Был ясный день бабьего лета. Утром симфоническому оркестру выдали долгожданную зарплату. Через полторы недели начинались зарубежные гастроли, и на базарах города можно было встретить множество оживлённо озабоченных оркестрантов. Они метались между ларьками в поисках омской тушёнки и пачек с лапшой Доширак, а также прочего съестного, что могло уберечь от неразумной траты скудной валюты, именуемой суточными. Антон Стрельченко решил поехать на базар на своём автомобиле, 412 москвиче, чтобы закупить сразу все продукты и не возвращаться к этому. По дороге должен был захватить Донатаса Барцевича, но тот появился не сразу, отводил дочку на сольфеджио в музыкальную школу, и это было даже хорошо, поскольку прибывшие сюда на полчаса раньше Стас Кочумелов и Григорий Доминантов уже знали всё, где, что и почём, и бескорыстно и даже высокомерно делились знаниями с вновь прибывшими. Они закупили уже всё что нужно, оставались пустяки: Кочумелову сухофрукты, а Доминантову мёд. Из недвусмысленных намёков Стрельченко понял, что до дома придётся довозить и их, благо дома́ были расположены недалеко друг от друга. Поскольку Стрельченко и Барцевич на гастролях собирались жить вместе, закупка основных продуктов произошла довольно быстро и без всяких споров. Проблемы возникли при покупке общего сала: Стрельченко любил грудинку с прослоечками мясными, а Барцевич –чистое розовое сало. В конце концов и эта тяжёлая проблема путём некоторых компромиссов была решена: прекрасное розовое сало с единой прослоечкой должна была обрабатывать и засаливать с чесночком и специями жена Барцевича. С этим и начали загружаться в машину, возле которой их уже ждали Кочумелов и Доминантов.

– Заводи свою кукарачу, –сказал Доминантов, усаживаясь.

– Ты мою кукараченьку не обижай, –с неприязнью откликнулся Стрельченко. – Она у меня девушка своенравная, захочет – заведётся, а не захочет – придётся вам, дорогие мои, идти пешочком.

–Обидели его кукараченьку, – перекрывая гул мотора, выдохнул Доминантов. – Вот Ковалёва обидели так обидели.

– А что случилось? – живо обернулся Барцевич.

– Да мы сами не знаем, – возбуждённо возник Кочумелов. – Сейчас только встретили Петлюру.

– Это кто такой?

– А ты не знаешь? Это кличка нового волторниста.

– Ну и что? –Стрельченко не стал отъезжать, вернул скорость в нейтральное положение.

– Он сказал, что все забрали свои заграничные паспорта, а Ковалёв не нашёл.

– Как не нашёл? Они же все лежали в одном месте!

– Загадка, –веско сказал Доминантов. –Говорят, кто-то видел этот паспорт, пока искали. Он был на столе.

– Опять профсоюз не доглядел.

– Причём здесь профсоюз?

– А как можно разложить паспорта всего оркестра на столе, и не проследить, и уйти?

– Ты хочешь сказать, что цехком должен был стоять и наблюдать, кто какой паспорт берёт?

– Я думаю, что цехком должен был предотвратить административную глупость. Потому что у нас не всё, оказывается, по-честному.

– Какой умный задним числом, а все ведь рассчитывали на честность.

– Ну вот и просчитались, – сказал Доминантов.

– Может, найдётся, или выпишут новый.

– Вряд ли, – твёрдо сказал Доминантов.

– Интересно, – протянул Антон, включил заднюю скорость и начал разворачиваться. –Кто ж теперь будет играть двойное стакатто в «Шёлковой лестнице»?

Барцевич зло усмехнулся.

– Тот, кто увёл паспорт, – уверено сказал Доминантов.

– Ну это слишком примитивно.

Все замолчали и не разговаривали на протяжении всей дороги, каждый думал о своём. Принято считать, в момент подобного молчания рождается милиционер. Предполагали ли наши друзья, что ироничное суеверие сопряжено со здравым смыслом? Именно в этот момент на сцене концертного зала появился милиционер, да не один, а вдвоём. С ними была и поисковая собака. Но искать собирались не паспорт, а уже новую пропажу, тамтам. Пропажу обнаружил музыкант, пришедший позаниматься на ксилофоне. Он удивился, поскольку большие инструменты между репетицией и вечерним концертом обычно со сцены не убираются. Вечером ему предстояло исполнить знаменитый удар по тамтаму в финале Шестой Чайковского, и вдруг тамтама не было на месте. Посмотрел в каморке, где хранились инструменты, за сценой – прекрасного инструмента знаменитой швейцарской фирмы «Пайсте» нигде не было. Обескураженный, он пошёл к охранникам. Куда мог деться тамтам, похожий на метровую сковороду, искусно выкованный из меди, сурьмы и серебра? Охранников, мирно смотревших телевизор в пустом фойе, невероятное известие дико всполошило. Бросились смотреть окна и запасные двери, вызвали милицию. Собака, которую привезли милиционеры, покрутилась около пустой станины тамтама, села на месте, и, извиняясь, повизгивала. Исчез тамтам, фантастическим образом исчезли и следы. Ближе к концерту, когда музыканты стали появляться во фраках, их вызывали по одному в кабинет директора и вежливо допрашивали два молодых следователя.

Ковалёв стоял под лестницей, в углу, где обычно разыгрывались исполнители на деревянных духовых. Он держал свой гобой под фраком, у тела, чтобы инструмент не успел остыть перед выходом на сцену, иначе во время выступления, в самый неподходящий момент, конденсат начинает заливать клапана. Стоял один, как прокажённый, только изредка пробегавшие по лестнице туда и сюда подходили к нему то ли с сочувствием, то ли с любопытством, и быстро отходили. Глаза Ковалёва блуждали, словно он не осознавал реальности случившегося. Наконец быстро подошёл один из гобоистов и предложил подменить его в «Вариациях на тему рококо» Чайковского. Ковалёв вздрогнул и решительно отказался. Вышедший от следователей Барцевич с грустной иронией шепнул Стрельченко:

– Я ж говорил, рококо только начинается.

– Так напой мне тему в тон ему, –ответил Стрельченко.

– Тема у всех на языке, теперь начнутся вариации в стиле соцреализма, –Барцевич поднял скрипку и в общем гуле голосов прозвучали начальные такты известной песенки «Цыплёнок жареный». Стоявший у зеркала фаготист, смачивающий слюною трость, откликнулся. Фагот прозвучал с намеренной хрипотцой: «Цыплята то-же хо-чут жить». Все засмеялись. Инспектор громко похлопал в ладоши и крикнул:

– Внимание, выходим на сцену!

Первое отделение концерта с рококо прошло невнятно, оркестр часто не попадал с солистом в ногу. Ничего подобного на репетиции не было, и виолончелист с удивлением и опаской поглядывал на оркестр и дирижёра. В антракте выяснилось, что ни один оркестр города не может дать свой тамтам на гастроли. Отказывали в этом и оркестры близлежащих городов. И ясно было, что нужно срочно покупать инструмент. Но где такой купишь в России? К этому прибавлялась и проблема с гобоистом, которому не успевали сделать иностранный паспорт. Появилась идея арендовать тамтам за границей, но это означало, что у оркестрантов надо вычесть из суточных вполне ощутимую сумму. Выпросить деньги у администрации или предпринимателей-спонсоров было вообще нереально: только что по всем российским структурам катком прокатился тяжёлый дефолт.Во втором отделении все ждали финала Шестой симфонии Чайковского, того единственного на всё произведение и рокового удара гонга, который предшествует хоралу четырёх тромбонов в коде. Удар, который отсекает всякую надежду. Особое свойство тамтама – его звук от удара подобно горной лавине расширяется, превращаясь в вибрирующее, огромное ядро. Перед этим оркестранты-ударники искали и испытывали в своём хозяйстве гонги и тарелки, хоть сколько-нибудь осмысленно могущие заменить тамтам. В конце концов остановились на самой большой турецкой тарелке, повесили её на станину, где прежде висел метровый тамтам. Дирижёр показал вступление контрабаса, и публика благоговейно притихла. Такую тишину можно назвать сакральной, даже мистической. Такая тишина почти всегда сопровождает исполнение Шестой Патетической симфонии Чайковского. За границей эта симфония должна была прозвучать уже во второй день гастролей. Даже случайный слушатель мог понять, с какой душевной отдачей играют музыканты. И вот финал. Стенание живой плоти, не согласной с грядущей смертью. Пассажные взрывы эмоций, которые раздирают душу. Приближается неизбежный знак свыше, тот самый роковой удар тамтама. И как символический жест к этому удару дирижёр погружает лицо в ладони, но вместо величественного судьбоносного звучания раздаётся жалкое шипение турецкой тарелки, словно проказливый чертёнок выставил свою щербатую улыбку. Даже великолепный квартет тромбонов дрогнул. Вместо стройного божественного хорала прозвучал жаркий хор дьячков. Оркестр внутренне поморщился, но не подал виду. А дирижёр так и продолжал держать лицо в ладонях, чуть покачивая головой в такт музыке. Как всегда после Шестой, зал молчал, переживая сильные эмоции, и только потом начинал нарастать шквал аплодисментов. Так было и теперь.

После концерта Стрельчеко увела эффектная брюнетка. Когда они садились в чёрный мерседес, похожий на катафалк, Доминантов, внимательно наблюдавший эту картину, сказал Барцевичу, поморщившись:

– Ловкач этот Стрельченко!

– Наш Стрельченко – патриот. Глядишь, у нашего оркестра появится новый спонсор.

– Держи карман шире! Он что же, опять в разводе?

– Не знаю, – неопределённо сказал Барцевич. Доминантов вытянул зубами сигарету из пачки, поджёг её и выпустил длинную струю дыма.

Брюнетка была большой любительницей симфонической музыки. К тому же очень гордилась своими итальянскими предками, среди которых был владелец известного дореволюционного цирка Феррони. Её романтические родители подобрали своей дочери тривиальное имя Алла, которое, однако, в сочетании с фамилией Брэвис в музыке означало «двойное ускорение». Антон Стрельченко никогда не называл её просто Алла, но всегда – Алла Брэвис, либо «моё ускорение».

Мерседес шёл плавно, как по нотам, из которых убрали тактовые черты. Красная стрелка спидометра вздрагивала возле цифры 100. Ехали по накатанному шоссе, пробившему свой путь через ленточный сосновый бор. Где-то там за соснами торчали острые шпили её особняка, выстроенного сравнительно недавно среди подобных домишек элитного посёлка на крутом берегу могучей реки. Неплохо кормил туристический бизнес. Антон всматривался в дальний свет фар, пробивающих низкий туман над асфальтом, и в тёмные стены бора, стиснувшие дорогу. Он всё ещё был в возбуждении после концерта и не уставая пересказывал весь драматический день и в особенности подробно концерт, словно она не присутствовала в зале. Ей нравилось, как он рассказывал. Алла чувствовала себя причастной к тайнам закулисья, с пристрастием расспрашивала о тамтаме. Антон пересказал всё, что и сам впервые узнал об этом древнем культовом инструменте.

– В японских монастырях тамтам отгонял злых духов.

–Неужели разрежут и в металлолом? – с неподдельным священным ужасом спросила Алла. –Я б купила себе такой, – мечтательно добавила она, –на башенку, вместо колокола.

Внезапную неприязнь почувствовал Антон Стрельченко к этой самодовольной кукле. Даже запах её духов, пряно-сладкий, показался ему тяжёлым и неприятным. Он резко выдохнул, отвернулся и замолчал, почувствовав тяжёлую усталость.

– Вот моя воронья слободка, вот моё ласточкино гнездо, – сказала она, весело подкатывая к высоким воротам. Алла покопошилась в сумочке, достала электронный пульт, нажала кнопку, и створки ворот с достоинством разъехались в стороны, пропуская чёрный мерседес вглубь двора.

– Подожди здесь шесть секунд, я поставлю машину.

– Тебе помочь?

– Благодарю вас, сэр, – кого-то копируя, пропищала она.

Прохладный ветер принёс освежающий запах хвои. Чёрное небо мерцало яркими звёздами.

– Куда несёт меня? – шептал он. Вопрос был риторическим. Он ощутил еле заметное, но властное смещение светил.

– Прошу вас, – Алла ключиком открыла входную дверь и пропустила его вперёд. Вспыхнул свет и осветил коридор из зеркал. В отражениях Антон увидел блондина с глазами-маслинами, во фраке и распахнутом длинном плаще и рядом с ним смуглую стройную даму в модной душегреечке и текучем фиолетовом платье.

– Неплохо смотримся, а? – улыбнулась Алла.

– Не ожидал. Все зеркала врут.

– А мне пока говорят правду. Проходи, не стесняйся.

В просторной столовой был приготовлен ужин. Под стеклянными колпаками стоял сыр, фрукты; бутылка вина и две нетронутые свечи в хрустальных цветных лепестках-подсвечниках. После концертов Антон Стрельченко предпочитал более плотный ужин, но поразмыслив, решил, что в их изысканном возрасте уже пора следить за диетой. Хотя жрать хотелось отчаянно. Алла подала фарфоровую пиалу с розовой водой, чтобы он ополоснул руки, и полотенце.

– Хорошо, что ты во фраке. Зажигай свечи. Это настоящее итальянское белое вино, присылают родственники. А сыр австрийский, «Моцарт». Ты когда-нибудь пробовал?

– Только смычком на скрипке, – вяло и невнятно пошутил он, однако вызвал благодарную улыбку. Алла налила немного вина в свой бокал и наполнила его, затем долила себе. Взяла бокал в руку, посмотрела на свет и испытующе спросила:

– За что же будем пить?

–Сначала разумней всего за тебя и твой дом.

–Спасибо, – она сделала маленький глоток, словно прислушиваясь к вину. Он повторил её движение. Действительно, такое вино следовало пить медленно, смакуя. Он с интересом смотрела на него, ждала реакции. Он отпил ещё глоток и восхищённо сказал:

– М-да, вино! –помолчал. – Знаешь, не могу забыть это непристойное шипение турецкой тарелки.

– Как тебе не стыдно, такие мысли. Да никто даже не заметил!

– Там ходят с партитурами, всё знают наизусть.

– Поверь моему опыту, всё будет хорошо. Выход обязательно найдётся. Просто мелкий укус, испытание вас на прочность. Давай забудем об этом, будем радоваться жизни.

Ровно в семь Антона разбудил тихий звук трубы, который постепенно усиливался. Он замер, соображая, откуда эта мелодия. Алла протянула руку над его головой и отключила электронный будильник.

– Просыпайтесь, граф, нас ждут великие дела.

Она поцеловала его щёку и сняла трубку телефона, стоящего рядом с их ложем. Прожурчала перемотка автоответчика, тихо прозвучали три стандартных гудка, и чей-то далёкий женский голос сообщил, что ночью без приключений пришли два чартера из Китая и один из Турции, к двадцать третьему заканчиваем формировать болгарскую группу. Потом набрала какой-то номер и сказала в трубку: «Сегодня в десять часов придёт пожилая пара, оформите их на двадцать третье на Болгарию, я с утра у городского начальства. Отбой». Антон потянулся к ней, но она потрепала его по волосам и сказала:

– Утром я всегда делаю зарядку. Сегодня ты, конечно, не готов к спорту. Ну, как примешь душ, зайди в мой спортивный зал. Он внизу, дверь справа от камина.

Антон долго плескался в ду́ше, потом надел белую концертную рубашку и фрак, поскольку ничего другого у него с собой не было. В таком виде и отправился в спортзал к Алле. Когда он отворил дверь, Алла уже набрасывала на себя купальный халатик. Он успел заметить полинялую синюю футболку и модные спортивные трусы в крупных гороховых стручках по жёлтому полю. Аккуратный небольшой зал с традиционным набором: шведская стенка, канат, брусья, небольшой коврик из деревянных шариков и, кажется, в углу велосипед. Она засмеялась, глядя на него.

–«Стенвей» в кустах. Я забыла, что у тебя ничего нет. Прямо принц и нищий в одном лице.

– Принципиально я нищий, –поправил он.

– Принципиально нищий? – переспросила она.– Принимаю это только как каламбур. Мне нравится принципиально богатый.

Его взгляд упал на распятие справа в углу и не зажжённую лампаду под ним. Чувство противоречия царапнуло его: спортзал, распятие и её слова о богатстве. Алла перехватила его взгляд и изменившееся выражение лица, жёстко сказала:

– Он умел воду превращать в вино и ходить по воде, как посуху. Я этого не умею. Но каждый день всматриваясь в него, я должна осознавать, ради чего отжимаюсь, карабкаюсь по канату и распинаю себя на шведской стенке.

Страстность, с которой произносились эти слова, смутили Антона. Алла сказала примирительно:

– Дай мне ещё пятнадцать минут, потом позавтракаем. Поброди пока по дому, осмотрись. Встретишь мою крёстную, поговори с ней немножко, её зовут Елена Фабиановна.

Он согласно кивнул, прикрыл дверь и вдруг почувствовал, что за ним захлопнулась золотая клетка. Он заглянул в тёмное жерло камина, отделанного розовым мрамором. Явилась дурацкая мысль: «В крайнем случае можно бежать через дымоход». Тронул соседнюю дверь – она была закрыта. По всей вероятности, она вела в гараж, где стояла машина. Следующая дверь со щелчком отворилась, и зажёгся свет. Это был миниатюрный кинотеатр, кресел на двенадцать, амфитеатром. Большой экран. Он вышел, притворил дверь. Стал подниматься по лестнице вверх, ему хотелось добраться до башни. И чем выше он поднимался, тем сильнее его охватывало чувство голода. «Удивительно, когда время трапезы зависит не от тебя, требования желудка становятся особенно невыносимыми». Он даже хотел вернуться и зайти в ванную, чтобы попить из крана, дабы прекратить противные сосания, но сквозь решётку перил на верхней площадке заметил седую величественную старуху. Застылая поза и чёрная лакричная пастилка, поднесённая к закрытому рту, выдавали какую-то свербящую мысль. Услышав шаги, она повернула голову, почти не меняя позы, и улыбнулась. Антон слегка поклонился, сказал:

– Доброе утро.

– Утро доброе, –согласилась она. –Теперь мне понятно, что за червонный король в моих пасьянсах всю неделю прятался от меня. Взгляните в сад, – она лакрицей указала в высокое, стрельчатое окно за ней. Божественными мазками кленовые багряные листья расцвечивали ещё зелёные газоны. – Если бы можно было умирать также красиво, как осенние деревья.

– Действительно, грустно и красиво, – Антон не нашёлся, как продолжить эту элегическую тему.

– А вы, –Елена Фабиановна посмотрела на него испытующе, – умеете играть в преферанс?

– Скорее нет, чем да, – признался Антон.

– Провидческая игра. Я вас непременно научу.

По дому разнёсся тихий приятный звон.

– О! – обрадовалась Елена Фабиановна. – Это нас зовут к завтраку, идёмте. Можно, я обопрусь на вашу руку? Мечтаю, когда мой племянник Максим закончит обучение своё в Мюнхене и наденет фрак.

– На чём он играет? – вежливо спросил Антон.

– Он дирижёр, – гордо ответила Елена Фабиановна.

Первый в их жизни завтрак проходил своеобразно. Алла что-то записывала в ежедневнике, задумавшись, черпала ложкой овсяную кашу и запивала кофе. Елена Фабиановна негромко, на некоторой интимной волне, рассказывала о карточных курьёзах, случившихся с ней в последние недели. Антон слушал с притворным недоверием, порой восклицая «Не может быть! Мистика! Фантастика!», подзадоривая старуху. Как и все, он решил поесть овсянки с кубиками сыра и изюмом, хотя ему были предложены холодный цыплёнок табака и рыба.

– Люблю экспериментировать, – сказал он. У Аллы приподнялась левая бровь. Иногда она с интересом поглядывала на них, пряча в уголках губ улыбку, но не включаясь в разговор. В отличие от Аллы, Елена Фабиановна и Антон пили чай, испускавший густые травяные ароматы.

– Все листики и травы из нашего сада, – с гордостью заметила Елена Фабиановна.

– Моя мама тоже делает подобные сборы. По-моему, здесь мята, липа и смородина.

– Угадайте, что ещё, –Елена Фабиановна ждала заговорщически. Антон легонько вдохнул носом, вслушался.

– Кажется, цитрусовые? – с некоторым сомнением спросил он.

– Есть немного. А ещё?

Антон провёл чашкой возле лица. Замялся.

– Может быть, малина?

– Есть. Что ещё?

– Не могу понять.

– Вишнёвая смолка с листом! – победно объявила Елена Фабиановна.

– Вон как! А ведь мог бы угадать, – азартно заявил Антон.

– Вы, я вижу, нашли друг друга, – подала реплику Алла. –Пора двигаться, мой друг, труба зовёт.

Перед самым выходом, когда он уже стоял в плаще, Алла раскрыла свою изящную сумочку, где хранила косметику, достала пачку долларов, перетянутую резинкой, сказала:

– Здесь тысяча. Это вам, сеньоры, на тамтам.

Антон Стрельченко был ошарашен, такого разворота событий он совершенно не ожидал. Пробормотал только:

– Надо где-то расписаться?

– Предложение интересное, – улыбнулась она, – я подумаю. Выходи на улицу. Я разогрею машину и поедем.

Проходя через зеркальный коридор, он, вероятно, чувствовал себя так же, как Иван-дурак, нырнувший сначала в чан с кипятком, а затем в чан с ключевой водою и переродившийся в княжича. Он взглянул в зеркало – выражение лица было дурацким. Глотнув свежего воздуха, стал раздумывать, какие же слова он должен сказать Алле. Садясь в машину, весело сказал:

– Твоё имя золотом вспыхнет в небесах при первом звуке нового тамтама.

Алла кокетливо пожала плечами:

– Мне нравится ваш дирижёр.

– Он женат, – в голосе Антона прозвучало еле заметная нотка ревности.

Аллла не ответила, выворачивая на шоссе, и вдруг произнесла задумчиво:

– Меня всегда интересовал вопрос, деньги портят или воспитывают?

Антон не знал, принимать ли это на свой счёт, опыта больших денег у него никогда не было, скорее не хватало, несмотря на многочисленные халтуры. Раздумывая, он замолчал. Солнце било прямо в лобовое стекло, Алла опустила защиту и надела тёмные очки.

– У меня будет к тебе две просьбы, одна совсем простая: при переезде из гостиницы в гостиницу фиксировать стоимость номеров в каждой из них, это не трудно. Всегда около рецепции есть прейскурант. Вторая просьба сложней. Попробуй каким-то образом узнать, сколько стоит стоянка, заправка и обслуживание самолёта в немецких аэропортах. Если не сможешь, я не обижусь, однако постарайся.

Антон кивнул:

– Хорошо.

Его возбудил этот авантюрно-разведывательный план, хотя он пока и не знал, как возможно его осуществить.

Перед выходом из машины он наклонился к ней и поцеловал в щёку.

– Спасибо тебе.

Алла охватила его голову рукою и коротко и страстно поцеловала в губы. Антон вновь ощутил запах сладко-пряных духов, которые ему были, скорее, неприятны. Он решил непременно подарить ей другие духи.

– Позвони мне.

Отпустив, через секунду произнесла насмешливо:

– После того как поговоришь с дирижёром. И ещё, – остановила она Антона, – если будут проблемы с покупкой и доставкой тамтама в Германию, я думаю, Максим, пока он в Мюнхене, сможет помочь. Я ему позвоню.

Узнав о неожиданно возникшей валюте, директор вздохнул с облегчением. Сейчас же были сделаны звонки недавно эмигрировавшим в Германию оркестрантам, те согласились помочь, и дело закрутилось. Через некоторое время выяснилось, что тамтам можно получить по дороге из аэропорта в первую же гостиницу. Оркестр воспрял духом, даже забыли о несчастном Ковалёве, иностранный паспорт которого так и не успели возобновить. Ковалёв даже приехал в аэропорт, с чемоданом и в полной выкладке, надеясь на чудо –в олшебное появление заветного паспорта. Но паспорт так и не появился. Что творилось в душе Ковалёва, когда последний оркестрант миновал таможню, известно было одному Богу, поскольку сам Ковалёв уже ничего не соображал. Из его широко открытых глаз текли горькие слёзы. У трапа дирижёр подошёл к гобоисту-регулятору и сказал:

– Видишь, твой звёздный час замешан на драме. Бегать там по супермаркетам запрещаю, будешь заниматься. И перед любой репетицией проигрывать мне соло из «Шёлковой лестницы». Понял?

– Понял, –мрачно согласился гобоист.

В самолёт долго не пускали. Порывы холодного ветра бились об огромный борт Ил-86, тонко посвистывали в ступенях трапа, силились раздеть сгрудившихся оркестрантов. Стюардессы о чём-то переговаривались по рациям.

– Ты чего без шапки? –спросил у Стрельченко Доминантов.

– Если бы у меня был парижский писк, как у тебя на голове, ни за что бы не оставил в чемодане.

– Ну похвастайся, похвастайся, – подал реплику Донатас Барцевич. Доминантов с готовностью снял с головы кепку и подал Антону, указывая на подкладку:

– Смотри!

Там было изящно вышито «Модный мастер Эмма Доминантова».

– Представляешь, дочь, – он вернул кепку на законное место.–Она мне ещё брюки и рубашку сшила.

– Да, действительно мастерица.

– Я ей оверлок привезу, – похвастался Доминантов – А ты что собираешься покупать?

– Не знаю, там посмотрим.

– Я бы на твоём месте машину купил.

– Во-первых, у меня есть кукарача, а во-вторых, на какие шиши?

– И это говорит Крез, – Барцевич любил подначивать. –Запросто покупает оркестру тамтам...

– Ну это же не мои деньги.

– Были не твои, стали твои. К ним суточные, и вот тебе Volkswagen-golf. Я видел в рекламе, всего полторы тысячи.

– Зачем ему потрёпанный Volkswagen, он теперь ездит в крутом мерседесе, –съехидничал Доминантов.

– Ну, вы тут пообсуждайте, а я уже пошёл в самолёт, – насмешливо сказал Антон. На нижней палубе самолёта был вместительный багажник, и Антон решил, что сумку оставит здесь, а скрипку возьмёт с собой, в салон. Нужно было вытащить только газету «Аргументы и факты» из кармана сумки, чтобы почитать в дороге. Но вместе с газетой вытянул и паспорта на смычки и скрипку, которые сунул после таможни. Оставлять их здесь он решил неразумным и стал заталкивать их в карман для нот на футляре скрипки. Три жёстких паспорта на картоне с цветными фотографиями почему-то никак не лезли в карман, что-то мешало. Он сунул ладонь в это узкое пространство и словно ожёгся, нащупав паспорт: Антон хорошо помнил, что после пограничников положил паспорт во внутренний карман пиджака, также помнил, что свой гражданский обычный паспорт оставил дома. Антон пощупал застёгнутый карман пиджака и убедился, что паспорт его на месте. Стоя у багажного стеллажа, Антон явно мешал, его толкали. В конце концов он всё-таки поместил паспорта на инструменты в этот злосчастный карман на футляре, плотно застегнул молнию и ошарашенный странным обстоятельством пошёл на своё место. Раздумывая, как поступить: подойти и сказать директору о странной находке, которая способна вызвать к нему самому массу подозрений, или при первой возможности выбросить в туалете в отверстие, предназначенное для использованной бумаги. Директор разговаривал со стюардессой, и Антон направился к нему, ещё не решив, как поступить.

–Кирилл Эдуардович, можно на минутку?

– Что такое? –сразу откликнулся директор.

– Я хочу отдать вам деньги на тамтам.

– К чему такая торопливость? Пусть они побудут у вас. Я везу очень большую сумму и не хотел бы путать.

– И ещё, – замялся Антон.

– Только побыстрей, – поторопил директор. – Мне тут нужно кое-что решить со стюардессами.

– Понимаете, –сказал тихо Антон, –мне кажется, я у себя в футляре обнаружил паспорт Ковалёва.

– Что значит «кажется»?

– Понимаете, я нащупал, но не доставал, поскольку у меня с собой один паспорт, иностранный, и он у меня в кармане.

– Вот это номер, – пробормотал директор. –Где он?

Стрельченко отстегнул молнию и достал из кармана футляра новенький незатёртый паспорт. Кирилл Эдуардович мельком заглянул под обложку паспорта, сунул в карман и сказал:

– Вы возвращайтесь на место, потом поговорим.

Проходя мимо уже сидящего Кочумелова, отметил его пристальный взгляд.

– Ну, ты теперь всё по начальству, – ухмыльнулся Кочумелов. – Друзей не забывай. Что говорят, когда кормить будут?

– Не волнуйся, голодными не оставят, – и сел позади него на своё место. Рядом сидящий Барцевич посмотрел насмешливо, но не спросил, был уверен, друг сам расколется.

– Хотел отдать деньги на тамтам, надоели, –пояснил Антон.

– Не берёт?

– Не берёт.

– Ну, подержи пока, погрей душу.

Чтобы уйти от разговоров, Антон развернул газету и попытался читать. Строчки сливались, обидные мысли терзали его. Кто же такой пакостник и так гнусно подставил его, подложив паспорт Ковалёва именно в его футляр? «За что же можно меня так ненавидеть, –думал Антон, –и за что так наказывать Ковалёва?». Ответов он не находил. Знал только, что перед всякими зарубежными гастролями в коллективе происходят какие-то странные психологические бурления, не поддающиеся обычным рациональным объяснениям. Разговора с директором, который ждал Антон, обдумывая случившееся и подозревая чуть ли не весь оркестр, так и не случилось. Только в аэропорту Франкфурта, поставив свой чемодан в багажник сверкающего стеклом и никелем огромного автобуса, Антон столкнулся с Кириллом Эдуардовичем. Тот лишь сообщил, что на 205 километре будет остановка.

– Выйдете только вы и концертмейстер ударников. Там будут ждать наши бывшие музыканты, вы их знаете. С тамтамом. Они передадут вам чек и гарантию, концертмейстер проверит тамтам, вы отдадите им деньги, и рабочие поставят тамтам в автобус. Всё!

И он побежал дальше, что-то устраивать, о чём-то договариваться.

Всё произошло именно так, как и было обусловлено. На 205 километре на обочине стоял пикап. Рядом с ним двое знакомых музыкантов с огромной картонной коробкой. Автобусы остановились. Антон соскочил с подножки и быстро пошёл к пикапу. Поздоровались. Из другого автобуса уже шёл концертмейстер ударников Лев Брагин с войлочной колотушкой в руках. Тот, кто был покрепче, кажется, его звали Слава Ярцев, аккуратно достал тамтам из коробки и на специально подготовленном тросе поднял над землёй. В автобусах зааплодировали, закричали ура. Брагин осторожно колотушкой прошёлся по периметру тамтама, вслушиваясь, нет ли трещин. Наконец с силой ударил в сердцевину, обозначенную чёрным кругом. Тамтам загудел, набирая мощь, оркестр вслушивался в этот величественный тревожащий звук.

– Дай мне ударить, – протянул руку Антон.

– Обойдёшься! – грубо сказал Брагин. Кровь ударила Антона в лицо.

– Чем обязан твоим хамством? – еле сдерживаясь, вымолвил Стрельченко.

– Не лезь не в своё дело! Играешь на своей скрипке и играй, – резко повернулся и пошёл в сторону автобуса, крикнул стоявшим в стороне рабочим: – Забирайте!

Расплачиваясь, не сразу понял, что тамтам стоит несколько дешевле, чем предполагалось первоначально. Его всё ещё душило раздражение.

– У этого бывает шлея под хвост, –желая успокоить Антона, сказал Ярцев.

– Как вам здесь живётся? – несколько придя в себя, спросил Антон.

– Спокойно, – улыбнувшись, ответил Ярцев.

– Приходите на концерт.

Ярцев кивнул.

–Спасибо.

Антон пошёл к автобусу. Рабочие уже устраивали тамтам у заднего сиденья.

– Сколько стоит этот красавец? – спросил один из рабочих.

– Девятьсот с копейками, – неохотно отозвался Антон.

– Ничего себе! Половина машины за эту медную сковороду.

Рядом засмеялись. Антон отправился к своему месту. Хамство концертмейстера ударных и паспорт Ковалёва заваривались в одно неприятное месиво. Данатос поднял над головой видеокамеру и провозгласил:

– Национальный герой оркестра Антон Стрельченко запечатлён для истории на фоне тамтама.

– Не национальный оркестр, а нации, – не вполне следуя логике, зло ответил Антон. Данатос пристально посмотрел на него.

– Что случилось? Редеет облаков летучая гряда? – протянул голос из-за спинки кресла. Вероятно, Доминантов не вполне разобрал их диалог.

– Посчитайте, сколько уехало за последние пять лет, – продолжал он.

– Ты уже сосчитал? – спросил Барцевич.

– Да мне не до этих, недосуг, – обиделся Доминантов.

– Ой, господи, –Донатас откинулс яв кресле, заиграл желваками, – а говорил «мы французы».

– И сейчас говорю, – примирительно сообщил Доминантов.

Автобус своим накатистым сверкающим лбом вспарывал германские просторы. За окнами зеленели аккуратные поля и ажурные перелески. Стрельченко подложил под шею надувную подушечку, закрыл глаза. Но спать не мог, ворошил события последних дней, пытался понять их глубинный смысл.

К полудню за высокими холмами, аккуратно утыканными узловатыми виноградными лозами, открылся старинный городок с высокой колокольней, на которой круглые часы прозвонили ровно двенадцать раз. Автобус миновал несколько чисто выбеленных фахверков с выведенными наружу крестообразно расположенными балками. За ними потянулись изящные лавки с предметами национальных промыслов, одну из них Антон Стрельченко выделил особо. Эта была стеклянная шкатулка, на стеллажах которой расположились оловянные блюда, фигурки, пивные кружки и много чего ещё с художественным, объёмным литьём. Ему пришла в голову идея именно здесь купить для Аллы Брэвис памятный подарок на деньги, оставшиеся после приобретения тамтама. Гостиница, возле которой остановились автобусы с оркестрантами, была вполне современной и в то же время очень удачно вписывалась в средневековый колорит городка. Доминантов и Кочумелов кое-как поставили свои чемоданы в фойе и выскочили покурить на свежий воздух. Стрельченко и Барцевич остановились у стойки рецепции. Ключи раздавали довольно быстро.

– Смотри! – Стрельченко кивнул на стену. –Гостинице всего пятнадцать лет.

На стене была выстроена композиция из исторических фотографий строительства, владельцев гостиницы, каких-то известных персон, осчастлививших сей уголок, и романтических местных пейзажей. Выдача ключей шла строго по списку, находившемуся в руках у администратора. Стрельченко и Барцевич всегда следовали за Кочумеловым и Доминантовым. Администратор выкрикнула их фамилии, кто-то сообщил, что они курят на улице.

– Забирайте! –сказала администратор, обращаясь к Барцевичу. –Номера абсолютно одинаковые. – И затем с раздражением: – Вечером концерт, и такая нерасторопность, курят, видите ли.

Войдя в номер, Стрельченко сразу же поставил свои вещи рядом с кроватью у окна. Все действия на время гастролей у Донатаса и Антона были чрезвычайно регламентированы, отшлифованы спорами и компромиссами прежних поездок. Донатас всегда занимал кровать подальше от окна, боялся сквозняков, всегда ясно было, кто и когда занимает полку для чемодана, кто первым включает телевизор, как распределяются шампунь в ванной и карандаши и почтовые принадлежности в папке на письменном столе, а также красивые пакеты из-под белья и прочие мелочи. Всё это называлось халявой или «колокольчиками» в память о колокольчике, который подарил матрос Колумба в обмен на золото вождю индейцев.

– Слушай, Донат, –сказал Стрельченко, – ты не возражаешь, если я выбегу на десять минут? Пока мы ехали, присмотрел подарок для Аллы Брэвис. А ты уж будь другом, приготовь обед.

– Давай, – благосклонно согласился тот, – только не задерживайся.

Антон зашёл в стеклянную шкатулку, брякнул наддверной колоколец. Из-за занавески вышел пожилой хозяин с любезной улыбкой, за ним вышла пожилая дама, остановилась у порога.

– Guten Tag! –сказал хозяин.

– Guten Tag! – вежливо ответил Антон и завернул по-немецки фразу, которая по-русски звучала бы так: «я есть посмотреть».

–Bitte, bitte! – с широкой улыбкой отозвался хозяин.– Вы из России? – спросил он по-русски. Антон обрадовался, кивнул: – Да.

– А мы с Алтая с женой. Нас тут тоже считают русскими. Мне этот промысел достался от дяди, он год назад умер. Сам я художник-оформитель, работал в театре, вот теперь торговец.

– Ну всё-таки вы торгуете не колбасой, а красивыми вещами,– успокоил его Антон.

– Конечно, даже делаю кое-какие проекты, – согласился хозяин. – Вот, взгляните.

Он достал со стеллажа пивную кружку. На крышке её – изящный слоник с трубно поднятым хоботом, поставил перед Антоном. Ручка в виде узловатой виноградной лозы, по бокам разъярённые свирепые лошади с обнажёнными всадницами, перед ними коленопреклонённый монах, ограждающий себя большим крестом.

– Подобное я где-то видел, – попытался вспомнить Антон.

– Искушение Св. Антония Сальвадора Дали, – гордо сказал художник. – Я перенёс его на кружку.

–Да, – протянул Стрельченко, – я тоже Антон, только не святой.

– Святым быть трудно, главное, сознавать свои грехи, – многозначительно заявил хозяин лавки.

– Вот-вот, – подтвердил Антон. Он вдруг решил, что сюжет Дали удачно соотносится с кражей и чудесно неожиданным возвращением тамтама. – Сколько же стоит эта кружка?

– Как земляку – сто девять марок, – твёрдо сказал хозяин.

– Многовато. За сто бы я купил, – попытался уйти от сделки Антон, хотя знал, что в Германии торговаться не принято.

– К кружке я даю ещё маленькую ложечку для соли. Знаю, в России пьют с солью пиво, и будем считать, что мы поладили. Сто марок!

Вернувшись в отель, Стрельченко водрузил кружку на тумбочку рядом со своим ложем и даже осветил лучём из плафона.

–Смотри, что я отхватил.

Башлеев долго цокал языком, в конце концов изрёк:

– Красотища! А вот обед, извини, не готов.

– А что такое?

– Наши электровилки же не подходят. А переходник у тебя в чемодане.

– Ну извини, может, тогда тушёночки с хлебцем? Жрать хочется.

– Учти, на твоей совести. Тут принесли ещё одну халяву.

– Что именно?

– По случаю пятнадцатилетия по блокноту стикеров с логотипом гостиницы.

– Класс! Такой толстый блокнот, на всю жизнь хватит.

В комнату постучали.

– Да-да? – крикнул Донатас. На пороге, потрясая блокнотом стикеров, возник Доминантов:

– Ещё ни одного звука не извлекли, а уже посыпались колокольчики. Что значит богатое государство, а? Вам тоже принесли?

– Пфу, стикеры, –Донатас указал на Антона. –Ему вон кружку принесли.

– Правда, что ль?

– Я оказался десятитысячным жильцом на этой койке.

– Вот это да! – расстроился Доминанто. – А ведь здесь мы должны были жить.

– Бросили бы курить – вам досталось, – вошёл во вкус розыгрыша Стрельченко.

– Ну это же неправильно.

– Почему неправильно?

– Это же нелепая случайность.

– Не случайность, а закономерность, вы курите, а мы не курим, – улыбнулся Антон.

– Что-то вы здесь темните. Пойду, разыграю Кочумелова.

Вскоре без стука отворилась входная дверь, и появился возбуждённый Кочумелов, за ним ухмыляющийся Доминантов.

– Вы понимаете, что эта комната должна быть нашей? – решительно заявил Кочумелов.

– Вполне, – иронично подтвердил Донатас.

– Я должен был ночевать на той койке, на которой сейчас лежит Антон, – он обращался за поддержкой к Донатасу.

– Кто ж спорит, – мирно сказал Антон, с удивлением глядя на Кочумелова.

– Значит, памятная кружка должна принадлежать мне!

Свои слова он упрочил решительным движением руки.

– Ну, правильно я говорю?

– Совершенно справедливо, –подтвердил Доминантов. – Вы вселились сюда незаконно, вне всякой очереди.

– Ваша комната чем-то отличается? –спросил Барцевич.

– Отличается! –запальчиво возразил Кочумелов.

– Правильно, – сказал Донатас. – Я приходил за переходником, видел. Ваша комната попросторней и вид из окна интересней.

– Пожалуйста, переезжайте. Но отдайте кружку! Кружка принадлежит Кочумелову, – в голосе Доминантова прозвучали мефистофельские нотки.

– Да, мне, – Кочумелов решительно потянулся к кружке. Стрельченко быстро отвёл кружку в сторону.

– Я считаю, мне, –сказал он язвительно. – Пришёл момент бросить жребий.

Барцевич откровенно смеялся.

– Никакого жребия, она моя.

Он вновь потянулся за кружкой и даже успел дотронуться до неё, но Антон вовремя перебросил её в другую руку. У Кочумелова навернулись слёзы:

– Я буду жаловаться.

Поняв, что зашёл слишком далеко, Антон сказал с сожалением:

– Она моя, потому что я её купил.

– Зачем врёшь?

– Говорю, купил. Двадцать минут назад. Подтверди,Донатас.

– Зачем вы меня дурачите, почему? За то, что он купил тамтам на чужие деньги, ему подстраивается ещё и кружка, в награду. Я пойду к директору, – и выскочил из комнаты.

– Альфонс! –прошипел он уже в коридоре, но Стрельченко этого, к счастью, не слышал.

– Да, грустная будет у нас тушёнка, – Антон взрезал банку ножом, по комнате разнёсся густой жирный запах. – Но жрать хочется, – заключил он.

– Не надо было его заводить, – Донатас достал хлеб и стал его резать. Сегодня был у них такой порядок: тушёнка от Стрельченко, хлеб от Барцевича, чтобы чемоданы облегчались равномерно.

– А кто первый начал? –спросил Антон.

– Я не предполагал, что так обернётся.

– Глядя на него, следует посмотреть и на себя. Ты знаешь, что изображено на этой кружке?

– Что?

– «Искушение Св. Антония» Сальвадора Дали.

– Кто ж здесь искуситель? – Барцевич поднял кружку и стал её вертеть, рассматривая.

– Знаешь, как говорят картёжники, – Антон вытряхивал тушёнку в гостиничное блюдо, отчего голос его звучал менторски.

– Ну? –Донатас заинтересованно наблюдал за действием Антона.

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи.

– Обладая такой кружкой,– язвительно заметил Барцевич, – можно и не говорить подобных банальностей. Тщательней пережёвывайте, господин Сократ.

В большой концертный зал прибыли с некоторым опозданием: помешали пробки на дорогах. Все были уже во фраках и с сумками, заряженными термосами и бутербродами. Антон едва успел переписать прейскурант номеров у стойки рецепции. Предстояла акустическая репетиция. Рабочие заканчивали расставлять пульты и стулья. Стрельченко из-за кулис с ревнивым интересом наблюдал, как вывешивают тамтам на дугу стойки. Неожиданно подошёл Вадим Кочумелов.

– Послушай, Антон.

– Слушаю, – сухо ответил Антон.

– Ты извини меня, –он помолчал. –Я был не прав.

Антон пожал плечами.

– Можно, я после концерта приду к вам с бутылкой.

– Приходи, конечно.

И не удержавшись, продолжил:

– Только пить будешь из кружки, согласен?

– Согласен, но только вместе со всеми. Одному честь больно велика.

– Ладно.

И словно тяжёлый камень свалился с души Антона. Глядя в лысеющий затылок удаляющегося Кочумелова, Антон поразился странной мыслью, противоречивой и сладостно еретической. Будто бы не чудища и обнажённые девы искушают святого Антония, а напротив, искушение идёт от него, святого затворника и страдальца. «Искушение страданием. Какая иезуитская мысль», – поёжился Антон. Однако она захватила его и преследовала в течение всей Патетической симфонии Чайковского. Пальцы чётко находили свои места, эмоции включались в нужный момент, но мысль блуждала в стороне. «Ради чего я довёл до слёз Вадима? Чем я неприятен человеку, который мне подложил краденый паспорт? Какие неприязненные эмоции я вызвал у ударника, отказавшего мне в пробном ударе по тамтаму?». В этих мыслях было что-то мазохистское, ведь в этот же момент он наслаждался музыкой, которая, возможно, тоже была написана под влиянием мазохистских устремлений Петра Ильича. В последней части он так вгрызся смычком в струну, что лопнул один из волосков, и тот мотался, раздражая. Только роковой удар тамтама и божественный хорал тромбонов прервал эти нелепые и путаные мысли. «Чайковский – гений!», – сказал себе Стрельченко и стал слушать тишину, которая всегда наступает при окончании этой великой симфонии, симфонии искушения жизнью и неизбежного страдания.

Вернувшись после концерта, Донатас и Антон обнаружили свежеубранную комнату, под зеркаломв  ванной лежали новый набор шампуней, расчёсок и бритвенных приборов, на вешалке – свежие полотенца, даже в кожаной папке на письменном столе красовался очередной карандаш, заточенный, и фирменная шариковая ручка. Ясно, что прежние «колокольчики» ещё днём были тщательно размещены в чемоданах. На самом видном месте царствовала кружка в серебристом торжественном сиянии.

– Перекормленная наивная Европа, сейчас мы её немножечко приватизируем, – Донатас сладострастно потирал руки. – Утром ты взял ручку, а сейчас моя очередь, ты берёшь карандаш.

– Значит, я завтра опять получу ручку, – с весёлым азартом заявил Антон.

– Завтра мы рано уезжаем, не успеют горничные положить.

– А я попрошу.

– Ну, тогда и на мою долю попроси.

– Кстати, сейчас придут гости, –сказал Антон. – Чем угощать будем?

– Ну, разносолы у нас известные: откроем банку сайры, нарежем немножко сыра и сала. Остальное, поди, принесут.

– Если жаба не задушит, –заметил Антон. – Я достаю сайру, а ты – сало и сыр.

– Давай уж и сайру я.

– Нет, друг, сало только у тебя, у меня сала нет, так что давай сайру я.

В дверь постучали.

– У нас открыто, – с готовностью крикнул Антон. Вошёл гобоист.

– Мужики, можете дать переходник? С моим что-то случилось. Я быстро: вскипячу чай и принесу.

Передавая переходник, Антон спросил:

– Ну, как двойное стаккато?

– Знаешь, –сказал гобоист, – оно либо есть, либо нет. У меня, к счастью, есть. Ну учить всё равно надо.

И он закрыл дверь.

– Как ты думаешь?.. – спросил Донатаса Антон и осёкся, не решившись выходить на скользкую тему. Барцевич поймал его смущение, криво ухмыльнулся.

– Вряд ли. Он хороший парень, а Ковалёва многие недолюбливали.

– Мало ли кого недолюбливали, – пробормотал Стрельченко. С шумом отворилась дверь и на пороге появился улыбающийся Доминантов с двумя банками сайры в руках и смущённый Кочумелов. Он вытащил из-под полы пиджака спрятанную там бутылку водки и припечатал её к столу.

– Отметим удачный концерт.

– Быстро закрой дверь на ключ! –потребовал Донатас. Доминантов метнулся к двери, уронил банку, она с грохотом покатилась, но дверь он закрыл.

– К нам должен прийти Стас-гобоист, вернёт наш переходник.

– Подумаешь, –возразил Вадим, – бережёного Бог бережёт, сказала монашка.

– Ха-ха-ха! –громко засмеялся Кочумелов, зная окончание. Ты давай, переливай водку в кружку по-быстрому.

– Всю, что ли?

– Всю, всю. Будем пить вкруговую, – решительно заявил Антон. Вскоре в дверь действительно постучали, Донатас забрал переходник и закрыл дверь на ключ.

– Ну что, пригубим по кругу мировую? – провозгласил Антон.

– Я люблю видеть, сколько я выпил, – Доминантов достал из кармана пиджака стакан и поставил на стол. – Буду пить из своей ёмкости.

– Я тоже выпью из стакана,  –объявил Барцевич, – меня как-то смущает монах с крестом.

– Не получается из кружки, – с тайной надеждой высказался Кочумелов.

– Да, – протянул Стрельченко, – разлагается квартет. А я-то Моцарта ноты взял, думал, где-нибудь поиграем в свободное время, подработаем.

– Зарабатывать – не пропивать, – веско сказал Барцевич, – можно и подработать. Правильно я говорю?

– Ладно, разливай! –согласился Стрельченко. – Выпьем за квартет.

– За квартет! –облегчённо сказал Кочумелов, и все чокнулись.

– Сначала за квартет, –подтвердил Донатас и все разом выпили.

– Неплохая водочка, –картинно занюхал рукавом Стрельченко. – Я предлагаю завтра в автобусе разработать план наших уличных халтур. Мне бы не хотелось играть в тех городах, где мы останавливаемся. Нам совершенно не нужно светиться. Доложат и перекроют кислород. Надо играть в близлежащих городах. Завтра посмотрим по карте.

– Это же ужасно утомительно, –возразил Кочумелов.

– Утомительно, – согласился Стрельченко, – но можно и потерпеть две недели, не всё же бутерброды таскать со шведского стола, надо ещё и подработать.

– Я и не таскаю, – в голосе Кочумелова зазвучала обида.

– Да ладно, все таскают, – успокоил Донатас.

– А вы замечали, как Брагин с Кравченко после завтрака курят в фойе, – тон Григория был язвительным. – Подсматривают, кто что выносит.

– Да хрен с ними! –выругался Донатас. – Зато потом идут завтракать по второму разу.

– И всё-таки за оркестр.

– Наливай! –воскликнул Доминантов. – Всё-таки хороший сегодня был концерт.

– Особенно благодаря тамтаму Стрельченко, – подсказал Барцевич.

– Естественно, – Антон был доволен. – Поэтому в четвёртой части кто-то из альтистов выскочил. Не ты ли? – Антон смотрел на Донатаса с хитрой улыбкой.

– Шестую я вообще могу играть без нот, – Донатас не знал, обидеться или принять как шутку.

– Было-было, но не слишком явно, –пробубнил Кочумелов, подливая себе из кружки.

– Я тоже слышал. Где-то в конце группы. – подсказал Доминантов. – Кто у вас там сидит?

– Да этот маразматик Синявский, –проворчал Донатас. –Тыщу раз играл эту симфонию и каждый раз где-нибудь промазывает. Ну я, честно говоря, не слышал.

– Нехорошо, когда помощнику концертмейстера закладывает уши, – Антон потряс осоловевшего Донатаса за плечо. – Ну, давайте по последней и спатеньки.

– А за баб поговорить, – взбодрился Доминантов.

– А за баб у себя в номере, с Кочумеловым поговорите.

– Только без грязных намёков.

– Какие намёки? Вон Донатас уже носом клюёт. Длинный был день, тяжёлый.

– Что, даже порноканалы не пощёлкаете? –в словах Доминантова шевельнулось лукавство. – Чуть меньше сорока секунд – и переключать. Знаете? А то придётся платить.

– Да знаем, знаем. Только мы ввели мораторий на эти просмотры.

– Да? А почему?

 –После одного фильма в Италии, когда сперма чуть не пошла горлом, мы решили питаться исключительно натуральным продуктом, никаких искусственных возбудителей.

– Не знаю, не знаю, одно другому не мешает.

– Ну всё, друзья, финита ля комедия, желаю приятных просмотров в своих постельках.

На последнем слове зазвонил телефон, в комнате зависла вопросительная пауза. Очнувшийся от дрёмы Донатас схватил телефонную трубку. Послушав, передал Антону, оправдываясь, сообщил:

– Думал, дома что-то случилось.

– Рад тебя слышать, –голос Антона был напряжён. – Нет-нет, не спим. Концерт прошёл изумительно. Спасибо тебе за тамтам. Всё произошло по плану, никаких сбоев. А чего ты не спишь? Какое дело?

– Ты не напрягайся по поводу стоянки и заправки самолёта, –сказала Алла.

– Уже не надо?

– Очень надо, но всё уже сделано. Мой сын Максим передаст тебе пакет с документами. В Эрлангене.

– А как это будет?

– У него есть маршрут ваших гастролей и гостиницы, не волнуйся, он позвонит. Целую, – и повесила трубку.

Все смотрели на Антона с нескрываемым любопытством.

– Берегитесь деловых женщин! –неожиданно заявил Вадим Кочумелов. – Сожрут с потрохами, даже не пережёвывая.

– Зубы поломает, –зло ответил Стрельченко, прокручивая мысленно разговор с Аллой, и вдруг засомневался: странным и сухим был разговор. Конечно, деньги на международных переговорах стоит экономить, но не до стиля же телеграфа. Он вымыл посуду и тщательно запаковал кружку в чемодан. Донатас уже спал, укрывшись одеялом с головой.

С утра сеял редкий дождичек. Умытый асфальт тихо шипел под колёсами двух автобусов и белой фуры, заполненной тяжёлыми инструментами. Иногда сквозь жемчужно-серое небо проникало солнце и отражалось в ещё зелёной листве деревьев, отгороженных от дороги высокой сеткой. Порою на этом бесконечном заборе появлялись предупреждения о том, что на дороге могут появляться животные, и водителям следует быть предельно осторожными. Наконец облака истаяли, и дорогу до самого горизонта застлал белёсый пар. В нагретых солнцем воздушных потоках вибрировали аккуратные поля и электрические ветряки, которые лениво вращали своими трёхлопастными пропеллерами и, видимо, гнали воду и удобрения в оросительные системы, или где-то накапливалось электричество впрок. В автобусе начали понемногу просыпаться. То спереди, то сзади до Антона и Донатаса волнами долетали запахи хорошего кофе и крепкого чая. Сзади Доминантов чавкнул крышкой термоса, и донёсся запах какао.

– А душок-то какой! –прошептал он восторженно. Открыл свой термос и Стрельченко. Сегодня у них был заварен чай Осам, взятый со шведского стола. И по два бутерброда с сыром и колбасой с той же неиссякаемой поляны.

– Как уютно устроилась немчура, –сказал Антон, дуя на горячий чай. – Неужели нам в России не хватает ума, чтобы жить достойно?

– Да нам никогда и не давали жить своим умом, – отозвался Данатос.

– Что ты имеешь в виду?

– А вот что я имею ввиду, –з ло сказал Донатас, –однопартийная система, колхозы, ГУЛАГ, цензура по всему спектру идеологии культуры.

– Но были же и прорывы,  – возразил Антон.

– Знаю, сейчас ты назовёшь балет и космос.

– Почему только балет и космос? А музыкальное исполнительство? А многие фильмы? Наша скрипичная школа почитается во всём мире.

– Всё наше отечественное творчество было тщательнейшим образом просеяно сквозь идеологическое сито, неужели ты этого не понимаешь? Вот ты мог бы с бухты-барахты создать квартет, вот как мы это сделали?

– Тут я с тобой не спорю. Но ведь всегда мысль прорастает, как лопух сквозь любой асфальт.

– На голодном-то пайке чего не сделаешь. Я помню, как в шесть часов занимал очередь, чтобы к девяти суметь купить молоко для детей, потому что после девяти его просто ни в каком магазине не было. А потом к десяти бежал на репетицию.

– Вот откуда наша страстная любовь к халяве, –засмеялся Антон. – Кстати, ты знаешь, что «халяв» –это по-еврейски «молоко».

– Мне ли этого не знать! Его раздавали в синагогах бедным и голодным. Теперь в их роли мы, на Западе, несчастные советские попрошайки.

– Бывшие советские.

– Бывшие, бывшие.

Антон завинтил термос. За окном проносились идеально обработанные поля, на которых не было видно ни единого человека.

– Может, вечером съездим в Кёльн? Не поиграем, так погуляем? Вечер свободный. Посмотри по карте, где мы должны остановиться, по-моему, близко от города.

– Гриш! – обернулся Донатас к Доминантову. – Может, съездим вечерком в Кёльн, поиграем?

– Пожалуйста, только помоемся и поедим. Мы уже выспались десять раз.

– Ну всё, замётано! Скажи Кочумелову.

Уже на следующее утро на репетиции всем было известно, что они подрабатывали в Кёльне. Спрашивали с интересом, сколько заработали, как доехали, где и что играли. После антракта дирижёр категорически потребовал прекратить всякие халтуры и пригрозил, если узнает, отстранит любого от концерта и лишит суточных.

– Значит, бегать по супермаркетам можно, а играть нельзя? – тихо высказался Антон на своём месте, но дирижёр услышал и громко сказал:

– Повторяю, играть нельзя, вы понижаете статус оркестра в глазах местной публики своими халтурами.

Но и после этого громогласного заявления народ обсуждал, где можно и как подзаработать. Считалось, что суточные, по сравнению со столичными оркестрами, чрезмерно малы. Дни шли за днями, концерты за концертами, почти каждый день менялись гостиницы. Чемодан быстро наполнялся халявными «колокольчиками» и товарами дешёвыми, купленными в супермаркетах. Джинсы и CD-плеер – для дочки, концертные ботинки и струны – для себя, ещё оставались деньги на видеомагнитофон и духи для Аллы. Антон продолжал тщательно переписывать гостиничные прейскуранты, иной раз встречаясь с директором, смотрел на него вопросительно, но тот пожимал плечами и отводил взгляд, мол, никаких новостей нет. Как-то к Антону подошёл гобоист и спросил, собирается ли цехком собирать деньги на подарки для оставшихся в городе, не поехавших на гастроли по разным причинам: кто заболел, кто не вписывался в партитуру, а вот Ковалёв по несчастью. Кто-то сильно его невзлюбил. Антон пристально посмотрел в глаза говорящему, но ничего необычного не заметил. Обыкновенная забота о попавшем в беду товарище. И хотя сбором денег на подарки для оставшихся обычно занимался культмассовый сектор цехкома, его возглавлял флейтист; Антон, как заместитель председателя, решил ускорить и активизировать этот процесс, поскольку гастроли подходили к концу, и деньги у оркестрантов истаивали. С флейтистом они договорились собирать деньги каждый в своём автобусе, так было удобней и быстрее. Собирая по полторы марки с носа по списку, Антон тайно рассчитывал каким-то образом почувствовать того, кто подло подложил ему в футляр паспорт Ковалёва. Доказать это будет безумно сложно, но знать – знать своих недоброжелателей, может быть, даже врагов – значит иметь противоядие, быть защищённым от неожиданностей, тем более что в следующем сезоне грядут конкурсы на свободные и малозащищённые места в оркестре. Сбор Антон решил начать с конца автобуса, обычно там располагались духовики и ударники. Время от времени они тихо дудели в свои мундштуки, разыгрываясь перед концертом, а иной раз и тайно покуривали, приблизившись к вытяжной вентиляции. Антон подошёл к ударнику Фархаду, который слушал что-то через наушники и одновременно отрабатывал удары палочками на подушке, скрывающей звук. Улыбнувшись, Стрельченко провёл ладонью перед глазами ударника.

– В чём дело? – громко сказал ударник, как говорят глухие. Антон поманил его пальцем, тот остановил плеер и снял наушники.

– Для тех, кто остался, собираю по полторы марки, так решил цехком.

– Цехком, – закряхтел ударник. –И для Ковалёва тоже?

– А как же? И Ковалёву. Он же больше всех пострадал.

– Он не пострадал, он наказан, потому что он говно. Вот и запиши, что я даю на всех, кроме Ковалёва, – ударник покопошился в своём кошельке и выдал полторы марки. Другие, сидящие рядом, уже протягивали свои деньги, понимая неизбежность этой акции.

– Ты что ль наказал? – ехидно спросил волторнист.

– Я-то что, много есть других, кому он прилично поднагадил, начиная с Красноярска, где работал до нас.

– Ну ладно, ладно, прокурор, – прекратил откровения ударника волторнист. – Всё-таки с ним было спокойнее играть «Шёлковую лестницу» Россини.

– Ну и что?

– Ну и то, – волторнист поднёс мундштук к своим губам и продолжил тихие упражнения, вечером ему предстояло соло в Пятой симфонии Чайковского.

Дальше всё пошло более-менее спокойно, только иногда подсчитывали, сколько же придётся на каждого оставшегося из тех денег, что соберётся в кон. Только контрабасист сказал, что денег у него нет, всё растратил.

– Нам же ещё должны выдать последние двести марок, – возразил Антон. –Я тебе дам взаймы, а ты мне потом отдашь. Согласен?

Контрабасист секунду поколебался и нехотя сказал:

– Согласен.

В пакете у Антона позванивало шестьдесят девять марок, многие давали мелочью. Список едущих в автобусе был исчерпан. Оставалась забота купить подарки, но это, как правило, делали женщины, с особым удовольствием. Вероятно, ударник если не знал, то предполагал, кто мог забрать паспорт Ковалёва со стола, где были разложены паспорта всего оркестра. «Вероятно, и в мой футляр паспорт Ковалёва положил тот же человек. Но кто он? Кому из оркестра я перешёл дорогу своими профсоюзными деяниями?». Усевшись на своё место, Антон наклонился к Данатосу:

– Похоже, духовики знают, кто утащил паспорт Ковалёва.

– Шерше ля фам? –игриво спросил Данатос.

– Не думаю, –ответил Стрельченко и стал вспоминать, были ли у него какие-то амурные истории в оркестре. Хоть намёки. Принципиально он все годы избегал этого, хотя многие нравились. Принцип простой: не люби, где работаешь и не работай, где любишь. За спинкой кресла громко и взахлёб Доминантов рассказывал, как ловко купил оверлок с огромной скидкой и при этом с бесконечными функциональными возможностями. Как он обрадует дочь, и как та будет обшивать всю их семью модными моделями, лучше, чем в бутиках со всей их дешёвой фанаберией. В свою очередь, Кочумелов, страдая, рассказывал, как он ошибся, купив для жены шубейку из козлика. Промахнулся, и нет, чтобы в сторону увеличения, а совсем малюсенькую, чуть подешевле она была. Доминантов успокаивал друга, уверяя, что его дочь сделает такое, что не снилось никаким портным, подставит какие-нибудь опушки-мехушки – закачаешься! Все будут спрашивать твою жену, где достала такое чудо. Донатас тоже переживал, купил для дочери магнитофон профессиональный, чтоб записывать её игру на скрипке, и вот теперь читал инструкцию, понимая, что нужно было купить ещё и выносной микрофон. А на него денег-то уже не хватало. Раздумывал, у кого взять взаймы. Антону ещё требовалось купить духи для Аллы, но в магазинах и бутиках их было такое разнообразие, что голова шла кру́гом, он не мог ни на что решиться. Женщины говорили, что следует дождаться вылета и там в дьюти-фри, где собрано всё самое лучшее, можно купить очень хорошие и недорогие духи. В аэропорту к Стрельченко подошёл директор, отвёл его в сторону и сказал твёрдо:

– В этой истории с паспортом я ничего не смог понять.

Он вручил паспорт Ковалёва Антону и добавил:

– Придётся вам возвращать паспорт самому, надеюсь, вы найдёте убедительные слова, чтобы на вас не легла тень.

Повернулся и отошёл к стойке, где уже шла регистрация. В смятенном состоянии Антон прошёл регистрацию, сдал багаж и, влекомый оркестровой толпой, оказался в дьюти-фри. Длинный стол, на котором выстроились шеренги разномастных духов, уже оккупировали оркестровые женщины. Ажиотаж, охвативший их, не позволял вставить ни единого слова, тем более задать вопрос. Антон взял первый попавшийся флакон, понравившийся своим видом, и, подражая женщинам, брызнул на кисть руки и понюхал. Запах ему показался неподходящим. Он взял другой флакон. И опять брызнул, и опять не понравился запах, взял третий и брызнул на другую руку, но и он не понравился, более того, он походил на предыдущие два запаха. И все последующие запахи ему казались абсолютно одинаковыми. Стало понятно, что выбрать он не в силах.

В стороне на вешалке красовался шотландский мужской свитер с цветастыми разводами. Антон мысленно представил его на себе и понял, что этот предмет – воплощение мечты, которая долго где-то спала и вдруг проснулась в его сознании. До отлёта времени оставалось мало. Антон стремительно поставил сумку и скрипку к стене, сорвал с вешалки свитер и натянул на себя. Повернулся к большому зеркалу и понял, что не только форма, но и цвет делают его простоватым и вульгарным. Стаскивался свитер с трудом. Пришлось повозиться и помучиться. Рядом стояла вежливая продавщица, заглядывая ему в глаза. «Нет»,– помотал головой Антон и вручил ей свитер. Несмотря на свою торопливость, он успел заметить, как меняется выражение лица женщины. Она поднесла свитер к носу и начала что-то быстро и обеспокоенно говорить Антону. Стрельченко понял с ужасом, что причиной того являются духи, которыми он изрядно залил себя. Он ещё раз сказал «нет», помотал головой и указал на стол с духами. Продавщица с досадой покачала головой и, брезгливо скомкав свитер, сунула его под прилавок. Возле духов ещё суетилась группка оркестровых женщин, Антон подскочил к ним и умоляюще попросил:

–Выберите мне духи, пожалуйста.

– Покупай «Сикким», твоей жене понравится, не прогадаешь.

И он купил «Сикким», ещё не понимая, правильно ли поступил. Буквально через минуту объявили посадку, и к стюардессе с посадочными талонами выстроилась огромная очередь оркестрантов. Проходя через зал дьюти-фри, Антон заметил карты. Он всмотрелся – это были миниатюрные и изящные карты для пасьянса. Деньги ещё оставались, и он купил карты для Елены Фабиановны и банку хорошего швейцарского кофе. И только тут вспомнил о паспорте Ковалёва, который вернул ему директор, что стало предметом мучительных размышлений на всё время полёта. Данатос изредка поглядывал на него с вниманием, но вопросов не задавал. Антон искал первые слова, которые он скажет Ковалёву. До самой посадки в Петербурге он всё ещё не знал этих слов, но знал, что кофе он купил не для себя, а для Ковалёва. В Петербурге оркестр должен был пересесть в чартерный рейс и на нём лететь до дома. Прямого в их сторону из Франкфурта не было. Значит, ещё три часа мучительно искать слова, которые он скажет Ковалёву. «Странным образом испытывает меня судьба, –подумал Антон. –Интересно, тот, кто подложил мне паспорт, наблюдает за мной?». Стрельченко невольно оглянулся, оглядел всех пассажиров. В основном все спали. В Питере, пройдя таможню и выйдя в вестибюль, предложил Доминантову:

– Давай съедим чего-нибудь своего. Борща, что ли.

И вдруг увидел Аллу. Улыбаясь, она почти бежала ему навстречу, и он устремился к ней, обнял её, хотел поцеловать в губы, но она подставила щёку.

– Здравствуй, – сказала она почти торопливо. –Не потерял пакет от сына?

– Что ты, всё привёз. Хорошо, что сложил всё в один пакет, сейчас вручу, – и начал расстёгивать сумку.

– Ну, как тебе мой сын?

– Высокий блондин со стальным волевым взглядом и очень пластичный. Из таких получаются хорошие дирижёры.

– Надеюсь, – обрадовалась Алла. –Я хочу поговорить с вашим директором. Чтобы ему дали для практики пару концертов у нас в городе.

– А это тебе за тамтам, – Антон достал кружку и духи.

– О, какая кружка замечательная! А духи такие у меня уже были, они мне не подходят, спасибо тебе большое. Будет случай – подари кому-нибудь ещё. Я ведь пригнала за вами чартер, – не без гордости заявила она. – Получишь вещи – не сдавай в багаж, передай вот этим молодым людям. Они поставят в кабину. А как прилетим – мы отвезём тебя домой.

Этот странный поворот её мыслей полоснул Антона по и так воспалённым нервам, но он сдержался, достал из кармана изящно упакованные две колоды карт для преферанса и сказал:

– А это – Елене Фабиановне.

– Вот за это тебе огромное спасибо, она будет очень довольна. Сейчас, извини, должна пообщаться с вашим директором, – и устремилась дальше той же летящей походкой. Он смотрел на молодых людей, не вполне сознавая, что произошло.

– Мы будем там, рядом с регистрацией. Как объявят – подходите, покажете свои вещи, мы заберём.

И они ушли, оставив его одного, как вдруг показалось Антону, среди совершенно пустого пространства.

– Ну, встретились, голубки, – подошёл Доминантов. – Пошли, пожрём борща.

Потом, когда уже сидели за столиком и ели борщ, сказал:

– Чего-то ты невесёлый, может, выпьем? Обмоем мой оверлок. По пиву.

– Нет, не хочется,– отказался Антон.

Весь полёт в чартере Алла просидела рядом с директором оркестра, о чём-то оживлённо разговаривая. Антон, как обычно, сидел рядом с Донатасом, и внимательно слушал его рассуждения о штрихах в Пятом каприсе Паганини, который играла его дочь, и как важно для обучения иметь хороший магнитофон, чтобы вести слуховой контроль. Каким-то образом Донатас исхитрился и всё-таки купил выносной микрофон и был этим страшно горд. Антон хоть и старался слушать и не смотреть на Аллу, но на душе у него скребли кошки. Именно кошки, поскольку к странному поведению Аллы примешивалось мысль о возвращении паспорта, о необходимости вести с Ковалёвым сложный и, вероятно, двусмысленный разговор, и такие неожиданные слова Аллы: «Отвезём домой». Конечно, номинально дом есть, там моя дочь, там мои вещи, ноты, пластинки, там меня давно уже не ждут. И вот теперь предстоит явиться, увидеть жену, с которой они уже давно не общаются и, наверное, неприятны друг другу. Дочку, конечно, ему хотелось бы увидеть, но, может быть, рискнуть и поехать к кому-нибудь из друзей, перекантоваться там, а потом уже решать свою участь. Да и там вряд ли кто-то ждёт, надо было заранее договариваться.

Посадка была мастерской, очень мягкой, и все зааплодировали в салоне. В иллюминатор Антон увидел, как вместе с трапом к самолёту подъезжает чёрный мерседес Аллы Брэвис. «Кто же за рулём?», – мелькнуло в голове у Антона. Выйдя на трап и глотнув свежего ветра с запахом снега, рядом с мерседесом Антон увидел Аллу. Она ждала, когда он спустится. Рядом с ней стоял высокий крепкий человек без шапки, тоже блондин, про себя усмехнулся Антон. Странный это был спуск. Их взгляды складывались как телескопическая антенна, звучание мелодии истончалось, превращаясь в шипение.

– Познакомьтесь, – вежливо произнесла Алла.

Тот протянул твёрдую сильную руку:

– Герберт.

Его стальные глаза смотрели спокойно и пристально, не мигая. Без сомнения, это отец её сына, Максима.

– Куда едем?

– На Кропоткина, – сказала Алла, – там Антон покажет.

Алла села на переднее кресло рядом с водителем, у Антона выбора не было. Его отстегнули, он сам нашёл для себя это обидное слово. «Искушение продолжается, – подумал Антон, – и я иду вслед за ним, совершенно не сопротивляясь. Я не требую остановить мерседес и выйти из него, чтобы никогда больше не видеть этой пары. Вскоре я зайду в свою квартиру и проведу там ночь, а завтра пойду объясняться с Ковалёвым, и так дальше без сопротивления. Да, не святой я, не святой».

При прощании Алла сказала:

– Большое спасибо за кружку, она нам очень кстати, - и, как-то извиняясь, подмигнула Антону.

Вещи Герберт помог занести в лифт и, прощаясь, махнул рукой. Антон не стал открывать квартиру своим ключом, привычно позвонил: один длинный, один короткий, один длинный, один короткий. Дверь с шумом распахнулась, на пороге стояла сияющая дочь Лиза.

– Папка приехал! – взвизгнула она и повисла на шее.

Жена сухо спросила, как съездили, сослалась на головную боль и удалилась к себе. Только сказала:

– Лиза, покорми отца.

Антон мельком взглянул в зеркало, висевшее перед ним, и увидел утомлённое лицо с тёмными кругами вокруг глаз. Чем-то оно напомнило отца в последние годы его жизни. Когда-то на этом месте стояло трюмо в тяжёлой резной раме, к несчастью, именно под него забрался ёжик, принесённый для дочки из леса. Лиза попыталась его извлечь, трюмо пошатнулось и медленно стало падать. Антон чудом успел выдернуть из-под падающего зеркала Лизу, мощный удар разбросал в стороны осколки толстого стекла и витой рамы. Запахло древесной пылью. Тогда Антон впервые всерьёз поссорился со своей женой.

– Вот как знала, что ты приедешь, и как знала, что захочешь селёдочки с картошкой, правда ведь, пап?

– Правда. А вот тебе, Лизок.

Он достал из куртки коробочку с духами и отставил руку, демонстрируя.

– Ой, папка, французские! Да мне теперь весь курс обзавидуется. Ну садись, рассказывай. А я сейчас картошку кипяточком оболью, через десять минут будет готово. Рассказывай.

Стрельченко вздохнул и задумчиво произнёс:

– Рассказываю.

Окончено 10 ноября 2010 года.

Новосибирск

Преобразование аудиофайла в текстовый – И.Л. Нуждина;

Техническое редактирование – Э.Д. Крупников.

Комментарии читателей: