не жаль,

чтобы новая линия нам на ладонь легла.

 

А смотрю на тебя –

и хочется убежать,

позабыть своё имя, выкинуть зеркала,

замолчать, оборвав все связи и провода,

и с обритой башкой до самых последних дней

танцевать на широкой площади под тамтам -

в одеянии странном,

в незнакомой стране.

 

 

 Ещё одна история

 

Кто предлагал ей руку, кто звал в гости,

кто приводил в гостиницу за углом.

Он достаёт у неё из спины гвозди,

скобы, и пули, и прочий металлолом.

 

Кто с ней бродил по сонным тенистым рощам,

кто о "последнем разе" её просил.

Он же не выбирает чего попроще

и не жалеет злых и бессонных сил.

 

Кто-то хотел просто остаться рядом,

кто-то искал утешения; что до него -

слишком уж много доступно его взгляду,

не пропускающему ничего.

 

К ней почти перестали ходить кошмары,

сниться чужие, - те, что были свои.

Он морщит лоб; откуда же столько шрамов

у этой девочки из хорошей семьи?

 

Каждое утро солнце рождается заново

и целует её запястья, - тонкие, как тростник.

 

Правда, она бы всё ему рассказала, -

но ничего не помнит

до встречи с ним.

 

  

Someone Like You

 

От первого, от первого разряда,

без подготовки, сразу и мгновенно.

Заходит, стул берёт, садится рядом -

и сразу, сразу попадает в вену.

И с этих пор - хоть бейся лбом о стену,

хоть вылезай из собственного тела;

"своя!" - орут защитные системы,

и с этим ничего нельзя поделать.

 

Она, как ты, была упряма с детства.

Она, как ты, одна во тьме кромешной.

Она, как ты, вся сделана из сердца -

но, как броня, на ней сидит одежда.

Всё ищет испытание по силам,

всё мучает блокнот до поздней ночи.

А если надо -

скажет вам "спасибо".

И выйдет вон.

И сделает, как хочет.

 

За ней ты бы пошла в огонь и в воду,

на Северный или на Южный полюс.

Ты смутно хочешь плюнуть на работу

и к чёрту разорвать билет на поезд;

кормить её по жизни шоколадом

и защищать - в её-то хрупком теле.

 

Но думаешь:

вы встретились, и ладно.

Чего ещё желать,

ну, в самом деле.

 

 

***

Так иди один.

Пусть бросает в холод и в жар, –

привыкай дышать свободно, пока не взяли.

Так умей говорить, чтобы каждый немел, дрожал.

Откажись от рабства – носи в рукаве кинжал;

защищать тебя больше некому,

нет хозяев.

 

Так иди один.

Никого ни о чём не проси.

Стань гурманом – или отшельником и аскетом

(что одно, на деле).

Иди, сколько хватит сил.

Хлеб железный съешь,

сапоги чугунные износи.

 

И тогда будет шанс на встречу

хотя бы с кем-то.

 

  

Ремонт

 

Мне кажется - когда я переживу

весь белый шум и мёртвую тишину,

твоё молчание, крепкое, как броня,

твоё отсутствие у меня,

гудки в телефонной трубке, пустой вокзал, -

мир будет другим - но будет - в моих глазах.

 

Мне скажут - мало ли так разбивали морд?

Меня по кускам соберут, отнесут в ремонт

и бросят - "ладно, хватит тебе, не ной"

шурупам, цветным осколкам, что были мной,

которой не протянуть без тебя и дня.

И мастер вздохнёт и примется за меня.

 

И будет другое лето и год другой,

и будет новый асфальт под твоей ногой,

другая осень, зима другая, весна,

а ты уезжай - будет лучше тебе не знать,

 

кто после встанет с ледяного стола,

отплёвываясь от пыли и от стекла.

 

 

Средства связи

 

Слушай:

на случай магнитной бури или грозы,

или переезда чьего-нибудь на Ямал, -

а давай придумаем новый, другой язык?

Чтоб никто нас не понимал.

 

Чтобы наши знаки ни электричеством, ни огнём

не брало.

Чтоб любой шифровальщик зашёл в тупик.

Чтобы мы в полный голос могли говорить на нём

в самый час-пик.

 

Чтобы мы, как киты со своею собственной частотой,

слыша чистый голос друг друга,

ловя за волной волну,

на своих маршрутах об этом или о том

говорили. Давай же, ну,

 

я не зря в такой-то нечеловеческий карачун

с проводами вожусь

(защитный костюм, плоскогубцы, грязь).

Я ведь тут не кручу-верчу, запутать хочу, -

я пытаюсь наладить связь.

 

 

Гляделки

 

Он смотрел на неё –

острившую сгоряча,

молчаливую, - каждый раз ощущая кожей

этот взгляд поверх чужого мужского плеча;

только плечи менялись,

а взгляд оставался тот же.

 

И она на него смотрела - издалека,

ясно, пристально, - без поволоки и без истомы;

он всё кутался в дым табачный, как в облака,

а она на него смотрела,

как на святого.

 

Так прошло десять лет.

 

И, когда рассеялся дым,

а мужчины ушли под белые своды спален,

они поняли вдруг -

осознали на все лады! -

как они друг без друга

устали.

Устали.

Устали.




Комментарии читателей:

  • Владимир

    24.01.2015 15:59:39

    Очень хорошо!



Комментарии читателей:

  • Владимир

    24.01.2015 15:59:39

    Очень хорошо!

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.