***

Снегири без зимовья,

В толстовках и с чашками чая,

За звонками не ведая времени и расстояний,

Разделённые мы раздорожьями,

не замечаем,

ничего, что выходит за рамки излюбленной яви.

В дни свободные на барахолках,

Толкучках-кормушках,

По зерну собираем гнездо,

отделясь от народа,

чтобы было куда, о зиме потрещав по подружкам,

по весне прилететь и остаться на долгие годы.

Мы взрослеем в попытках устроиться вместе,

Мой Милый,

В благородных порывах

И прочих мечтах сумасшедших, –

И какие-то планы уже по дороге размыло,

И какие-то ссоры навеки ушли, не пришедши;

И забиться б подальше: в объятья,

Под белую простынь,

В равновесии быта и душ,

Что отныне не рухнет,

Чтоб Любовь свою не окликать на углу-перекрёстке,

А под вечер морозный

Вполголоса кликнуть из кухни.

* * *

Словоблудствую вслух. Для слухов авось сойдёт.

И шагам и звёздам веду подсчёт.

Вечера воск – на киоск, где фруктовый лёд,

И пломбир, и всякое есть ещё.

А плодово-ягодное было – нет?

Не всегда, что было – то будет впредь.

Поколенье выросло из конфет,

Но ему нескоро ещё стареть.

Вечера лень – на столе Гималаи книг,

И хребтом пушистым – изгиб кота.

А в столе под ящиком был тайник –

Из него не хочется вырастать,

Но сменила шея десятки бус,

И осело детство песком на дно.

Чтобы память пробовалась на вкус,

Одуванчик солнечный стал вином.

* * *

И лежу на спине.

И спине неуснувшей жарко,

Словно в розовой пыли какого-нибудь Сан-Марко,

Словно пули полуденной было стволу не жалко.

И склоняется солнце лампой довольно низко;

Голоса гундят по-собачьи и по-английски,

И поодаль стоит стаканчик –

И в нём был виски.

И как будто на самом деле я знаю нечто –

Это жизнь за жизнью пулей меня калечит;

И пылит дорога, и музыка будет вечной.

И вот так, в песке и страницах,

Что в душу вторглись,

И на ухо мне песенки шепчет Борхес, –

В голове, как хищники, роются сто бессонниц.

Цвета

Красное дерево, зелень дороги,

Серые мысли порхают проворно.

Памятник чей-то коричнево-строгий,

Синяя даль, уходящая в чёрный…

Мне открывается мир незнакомый.

Мысли в порядок пришли постепенно.

Белый забор сумасшедшего дома,

Белые вишни и жёлтые стены.

А

(диптих)

А ты говоришь…

Н. Цыгичко

А ты говоришь – не бойся, я скоро буду.

Не помни о прошлом и не смотри на время.

Придумай, какую хочешь кровать, посуду;

Портал окна, высоту потолков померяй.

Придумай, какие хочешь в подарок книги,

И будет ли наш в Афинах медовый месяц.

А ты говоришь – по солнечной фазе сдвиги

Не смогут раздвинуть любовно-карьерных лестниц.

Весна впереди и город настолько тесен,

Что улицы в спазме сами нас жмут к друг другу.

Ты ходишь по паркам, пока я читаю Гессе.

Мы оба мечтаем и птиц ожидаем с юга.

А ты говоришь, что ждать нам уже недолго,

Что ты уже здесь и слышишь моё дыханье.

И сказанных слов крошатся во рту осколки,

Последней мечтой царапая мне в гортани.

***

А скоро совсем – сидеть на окне вдвоём,

В своём, облюбовано-любленном, лоб ко лбу;

Своим обретаться зимовьем и домовьём,

Домашних совсем оставив на «как-нибудь»;

И кутаться в пледов рыжих верблюжью шерсть,

А в бледные будни под вечер сойдя на «нет»,

С работы на волю отправиться ровно в шесть,

Пирожных парижских и слоек набрав пакет.

Сбиваясь в дыхании, счастье торопит мир –

Сбываясь уверенно, осень пошла вразнос.

Слова привыкают к просторно-простому «мы»,

Скучается сердцу и запах твой помнит нос.

* * *

Здравствуй, Счастье моё!

Сколько, скольким и скольких?

По дороге порой не успеешь увидеть пейзажа.

В ступе воду зачем-то и в сене иголку –

Лишь в последнем итоге считая, что прожил и нажил.

Что же Время винить, если пункт обозначен,

И Удача всё так же Колёса повозки вращает.

Ты – моя неизбежность, а как же иначе?

Я к тебе, моё Счастье. Надолго. С вещами.

* * *

Девочки-бабочки, в платьях ли крылышках, в юбках ли,

В ярких ли лодочках, в туфельках на ремешках –

В куколках вы домовитость как долго баюкали?

Долго семейность растили в цветочных горшках?

Девочки-ласточки, острые, чёрно-упругие,

В вечном полёте подальше от скуки семьи, –

Сразу ли поняли, что назовётесь супругами,

Джинсы и кеды на тихие гнёзда сменив?

В небе, наполненном громом и тучами пухлыми,

Парные вылеты видятся меньшим из зол.

Бабочки-ласточки отягощаются кухнями,

Низко летая, как будто бы перед грозой.

* * *

Мама! Девочки выросли.

Детские платья сменили на узкие джинсы;

Пьют кофе, ругаются мысленно,

Любят парней, и рок-звёзд, а не сказочных принцев.

Девочки знают, где ЖЭКи и магазины,

Бары, салоны… Почти что умеют готовить.

Мама! Поди возрази нам.

Время за спинами наши мгновения ловит.

Мамочка… Крестик нательный.

Девочки знают чуть больше, чем им бы хотелось.

Знают, как страшно сидеть над постелью,

Возле больной тебя, нежность скрывая за смелость.

Души наивные – нате!

Впрочем, от детскости нам уже некуда деться.

Мама! Девочки выросли только из платьев –

Девочкам впору твоё материнское сердце.

* * *

Те, кто прежде всего – они и уходят прежде.

На прощание руку жмут, обнимают нежно.

И слова неуспевшие смятой лежат одеждой.

И дела нерешённые в ящиках пыль глотают.

Проскочившие миги привычно зовут «летами»

Те, чья глотка заупокойным нытьём литая.

И особенно холодно стало вот этим утром,

Днём и месяцем. Листья в землю уходят мудро.

Почернела трава – топорщится мехом нутрий.

Холодает, знобит, морозит внутри пустое,

Словно вьюга изредка в клетке грудной постонет.

Видеть, помнить: мы здесь не на постое.

После их ухода становимся мы «не теми».

По дороге к свету всегда под ногами темень,

А дойдя бы – под свет поцелуя подставить темя.

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: