*** 

«Мы летели в Грузию,

на прекрасном самолёте,

она была в узких джинсах

и с плюшевым покемоном в руках.

В её глазах

отражался проходящий мимо стюáрд.

А я в этот момент

думал о том пилоте,

который, где-то впереди, в кабине

держит цепко штурвал -

руль этой крылатой прекрасной машины,

несущей нас удивительным утром

в Грузию.

Да-да, представьте себе,

эти узкие джинсы,

этого жёлтого Пикачу.

Раннее утро на такой высоте.

И Грузию.

Грузию в тумане и тёплых слезах росы.

Я не шучу.

Молодое вино, зелень и фрукты».

Эти строки,

молодого абхазского поэта,

эмигрировавшего в 1981 году в Бельгию,

были переведены с французского только в прошлом,

таком напряжённом, возможно, из-за своей високосности,

году.

Их нашли между двадцать четвёртой и двадцать пятой страницей

книги о приключениях двух молодых людей -

юноши и девушки.

Герои книги, в конце её,

поселяются жить на одном из тысячи островков Океании.

***

Кафе у дороги. Дальнобойщики останавливаются выпить чая, 

поесть пельменей и почесаться.

Сидят за столами, угрюмыми головами качая.

Ночь, как дорога – никогда не кончается.

Кто-то заснул в углу,

привалившись спиной к обшарпанной стенке.

Расплёсканный бульон течёт по столу,

стекает ему на коленки.

Впереди Барнаул, какая-то база,

какие-то бумаги следует с грузом передать.

Утречком – не забыть выпить кваса

для бодрости и уезжать.

Главное – успеть до Барнаула

выбросить из фуры

эту дуру.

Эту блядь.

Нечего, нечего, где попало голосовать.

Я не мать Тереза, каждого подвозить на халяву.

Нашла, понимаешь, забаву –

родителей оставлять.

Автостоп, это дело такое, опасное, не для всех.

Тут как повезёт – на кого нарвёшься.

Ещё и смеялась. А мы здесь не куры, чтобы смех

воспринимать, как непорочное

зачатье.

Но, к счастью,

я не из тех.

Не из таких. Не из таковских.

Я, как говориться, честный фраер.

В свете фар – посчитал за невесту.

Кепочку двумя пальцами поправил,

предложил подвести.

Заметьте – сам, лично!

Виктор Петрович, наш бригадир, конечно же, меня за это бы не поздравил,

он против этой самодеятельности,

но ведь я ж взаправду жениться хотел!

Она мне сперва понравилась сразу.

Это я уже только потом разглядел,

что она не такая, как я обычно люблю.

У неё губа проколота оказалась

и рисунок дурацкий на плече выколот.

Мне с такими не интересно – с ними мне разговаривать не о чем.

Я ведь тоже книжки читаю и телек смотрю.

Там про всё правильно Путин высказывается.

Жырик ему помогает. И если я говорю

со своими ребятами, -

они всегда меня поддерживают в разговоре,

не перебивают.

А тут – дура какая-то в шортах.

Может, конечно, я и не прав, я не спорю,

но зачем надо мной так издеваться-то?

Я ж не маленький мальчик. Мне тридцать скоро.

Зачем мне намекать на всякое?

Зачем показывать эдакое?

Зачем меня так?

я ведь просто ехал по дороге

я обычный шόфер

у меня ещё жызнь вся впереди

а она так со мной поступить решила

это же не правильно как-то

выброшу её и забуду

выброшу её и забуду

выброшу её и забуду

Можжевеловые ноги Марлен Дитрих

Мало кто знает об этом,

но у Марлен Дитрих были деревянные ноги.

Суковатые палки из можжевельника.

Она всегда носила тёмное длинное платье

и то, что скрывалось под ним,

как уже было сказано выше,

могли видеть немногие.

Когда она пела,

говорят,

её голос пробирал слушателя до мозжечка.

Или до какой-нибудь другой железы,

скрытой от глаз простодушного мужика,

зашедшего выпить пива в кабак

не от нужды

выпить пива,

а с намереньем послушать чудесный голос

за честно заработанные рейхмарки.

Во время своих выступлений Марлен

тихо-тихо поскрипывала под бархатом платья

можжевеловыми ногами.

Мало кто знает,

что эти длинные суковатые палки

госпоже Дитрих поставил один из поклонников –

хирург. Имя его, к сожалению, осталось скрыто

историей. Известно лишь то,

что в 1935 году у него была частная практика

неподалёку от Вены.

Двухэтажный особняк, окружённый яблоневыми деревьями

и акациями.

Оснащённый, для своего времени,

современной лабораторией

и помещением,

где его пациенты проходили курс реабилитации.

Известно также,

что его услугами в разное время,

кроме фрау Мадлен,

пользовались Сара Бернар и Альфред Нобель.

Про Сару Бернар, тоже никто не мог сказать,

что она показывала кому-то свои щиколотки.

Гер Нобель всегда носил брюки и высокие сапоги.

Когда были опубликованы воспоминания Марлен Дитрих,

а в них упоминался некий хирург без имени,

выяснилось, что он любил попутешествовать.

В частности, однажды он надолго покинул Австрию

и проехал через Россию.

Это было в двадцатых годах прошлого века

и страна тогда называлась иначе.

Короче,

его занесло в какие-то сибирские горы и там он

решил добраться до одного труднодоступного водопада.

Зачем ему это было надо –

он, видимо, не знал сам.

Усердный лодочник

переправил его через безвестную реку.

Как потом говорили местные старики –

когда маралу не хочется, чтобы ему отпилили рога,

он начинает рассказывать байки о том,

из чего получилась вселенная,

ага,

причём пользуется при этом

человеческим языком.

Итак!

Хирург перебрался через реку

и пошёл напролом

по крутому берегу,

который проще назвать – отвесный склон.

Добрался до своего водопада и пошёл назад.

Вот на обратном пути-то

он и подобрал несколько длинных суковатых можжевеловых палок.

«Хорошие могут получиться ноги для Сары Бернар

или Марлен Дитрих», -

думал он, карабкаясь по скалам

и хватаясь за твёрдые корни.

Переплавляя его через реку обратно,

лодочник умолял хирурга не позориться

и выбросить в воду коряги.

Но хирург только улыбался и коротко, на плохо знакомом русском, отвечал:

«Хорошие будут ноги».

И вышло так,

что Марлен Дитрих потеряла-таки

свои нижние конечности и обратилась к безвестному хирургу,

который (а она об этом не знала)

был в неё безумно влюблён.

По крайней мере, на это указывал золотой медальон,

вытащенный при вскрытии хирурга

из недр его желудка,

после того как он был умерщвлён,

в небольшом уютном концлагере,

неподалёку от Вены и собственной клиники

в чуть менее уютной газовой камере.

Каким же образом госпожа Дитрих лишилась ног?

Почему ей понадобились можжевеловые палки?

На эти вопросы никто до сих пор ответить не смог.

Только бывший в то время министр пропаганды,

оставил в своём дневнике,

который хранится сегодня в одной из частных коллекций,

короткую запись:

«О, Марлен!

Безжалостный голос Бога!

Я не сплю и не ем,

я попался в твой плен,

как мальчишка и жду перемен.

А сегодня –

моя жизнь – пустая дорога,

по которой иду и иду,

опираясь на сухую клюку».

И зачем-то поставил подпись и дату:

Пауль Йозеф Геббельс. 1937.04.15.

Наверное, хотел передать ей этот листок, как записку,

но потом испугался или просто забыл.

В любом случае:

Можжевеловые ноги –

это просто чудеса,

на такие ноги Боги

обувают небеса.

Когда был найден данный текст,

исследователи-литературоведы пришли в некоторое недоумение:

из текста явно вырисовывался портрет не Марлен Дитрих,

а Эдит Пиаф,

однако,

уже ничего нельзя было сделать…

***

…и кот выплывает на куске доски

и плывёт до середины реки.

Он внешне спокоен,

по-своему смел,

снаружи кажется,

что он песню запел,

но – нет, не поёт, не кричит, не пищит, не свистит,

только по-своему говорит.

Он смелый,

он сильный,

он многое смог,

он,

что вам сказать ещё?,

он,

мне кажется,

он, наверное, Бог.

***

Стереобаза устройства не соответствует общему контуру.

Всё стремиться к тому, что будет несоответствие,

когда в сумерках входящий в комнату

забывает продемонстрировать приветствие,

например, прикладывая руку к головному убору,

похлопывая себя по бокам,

приседая, падая, потеряв опору,

обретая, при этом, веру, страшным нездешним Богам.

Нас постепенно покидает ощущение невесомости,

с каждым днём мы становимся старше.

Мой мальчик, у меня нет больше совести,

впрочем, её не было и раньше.

Раньше, когда казалось, что облака

плотные, как перина.

И речка была глубока.

А девушку звали – Ирина.

***

Если пасти – то оленей

Если строить – то корабли

Если любить - то Ленина

Если жить – то с блядьми

***

Какая у Вас была мысль,

после того, как лицо Вам обожгла азотная кислота?

Может быть не одна? Может, они две пронеслись?

Или был ноль? Была пустота?

Колокольня. Измайловский парк.

Что-то ещё. Топография неизвестна провинциалу.

Какой прок перебирать прах

не заслуживающего обозначения одиночным инициалом?

Открытая кость лица. Глаза, закипев,

розовыми ручейками стекают в рот.

Можно многое сказать и без языка, замерев

на одно невыносимо долгое мгновение.

Вот.

Это случилось в четверг.

Курсы маркетинга. Комната 5.

Толстая Тамара Павловна Берг,

кандидат экономических наук, что-то начала объяснять.

При такой комплекции ходить между рядов,

рассказывая о потребительских свойствах товара –

привычка не из приятных, любой готов

вскочить с криком: «Пошла ты на хуй, Тамара!»

Она почти не вмещается в ряд,

запах пота смешивается с лавандой,

несколько эксцентрична – шаловливая, сальная прядь

на угреватом лбу. Её междужопие представляется шоколадным.

В аудитории душно – кондиционер,

видимо, сломан в 72-ом,

ещё когда какой-нибудь пионер

пытался интересоваться его нутром.

Занятие продолжается. Прошло 15 минут.

Дверь открывается. Входит толстый мужчина. На вид любезный.

Тамара вскрикивает от ужаса и ей, действительно, приходит капут –

мужчина выплескивает в её лицо содержимое баночки майонезной.

Было забавно смотреть, как толстая Берг

в судорогах корчится на полу –

будто огромный, такой, тюлень или медведь

крутится и пускает слюну.

А над «мишкой» продолжает стоять - в очках,

интеллигентный, не менее тучный, мужчина.

Улыбается, заглядывает Тамаре в лицо, говорит: «Ах, ах, ах!

Какая очаровательная картина!»

И вдруг прыгает ей на живот,

и несколько раз на нём, будто под ним батут:

«Как это – «меня не ебёт»?!

Что значит – «бросай институт»?!

Если ты, рвань, кандидат экономических наук,

это не значит ещё, что я

должен дома сидеть, как бабкин сундук,

ты должна понимать, что у нас семья!

Или ты забыла, что я твой муж?

Кто в доме хозяин – я или ты?!»

Ну да ладно, хватит, пожалуй, уж

время закручивает болты.

Учащиеся встали, пошли по домам,

весело обсуждая увиденное ими.

Холодный ветер дул по ногам.

Была осень, была поздняя осень или….

была зима?

***

Страх перед маленькой девочкой,

как страх перед белым медведем –

одеялом покроет плечи,

а криком разбудит соседей.

В коридоре пустого дома

насиловать мёртвых солдат –

знакомое чувство долга

пытаясь вернуть назад.

٭**

Созвездие парнокопытного животного 

не прорисовано досконально.

В том месте, где должен быть живот его -

открытое отверстие анальное.

Всё плохо. Человек устал. Садится на лавочку.

Разворачивает сегодняшнюю газету.

Забыв, что не дома – ищет лампочку,

вспоминает, что её нету.

Что-нибудь нужно читать? Внутри

ясно сказано, что скоро всё взлетит к чёртовой матери

на воздух. Утконос отключился, пустил пузыри –

это, конечно, мелочи, но мы время не зря потратили.

Созвездие нависает неопровержимым доказательством

взаимосвязи некоторых процессов,

уточнять каких именно – вовсе не обязательно,

по большому счёту – это никому не интересно.

Утконос животное австралийское,

сумчатое, с клювом. Газета

от содержания оставит впечатление склизкое,

ей уместней закрываться от света.

Что остаётся?

Незнакомец? Отсутствие лампы?

Шум ветра на автобусной остановке?

Со словом «лампы» прекрасно рифмуется слово «лапти»,

впрочем, это неучтённый реквизит в нашей постановке.

И, кстати, пора заканчивать.

Ночное небо становится утренним,

Г. П. Сазанцев собирается на работу, что-то там заколачивать.

Внешнее, стремительно становится внутренним.

Безмерный мир трансформируется в компактный,

блекнет, истончается, уже тощий.

Складывается, как в картонную коробку из-под campari,

опускаются луковицы гладиолусов тёщи.

***

В цокольном этаже жилого дома

дедка трогал бабку за багровый рубец,

бабка была совершенно не против,

она знала: ей скоро пиздец.

Протяжно мяукала кошка,

пахло застарелой мочой.

У дедки торчала матрёшка,

бабка хотела ещё.

Переваливаясь неловко с боку на бок,

они копошились долго, шурша бумагой.

Забрезжил рассвет. Оказалось, что бабок

в грязном помещении собрано дедкой уже не мало.

Он их складывал штабелем за обмотанной стекловатой трубой.

Дедка и эту бабку оттащил туда же.

Положил снизу. Накрыл ватником. Пошёл домой.

Он живет в соседнем доме. Его зовут деда Паша.

***

Воскресный день. Часа четыре.

Гуляем мимо городской

помойки. Запах, как в …

чёрт,

не подберу слова…

Допустим,

как в квартире

давно не вымытой водой.

Любимая, ты знаешь это?

Ты знаешь, как приходит боль?

Сегодня только понедельник.

Сегодня не среда.

И мы с тобой

ищем алюминий,

в приёмном пункте – выходной.

Однако собирать – не грех

пивные банки,

плющить позже,

что бы хватило места больше

в полиэтиленовом мешке.

В моей башке

не уместиться понедельнику.

Любимая, скажи подельнику –

пусть будет проще,

бля, пусть проще будет,

будет чище.

٭**

Я устал,

как только может устать павиан,

как только может устать какое-нибудь другое животное.

Как только может устать, например, кот,

который скребёт и скребёт.

Которому – всё равно.

Которому наплевать,

если только он умеет плевать.

Если только он умеет плавать,

умеет плавать и плыть,

не погружаясь до степени «утонуть».

Не нагружаясь до степени «утонуть».

Не нагружая себя, не подгружая других.

Не тех, которые лучше других,

и не тех, которые хуже.

Не тех, которые ужè,

не тех, которые ýже.

Не тех, которые уже в Париже

и не тех, которые ещё в Воронеже.

Не тех, кто уже никто

и не тех, которым кажется, что они ВСЁ.

Я устал.

Я устал, как Пизанская башня,

и трижды, как Эйфелева.

Как Собор Парижской Богоматери.

Как последний сын своей матери,

которого, как будто бы не было.

Однако, которым я и являюсь.

Который внутри и снаружи.

И во сне,

что не кончится никогда.

Да, господа,

надо признать –

погода нынче тяжёлая:

сыро как-то и ветер что-то, зачем-то…

***

В сумраке ночи я воровал

круглые яйца

шершавые хлебные булки

ложились в красный мешок

в своём колпаке

я казался себе

знатоком,

а хлебные булки…

хлебные булки…

Ах, хлебные булки

и круглые яйца!

***

Чёрный человек любил гулять по парку

в больших резиновых сапогах.

В руках

он держал предметы,

которые иногда падали на землю.

Он нагибался за ними,

придерживая спину через пальто.

В мгновение то

на лице его была непередаваемая мука.

Было нам жаль его?

Может быть.

Однако это такая скука!

Особенно, когда он плакал

опрокинув голову в небо.

В его глазах отражалось небо.

В его глазах голубое небо

дробилось, наливаясь красным.

Между тем, лицо его становилось белым,

он, не спеша, распрямлялся,

опускал голову

и начинал идти.

Прямо, никуда не сворачивая,

по главной аллее парка.

И за его спиной

парк наполняла осень.

Мы часто смотрели вслед,

поражённые этим явлением.

Чёрный человек шёл медленно,

как тысячу лет назад,

как один из нас,

плавающий по реке,

сжимающий в неумелой руке

весло, водный цветок,

личинку ручейника,

шахматную пешку,

перо зимородка, но только не пустоту.

Пустота – это роскошь,

которую мало кто из нас себе мог позволить.

***

В густом лесу, за мхом покрытыми стволами,

поваленными в папоротник высокий,

рычат, ворчат и чешутся носами,

лбами –

медведики Муслим и Осип.

***

В одном из тихих дворов

города моего, города

(нам было в других местах дорого) -

бухали.

Был вечер.

Один из пустых вечеров,

когда было лень

даже проткнуть свою голову пулей,

по улице,

которую было видно

с нашей скамейки,

прошёл человек одетый в тёмное,

удивительно,

но его походка,

то как он

бросил окурок мимо плевательницы,

то как он

поправил шляпу

на седой голове,

как улыбнулся, глядя в стекло

случайного офиса,

удивительно,

но всё это говорило мне,

что он

мой возлюбленный.

***

Да, моя милая, да!

Иногда такие поезда

мимо сердца пролетают, что наверное

кэмероновское трёхмерное

в голове останется навсегда.

И тогда

нам останется сокровенное –

так, невзначай

встретиться иногда

на чай.

Но только,

если вне времени,

только если когда,

душу свою в откровении,

вывернуть наизнанку,

выложить на асфальт,

на брусчатку,

на гравий,

на грязь.

В этом найди, пожалуйста, дорогая, связь,

с небом, с Луной, со звёздами,

с космонавтами, с инопланетянами.

И пальцами дотронься до меня,

пальцами,

не только губами.

Ты - Богиня Хрустальных Объятий.

Хрупкая, как замороженное серебро.

В твоих глазах отражается озеро,

небесное озеро,

которое заражено,

или заряжено?,

сном.

Сном о сне, в котором есть сон,

о том, что есть сон, в котором слон,

обыкновенный слон,

идёт по улице Дели,

подходит к газетному киоску,

и покупает пачку сигарет "Друг".

Потому что "Беломора" не завезли.

***

Непреходящее уходит

В нору, в дупло, в небытиё.

Из леса выглянет уродец

И спрячется в небытиё

И там, в небытие дремучем

Он службу понесёт одну –

Когда наступит ночь

Он будет на дерево вешать Луну.

Ему рассвет глаза завяжет,

Крафт-Эбинг судно поднесёт

И нежно-нежно в уши скажет:

Спи крепко-сладко, божий плод.

Ползу. Нет сил. Ещё мгновенье.

(Май. Понедельник. Семь. Часы.)

٭**

Пора! Пора!

Но аура не чиста.

Похоже, я не встретил TURBO-чиста.

За окнами весенняя пора.

А аура?

А аура – дыра.

Черна, округла и пуста,

но в ней вполне уютно, чисто

(хотя, возможно, и не часто).

Вселенной маленькая часть

в судьбе моей ведёт участье

лет десять, где-то. Но доколе,

PRить чьё-то BIO-поле?!

٭**

На утро всё иначе стало

Конец закончился началом

В разорванных ноздрях

Тугое небо клокотало

На кухне радостно шептало

Хотелось не вставать.

٭**

последняя радость Петра

была удивительно странной,

когда в полседьмого утра

он утопился в ванной.

сначала он выпил кофе,

потом прочитал газету,

внешне он был спокоен,

пока курил сигарету.

Пётр кочергой поправил

поленья в душном камине

и через мгновение замер,

как предок его на картине.

тёплые дальние страны,

горы, моря, океаны,

деревья, животные, птицы и облака

мелькнули в его брутальной,

мелькнули в его банальной,

в его голове буквально

мелькнули, как

ис - кор - ка

и он сделал выводы

он сделал выводы

он сделал выводы

он сделал выводы

Чистота 

Мелодия начинается просто,

начинается когда

чемпион мира по кроссу

остановится

и тогда

несколько листьев опустится с дерева,

веришь мне?

Нет, не верю.

Я поверю только если тебя

вывернет наизнанку,

твоя мать спозаранку

покажет своему мальчику

пальчик,

он засмеется

как иволга

и в этом будет мешкообразная правда

которая, если ты знаешь,

прячется за сундуком.

Пусть я с тобой не знаком,

однако восьмого марта

тебе принесу подарок

и цветы

если ты

будешь как всегда аккуратна

и смоешь мои следы

из влагалища своего

безвозвратно.

***

I. 

А телефон молчит,

как огнестрельное оружие пистолет,

голова, почему-то вспоминает детство,

в данный момент телефон – очень опасный сосед,

это очень опасное соседство

в данный момент.

И если он вдруг оживает

и спрашивает: «Это квартира Ковалёва?»,

что я могу ответить?

переспросить: «Майора?», –

я отвечаю «нет»,

а он говорит:

«значит не туда попали»

и разочарованно гудит.

II.

Здравствуй,

мне нет с кем поговорить,

рассказать, что я не женат,

рассказать, что нет аппетита,

но постоянно чувствую жажду,

потому что курю Gitanes,

рассказать, что хочется женщину,

а звонят по ночам мужчины,

что пользуюсь кремом,

т.к. боюсь морщин,

а с женщинами гуляю только, когда стемнеет,

и хожу в магазин,

например, за хлебом,

куда-нибудь в сторону, где меня не заметят.

Берлинг 

Качество берлинских стен не зависит от твоих многочисленных, многоступенчатых, многоуровневых,

от твоих, пресловутых оргазмов.

Невозможно разобрать, кто кого ебёт в нашей спальне.

Стена рушится с каждым поцелуем.

Парадокс в том, что когда не будет стены – мы будем не нужны друг другу.

Стена?

Нужна ли была стена?

Была ли нужна стена?

Тонкие пальчики царапают известку –

будь осторожна.

За маникюр платил я.

Это я, блядь, возил тебя в Ялту.

Это я, пидор, показывал тебе Европу

и то, что осталось от берлинской стены.

Ты даже не видела перьев разбившихся ангелов.

*** 

В тишине опустевшего города,

проскальзывает шорох полиэтиленового пакета,

в нескольких местах распоротого.

Ледяная сталь пистолета

забирается в глубину гортани.

С похмелья трудно сдерживать рвоту.

Сначала вспоминаешь Таню,

а потом, что сегодня не пойдёшь на работу.

Вчерашний вечер можно охарактеризовать, как спорный.

Спорный в том плане, что не понятны причины

того, кто же всё-таки пришёл не вовремя –

ты или Татьяна? Или этот мужчина?

Впрочем, даже если бы ты не был таким пьяным,

ясно одно наверняка – этому мужику

вовсе не обязательно было целовать Татьяну.

- А что тут надо этому мудаку?! –

кричал ты громко, соседи затаились

по своим тараканьим норкам.

Времена, пространства – двоились или троились,

взвивались в небо, скатывались с горок.

Да уж, товарищ прапорщик, никогда

ничего хорошего не получалось

из привычки оставлять в штанах иногда

табельное оружие, покидая часть.

***

Медведь приходит по ночам

И ищет – чем бы поживиться.

Неуловим он – как печально,

Но в чём-то, правда, театрально:

Найти его и обезвредить,

Чтоб сон мой был, как у младенца,

Который пред восходом солнца

Неубедительно мычит.

А, может быть, мечтает –

«Мечта о плюшевом медведе»

*** 

Я надел свою короткую кожаную юбку,

покрасил губы в зелёный цвет,

соответствующий

кругам под глазами

и этой дурацкой басме,

которой я вчера покрасил волосы.

Итак, я натянул эту старую узкую юбчонку

и выбрался ловить тачку.

- Красивый, подбрось на работу, –

попросил я, довольно банального шóфера.

К чему это я всё?

Зачем решил рассказать?

Забыл. Странно.

А так хорошо начиналось…

Неудачный спектакль

По сцене ходит Человек.

Он параллелен зрительному залу

его движения легки, он полуобнажён.

Он ходит медленно,

как птица в поиске червей –

порой нагнётся и поднимет что-то,

что именно мы знать не можем:

может

пустота, является объектом интереса

Человека, который медленно, как птица,

по сцене ходит, ищет что-то.

Нет музыки, нет света – только тень.

Но вдруг рояльная струна

теряет натяженье и,

другие струны задевая, чем создает причудливый аккорд –

срывается.

И Птица замирает.

Мы слышим шорох механизма,

он будто нарастает,

так же свет

из мягкого рассеянного света

становится кричаще-голубым.

ОДИН выносит лестницу

и приставляет к нарисованной Луне.

ДРУГОЙ, расправив крылья,

подходит к Собирателю Червей

и укрывает его ими.

Две шестерни выкатывает Дворник,

а Двухголовый Человек

подходит к Собирателю,

которого скрывает Ангел.

Он отстраняет Ангела

и открывает Человека,

лежащего в эмбриональном положении.

Тот, кто приставил лестницу к Луне

так медленно взбирается по ней,

что мы не замечаем этого процесса.

Меж тем он до Луны добрался

и начал рисовать лучи.

Светлей, становится на сцене

и Двухголовый Человек

метается, ища темнее уголок.

Эмбриональное меняет состояние Герой.

И он потягивается от

удовольствия

увиденного

сна

и Ангел рядом делает движенья.

А Двухголовый Человек пытается подраться

с Дворником,

но перевес не на его стороне –

у Дворника метла и свисток.

Человек рисующий лучи

бросает ведро краски в Дворника.

Дворник падает.

Двухголовый Человек наступает на него ногой,

как на поражённого.

Человек-птица подходит к Ангелу

и начинает рассматривать его крылья.

Ему явно их не хватает.

Впрочем, он не хочет и не умеет летать,

они нужны ему, потому что он считает себя птицей.

И вот он начинает отрывать у Ангела крылья.

Он агрессивен и неумел.

Он доставляет своему Ангелу невыносимую боль,

Однако Ангел не сопротивляется –

он не может сопротивляться по определению.

Уже без крыльев,

Ангел опускается на колени и склоняет голову.

Двухголовый Человек

подкрадывается к Человеку, стремящемуся поменяться местами с Ангелом

и помогает ему «присобачить» крылья.

Дворник барахтается на заднем плане

весь перепачканный краской.

Человек, сделавший Луну Солнцем

спускается, ставит шестерни одну на другую,

забирается на них

и наблюдает за всем происходящим.

Свет гаснет.

Остается направленный свет

на барахтающегося Дворника,

и Человека на шестернях.

Дворник пытается приподняться и встать на ноги,

а Человек на шестернях,

раскинув руки,

медленно обращается вокруг своей оси.

Справа зажигается рассеянный (болезненный) свет

и Двухголовый Человек выкатывает

на сцену стол патологоанатома,

на котором лежит Тот, кто когда-то был Ангелом.

Двухголовый Человек

спиной к залу, что-то делает, блядь, с Бывшим Ангелом.

В сторону зала летят окровавленные куски –

это внутренние органы Бывшего Ангела.

Они разновелики.

Со стола течёт кровь,

стол стоит, как бы в луже крови.

Кровь течёт не переставая.

Крови так много,

что она стекает в зрительный зал.

Дворник продолжает ворочаться.

Человек, превративший Луну в Солнце,

спускается с шестерней и

подходит к столу

и помогает Двухголовому вынимать внутренности

из Бывшего Ангела.

В общем,

все они никудышные люди,

шушера, дрянь, тьпфуй!

***

Там, где кончается Бог

начинается радиус,

переходящий в диаметр.

Что бы верить в Бога

нужно не верить матери

и мне не странно слышать,

даже от Вас,

что Бога нет,

что есть только таблицы Брадиса

и равнобедренные треугольники.

Знаю, что когда листва опадает,

сложно и грустно,

время идти прятаться в угол,

потому что больше забиться некуда.

Осень догоняет колючим листом

и заставляет вспомнить про Бога,

поцарапав лицо.

Вот мне и кажется,

что я внутри

руки-то протягиваю

и щупаю Бога за голеностопный сустав.

И тогда моя рука – это радиус

переходящий в рябину на коньяке.

Что осталось?

Натужно орать в туалете,

выдавливая из себя перпендикуляр,

отмытых обменом веществ, продуктов.

Главное – успеть бы перевернуться,

чтобы не врезаться в Бога.

Андрей Рублев

Раза три,

нет,

раз пять я

просил Бога сломать мне суставы.

разрешить мне напиться

до исчезновения печени,

до головной боли под грузовым составом,

до раскаяния трудолюбивого,

до распятья.

В течение времени,

во время течения,

тела не милого,

а бренного, гнилостного, прикрытого тряпочкой,

мальчика рассмеши показом трубки,

пусть приоткроет губки,

пусть поласкает мягко.

Разреши ему трогать, животное,

трусливая скотина, потерявшая ножик.

Под волосами, под кожей

найдёшь свой клад,

найдёшь осторожно.

Ничего нет страшней,

когда снег в Храме идёт.

***

Мы деньги ищем под землёй

по локоть проникаем в тело

кругообразными движеньями

на ощупь

Там двигаемся – ищем под землёй.

Мы долго ищем под землёй -

не только деньги, но и время,

что было пролито, как семя

онаново, из века в век.

И будет помнить человек,

как он был мудр, как он велик был!

В стране, которая в пол карты,

в стране, которая…

А на хуй?

Хотел сказать и дальше про масштабы

и понял, что: и это всё.

Отсюда бы пора валить бы,

да не дают свои ж молитвы –

всё хочется дожить, чего-то сделать, преуспеть.

Дожить бы!

Не до женитьбы, не до жатвы,

а до простого, до того конца,

когда и смерть уже не вáжна,

и не важнá,

как символ, бренд, как тренд.

Но то, что вдруг она однажды

придёт и скажет: кто ты? Кто?!

Что ей ответить?

Ник свой объявить? Пароли? Сколько их? Ты сам-то помнишь?

Иди ты в жопу, автор, ты не интересен…

II

1.

Что лежит на моём столе?

Начинаю перечисление:

голова твоего любовника,

визитная карточка секунданта,

пачка Bond Street,

моя рука

с воткнутой в неё сигаретой

шариковая ручка,

в виде обнажённой женщины,

несколько порнографических журналов

и, покрывшаяся пылью, коробка презервативов,

а так же

небольшая бутылочка твоей мочи,

которую я, дрожащей,

не запачканной пеплом рукой,

беру

и выпиваю

жадными,

но медленными глотками.

2.

Звоню в чужой город.

Промежутки между гудками,

заполняются чем-то похожим на мысли.

Скудное пространство перед лицом

облагораживается чистым,

несколько пугающим своей чистотой,

подобием той,

что я с закрытыми глазами вижу перед собой,

прижимая к щеке

тёплую телефонную трубку.

Свободное время моё,

требует непременно,

немыслимого поступка:

забухать, уехать, вскрыть вены,

подложить бомбу

в автобусе двенадцатого маршрута.

3.

Веселее, мой друг, веселее,

Если ты тронешь меня за кончик носа,

я перепрыгну через условности.

Или ты хочешь,

что бы я пришёл сам,

и показал пустые ладони:

вот он, мол, я?

Нет,

сиди – дожидайся.

Может быть там,

в прозрачных озёрах Ада

мы встретимся –

два дельфина,

плывущие в разные стороны.

4.

Дорожная оболочка 

Он не вернётся.

Вверх ручкой маленькой подавай знаки,

сними вязанную шапочку –

ей помаши тоже.

Помнишь,

как с ним было хорошо?

Он считал тебя

своей маленькой крошкой.

Он нежно целовал тебя в нос,

бережно подбрасывал в небо,

уютно вбирал в себя

и окутывал, окутывал, окутывал…

Теперь:

слёзы в твоих глазах –

Он вернётся или нет?

Нет, не вернётся.

Он обиделся на тебя –

Огненный Гроб.

5.

Прячется в тенях

Арлекин, убежавший от Сомова.

Коломбина где-то неподалёку,

с разнузданным Пьеро

и мужичьём из деревни,

прыгают в пароксизмах

хмурого танца,

вокруг костра,

где горит ПОЛЕНО.

МИЛОЕ ПОЛЕНО МОЁ.

6.

Массивная дверь платяного шкафа –

ворота в Ад.

Открой, не бойся,

ступи на каменную дорогу,

вдали - обжигающие горизонты,

позади – окровавленная постель.

7.

Путеводитель по сумеречной зоне

является продолжением,

только что закончившегося кошмара.

Вот он.

В руках у тебя остался.

Такой маленький,

похожий

на бритву твоего старшего брата.

***

Если бы я умел говорить о женщине,

я, пожалуй, был бы талантливым человеком,

но ничто так не останавливает мою руку,

как чувство бессилия

перед неизвестным,

невероятным,

священным.

Если бы я умел говорить о женщине,

у меня бы лучше получалось говорить о мужчине,

о музыке, о науке, о технике, о географии,

в моих глазах было бы меньше смущения,

неуверенности,

страха

оказаться невежественным.

Если бы я умел говорить о женщине,

я, наверное, был бы менее нежен,

что некоторые считают не таким уж плохим,

хотя уверены, что быть жестоким

гораздо практичнее,

выгоднее

и спокойней.

Если бы я умел говорить о женщине,

я бы говорил, не переставая и без устали,

не обращая внимания на то, что могу сойти за безумца –

главное правильно выбрать лексику,

поставить голос

и не махать зря руками.

Единственное я знаю точно:

говорить о женщине не значит её описывать,

показывать её технические характеристики,

включающие в себя внешность, жесты, походку,

оттенки голоса,

характер, поступки

и прочую дрянь.

***

Жидкость,

покрывшая поверхность стола,

мутная, горькая на вкус,

скользкая.

Кошка от голода застрелилась.

Обмакнув палец в пепельницу

рисую на известковой стене

улитку,

переползающую сквозь дырку в моей голове

в сторону

стужей скованного стекла.

По вечерам,

в той части города,

которую мне подарили собственные мечты,

я пью холодную воду.

Через несколько мгновений на коже

появится замысловатый узор.

Луна

в замочную скважину смотрит

и видит:

всё серьёзно,

всё очень серьёзно,

настолько, отталкивающе, серьёзно,

что хочется схватиться за голову

и повторять заученные слова:

«Женщина должна быть толстой,

оставаясь при этом прекрасной.

Женщина должна быть толстой,

оставаясь при этом желанной.

Женщина должна быть толстой,

оставаясь при этом прекрасной….

***

Вечность –

это ряд широколистных деревьев,

посаженных вдоль железнодорожного полотна,

это детские, детские кубики,

сложенные в замок спящего короля,

это рёв одинокого оленя,

сидящего на корточках

у стены серой пятиэтажки,

это розовые фламинго,

перебегающие улицу на красный свет светофора,

это геронтофилия,

скрытая в патронажном милосердии,

это каслинское литьё,

которым Чернышевский

бьёт по голове другого интеллигента,

это ещё много и много

интересных и условно занятных вещей,

в том числе

и контуженный воин,

которому кажется,

что его дочь –

всего лишь продолжение похоти.

***

каждое утро

земля расстаётся с небом

каждое утро

моё теплое тело

становится твёрдым

и ледяным

я открываю глаза

и вижу потолок

по которому

ползают тени деревьев

вплотную подкравшихся к дому

и тогда душа моя

невесомая

расплющивается на них

а тело кричит от боли

до наступления темноты.

III

Юрий Гагарин

поэма

вступление

Беловатая мгла

на вате в норе игла

мы жили как жильцы

и крыс ловили за хвосты

и удальцы мы были

нас было много

вот история обозначающая дорогу

по которой идти и идти

но не было силы

чтобы взять и уйти

имя своё прочитай на стене

вышли в кресты

напоказ от души

душка дурнушка вяжи полотно

носки из песка

крючком из воды

много ушло в недостаток

много оттудова вылезло

Маугли был черноволосым мальчишкой

он оберегал свою клеопатру от Тигра

и от веника сашкиной бабки.

Я никогда не пойму первой трети

оперы П.И. Чуко-Чуко

между землёй и травой

есть промежуточек в точке

соприкасанья с глазами

бывает наотрез отказаться

пришлось бы в спичечном коробке

глядеть перпендикуляры.

Вот она

латентная сексуальность

Индрик-зверя.

1.

Лети пригоршней

визит примерочный

в противоморе

луч аптечный

Мимо юга

мимо бройлерных

бойлерных

кыш крыш пшик

Нет на свете ствола

была бы была бы бы

бла

А на небе

растопырив крылья

Юрка летит.

Лети Юрка-юрист!

быстрой гагарой

лети и вернись.

Корзина мгновения

ишь ты быстрый

стремительный

космонавтик

- А где же Герман?

- А нету Германа.

- Что, умер?

- Нет, - слабоват оказался,

мамка не докормила.

- Но где же он ходит?

Тормоза проверяет, наверное,

или тоскует

или мечтает

или поёт -

жизнь у дублера

нелёгкая.

А ты, Юрка, спой тоже

скажи: "Поехали"

махни рукой,

борись с помехами

с радиопомехами,

ведь есть голова на плечах,

борись с помехами головой

будущий марсианин наш дорогой

космонавтик,

ЛЕТИ!

2.

А ты родился

а в деревне ты родился

ходил по двору

мыл козу

следил, как животное поросится.

А в небе были звёзды

стыли под ними берёзы

люди ходили, тыкали пальцами

в звёздныя небы над головастами!

ели рыбу пили воду

ноги мой милый Юра

гуси кричали на своём языке.

Много воды было в реке

в реке много было рыбы

и ты в трусах

а иногда без трусов

купался в реке

и в ней рыбу ловил

и в трёхлитровую банку ложил

(или, если хотите, ложил).

Мама ждала, когда ты вернёшься из школы

пекла блины

катала пимы

отец рубил дрова

а в Калуге Циолковский

вёл наблюдения в телескоп

делал модели летающих аппаратов.

- Говорит Москва!

- Говорит Москва! -

кричал по радио диктор

диктор кричал на всю страну

безопасная бритва

была положена в вещмешок

отец ушёл на войну.

А ты стал жить с мамкой

прятался в подвале

ел тама вермишель всухую

и картоху нечистив,

боялся за страну

и боялся за мамку

и рвался на фронт,

провожал

жадным из щели взглядом

длинные железнодорожные эшелоны

тебе снились погоны,

но ты не знал что

полетишь в космос ещё

став первым в мире

Космонавтом

Молодец Юра.

3. 

Тёмной порой

верёвка рябая

взвейся над головой

кричи летая

корова - мычи

мужчина - пой

врачи -

езжайте домой

Гагарин летает над нашей Землёй

Иди погляди которые часы

одна стрелка на одной цифре,

а другая на другой цифре,

а потом одна стрелка будет

на другой цифре,

а другая стрелка

останется на той же самой цифре.

И прилетел Юра домой

на раскрывшемся парашюте:

нате, вам, тут я

теперь буду жить

и улыбаться с телеэкранов.

Молодец сказала страна

отважному Юрке.

В полевых станах

в урочищах, на лыжных базах

стали в городах и весях

называть сынов

Гагариными.

И каждый малыш

захотел пока не спишь

стать космонавтом

а когда уснул

космонавтом стал

поспал полежал

и в путь

на Сатурн на Марс.

Летай, баловник,

балуйся

да не балуй,

а то пожалуй

отнимут паспорт

запрут телескоп

не полетишь на Луну

не узнаешь про марсиан.

Сиди тихо

лови в лесу миху

и серую белку

зайца за яйца

и тетерева.

И будешь счастлив зная,

что когда подрастёт

на выставке достижений

увидишь не самолёт,

а натуральное изображение

летательного космического корабля

"Восток", бля,

и фотографию

Юрия Гагарина

Первого Советского Космонавта.

4.

Юра улыбается

он счастлив

он не о чём не мечтает

все мечты выполнились

Ура! кричат друзья

и неизвестные мужья.

После полёта повзрослев - возмужав

едет по центральным улицам

дружественных держав

улыбается Юра не сутулится

рукой махает улыбается

почти смеётся, всё ему нравится

здоровье в здоровом теле

здоровый дух

тополиный пух

не мешает его сосредоточенному делу

он едет стоя

и машет рукой

улыбается головой

за его могучей спиной

вырастают крылья

и новое поколение в изобилии

орлят

они будут летать

в космос

на Марс на Сатурн на Луну

и будут всегда благодарны ему

за то что он был

Первооткрывателем Космоса.

5. 

А теперь Гагарин

иди к своей марусе

и к ней пару раз сунься

у тебя будут две

девочки у тебя будут две

одна откроет олимпиаду

в Москве

они будут есть винограду.

Но в тебе усомнятся марсианины

и ты лети-лети Гагарина

в космос.

Первый космонавтик

облетел Землю облетел

и на Землю сел

в раскрывшемся парашюте

за тобой наблюдал

в телескоп Королев

заре навстречу

со звездой в плечи.

Гагарой лети Юрка-юрист

космонавт-оптимист.

Улыбайся лети

назад возвращайся

сюда приходи

не пей не кури

к марусе суйся,

но не так часто -

не рви на части

хорошо кушай.

В Риме бывай

за мир борись

лошадей объезжай

ночуй в сарае на сене

вспоминай о Луне

Наш Замечательный Космонавтик

Юра Гагарин.

заключение 

Много ушло и пришло и смогло

на железном похоже ложится стекло

мимо проносится

сзади приложится

в гости зови - приду не приду

позову позабуду убегу

ищи

не зови

возьми первую ноту в аккорде левого берега

найди отличие её от правого

и побегай побегай побегай

найди и принеси.

Ты теперь талисман -

Велик и Желанн.

IV финал

Тяжёлый клин

(в глубины бытия)

Пять мальчиков рисуют обезьяну

На месте взрыва противопехотной

Никто не ищет в облике изъяна

Не заниматься поиском духовным

Растёт в глазах гриб ядерный устойчив

Рассказом детским бабушки двуручной

Ты мне скажи о чём мечтал по почте

Пиратский Лазарь ненаучный

Не распрямляя шею падать в землю

Не поднимая глаз идти назад

Ты не хотел пока я нем я

И не желать чужих наград

Ты не казнись ещё не поздно

Ещё успеешь повернуть туда

Где есть отождествление гриппозной

Твоей мечты что греют провода

Что в досягаемости вечной

Встаёт из предрассветной тьмы

Где мастер дел вполне заплечных

Раскраивает скатерть

Мы

Плывём плывём стремимся

Раскачиваемся постепенно

Искримся суетимся

Проникновенно

Искусственно

Исступлённо

Обыкновенно

Отчуждённо

Безыдейно

Безвкусно

Глупо

мы

Комментарии читателей:

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: