Как натоптали мужики

Его такого тихого с рыбалки принесли,

Он ни словечка не сказал ей. Умер, как уснул.

Она родного прибрала, прикрыла зеркала,

И тихо-тихо плакала, когда осталась с ним.

 

Соседка очень помогла во всём, давай ей Бог,

И документы выправить, и в церковь и в сельпо...

Она сидела с ним, ждала, - а вдруг проснётся? Вдруг...

Соседи заходили в дом, шептали - вот, судьба...

 

Она и не заметила, как третий день пришёл,

Его на кладбище снесли, зарыли глубоко.

Потом вернулись помянуть, сидели допоздна...

Она посуду убрала, все стулья - по местам.

 

Как натоптали мужики... Да что же это, Бог?!

Как натоптали мужики! - кричала, что есть сил.

Как натоптали мужики, - и билась головой

Об этот грязный, грязный пол.

Он не придёт домой.

                                 

Моему деду

Я помню - памятью чужой -

Неповторимый, странный город,

Дворцы, украшенные гордо,

И пар от лошадиной морды,

И говор, вьющийся ужом

В колоннах тяжкого собора...

 

Я помню тесные дворы

И роскошь каменных парадных,

Тюремной крепости громаду,

И плеск в граните безотрадном

Невы, спокойной до поры,

Под грузом кораблей нарядных...

 

Я помню узкие мосты,

Где дамы и простолюдинки,

Спасая тонкие ботинки,

Опасливо обходят льдинки, -

Проворные без суеты,

Изящные, как на картинке...

 

Я помню непонятный страх

В глазах, в словах, во всей повадке

Людей, до удовольствий падких.

Как будто тленья запах сладкий

Лежит, как иней, на стенах

Столицы, города - загадки...

 

Я - не боюсь. Мне всё равно,

Кого тревожат страх и голод.

Я там, в воспоминаньях, молод...

Нас двое: я и этот город, -

И нас обоих нет - давно...

                

Охота на кошку

На закате

                  

Шорох шифера... Закат

Сполз за крыши красным слизнем.

Высоко взметнулся плат

Тьмы, укрывший город ближний, -

 

Вечер. Ровный гул дождя,

Улица, фонарь, аптека, -

Странно думать, проходя, -

Это из другого века...

 

И вон тот надбитый лев

Веком раньше здесь уложен,

Он изображает гнев...

Притворяется, похоже.

 

По усталым площадям,

Стоптанным до камня крошки,

Лапки мягкие щадя,

Я иду-крадусь. Я - кошка.

 

Тихо... Тихо, - только вдруг

Шкурой чувствую кого-то, -

Вздох, как флейты слабый звук...

Город объявил охоту!

               

                  

Ночью

            

Не бойтесь, мыши, не до вас теперь.

Бегите по домам, прижав кошёлки

К груди. Замки замкните и защёлки,

Чтоб город не проник сквозь вашу дверь.

 

Трусливым, вам не по нутру азарт,

Ваш город - бог, привычки - ваша вера.

Не бойтесь, в темноте все мыши серы,

Хотя... Большой охоты грянул старт!

 

Крутой паркур - уйти от окон-глаз

В туманы улиц - или вверх, по крышам...

Но там, в тумане, - с ножичками мыши,

А наверху крысиный ждёт спецназ.

 

Промчаться, увернуться, долететь,

В изгиб моста вписаться ненадолго, -

Ведь над водой, над этой силой волглой,

Слабеет и тоньшает улиц сеть, -

               

Вздохнуть - и рваться дальше. Фонари

Ночь напролёт обманывать готовы,

Дрожащий свет - иллюзии основа,

Что город мирно дремлет до зари,

               

Но он не спит! Раскинул без затей

Капканом смертным каменную тушу...

Поймает - и тихонько вынет душу.

И нелюди пойдут среди людей.

                              

                   

На рассвете

            

Тишина. Рассвет. Пустой автобус

Дверью громыхнул на остановке.

Город, как пресыщенный октопус,

Задержать хотел меня неловко -

Не успел. Я - быстрая. Я - кошка -

"Где хочу", как в сказке, - на прогулке.

Дрожь мотора, запоздав немножко,

Тронула сарай железно-гулкий.

Я ушла - сегодня! - от погони,

За стеклом бессильны улиц плети.

Трепет их предсолнечной агонии

Станет в ярком свете незаметен.

А водитель, поправляя номер

В рамочке маршрута, хмыкнул: "Круто!

Смылась? Хорошо, - никто не помер..."

Улыбнулся. Наступило утро.

                   

                     

Днём

          

Убегалась, родная? Отдохни.

А я схожу тихонько на работу.

Ведь кушать нам с тобой всегда охота,

Вот я и колочусь за "трудодни", -

За милостыню, что хозяин зря

Заносчиво "зарплатой" именует...

Ты не волнуйся, трудо-день минует, -

Вернусь домой, зверюга, - мы друзья,

Мы знаем друг о друге всё, что есть, -

Как от себя самой скрывать секреты...

Но я весь день тревожусь: как ты? где ты?

(А вдруг исчезнешь? Бесполезна лесть,

И тёплый дом, и - почесать за ухом...

Вернусь - и нет тебя. Ни сном, ни духом...)

Открою дверь - и пахнет тёплым пухом

И молоком, и ты лежишь вверх брюхом

Нахально. Не боишься, мой герой,

И ко всему, что может стать, готова:

Ты видишь мир бессмысленной, рисковой

И головокружительной игрой, -

Живая часть расколотой души,

Что волочёт меня сквозь жизнь упрямо.

Ну что же, в бой? Всегда - в последний самый?

... И сердцем слышу тихое: - Спеши...

                                            

Последний разговор с Петербургом

Под крышей облаков - седая туча крыш

И улиц фонари, нарезавшие город

Ломтями площадей с кусочками афиш,

Буханками домов, черствеющими горько...

 

Гастрономичный взгляд неверен и нелеп,

Но в нём растут давно рассеянные споры.

Ты, Питер - город-смерть, и, Питер, - город-Хлеб.

Кто голодал, как ты, насытится нескоро.

 

И много лет спустя, - простых, наивных лет, -

На кладбищах блестят всё те же слёзы-р'осы.

Внимательно следит, как продаётся хлеб,

Там, в булочной, кассир, старуха с папиросой,

 

(Батоны, кирпичи, - осьмушками не счесть), -

И думает, что это - грех из величайших.

Но самый смертный грех - детей слепая лесть,

А ты сполна испил из этой сладкой чаши,

 

И ты забыл, что кровь сочится из-под ног,

Раздулся и разбух, прекрасный город-боров.

Не больно ли тебе, что не услышит Бог

Слова твоих молитв в молчании соборов?

 

Из миллионов душ - с какой держать совет?

Кому знаком экстаз непонятых пророчиц?

А в небе над тобой совсем не этот свет,

И потому твой день едва светлее ночи.

 

Я - первая в ряду влекомых на убой,

Я плачу от любви, но мне экстаз неведом.

 

Нет, я своей души не разделю с тобой,

Прости меня.

Прощай.

Я больше не приеду.

                               

Уютный стих

Время - такая надёжная штука, -

маятник с тиканьем тихим качает

или выходит скрипеть в половицах,

ночь коротая до светлого часа

в старой квартире, где умные мыши

книг не грызут, - нет, они их читают;

а для еды там есть сыр в мышеловках,

сало и корочки, что экономка

мышкам кладёт как приманку, но, к счастью,

всё забывает взвести механизмус.

Старый профессор с достойной бородкой,

сидя на старой, но крепкой стремянке

под потолком, где тома в переплётах

кожаных, грубо тиснёных, пахучих,

слушает шорох мышей под коврами,

слушает время, скрипящее мирно,

думает много о бренном и вечном,

только о вечном он думает больше:

вечное больше его привлекает

тем, что оно не кончается скоро.

Радуясь этому, мудрый профессор

дремлет, покоясь в привычном уюте,

и экономка с вязаньем пушистым

дремлет, пока аккуратное время

не позовёт её боем курантов

мышкам дать сыр, а профессору ужин

и проводить его к мягкой постели;

и, засыпая, подумать покойно:

время - такая надёжная штука...

                        

Скверный сонет

Ах, как невыразимо грустно это! -

Но следует из множества примет:

Жизнь неуклонно движется к зиме,

Весна забыта, миновало лето,

 

Мой дальний путь теряется во тьме,

Мой дар - как отсвет гаснущего света,

Как временем истёртая монета,

Уже не золото, ещё не медь.

 

Как я боюсь привыкнуть не иметь,

Не озарять, не греть, не петь, не сметь,

Ненужной ветошью храниться где-то...

 

Я - тень когда-то бывшего поэта,

Но я дышу, я отрицаю смерть

Последней строчкой скверного сонета.

                              

Нерон

Истошно волчица выла - дитя горит, -

и ветром носило пепел и этот вой,

в труху прогорая, корчился римский быт,

и даже луна качалась над головой,

голодное пламя, сожравшее плоть и свет,

лизало шершавым, горячечным языком

священные камни храмов, и пыль, и след,

в историю вбитый Каином, как закон.

Нерон веселился на башне, - перфоманс, блин! -

о Трое орал и по лире когтями скрёб...

И если мы это представить себе смогли,

мы знаем, что всё остальное - обычный трёп,

что самое жуткое - не прогоревший Рим,

не мутные звёзды, не камня кровавый пот,

а то, что Нерон у каждого - там, внутри,

Молчит в нетерпении вечном и ждёт... Он ждёт.

                                          

По белу свету

По просёлочной дороге мягко топают копытца,

И совсем неслышно шага двух босых немытых ног,

Ослик мой, упрямый дурень, не желает торопиться,

Что ему одна дорога - навидался он дорог.

 

Он рысит, не зная цели, - или это я не знаю, -

Солнце сверху, ветер в спину, уши мягкие торчком,

Рядом вкусные колючки, в бурдюке вода хмельная,

Пыль дорожная струится под ногами ручейком...

 

Пусть надменные верблюды свысока плюют по ветру,

Пусть гудят автомобили, - эка невидаль, авто! -

Мы на них чихаем (пыльно), мы идём по белу свету,

Пешеходы, - я и ослик. И не нужен нам никто.

                            

Солнце встаёт

Издалека, из-за тумана, из

почти ночного сумрачного неба,

желтком яичным на краюшке хлеба,

чуть улыбаясь, солнце смотрит вниз,   

на площади, дворы и ищет, где бы

присесть и отдохнуть, - хоть на карниз, -

и птичий щебет и кошачий визг

послушать праздно, как чужую требу,

 

разглядывать за окнами людей,

завидовать их заспанному виду,

величественно чувствовать обиду

на мелочность их утренних затей, -

вот захочу и завтра к вам не выйду,

ругайтесь на погоду, на вождей,

молитесь в храмах, - мол, не оскудей... -

и сетуйте на горькую планиду...

 

Пора вставать!

И сделав первый шаг

не вниз, и не назад, а дальше, дальше, -

такая даль нам и не снилась даже! -

как иглы ёж, лучи расправит шар,

потянется к закрытым окнам нашим,

тихонько стукнет: - Ну, на брудершафт? -

и выпьет на дорожку, не спеша,

воды холодной из фонтанной чаши.

                                  

Право уйти

... И это моё дело - решить, как, -

В постели ли старческой и в моче,

Маразмом лишённой сил завершить шаг

Над пропастью самой тёмной из ночей,

 

В жару лихорадочном ли - успеть в срок,

Пока не рассыпалась пазлом смешным в грязь,

Пускай я сама разочту, я, я - а не Бог, -

Скажу напоследок себе чёткое: три... два... раз!

 

И это моё право - уйти в тень,

Оставив сверкнувший в последний раз след,

Как звёзды уходят из яркой тьмы в день,

Ведь это красиво и сильно, сказать судьбе - нет?

 

Про грех и про мужество жить - это всё чушь,

Когда каждый мускул визжит от усилия жить здесь,

Когда невозможно орать, и я молчу,

Пока ещё силы и воля дышать есть,

 

Но это моё право - уйти в тень,

И это моё дело - решить, как.

                           

Эта ядерная зима

После того, как сгорело всё, что гореть могло,

Что не могло - развалилось карточным домиком,

Стало темно настолько, насколько раньше - светло,

И холодно, холодно... Холодно всюду, кроме

 

Наших сердец. Не ради красивых слов говорю,

Просто моторчик и правда - стучит и тёплый,

А в  наших пустых садах никогда не встретишь зарю,

И в наших домах молочно замёрзли стёкла.

 

Словно кривые тени по сумрачным, сломанным городам

Тихо во тьме колышутся странные силуэты.

То ли бредут за чем-то, - знать бы, зачем и куда? -

То ли, подобно язычникам, молятся лету...

 

Храмов не видно, - темно, и в развалинах крысы и лёд.

Если боги и есть, то где-то в душе и в разуме...

Все спрашивают друг друга, - когда же эта зима пройдёт?

Боги, конечно, знают, да нам они скажут разве?

                                    

Никто не ломится в Эдем

В Эдемских кущах благодать, ничто покой не потревожит,

Сияет негасимый свет, - поток фотонов без тепла, -

Врата закрыты на замок, и серафим с античной рожей

С подъятой молнией в руке врачует души и тела.

 

Он выжигать дотла готов грехов заразу повсеместно,

Но сердца стук неизлечим, сиянью вечному назло.

А эта грудь, где этот стук, так сокрушительно прелестна, -

И Анхел Анжеле твердит: - Пойдём туда, где нам тепло...

 

Уснул мордатый серафим, вздыхает, с молнией в обнимку,

Ворота рая распахнул, пихнув в бесчувствии ногой,

Он снова смотрит грешный сон про голубую серафимку,

Он тихо чмокает во сне, он видит милую нагой...

 

Никто не ломится в Эдем за всеблагою райской скукой,

Сбежали райские жильцы смотреть на землю с облаков...

Там, на земле, опять весна, кобель гоняется за сукой,

Звенит весёлая капель, звенит прозрачно и легко,

 

А на опушке, под сосной, танцуют зайцы одурело,

И зайцы солнечные там, сияя, кружатся волчком...

- Пойдём туда, где нам тепло. Пойдём, - кому какое дело,

Что там за пара дурачков идёт по снегу босиком!

                                           

Другой август

            "Входит солнце в янтарный вечер,

             будто косточка в абрикос."

                 (Ф.Г. Лорка . Август)

 

 

Затихают все, кто полнит

летний полдень, жаркий полдень

гулом, шелестом и звоном.

 

Раскрывает им навстречу

тёплый зонт заката вечер, -

золотое на зелёном

 

в ярких сполохах багряных

облаков, зарёю пьяных.

Тихо тянут лапы тени,

 

расплетая ночи кокон,

к тёмноте безлюдных окон

по ещё горячим стенам.

 

Солнце томно тает, тает,

звёзд стремительная стая, -

просыпающийся Аргус, -

 

замирает в ожиданьи...

Это встреча - и прощанье,

это август. Просто август.

                         

Змея

шорох шелест ближе ближе

так мучительно тревожен

взгляд змеиный неподвижен

замирай но не поможет

вьётся вьётся переливы

нежный влажный блеск морочит

тянет вглубь нетерпеливо

в темноту пещеры ночи

темнота необозрима

затеряться в ней несложно

тусклый блеск струится мимо

непрерывно и тревожно

заплетает в узел мысли

замыкает взгляд узором...

 

шишли-мышли, время вышло,

все умрём, и кто-то - скоро.

                           

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: