Олег Семенко «Сонеты восточных провинций»



Рыбье


Молчание. Пересекая кордоны,

храни его, как хранят зеницу.

Слушай пение рыбы, вспомни опыт вороны;

Нанижи согласных петли на спицу


молчания. Свяжи носки, и подари их бродяге,

хоть из шерсти глаголов, хоть из хлопка наречий,

всё же лучше, чем голой душой по бумаге

и приятней, тем более – человечней


молчания могут быть только звуки

“Ч”, ”Ш.”, ”Щ.”, в словах “мечты страшны в грядущем”;

пересекая кордоны, повторяй что-то типа “азы, буки”,

но - про себя. Про себя, и про рыбу; и даже, наверное, с пущим


под небесами

упрямством, быть может, чем та же щука

повторяй, покуда губы не станут сами

шевелясь, забывать о возможности звука.



Этюд


Наклонись ко мне, вложи мне в улитку уха

Еле слышный шёпот. Закрой мне глаза ладонью,

И я стану ночью, в которой ни слуха, ни духа,

А только звёзды и ветер. Знаешь, в такую воронью


Тьму даже ангелы во избежание поломок

Коротают часы забиванием “рыбы”

Ожидая конца этих чёрных потёмок.

Наклонись ко мне. Я говорю - “мы могли бы


Стать ближе”. Ближе, чем ты себе можешь представить,

Ближе, ближе – вот где потеха…

Наклонись ко мне. Не бойся оттаять -

Здесь слишком холодно, но сколько эха


У наших касаний! Столько имён и кличек

У этих чувств, убежавших из виду…

Наклонись ко мне, пропой на языке своём птичьем

О приходе весны в мою Антарктиду.



Сонеты восточных провинций


Как тонок стрекот цикад

в эту туманную пору…

Соте


1


День истончился. Гортензии отцвели.

Сургуч осенней луны надтреснул, осыпается сад.

Лети, лети, мой гусь почтовый, до самого края земли -

Из Азии в Византию, и возвращайся назад.

Солнце садится. Туман ползёт из долины,

Ватный халат мой совсем износился, он

Соткан из дыр. Время – старый, седой почтальон,

Красящий хной, выдающие возраст седины.

Ты же лети над шафраном лесов в голубое,

С золотом небо, глухое без крика гусиного.

Ветра тебе под крыло обжигающе – зимнего,

И полосы бесконечной седого прибоя.

Пусть тебя в долгом пути не застанет гроза.

С почтой лети, и скорей возвращайся назад.


2


На заднем дворе доживающая дни сосна

Роняет иглы на землю, как неведомые никому письмена.

Я учусь их читать по слогам, как первоклассник

Прилежно повторяет, написанные красными

Чернилами иероглифы”тень” или”свет”,

К полудню выпадает снег, стирая смысл бытия,

Но поднявшийся ветер дописывает”жизнь” и ”смерть”.

Приходится чтение начинать с ноля.

Лампа коптит, и шаткая тень моя

Падает в сторону городской стены.

Ветер гоняет по полю остатки жнивья.

Дни не сосчитаны, но почти сочтены.

День сократился настолько, что утром темно.

Грею дыханием рисовое вино.



3


Один взгляд в себя заменяет тысячу слов.

Один шаг к себе заменяет тысячу ли.

В хижине дует ветер из всех углов,

А в сердце моём магнолии зацвели.

В какое-то время жизни кожа рук

Становится грубее коры деревьев вокруг,

Тогда в желтизне саманного кирпича

Ты видишь звезду, пульсирующую на виске творца,

Узнаёшь его, хотя не видишь лица.

Радость твоя, так же, как жизнь – не случайна.

На очаге закипающий бронзовый чайник

В юность былую вернул меня трелью своей.

Дикая слива весною цветёт средь камней,

В ветках её поёт о любви соловей.


4


Жизнь – это путник, несущий вязанку хвороста на спине -

Чем он выше к вершине, тем заметней при полной луне,

Но спускаясь с горы, в тщетных поисках крова,

Он становится частью пейзажа ночного.

О цикады в полях, что поют от зари до зари.

Акварелью по шёлку – каштан пожелтел за рекой.

Вот уже облепили рябину мою снегири.

И летит над замёрзшей долиною кашель глухой.

Торжество горизонта над завтра. Лишь мышь да сова

Дикой гонкой своей его бешено делят на два.

Руки долго держу над давно прогоревшей плитой,

Ощущая себя одинокой, кривой запятой.

Скоро в дом постучится посыльный, что к каждому вхож,

А в суме конопляной его головешка да нож.


5


Тысячекрылый журавль на твоём кимоно

В реку забвения одно обронил перо.

Ты отцвела, будто лист золотой, кленовый.

С яшмовой веткой гонец осенней порой

Весть мне об этом принёс. Бамбука побег

Был не стройнее тебя. Не красивей была

Сакура в белом цвету, не чернее волос

Ночи была темнота. Я светильник задул,

В то же мгновенье не стало привычных вещей,

Но сердце осталось, что помнит тебя навсегда.

Ты превратилась в небесной реки течение.

Спой мне негромко о радости жизни, вода.

Не лотоса листья, а сорванной в лесу

Дикой травы на могилу тебе принесу.




Последние стихи февраля


Оттого, что снег не тает

Кто – то на небе считает

Нам до ста

Вперемешку с Фрэнком Заппой

На устах кошачьей лапой

немота

столь естественна, что спроба

отпустить на волю слово

терпит крах

и куда лететь не знает,

на шурупах повисает

и шнурах,

всё на проволоке, всё на

скрепках, всех красавиц лона

на замке,

под печатями, в портфелях

дипломатских, в мавзолеях,

на песке

у волны средьземноморской,

на краю планеты плоской,

где трубя

что безумный в дудку ночи

понял, всё – же, что заточен

под тебя,

под одну из многих, что – ли

но ни трепета, ни боли

ни сучка

ни задоринки, ни смеха,

канифоль одна утеха

для смычка.

стать бы сыном ложки старой,

сдать себя стеклянной тарой,

что бы в срок

получив пригоршню меди

вторить “азы, буки, веди”

на зубок

Чей-то скоро нам дорога.

Было мало, было много,

Аз и есмь

Классно было, было худо,

Было всяко, и покуда

Все мы здесь.

Сны мои другдругу снятся,

Дни мои во тьму струятся

Как пески

Воскресенье угасает

Даже водка не спасает

От тоски.



Приморское


Мы встретимся в одном из городов,

в какой нибудь из жизней; побережье

заполнится зеваками, волна

выбрасывать на берег будет пену,

и девочка соседская со смехом

напишет щепкой фразу ”я люблю”,

но лишь дойдёт до имени, вода

с шипеньем смоет тихое признанье,

и повторится всё сначала. Ветер

тебе растреплет волосы, и ты

их поправляя, обнажишь плечо

чистейшего Каррарского Bianco,

и улыбаясь, скажешь: ”Трамонтана

в начале лета чаще дует с моря”.


Вот так мы проведём остаток дня,

И у меня в бумажнике найдется

Два-три песето, чтобы угол снять

У рыбака, живущего над морем

В своей хибаре, и при свете лампы

В засаленном блокноте нацарапать:

“Мы встретимся в одном из городов”.



Серёжка


Когда войдёшь в лес, где все деревья черны,

Дай им имена, и пусть стоят до весны.

Дай им имена, дай им знать, что ты – друг.

Усыпи их до весны наложением рук.


Когда войдёшь в лес, представь себе, что ты – лист.

Или игла сосны, или танцующая твист

Серёжка клёна, твоя голова кружится.

И ты летишь, глядя в высокое небо Аустерлица.


Но война уже позади, всё, всё уже – позади.

Завтра с тёплым питьём нагрянут дожди,

И аквилон укроет ветерана периной

И споёт ему песню, о том, что длинной


Бывает жизнь, а зима, она лишь на вечер.

Закрывай глаза, время не лечит, не лечит.

Эта болезнь пройдёт, пройдёт, потерпи немножко.

Это ветер поёт, поёт, что ты - всего лишь серёжка.



Ноябрьское


Однажды в этом городе был снег

Всего лишь день, а сколько нужно гостю

Что бы прийти, порадовать, и после

Рачительным хозяином навек


Быть позабытым. Белое ничто

Над головой раскрыло парашюты

Смеркалось, и застывшие минуты

В салонах остывающих авто


Вершили суд. Небесная орда

Ни горести, ни роздыху не зная

летела навзничь, вырвавшись из рая,

чтоб здесь, внизу исчезнуть навсегда…


…а я стоял, и медленно глядел

как буднично, нет, нет, скорей -нелепо

на землю тихо опускалось небо

и думал я, что вместе с ним предел


придёт печалям, и отступит страх

который нас по этой жизни кружит…

но небо тихо превращалось в лужи,

и отражалось в них, как в зеркалах.




Лицо древнеримской национальности


И скучно, и грустно, и друзья твой забыли нумер,

И ты сам не спеша переходишь из мира мумий

                                     В мир тех, чей рассудок умер

(погиб в неравной борьбе с жарой).

И это второй

белый месяц.

Брожу по квартире раздетым,

Как тот Аполлон,

А на улице мать его – Лето.


Внутри той, которую я любил, теперь часовой механизм.

И взгляд мой, который когда-то двигался сверху вниз,

                                                   Теперь происходит из

Мнения часовщика.

О любви.

Он говорит: ”Пока”…

И вертится шестерня.

наматывающая меня

на себя с утра до утра.

Полдень. Июль. Жара.


Болтаешься по квартире, и немота твоя следом.

Ворона кричит на сосне, слышно рычание мопеда.

                                            Если принять всё это

За музыку,

то выйдет некий фри-джаз,

в котором каждый из нас

по возможности

играет на нервах.

Нет вторых или первых.

Звонок.

Я вздыхаю:”Стерва”!


Ничто не отличает нас от древнего Рима:

Те же гетеры, рабы, сестерции, мимо

  проезжает сенатор с физиономией мима.

Плебеи

делят амфору на троих.

Я один из них.

И кто-то по имени Апулей

Хрипит: “Лей

До краёв”. Вино

не разбавлено.

Гремит гром.

Гром лупит кувалдой по жести крыш.

                                           - Спишь?

- Да, в общем-то, наблюдаю звёзды, закрыв глаза.

Заглядываю за горизонт, за скорость света, за

                           Взгляд обывателя, чьи тормоза

Вечно выжаты

До упора.


Картошки бы прикупить.

Покуда не перестану быть.

Скоро осень,

Скоро

Осень скоро.



Лотосы


Холодное утро и серо-зелёный лес.

Бегущий краем дороги облезлый пёс.

По жёлтой траве долго скачет за мной его лай.

Когда я вернусь, золотого вина мне налей.


Холодное утро,и в лёгких ментоловый дым.

А с ветром холодным- как будто коктейль со льдом.

В гортани моей, где должен быть тёплый чай,

Всё чаще нёбо теперь холодит “ничей”.


Холодное утро, в руке не дрогнет стакан.

Упал бы туман, зажёг бы дома огонь.

Что делать зимою в деревне – писатьда пить.

А лучше, конечно – читать Сенекуда спать.


Холодное утро. Скажи мне, что ты со мной.

А лучше негромко спой про будущий май.

Про белые лотосы в синих озёрах небес.

про то, что никто не сорвет их уже,кроме нас.



Дождь


Эти белые облака разве не я?

Разве не я это синее небо, в котором

Стрижи режут воздух, по вечерам звеня

Сталью своей о сталь. Разве не в скором


Времени мне точно так же плыть

Над головами, мыслями, над рекою

Этой в граните? Всё истончая нить,

Став сразу всем, и ничем, понимая, какою


Глубиной обладает слово ”прости”

промолчать его, и тёплой водой пролиться

Прямо тебе в ладонь, чтоб ты смогла в горсти

Сжать то, чего больше нет, и поднимая лица

Все скажут: ”дождь пошёл”…




Я знаю


Вечный август, я знаю, где ты живёшь.

За брусничным мостом, там, где тёплый дождь

Мягко стелет свой шум на перину песка.

Там дрожит заводная пчела у виска.


Напевая о том, что сегодня – среда.

Видишь - август вокруг, и лишь он - навсегда.

И лишён он, как ты, и печали и слёз.

Принимая сейчас только лето всерьёз.


Ты без мыслей, без слов, ты – звенящий сосуд,

Твои руки, как листья, впитали росу.

Так соцветия кашки легки и белы

За момент до пике медоносной пчелы.



Ветер


Ветер подушками пальцев читает меня по Брайлю

И азбукой Морзе передаёт в подворотню.

Вот и весна, дружок, которую нам набрали

крупным газетным шрифтом выжившие вороны.


Ветер играет на мне – полом, как стебель бамбука,

и, отвечая ему, я, инструмент старинный,

знаю, что ничего нет во мне, кроме звука.

Даже если зима меня укроет периной,


я всё равно сыграю, но только тише, глуше,

тише, чем ”тc-c”, чем кот входит туда, где мыши,

тише, чем бродит сок ветками старой груши,

тише, чем снег идёт, тише, намного тише,


чем если зажмурить глаза. Развей меня по миру, ветер!

Я стану тем же, что ты – музыкой без обмана.

Слышишь, трава во дворе пробивается к свету?

Это она сквозь асфальт слышит моё Piano




Музыка


Прислушайся, эту музыку, вероятно, играет лабух.

Мимо летят машины цвета поношенных тапок.

Ржавая дверь скрипит песню об остывшем железе.

В голове моей кто-то поёт Перголезе.


Лифт гудит о любви в натруженном до-миноре.

Ты, конечно, можешь со мной поспорить,

Что это всего лишь грохот металла пролётом ниже,

Но это музыка, попробуй её услышать.


Ведь её не остановить, даже если лизнуть качели.

И чем холоднее зима, тем твоя рука горячее,

А изгибы лиры сводят с ума в предрассветном сумраке.

И музыка продолжается, нет конца этой музыке.



Земля


Я вышел вон, был день горяч и влажен,

А мир так густо смазан и налажен,

Что все его двенадцать колесниц

Беззвучно – плавно над землёю плыли,

Не торопясь, не поднимая пыли.

Так мы живём, не поднимая лиц.


Земля была черна, и в этом цвете

Хранилась память о грядущем лете.

Здесь будущие травы и цветы

В беззвучном вальсе путаясь, кружили,

И вырастая всё-таки, служили

Лишь подтвержденьем этой черноты.


Врастали в облака деревьев кроны,

Над ивою темнел полёт вороны,

Немыслимый, как поворот ключа,

Но полдень повернул его беззвучно;

Грач танцевал на пашне, потому что

Земля была под лапкой горяча.


И отворилась дверь, и там, за дверью,

За небом, за огнём, водой и твердью,

Пришедшими на небывалый смотр,

Ни пустоты, ни времени не зная,

Рыдают, потеряв ключи от рая,

Апостол Павел и апостол Пётр.



За снегом


Нет,нет, не за хлебом, за снегом, за снегом

Озябшие птицы

Летят плохо оштукатуренным небом,

И снится им, снится,

что поле укрыто раскрошенным мелом

Да чёрным графитом.

И видится мир ослепительно целым,

Забытым, забытым.

Когда твой замок металлически щёлкнет

В начале седьмого

И лифт этажи отсчитает, как чётки,

Откроется снова

За дверью декабрь, не Рождественский - белый,

А тёмно- бесснежный.

Ты выйдешь наружу без дела, без дела,

Увидишь, что те же

Огни фонарей сквозь туманную смальту

Желтеют,случайны.

И кружит листва по сырому асфальту,

Печально, печально.

И кто в этом вальсе ведущий, ведомый,

Не знаю теперь я.

Прислушайся, мир ослепительно новый

Грохочет за дверью!

Вороньими криками небо прошито,

Всё ближе и ближе.

И ты вспоминаешь свой сон позабытый.

И музыка – тише.




Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.