Пролог

«Если долго всматриваешься в бездну,

то и бездна начинает всматриваться в тебя».

Фридрих Ницше.

Недавно ночью ко мне пришел мой единственный настоящий друг Мишка Кутепов. Который любил повторять за Высоцким, что дружба – это понятие круглосуточное. С которым можно было поговорить обо всем на свете. Который был надежен, как ничто в нашем ненадежном мире. Мы улыбнулись друг другу, обнялись.

- Как дела? – спросил я.

- Хорошо, - ответил Мишка. У него была замечательная  застенчивая улыбка. – Все играешь?

- Ну, как тебе сказать… Игре все возрасты покорны.

- И дошел до логического конца в своей теории, да? – удивил Мишка своей осведомленностью. – Брось ты это дело, Стас. Вредно для здоровья, Минздрав не зря предупреждает. Никогда ничего не вернуть, как на солнце не вытравить пятна, и в обратный отправившись путь, никогда не вернуться обратно…

Странный такой разговор. С улыбками, но и с ощутимым холодком, который пробежался по спине мурашками. Стихи странные… Потом мы поговорили о чем-то еще, необязательном и приятном. Потом до меня начало доходить.

- Тебя же убили, - по инерции улыбнулся я. И улыбка моя замерзла от ощущения жути.

- Чепуха, - улыбался в ответ Мишка. И стал таять прямо у меня в руках.

- Я тебя люблю, Миха, - растерянно сказал я.

- Я знаю… - мишкин голос тоже таял.

И все пропало, только мурашки остались… Я вырвался из сна, как ныряльщик на поверхность воды, задыхаясь, с колотящимся сердцем и долго больше не мог уснуть.

Мишку убили пять лет назад. На многолюдной остановке он заступился за девчонку, к которой привязалась пьяная компания юнцов. Худой очкарик Мишка не умел драться, но, воспитанный хорошими книжками, всегда за всех заступался. Никто не вступился за него самого, когда его били ногами на заснеженном тротуаре…

 

 

О теории жизненных игр

То, что судьба играет с нами, я понял давно. Кстати, я не воспринимаю ее безлично, как какое-то  абстрактное понятие. Во всяком случае, есть некто или нечто, проявляющееся во вполне материальном выражении, например, в людях, которых мы встречаем в жизни - часто они выступают вестниками судьбы или  учителями, а мы даже не подозреваем об этом. Как, например, представить себе учителем жизни моего деда Петра, который изрядно почудил в молодые годы, выпивал, зато никогда не обижал бабушку Клаву?.. Или начальника, который цепляется к тебе по мелочам, но при этом учит работать и приспосабливаться к неприятным людям, которые встречаются в жизни?  Я думаю, по мировоззрению своему я скорее склонен не к монотеизму, а к многобожию. Видимо, есть Бог-творец создавший нашу Вселенную, Солнечную систему, Землю, населивший ее людьми, но выступает ли он еще в роли управителя? В этом я сомневаюсь. Почему-то мне кажется, что должна быть целая иерархия богов пониже рангом, которая и управляется  с нашим миром, не давая ему ввергнуться в хаос. Я имею в виду и физические законы нашего существования, более менее приемлемые условия для жизни в ее различных проявлениях, и другие, не очень нам понятные законы развития Разума в существующей эволюционной иерархии, по которой разумные поднимаются, как по лестнице, от низших до высших ступеней развития или наоборот - катятся вниз. Конечно, все это мои  гипотезы, порожденные, допускаю, чтением фантастики, которую я всегда любил, но может быть и некое интуитивное знание чего-то реального, выловленного в подсознании, где, мне кажется, есть все ответы на все вопросы нашего бытия. Правда, ключики к нему от нас почему-то прячут...

 

Человек любит играть. Обычно он играет с жизнью. Придумывает всякие дурацкие развлечения, чтобы не скучно было жить. Я не имею в виду, скажем,  увлечение футболом или чем-то подобным, коллекционирование пошлых банок из-под пива или старых монет и тому подобной ерунды. Настоящая большая игра - это сама жизнь. Кто-то наверху раскидывает нашу судьбу, как пасьянс. От него зависит наше везение или невезение, жить нам или умереть.

Мы заключены в лабиринте жизни, как подопытные крысы, и должны пройти множество ловушек и выйти к чему-то, чего мы не знаем, но почему-то надеемся, что там лучше, чем здесь. Вероятно, понятия рая безнадежно устарели, но нам кажется, что после того ада повседневности, в котором мы  пребываем, тому, кто в нем держался с достоинством и терпением, положена награда. Блажен, кто верует...

В своей жизни я поиграл достаточно. И в «детство», и в «долг»,  и в «любовь», и в «работу» - эти условные названия мои. Не буду подробно на них останавливаться, чтобы мне не стало скучно все это писать. В них играют многие и могут рассказать о них лучше, чем я. Почитайте «Игры, в которые играют люди» Берна, там довольно занудно описана одна из классификаций подобных жизненных игр. Я не классифицировал их, я играл в них и перебрал множество «игрушек», не трогая лишь «зарабатывание денег» - это мне всегда было  скучно и отвратительно. Ведь игра по-настоящему - она для души, а не для тела. И, конечно, я не преступал некоторые заповеди, вроде «не убий» и «не предай», хотя рамки последнего, например, довольно относительны. Не предаем ли мы зачастую себя, свою великую душу, разменивая ее на житейскую мелочь?..

Не буду рассказывать обо всех играх, в которые я играл в своей жизни, как-нибудь в другой раз. Но рано или поздно СОЗНАТЕЛЬНЫЙ игрок вроде меня подходит к главной игре. Видимо, невольно приходишь к ней, когда угасает интерес к жизни, потому что ничего нового в ней уже не происходит. Начинаешь задумываться. Ты жил, ел, спал, любил. Растил детей, вкалывал, отдыхал, познавал... а что дальше? Для чего мы, собственно, живем? В чем смысл нашей не такой уж долгой прогулки от колыбели до могилы? Полюбоваться окрестностями? Постараться наследить в истории, чтобы благодарные потомки помянули тебя добрым или недобрым словом?

В своих поисках этого смысла я неминуемо пришел к тому, что разум - слепой котенок в этих поисках. У меня опускаются руки, когда я представляю, насколько огромен и непознаваем наш мир. Неужели  жизнь - это вечный тупик? И одни вопросы без окончательных ответов? Нельзя охватить одним своим умом даже то интеллектуальное богатство, что накоплено человечеством веками. Что уж говорить о других мирах, о которых мы можем только гадать!

В общем, я понял главное на этом пути - чем ближе мы к воротам Аида, тем ближе к разгадке всего. Нет, я пока не собирался умирать, просто понял, что только находясь постоянно рядом со смертью, можно что-то понять. Да и не боюсь я умереть внезапно, потому что думаю, что каждому из нас отмерен свой срок. Он отпущен нам уже с рожденья, заложен в нас. Где-то внутри  тикает часовой механизм, который сработает в определенное время. От одного только мне становится не по себе: неужели все так предопределено в нашей жизни? Или что-то зависит от случайных прихотей судьбы и нас самих?..

Ну, вот возьму сейчас и предложу судьбе: поиграем?.. И что она ответит?

Из дневника Стаса Краснова

 

 

О себе

«Потеря интереса к жизни опасна с биологической точки зрения. У особи, потерявшей активность, апатичной, ослаблен жизненный тонус и она легко становится добычей болезни и прочих других обстоятельств. Ее шансы на выживание резко уменьшаются. Так что если воля к жизни еще теплится в человеке, нужно себя взнуздывать, бить по щекам и вызывать собственный разум на дуэль - ежедневно. Иначе его ждет смерть заживо».

А. Лаврин,  «Хроники Харона».

Я переводчик. В активе два языка: английский и немецкий. Работаю в отделе информации не скажу какого НИИ. Работа малоинтересная - в основном утомительные специальные тексты, и малооплачиваемая, особенно когда заграница не помогает обирать нашу науку и мы не работаем по договорам. Добавляю на мелких подработках: левые переводы и время от времени сторожевая работа.

Многие мои сокурсники по инязу устроились удачнее. Особенно хорошо зарабатывает Степаша, которого все мы не любили за свинские черты во всем, начиная от внешности и кончая поведением. Но как раз такие и устраиваются в этой жизни лучше всех. Он обслуживает встречи с иностранцами где-то при мэрии. Услужлив, улыбчив, нечистоплотен. При встрече так и хочется дать ему в морду. Наша гордость, Стеллочка Ведьмочка, знающая четыре языка, занимается в крутом переводческом агентстве технической документацией, а про литературные переводы, от которых тащились наши преподаватели, и думать забыла. Творчества нету, счастья в личной жизни тоже, зато бабок куры не клюют… Остальные подвизаются, в основном, по разным фирмам. Девчонки все сплошь секретари-референты, большей частью повыходили замуж за тех, у кого кошелек потолще. Леня Фирмач переплюнул всех, вырвался в Москву, воспарил карьерой в каком-то министерстве и забыл про нас, простых смертных. Полгода назад, когда мы со скрипом, но собрались на очередную годовщину выпуска, помню как он, пузатый, потасканный, но с печатью столичной важности на физиономии, обнимал нас, снисходительно похлопывая по плечам, а сзади переминался с ноги на ногу телохранитель, типичный урка, и тяжело ворочал мозгами: кто из нас может представлять потенциальную опасность для его босса?

Впрочем, я отвлекся. Не о том я, не о том. Ни с кем из своих ныне преуспевающих сокурсников и сокурсниц я практически не поддерживаю отношений, так, перезваниваемся иногда, или кто-нибудь, движимый ностальгией по былым временам, соберет нас в кучу…

Заниматься приходится, в основном, работой да проблемами внутрисемейного круга. Рутина специфических научных переводов, рабочей текучки. Жена, сын, была собака, но сдохла от чумки. Бросил заниматься каратэ, шахматами, а когда-то азартно отдавался этому. Политика тоже отняла изрядно времени: в перестройку поверил, несмотря на обычный скепсис во всем – наблюдал как грандиозный спектакль, читал газеты, смотрел телевизор, обсуждал… Как и следовало ожидать – обманули вместе со всей страной. Вовсе не интересы общего блага движут этим миром, а пошлая корысть. Тошно от одного только понимания этого. Бежать в сторону личной кормушки – в этом есть что-то недостойное человека, который должен звучать гордо. Вот я и не бегу.

Скоро мне стукнет тридцать пять, впору, как Платонову, метаться по комнатам и кричать, что я ничего не сделал, а меня это не волнует… Изредка, в выходные – карты, тысяча или преферанс с Ником и Татьяной, коллегами по работе. Скучно на этом свете, господа. Живу больше своим внутренним миром, в который никого не пускаю, даже жену. Единственное, что еще движет мной – это инерция любопытства. Наблюдаю, как будто со стороны: что там еще вытворят со страной?  Что там ожидает лично меня на извилистых поворотах судьбы?

Какой-то этап жизни пройден. Образование есть, хотя и не получается (да и не хочется) использовать его на полную катушку.

Личную жизнь устроил. Осчастливил бывшую одноклассницу, которая бегала за мной с восьмого класса. Брак из вежливости, так это называется. Впрочем, удачный. Светлана преподает физику в школе. Вот уже восемь лет терпит мои чудачества. Принимает таким, какой я есть, что бывает крайне редко. Большинство современных женщин практичны и требовательны к своим спутникам жизни и выбирают их не по любви, а по расчету.

Сына Владика я, пожалуй, люблю. Он домашний ребенок и меня не очень раздражает своими приставаниями, как это делают другие дети. Учится во втором классе, много читает и рисует (слава Богу, не учится играть на музыкальных инструментах, это шумно).

Отец мой умер год назад. Рак легких. Жизнь пропускал через нервы, работал, как бешеный, много курил, потому, наверно, и сгорел.

Мать живет одна, так же истово, как раньше в коммунистическую идеологию, ударилась в католичество, и нас мало что с ней связывает.

 

Есть у меня одно укромное местечко, где я прячусь время от времени от людских глаз, когда мне хочется побыть в одиночестве. Это крыша недостроенной десятиэтажки прямо рядом с нашим домом. По нынешним временам вполне естественно, что ее строительство заморозили, поэтому строителей там нет уже несколько лет. Нет даже сторожей: зачем охранять пустую бетонную коробку? На крышу выбраться не так уж просто, там нет лестниц и наверх ведут кирпичные колодцы.

Я, как альпинист или грабитель, забираюсь по одному из них прямо к небу, когда есть время…

Там на крыше, покрытой рубероидом, хорошо. Замечательный солярий и спортзал.

Здесь я загораю, читаю, машу руками и ногами, чтобы не забыть, что когда-то занимался каратэ. А самое главное – здесь здорово думается. Вроде как отрываешься от грешной земли, и весь скучный обыденный мир остается внизу. Переводы сюда я никогда не беру принципиально – это место для высоких дум и кайфа одиночества. Даже жена не знает, что я иногда, как кот, забираюсь на эту крышу и гуляю сам по себе.

На мысль о том, что смерть может оказаться инструментом познания, меня натолкнула, стыдно признаться, книга Раймонда Моуди «Жизнь после смерти». Почему стыдно? Я стесняюсь ходить на те разрекламированные фильмы, которые люди любят смотреть стадом, и читать те книги, которые читать модно. До сих пор не посмотрел «Титаник» и «Сибирского цирюльника». А жизнь после смерти, реинкарнации, всякие там Шамбалы и летающие тарелки, о которых некоторые мои знакомые рассуждают с умным видом, – это ведь тоже модно, это - нынче принято считать - входит в интеллектуальный багаж «образованного» человека. Я не против эзотерики, но объясните мне, что это за тайные сокровенные знания, которые нынче пачками вываливают на книжные лотки и торгуют ими оптом и в розницу? А тут увидел в библиотеке  на книжном стенде, посвященном всяким загадочным явлениям, эту книжечку и решил просмотреть по вертикали. Утешает мою гордость, что не взял каких-нибудь «Великих пророков о будущем России», редкую лабуду, где автор на полном серьезе пишет, что накануне грядущего Страшного суда перед высшими силами из тонких миров во главе с Иисусом Христом стоит великая цель – спасти нашу цивилизацию, осуществив переход Земли в иное пространство к новому солнцу. Что-то вроде этого… Кстати, Страшный суд он намечал на 1999 год и соврал, разумеется.

А книжечка Моуди в мою теорию жизненных игр вписалась. Когда-то я занимался боевыми искусствами всерьез и мой тренер учил нас, что если человек хочет разбудить дремлющие в нем силы, то он должен преодолевать самые сильные страхи, которые в нем живут: страх высоты, темноты, глубины и в конце концов самый главный страх - смерти … Сам он как-то ездил по приглашению к югославским каратистам за передовым опытом и там ему предложили пройти по доске над пропастью. Он не решился, сказал, да вы что, ребята, у меня жена, дети… А у них  это было как испытание для гостей, снизу, невидимый, сидел ученик со страховочной сеткой, готовый развернуть ее в любой момент. На тренера это произвело впечатление. Мы потом с ним и несколькими учениками ныряли с аквалангом в Обском водохранилище, прыгали с десятиметровой вышки, чтобы ничего не бояться и мобилизовать резервы наших организмов…

Здесь все же несколько другое. Можно, получается, заглянуть за черту и увидеть, что там? А если сделать это специально? Походить по краешку? У бездны мрачной на краю…

Недолго думая, я отложил книжечку Моуди и забрался на бордюр, опоясывающий крышу десятиэтажки. Для начала просто посмотрел вниз. Неприятно. Мое хорошее воображение – враг мой. Тут же я представил падение, причем без всякого приятного чувства полета… Как врежусь в асфальт и переломаю себе ноги и позвоночник. Никакая тренированность не поможет. Хотя, вроде, падают время от времени всякие странные дети с высоких этажей и не разбиваются…

Несколько напряженно я прошел  по бордюру, стараясь выбросить из головы мысли о падении. Не думать об этом не выходило, но от конкретного представления, как лечу вниз, я избавился. Не давала расслабится мысль о возможном порыве ветра, когда уже ничто не поможет. Я прошел вокруг крыши, прислушался к себе и понял, что-то в этом есть. Восприятие обострилось, тело двигалось с кошачьей мягкостью и осторожностью. Ну, а дальше? Не буду же я действительно падать, чтобы  попасть в реанимацию, где врачи станут тянуть меня за уши из состояния клинической смерти, пока душа моя отделяется от тела?..

В общем, не той дорогой идете, товарищи, понял я с сожалением. Специально в эти состояния не залезешь. Так, можно походить вокруг да около, и все… И так бы это и закончилось на подступах, но приснился странный сон…

 

 

День первый

Жизнь как поединок со смертью? Ну-ну…

Доброжелатель

Утром, собираясь на работу, я пытался вспомнить сон, в котором происходило что-то интересное, похожее на какое-то театральное действо. По обыкновению, чтобы не заснуть снова, я сидел на кровати, подпирая спиной стену и старался не смотреть в сторону окна: кто-то сказал мне когда-то, что сон можно вспомнить, если не посмотришь на окно. Глупость, наверно, но я этому рецепту следовал. Вот и сейчас, не выныривая из полудремы и не открывая глаз, я  вылавливал из подсознания какие-нибудь обрывки ассоциаций, как из супа -кусочек мяса... Увидел какую-то черную неясную фигуру, которая мне погрозила пальцем и прорычала что-то вроде: «Не подходи ко мне близко, убью!» Ну вот, начинается. Утром у меня просыпается первым чувство долга, затем вторым номером - чувство юмора. Без обоих мне трудно было бы вставать каждый день в семь утра и собираться на нелюбимую работу. В общем, к сожалению, сон я не вспомнил, и это оказалось серьезной моей ошибкой.

 

Ник с Татьяной вполголоса обсуждают проблему переводов фантастики на русский язык. Петрович, хотя и сидит под боком, за шкафами, которыми он отгородился от нас в большой комнате (начальник все-таки), что осталась от некогда представительного отдела информации, в английском ни бум-бум и, наверное, думает, что разговор идет сугубо рабочий, может быть, даже повышающий квалификацию его подчиненных. Так, во всяком случае, однажды отбился от его наезда насмешник Ник и шеф при всей своей суровости принял этот аргумент на полном серьезе. Либо просто не лезет без нужды в наши малопонятные ему разговоры, чтобы не выглядеть дураком.

- В АСТе в последнее время, вообще отвратительное качество переводов, - тихо сердится Татьяна. Она у нас главная любительница фантастики и тратит на нее изрядную часть зарплаты, благо молодая, не замужем, и живет с родителями. - "Headcrash" Брюса Бетке орусифицировали до невозможности и обозвали для лучшей продаваемости "Интерфейсом об тейбл". Чем им не нравилось название "Программное обеспечение" или хотя бы просто "Программа", не пойму. Решили, наверно, - чтоб лучше продавалось.

- Да это что, - усмехнулся Ник. Он просто любитель всего зарубежного,  особенно американского. Что не мешает ему временами насмешничать по поводу глупых переводов. - Я тут смотрел план новых книг на ближайшие месяцы. - У Руди Рюкера «WETWARE» превратится в МОКРУХА.ЕХЕ. Тоже для лучшей продаваемости…

Ну, что тут можно понять непросвещенному человеку?..

Я делаю вид, что перевожу книжку очередного американца, который, как всегда, учит нас, русских, как жить и зарабатывать деньги. Раздражает безумно, вот уже целую неделю. Но это личная просьба-приказ шефа. Он бывший редактор районной газеты с дебильным «правдивым» названием из какой-то Тмутаракани.  Сумел выбраться из нее в самый крупный город Сибири, пусть и скромным начальником отдела, и пыжится от одного только ощущения собственной значимости. Распоряжения его должны исполняться беспрекословно, по-армейски, что я и делаю, чтобы не портить отношений. Шеф, как змея, пытается. переползти из старой идеологической кожи в новую. Я страдаю от этого вместе с ним… Слава Богу, пошел со страшно деловым видом на ученый совет, и можно отложить американца.

- Ну что, работа не волк, а мы не чебурашки? – подмигивает нам улыбчивый рубаха-парень Ник, закрывая за Петровичем дверь.

И мы с Ником и Татьяной дружно занялись своими личными делами. Ник сел на телефон обзванивать клиентов, которым продает в свободное время нечто загадочное, я никак не могу понять на слух – что именно, да меня это и мало интересует. Татьяна принялась за очередной томик только что раскритикованного АСТа, одновременно обрабатывая длинные когти маникюрной пилочкой. Я выложил из сумки толстенную книгу с интригующим названием «Хроники Харона» Александра Лаврина. С веселым подзаголовком – энциклопедия смерти. Довольно любопытное чтиво. Ну с самых разных сторон дяденька Лаврин, повертев, посмотрел на смерть, посмаковал изрядно, но всего его я так и не могу прочитать. Многовато для меня и слишком эклектично. Так, заглянуть иногда в интересующие отделы. Сейчас меня интересует конкретно, что это такое – смерть, и что там после нее? Как это понимают разные вероучения...

В «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля ее определение такое: это «конец земной жизни, кончина, разлучение души с телом, умиранье, состоянье отжившего. Смерть человека, конец плотской жизни, воскресенье, Переход к вечной, к духовной жизни…»

По словарю русского языка в 4 томах 1984 года – это «прекращение существования человека, животного».

По Оксфордскому академическому словарю – «Смерть – это конец жизни».

Что ждет нас после смерти? Если коротко и упрощенно…

С точки зрения христианства. – тело смертно, душа бессмертна. На Страшном суде разберутся  - жить ей вечно или мучиться в аду. Ну, это мы более-менее представляем, все-таки в православной стране живем…

С точки зрения буддизма, после смерти возможны три варианта судьбы: мгновенное перерождение (так называемое переселение душ, сансара), попадание в ад (до вселения в новое тело) и третье - мы уходим в нирвану, в никуда. Непонятно и с адом, и с нирваной, что это? Нирвана, мне казалось – это вечное блаженство, а оказывается это что-то вроде черной дыры… И бессмертием здесь и не пахнет.

С точки зрения ислама  - со смертью ничего не кончается. Смерть переводит душу в иные ипостаси. Есть сходство с христианством. Могила – аналог христианского чистилища. Два ангела Мункар и Накир допрашивают похороненного - и «оставляют тела праведных наслаждаться покоем до Дня воскресения, грешников наказывают мучительным давлением, а иноверцев лупят что есть силы». Суда даже два: малый, сразу после того, как помрешь, и в Судный день, когда все мертвые воскреснут и предстанут перед Аллахом – это последний Суд. Праведники попадут в рай, где реки из молока,  вина и меда, есть и пить всего будет вдоволь, прислуживать будут «мальчики вечно юные», и дадут им много жен, чернооких гурий, но останутся и земные жены. Грешников, естественно, ждут невероятные муки – в основном, огненные пытки. В общем, в исламский рай я бы не отказался попасть, а в ад – ну, ни за что…

С позиции теософии, есть некая «астральная плоскость», надземная реальность, где обитают сверхъестественные существа, боги (с маленькой буквы) и демоны. Там есть различные области, похожие и на рай, и на ад. По учению Сведенборга нет никаких внезапных изменений сознания, нет и суда: человек продолжает жить, как и прежде, только вне тела – душа его попадает в небесный мир, испытывая там сплошные удовольствия и радость… Там так здорово, что теософы рвутся побывать там еще при жизни, используя всякие психотехники, вроде йоговских.

По материалистической науке все понятно, это нам лучше всего знакомо – могила, тлен, и дальше ничего. Неинтересно… В этом случае все наше существование обессмысливается и становится похоже на досадную игру случая дуры-природы. Замешала она нас, по известной теории Опарина, в дурно пахнущем бульоне, в котором вначале зародилась жизнь, а несколько попозже порадовала разумом. Ни с того ни с сего. Хотя в этом прискорбном случае понятно, почему мы, гомо сапиенсы, такие несовершенные - просто так же случайно и стихийно живем, как были и рождены. Шутка, плиз...

Лаврин дает трактовки смерти и загробного мира с самых разных позиций. С точки зрения философии, биологии, физики, квантовой механики, эстетики, психологии, даже с точки зрения ООН… Но, честно говоря, мне все это быстро наскучило. Интересно, информативно, но как-то далеко от моего личного опыта. Мне бы поближе к телу. К своему. Люблю я сам до всего доходить, а не когда мне разжевывают и вкладывают в клюв.

С моей точки зрения, которая базируется на моей же теории жизненных игр, о которой я вскользь упоминал, жизнь, разумеется, проходит под темной тенью будущей смерти. Кем-то она игнорируется, этакий страусиный самообман до поры до времени, кем-то она замечается, принимается в расчет, и люди даже готовятся встретить ее достойно. Например, Махатма Ганди, когда в него выстрелил убийца, встретил смерть словами «Рам, Рам!» (Боже, Боже!»), то есть он был готов к ней. А Барков, извалявший свою музу в нечистотах, утонул пьяный в нужнике. Символично. Получается, кто как живет, тот так и умирает?

К собственной смерти можно относиться по-разному. Можно смириться с ней, можно «забыть» на время про нее, а можно попробовать обмануть… Вот этот обман как раз меня и заинтересовал больше всего, когда я размышлял на эту тему. Люди на протяжении всей истории человечества пытались обхитрить смерть, найти рецепты бессмертия… Если умирает тело – так пусть душа продолжает жить… Я не знаю, так это или не так, придет время – узнаю, но наша жизнь напоминает мне игру в прятки с реальностью. Мы не хотим видеть очевидное – все мы рано или поздно умрем. Во всяком случае, наше тело.

Жизнь как поединок со смертью лучше всего моделируется игрой в прятки, прочитал я когда-то в какой-то умной книжке. Самое простое: можно закрыть глаза, раз я смерть не вижу, значит, и она меня тоже, типичная детская логика. Она, правда, напоминает о себе неожиданно, например, тем, что уносит близких. Но не меня… Это вроде начальной стадии игры, в которую почти все мы играем.

Более серьезную стадию, может быть, даже уже и безнадежную, можно сравнить со жмурками. Это когда старуха смерть с повязкой на глазах машет косой где-то в непосредственной близости от меня. То приближаясь, то удаляясь. Так и хочется самому закрыть глаза и игнорировать ее приближение… Но это мы уже проходили… Это еще на заре философии Эпикур формулировал, чтоб мы не боялись смерти: когда мы здесь, ее нет; когда она приходит, нас (уже) нет. Это как анестезия. И – заведомый проигрыш.

Если все-таки считать, что душа бессмертна – это гораздо интереснее. Тогда  в проигрыше должна быть смерть. Она настигает физическое тело, но не мою бессмертную душу… «Душа есть ненайденное при игре в прятки и не пойманное при игре в жмурки» - по-моему, из той же умной книжки.

В отличие от философии и религии, искусство всегда придерживается третьей тактики – ускользания и обмана: «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире». То есть подразумевается, что творец частично сохранится в своих произведениях. Лично мне бы - лучше не по частям, а все сразу, как у незабвенного О. Бендера... Но это особая тема. Насколько «заветная лира» действеннее в обретении бессмертия, чем вера, молитва и ритуал?  Отступление смерти перед воплощенным усилием художника – это обман и самообман, те же прятки…

- Стас, Ник, идите помогите мужикам. Там сейф надо перенести в бухгалтерию со второго этажа. Побыстрее.

Шеф  ворвался  внезапно, сказал и протопал в свой кабинет. К счастью, озабоченный какими-то своими думами, не заметив, чем мы занимаемся. Возражений не предполагалось. Какие возражения, когда институт трясут сокращения! Но вот скажите, чего ради переводчики должны, как грузчики, таскать шкафы, сейфы?! У нас это принято. То, что у меня остеохондроз, никого не волнует, а я боюсь выглядеть типом, который качает свои права, когда другие, как юные пионеры, всегда готовы… Я сунул Лаврина в сумку и  оставил на виду американскую руководство к личному обогащению. Ник скорчил рожу шефу, ушедшему за шкафы. Татьяна посмотрела вслед нам с сочувствием и принялась, наконец, за работу.

Мои худшие ожидания оправдались вполне. Такого монстра мы еще не таскали в стенах родного института. Похоже, гробина дореволюционного производства. Молодые парни из отдела маркетинга пока примерялись, с какого бока подступиться к этому бронированному чудовищу.

- Стас, а слабо дотащить самому?! – подначил меня  местный остряк, электрик Андрей, худой как жертва концлагеря.

- Если сядешь сверху и дорогу будешь показывать, - мрачно отшутился я и прикинул, куда мне пристроиться. Мужики облепили сейф уже со всех сторон, и я едва-едва засунул руку где-то снизу меж напряженных тел, уже начавших тяжелоатлетический рывок. Сейф обманчиво легко поплыл вверх по лестнице, качаясь, как на волнах, на наших руках. Нет, не перевелись еще богатыри на земле русской, в научно-исследовательских институтах… Атланты держат небо на каменных плечах, а мы – отечественную науку и сейфы отечественного производства!

Тут-то этот монстр и выдал фортель – на лестничном пролете. Часть наших «атлантов» просто не вписалась в поворот, им не хватило пространства, и двое временно отошли. Отряд не заметил потери бойцов. Сейф поплыл вверх по течению лестницы и вдруг, замерев, опасно накренился и завис надо мной,  как тонущий корабль встает на дыбы перед тем, как ухнуть в бездну… Чтобы и меня туда повлечь, разумеется. И я опять испытал то состояние, которое было у меня несколько раз в жизни в моменты опасности: неслышимый щелчок - все как бы замедляется, и я уже по-другому воспринимаю действительность. Когда человек за короткий миг может подумать о тысяче вещей. У кого-то проносится перед глазами вся жизнь… Перед кем-то проходит череда родных лиц, как бы спрашивая – готов ли ты нас оставить? Или стоит еще задержаться на этом свете?.. Что-то в этом роде. Передо мной же, пока, как в замедленной съемке, на меня падал сейф, вдруг заново прокрутилась кинопленка забытого сна. Какого-то слегка гротескного, театрального, но я этого не замечал…

Темный силуэт с мечом в руке появился на пороге моей комнаты. В черном плаще и с неясным неразличимым лицом. Плащ топорщился сзади горбом. Первые слова, вылетевшие из пустоты лица, закрытого капюшоном, были:

- Я Танатос - бог смерти, и я вступаю в игру.

- В какую игру? - заторможено, как и полагается во сне, спросил я.

- С тобой и твоей судьбой, - ответил черный Танатос. - Я даю тебе три дня и трижды попытаюсь лишить тебя жизни. Одна попытка в день. Полагается награда. Чего бы ты хотел?

Я собрался по своему обыкновению сморозить какую-нибудь глупость, выдавая ее за шутку, но во сне чувство юмора почему-то не срабатывает.

- А что ты можешь? - спросил я совершенно серьезно.

- Все.

Никакой рефлексии, никаких сомнений в том, что черный говорит правду, у меня не было.

- Объяснишь мне кое-что, - сказал я.

- Что?

- В чем смысл моей и вообще человеческой жизни.

Бог смерти засмеялся неприятным глухим смехом. Безжизненным, как у механической машины, подтверждая этим, что он не человек. Меч в его руке взлетел к моей груди, острием направленный прямо на сердце.

- Самая главная игра, - сказал он, усмехаясь. - Три дня. Начиная с этого дня. Часы пошли.

Комнату наполнило громкое, как колокольный звон, тиканье невидимых часов.

Танатос развернулся на пятках, мелькнул хищный крючконосый профиль, звякнул меч, вложенный в ножны. За спиной черного бога под плащом топорщился не горб, а, похоже, огромные сложенные крылья, судя по их контурам...

А затем оказалось, что я, как альпинист, карабкаюсь вверх по склону горы, уходящей в небо, почему-то без снаряжения, почти раздетый, в каких-то дурацких шортиках, и ясно, что я один (совсем один) и могу рассчитывать только на свои силы… Вот я гляжу наверх. Вершины не видно, зато надо мной висит каменная громада, которую мне надо преодолеть в первую очередь. А там видно будет. Я замираю, распластавшись на обрыве, вжавшись в него всем телом, вцепившись пальцами в кривую, уходящую наискось вверх трещину.

Вдруг громада надо мной зашевелилась, от нее отслоился огромный пласт и пополз вместе со мной вниз. В панике я просыпаюсь и не знаю, что там было дальше во сне…

Зато знаю, что происходит в реальности. И к сожалению, это не сон, когда можно проснуться. Сейф падает на меня медленно и неотвратимо, как кусок скалы в ночном кошмаре, притягивая взгляд и заслоняя собой все пространство. Режет уши чей-то неслышимый, но ощутимый крик. Мужики рапидом, как кегли, разлетаются в стороны. Не успеваем только я и электрик Андрей, оказавшиеся как раз снизу… Но я могу двигаться быстрее, чем все в этом замедленном кино! За резиново растянувшиеся секунды я успеваю вытолкнуть из опасной зоны Андрея, увидеть, что кричит секретарша Галочка, беззвучно разевая рот… Я успеваю увидеть ее во всех деталях: белое полупрозрачное платье, темные пятнышки сосков, потому что на ней нет лифчика, длинные стройные ноги, за них главным образом ее и взял к себе директор института, папочку с документами под мышкой, с которой она идет в приемную, ее накрашенные малиновой помадой губы, напряженные и раскрытые... Успеваю даже подумать, что Галочка и в самом деле обольстительна, как юная человеческая самочка, еще не ставшая взрослой, до конца прагматичной стервой. Я мог бы даже влюбиться в нее, если бы не знал, что она уже пошла по этому пути. Затем Галочка сместилась на периферию сознания и я сосредоточился на том, чтобы остаться целым и невредимым – и рассчитать траекторию падения сейфа, чтобы с наименьшими потерями уйти с нее. Наверное, я нашел единственно правильное решение. Полностью выскочить из опасной зоны я не успевал, несмотря на то, что движения мои ускорились, и я прильнул к перилам. Если бы сейф сокрушил их, мне бы несдобровать, но он только примял их и по касательной миновал меня, царапая каким-то выступом живот и обрушиваясь на каменные ступени совсем рядом.

И только тогда проявились звуки: неприятный металлический лязг и грохот паденья, визг секретарши, великий и могучий, висевший в воздухе - наших мужиков…

Страха не было. Я понимал, что избежал либо полного конца, либо тяжелого увечья. Значит, сон был в руку. Не люблю сны, которые сбываются. Не люблю играть в игры по чужим правилам. А, может, это все бред воспаленной фантазии? Реальностью сейчас была Галочка, стоявшая выше меня в очень неприличном ракурсе, ощутимая просто физически, как будто я соединился с ней невидимыми нитями. Теперь я знал точно, что опасность обостряет еще и чувственность, и это было забавным открытием.

- Ну ты г-гигант! С меня причитается…– раздался сбоку голос Андрея, дрогнувший от пережитого, но я не обратил на него внимания. Так же как и на Ника, который еще долго и бурно восхищался моей крутизной. Я как будто находился в иной реальности. И почему-то я знал совершенно точно, чем закончится этот день…

Так оно и оказалось. Сейф-таки доставили до места назначения, вызвали бригаду профессиональных грузчиков из транспортной фирмы, арендовавшей в институте пару комнат и место в гараже. Сам Кощей, наш бессменный в течение вот уже двадцати с лишним лет директор, пригласил меня к себе в апартаменты, достал из бара дорогой армянский коньяк и дрогнувшей рукой щедро плеснул в два хрустальных бокала. Оно и понятно, если бы кто из его подчиненных пострадал, то мигом бы нашли, где его кощеева смерть…

- Ну давай, Стас, чтоб они все сдохли, как говорится в старом одесском тосте, - сказал он прочувствованно и, чокнувшись,  залпом опустошил бокал.

- Кто? – туповато спросил я. Вот теперь я начал тормозить, когда все было уже позади.

- Наши враги, - скупо ответил Кощей, испытующе посмотрел на меня немигающим взглядом и налил еще. – За твое здоровье, дорогой. Как себя чувствуешь? Может, в травматологическое тебя отвезти, так я водителя сейчас свистну.

- Да нет, все нормально, Степан Лазаревич, - успокоил я его.

- Ты в рубашке, наверное, родился, - расслабившись, сказал он. – И электрика еще мне сохранил. Хочешь отгул? А то бери три, попереводит пока Танечка. Срочной работы нет?

- Да нет, так, по мелочи…

- Короче, полежи, Стас, дома на всякий случай, почитай детективы. Сколько надо - мы тебе восьмерки поставим. Договорились?

- Спасибо, Степан Лазаревич, - не стал отказываться я. Особенно после произошедших событий. Может, так оно спокойнее будет? Дома, с книжкой на боку. Ведь по этому дурацкому сну: нам бы только три дня и три ночи продержаться…

Шеф проглотил все без эксцессов, все-таки я его героический подчиненный, а не из чужого песочника. Только попросил взять с собой книгу этого чертова американца. Делать нечего, взял – все равно переводить дома не буду.

А в шесть, после рабочего дня я встретил Галочку у ее подъезда, где она после полугода своего секретарства уже получила однокомнатную.

- Привет, Стас, - совсем не удивилась она. – Ты чего это здесь?

- Тебя жду. Кофейком угостишь?

- Ну, заходи, - с сомнением в голосе, но разрешила она. – Дело есть?

- На пять миллионов, - усмехнулся я.

А через час мы уже лежали в галочкиной постели…

Я в первый раз изменил своей жене. Не знаю, что это на меня нашло. Впрочем,  не надо врать самому себе, все я знаю. Это должно было рано или поздно случиться, потому что нет между нами страстной любви, да никогда и не было. Мы с ней живем почти как брат и сестра. Ровно, скучно. Как Стеллочка Ведьмочка написала когда-то давно в стихах, правда, совсем по другому поводу «А слово им знакомо наощупь, как постылая жена». А то, что знакомо – неинтересно. Собственно, я абсолютно не жаден до женщин, в отличие от свина Степаши, который не пропускал ни одной юбки. Наверное, я слишком хладнокровен, даже для настоящего игрока, играющего с трезвым расчетом во все. Раз нет великой любви и не тянет к великому разврату, то можно просто время от времени подкармливать плоть, чтобы она не причиняла лишних неудобств. С женой проще всего, извините за цинизм, она всегда под рукой. Но просто физиология – до чего же это скучно! Огня нужно в отношения между мужчиной и женщиной, огня! Романтики, в конце концов, а то в наше прагматичное время, в повседневности буден это превращается просто в мелкий блуд, после которого зевать хочется.

А с Галочкой – это была вспышка чувственности, обострившейся в преддверии возможного конца… Доставившая удовольствие и мне и ей.

Светлана, конечно, ничего не заподозрила, когда я пришел около восьми. Пока она кормила нас с Владиком ужином, я с юмором рассказал о происшествии с сейфом, о том, как сам Кощей напоил меня коньяком, ну и про отгулы, конечно. Сын лениво жевал котлеты с картошкой и думал о чем-то своем, до его незрелого умишки не дошло, что сегодня он мог лишиться папы. От этого я даже почувствовал легкое раздражение. Зато Светлана все поняла и прильнула ко мне теплым боком. Она любила меня, хотя я того не заслуживал. Неловко, но решительно я освободился из ее объятий. Заперся в своей комнате и на ночь опять читал «Хроники Харона». После одиннадцати, когда жена уложила сына, она пришла ко мне и легла, положив  голову на плечо. Я сделал вид, что сплю…

Часов в пять утра я проснулся от очередного кошмара. И поскольку, похоже, это было вопросом выживания, я усилием воли заставил себя вспомнить и сохранить в памяти, что мне снилось. Перебирая в уме все, что могло вызвать какие-нибудь ассоциации. И распутал-таки клубок.

Помогло то, что это было связано со вчерашними событиями. Только на этот раз не на меня падал сейф, а я сам падал. Сон с продолжением, так сказать, и развитием сюжета. Потому что летел я в пропасть с той же, кажется, горы и при этом молчал, как партизан, чтобы, наверное, не услышали враги... Это сейчас я иронизирую, а тогда мне было не до смеха. Последнее, что я запомнил, была темная стремительная тень, мелькнувшая надо мной – и сознание дало паническую команду на пробуждение.

После этого я встал и поставил кофе, потому что спать больше не мог. Что день грядущий мне готовит? Неужели в самом деле откуда-нибудь навернусь? Или это символ, который надо расшифровать, пока не поздно? А если вообще весь день из дома не выходить?..

 

 

День второй

Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?

Опора где, чтоб руки к ней простерть?

Что ни расцвет живой, что ни улыбка.-

Уже под ними торжествует смерть.

Фет

Так я и решил – не выходить весь день из дома. Кипятил кофейник, жевал домашнее печенье, приготовленное Светланой, бутерброды с маслом и читал энциклопедию смерти.

Больше всего людей в 20 веке, оказывается, убили не какой-нибудь английский Джек-Потрошитель или наш выродок Чикатило, а американские летчики, сбросившие бомбы на Японию, когда война уже фактически закончилась. Летчик Томас Фереби  лично  отправил на тот свет 140 тысяч человек одним нажатием кнопки, после которого бомба с ласковым названием Малыш накрыла Хиросиму (экипаж – 12 человек, что из себя представляет бомба, знал полковник Тиббетс и те, кто отдавал приказ). Он не раскаялся в том, что содеял, до самой смерти…

Городом-чемпионом в мире по количеству убийств является  Кейптаун (ЮАР), в США - Нью-Йорк… У нас… Цифры по Москве и Питеру устарели, но я думаю, скоро мы хотя бы в этом догоним и перегоним Америку…

Чтение было занимательное, но к оптимизму не располагало.

Зря я, наверное, полез в эти дела. Надо существовать по принципу «живи себе и живи», и ни над чем особо не задумывайся. Поиски смысла жизни особенно через призму восприятия смерти, это, наверно, типично русская черта. Копаться в этом –  все равно, что объять необъятное. Вот и тот же Лаврин «все мозги разбил на части, все извилины заплел»…

Меня в моем конкретном случае должны интересовать две вещи. Первая: какого черта это случилось именно со мной? Что за силы решили поиграть со мной в эту странную игру? Скучно им там у себя, что ли? Или эксперимент какой решили провести… Образ Танатоса – это, может, для некой определенности, зримости? Было что-то искусственное, театральное в его появлении и поведении во сне. Но суть от этого не меняется. Некая, условно говоря, высшая сила пытается убить меня, причем прямо в соответствии с моей теорией игр, доведенной до логического конца. «Главная игра»… Либо чтобы наказать – жизнь не игра, либо чтобы поучить чему-то… Чему?

И почему Танатос? Ну, не христианин я, скорее, язычник, раз воспитан на мифах народов мира (с детства любил, особенно греческие)… Наиболее приемлемая фигура для моего сознания, наверно.

А вторая вещь, пожалуй, и поглавнее будет. Как бы я ни гадал, а выживать надо. И тяжело это, между прочим, сидеть вот так и ждать, как нечто тебя постарается угробить в самый неожиданный момент. Мать у меня вообще не умеет ждать в бездействии. Особенно это проявляется на остановках. Она, когда нет автобуса, начинает раздраженно ходить туда-сюда, как тигр,  запертый в клетку, был бы хвост, она бы им лупила себя по бокам. Впрочем, чего это я о ней…

Может, плюнуть на Лаврина, действительно почитать детективы, как советовал Кощей?

Звонок. Жена позвонила с работы, спросила, как у меня дела. Все хорошо, прекрасная маркиза. В самом деле, бок у меня не болит, ничего сугубо важного для семейной жизни не зацепило. Царапины, правда, мужчин не украшают, в отличие от шрамов. Владик в школе почти до вечера. Тоска… Появилась безумная мысль – может заняться ремонтом квартиры? Но ведь смешно: тебе осталось, может быть, полдня жить, а ты будешь окна красить. Для кого? Попытаться что-то понять? За целую жизнь, тридцать четыре прожитых года не понял, а сейчас вот возьму и пойму? Три ха-ха…

Я с некоторой опаской выглянул в окно. Живем мы на четвертом этаже, и в принципе отсюда можно упасть, чтобы сон сбылся. Но вообще-то, по большому счету, я вовсе не тороплюсь туда, где, быть может есть ответы на все вопросы. Всему свое время. Тут вы, потусторонние ребята, меня, наверное, неправильно поняли. И есть, в конце-то концов, та самая воля к жизни, о которой думал Мартин Иден, ныряя в бездну и устремляясь к смерти, - она разворачивала его обратно. У меня она точно есть, несмотря на некоторые загибы моей жизненной философии, а фрейдовского «влечения к смерти» нет. Несмотря на то, что я ощущаю некоторую бессмысленность нашей жизни вообще и своей в частности. Нет, окна я открывать не буду и на балкон выходить тоже не буду. Перебьетесь, зачем вам облегчать задачу. Как там у Кастанеды? Карлос спрашивает Дона Хуана: а что будет, если снайпер решит подстрелить того на улице? Я просто не появлюсь на этой улице, - отвечает Дон Хуан.

Еще звонок. Стеллочка Ведьмочка. Услышала от кого-то. Обеспокоено спрашивает о самочувствии и ругает, что не обратился в больницу.

- А вдруг будут последствия, Стас? Надо было, вообще, акт составить, что пострадал в рабочее время! Если что…

- Да ну, зачем я буду начальство подводить, - вяло защищался я. – Все в порядке, не беспокойся, больной будет жить. И начальство не будут бить по голове за нарушение техники безопасности, и оно будет меня любить.

- Я могу приехать. Тебе что-нибудь надо, Стас? Ты только скажи, - с напором заботится обо мне Стеллочка. И что это на нее сегодня нашло?

Почему-то я мысленно представляю ее раздетой, на месте Галочки, и мне становится неприятно – что это со мной? Вроде не сексуальный маньяк. Не буди, короче, лихо, пока оно целомудренно и тихо…

- Нет-нет, не надо, спасибо, Стеллочка, у нас в Греции все есть. Я тут наслаждаюсь одиночеством…

Стеллочка слегка обиделась, но отстала. Я снова принялся за танатологию, - а чем еще прикажете заниматься в моей ситуации? - но долго наслаждаться одиночеством и «приятным» чтением мне не дали.

На этот раз позвонили в дверь. На пороге – чем-то ужасно довольный и улыбающийся Ник.

- Только не карты, - сразу решительно отказался я. – Всему свое время. И кофе я не предлагаю. Потому как рабочее время….

-  А меня и послали с работы, проведать больного товарища, - Ник немного помялся на площадке, а потом потихоньку-потихоньку стал теснить меня грудью. – И не надо кофе. У меня есть водка и колбаса.

Вот это хитро! А я-то думал, ну как меня можно достать, когда мой дом - моя крепость. Да напоить в дупель, а пьяному море по колено. Неужели Ник в пьяной драке выкинет меня из окна? Мне стало даже интересно. Да и ожидание легче, если его скрасить алкоголем. Анестезия. Очень по-нашенски, по-русски.

- З-заходи, - скопировал я Верещагина из «Белого солнца пустыни». А что мне еще оставалось?

- Да я уже зашел, - усмехнулся наглый Ник. – Перед искренней заботой открываются все двери и рушатся все преграды.

- На кухню, - скомандовал я, закрывая глаза на его наглость..

Ник поставил на стол две бутылки «Гвардейской» и бросил, как связку змей, копченую колбасу.

- Неужто из профсоюзной кассы выделили? – удивился я, доставая стаканы и садясь напротив Ника.

- Разбежался. Это Кощей из своего кармана достал. Поскольку ты оказался лучший друг большого человека: отвел от него неприятности.

- Может, он меня вообще усыновит? – спросил я и подумал с некоторым самодовольством о том, что вот и Галочкой наш всемогущий директор со мной поделился, правда, не зная об этом. В чем тоже была своя пикантность.

- Ну, и чем мы ежики не гвардейцы? – засмеялся Ник, наливая по первой. Мы сидели в нашей тесной кухоньке, шесть квадратных метров, жена в школе, сын в садике, работа не волк…

- Что мне снег, что мне зной, что мне пьяный выходной, когда мои друзья со мной, - в унисон выдал и я.

И мы с Ником ударили бездорожьем по автопробегу, то есть автопробегом по бездорожью, то есть… Ну, в общем, загулял, загулял парнишка молодой в красной рубашоночке, молоденький такой… Вот  удивительный феномен: не люблю пить, люблю жить на трезвую голову, не люблю компании, всего этого пустого времяпровождения, скучно это, а вот придет изредка какой-нибудь знакомый, у которого душа горит, и я теряю свое драгоценное время, и гроблю не менее драгоценное здоровье. На этот раз, правда, у меня была уважительная причина. Мне, может, до смерти, четыре шага… Нет, меньше. До подоконника меньше.

Я с интересом разглядывал Ника, пока мы приканчивали первую бутылку. Скромный, интеллигентный с виду молодой человек в демократической джинсе, в металлических очечках, узенькая полоска усиков, улыбающийся, доброжелательный. Неужели он будет сражаться тут со мной врукопашную? Мне стало смешно, когда я представил эту глупую ситуацию, да и не справится он со мной… В общем, выкинул я сюрреалистическую мысль из головы и стал, наконец, получать удовольствие от роскоши человеческого общения с коллегой, с которым мы сгоняли не одну партию в тысячу и преферанс. Некоторое напряжение, которое все-таки имело место быть, спало, но не совсем.

А поскольку Ник представлял из себя типичный образец американизированной культуры российского разлива и весь был устремлен помыслами туда, даже письма слал – не возьмете ли, мол, на работу? - то ничего удивительного, что мы в конце концов сцепились в бурной идеологической схватке. Я не то чтобы твердокаменный патриот с пылающим взором, но я здравомыслящий человек. Все это лизание задницы Америке, такое модное и считающееся прогрессивным в наше время, лично мне кажется не только позорным, но и просто неумным (в мире уважают сильных и независимых). А Нику, соответственно, наоборот. Начали мы с бедственного положения отечественной науки, поскольку это нас кровно касалось, а заехали потом Бог знает куда (я невольно по принципу «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» через некоторое время выскочил на единственно волнующую меня сейчас тему).

- Ну и что бы мы делали, если бы не дядюшка Сорос? Кто бы нас кормил? – усмехался белозубый Ник (напоминающий ковбоя с рекламного щита «Мальборо» возле Коммунального моста, которому, как я слышал,  однажды какой-то остряк воткнул в рот отечественную «беломорину»). Действительно, наш институт в основном и выживал за счет грантов и договоров с американцами и немцами.

- Жила же наша наука без дядюшки раньше?  – не усмехался я в ответ. – И ты ведь знаешь, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке?.. Надо за свою независимость зубами держаться. А не сдавать по дешевке технологии, в которых мы их обогнали!..

В общем, пьяный спор, мало интересный, когда он касался экономики, потому что в ней и я и Ник, прямо скажем, не разбирались, хотя он и занимается своим самопальным бизнесом. Я так и сказал ему, что есть книга «Почему Россия не Америка», где вся моя аргументация изложена более компетентно. Она мне кажется вполне убедительной.

- А вот что касается американской культуры, друг Ник…

- Классные они фильмы ставят, друг Стас. Нашим до них, как до Луны.

- Это ты про самое тупое в мире американское кино? Они даже сами про себя не стесняются – «Тупой и еще тупее»… И все эти придурки из «Полицейской академии»… с кого это они эти образы слепили?

- А «Крепкий орешек», «Хищник», «Терминатор»? – запальчиво возражал Ник.

- Нашел шедевры мирового кино!

- Есть у них и такое. Например, «Полет над гнездом кукушки»…

- Ну и как там показана твоя прогрессивная демократическая Америка?

В общем, привычные еще с советских времен, которые Ник не застал в осмысленном возрасте, кухонные споры. Помянули индейцев, второй фронт, Вьетнам, Афганистан - по принципу полярности. Про то, что были когда-то и мы сверхдержавами, и про Примакова, который однажды это вспомнил и самолет развернул, показав, что у русских еще осталась та, особенная гордость…

А потом мы выехали на отношение американцев и русских к смерти.

- Если ты хочешь знать – на этом можно любую нацию проверить на вшивость, - заявил я. Наверное, американцы окончательно достали меня через ту книжку, которую мне пришлось переводить для шефа.

Курящий Ник, возбужденный пьяным нашим спором, уже давно достал свои сигареты. «Пэл-Мэл», само собой. И дым стоял  коромыслом, несмотря на все предупреждения Минздрава.

- Вот что мне курить? – спросил он. – Неужели нашу гадость?

- Кури «Петра» посоветовал я. – Поддержи отечественного производителя. И историческую память слегка разбуди… Ты же русский!

- Я наполовину татарин! – буркнул Ник, щелкая зажигалкой и жадно вдыхая дым. - А «Петра», если хочешь знать, наши делают совместно с американцами…

- А, так это вы не можете простить, что мы ваше иго скинули! Америке хотите сдать, - пошутил я и тут спохватился. Если разобраться «по-трезвому», наш разговор и пошел по тому самому сценарию, который я заведомо исключил. А может, зря? Национальный вопрос – самый острый в человеческих отношениях…

Нет, Ник не стал хвататься за кухонный нож, для этого он, все-таки, достаточно интеллигентен.

- Ты базар-то фильтруй, Стас, - впервые не улыбнувшись, сказал он. – В чем-то ты меня убедил, но…

И тут пришла Стеллочка… Немая сцена у двери. Любопытный, выглядывающий из-за плеча Ник с банальным: «Какие люди к нам пожаловали! Старик, представь прекрасной незнакомке!»

- Да, жив, вижу. Пока. - Стеллочка Ведьмочка в своем репертуаре. Смотрит только на меня, но уши уже настороже, как у всякой нормальной незамужней женщины. – Я  тут тебе, болезный, апельсинов принесла. Закуска, правда, не очень…

- Нормальная закуска! – возражает опять надевший на себя американскую улыбку Ник. Я представляю их, к взаимному, кажется, удовольствию.

И мы садимся за стол уже втроем. Украдкой я взглядываю на часы. Бог ты мой, еще только полвторого. И обеденное время, между прочим. Вот будет номер, если Светлана  нагрянет домой!

Нет, миновала меня чаша сия. Через полчаса я вздохнул с облегчением. Спор продолжался уже несколько на другом уровне, поскольку в него включилась Стеллочка, а она у нас крутая филологиня, пару лет училась в универе, а уж потом перевелась к нам в пед, вдобавок водку она пить отказалась и мыслила четче, чем мы. Вот про смерть она-то и выдала по полной программе. Как раз на интересующую меня тему.

- Исследователь истории американской цивилизации Лернер, сопоставляя Россию и Америку, утверждает, что у русских и американцев совершенно разные подходы к смерти. Американец, мальчики, исключает смерть из жизни, смерть для него всегда вне жизни, за ее пределами, - разобравшись, о чем наш спич, с ходу включилась Стеллочка в беседу, - Русский же принимает смерть, как фаталист, делает ее фактом жизни. Лернер писал, цитирую: "Американцы избегают задумываться о смерти и даже не пытаются хотя бы примириться с ней: они считают предмет слишком неприятным и отталкивают его от себя, окружая туманом эвфемизмов и всевозможных табу - языковых и поведенческих".

- Какой-какой матери? – спросил потрясенный эрудицией Ведьмочки Ник. - Эфемизмы всякие… Мы в нашем родном штате Техас и словечек- то таких не слыхали.

- Вы, американцы, вообще, недавно с ветки упали, так что сиди и слушай умного человека, - вставил реплику я. Я-то знал, что у Стеллочки абсолютная память. Переводила какой-нибудь труд, может, того же Лернера, и еще не выветрилось. Добавьте к этому еще ее безупречную логику, удивительную хозяйственность и то, что она не уродина, разве что худовата (зато профиль почти ахматовский)  – не женщина, а мечта поэта. Поэтому и замуж никто не берет, ведь с умной бабой мужику жить завсегда тяжело.

- Продолжаем разговор, - Стеллочка,  довольная произведенным впечатлением, улыбнулась и тоже закурила, что-то пахучее с ментолом. – Конечно, американец думает о смерти, куда он денется. Но он мысли о ней отодвигает на задний план, поскольку понимает, что экзистенциальная рефлексия мешает ему делать деньги и наслаждаться жизнью. А если вдруг появляется тоска, то под рукой психоаналитик. И, соответственно - медикаментозное или психотехническое лечение. Проблема не решается, недуг отодвигается на время и загоняется еще глубже. Но американцу вполне этого достаточно, он довольствуется суррогатами кратковременного психоаналитического отдаления кризисных состояний психики. Вообще англоязычная философская аналитика склонна видеть в русской метафизической устремленности форму невроза…

- Это что, из вашей будущей кандидатской диссертации? – ужаснулся Ник. – А можно простыми словами то же самое, я как-то не догоняю. Мы колледжев-гимназиев не кончали, сами понимаете.

- Голодное детство, деревянные игрушки, папка бил головой об стенку, - добавил я.

- Да нет, это я одну работу недавно переводила, - подтвердила мою догадку Стеллочка. Она просто расцвела от внимания Ника, был бы не женат, приревновал бы. Оживилась, раскраснелась и воспарила. Разговор пошел совсем гносеологический…

Совместными усилиями мы разделали «тупых американцев» (М. Задорнов) как Бог черепаху хотя бы в одном – что они не озабочены «вечными» вопросами. Ник только кряхтел, но спорить с Ведьмочкой и со мной было бесполезно. К концу второй бутылки (Стеллочка все-таки выпила стопочку) приговор был окончательным и обжалованию не подлежал: американцы изгоняют мысли о смерти до самой последней возможности, поскольку жизненная цель нехороших американцев (мы всех их привели к общему знаменателю) – достижение материального достатка и наибольшего количества удовольствий в этой конкретной жизни, а не где-то за ее гипотетической чертой… А смерть они перевели в виртуальную реальность своей массовой культуры, превратили в шоу, чтобы пощекотать нервы, не более того…

- Они, гады, даже умирать хотят безболезненно, с комфортом, потому и озабочены проблемой эвтаназии, -  непримиримо вставил я.

- В общем, мальчики, мы с американцами - как разные виды, -  выдала резюме Стеллочка. - Русское сознание не отбрасывает смерть в будущее, а стремится постичь ее, посмотреть ей в лицо здесь и сейчас. Русский человек не может жить "нормально", зная, что рано или поздно, возможно, нелепо и случайно, умрет. Русской культуре, вообще, свойственна завороженность Танатосом не в меньшей мере, чем Эросом. По-моему, это мешает нам жить, но зато мы какие-то вещи в жизни острее чувствуем и лучше понимаем.

- Русский живет со смертью в душе, отсюда и пословицы вроде "Смерть русскому человеку свой брат", - блеснул эрудицией и я, а Ник молчал в тряпочку, потому что был еще пьянее, чем я.

Дальше пошли еще цитаты из классики и  дружный тост остатками водки за светлое и независимое будущее России. За ее особенный и неповторимый путь. Как говорится, тосты – это молитвы атеистов. Нашими бы молитвами…

Потом мы с Ником заспорили, кто пойдет еще за одной бутылкой.

- Надо взять какого-нибудь хорошего сухого немецкого вина, чтобы и Стелла составила нам компанию, - настаивал Ник. – Давай не будем сегодня поддерживать отечественного производителя. Завтра начнем. Ты, Стас, больной, ты сиди, я схожу.

- Сам ты больной, - обиделся я. - Нет, я сам пойду навстречу смерти, и ничто меня не остановит.

Стеллочка весело-озабоченно наблюдала за мной, она меня таким еще ни разу не видела. Я в группе был прямо как монах: не пил, не курил, не… не скажу чего еще не делал. Ну, оч-чень был приличный, аж самому противно.

- Мальчики, а давайте я схожу, - предложила она, но я уже уперся, а если я чего решил, то выпью обязательно, ну, и схожу за выпивкой, само собой…  В мою пьяную голову пришла, как мне показалось, светлая мысль. Даже две. Во-первых, рассудил я, лучшая защита – нападение и пора дергать тигра за усы, если он не идет к Магомету… Во-вторых, настоящий джентльмен - это я, разрешите представиться, - уводит опасность от своих друзей и особенно от дамы. Да и надоело мне это подспудное ожидание того, что я откуда-то упаду. Скорее бы. Жаль вот только киоск не на крыше высотного дома, падать будет низко, не испытаю приятного чувства полета…

Черт-те что проносилось в голове, когда я на нетвердых ногах несся по лестнице на улицу и открывал лбом двери подъезда… Раза два асфальт ударял меня по физиономии, но я успевал подставлять руки. Как низко ты пал, Стас, говорил я себе в эти моменты, но пока летального исхода не наблюдается… И как на душе-то хорошо! Стыдно признаться, но я так давно не общался ни с кем по-дружески… А, может, предчувствие опасности просто все эмоции, в том числе и дружбы, усиливает? Или это алкоголь виноват?  Граждане, я начинаю ощущать полноту бытия! Может быть это грешно, но…

Взрыв прогремел, когда я протягивал в окошко киоска смятые в кармане бумажные деньги. Меня толкнуло в спину, я невольно присел, уши заложило, и сверху посыпались осколки: это взрывной волной разбило витрину. Истошно завопила продавщица, ее крик донесся как будто издалека. Отряхнувшись и порезав руки, я оглянулся на свой подъезд. Несколько этажей осели вниз, как картонные, и частью лежали изломанной бетонной грудой. В воздухе висела серая пыль… Глаза почти не видели… В ушах стоял гул, и больше никаких звуков, продавщица умолкла.

- Стеллочка, Ник! – мысленно закричал я и, мгновенно трезвея, бросился к своему дому.

 

 

День третий

«Многие нелепые смерти - от пустяковых иногда причин, от случайных, кажется, болезней, даже самоубийства  - далеко не всегда случайны. За нами идет охота. Не грубо-примитивная, как в американском фильме «Хищник», а гораздо более изощренная - в области нашего подсознания. Там происходит война  неведомых нам сил, темных и светлых, низших и высших, может быть даже не из нашего мира. Наши души - это окна между мирами, чаще всего закрытые, и чаще всего с нашей  стороны...»

Из рукописи Александра Самойлова «Тайная философия повседневности».

Вроде мы живем в мирное время, а в средствах массовой информации сплошные сводки будто с фронтов: на кого-то напали, кого-то убили, упал самолет, затонула подводная лодка, взорвали дом… И все это кажется далеко, с нами такое не может произойти. Так хочется думать, и думается, из инстинкта самосохранения, наверно. Но вот эта невидимая граница приближается и беда входит и в наш дом… В мой она вошла, и я почувствовал то, что чувствовали те, другие, далеко, когда теряли близких. Это не виртуальная реальность экрана телевизора или компьютера. Летчик-американец, жующий свою жвачку и бросающий бомбы на югославские селения, не думает о погибающих внизу как о живых, страдающих от боли, об осколках, рвущих их тела, об ужасе и ненависти, разрывающих их души. Что ему женщины, дети, старики? Его выдрессировали, как того солдатика из «гитлерюгенда», который должен был вырастить собаку, друга, а потом убить своими руками, чтобы в нем патологически не было жалости к кому бы то ни было. Накачанные взрослые мальчики, привыкшие играть в компьютерные игры, где убивать кого-то - это развлечение. Воспитанные на культе силы и денег, впитавшие склонность к насилию на уровне нации. «Лучшие в мире» моральные уроды. Бомбящие с «лучшими побуждениями пилота демократической страны». Наверное, вы не хотели бы, чтобы вот так под чьими-то бомбами оказались ваши дома и ваши семьи?.. Не хотел бы ты, пилот «демократической» страны, чтобы в твое сытое брюхо вонзился осколок и превратил в месиво кишки?.. Чтобы на твоих глазах умирала твоя мать или сестра?…

Когда я вчера держал на руках Стеллочку, в которой еще теплилась жизнь, изломанную, всю серую от бетонной пыли и чернеющую пятнами крови, я представлял именно такую бомбежку в Югославии… Но у нас ведь не Югославия, и американцы еще не бомбят нас… Это сука Танатос, черный бог смерти! По-моему, я сходил с ума. По щекам текли слезы.

Врачи скорой помощи, разжав скрюченные судорогой руки, забрали у меня Стеллочку, которую я вынес из завала, уложили ее на носилки, что-то долго делали с ее ногами, потом поставили укол, погрузили в машину и увезли. Раз укол, значит еще есть надежда? Я спросил об этом хмурую худую врачиху с лицом хронической больной. Несколько неподвижных тел лежали на брезенте, среди них Ник, им уже не нужны были уколы. Пожарные разбирали бетонные развалы дальше…

- Жена, что ли? – не ответила врачиха, раскуривая сигарету. Протянула

мне пачку, щелкнула зажигалкой. – Может, вам успокаивающего?

- Не надо. Нет, не жена.

Я подошел к телам, которые недавно сам помогал складывать здесь. Сигарета отвлекала от ужаса ситуации. Вот Ник. Такой же серый, как Стеллочка, в запекшейся крови, лежащий как большая сломанная кукла. Никогда уже мы не сыграем с ним в преферанс и не выпьем водки, не будет он уже белозубо улыбаться и спорить со мной. Это же несправедливо. Это со мной должно было случиться…

- Звоните в больницу, – сказал подошедшая сзади врачиха. Протянула бумажку с телефоном.

 

Я сижу в центральном парке и не знаю, что делать дальше. После того, что произошло вчера, я по-настоящему растерялся.

Ночевали мы у мамы. Светлану трясло от одной только мысли о том, что это могло произойти, когда она оказалась бы дома с Владиком. Мать кормила нас ужином и рассказывала, как она чуть ли не каждый день  ходит в костел, как она помогает пастору что-то там делать, как они учат немецкий язык, как  организуют всякие благотворительные мероприятия, – совсем нет свободного времени... Ты бы лучше, мама, больше внимания уделяла своему внуку, хотелось сказать мне. Но я не стал, это бесполезно. Мама заполнила пустоту, которая образовалась в ее душе после того как умер отец, и после того, как коммунистическую идеологию, впитанную ее плотью и кровью, решили выбросить на свалку истории. Свято место пусто не бывает.

По центральному телевидению, в новостях, показали наш дом, провал на месте подъезда, погибших, пожарных. Показали и меня со Стеллочкой на руках. Безумное лицо крупным планом.

- Пожарные считают, что взрыв произошел от утечки бытового газа, - сказала бодрая и цветущая ведущая отдела новостей, - но окончательно это будет установлено после соответствующего расследования. Возможно причина в халатности жильцов, но не исключена и возможность террористического акта.

Такое ощущение, что они там, на телевидении, как вампиры, подпитываются энергией от наших, обрушившихся на страну несчастий. Чем нам хуже, тем им жить лучше, веселее.

На душе было ужасно. Я невпопад отвечал на какие-то вопросы. Прикрикнул на Владика, за что мать тут же мне выговорила, а я огрызнулся в ответ. Со Светланой мы тоже поругались, но уже выйдя в коридор, чтобы без посторонних. Как почти во всякой семейной ссоре, повод был не важен. Главное, прорвалось то бессознательное, давно сдерживаемое под спудом. Для тебя все дороже, чем жена, сын, дом! Ты мало зарабатываешь! Может, уже давно мне изменяешь… Что у тебя делала эта девица, твоя однокурсница? И пошло-поехало…

Что ж, для меня наша ссора была хорошим поводом уйти. Не рассказывать же супруге про мои «игры» с Танатосом: и пугать ее ни к чему, и решит, что это крыша у меня поехала.

Перед тем, как хлопнуть дверью, я позвонил в нашу районную больницу. Стеллочка до сих пор в реанимации, врачи борются за ее жизнь, сказали мне.

Если бы я был верующим, я бы помолился, но я воспитан в атеистические времена и не умею этого. Я сказал, что переночую у товарища, и ушел в ночь. Если разобраться - чтобы отвести опасность от жены с сыном, находясь от них подальше. Хотя взрыв уже произошел, а ведь говорилось – одна попытка в день…

Я заглянул в круглосуточный киоск, который держали армяне, и попросил у крашеной девицы, которая смотрела маленький телевизор, бутылку водки.

- Слушай, это не тебя только что показывали в новостях? – спросила глазастая девица.

- Меня.

- Слушай, хочешь дозу? Бесплатно. Забудешься лучше, чем от водки, – предложила продавщица. – Я ведь понимаю. У меня мать с отцом в Спитаке во время землетрясения погибли.

- Может, еще и переспишь со мной из сострадания? – грубо спросил я.

- Дурак ты, - сказала девица, поджав губы. Отсчитала сдачу и молча протянула мне полиэтиленовую сумочку с бутылкой. Сервис у них теперь такой, как в супермаркетах.

Сигаретную пачку, которые она мне все-таки сунула, я обнаружил позже, забравшись на свою крышу.

Едва не загремел в темноте в кирпичный колодец, когда карабкался наверх. Подумал, может, падение, увиденное во сне, еще не состоялось?

После этого я долго лежал на нагревшемся за день рубероиде, смотрел в небо, время от времени прихлебывая из бутылки водку, будто минеральную воду, жевал матушкины пирожки, предусмотрительно прихваченные перед бегством от родных. Думал. Хотя и старался не думать, забыться хотел… Думал, скотина ты, Танатос, ничуть не лучше американского летчика, которому все равно, кого бомбить, раз приказали. Тебе тоже приказали, или ты сам себе начальник? Вообще, какого хрена тебе от меня надо? Я что, за какие-то запретные флажки вышел, после чего меня травить надо? А если даже и так, то другие-то  здесь при чем? Они-то чем виноваты? Или ты просто козел слепошарый, как Вий у Гоголя? Значит, не всемогущий…

Не помню, в какой момент я увидел пачку и сигарету с начинкой в ней. На наркотики у меня, вообще-то, принципиальное табу. Нельзя и все, без оговорок. Вроде того, что с одного раза ничего не будет, а попробовать все на свете надо… Говно тоже надо попробовать, господа, чтобы  в него не наступить? Но тут я был так потрясен произошедшим и все-таки изрядно выпил, что расстроилась обычная система защиты… Посомневался – может, попробовать? Вдруг и в самом деле станет полегче? И как только этот соблазн стал разрастаться, я от греха подальше швырнул пачку за кромку крыши – и так со всех сторон грешен...

И продолжил свой пьяный спор с Танатосом.

И вот он уже сидит рядом со мной, пьющим водку, чуть ли не в позе врубелевского демона. Темнее темноты, и мрачный как сама ночь. Демон, точно, мать его, а вовсе никакой не бог… Или черный человек, приходящий к пьющим поэтам… Ни к чему хорошему это не приводило. Вот удостоил он, скажем, своими посещениями  Есенина или Высоцкого, и оба кончили жизнь трагически, как в той самой известной песне.

- Ну, что скажешь, сволочь? – спросил я. – Развлекаешься? Жаль, что я не верю, я бы осенил тебя крестным знамением. Чтоб ты пропал, рассыпался от него, если есть высшая справедливость на свете. И можешь уже ничего мне не объяснять, мне это не надо… Не трогай только моих близких, они-то здесь при чем? Должны же быть какие-то правила. Или у тебя нет никаких правил и морали, а, черная сволочь?

Наверное, я обидел его, бедного: он как воды в рот набрал, хотя был очень разговорчив при первом нашем знакомстве во сне. А, может, он что-то и говорил, но я слушал только самого себя?

И все-таки я его достал. Он встал во весь свой огромный рост, даже крылья расправил. Пошел на меня, оттесняя к краю крыши. Я невольно отступил, но куда дальше отступать… А ведь он не волен распоряжаться моей жизнью и смертью, вдруг отчетливо понял я. Во всяком случае, сейчас. Я хладнокровно посмотрел на часы, мое время еще не кончилось, светящиеся стрелки показывали только начало двенадцатого.

И я запустил в Танатоса недопитой бутылкой. После чего он сгинул, как морок, хотя петухи еще не пропели.

Мне ничего не снилось, потому что я не спал всю ночь и вспоминал, как жил…

 

В парке довольно спокойно и уютно, несмотря на то, что центр города. Гуляют мамаши с колясками. Сидят на скамейках влюбленные парочки, старички, старушки, выползшие погреть старые косточки на солнце. Какие-то деловые с дипломатами, обсуждающие что-то деловое под холодное пиво…   Невдалеке журчит фонтан, слышны радостные крики детей, которые используют его как бассейн. Все произошедшее за это время кажется сном. Почему ясным солнечным днем отступают все наши ночные кошмары? Кошмары, которые внутри нас самих. Они никуда не делись. Просто они не на виду, вот и все…

Ника будут хоронить послезавтра, институт берет все расходы по организации похорон на себя. Стеллочка выкарабкалась, из реанимации ее перевели в отделение для тяжелых, но из-за нескольких переломов ног она останется хромой, и ей еще предстоит сложная операция. Родным я звонить не стал, ни к чему.

Мысль – поехать на загородное кладбище, где похоронен отец, пришла как сама собой разумеющаяся. В самом деле, где же еще ближе всего к загробному миру, в который я не верю? Очень подходящее место для развязки…

Переполненный душный автобус вывез меня за город. Через небольшой лесок я дошел до поселения смерти, где все дома с крестами, памятниками, в траве и цветах. Зашел внутрь ограды, где покоится отец и где приготовлено место для матери, что сильно ей не нравится, несмотря на новообретенную веру.

- Здравствуй, отец, - слегка скованно сказал я ему. Сел на скамейку и достал бутылку пива из сумки. – Ну, что пообщаемся?..

У нас были сложные отношения, когда он был жив, но он мне нравился. У него была та страсть к жизни, которой так не хватало мне. Старики знали, для чего жили, и это наполняло их существование смыслом. Может, это главная особенность их уходящего поколения? И за одно это надо сказать им спасибо, а не ругать их идеологическую ограниченность, навязанную сверху теми же сволочами и их детьми, что сейчас имеют к ним столько претензий. Мы живем тем запасом, который наработали они. В тех домах, которые строили они. Куда ни посмотришь вокруг – все создано их руками. Нынешние хозяева жизни почему-то больше спекулируют, воруют, а не производят. Где заводы, электростанции, построенные ими? Ломать не строить, воровать – не производить. Это он мне и доказывал. Как мы спорили! Как я кривился от прямоты отца и его нетерпимости…

- Ты был прав, отец, - говорю я, отхлебывая пиво. – Они пришли не для того, чтобы нам дать, а для того, чтобы взять у нас. А я, дурак, думал, что все к лучшему в этом худшем из миров, во всяком случае, мне хотелось так думать. Мне даже интересно было смотреть, что делают со страной. Я заразился их сраным индивидуализмом. Мне казалось, что все это делается для меня и уж точно будет лучше, чем раньше. А получилось, как всегда – гораздо хуже…

Я, вообще-то, пожалуй, был неадекватен - разговаривал с умершим человеком.

С другой стороны, за какие-то два с половиной дня  я натворил столько нехарактерного для себя и выходящего за всякие рамки, столько передумал, переосмыслил. И столько всего произошло… Беседа с мертвым отцом  не убавит, не прибавит ничего к этому сумасшествию. Только бы не вздумал отвечать. Я не готов к этому, честно говоря. А день еще не кончился…

- Понимаешь, батя, - говорил я. – Нас всегда гнали стадом, так нами удобнее управлять. Вас гнали в социализм, нас гонят в капитализм, все едино, ведь мы по прежнему в стаде и не мы выбираем направление движения, а наши пастухи. Просто на этот раз они решили, что лучше, если в стаде не будет единства, ведь в едином порыве можно наброситься и на пастуха, если он плохо заботится о корме. Лучше, если мы будем каждый сам по себе, но при этом пусть сохраняется направление движения. Если это и путь к светлому будущему, то, убей меня бог, не к нашему. Светлое будущее эти ребята готовят, да, -  если разобраться, уже приготовили, -  для себя, пастушьей элиты. В отдельно взятых кусочках этого мира, мало приспособленного для веселья. А стадо – оно для вечного закланья. Как там по известной психологической теории - все мы делимся на охотников и жертв. Выбирай, кто ты будешь такой, не задерживай нечестных и недобрых людей…

Вот примерно такой бред я нес, допивая вторую бутылку пива.

- А тех, кто гуляют сами по себе, вне стада, их просто обязаны отстреливать, если они не хотят в пастухи, вот так, батя… Даже если они и не предпринимают никаких активных действий, чтобы противостоять этому порядку. Уже то, что он им не нравится, это криминал… - так, или примерно так я разговаривал сам с собой, а получалось, вроде, с отцом, с которым мы так и не нашли взаимопонимания, когда он был жив.

 

Тут и появилась эта компания. Как только раздались пьяные голоса, я сразу понял – это по мою душу. Не надо быть и Нострадамусом, чтоб догадаться. Они расположились неподалеку, в обширной оградке, за большим столом, покрытым серебрянкой, рядом с памятником, возле которого стояла вазочка с живыми цветами и лежала какая-то снедь. По-моему, их называют «шакалами». Они подбирают на могилках то, что приносят родственники и близкие усопших… Я искоса посмотрел, сколько их и что они из себя представляют. Худшие опасения подтвердились. Это были не бомжи, а вполне молодые и крепкие ребята, изрядно поддатые. Было их пятеро, один постарше остальных, в майке и весь синий от татуировки, наверное, недавно с зоны, потому что бурно радовался жизни, солнечному дню, возможности выпить с корешами. Видно было даже отсюда, как блестят на солнышке его металлические зубы, когда он открывает свою пасть, чтобы сострить. После каждой его реплики молодые начинали громко ржать, нарушая кладбищенскую тихую благодать. На стол была выставлена пара бутылей с мутной бурдой, явно самогоном. Самый молодой, из «шестерок», пошустрил, собрал с соседних могил закуску, мазнул взглядом по мне, но пока не прицельно… Потом компания начала крепко поддавать и шумно веселиться. Вначале я хотел уйти молча, по-английски, но что-то внутри подсказало, что этот номер не пройдет, любое мое движение тут же привлечет внимание. Тогда я решил выждать, сколько можно, чтобы они посильнее набрались, и достал третью, последнюю бутылку пива. Разговаривать с отцом, даже мысленно, уже не получалось. Крики этой человеческой мрази мешали. Раздражение разрасталось в холодную ярость. Бежать от них, спасая свою шкуру? Это ниже моего человеческого достоинства, тут высшие силы правильно меня оценили, я как раз и начал заниматься в свое время каратэ, чтоб не позволить никому себя унизить, не отступать перед такими… Руки и колени начали неприятно подрагивать. Если заговорят, а это должно случится вот-вот, подсказывала интуиция, боюсь, голос мой тоже будет дрожать, и это плохо. Я закрыл глаза и начал мысленную настройку на предстоящее. Это есть наш последний и решительный бой…

Разведчик подошел, традиционно попросить закурить. Голос его был заискивающим и наглым одновременно. Естественно, я ему не дал, потому что не курил. Он вернулся к своим и с возмущением объяснил им про то, что я веду здоровый образ жизни. Остальных это, разумеется, так же возмутило и они пошли ко мне уже всей кодлой, покачиваясь и матерясь. Стая. Заведомо готовая рвать на клочки. Но не сразу, чтобы не сломать кайфа от ощущения своей силы…

Я вышел им навстречу. Драться на могиле отца мне показалось кощунством.

- Ты че, мужик, в натуре, борзеешь? Жадный, что ли? – спросил на правах старшего “синяк”. Он был настроен побазарить, покуражиться, и то, что я без лишних слов вбил его металлические зубы в глотку резким цуки с правой, было для него полной неожиданностью. Как и для остальных, впрочем. Пользуясь преимуществом внезапного нападения, я успел вырубить еще одного. Трое оставшихся на ногах вначале опешили, но численное преимущество было явно на их стороне и они набросились на меня, особенно не раздумывая. Помню, я блокировал, бил, прыгал между могилками и березками, так, чтобы “шакалы” мешали друг другу, и мне это некоторое время удавалось. Но кончилось все именно так, как и должно было кончиться. Они сбили меня с ног и долго и самозабвенно пинали. Потом оставили в покое и принялись приводить в чувство вожака. Я слышал их пьяные голоса как бы издалека.

- Гера, вставай, мы этого чувака сделали, - уговаривали они.

- Замочите его, - хрипел “синяк” Гера. Похоже, пока не в силах подняться. С явным речевым дефектом из-за выбитых зубов. – Замочите падлу.

- Не-е, Гера, ты че, из-за козла какого-то потом чалиться… Ты сам, Гера…

А мне было все равно. Я уже не чувствал боли. Меня словно несло, укачивая, по течению спокойной реки. Стикс, наверно, - думал я умиротворенно. Было темно, спокойно, только временами вспыхивали в голове беззвучные молнии, когда меня снова пинали, и это было красиво…

Потом вместо Харона почему-то я увидел Светлану и Владика, которые смотрели на меня с немым укором. Ник призывно махал мне рукой, улыбаясь, как живой. А Стеллочка Ведьмочка, наоборот, отворачивала от меня свое красивое ахматовское лицо. Она не любила тех, кто сдавался…

Я вырвался из темной и уютной реки на поверхность, в сознание, в свое избитое и уже болезненно осязаемое тело волевым рывком. Приоткрыл глаза, осторожно попробовал пошевелить пальцами рук, ног… Слушались… Боль будила, вырывала из сна, который мог стать вечным. «Шакалы» затащили меня в оградку, где лежал отец. Это добавило мне злой силы. Они спорили с Герой, который сидел на скамеечке и, морщась, щупал остатки зубов, что не надо, мол, меня, мочить, я уже свое получил… А Гера доказывал, что, мол, надо, пацаны, надо, прямо в этой оградке, где этот фраер сидел, я его и урою, только в себя приду…

Когда я встал, они восприняли это, как фильм ужасов наяву.

На этот раз я не изображал из себя благородного рыцаря. Я, молчаливый, как и положено выходцу с того света, беспрепятственно ухватил за горлышко бутылку со стола и разбил ее о край, делая из нее хорошо им знакомую «розочку».

То, что я закричал, я не буду цитировать, школьная учительница литературы, у которой я был любимым учеником, была бы недовольна моим падением с культурных высот.

Важен был результат. Они позорно, в панике бежали. Все, кроме Геры, который не мог этого сделать физически. Похоже, он прирос к скамеечке, парализованный ужасом. Не буду пересказывать и то, что он нецензурно лепетал в свое оправдание, как он вымаливал свою поганую жизнь. Я дал ему уйти, точнее уковылять… Сел на скамейку. Сила истаяла. Навалилась боль и усталость.

- Извини, батя, - прошептал я разбитыми губами. – Я всегда был неправильным сыном.

Хотя отец, я подозреваю, нынче остался бы доволен мной. Он сам был таким при жизни. Его нельзя было сломать. Его можно было только убить. Как это сделал рак…

 

Я вернулся в город под вечер. Три дня разделили мою жизнь, прежнюю и настоящую, границей, которую мне уже не перейти обратно. Прежняя лежала позади, как руины нашего дома, на который я пришел зачем-то посмотреть, перед тем как отправиться к жене с сыном - в нем осталось только наше прошлое. Опять символика? Все должно теперь стать другим, и дом, и жизнь. Иначе и не может, не должно быть…

Он подошел сзади достаточно тихо, но я, даже задумавшись,  услышал его шаги. Пожилой человек в сером костюме, с дипломатом. Внешность достаточно неприметная, если бы не седые волосы и глаза. Я бы сказал, два прицела, внимательных наблюдающих за мной. И ощущение, вполне материальное, опасности, правда, не сиюминутной.

- А почему не в черном? И без театральных эффектов? – спросил я насмешливо.

Он слегка смешался, но почти не показал этого.

- Я, молодой человек, к вам по делу, - сказал он ровным, почти механическим голосом. – Извините уж, что застал вас в таком месте… Просто дело не терпит отлагательства.

- Вы не экстрасенс, случайно? Или у вас развито верхнее чутье, как у собаки? – опять невежливо спросил я. - Как вы меня здесь нашли? И только не говорите мне, что вы следователь, который расследует дело о взрыве…

- Вы хороший переводчик, – сказал седой слегка напряженно, но уверенно. В голосе его зазвучала неожиданная сила, предупреждающая: не надо шуток, молодой человек.

- Вы, наверно, из ФСБ и отрабатываете чеченский след, - упрямо продолжал я издеваться. - Тогда покажите удостоверение, я не откровенничаю с незнакомыми людьми.

Мне не удалось вывести его из себя.

- Разве писателю нужно удостоверение члена Союза писателей? Помните ведь Булгакова? Когда-то «Мастер и Маргарита» был вашим любимым романом, - неожиданно улыбнулся он (а глаза не улыбались).

- Только не говорите, что вы дьявол и пришли заключить сделку в расчете заполучить мою душу, - напрягся уже я. – Или что вы посланец инопланетной цивилизации… Поищите других легковерных придурков.

- Не важно, кто я, лучше, если вы ничего не будете знать обо мне. Достаточно, что мы знаем о вас все. Допустим, я представитель некой системы, в которую предлагаю войти вам…

И серый человек (эх, обидно, не черный, о котором я не так давно думал – традиция нарушается) вдруг начал шаг за шагом пересказывать мою жизнь. Под неожиданным ракурсом. Под знаком борьбы высокого и низкого в моей отдельно взятой душе. Я бы сказал – о том, чего почти никто не знал, кроме меня. У каждого в жизни бывают моменты, которых он стыдится. Падения, предательства, грехи, вольные или невольные… После этого кто-то даже ломается, а кто-то старается подниматься. Все мы идем по этой жизни с грузом грехов, за которые рано или поздно, наверно, надо расплачиваться… Он даже про Галочку упомнил в конце внушительного списка моих прегрешений. Пожалуй, это сломило бы мою волю к сопротивлению, если бы не было вчерашнего вечера, когда я держал умирающую, как мне казалось, Стеллочку на руках, и бессонной ночи, когда я занимался примерно тем же самым, что седой, но только с другой стороны. У него перевешивало низкое и тянуло вниз на грешную землю. У меня же оно в конце концов оказалось балластом, который если сбросить, то он может даже ускорить движение вверх. Вот такой диаметрально противоположный подход. Главное - сбросить, заместить высоким, что, как оказалось, тоже было в моей душе. Но я не показал того, что его словесные удары не повредили моих жизненно важных центров. Если он не телепат… Он мыслит абсолютно логично, по его мнению я дошел до точки, особенно за последние два дня: измена жене, водка, некоторое сумасшествие – разговариваю сам с собой, с умершим отцом, зверски избиваю мирных граждан, пришедших приятно провести время за выпивкой на кладбище… Ему трудно предположить, наверно, что с такого падения (и даже благодаря тому, что я прошел по самому краю) может начаться путь наверх, пусть даже я еще не знаю куда. Мне нужно узнать, кто он и что ему действительно нужно?..

- А будет вилла, дом в Чикаго, много женщин и машин? – подмывало меня спросить, но это явно показало бы, что моя воля к сопротивлению не сломлена…

- Ну, и что вам надо от меня? – хрипло спросил я, показывая больше слабости, чем во мне было.

- Да в общем, ничего особенного, - пожал седой плечами. – Вы хороший переводчик, фирма, которую я представляю, готова заключить с вами контракт. Будет хороший заработок, поездки за границу… У вас хорошая интуиция, развитое чувство опасности, вы умеете за себя постоять. Будете собирать для нас кое-какую информацию.

- И все? – недоверчиво спросил я. Неужели я зря накрутил столько замысловатой мистики вокруг нашего разговора? И это обычный вербовщик из конторы, про которую я много читал, но не сталкивался с ней в реальности.

- А что бы вы хотели? – спросил седой, и мы посмотрели друг другу (дурацкое выражение!) глаза в глаза. И это был момент откровения. Глаза –  действительно зеркало души. Или, если хотите, окна, через которые общаются души. Между нами установился мгновенный и полный контакт, и мы поняли, что такое из себя представляет другой. В его глазах я увидел бездонный мрак, черную дыру, в которую он готов был засосать мою душу, не знаю уж зачем…Может у них там план по количеству загубленных душ?.. И еще я увидел ту самую смерть, которой ждал. А он… Он понял, что ошибся во мне.

Я бы мог ударить его. По-моему, он даже ожидал этого. Но я просто стоял и смотрел на него. Чтобы перейти ту границу, из-за которой уже нет возврата, мне не доставало только убийства…

Мой черный человек в костюме сером…

Сказать «рам», как махатма Ганди? Успеть произнести «Господи, помилуй мя грешного»? Это единственное, что я помню из молитв, и то не знаю, точно ли?..

Он ударил сам. Движение его руки к моему лицу было мгновенным. Я невольно отшатнулся, но… Последнее, что я увидел, какая-то металлическая штуковина в его длинных сухих пальцах. Затем - удар током, в голове беззвучно вспыхнуло белое пламя и я опрокинулся в темноту, туда, где может быть, ждали меня отец и Ник… Гребаный Танатос, или как его там, которому не писаны никакие правила! Я же ушел три раза от смерти… Это же нечестно, но смешно говорить об этом… Впрочем, я и не собирался. Это было бы ниже моего человеческого достоинства.

 

 

Эпилог

«Теперь я знаю почти всю правду, кроме одной маленькой детали. Когда я узнаю и ее, то буду уже мертвым».

К.Г. Юнг

Странно было видеть со стороны, как лежит мое неподвижное тело, такое знакомое и чужое одновременно… Я раскинул руки, будто хотел обнять весь мир. Глаза мои были широко раскрыты и смотрели в небо с безмолвным вопросом, на который я еще не получил ответа. Лицо же было умиротворенным, будто я его уже получил. Седой неторопливо уходил, ко мне сбегались люди…

Да кто же ты такой? Зачем и что это было? Неужели я так этого и не узнаю?.. Меня, но не того, что лежал там, у своего бывшего подъезда, а невидимого, который все видел и слышал уже вне тела, повлекло в тот самый туннель, про который я недавно читал. И впереди, конечно, должен быть свет, и некое всезнающее существо, которое будет меня спрашивать, так ли я жил и показывать мне мою жизнь, как документальное кино. И я встречусь с отцом и Ником, Мишкой и моей давно умершей бабушкой, которую я любил, и с моим другом детства, утонувшим, когда нам было по четырнадцать… Но я не хочу. Я ведь еще не  понял то главное, зачем мы живем… И я никому не успею сказать о том, что начинаю понимать сейчас. И я уже не смогу ничего исправить в своей неправильной жизни, не смогу жить по-другому со Светланой, мамой, не увижу, кем вырастит Владик, не сделаю того доброго, что я могу… А этот серый и седой, и те силы, что стоят за ним… я не смогу им ни в чем помешать … Узнать, зачем они вмешались в мою судьбу и вмешиваются в дела тех, кто живет на этом… уже на том свете… Ну, и где же Танатос, приходивший во сне и обещавший мне все разгадки? Почему-то нет его - не седой же это, в самом деле, скинувший черные одежды и крылья? - и, значит, это был какой-то очередной обман, которыми полна наша суетная человеческая жизнь...

Каждому воздастся по вере его… Интересно, что воздастся мне, неверующему?..

Август, 2001г.

Комментарии читателей: