Дети, море и киты
Если бы так – найти самый главный камень,
где – «куда ни свернёшь, потеряешь, постой на месте»,
а дети идут, размахивая руками,
они уже выше крыши и выше леса,
а дети идут, легко и не спотыкаясь,
они не видят дороги, но слышат ветер,
и выходят к морю, и ложатся на тёплые камни,
эти камни пришли из моря на берег к детям.
И каждый камень – главный!.. – что под щеками,
что под рукою и под худой коленкой,
на них написано солнцем, водой, веками,
всё то, что так и не понято человеком.
А дети прыгают в море, большое море,
и больше они не дети – они дельфины,
и над морскою волною сверкают спины
и миллионы маленьких тёплых молний.
А после, соединившись со всей стихией,
они становятся радостными китами -
огромными, переливающимися из синего
в серебряный, и взмывают над облаками,
и вновь погружаясь в ту же морскую бездну,
плывут в самый центр, приближаясь всё ближе к сути...
ведь земля стоит на китах – это всем известно,
и поэтому с ней ничего плохого не будет.
Она и Лунный волк
Было всё в порядке, не думала про другое,
всё другое сдвигала в угол, а что с ним станется,
и, раскрыв тетрадку, написала в ней: «двадцать шестое,
пятница».
А затем, поразмыслив ещё недолго,
подперев рукою левую щёку,
не зная, что ещё написать,
красной пастой себе поставила пять.
Вот так. Медяки собрала, дверь открыла.
Вот так. Ништяки раздала, себя не забыла.
Теперь можно и на край света.
Попутного ветра!..
Вышла на остановку, ветра не было.
Автобуса не было, в кармане пятнадцать рублей.
Она вчера поняла, что не любит лето.
Разлюбила его вчера, так бывало с ней.
Шла по улице, думала: «в общем, не всё так плохо,
нужен план на дальнейшую жизнь, в ней нельзя бегом…
…завести большую собаку, родить ребёнка,
нет, сначала ребёнка… о боже, какой дурдом…»
Она шла по улицам, выверенным, коротким.
Она шла до луны, до тьмы, до желанья острого.
Она знала, как при Луне обращается в волка
и бежит в темноту её внутренний пёс-подросток.
И потом там, на крыше, когда уже всё умолкло,
зацепляя пальцем одну звезду за другой,
смотрела, как смотрят на воду и на огонь -
не отрываясь, смотрела на лунного волка ...
и тот ветер, что дул то с запада, то с востока,
заворачивался в спираль за его спиной.
Наверное, про лампу
…а она будет злиться, кричать ему что-то такое, про ты сам виноват, про ни совести нет, ни стыда, а потом побежит грязной улицей мимо помоек, непонятно куда побежит, непонятно куда.
…ну а что он понять может в хаосе крика и смысла, он докурит вторую, вздохнёт, и покурит ещё, и подумает только о том, что сентябрь уже близко, и что отпуск прошёл, что, практически, отпуск прошёл.
…а потом они оба, с двух разных концов своей правды, будут двигаться в точку возврата, в свой правильный быт, где горит на столе их любимая старая лампа, где сгорело так много, а лампа горит и горит.
Он говорит: - И не надо толочь воду в ступе!..
Ну что ты там, не понятно, чего, бормочешь?..
А она, проверяя ложкой картошку в супе,
пожимает плечами и говорит: - Как хочешь… - Недосолено. – Что?..
– Мне кажется, соли мало. Дай солонку, в шкафу, там, справа стоит на полочке..
- Ты о чём-то просила?.. – Не важно, уже достала.
- Будет дождь.
- Нет, сначала обед. А потом - как хочешь.
- Пойду, покурю. – он встаёт и идёт на лестницу.
Она над кастрюлей стоит и кивает молча.
Он возвращается и говорит не весело:
- Я прогуляюсь, пожалуй, потом…
- Как хочешь.
…А солнце никак из-за тучи не хочет выползти,
и, кажется, нету сил ждать его до завтра…
Он смотрит в окно, на серое небо низкое,
и остро хочет, как в детстве, стать космонавтом.
Жаклин
Старая Жаклин говорит: - Посмотри, Жак,
спустись к почтовому ящику, нет ли письма из Ниццы.
У старой Жаклин болит спина и руки дрожат,
но смотрит так, как будто ей чуть за тридцать.
Жаклин выходит в свой сад и делает что-нибудь,
поливает цветы (у нее их много), подметает дорожки.
Жаклин никогда не представляла себя в гробу,
собираясь жить вечно и даже, возможно, дольше.
- Осторожнее там, на лестнице, подожди меня! –
кричит ей Жак, он за нее беспокоится.
Жаклин понимает, что больше не будет такого дня,
поэтому она выходит с ним поздороваться.
Жаклин до сих пор любит ходить пешком,
они доходят до леса, потом до речки.
- Ты знаешь, Жак, стареть – это хорошо,
наконец-то ты видишь только главные вещи, -
говорит Жаклин и под руку Жака берет.
Жак улыбается, тихо кивает, они идут медленно.
Сегодня вторник, Жаклин испечет пирог,
сегодня придёт большое письмо от Эрвина.
- Ну разве можно в мире что-то понять,
когда ты от мира всё время чего-то требуешь?..
Жак тоже знает, что больше не будет такого дня,
такого солнца, такого утра, такого неба.
Жаклин так прекрасна, что даже немного жаль,
что Жак не художник – об этом он знает точно.
Жаклин говорит: - Стареть хорошо, Жак –
наконец-то все смыслы соединяются в точку.
Они идут и идут, так медленно и легко,
как будто уже не посуху, а по облаку.
И там, среди неба, солнца и облаков,
они ни о чём не жалеют уже нисколько.
Немного музыки и снега
…тарам-пампам… вот, зонт ещё сломался, а денег нет и осень на носу, и гром гремит и не дает уснуть, а ты мне – «как дела?..»… дела прекрасно!.. прекрасно так, что не бывает лучше, да нет, не вру – какой резон мне врать?.. ну хочешь, расскажу тебе про случай, который был со мной позавчера?..
…а, может быть, и поза-поза-поза… а впрочем, слушай – было, как в кино: я шла, шёл снег, шло время, было поздно, мы шли втроем по плоскости одной…
…ты спрашиваешь: «снег?.. в конце июля?..»
…он был недолго, несколько минут, он шёл, когда все в городе заснули, он ждал как раз, покуда все заснут… походкой тихой, танцем пилигрима, шепча, кружась, легко касаясь щёк, «всё будет хорошо, - он говорил мне, - всё сложится в итоге хорошо…»
…и я стояла среди белых улиц, и всё дремало в ожиданьи дня…
…не нужен людям снег в конце июля, - он нужен мне, он нужен для меня!.. ни для чего, без почему, без завтра, без выгоды, на выдох, на чуть-чуть, вот чудо вам – огромное, бесплатно, проснитесь кто-нибудь, хоть кто-нибудь,
…вот снег, вот я, вот время и пространство, вот все ответы на любой вопрос, что всё – едино – значит, не напрасно, со всех концов и четырёх сторон всё не напрасно!.. всё, что мы имеем, всё, что понять покуда не дано, всё, что взлетает вверх бумажным змеем, всё, что стучит в закрытое окно, всё, что нас оставляет, что приходит откуда-то из недр, из ничего, всё, что сорвётся на щемящей ноте и унесётся вдаль, и нет его – всё не напрасно!.. так, по крайней мере, я поняла на много лет вперёд…
…на городских часах застыло время давным-давно, здесь время не идёт, здесь время ждёт… ему что ночь, что утро, и, в общем, всё равно до дней любых…
а снег исчез, придя из ниоткуда, нет даже доказательств, что он был…
…ну, правда – кто, скажи, поверит в это?.. а мне в ту ночь действительно везло…
…а ты стоишь, раскрыв ладони небу, и смотришь вверх, а там - белым-бело…
Она посадила цветы
Она посадила цветы далеко за городом,
в месте непопулярном, совсем унылом.
Просто сегодня дата, особый повод,
а, впрочем, она и без повода посадила бы.
Затем очень долго ехала на автобусе,
смотрела в окно, задумчиво улыбаясь.
А из-под платка выбивались рыжие волосы,
она убирала их, они выбивались.
А дома то тик, то так, то шаги, то шорохи,
она налила в две рюмочки помаленечку.
А перед глазами крестики всё да нолики,
особенно, если поздним вернуться вечером.
Она улыбается, что-то бормочет, крестится,
всё скоро изменится, стихнет, отпустит боль.
А милый хорошим был, но в минувшем месяце
погиб на войне в сраженье с самим собой.
Бог играет на флейте
Катя старательно пишет письмо, она знает все буквы.
В её палате большое окно, на кровати кукла.
Она выводит тщательно каждый слог
и повторяет губами,
и пишет: «Доброе утро, Бог!
передай моей маме,
что у нас всё в порядке, у меня и Андрюши,
что я поправляюсь, что я всех слушаюсь».
А потом, в конце, после точки и запятой,
вдруг дописывает: «Если можешь ты всё на свете,
если ты в самом деле на свете умеешь всё –
то сыграй мне на флейте».
Из письма Катя делает самолёт,
а затем на большой подоконник встает,
и в форточку самолёт отпускает.
Она видит, как он улетает.
Катя знает немного, но знает точно –
Бог получит письмо и поймёт её почерк,
Катя смотрит на небо и улыбается –
она скоро поправится.
И вдруг дождь сквозь солнце пошёл прыгучий,
вот сейчас начнется, смотри и слушай,
Катя видит радугу разноцветную
за большим окном – трудно не заметить!..
и кричит: «Смотрите, смотрите, это –
Бог
играет
на флейте!..»
Подрастай, сынок
А она появляется в доме и где-то рядом прямо у колыбели слова поёт дотемна,
«Подрастай, сынок, подрастай, ты пойдёшь в солдаты,
подрастай, сынок, подрастай,
здесь всегда война».
А затем незаметно выходит, уже не прячась, но не видят её, дом до утренней спит зари,
но дрожит занавеска и тихо младенец плачет,
тихо плачет младенец,
как будто бы он старик.
А она ускользает, неясны её маршруты, я тебя не боюсь, мне понятен твой стиль и жест,
но зачем ты пугаешь нас, будто нас не будет,
мы ведь будем всегда,
даже если уже не здесь.
И зачем ты приносишь сны из миров закрытых, из каких-то там непонятных и тёмных сфер,
«Подрастай, сынок, подрастай, будешь ты убитым»,
подрастёт сынок, подрастёт,
и откроет дверь.
Я на солнце смотрю… как мне трудно дается время темноты, как беды, будто нет больше дней и утр,
где лежишь, как в окопе, свои обхватив колени
и зажмурив глаза,
но тебя всё равно найдут.
Я говорила когда-то
Я говорила когда-то Богу: я не хочу умереть на пожаре, я не хочу умереть в катастрофе, или пойти на дно. Если тебе там совсем одиноко, если тебе там совсем печально, дай умереть мне тогда за другого - выбери одного.
(у Бога карманы пусты,
ничего нет в карманах Его.
у Бога кругом цветы,
только цветы кругом.
И в длинных Его волосах,
и в длинной Его бороде
цветы, и небо в глазах,
которое есть везде.
А я говорю: пою
я просьбу свою, век мал.
- а разве я что-то даю?.. –
спросил Он. – я всё отдал.
ты всё выбираешь сам
от камушка до строки.
(а в белых его волосах
ромашки да васильки)
…Но трудно остановить бег, и я не знаю, о чём петь, и вот за этой чертой – смех, а вот за этой чертой – смерть. И как-то странно глядеть вниз, пусть даже кто-нибудь там ждёт, и как же выбраться мне из, и как, скажи мне, уйти от?.. И как увидеть черту там, где, не понятно, с каких пор мы все уходим не в ту даль и смотрим вверх из своих нор. И всё, возможно, уже зря, и растворился в груди крик, и Ты глядишь на меня, я... лежу на поле, где васильки.
Звездочёт разлюбил считать
Звездочёт разлюбил считать и забросил счет.
Снял дурацкий колпак и вдруг понял, как он устал.
Он всё время смотрел лишь вверх, а куда ж ещё.
Он стоял по ночам у окна и считал, считал.
А ещё напевал тихонько «тирли-тирли».
Сколько лет у себя украдено, сколько лет.
- Позови меня хоть куда-нибудь, рыжий лис!
Я хочу рассмотреть хоть что-нибудь на земле.
Лис ни разу не видел звёзд – кто чего лишён.
Он носил за собой жёлтый шарфик в любую даль.
- Этот шарф остался от мальчика, он ушёл.
И мне кажется, не вернется он никогда.
Ну подумаешь, ну подумаешь, не свезло.
Кто-то звёзды считал, ну а кто-то всё время ждал.
Ничего не сбылось, не срослось, не произошло.
И никто никогда не вернется уже сюда.
Ну подумаешь, ну подумаешь, звездочёт,
ты зато видел столько звёзд – все они твои!..
Рыжий лис, старый лис, а ты больше узнал ещё.
Расскажи ему, расскажи ему о любви.
Про ерунду
Что рассказать?.. везде – сплошной капут.
Но на работе стало веселей...
Наверное, мне премию дадут,
наверное, четыреста рублей.
Куплю на ёлку новую звезду,
и буду на неё всю ночь глядеть.
Я говорю, конечно, ерунду.
Давай поговорим о ерунде.
Вот Ерунда. Наверное, принёс
её издалека небрежный ветер…
(я вижу Ерунду, как видят дети –
она цветная и щекочет нос)
Да нет, она зелёная, как ель!
Гремит, стрекочет, цокает, сверкает,
и пузыри из мыла выдувает,
и крошки просыпает на постель.
Она приносит в головы бардак,
она смешит и часто раздражает,
она не знает, кто она такая,
ей всё равно, куда, зачем и как.
Она, наверно, надоела всем,
она, конечно, рядом и повсюду…
Но я опять билет счастливый ем –
из ерунды - да сотворится чудо.
А ветер такой...
А ветер такой, что можно сойти с ума.
Упала, теперь хромаю на правый локоть.
Да нет, виновата я в этом была сама –
собак, что сидят у лавок, не надо трогать.
Хотелось… и вот, наклонилась, и сразу – бряк!
А лёд ещё тот – такая, увы, дорога…
А, в общем, не надо трогать чужих собак.
Да и ничего чужого не надо трогать.
Банальней истории вроде бы, не найти –
лежать на дороге упавшим прохожим с неба –
по небу прохожему было легко идти,
а здесь, на земле, для него всё сложнее это.
Вставай, дорогой философ!.. Прощай, Дружок.
Я вижу, что ты напуган был мной отчасти…
Пустяк, - говорю, - не больно уже, прошло.
Сиди, где сидел, пойду, куда шла, будь счастлив.
Я дома поставлю ёлку, зажгу огни,
ещё у меня шампанское было где-то…
А этот Дружок у дома сидит один…
По небу летят жильцы, и он лает в небо.
Хочется просто
Так, без условий, без или-или,
хочется просто, чтобы любили.
Чтоб удивлялись, ждали, как лета,
чтобы в порядке некого бреда
что-то писали и говорили…
хочется просто, чтобы любили.
Чтобы не сложно, чтобы без правил,
а поскользнёшься – руки подставят,
чайник поставят, варежки снимут,
где-то посадят рядом с камином,
что-то наладят важное в мире…
хочется просто, чтобы любили.
Синие дали, жёлтые клёны,
белый кораблик, берег зелёный,
что мы развеем, что позабудем,
в тёмных аллеях прячется Бунин,
звёзды из воска, правильность линий…
хочется просто, чтобы любили.
Из ниоткуда, неосторожно,
чудо, не чудо, вымысел Божий,
стебли растений, тонкие планы,
переплетение тени и тайны,
как и в начале - где б ни кружили -
хочется просто, чтобы любили.
Как она уходила
Она не ждала, не звала, но знала - это был не расчёт.
И вот однажды сказала: - завтра. Завтра произойдет.
Она осмотрела прозрачным взглядом устойчивый свой уют
и тихо сказала: - сидите рядом. Держите руку мою.
Она взяла карандаш, как прежде, крепко и не шутя.
И белый листок погладила нежно, как будто он был дитя.
И нарисовала на нём большое дерево на ветру.
И длинную лестницу в голубое, и много цветов вокруг.
И призраки прошлого приходили и тихо кружили над.
Она понимала: её любили. (Окно выходило в сад...)
Весёлый дьякон
А нынче встретился мне дьякон развесёлый, молодой,
он пел про радостную Деву и про радостные дни,
и я спросила его: - дьякон, как мне быть с моей бедой?..
и он ответил: - что тут плакать, ты гони её, гони!..
- да я и рада бы не плакать, да гори оно в огне,
но чёрте знает, что такое нынче, видимо, со мной…
- а чёрта нет, - сказал мне дьякон, - Бог вот есть, а чёрта – нет,
есть бесовщина, но без беса – бесы мёртвые давно!..
- а кто ж тогда у бесов боссом? – я спросила, почесав,
свой шевелящийся под шапкой и под волосами мозг, -
я понимаю, что в порядке всё у нас на небесах,
а в этом самом, нижнем, гадком мире должен же быть босс?..
- да ты и главный!.. что тут скажешь?.. это как воды попить,
тут всё понятно без бумажки и без речи запасной,
бес – это образ, чтобы страшно было людям согрешить,
а Бог живёт в любой букашке, Он единственный – живой!
- да ты, брат, право, Достоевский!.. – засмеялась я в ответ,
- гони, сестра, свои печали, - улыбаясь, он сказал,
- есть страхи в нашем представленье, а по сути страхов нет,
они пугают изначально, только верить им нельзя.
- а как же страхи за державу и боязнь пойти на дно?..
а Божий страх, а страх сорваться?.. мало ль страхов по судьбе…
- в лукавом - страх живёт лукавый, у больного – страх больной,
а Бога лучше не бояться, а носить Его в себе…
…Чему мы радовались оба, кто из нас был нынче глуп?..
Чему мы искренне смеялись и на что нашли ответ?..
И он пошёл через сугробы, напевая что-то вслух,
и был каким-то бесконечным этот мир и этот свет.
История одного исчезновения
Она говорит слово, он слепнет.
Она говорит слово, он глохнет
Она говорит фразу, он падает навзничь.
А далее – ничего, только похороны.
Даже когда он встанет, ища опору,
даже, когда испугавшись, она заплачет,
и заберёт все слова обратно.
Но это, практически, невероятно
и уже ничего не значит.
Потому что все эмоции в сумме
обратились в личную хиросиму.
Приезжайте, мама, ваш сын умер.
Да, первый раз – в прошлую зиму.
Потом – весною, да, где-то в мае.
А то, что жил он – не значит – выжил…
А Бог, он дважды предупреждает,
на третий раз забивает крышку.
Мы тоже думали – невозможно,
совсем не знали, что будет дальше.
Не плачьте, мама, он был хорошим,
он снова вам ничего не скажет.
О нём хорошо говорят в народе,
что был уверенным и надёжным…
…Он встаёт очень медленно и не уходит.
Он просто не может, его нет больше.
А вот теперь и доказывай...
А вот теперь доказывай всем, что ты имел в виду,
а вот теперь попробуй уснуть, как ты хотел, в одиннадцать.
И тот, кто в спину тебе кричал, что ты будешь гореть в аду,
закрылся в доме на два ключа, чтобы тебе присниться.
А вот теперь не гляди на мир рассеянно, как в бреду,
поди-ка, верни все слова назад, построй-ка опять мосты.
А просто не надо болтать, дружок, не надо быть какаду,
мир слишком болтлив и без тех речей, которыми блещешь ты.
А вот теперь заходи, дружок, в пустыню и падай вниз
лицом на горячий её песок, устало и не дыша.
Не жалуйся только на жизнь, дружок – какая-такая жизнь?..
Ты сам для себя начертил кружок и сам в него сделал шаг.
А вот теперь посмотри туда, где было вчера тепло.
Ну что ты видишь, ну как тебе далёкие миражи?...
Не гунн и не враг здесь не виноват, и даже не НЛО,
а просто не надо болтать, дружок – запомни и запиши.
Сочинила, наблюдая за работой сапожника
До нас дойдёт скоро осень, прибьётся к нам осторожно.
Давай, курить что ли, бросим, раз город бросить не можем.
Чинил башмак мне сапожник, старался и торопился.
До нас дойдёт скоро тоже, что жизнь проносится быстро.
Истлеют крепкие стены, укажет стрелочник время.
Мы, дети рек и растений, уйдём в песок и забвенье.
Кто помнил реки и звуки – их нет, точнее, их мало.
Сапожник, мне б твои руки, о, как бы я всех держала!
Не выбирая дороги, всех обнимая, как братьев,
моля усталого Бога, чтоб мне помог удержать их,
всех, опьяненных дождями и уходящих в рассветы,
о, как бы я их держала и защищала от ветра,
простив от края до края весь мир печально-пробитый,
любовью их укрывая, как самой главной защитой…
Художник путает краски, его терзают сомненья…
Сапожник, будь ко мне ласков,
И почини моё время.
Меня тревожит...
Меня тревожит эта тема, она во мне неистребима, мы погибаем ежедневно, по одному и коллективно, мы прыгаем через овраги, но не справляемся с собою, и погибаем, как бродяги, накрывшись собственной тоскою.
И в уходящие закаты я вглядываюсь онемело, о, не стреляй в меня, не надо, я рождена не для расстрела, я не предвидела итога, но даже если виновата, не убивай меня, мне плохо, мне даже хуже, чем когда-то.
И это никому не нужно, и легче никому не станет, но даже воздух, что уж хуже, и продырявлен и изранен, но даже воздух, даже воздух отравлен дымом, будто ядом… Не покидай меня, мне плохо, не убивай меня, не надо.
Прощальное
Кончается и холод и зима, и кто-то снег бросает с нашей крыши, и я не напишу тебе письма, и ты письма уже мне не напишешь, я не построю замка на песке, и не войду в тот дом и двор заросший ни девочкою в платьице в горошек, ни бабушкою с палочкой в руке.
К чему такое время и когда другое будет, спрашивать не стоит, куда уходят дни и города, а ведь они куда-нибудь уходят, и, может быть, не стоит замечать того, что непременно канет в лету, но почему-то снятся по ночам прекрасные и нежные сюжеты.
Уже апрель… опять весна, ещё что будет с нею здесь, она не знает, и сумрак с улиц в комнату течёт, и комнату собою заполняет, но предстаёт всё ярче и больней тот образ, что уводит жизнь в начало, где россыпь улетающих огней и вся печаль автобусных вокзалов.
И я не появлюсь ни в чьём дворе, приняв все расставанья за основу, и для чего-то в прошлом сентябре я в книге засушила лист кленовый, он не забыт мной этою весной, смотрю и вижу, по нему читая, что он почти такой же, как живой, и я – почти такая же… живая.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
Елена
01.05.2015 14:40:01
очень понравилось стихотворение Флейта!
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »
Елена
01.05.2015 14:40:01
очень понравилось стихотворение Флейта!