МИРОЗДАНИЕ ПО ПЕТРОВУ

 

       Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой

       назови ее, хоть нет…

                          Вильям Шекспир

 

 

Глава первая.

ПРИ ВСЕХ РЕЖИМАХ, НО ДЛЯ НАРОДА

 

1

За пару дней до моего дня рождения зашла в гости Архиповна.

Мы как раз обсуждали вопрос происхождения жизни. Филолог Рябов жаловался, что ему вернули статью из академического журнала. Он подходил к происхождению жизни философски, но статью ему вернули. «Будто я писал про вечный двигатель». – «А так оно и есть, - сказала умная Архиповна. – наука имеет дело с повторяющимися явлениями. А одиночный факт всегда чудо. Факт однократного появления жизни в какой-то одной точке никогда не будет обсуждаться учеными всерьез. Поэтому академические журналы ничего такого не печатают».

Говоря это, она сварила чашку кофе.

Чашка из любящих рук упала мне на колени.

Даже чуть выше, чем на колени. Архиповна испугалась моего крика и взяла несколько ночных дежурств в своем закрытом институте. Программа CETI (Communication extra-terrestrial Intelligence) для нее - обыкновенный эксперимент, поэтому она имеет право вступать в любые споры, касающиеся жизни и внеземных цивилизаций. Ожог, к счастью, оказался не страшным, но у меня Архиповна все эти дни не появлялась, искала свои внеземные цивилизации, и во вторник, злой на все, я решил заглянуть к Алисе Мерцановой. Она вернулась из Польши, куда возила свой Салон красоты на конкурс. Я не собирался изменять Архиповне. Так… Пара прикосновений, может, поцелуй… Актрисы (даже бывшие) это любят… «Котик, - скажет нежно Алиса. – Ты еще любишь меня?» А я промолчу в ответ. Это уравновесит события.

Но Алиса ничего не спросила.

В короткой юбке, злее, чем я, собирала с пола вещи.

В квартире был жуткий разгром. На обои, похоже, плеснули кислотой - тисненная бумага обуглилась. Что-то такое я видел в своих надоедливых повторяющихся снах. Некий кабинет с кожаным диваном, сумеречной тишиной, с дежурным за столом. На стене решетка… Да, прямо на голой стене… А тут следы кислоты… Круче решетки… Поблескивающие панели, отблеск стекла, дисплеи, множество сигнальных ламп… Это во сне… А здесь чудовищный разгром… Журнальный столик раздвинул ножки, будто его только что изнасиловали… Битое стекло пластами – темное, рыхлое, как подтаявший сугроб… На подоконниках, на полках, даже на люстре разбросанное беспорядочно белье. С детства обожаю здоровый фетишизм. Но Алиса всхлипнула:

-Ты спальню загляни, в спальню!

Я заглянул. Ничего такого особенного.

Простыни сдернуты, ортопедический матрац взрезан ножом, из него, как белая кость, вылез кусок поролона. Вещи убиты или попрятались. За исключением портрета на стене, только на левый глаз Режиссера нашлепнули зеленую двадцатку. Хорошо, что не презерватив, в спальне они водились в изобилии. Я был здорово поражен их неуместным количеством. Оттолкнув мятый пакетик, машинально подобрал тяжелую темную пластинку на цепочке, вроде брелока. Там еще болтался почтовый ключик. Понятно, спросил:

-Зачем тебе столько презервативов?

-Кручинин! Это не мои.

-Все так говорят.

Алиса возмущенно выпрямилась, но затренькал на тумбочке телефон.

«Вот и шантажисты», понял я. Вообще-то Салон Красоты, которым ведала бывшая актриса, не должен был подвергаться такому мощному давлению, но в наше время…

-Слушаю

-Ой, а чем раки питаются?

-Падалью, наверное, - ответил я ошибшемуся номером ребенку.

-О чем это ты, Кручинин? Кто звонил?

Я не успел ответить. Телефон снова затренькал:

-А где в доме хранится падаль?

-Не знаю. Может, в холодильнике.

На самом деле меня интересовали презервативы.

-С чего ты взял, что они мои? Зачем мне столько? – заплакала Алиса. Ее бездонным, асфальтово-черным глазам шло отчаяние. – Ты хам! И таксист - хам. Он внес чемоданы только на лестничную площадку.

-А ты хотела, чтобы он это видел?

Опять завелся телефон. Ребенок не отставал:

-Мы холодильник осмотрели. Нет в нем падали.

-А рак у вас большой? Где вы его держите?

-Большой. В ванне.

-Ну, покрошите ему хлебных крошек.

-А он не шевелится, - детский голосок так и звенел. – Может, дать горячую воду?

Я повесил трубку. Алиса смотрела на меня со страхом. Отчаявшийся ребенок, впрочем, не хотел от нас отставать.

-А где раков хоронят? - видимо, неотвратимое случилось.

-Да нигде. Бросают под ноги.

Гудки отбоя. Обычный шум, не являющийся передаваемым полезным сигналом.

-Это они?

Я обалдел.

Бывшие актрисы часто произносят фразы, не имеющие смысла.

Не гангстеры это и не бандиты, попытался объяснить я, какой-то ребенок ошибся.

Но Алиса не верила. «Падаль», «раки». Зачем такое ребенку? Это ее хотят запугать. Ее и Алину. Она на глазах впадала в панику, но при этом выталкивала меня из квартиры. «Ты ведь по вторникам ходишь в сауну? Вот и иди!» Я ее поцеловать не успел, а она уже меня вытолкала. Дескать, сейчас приедут друзья. Сейчас Алиночка придет - любимая ученица. Нужные люди придут. Перехватила мой взгляд, устремленный на портрет Режиссера.

-Сдери это!

Я послушно сдернул зеленую двадцатку.

 

2

По вторникам мы ходим в сауну.

Банкир Кузин обожает оранжевые простыни. Два покушения в год – дело явно шло на убыль (по сравнению с предыдущим годом), но в сауну его сопровождал Роальд Салинкас – владелец частного Сыскного Бюро. Из тех оптимистов, что сами прыгают на ринг, надеясь первым вмазать Тайсону. Полковник Якимов с военной кафедры университета – бесхитростный человек с мясистым лицом спивающегося бритого мопса. Филолог Рябов, обожающий все, что трудно понять. Академик Петров-Беккер, по имени Иван Ильич - смуглая кожа в пятнах, вечно что-то взрывается в его лаборатории. Кстати, Архиповна работала у него. Программу CETI поддерживают многие научные институты, но у Петрова самый сильный отдел. И были гости: корейский сценарист Ким, ученик Режиссера, и узбекский композитор Сухроба – очень человекообразный, тучный, везде поросший веселым волосом.

Говорили о снах.

Рябову опять снились милиционеры.

«А зачем приходят, спросить не успеваю. Так сильно грохочут сапогами, что я просыпаюсь…»

Увидев меня, обрадовался:

-Знаешь, что Режиссер заговорил?

Все дружно закивали. Хорошая новость. Петров-Беккер тоже кивнул. Это его специалисты обслуживали аппаратуру, поддерживавшую жизнь Режиссера. И сам он часто ночевал в его квартире. «Ну, заговорил, - не очень охотно пояснил он. - Всего одно слово».

-Зато какое! – значительно подчеркнул полковник.

-И какое?

-Молчание…

Все замолчали.

Одно время мы ждали, что Режиссер вот-вот умрет. Он давно не приходил в сознание. Все его жалели: тридцать семь лет не время для ухода. Три года назад он насмерть разбился в машине. Если бы не лаборатория академика Петрова-Беккера, то вряд ли дышал. Искусственные легкие, искусственные почки. В сумеречной спальне что-то влажно двигалось, вздыхало. Но сам Режиссер молчал. Уже три года. Ася, жена, безропотно несла свое несчастье, Алиса (любовница) демонстративно страдала. Но все хотели, чтобы Режиссер встал.

-В подъезде Режиссера живет собачка…

-Еще живет? - удивился грубый полковник. – Ты вегетарианец?

-Собачка совсем маленькая, - покачал кореец Ким черной головой. - Наверное, ей рассказывают неправильные вещи про корейцев. Когда я прохожу мимо дверей, она сходит с ума. Но вчера она молчала…

Наверное, от радости, подумал я.

Ким улыбнулся и налил мне чашку красного корейского чая.

Такой, по его словам, пил Ким Ир Сен. Пользуясь моментом, я наклонился к банкиру: «Обменяете двадцатку, Иннокентий Павлович?» - «Зеленую?» – «Разве другие бывают?» – Розовый Кузин задумчиво посмотрел на меня: «Обменяю. Но по официальному курсу». Ему хотелось дослушать историю академика о поездке в Северную Корею. Оказывается, академик летал туда вместе с Режиссером. Давно. Еще при Советской власти. Некая культурная миссия. Прямо в аэропорту у гостей, как полагалось тогда в Северной Корее, отобрали водку и фотоаппараты и увезли в хорошо изолированный отель. «Вы устали, - вежливо объяснил гостям чиновник, принимавший делегацию. – А завтра вас ждет насыщенная программа». - «Хотя бы водку верните!» - потребовал Режиссер, но ему отказали.

Утром в машине с тонированными стеклами гостей отвезли на старую мясохладобойню. За цинковой стойкой при всех режимах (но для народа) стоял, закатав рукава, веселый старичок Ким с широким топором в руках. Режиссер и академик решили, что он рассказывает о правильном питании, о том, как правильно расчленить свиную тушу, но переводчик внес ясность. Речь шла о волшебной силе идей чучхе. Они заливают мир солнечным светом. Они пронизывают немыслимые пространства. Жизнь, освященная идеями чучхе, возвышает.

-Зато смерть все уравнивает, - хмуро заметил Режиссер.

-Уравнивает не смерть.

-Тогда хоть водку верните.

На другой день гостей повезли на ткацкую фабрику. Маленькая старушка Ким, простодушно, как паучок, ткала здесь бесконечные полотна – при всех режимах (но для народа). - «Матерь Божья! – озлобился Режиссер. – А где корейская молодежь? Где призывный изгиб бедра, сладкие азиатские речи?» Прозвучало капризно, наверное поэтому Матерь Божья даже пальцем не пошевелила. Или ее влияние в Стране Утренней свежести было ограничено, не знаю. А старушку причитания Режиссера нисколько не смутили. Она всякое слыхала. Полет бомб, кряканье американских мин, стоны умирающих. Все ее близкие убиты и закопаны в землю. – «Видите, - указал Режиссер, - смерть всех уравнивает». –Но старушка только покачала головой. Идеи чучхе, вот что уравнивает.

–Тогда хоть водку верните.

Призыв не нашел никакого отклика.

Утром советских гостей повезли в школу. Народный учитель веселый старичок Ким при всех режимах (но для народа) трудился здесь много лет. «Волшебные идеи чучхе чудесно преображают жизнь», - с порога заявил он – «А если человек умирает?» – «Принявший идеи чучхе бессмертен». – - Режиссер злился, но старичок был убежден: «Корейский народ гордится тем, что великий вождь Ким Ир Сен радует всех таким большим чудесным долголетием. Никому в мире не дано жить дольше великого вождя. Учение чучхе, оно как Солнце». – «А если вечер все-таки наступит и Солнце скроется за горизонтом?» – упорствовал Режиссер. - «Скроется, но не исчезнет. Мы не видим Солнца за облаками, но оно никуда не исчезает», - старичок оказался не так-то прост. – «А ваши умершие предки? А убитые друзья» - «Мы просто не видим их. Но они с нами», - уверенно повел рукой народный учитель. - «Матерь Божья! Неужели идеи чучхе помогают все побороть, даже смертельные недуги?» - «Обязательно», ответил старичок Ким, весело и сильно кашляя. - «А почему в Северной Корее столько кладбищ?» – «Это не имеет значения. Главное, верить».

 

 

Глава вторая.

«ЭТО ПРОСТО ВОДА, А НЕ МОКРО ОТ СЛЕЗ»

 

3

У Алисы я появился уже после одиннадцати.

Подружка ей помогла. Наверное, не одна являлась. Искалеченная мебель исчезла, по пустой квартире бродило глухое эхо. Но Алиса теперь походила на прежнюю Алису. Мы возлегли на новом роскошном матрасе в мелкую полоску. Пахло коньяком, чужими духами. Сложно пахло от моей подружки. Я боялся, что она накинется на меня с самыми разными расспросами, но ее интересовал только Режиссер. «Он, правда, очнулся? Позвал меня? Назвал мое имя?» Не знаю, кто ей такого наговорил. Про Асю заметила мимоходом: «Сучка!». Считала, что имеет право так говорить. Режиссер учил ее только плохому, зато хорошо. Да и сама она вечно попадала не в те истории. Однажды после премьеры я наткнулся на нее за кулисами театра. Я был от нее в восторге, в двадцати метрах от нас за кирпичной стеной шел фуршет, а Алиса сладкая, потная, так ко мне и прилипла. Сбитая на бок юбчонка, голое бедро. Прижав Алису к оштукатуренной стене, я стонал, как металлоискатель, а она отвечала чудесным порочным шепотом: «Свет… Выруби свет… Кручинин…» Я вслепую шарил по щитку, висящему надо мной, и попал прямо на оголенный провод. Влажный эпителий, кто спорит. Я еще орал, а Алисы не было. Чуть отойдя, увидел ее уже на фуршете. «На тебе лица нет! - обнял меня Режиссер. – Тебе так понравилось?» – Он имел в виду премьеру. А любимая ученица  с диким видом посверкивала на меня асфальтово-черными глазами.

После несчастья с Режиссером Алиса ушла со сцены.

Основала Салон Красоты. Выиграла конкурс в Варшаве.

«На дискотеке в Лазенках Алиночку пригласил мускулистый мужчина, - шептала она мне, выключив свет. – Он, дескать, с зоны, но пани не должна падать в обморок. Он только убил жену, падла была. Зато отсидел, вышел честный. Я бы точно хлопнулась в обморок, а Алинка - чудо. «Алиска! – закричала она. – Пан, оказывается, холост!»

Мы плохо спали.

Алиса то обнимала меня, то отталкивала.

Все нам мешало, особенно эхо в пустой квартире.

Но и еще что-то. Что-то еще, чему я тогда не нашел слов. Алиса, например, даже не спросила, над чем я сейчас работаю. А мне очень нужно было, чтобы спросила. Архиповна бы обязательно спросила меня об этом. Короче, Алиса уснула. И я, наконец, уснул. И увидел во сне все ту же надоевшую мне казенную приемную, кожаный диван, стену в металлической решетке.

Ужас какой-то!

Босиком пошлепал на кухню и услышал стук.

Совсем слабый. Но в нашу дверь. Это Архиповна пришла, решил я. С ружьем пришла. Охотиться будет, однако. Но сквозь дверной глазок увидел не Архиповну, а академика Петрова-Беккера. Длинный плащ, благородная седина. При свете синей лампочки смотрел под ноги, гад. Дались ему артистки в такое время!

 

4

Седьмой час, рань ужасная, на проспекте пусто.

Алиса выпроводила меня чуть свет. Про академика я ей не сказал.

Скошенная трава лежала на влажных газонах. Молчание… Какая работа шла в разрушающемся сознании Режиссера? Какие химические ураганы, поддержанные аппаратурой академика Петрова-Беккера, начисто продували умирающий мозг? Слова Архиповны о том, что жизнь возникает в первый момент творения вместе с материей и энергией не шли из головы. А потом? Почему мы разрушаемся? Почему не вечны? Почему так нежен и недолог запах дыма… Впрочем, в подъезде дымом попахивало вовсю…

Лифт не работал.

Я поднимался пешком.

Пятый этаж. Запах гари усилился.

Седьмой. Девятый. Я открыл дверь и меня обдало сухим жаром.

Заперхав, как овца, закрывая платком лицо, бросился на кухню. Одна конфорка электрической печи «Горение» уже перегорела, чернела, вздутая, как труп, другая все еще сияла ровным белым светом, как Солнце.  Я выдернул кабель и распахнул дверь на лоджию. В это же время грянул телефон. Наверное, пожарники, решил я обрадовано, но звонила Юля. «Это просто вода, а не мокро от слез». Она обожала поэзию, а тут еще предки смотались на неделю в Хакассию. «Слышишь, Кручинин! Я продиктую тебе сцену из раннего Мопассана». - «Я предпочел бы Тургенева», - безрадостно намекнул я. Но Юля любому обороту событий радовалась: «Так сильно хочешь?» - «Конечно, Солнышко. Но не сейчас. Сейчас у меня пожар!» - «Архиповна подожгла? – еще больше обрадовалась Юля и сладостно предложила: «Угадай, что на мне?» – И не выдержала, зашептала подсказку страстно, зашипела, как змея: «Ночнушка! Только ночнушка! Бесстыдная, коротенькая. Я сейчас накину плащ и к тебе!» - «Нет, Солнышко. – возразил я. – Сейчас не получится».

И повесил трубку.

Алиса Мерцанова человек богатый, у нее все застраховано, у нее деньги есть, а у меня каждая вещь, даже украденная в ресторане пепельница, нажита непосильным трудом. Кто покусился на писательскую квартиру? Седьмой том Большой Советской Энциклопедии развалили на несколько сшивок. «Доисторическую Европу» загнали под диван. Ящики письменного стола вырваны, содержимое вывалено на пол. В подозрительной луже (помочились?) плавала моя заначка на день рождения – пятнадцать сотенных купюр. Линялая меховая шапка валялась в углу, как задавленная собака. Уцелели только компьютер и телефон.

Телефон-то опять и грянул.

На этот раз звонила Света. «Я тебя совсем потеряла».

Голос звучал уверенно. Наверное, допивала утренний кофе и мечтала о том, как жадно впустит хищные когти в мою голую, упругую, содрогающуюся от страсти писательскую задницу. – «Ты где шляешься?» - «У меня пожар». – «Ой, а ты не пробовал в противогазе?» - возбудилась экстремалка. – «Не сходи с ума. Как целоваться-то? В противогазе-то?». – «А! Ты, наверное, пьяный уснул. Тебя Архиповна напоила?» - «Я не пью», - зачем-то соврал я. – «Ладно, - решила экстремалка. – Можно и без противогазов, просто в дыму». – «Но не сейчас. Потом, - пообещал я, - при костерчике на полянке». – «А как там мой пирог?» Света явно заглядывала ко мне вчера днем. Ее счастье, она не видела, как отнеслись неизвестные к пирогу. Поджаристую корку цинично задрали, как подол. Не представляю, что можно искать в пироге? Но искали, рылись вилкой и ножом. Я брезгливо спустил его в мусоропровод. Туда же полетели осколки битой посуды, драные тряпки, дохлая меховая шапка. Выглянувшей соседке я что-то соврал про упавшую на пол сигарету. – «Ты весь дом спалишь, Кручинин», - недоброжелательно заявила она. А Юля по телефону снова завела мантру про внезапно уехавших предков, чудесную разостланную постель, правда, закончила неожиданно: «Кручинин, а у нас  дети будут?» - «А то! – уже не сопротивлялся я. - Сообразим». - «Соображают бутылку, - наставительно заметила Юля. – А детей заводят». – «Ну, заведем. Десятка два сразу». – «Так это будет уже не семья, а маленькая африканская деревня», - обиделась Юля.

Я не успел взяться за веник, позвонил Рябов.

«Кручинин, почему мне снятся только милиционеры?»

Я этого, конечно, не знал. Тогда он процитировал кусок из своей работы «Поэтика автовариаций». Процитировал с придыханием: «Будешь жить, не зная лиха, править и судить. Со своей подругой тихой сыновей растить. Много нас таких бездомных, сила наша в том, что для нас, слепых и темных, светел божий дом». С его слов получалось, что лирический герой указанного произведения, судя по указанным обязанностям, занимает довольно высокое социальное положение. Возможно, он царь, может, король. Лирическая героиня вполне могла занять не менее высокое социальное положение, если бы они поженились. Но героиню тянет в «светлый божий дом», к горящему алтарю…

«Помереть собралась, что ли?»

«Ты же писатель!» – обиделся Рябов.

«Сволочь ты! - сказал я Рябову, думая, что это опять он звонит. Но трубку подняла Юля. – Ох, прости, Солнышко».

«Теперь никогда!»

Сгребая мусор в кучу, я все же никак не мог понять, кому понадобилось так решительно разгромить мою квартиру? У меня нет ни Салона, ни денег. С Алисой встречаюсь не каждый день. А в результате электроплита выведена из строя, диван перешиблен топором, не осталось ни одной тарелки. Да еще и Маринка позвонила.

«Кручинин, - спросила она. Похоже, настроение у нее было поганое. - Знаешь, что такое крыса?»

«Такой небольшой жадный грызун, да?»

«Вот-вот. Подойди к зеркалу. Присмотрись внимательнее».

Оказывается, вчера мы условились с ней увидеться. Она минут сорок буксовала на проселке, выбираясь с дачи, а я в это время валялся на матрасе с Мерцановой. И проклятый академик зачем-то топтался на лестничной площадке. «Жирный жадный грызун! Ты, наверное, с Архиповной трахался?»

Далась им всем Архиповна!

 

5

Битая мебель, битые цветочные горшки.

В хлам превращены керамические фаллосы работы Корнея Славича.

Бесценные книги разбросаны по квартире, подоконник засыпала россыпь бумажных листков. Последняя работа Режиссера, ради которой он бегал к губернатору. «Матерь Божья, открой ему слепые глаза!» Ради которой обнимался с пузатым Спонсором. «Матерь Божья, открой ему волосатые уши!» Сделать фильм, перед которым дрогнет мир.

А что в результате?

Молчание…

«Это просто вода, а не мокро от слез?» - догадался я, поднимая трубку.

«Простите?»

«Иван Ильич!» – удивился я.

Академик не часто баловал меня вниманием. Книги мои читал – это точно знаю. А вот чтобы звонить… Я ревниво подумал: зачем это он приходил ночью к Мерцановой? Лично сказать о том, что ее бывший любовник начал говорит? Что он скоро встанет на ноги?

«Простите за такой ранний звонок».

«Что-нибудь случилось?»

«Режиссер умер».

 

 

Глава третья.

999 980 ДОЛЛАРОВ

 

6

Вечером, рассказал академик, санитарка вошла в спальню.

Пахло озоном, лекарствами. Похмыкивала сложная аппаратура, подключенная к больному. «Лежишь, - упрекнула Аня, серенькая санитарка, украшенная от природы только небольшим горбом. – Лежишь, а бабы твои совсем разладились!» Намекнула сразу и на Мерцанову, прилетевшую из Варшавы, и на Асю, уезжавшую перед этим в Томск. «Лежишь, только деньги портишь». Понимала, что ей платят только пока Режиссер болен, но искренне желала выздоровления известному человеку. Петров-Беккер в это время занялся массажем рук Режиссера и они показались ему неестественно холодными.

«Ася!» – закричал он.

«Ну да! Дозовешься», - встряла санитарка.

Она терпеть не могла хозяйку, считала ее немкой, дурой, ругалась, когда та летала на праздники в Берлин. В девичестве Ася носила довольно распространенную фамилию Геринг. Санитарке этого было достаточно. Да еще слышала про то, как при жизни Режиссера жена закатывала ему скандалы. Отвратительно длинным (на взгляд санитарки) ногтем медленно вела по виску. «Ты меня прости, милый, я тогда не поняла тебя с этой барабанщицей…» Режиссер злобно сжимал зубы. Гости изумленно переглядывались. «Ты меня прости, милый, я тогда не сразу поняла, что ты интересуешься барабанами…» - «Ася!» - «А то, что ты ей у себя постелил, так ведь мало ли что интересного можно от барабанщицы услышать…»

 

7

Однажды Свободный театр гастролировал в Томске.

Ведущий актер, человек капризный, вышел за коньяком и не вернулся.

На улицах мело, мороз стоял под тридцать. Администратор труппы мрачно обзванивал милицию, морги, больницы, а Режиссера и его актеров в это время принимал мэр. Спектакль был назначен на другой день, прогнать на сцене «Ромео и Джульетту» без участия ведущего не представлялось возможным. Режиссер механически поднимал тосты, пугал мэра артистическими вольностями и эффектами, а сам время от времени подходил к огромному старинному окну. Делал глоток из фужера, всматривался в мутную метель. На другой стороне проспекта едва просвечивал колпак милицейской будки. Мело, мело по всей земле. Мэр говорил глупости, целовал ручки актрисам, чиновники аплодировали. Во все пределы. Мерцанова блистала – асфальтово-черные глаза, мелированные волосы. Снег за окном постепенно редел, скисал, вдруг высветилась милицейская будка. Звездное небо, как чудесная огромная полусфера, а под ним - зачарованные менты. Жизнь, возникшая когда-то вместе с материей и энергией, привела к такому чудесному феномену. В своей стеклянной будке менты держались за животы от хохота. Медведем ходил перед ними прикованный к кольцу потерявший разум актер.

Выгоню, решил Режиссер.

Звездное небо настроило его на определенный толк.

Нет сил возиться с дураком. Он позвонил администратору: «Возьми бутылку и выкупи его у милиционеров».

Режиссер профессионально читал по губам. Он слышал, над чем там издеваются милиционеры. «Ее сиянье факелы затмило,  она, подобно яркому бериллу в ушах арапки, чересчур светла для мира безобразия и зла…» Менты хохотали. Они не верили, что тип на цепи – актер. «Как голубя среди вороньей стаи, ее в толпе я сразу отличаю. Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор,  любил ли я хоть раз до этих пор?..»

Все как в будущем фильме.

 

8

О фильме Режиссера заговорили лет пять назад.

Сто пятьдесят тысяч долларов выложил губернатор.

Красивый жест, правда, он не решал проблему. Но предполагалось, что последуют другие такие жесты. В те дни я с Режиссером почти не общался. Он с Алисой был неразлучен. Учитель и любимая ученица. В Пхеньяне заказывал для нее «Sambuka». В Лондоне – ирландский «Cream». В Лондоне, где-то в Сохо (Алиса сама рассказывала) в кабинке общественного туалета никак не закрывалась выгнутая хромированная дверца. Алиса причитала: «Ой, сейчас описаюсь!» Заинтересовавшись возней, подошел полисмен в фуражке, украшенной шашечками. «Есть проблемы?» В этот момент хромированная дверца взбунтовавшейся кабинки опять поехала в сторону и перед изумленным полисменом предстала чудесная молодая леди с асфальтово-черными глазами - на стульчаке, с фляжечкой изысканного «Cream» в руке. «Хороший вкус, мэм».

В ночь катастрофы Режиссер, Алиса, человекообразный композитор Сухроб оттягивались в загородном коттедже Спонсора. Анфилада комнат, свечи, благовония, открытый бассейн, незаметные охранники. Пес на заднем дворе – не замученное службой животное, а вышколенный кавказец со взглядом налогового инспектора. Спонсор (так рассказывала Алиса) вызвал для равновесия девушку. Ее звали Васса. «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Композитор недавно вернулся из Штатов, ему залечили сломанную на горном курорте руку. Под утро, разойдясь, отправились в загородный закрытый клуб «Муму». Там снова говорили о фильме. Спонсор чувствовал себя в центре значительных событий. Он знал, что большие люди, такие, например, как академик Петров-Беккер, считают Режиссера гением. Хотелось самому быть при гении, почему нет? Жаль, не ко времени подвалило некое раскрашенное помадой существо. «Потанцуем, Муму?» Ничего особенного, но Спонсору не понравилось. Он сел за руль. Когда черный «мерс» на полном ходу врезался в военный грузовик, Алису через люк выбросило из машины, а человекообразному композитору в трех местах сломало прекрасно залеченную в Штатах руку. Сам Спонсор отделался ушибами, а Режиссера из горящей машины вроде бы выволок Сухроб. Только на девушку Вассу сил ни у кого не хватило.

 

9

Ладно, надо было что-то делать.

По лестнице (лифт задымлен) я спустился в подъезд.

На улице ко мне бесшумно подкатила черная «Волга». Я хотел сойти на обочину, но дверца открылась, меня рывком втащили в салон. Отберут кошелек, мелькнуло в голове. Но «Волга» пересекла проспект, углубилась в какой-то проселок, никто ничего не требовал, только ветки шумно хлестали по лобовому стеклу. Я не мог шевельнуться, прижатый к коленям каких-то мрачных людей.

Потом машина остановилась.

Меня выпихнули задом на мокрую траву.

Тогда я впервые увидел перед собой Тараканыча.

Невзрачный мужик с узкими длинными усиками. Он грозно ими подергал и оперся о влажный капот.

-Слыхал про лягушку?

-Про которую? – не сразу сообразил я.

-Ну, сынишка зовет: «Мамка, иди сюда, здесь лягушка!» – «Ой, не хочу, они зеленые и прыгают». – «Иди скорее, моя не прыгает». – «Нет, не хочу, она укусит». – «Да, мамка, иди! Как она дохлая тебя укусит?»

Меня морозом пробрало от такого анекдота.

Лет пятнадцать назад после какой-то ужасной пьяни ползал я по полу, разыскивая в бутылках каплю алкоголя. Я тогда увлекался Бодлером, грязь меня не пугала. И оптимизма было по уши. Ты проснулся, бессмысленно бормотал я себе. Ты проснулся, считай, это удача. Вон даже телефон трещит.

«Я слушаю, слушаю…»

И ровный голос: «В понедельник с утра… Третий этаж… кабинет такой-то…»

Ужасно прозвучало. Конечно, людей уже не расстреливают на заднем дворике Обкома партии, да и что я мог совершить такого? Ну, брал у Рябова фотокопию книги «Архипелаг ГУЛАГ». В советские времена это тянуло лет на семь, не больше. Ну, Ася давала мне известный труд Доры Штурман. Он мне даже не понравился, но это тоже семь лет. «Почитай духов и держись от них подальше».

Разыскивая сигареты, наткнулся в кармане на массивные золотые часы.

Никогда не было у меня таких часов. У меня даже знакомых с такими часами никогда не было. Поздно вечером, вспомнил я, мы заказали со Славкой и Корнеем котлету «Спутник» в кафе того же названия. Золотых часов ни у кого не было. Из кафе мы перешли в гостиничный ресторан, там Корней отпал, но золотых часов все равно ни у кого не было. Зато подсели к столику какие-то злые русские тетки. Пришлось перебраться к скромному одинокому иностранцу. «Уи! Уи!» Галстук с него я не срывал. Вспомнив это, сразу позвонил Славке: «У тебя есть золотые часы?» - Славка ответил злобно. В том смысле, чтобы я отпал. - «Ладно. День какой сегодня?» - «Может, суббота». – «А я вчера брал у тебя массивные золотые часы?» - «Нет у меня таких». – «А Корней где?» - «Да вон валяется на полу». - «При нем были массивные золотые часы?» - «Не знаю. Но при нем даже жены когда-то были».

В субботу я еще пил, но в воскресенье вышел из штопора.

Славка всяко меня ободрял, даже учил известным тюремным песням.

«А я тебе веселую картинку нарисую для надзирателя», - с фальшивой бодростью предложил Корней. Свои работы он никому не дарит, а тут такой щедрый жест: за пять минут изобразил трогательный летающий фаллос с крылышками.

«Что же это подумает старший надзиратель, когда Кручинин покажет ему твою картинку?» – удивился Славка.

«А что подумает следователь, когда Кручинин выложит перед ним такие массивные золотые часы?»

Короче, в понедельник я оказался по адресу.

Деревянные скамьи. Ленин в кресле (картина). Обычные глупости.

Ничего интересного. До сих пор злюсь.

 

10

Рассказав анекдот, Тараканыч посмотрел на меня с сомнением:

-Какой коньяк предпочитаешь?

-Дагестанский.

-Почему?

-Он не паленый.

Тараканыч удивился. Наверное, он к коньякам подходил как-то не так. Невзрачный, но себе на уме. Корешей держал за тонированными стеклами, а сам старался.

-На какие средства баб содержишь?

-На подручные.

-Это как?

-Романы пишу.

-Ну, это всякий может, - охотно поверил Тараканыч, отгоняя надоедливого комара. Наверное, боялся, что буду врать. И снял последние сомнения: – Это ведь я только вид делаю, что хочу тебе добра. Догоняешь?

Я кивнул.

-Долги есть?

-Конечно.

-У Аси брал?

-И у нее.

-Сколько?

-Сто.

Тараканыч закурил. Сказанное, несомненно, пришлось ему по душе. Выпустил одобрительно дым из пасти:

-Зачем тебе сто штук? Говори одну правду.

-Одну я уже сказал.

-Гони вторую.

-Так не штук, а рублей.

-И двадцатку присчитал к долгу? – хитро подмигнул Тараканыч, отчего меня опять пробрало морозом. Откуда он мог знать про зеленую двадцатку, пришлепнутую к портрету Режиссера?

-Сделаем так, - предложил Тараканыч, каблуком вминая в землю недокуренную сигарету. – Добра я тебе не желаю, но на плохое тоже времени нет. Три дня. Не больше. Всего три дня. В субботу деньги не принесешь, оторвем тебе фаберже. И сумму не перепутай. – Он прищурился: - Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят долларов.

Видимо, скостил двадцатку.

 

 

Глава четвертая.

ХЛОПЧАТНИК ДЛЯ МАРСА

 

11

Меньше всего меня интересует жизнь в Космосе.

Мне все равно, Опарин был прав, приписывая ее к Земле, или Аррениус, распространяя по всей Вселенной, или даже Вернадский, утверждавший, что жизнь возникает в самый первый момент творения вместе с материей и энергией. Я предпочел бы, чтобы некоторые формы жизни не возникали вообще (как Тараканыч) или не сбегали бы трусливо в  неизвестность (как Архиповна). Мобильник Архиповны был заблокирован, посоветоваться не с кем. Позвонить Мерцановой? Она скажет: «Миллион баксов? Ты, Кручинин, явно не по средствам живешь!»

А главное, я ничего не понимал.

Дома поставил кофейник на единственную уцелевшую конфорку.

«Это просто вода, а не мокро от слез». Асин телефон не отвечал. Я набирал ее номер раз десять. Долгие печальные гудки. Квартира Режиссера набита сочувствующим народом, а трубку там никто не брал. Правда, несколько раз звонила Юля. – «Я надену серенький сарафанчик, - скорбно щебетала она, имея в виду близкие похороны. И не выдерживала: - Ты меня хочешь?» – Я молчал, тогда она снова говорила про сарафанчик: «Это скромно?» – «Сойдет». – «А тебя тут спрашивали, Кручинин», - вдруг вспомнила она. - «Кто это еще?» - перепугался я. – «Да какие-то адвокаты». – «Зачем я им?» – «Просили передать, чтобы работал тщательнее».

Мне опять стало не по себе.

А квартира Режиссера не отвечала.

Но прорезалась экстремалка. «Хочешь, приду, что-нибудь сделаю?»

И хитро затаила голос.

«Что, например?»

«Слыхал про французские поцелуи?»

«Ты обалдела? В такой день!»

«Ах да, - неохотно спохватилась Света. – Только что в том такого? Мы же сопереживаем. – И вспомнила мстительно: - Тобой тут интересовались»

«Где это тут?»

«На рынке».

«Рубщик мяса?» - неудачно пошутил я.

«Да нет. Вполне интеллигентный человек в рубашке от Версачи. – Она выдержала эффектную паузу. - Но лучше бы он принял душ. От него так несло, так несло».

«Чего он хотел?»

«Да я что-то не догнала. Вроде советовал тебе впредь вдумчивее работать».

Короче, все хотели, чтобы я работал тщательнее и вдумчивее. Плюнув, набрал рабочий номер Мерцановой. Бывшей актрисы на месте не оказалось, трубку подняла ее любимица Алина.

«Ой, Алисы Тихоновны сейчас нет!»

Где-то в Салоне зудело противное электрическое сверло.

«Вы что там? Слушаете Шнитке?»

«Мой любимый композитор», - голос у Алины был такой  нежный, что я не выдержал:

«Выходите за меня замуж?»

«Вечно вы так, Кручинин, - расстроилась Алина. – Как я за вас пойду, если вас с фоткой разыскивают».

«Милиция?»

«Больше на бандитов похожи».

 

12

В дверь постучали.

Я открыл и увидел академика Петрова-Беккера.

-Переезжаете?

Я обалдел. Да, конечно. Вот уже порубил мебель, разбил зеркала.

Академик Петров-Беккер долго приглядывался, куда сесть. Потом выбрал подоконник, рядом с листками сценария. Любовно собрал их в стопку.

-Следователь считает, что Режиссеру дали слишком сильное лекарство.

-Следователь? Когда он успел? Почему следователь? У них на экспертизу всегда очереди.

-Есть специальные лаборатории. - Петров-Беккер сумрачно улыбнулся. – Смерть Режиссера - это событие. – Он уставился на меня выпуклыми белесыми глазами. В них было много усталости, но и внимание тоже: - Скажите, Кручинин, вам снятся сны?

-Конечно.

-И что же вам снится?

-Не знаю. Чепуха всякая.

-Вы что, не помните своих снов?

Я не успел удивиться вопросам. Академик заговорил сам.

Конечно, о Режиссере. Этим гением он был занят всегда. Но какая-то странная нота звучала за его словами. Режиссер привык считать мир своим. Петров-Беккер этого не осуждал, просто приводил факты. Моя жена. Моя работа. Мой театр. Мой город. Мой губернатор. Все у Режиссера было моим. Однажды они вместе летели из Дели в Куала-Лумпур. Режиссер отравился индийским пивом, его крутило. «Проклятые вегетарианцы! – орал он. – Подают к пиву соленую лебеду!» – В туалете Куала-Лумпура за ним следили сразу два пограница с автоматами. – «Что за крылышки мне дают? – возмущался Режиссер уже в аптеке. – Это святой жук? От такого лекарства я смогу парить над унитазом? А если я пукну громче, чем принято в Малайзии, меня пристрелят?»

На разгромленную квартиру академик не обращал никакого внимания.

Энергия в Режиссере всегда бурлила. Это восхищало академика. В Малайзии Режиссер заказал русскоязычного гида. Но все ему в тот день не нравилось. «Как такая узкобедрая будет рожать?» – орал он в такси, указывая академику на тоненькую девушку-гида. Кстати, русский язык у нее оказался бедней, чем у деревенского дурачка. «Такая маленькая, а жует, как корова, - потрясенно кричал он академику, узнав, что девушка-гид тоже вегетарианка. – Такая вот крошечная девушка съедает в день по три сочных вязанки сена. Должна съедать. Видите, какие у нее резцы?» Только когда машина въехала в душную свайную деревеньку и одуряющая малайская жара горячим компрессом облепила путешественников, глаза Режиссера изменили выражение. В них появилось некое беспокойство, сменившееся явственной тревогой. Догадавшись, какие мысли подтачивают сознание его друга, академик указал пальцем на юг. Там за бурым каналом, кисельные берега которого даже на вид казались топкими, торчала белая будка, сулившая утешение. Но на выходе Режиссер угодил в перепончатые лапки другой раскосой девчонки, тоже вегетарианки. Послушно вынув купюру в десять баксов, Режиссер поднял ее над головой. «Мани-мани!» Режиссер не сразу понял, что девушка просто плохо выговаривает слово «манки». Здоровенный пыльный самец, скаля клыки, вырвал из рук Режиссера зеленый червонец и чрезвычайно довольный уселся на высоком бетонном зубце. «Он тоже вегетарианец?» Помахивая купюрой, обезьяний хулиган вызывающе трогал свои мощные гениталии. «О, мой монах, - как бы со стороны услышал я голос академика. – Где мой супруг? Я сознаю отлично, где быть должна… Я там и нахожусь… Где ж мой Ромео?.. Что он в руке сжимает? Это склянка… Он, значит, отравился? Ах, злодей, все выпил сам, а мне и не оставил! Но верно яд есть на его губах. Тогда его я в губы поцелую…»

Да что же это такое?

Какой следователь? Откуда такое обвинение?

Как Ася могла убить любимого мужа? Это же бред!

-Дело не в Асе, - сумрачно объяснил Петров-Беккер. – Многие лекарства сами по себе являются ядами. Правда, убивают только при добавках неких специфических веществ. Понимаете? Указанные вещества могут сами по себе быть безопасными, но в сочетании с лекарством… Скажем, с раствором триметоксибензоат метилрезерпата или платифиллин гидротартрата… Вы и слов-то таких, наверное, не слыхивали…

 

13

Итак, последний день.

Раньше всех приехала санитарка тетя Аня.

Влажная уборка. Умыть, покормить. «Лежишь, лежишь, деньги портишь».

В восемь появился академик - привез лекарства. Потом - я. Заканчивался репортаж футбольного матча. «Онопко получает мяч в центре поля… Вся фигура нападающего говорит: кому бы дать, кому бы дать…» И, наконец, сквозь стон трибун: «Ну, порадовал, ну порадовал сегодня «Спартак» итальянских болельщиков…» Ася, Петров-Беккер и я прошли  к Режиссеру. В просторной комнате пахло озоном, провода от аппаратуры уходили в специальный канал, пробитый в стене. По дисплеям проплывали медленные кривые. Сняв показания, академик кивнул: «Подайте лекарство». - «В мензурке или в стакане?» - спросил я. Рядом с мензуркой стоял стакан, а в нем прозрачная жидкость с легкими, чуть заметными замутнениями. - «В мензурке». – Я потянулся к мензурке, но не успел ее поднять: впервые за три года Режиссер медленно приоткрыл глаза.

-Воды? – быстро спросила Ася.

Но Режиссер так же медленно опустил веки.

Оказывается, такое повторилось чуть позже. Я вышел в кабинет и тогда Режиссер снова открыл глаза.

Молчание…

-А вы знаете, что Режиссер начинал в Ташкенте?

Я посмотрел на академика. В Ташкенте? Какая разница?

Но, оказывается, это имело значение. Творческую карьеру Режиссер начал в узбекском отделении «Комсомолки». «Весенние приходят дни в твоих глазах сиять, колхозник, - читал ему свежие строки молодой узбекский поэт Амандурды. - Пахать на тракторе начни, соху пора бросать, колхозник». Его перебивал старый узбекский поэт Азиз-ака, покрытый морщинами, как доисторическая черепаха: «Живу на свете я давно – такая не пекла жара! Как прадедовское вино, нас изнутри сожгла жара». Но все свободное время будущий Режиссер проводил в местном театре, где помогал ставить местному приятелю-писателю фантастический спектакль. Узбекские фотонные корабли доставляли на красную планету Марс особенно ценные сорта хлопчатника и сухую петрушку. Марсиане не догадывались, что поедание петрушки требует калорий больше, чем их можно получить в результате поедания, и гибли в массовых количествах. Вот такая фантастическая пьеса. Здорово смотрелась на фоне тех дней. Во всех общественных и государственных организациях обсуждались книги «Целина» и «Малая земля». Аральское море высохло. Диссиденты безумствовали. Сибирские реки ждали кардинального поворота. Ну и все такое прочее. Даже непонятно, что это вдруг Главный заинтересовался будущим Режиссером. Раньше почти не замечал, а теперь, вызвав, в кабинете сам встал навстречу, блеснул маслянистыми глазками:

«Серьезное задание. Справишься?»

Раз ответственное, значит, гонорар окажется выше обычного. Почему не справиться? Денег будущему Режиссеру катастрофически не хватало, а жена и ребенок требовали заботы. Конечно, справимся! Но Главный сказал «Поедешь в район…» и назвал имя, от которого у будущего Режиссера защемило сердце. - «Это большая честь, - ласково журчал Главный. – Это акт высокого доверия. Все видные журналисты улетели в Москву, освещают работу Пленума. Есть Маджид, но у него беда. Он сильно пьет. Может, не сдержаться. - Главный отмахнулся рукой от какой-то ужаснувшей его мысли. - Саид в Учкудуке - на золоте. Ты один у меня. Увидишь Хозяина, не раскрывай рта, жди, когда сам к тебе обратится, - подал он странный совет. – Руку протянет, не смутись поцеловать».

И будущий Режиссер поехал.

И оказался в одном из тех фантастических советских колхозов, где на утаенных от государства хлопковых полях росли десятки, сотни неучтенных никем  миллионов  рублей, которые никогда не доходили до государственных служб, как Амударья теперь не доходит до Аральского моря. Ужасно видеть за сотню километров от моря брошенные в песках морские суда, но чего не сделаешь ради всеобщего счастья на земле? «Матерь Божья! – умолял будущий Режиссер, ведя свой горбатый «запор» сквозь тучи непрозрачной желтой пыли. – Спаси Маджида от бед! Верни Саида в редакцию!»

В приемной Хозяина оказалось прохладно.

Это несколько успокоило будущего Режиссера.

На Хозяина много наговаривают, сказал он себе. Удачная беседа с Хозяином может резко изменить жизнь. При удачном раскладе можно рассчитывать не на сто, а даже на сто двадцать рублей! Тучный восточный человек с тремя подбородками, в строгом партийном костюме (секретарь Хозяина) долго рассматривал смущенного молодого журналиста, потом почмокал влажными губами: «Представить Хозяина на страницах республиканской газеты - высокая честь». Руку для поцелуя он, к счастью, не протянул, видимо, это являлось прерогативой Хозяина. Сидя в далеком колхозе, управляя мощными финансовыми потоками, Хозяин влиял даже на московскую политику. Будущий Режиссер знал, что такие, как Хозяин, начинают талантливо, а кончают, как баи. «Писать о Хозяине это высокая честь, - секретарь подозрительно оглядел молодого журналиста. – У тебя есть машина?»

Глянув через его плечо, будущий Режиссер ужаснулся. Два крепких молодых человека, полные сил, в полосатых халатах и в бухарских тюбетейках, обливаясь потом, глотая взвешенную в воздухе мелкую желтую пыль, большой тоталитарной красоты люди, короткими ломиками сталкивали в арык его старенький битый «запор». «Матерь Божья! – обмер будущий Режиссер. – Оторви им руки!»

Матерь Божья не отозвалась.

«Нет у меня машины», - пришлось признать будущему Режиссеру.

Язык не поворачивался сказать такие ужасные слова. Но он сказал. Он понимал, что, может, прямо вот сейчас под его ногами стонут и рыдают упрятанные в зиндан несчастные, когда-то не поверившие собственным глазам.

«У тебя есть машина!» - торжествующе возвестил секретарь.

Тотчас один из тех, кто только что спустил старенький «запор» в бурный арык, приветливо помахал рукой глядящим на него сверху людям и похлопал по капоту стоявшей у ворот новенькой белой «Волги».

Тотчас последовал новый вопрос: «У тебя есть квартира?»

«Однокомнатная, - неуверенно ответил будущий Режиссер. Он вдруг представил, как, пугая жену, в крошечную однокомнатную квартирку вваливаются большой тоталитарной красоты мужики с ломиками в руках. - В поселке Луначарского. Совсем маленькая, - уточнил он. – Зато под окнами красивый базар».

«Твоя квартира в центре Ташкента, - доброжелательно, но со скрытым укором подтолкнул секретарь ключи к дрогнувшим пальцам будущего Режиссера. – У тебя три больших прохладных комнаты и удобный кабинет. Как можно писать про Хозяина под шум базарной толпы?»

И задал самый страшный вопрос: «У тебя есть жена?»

Будущий Режиссер испугался. «Матерь Божья! – взмолился он. – Отними силу у этого человека! Отними у него язык, память! Пусть он не говорит таких ужасных вещей!» Свою первую жену будущий Режиссер любил. Позже она бросила его, но он  любил свою первую жену. Если в новой квартире, куда я приеду на новой «Волге», меня встретит совсем другая жена с большим партийным стажем и с тремя, так сказать, уже готовыми партийными детьми, подумал он, я повешусь. И тем опозорю Хозяина. А если не повешусь, то опозорю себя. И в отчаянии спросил:

«А когда я буду говорить с Хозяином?»

«Зачем тебе говорить с ним?» - удивился секретарь.

«Но я должен написать очерк. И доставить материал в редакцию».

«Ох, уж эта мне молодежь, - покачал головой секретарь. – У тебя новая машина. У тебя квартира в хорошем районе города. Во дворе бьют фонтаны, играет медленная музыка. Ты вернешься в прохладную трехкомнатную квартиру и тебе привезут соответствующий гонорар. Очерк уже в наборе, - объяснил он, - над ним работали лучшие умы солнечного Узбекистана. – От этих слов по спине будущего Режиссера пробежал мерзкий холодок. - Мы нуждаемся в новых кадрах. – Будущему Режиссеру показалось, что при этих словах несчастные, томящиеся в зиндане под его ногами, горестно обняли головы руками. – Твой очерк одобрен Центральным Комитетом партии. Под каждом абзацем подписались зрелые люди».

И встал, протягивая пухлую руку:

«Поздравляю! У тебя большой день!»

 

 

Глава пятая

БЕЛЫЕ ЛОШАДИ ВПЕРЕДИ

 

14

Водку я принес.

Выпил без всякой закуси.

Конкуренты Мерцановой вполне могли разгромить ее квартиру для того, чтобы  слупить сколько-то денег. Но какой смысл требовать миллион долларов с писателя, всего лишь прикарманившего чужую двадцатку? «Это Архиповна тебя сглазила», - пискнула Юля по телефону, когда я в очередной раз отказался ее принять.

Отмахнувшись, собрал с подоконника рукопись.

Это был тот самый сценарий по которому Режиссер собирался снимать фильм.

Замысел и сейчас мне нравился. В январе 1924 года сибирскую деревеньку Лыковку затопила пурга. Высокий берег оброс пупырчатым льдом, столетние лиственницы лопались от мороза. В избе-читальне при свете колеблющейся свечи, глядя на бородатых сомневающихся мужиков, дул на обмороженные пальцы сотрудник НКВД Никандр Лыков - бритый, но тоже из местных.

«Страна скорбит по причине утраты вождя», - дул он на пальцы.

«Да как скажешь, - чесал бороду старик Агафон, тоже Лыков. – Только как теперь быть с Богом?»

«Это зачем ты тревожишь несуществующее?»

«Да ты сам посуди, - по-крестьянски просто рассудил Агафон. - С одной стороны, страна скорбит по причине утраты, а с другой, никаких слухов о смерти Бога не воспоследовало».

«Ты это о чем?» – Никандр не любил, когда ему втюхивали всякую хрень.

«А вот как рассердится Он, да как спустится с небес, да как отхерачит каждого!»

Один только скотник Гришка (естественно, Лыков) чувствовал себя привольно. С детских лет корешился с Никандром, верил в святое дело.

«Во, глядь! – сказал восторженно. – Вождя потеряли, но плечо прижато к плечу. – Гришка любил выражаться изысканно, потому что целый год провел на заработках в большом городе. – Мимо горя не пройдешь, - указал он на Никандра, - товарищ правильно указывает. Если уж хоронить вождя, то так, чтобы на юру, чтобы вечно стоял перед нашими глазами!»

«Это как так стоял? – встрепенулись мужики. – Кто ж это нам отдаст такого покойника? Троцкий, что ли?»

«А мы не покойника, мы символ захороним! - рубанул воздух находчивый скотник. (Эта сцена очень нравилась Режиссеру. Он собирался снимать ее в трех вариантах: на США, на Европу, и на Остальной мир). – Нам без разницы, кто лежит на юру, лишь бы подавал знаки!»

«Какие знаки?»

«Ну не знаю. Путь к счастью или как там. Чтобы звал, скажем, в будущее!»

«Царь Николашка тоже стоял у нас на юру, - напомнил кто-то. - Ласточка в каменной ширинке гнездо свила. Так ты же сам, паскуда, сунул туда гранату».

 

15

Ночью, распустив крестьян, Никандр и Гришка баловались самогоном.

Мох лез из пазов холодной избы. Жену и детей скотник на всякий случай прогнал к соседям. При свете керосиновой лампы мечтали, как отобьют у классового врага все крестьянские земли, понаставят указателей, как к кому ехать. От и до. Со всею точностью. Километровыми столбами придет в Лыковку лампочка Ильича. Специальную породу лошадей выведем тягловую, имени Ильича, мечтал вслух скотник. Кукурузу того же имени. Будет плодоносить в снегах, как олениха, сама научится отбиваться от воров. Выведем из тайги староверов. Они вот прятались от боев за социализм, теперь пущай его строят.

Во время такой задушевной беседы зашел местный плотник, принюхался, засопел:

«Размеры гроба какие делать?»

«Да самые большие, - откликнулся скотник. – Чтоб всей деревней нести, чтоб каждый бы за край подержался».

«А напьются, омрачат праздник?»

На такие слова Никандр ответил твердым взмахом руки:

«Самым зрелым гражданам с утра раздадим огнестрельное оружие! Стрелять только на поражение, чтобы впоследствии не путаться в сложных вопросах идеологического перевоспитания».

«И хорошо бы белых лошадей! – вдохновился скотник. – Животное, а ведь летит, как пурга!»

 

16

Концовку будущего фильма Режиссер найти не успел.

Были разные варианты. Мне, например, нравился такой.

Где-то через месяц после состоявшихся торжественных похорон в заброшенную, забытую Богом Лыковку вошел конный отряд. Заиндевелые брови, шашки как лед. Чекисты. Классовые борцы, не знающие пощады.

«Странные вы, Лыковы, - сказал командир, единственным голубым глазом зорко озирая собравшихся. - Манька говорит: хорошо, а Ванька говорит: плохо. Постановляю сейчас же провести необходимые аресты. Это ведь подумать только, до какой дикости докатились: захоронить на юру, в земле, в такой глуши и отдаленности светлый образ вождя!»

«Символ!» - крикнул кто-то.

«Тем более! - крикнул командир на приведенного и брошенного под ноги его лошади скотника Гришку: - Разоружайся перед партией, гидра!»

«Да я чего? – молил скотник. Голубой глаз над ним так и сверкал. – Я от всей души! Идея ведь у меня. Добрая идея. Кулаки есть? Есть. Староверы есть? Есть. Много? Много. Ну, вот и гнать всех на светлую стройку социализма. Платить не надо, насосались наших жиров. Мы на свободных полях такое вырастим!»

 

17

Водка кончилась.

В Тараканыча я больше не верил.

Разгромленной квартиры не замечал.

Кого жалел, так это Аську. Три года была прикована к человеку-растению, может, по женской слабости и сыпанула ему чего. Тот же академик мог подсказать. По иронии судьбы валялась на полу биографическая книжка: «Академик И.И. Петров-Беккер». С фотографии смотрел человек с сединой, на щеках темные пятна от ожогов. Наверное, получил на практических занятиях: изучал свойства ядов. «Однако, - прочел я, - наибольшим стимулом к исследованиям в области фотохимии явилось тесное взаимодействие с академиком Н.Н. Семеновым, обозначившим в свое время стратегическую важность решения вопроса об искусственном фотосинтезе для судьбы населения планеты в будущем». Чем Петров-Бекеер только не занимался. Не случайно избран Председателем Международного Совета по проблеме «Катализ и его промышленное использование». Опять же, Представитель РФ в Совете уполномоченных стран ЕЭС по проблеме «Промышленные катализаторы». А еще Президент Международного конгресса, член Нью-йоркской академии наук. Вот где можно закупить нужные яды! Опять же, программа CETI. Поездки, встречи. Водка хорошо на меня подействовала. «Фотоперенос электронов через мембраны липидных везикул, сенсибилизированный тетрафенилпорфином цинка». Одним названием можно отравить.

Я облизнул пересохшие губы.

Если честно, Режиссер тоже никогда не был душкой.

Если девушка со свиными ножками сыграет сцену лучше, чем знаменитая секс-бомба, то предпочесть следует свиные ножки. Так он считал. Однажды я оказался невольным свидетелем того, как Режиссер разделывался с отработанным материалом. В паре с Мерцановой он выпустил на сцену знаменитую, но уже спивающуюся актрису Ангелину Степанову. Везде на сцене были расставлены телефоны (ставили «Аудиторскую проверку» по Н.В. Гоголю). Когда раздавался звонок, Степанова хватала трубку. Иногда отвечала сама, иногда передавала дочери (Городничего). «Ну, Машенька, - лепетала она сияющей, вдохновенной Мерцановой. – Нужно бы нам заняться туалетом. Он ведь -  (речь шла о приезжем аудиторе) – штучка столичная. Он, Боже сохрани, чтобы нас не осмеял. Так думаю, что приличнее тебе будет надеть голубенькое с оборками». - «Да ну, с оборками! Фи, маменька! – вдохновенно возражала Мерцанова. - Ляпкина-Тяпкина в голубом. Дочь Земляники в голубом. Чего же я голубое надену?»

Мрачные глаза Степановой болезненно сверкали. Она инстинктивно чувствовала надвигающуюся катастрофу. «Зачем, дитя, ты говоришь так наперекор?» - жалко возражала она Мерцановой, пытаясь понять, чего на самом деле хочет от нее Режиссер. Снимала и бросала трубки, а Режиссер внимательно наблюдал за нею из затемненной ложи. Он не жалел знаменитую старуху. «Ах, маменька, вам совсем не пойдет палевое!» - Мерцанова чудесно прижимала ручки к груди. Зал вздыхал. Теперь весь город полгода будет повторять эту фразу. Поэтому Режиссер командовал, пользуясь телефонами: «Ангелина, дура, чего стоишь, убеди дуру, что одеть надо именно палевое!» - «Но палевое не идет мне!» – путалась, пугалась старуха. - «Не идет, не идет! - торжествовала Мерцанова.- Для палевого глазки нужны темные, молодые». - Режиссер свирепел: «Не выхватывай трубку у Ангелины!» - Но чудесную дочку городничего заело. Она просекла его игру. Она не питала никаких особенных чувств к старухе, но не хотела, чтобы ее так бесцеремонно вышибали со сцены. - «Да как же так, не идет? – трепыхалась Степанова. – У меня глаза разве не темные? Я и гадаю на трефовую даму». - «Согласись с дурой!» - орал в трубку Режиссер. Зрители его не видели и не слышали. А он решил сломать сразу обеих. Пусть убегут со сцены в рыданиях. - «Ах, маменька! Причем тут трефовая? Вы же больше червонная дама!» - «Заткни ее!» - орал Режиссер. Он, в сущности, не был злым человеком. Ну, соберутся в кабинете. Ну, усадят Степанову в глубокое кресло, чтобы ей неудобно было, нальют стакан виски. - «Дура, – орал он Мерцановой по телефону. - Плюнь на текст, отделай старуху!» - «Да такие пустяки, – вконец запуталась Степанова. – Как это так мне вдруг не идет палевое?» - Она плакала, но слез в зале не видели. Тогда Мерцанова специально переключила все телефоны на мощные сценические колонки и на весь зал загремел злобный режиссерский голос: «Дуры, мать вашу!» И ломаная музыка помогла триумфу.

Вспомнив о человекообразном, я набрал его номер.

Ташкент дали не сразу. Но дали. К счастью, Сухроб уже прилетел.

«Вы что привозили Режиссеру в подарок?» - сразу спросил я, не дав ему одуматься.

Сухроб ответил медлительно и важно:

«Дорогие подарки в РФ нынче запрещены».

«Я не следователь, - успокоил я его. -  Просто у нас…»

«Он поднялся? Он встал на ноги?» – обрадовался Сухроб. По-своему он любил Режиссера. – Мы ему розы привозили. А Ким привозил чай. Он уже встает с постели?»

«К сожалению, нет».

«Почему нет?»

«Он умер».

«Умер?» – не поверил Сухроб.

И не дал мне сказать:

«Молчи, молчи, человек! Зачем говоришь такое?»

 

 

Глава шестая.

СТУДЕНТКА КАК ФАЛЛОС

 

18

Под окном взвыла сирена.

Откинув оборванную штору, я увидел две сине-белых «Волги».

Меньше всего мне хотелось иметь дело с милицией. Три года назад, когда разбился Режиссер, мне тоже пришлось давать показания, хотя никакого отношения я к аварии не имел. Сейчас разговаривать с милицией мне тем более не хотелось. Особенно, если ее вызвали соседи. Поэтому я запер дверь и спустился по лестнице. Только внизу заметил, что надел кроссовки разного цвета. Да и не я это заметил, а полковник Якимов. Он волочил какую-то хромированную железяку.

-Что-нибудь изобрел? – спросил я бодро.

-Нет, украл.

-И куда тащишь?

-В университетский корпус. У меня там служебный бокс, - дохнул перегаром полковник. – А дома жена - помощник военного прокурора. Если ты от баб бежишь, - глянул он на мои кроссовки, - то лучше ко мне.

-В бокс?

Он кивнул.

Репутация есть репутация.

Вцепившись в хромированную железяку, мы потащили ее к университету.

При этом я старался прятаться за спину полковника, потому что к сине-белым «Волгам» подъехала еще одна. На нас внимания не обращали, но я все равно старался держаться за мощным торсом полковника. Так мы и вошли в помещение, похожее на склад, а уж из него попали в небольшой прокуренный кабинет.

-У тебя есть смысл жизни? – спросил полковник, возясь с ключом.

-Это к академику Петрову-Беккеру, - отозвался я. – Это он ищет смысл жизни.

-Нет, - возразил полковник, - академик ищет внеземную жизнь. Это совсем другое.

Ключ щелкнул. Дверь во внутренний дворик открылась. Когда-то этот дворик напрямую сообщался с общим двором, потом полукруглую арку заделали крошащимся кирпичом. Железяка со звоном полетела в груду ржавых обломков.

-Живые деньги! – похвалился полковник. – Учу ребят не робеть, - конечно, он имел в виду студентов. – Изголодаются, несут металл в пункт приема. И мне процент. Для пополнения боезапаса.

Я решил, что речь идет о патронах, но ошибся.

-Снится мне все один и тот же сон, третий год снится, - подошел полковник к огромному сейфу. - Никакими таблетками не отделаться.

И потянул тяжелую дверцу:

-Смотри.

-Это сколько же там?

-Семь хереса и три водки.

-И все получено за ржавый металл?

-А то! – кинул полковник.

Два стула. Письменный стол.

На рогатой вешалке – телогрейка. На ящике с противогазами – грязный рюкзак. Ключ, отпиравший дверь во внутренний дворик, полковник повесил на стену. Будь я студенткой, я бы боялся сюда ходить. На два пальца водки, на три - хереса. Полковник называл это «Глубинной бомбой». Дескать, запузыришь такую, вся рыба всплывет.

-Как это всплывет? Какая рыба? – насторожился я.

-Да к слову я это. Мне дрянь снится. Будто проигрываю бой. Догоняешь? Вконец проигрываю. Боезапас на исходе, а райские силы ломят. Сплошь ангелы с крыльями и гранатометы у каждого третьего. Это вот к чему такое? – Он сплюнул и закурил, до того противно было вспоминать ему сон. - Слышал про Аську? Грохнула мужика. Так все говорят. А я не осуждаю, даже если и грохнула, - потянулся он стаканом ко мне. – С тобой не чокнуться, как не выпить. Я вообще никого не осуждаю, Кручинин. Просто надо понимать смысл жизни.

-Ты это о чем?

-Ну вот живешь-живешь, - объяснил он, - а потом запузыришь «глубинную бомбу», а она рванет не как нужно. Куда мы тогда?

-В землю, - твердо ответил я.

-Значит, только в землю?

-А ты как хотел?

-Не знаю, - скептически повел он плечом. – Только не нравится мне это. И сон не нравится. Проигрываю я бой. И не хочу в землю.

-А чего тут такого? Можно заранее выбрать красивый участок.

-Это цыганскому барону можно. А у меня денег нет, я только полковник. – Какая-то мысль мучила его. - Мне все же непонятно, Кручинин. Если нас, полковников, убивают в каждой войне, куда мы деваемся? Мы же это не только тела, – загадочно подмигнул он мне. – У нас дух, воля. Все это в землю не закопаешь.

Короче, утро начало удаваться.

Построив еще по одной «глубинной бомбе», полковник резко осудил моего приятеля художника Корнея Славича.

-Предатель родины! Свалил за бугор!

-Уехал, - пытался я смягчить впечатление. – Выпустили его.

-Так зачем впускать обратно? Жалко, в бытность студентом я не укатал его в армию. Сейчас бы писал портреты среднего офицерского состава. А так…

-А так пишет фаллосы, - подсказал я.

-Члены, - с большой простотой поправил меня полковник.

Весной Корней действительно приезжал в Городок. Когда-то его с шумом выперли из страны, но теперь можно и приезжать.

-У нас денег на дворников не хватает, - пожаловался полковник, - а мы оплачиваем поездки предателя родины. Догоняешь? Он в Большой аудитории показывал студенткам свои эти, ну, члены с крылышками. По вашему – фаллосы. Скульптурки такие. От кого, спрашивает, мы произошли? Думаете, от Дарвина? А вот хрен! Мог Дарвин нарисовать Джоконду? – Очередная «глубинная бомба» рванула в смутных безднах полковника и он издал ликующий животный звук. – Девчонки у нас, правда, не промах. В лицо предателю крикнули: разве в фаллосах красота? А он, бандит, на ватмане тут же нарисовал нашу студентку в виде фаллоса…

 

19

В поросшем лебедой и крапивой дворике валялись бесформенные, изъеденные коррозией железяки, фанерные ящики, торчал остов сожженного «мерседеса». Когда-то полковник прикрыл свои богатства брезентом, но брезент прогнил, провалился. Щедро поливая все это никому не нужное добро, я вдруг вспомнил Роальда. Не потому, что решил пойти в его Сыскное Бюро за помощью, а потому, что вспомнил морду одной его клиентки. Круглая, как у полковника, но волосы заплетены в тысячу косичек. Тоже пришла жаловаться, что ее сны достали. «Поздравляю, - обрадовался Роальд, - это лучше, чем бессонница». – А клиентка не радуется: «Легко вам так говорить. Это вам Бах не заговаривал зубы» - «Бах? Это какой? – заинтересовался Роальд. – Сажал я одного». - «Да нет. Я про Иоганна Себастьяна». – «А-а-а. Тогда это в Интерпол». - «Он на семью жаловался. Семья большая». – «Тогда совсем не тот, - решил Роальд. – Тот, которого я сажал, сам вырезал свою семью». - «А граф Лев Николаевич жаловался, что прожил не так много, как ему хотелось». – «Вы и с ним разговаривали?» - «Я даже Владимира Ильича предупреждала о готовящемся покушении. Имя Фанни Каплан ему называла, а он решил, что это артистка из какого-то варьете. - По какой-то странной ассоциации клиентка добавила: - А однажды я была в постели с Мадонной». - «Сажал я Мадонну. Кликуха что надо. Но стерва еще та!» – «Эту не посадишь». – «Тогда чего вы от нас хотите?» - «Помощи». – «Какой именно?» – «Зафиксируйте мои сны». - «Мы фиксируем супружеские измены, мошенничества, все такое прочее. А вы ведь не мошенничаете?» - «Конечно, нет. Мои сны имеют большое историческое значение». – «И как же вы представляете нашу помощь?» – «Приставьте ко мне частного детектива. Пусть записывает все, что я произношу во сне. Потом по этим записям будет сделана интересная книга». – «О чем?» - «О разговорах с Бахом. С Владимиром Ильичем. С Мичуриным. С Мадонной. Горбачев мне многое рассказывал о Форосе». – «А вы знаете, сколько стоит час работы частного детектива? Особенно ночью?» - «У меня уютная спальня… И мужа нет…»

 

 

Глава седьмая.

КЕЙС

 

20

-Прадеда у меня звали Фима, - пожаловался полковник, когда я вернулся в накуренный кабинет.

-Завидуешь?

-Чему? Сны достали. Он тоже был из таких. Ты подумай, сколько же это нас, полковников, гибнет в разных войнах? Цвет нации! Я знаю, что говорю. В чем смысл? Я ведь бывал во всех этих Парижах. У них военное дело неплохо поставлено, но и у них гибнут полковники, даже генералы. Наш академик, - сослался он вдруг на Петрова-Беккера, - говорит, что даже вполне средний человеческий ум вмещает всю вселенную. А помрет этот ум, куда все девается? Опять в землю? Нет, - убежденно протянул он, - все вселенные в землю не закопаешь!

-Джоконду видел? – попытался я перевести разговор.

-Вот еще! Жарко в Париже. Я на Эйфелеву башню смотрел с площади Трокадеро. Река, скажу, неширокая. Мне роты хватило бы установить контроль на бульваре Клиши и вывести ребят на площадь Пигаль. Хотя не нужен мне йогурт ста восьми сортов, и бельгийский пистолет не нужен, мне на отечественном рынке обычное фоторужье запросто переделают под патроны Макарова. Ты, Кручинин, человек искусства, должен понять. У них там какие проблемы? «Бургундия для улиток!»

Мы ввалили еще по одной «глубинной бомбе».

-А то Париж, Париж! Там в магазинах одни мальчишки. Отцов или полиция замела, или они работу ищут. Сам видел, как из длинного лимузина выскочил черный дог с оскаленными золотыми зубами, а за ним в зеленом костюме от «Кетон» толстяк с мордой, ну, знаешь, - он обиженно шмыгнул носом, - с такой, примерно, как у меня. Только он пьет молодое вино и жрет свой фуа-гра, сучонок! Давай о Режиссере поговорим. Он, правда, с Гоголем работал?

-Ну, это вряд ли.

-А я думал, работал. Он о нем, как о брате, говорил, все больше по имени. И меня научил пить «Де Малезан Кюве Бернар Магре». Вот такими фужерами, - показал он объем. – Знал толк. У меня ужасная память на эти нечеловеческие названия. Это вот когда человекообразный врет, то меня тошнит.

-Ты о чем? – не успевал я.

-Да был я на том шоссе, когда машина горела. Врет Сухроб, сволочь человекообразная. Не мог он совершить подвига. Ему сразу прилетело по его кривой ручонке. Присел на обочину и сидит. А вокруг все пылает, как после удачного бомбометания.

-А ты как там оказался?

-Студентов вез с учений. Студенты на полигоне день провели. Возвращаемся. Устали. Вдруг впереди молния! Горит серый «мерс», военный «Урал» от удара поперек шоссе развернуло. Колонна грузовиков. Выскакивает молоденький капитан, докладывает, что солдатики вырвали людей из огня. Я сам видел. Алиска твоя орет, грудь нараспашку. Человекообразный на обочине плачет. «Скорая», милиция. Голая девчонка сгорела в том «мерсе», паленым несет, мои студентки все, как одна, описались. Подошел «Кировец» с ковшом. Милицейский чин предлагает: «Полковник, у тебя кузов пустой, забери железо с дороги, тут места нет разъехаться, а у меня свалка закрыта!» Я говорю: «Давай». Думаю, не востребуют горелое железо, мои студенты его сдадут. Загрузил остатки «мерса» и уехал.

-А следствие?

-Да какое там следствие?

Полковник неожиданно клюнул носом и ловко завалился на спинку кресла.

Видно было, что траекторию эту он изучил основательно. Захрапел, выпал из боя. Ну а я снова снял со стены ключ и распахнул дверь внутреннего дворика.

Влажная плесень.

Проеденная обшивка.

Задняя часть обгоревшего раздолбанного «мерса».

Я обильно окропил деформированный металл. Вот ведь как странно поворачивается моя жизнь. Утром вчера спешил к Алисе, злился на Архиповну, строил перспективы, а сегодня мочусь в глухом университетском дворике, за стеной – уснувший полковник, квартира разгромлена, весь в долгах, подозреваюсь в убийстве.

Лохматый кейс в ржавом скелете «мерса» от моей струи нежно дымился.

Черная кожа попрела, обгорела, пошла клочьями. Может, в нем какие документы?

Брезгливо толкнул ногой, противно дохнуло в лицо поганью. Но замки отщелкнулись. Я увидел тугие пачки, аккуратно упакованные в особый целлофан. Я однажды в банке видел такой. Негорючий, непромокаемый. С мокрым кейсом в руках вернулся в бокс, выпил полстакана водки. Полковника Якимова не добудишься, да и не надо. Сегодня он явно никого не ждал. Поэтому я сунул вонючий кейс в рюкзак и покинул гостеприимный бокс.

 

21

Дома, кроме мучительных воспоминаний, меня никто не ждал, а у входа в Салон Красоты маячили два подозрительных субъекта. Неприметные, как Тараканыч, но в двух экземплярах. Как человек умный, я повернул к продуктовому магазину, а за ним свернул на тропинку, ведущую на Поле дураков. Там на клочке земли есть у меня прохладная будка, построенная из обрезков украденных казенных досок. В опрятном шкафчике стоит примус, если бомжи не сперли. Согрею чаю. Посижу, подумаю. Кончились моя нищета. Теперь можно не ругаться с издателями. А Тараканыч начнет приставать, за пару штук ребята из Бердска быстро переставят ему рога. Построю дом с дорическими колоннами. Юля будет командовать наемными девушками, Света займется поварами, Маринка разобьет сад. Архиповне настрого запрещу раздеваться в темноте. У нее синий цветочек на левой груди. Такая тату. А чего стесняться? Когда колола, не стеснялась Заодно расширим предприятие Алисы. И полковнику Якимову выкачу машину с хересом и водкой.

Потянул носом.

Опять с моего участка несло дымом.

Не древесным, нежным, напоминающим о шашлыках, а тяжелым, угарным, мертвым, напоминающим поля не слишком удачной войны. Не знаю, почему так обострились чувства, но хватило ума, сгорбившись, ни на секунду не приостанавливаясь, не оглядываясь, быстренько-быстренько проследовать по дороге, прихрамывая для несхожести, как бы с натугой таща грязный рюкзак. Только за темными, рано пожухлыми от жары березами ударился бежать – мгновенно взмок от темного ужаса. Уж очень страшно выглядели со стороны мои беспощадно вытоптанные грядки и какие-то плечистые мужики, рывшиеся палками в углях.

Обогнув Поле дураков, двинул обратно в Городок.

Настроение держал на уровне. Первый страх прошел.

Ну пожар, ну дачка сгорела, такое бывает. Зато протрезвел. Много гуляю. С Тараканычем вот выезжал в лес, на природу, он меня не утомил, даже скостил двадцатку. С полковником сблизился.

Ноги сами вывели меня к дому Алины.

-Ой! - сказала Алина, открывая дверь на звонок.

-Это я, - заметил я ободряюще и оттеснил чудесную помощницу Мерцановой в глубину коридора.

-Почему от вас мочой несет!

-А почему вы совсем одна?

-Ко мне подружки сейчас придут…

-Ну да. И соседка зайдет за солью? – догадался я.

-Ага, - выдохнула Алина. Она смотрела на меня с испугом.

Бросив рюкзак, я нагло прошелся по комнатам. Вонючий рюкзак укреплял мой дух. Алине этого не понять, ей нравятся нежные запахи. «Премьер», «Дживанши». Она так и шла за мной. Неплохая мебель, но я бы сменил. Репродукции Матисса. Почему бы не обзавестись оригиналами? Вот Алину менять не надо. На ней была длинная, ниже колен шелковая ночная рубашка с алыми королевскими лилиями. Чудный аромат сопровождал каждый ее шаг. От меня несло мочой, а от Алины распространялись чудесные ароматы. Руки на груди, хотя прозрачная рубашка почти ничего не скрывала.

-Приму ванну и переоденусь. Еще мне понадобится обувь.

-Ванну? У меня? – поразилась Алина. – И где это вы возьмете обувь?

-А вы мне ее принесете. Из торгового центра. Это же недалеко. Размер я вам укажу.

-Я? – не поверила Алина. Наверное, никто с ней так не обращался. Кобальтовые глаза выцвели от ужаса.

-Сколько у вас денег?

-А вы больше ничего не возьмете?

-Конечно, нет. Купите кроссовки, ну еды.

-Вы хотите у меня пообедать? – совсем уже пораженно спросила Алиса. - У вас нет денег?

Я улыбнулся.

Ей в голову не приходило, кто я.

Можно пахнуть мочой, но быть любимчиком судьбы.

-Миллион долларов, - сказал я. - Не тащиться же за кроссовками с миллионом.

Сумма Алину не потрясла. Она попросту пропустила ее мимо ушей. Она видела перед собой похмельного типа в кроссовках разного цвета, с вонючим рюкзаком на полу. Наверное, Алиса рассказывала ей обо мне, но вид человека с грязным рюкзаком катастрофически не сходился с нарисованным Мерцановой обликом.

-Зачем вы тащите этот мешок в ванную?

-У меня в нем мыло.

-В ванной есть мыло.

-У меня особое. К тому же, мне потребуется белье.

Дурак бы понял, что я вру, но Алина не нашла смелости возразить. Поставив рюкзак на новенькую стиральную машину, я извлек из него кейс.

-Вы там не запирайтесь, - почему-то попросила Алина.

-Ага не запирайтесь! – ответил я нагло. – Я не запрусь, а вы ворветесь ко мне!

Алина совсем ошалела. Я это чувствовал. Вряд ли такая станет звонить в милицию. Но что-то в ней было. Как в темном торфяном болотце, поросшем лилиями. Доисторические хвощи… Топкие берега… Что-то опасное…

-Я плохой мальчик, - на всякий случай предупредил я. - Вы правильно делаете, что боитесь меня. И Алисе не звоните.

Трогательные женские тряпки, развешанное в ванной, нисколько меня не трогало, но я странно взволновался, когда, открыв вонючий кейс, снова увидел аккуратные зеленые пачки. Из кармана джинсов, когда я потянул носовой платок, выпала круглая тяжелая пластинка на цепочке. При ней болтался почтовый ключик под номером 69. Известная позиция. Достаточно ли опытна Алина? Захотелось немедленно пересчитать все пачки. Но они были так удобно упакованы, что я просто перекидал их в рюкзак, а кейс, отдающий мочой и гнилью, замотал в снятый с вешалки халатик. Закончится вся эта кутерьма, поведу Алину в модный бутик, пусть выберет все, что ей понравится. А может, и не поведу. Скорее всего, не поведу. «Алисочка, миленькая, - услышал я ее приглушенный шепот. - Он здесь. Ну да. Кручинин. Он такой вульгарный. У него сменное белье в грязном мешке. Откуда же мне знать, миленькая, вышитое оно или нет? От него несет, как от свиньи».

Забрав рюкзак и руины кейса, я выдвинулся в коридор.

Алина сразу запаниковала, прикрывая рукой полуголые груди, но совершенно забыв о сливочных бедрах.

-Не так уж от меня и несет.

-Но я…

На столе лежала дамская кожаная сумочка.

Я бесцеремонно вытряхнул ее содержимое на стол.

Помада, платочек, пудреница, сигареты, записная книжка, совсем маленькая с металлическим карандашиком в петле, всякая милая женская чепуха, круглое зеркальце, автомобильный ключ на кольце с электронным брелоком, шпильки, пара конфет. В кошелечке, устроившемся в специальном кармане, нашлись доллары и рубли.

-Верну с процентами, - сказал я, забрав купюры.

 

 

Глава восьмая.

ДВЕ СЕСТРЫ

 

22

Звезды густо высыпали в небе, когда я открыл дачный домик Мерцановой.

Куда действительно полковники деваются? В этих Парижах (теперь я знал) они тоже гибнут. Да и как не гибнуть, если райские силы ломят. Сплошь ангелы с крыльями и гранатометы у каждого третьего. Но дух и волю в землю не закопаешь. Архиповна как-то утверждала, что все наши мысленные движения материальны. Якобы в виде особых волн распространяются по всему космическому пространству. Вся Вселенная пронизана ими. Давно полковников поубивали на поле брани, Александра Македонского нет в живых, в деревне Лыковка перемерли все старики, а мысли их так и пронизывают пространство и время. Вот только перехватить их нельзя. И уловить какие-то знаки тоже невозможно. Ну, чтобы понять, как нам поближе продвинуться к счастью. Правда, можно открыть дачный домик. Построен, наверное, на деньги Режиссера, но теперь это неважно. На мертвых нельзя сердиться. У мертвых нет ничего, даже национальности.

Так я размышлял, принимая душ.

Ноги у меня оказались такими грязными, что их можно было принять за корни. Горячая вода пузырилась. Я стоял среди пенящихся водоворотов, потом лег в короткую ванну и очнулся уже при свете.

Утро.

Тишина.

От коттеджа Спонсора, прикрытого редкой стеной полупрозрачных берез, отъехал невидимый автомобиль. Зашуршал кто-то за забором. Мелькнуло в зеркале отражение в вислой шляпе и в доисторическом плаще.

-Клещей в траве нацепляешь! - крикнул я и бомж исчез.

Зато сразу стукнул дятел, деловито откликнулась кукушка.

Полковники могут умирать десятками, даже тысячами, продолжал я размышлять. Даже гениальные Режиссеры умирают. Даже в Северной Корее тысячи кладбищ. Главное, поверить идее. «Кукушка, кукушка, сколько мне осталось жить?» – хотел я спросить, но не стал дразнить судьбу, потому что из-под дивана несло мочой.

Сварив кофе (других продуктов в доме не оказалось), я накинул на плечи халат.

Кстати, мой собственный. Я не раз бывал у Алисы. Тут замечательно. У нас в стране везде хорошо, только сильно засрано. А мир, вдруг дошло до меня, поддержанный миллионом в зеленых, совсем не похож на мир, подтвержденный только нерегулярными рублевыми гонорарами.

Цветные фотографии украшали стену гостиной.

Галина Вишневская. Андрон Кончаловский. Режиссер, понятно.

Вдруг меня укололо в сердце. Бесстыдно прижавшись к плечу подружки (в каком-то кафе), Алиса левой рукой обнимала свою любимицу. При этом опущенная рука находилась за спиной Алины, ее нельзя было увидеть, но с проницательностью ревнивца я легко продолжил движение… Ну да, ниже талии… Конечно, ниже… Забавно, что в стороне за другим столиком сидел улыбающийся Тараканыч. Думал, наверное, сколько слупит с меня за некоторые тайны.

Только коровье мычание спасло меня от ненужных мыслей.

Баба Аня, наша знакомая, вся в черном, башмаки черные, вела корову на поводу. Корова тоже была в черном. В смысле, вся черная. У нее тяжело ходили бока. Возрастом она не уступала хозяйке. Переступала раздвоенными копытами, пускала стеклянную слюну с толстых пористых губ.

-С Алиской приехал?

-Нет, она подъедет позже, - соврал я, подходя к калитке.

Баба Аня посмотрела на мой халат, на шлепанцы и покачала головой:

-Ну это хорошо, что человек в дому. Дому без людей плохо.

-Один тут уже бродил.

-В болонье?

-Ага.

-Молчал?

-Как могила.

-Он всегда молчит, - перекрестилась баба Аня.

-Что так?

-А чего ему болтать?

-Но и молчать чего? Ворует?

-Морковку, огурцы, иногда картошку, - деловито перечислила баба Аня. – Нам, что ли, жалко? Это в тех хоромах, - кивнула она в сторону коттеджа с колоннами, - на него собак спускают. Это наш Ваня. Мы его жалеем. Его из Москвы выслали. Из Москвы всех таких выслали. Там только умные остались. Вчера тут приезжали двое, тоже ругались на Ваню. Алискин домик обошли, замок проверили.

Старая корова замычала и потянулась ко мне мокрыми губами.

-Чего это вы с ней в трауре?

-К Петровичу веду.

-Зачем?

-Себе забирает дуру.

-Что, доиться перестала?

-А чего ждать в наши годы?

-А Петровичу она зачем?

-Зарежет.

-Как это зарежет? Вы что? Сколько лет вместе!

-Еще как жалко, - баба Аня вытерла скользнувшую по щеке слезу. – Как сестру.

-Ну, если как сестру, то зачем сразу к Петровичу?

-А есть корове надо? – загнула баба Аня искалеченный артритом палец. И сама ответила: - Надо. А косить я могу? – загнула другой палец. – Не могу. А мне самой есть надо? Надо. А стайку чистить, навоз выгребать? И зубы у нас совсем стерлись, - она бесцеремонно разинула пасть корове. – Чем такую кормить? Кашей?

-И сколько тебе обещал Петрович?

-Тыщу, - уважительно протянула баба Аня.

-Всего-то?

-За такую старую? – обиделась баба Аня.

Как странно, как сладко меняется мир, когда за диваном валяется вонючий рюкзак с долларами. Я смотрел на черную корову и на бабу Маню так, как в детстве смотрят на дом, на огород, на небо сквозь розовые веселые стеклышки. Зачем умирать? Жить надо вечно. Тогда будет много красивых разных Вселенных. Я страшно жалел Режиссера. Надо было ему снять фильм, сейчас бы о нем везде писали. В детстве розовое стеклышко уберешь от глаза, мир сразу становится будничным. А при затасканном вонючем рюкзачишке мир всегда в цвету. Я мог, например, даровать новую жизнь корове. Поэтому и сказал:

-А если я дам полторы тыщи?

-За нее? – не поверила баба Аня.

-За нее. Прямо сейчас. Наличными.

-Да зачем тебе такое?

-Вы же, правда, как сестры.

-Ну, сестры, - поджала губы баба Аня – Это я так говорю. Корова она. Где ты такую будешь держать?

-А у тебя и буду.

-Как это у меня? – глаза бабы Мани округлились.

Корова, поводя тощими боками, тоже проявила интерес к беседе. Полезла мокрыми губами в оттопыренный карман халата, будто проверяла, есть у меня деньги или нет. Я молча отсчитал полторы тысячи.

-Ты это правда, что ли? А Петровичу я что скажу? Мы же с ним договорились.

-А так и скажи. Старый, мол, дурак, чего задумал, ножом на сестру замахиваться!

-Да не сестра я ей! Я так пошутила.

Обе, и баба Аня и корова, смотрели на меня одинаково выцветшими глазами и суетливо улыбались беззубыми ртами.

-Сам-то завтракал?

-Пока нет.

-Принести чего?

-А что есть? – обрадовался я.

-Ну, картошечка, - суетилась баба Аня. - Сало. Лук, опять же, редиска.

-А устрицы? Трепанги? Коньяк «Бисквит»? Икра морского ежа?

-Этого не держим, слава Богу, - баба Аня мелко перекрестилась. - В магазин, что ли сбегать?

-А то!

 

23

Молчание…

Что видел Режиссер в последние секунды?

Я выспался. Отъелся. Отлежался. Молчание…

Нашел старые кеды, футболку, джинсы, сам прогулялся в магазин.

«Мой-то внучок, кажись, врачом станет. Все шприцы какие-то, таблетки… А мой возьмет дюймовую трубу и в город. Там, говорит, теперь легко заработать…»

Обычное старушечье бормотание.

На кухне нашлась груда старых газет и журналов.

В одной я сразу наткнулся на интервью со Спонсором.

Дела у него шли неплохо: фирма в Лондоне, производство в Испании, нефтяное хозяйство на Севере. А сам в Кении. Для меня Кения - всего лишь красивый звук, пятно на карте, а Спонсор на снимке попирал ногой здоровенного убитого крокодила. Затылок Спонсора, покрытый редкими волосками, показался мне непомерно широким. Негритянка на снимке ничего не объясняла: синяя, как муха, мелкая, баксов на тридцать. «В Кении везде мухи, - жаловался Спонсор. - Слонов не сразу увидишь, а мухи везде. По степям негры шастают, лопочут, в лесах обезьяны. Как ломанут куда-то, стон стоит. Это не Сибирь, где яйца легко поморозить, - признался корреспонденту Спонсор. – Но весело. Зверя поймали – вся деревня стучит в барабаны. Молнией человека убило – тоже стучат. С пальмы навалило кокосов – стучат».

Я долго рассматривал Спонсора.

Пытался понять, что в нем изменилось за три года.

Чтобы полюбить Кению, нужны большие деньги. Поторопился Режиссер умереть. Встань он на ноги, Спонсор не пожалел бы валюты. Увез бы в Израиль, там, говорят, вставляют мозги в самых безнадежных ситуациях. Странно, почему после той аварии обнаружилось, что банковский счет Режиссера пуст? Куда подевалось деньги губернатора? Все же сто пятьдесят тысяч.

К черту!

Я еще не знал, какой будет моя новая жизнь, но чувствовал, что теперь она будет совсем другой. Никто не станет искать давно сгоревшие деньги. Эта мысль смягчала мое сердце. Тараканыча увезем в Ашхабад и бросим за городом без документов. Видел я все дела, что делаются под солнцем.

Вдруг бабахнуло рядом.

Вдали над Городком задергалось, заполыхало небо.

С юга накатывала гроза. Меня это почему-то обрадовало.

Я разжег камин. В зеркале на стене подмигнул уверенный человек, стоивший миллион долларов. Рожа противная, но мы ее облагородим. А голый потому что не хотелось натягивать халат. Может, так и надо начинать новую жизнь - голым, под рев ливня, в молниях. Включил телевизор и увидел на экране Роальда.

 

-…мы прочитали книгу, написанную вашим сотрудником, - говорила миленькая ведущая.  – О книге много пишут. Ее автор работает в вашем Сыскном Бюро?

-Писателей у нас нет.

-Но он ссылается на истории, распутанные лично вами?

-Без комментариев.

-Вы всегда так немногословны?

-Я никому не обещал быть другим?

-Телезрителей интересует, что подсказало вам идею создания частного Сыскного Бюро?

-После службы в погранвойсках мне только и осталось, что ловить воров. Все другие места были заняты ворами.

-Вы считаете, что милиция не справляется со своими прямыми обязанностями?

-Если на капоте вашей новой машины кто-то нацарапает гвоздем: «Покрась меня, говнюк», вы что, обратитесь в милицию?

-А к вам можно?

-К нам можно

-Что вы думаете о современных видах спорта?

-Бейсбол у нас не прижился. Но биты популярны. Это точно.

 

Пошли титры.

Я подкинул шишек в огонь.

Счастливые минуты ожидания будущего.

 

 

Глава девятая.

«ТАК ЭТО ТЫ УБИЛ РЕЖИССЕРА?»

 

24

Алиса приехала вечером.

По тому, как она подобрала полы длинного белого плаща, по тому, как долго и жадно тянула нежно затрепетавшими ноздрями, как подозрительно повела влажным взглядом по окнам, я понял, что от некоторых вопросов не уйти.

-Ты здесь один?

Влажные губы недоверчиво прижались к моей щеке. Она целовала мне глаза, больно прикусила губу, почти до крови, будто мстя за какие-то переживания, впилась ногтями в голую спину, прижалась тесно. Но глаза косили. Я чувствовал горячие груди сквозь тонкую ткань плаща. Но она высматривала что-то, к чему-то невидимому прислушивалась.

-Завтра у тебя день рождения…

-Ты помнишь? – я действительно удивился.

-Соберешь своих шлюх?

Она помедлила.

-Где Алина?

-Откуда же мне знать?

-Но ты заходил к ней.

-Ну и что?

-А то, что дома ее нет, нигде нет! - Алиса жадно повела нежно дрогнувшими ноздрями. Наверное, правда могла обнаружить подружку по запаху. - Зачем ты к ней заходил?

-Денег занять.

-Почему не занял у меня?

Она мне не верила. А я не хотел рассказывать про разгром в своей квартире. Почему-то считал, что ее это напугает. А она рассказала, что Алина ей сразу позвонила. Вот к ней явился этот Кручинин – вонючий, омерзительный тип с грязным мешком, набитым грязным бельем и хозяйственным мылом. Мерцанова в это время занималась бухгалтерией. Прикидывала то и это, терпеливо выслушивала бухгалтершу, а сама никак не могла отделаться от мысли, что я с Алиной. Она занимается бухгалтерией, а я трахаю ее подружку. Она так и сказала – трахаю - чудесная Алиса, асфальтово-черные глаза, мелированные волосы, летящие, как штормовые волны. Алина не должна была оставаться со мной – грязным, безнравственным чудовищем. Мерцанова ужасно ревновала. «Только не тебя, - шепнула, кусая мне ухо. - Даже не думай». – «А кого?» – удивился я, ловя губами ее ресницы. - «Ой, не понимаешь?»

Она, конечно, ревновала подружку. И, освободившись, сразу рванула к ней.

Открыла дверь (у нее ключ). В квартире никого. Слабый запах мочи («Твоей, Кручинин!»). Это было так ужасно, что она вернулась в Салон. – «У меня прорва работы. У меня бездна работы», - жадно шептала Алиса, целуя мне плечи и шею. Я отвечал ей тем же и нежно гладил этот дурацкий плащ, повторяющий все изгибы ее тела. «У меня сейчас так много работы, - шептала она, - что я скоро с ума сойду. Я прямо возненавидела вас! - сказала она, больно укусив меня за плечо. – Я решила, что вы специально укатили на мою дачу. В свою мерзкую будку, в которой червяки и пахнет землей, ты бы Алину не повел. Ты ее ко мне повел, зараза, трахать мою девочку на моей кроватке. На моем обеденном столике. Под моим душем. Она сладкая, да? Если вести язычком по влажной коже…»

Я никогда не видел Алису такой взволнованной.

-Куда ты ее отправил? Я весь Городок обзвонила.

Она снова прижалась ко мне, теплая, нежная. Наверное, не понимала, почему я тяну, почему не делаю с нею того, что якобы недавно делал с Алиной. «О, не клянись луною, в месяц раз меняющейся, - это путь к изменам». Монологи Джульетты ей не всегда удавались. Меня страшно злило, что мне так хочется ее обнять. И Тараканыч с фотографии смотрел настороженно.

-Это кто? – ткнул я пальцем.

Алиса глянула искоса. Провела пальчиком по лбу:

-Это мы с Алиной.

-А мужики?

-Они же на заднем плане!

-Но смотрят на вас. Ты их знаешь?

-Вот этого знаю, - указала тонким пальчиком на Тараканыча.

И засмеялась. У Спонсора было много помощников. Дядя Коля один из них. Три года назад он часто бывал у Спонсора, но Алиса при их разговорах не присутствовала, валялась в гостиной на диване, дядя Коля приносил ей вино и кофе. Что она хотела, то он приносил. А потом исчез. Потом все исчезли.

-Деньги у тебя есть?

Она изумленно отстранилась:

-Ты теперь берешь деньги с женщин?

-Не говори ерунды. У меня осталось всего рублей триста.

-Но ты же ограбил Алину!

-Я корову купил.

-Корову? – Сказать ей было нечего. – Конечно… Есть какие-то деньги…

-Сколько?

-Не знаю… На корову хватит…

-Вываливай все на ковер. - Мысль о вонючем рюкзаке, сунутом за диван, вернула мне равновесие. - Вываливай все, что у тебя есть. Все до последней копейки. Закатим пир на весь мир. И подружку твою найдем.

Она ласково лизнула мне щеку:

-Ты дурачок, Кручинин. Я с собой все привезла.  Всякой вкуснятины. Алиночка любит форель, там есть чудесный кусочек. Я думала, вы здесь от меня прячетесь. – И вспомнила. – У тебя же была двадцатка. Куда ты ее дел?

Моя рука скользнула с ее плеча – ниже… на бедро… еще ниже…

-Почему ты в плаще?

-Ну… Шел дождь…

-Ты же в машине…

-А вы тут с Алиночкой…

-Но зачем надевать плащ?!

-Я хотела войти и гордо сбросить его с плеч!

-Черт меня возьми! - удивился я. – Да на тебе под плащом ничего нет! - И невольно вспомнил Шекспира: - «Да это платье лучше всех…»

Она ответила заученно:

-«Мой друг, где целоваться вы учились?..»

И застонала, впиваясь мне в губы:

-Торопись, торопись. Может, я никогда больше твоей не буду.

 

25

Потом я принес свертки.

В камине потрескивали сосновые шишки.

Алиса, ничего не стесняясь, закинула распущенные волосы за округлые, необыкновенно женственные плечи и занялась столом. Я все-таки заставил ее нацепить какой-то крошечный передничек, а сам вышел за последней сумкой, судя по всему, набитой бутылками. Когда я ее поднимал, пришлось наклониться: тень мелькнула на полированной крышке багажника.

Человек?

Я осторожно скосил глаза.

Скосил, не поворачиваясь, не подавая вида, продолжая поднимать сумку.

И, к сожалению, не ошибся. Незнакомый человек осторожно скользнул к спрятанной за березами машине. Он не хотел, чтобы его видели. Я перевел взгляд в сторону реки и там на узком проселке, продавленном колесами, тоже увидел раскачивающийся куст рябины и пригнутый бампером куст.

-Жалеешь, что нет Алины? – спросила Мерцанова, когда я вернулся.

В ее голосе звучала фальшь. Это она жалела, что с нами нет нежной подружки. Какой дорогой ты ехала? - хотел я ее спросить. Нижней, по берегу? Или через Поле дураков? Но понял, что спрашивать не надо. Такое у нее было настроение. Она могла только врать.

-Хочешь водки?

-Хочу.

Я вдруг удивил ее:

-А тогда, у Спонсора, вы тоже пили водку?

Она вздрогнула. Тогда. Она не любила воспоминаний трехлетней давности.

Но я не собирался ее жалеть. Если неизвестных привела на дачу она, мне ее жалеть не надо. Бампер. Примятый куст.

Тогда.

Алиса подперла голову кулачком…

Ну да… В коттедже Спонсора… Вон там… Совсем рядом…

Ох, как им не повезло… Но водка, конечно, водка, почему нет?.. Асфальтово-черные глаза мерцали… Было весело… Много танцевали… Алиса вдруг присмирела. Даже накинула на себя пестрый халатик, вытянув его из стенного шкафа. Халатик привычно подчеркнул каждый изгиб, я просто тащился от нее, но Алиса оттолкнула мою руку. «Видишь веранду? - указала чуть согнутым пальчиком. - Там стоял столик». Такая ночь, задохнулась Алиса, что ни одного комара не было. И Луна светила, не знаю как! Мы пили настоящий фурминт. «Он меня смешит», - сказала Алиса.

-Как это смешит?

-Ну, я начинаю смеяться. Так настоящий фурминт на меня действует. Да еще Сухроб смешил. В Штатах ему вылечили руку. А то раньше он на рояле бренькал одной рукой. До поездки в Штаты рука у него вроде как сохла, никакие операции не помогали. Он здорово хвастался вылеченной рукой. Выложил американским врачам кругленькую сумму. Специально подкидывал рюмочку, ловил ее, чтобы все видели. А Режиссер…

-Что Режиссер?

-Он что-то предчувствовал…

-Что предчувствовал? Разве он не смеялся вместе с вами?

-Конечно, смеялся, - произнесла Алиса убежденно. - Но он что-то предчувствовал. У него было такое загнанное выражение в глазах. Он будто чего-то ждал. Потом Васса появилась, совсем невинная голубка. Спонсор отодрал ее прямо в библиотеке. Все равно она держалась здорово. Я ее сразу полюбила. - Воспоминания не радовали Алису, но она разговорилась. - Я ей сказала, что она смешная, и Васса тоже стала смеяться. А Режиссер разозлился. Он заявил, что хочет в клуб. Хочет видеть умных людей. Да еще приехал дядя Коля. Он поднялся со Спонсором наверх и через две минуты Спонсор был уже внизу и что-то шепнул Режиссеру. Тот сразу изменился. Кручинин, он изменился прямо в одну секунду! Но зря мы поехали в клуб.

Ее передернуло.

-Мы там пили, - мрачно сказала она.

Еще бы! Клуб. Одно название чего стоит. «Муму».

Режиссер совсем спрыгнул с ума. Пытался ударить какого-то придурка, пригласившего Вассу на танец. И Спонсор был такой поддатый, что и человеком не надо было притворяться. Двинулись к выходу, а человекообразный вырубил свет. Для смягчения нравов.

Я слушал Алису и следил за окном.

Раньше Алиса о драке в «Муму» никогда не рассказывала. А теперь  заявила, что махался даже академик.

-Какой еще академик?

-Да этот твой! Петров! Который с сучкой живет.

Сучкой она называла Асю. Оказывается, Петров-Беккер тоже оказался в «Муму», правда, вне компании. «Он там сидел в углу, - злобно сказала Алиса. – Отвернулся и сопел, когда мы вошли. Не хотел, чтобы его увидели. Но я сразу поняла, зачем он там».

Алиса вдохновилась.

Она так ненавидела жену Режиссера, что ненависть автоматически переносилась на всех, кто имел хоть какое-то отношение к Асе. «Этот твой академик не первый год бьет под нее клинья. В квартире Режиссера у него отдельный кабинет. Режиссер умирает, а они прыгают на топчане, как два пожилых зайца».

 

26

…Мы лежали на простыне мокрые, как мыши, и я пытался понять, в безопасности ли мы? Звезд в окне было столько, будто перед нами явились все полковники мира в своих сияющих орденах. Вот я и решился:

-Смотри…

-Ой, какой! - выдохнула Алиса.

-Ты не сюда, ты не на меня смотри, - хмыкнул я.

-А что ты хочешь показать?

Она приподнялась. И заткнула нос:

-Может, не надо?

Распутывая шнур рюкзака, я поглядывал на Мерцанову.

Она красиво зажала ноздри. Запри ее в конюшне, она и перед лошадями будет играть. Я по-настоящему мучился: приехала она сюда ради своей нежной подружки или специально привела тех, кто сейчас прячется в кустах?

-Что это?

-Дом с колоннами, - бросил я на пол несколько толстых зеленых пачек.

-Редкостная библиотека, - бросил я на пол еще несколько толстых пачек.

-А это Салон Красоты с многочисленными отделениями в Варшаве и в Париже.

Теперь уже Алиса спрыгнула с ума. Она аплодировала. Если она действительно привела на дачу хвост, я бы уже знал об этом. Значит, волновалась за подружку. «Салон Красоты с многочисленными отделениями в Варшаве и в Париже!» Асфальтово-черные, бездонные, как ночь, глаза. Доллары Алису ошеломили. Она легко скользнула с дивана и, голая, бесстыдно присела на полу на корточки. «Никаких шлюх! Только приличные дамы!» Она вдруг разволновалась:

-Ой, Кручинин, давай полетим в Майами.

-Так сразу? Нам даже надеть нечего.

-Завернемся в мой плащ. И позвоним Алине.

-А ей зачем?

-Ну, как… - замялась она.

-Может, лучше Асе? Ей надо помочь.

-Этой немецкой сучке? - в гневе Алиса выглядела еще невероятнее.

-Без нас Асю упекут в тюрьму.

-С нами она точно сядет.

-Ты что, не понимаешь, что она не при чем? Она никого не могла убить?

-Ну да! Трудно подать мужу отравленное лекарство? Он и оттолкнуть-то руку не мог. Правда, Рябов говорит, что это ты отравил Режиссера.

-С какой стати? – обалдел я.

-Откуда мне знать?

Злая она была прелесть, но я все время помнил о чужих людях, которые могли быть  за домом, и о здоровенном охраннике Спонсора, сидящем на крылечке соседнего коттеджа.

-Кручинин, почему доллары пахнут мочой?

-Догадайся с трех раз.

-Ты их пометил?

Я захохотал:

-Ты скажи, зачем это академик к тебе приходил?

-Когда? – удивилась Алиса.

-Ночью. Вчера.

-Ты же был со мною.

-Ты спала. Я ходил на кухню и услышал стук в дверь. Это был Петров-Беккер.

-«Об этой чести я не помышляла».

-Но я сам видел!

-Этот макака? Старикашка этот? Почему ты меня не разбудил? Я бы спустила его с лестницы! Ой, это он, это он отравил Режиссера медленно действующим ядом, его сучка научила! – внезапно догадалась она. – Теперь академик замажет следователю очки, скажет, что это мы с тобой все придумали! – ее понесло. - Мне Рябов говорил, что по составу яд, которым отравили режиссера, действует не сразу. Понимаешь? Он очень медленно действует, через несколько часов после приема. У Рябова есть знакомый следователь, он все знает про такие яды. Наверное, академик подсыпал в мензурку яд, а ты, дурачок, подал лекарство. Ну? – захлопала она в ладоши. – Кто теперь сядет? Догадайся с трех раз!

Я обнял Алису и она неправильно меня поняла: задышала часто и быстро. Нежно вырезанные крылья носа влажно и часто затрепетали.

-Перестань дышать, дура! Почему этот яд действует не сразу?

-Ага, дошло! – торжествующе запричитала Мерцанова. – Я чувствовала! Я знала!

-Что ты знала?

-Это ты, это ты убил!

-Дура! Что ты такое говоришь?

-Ты! Ты!

Она с восторгом уставилась на меня:

-Неужели из ревности? Ты так меня ревнуешь, да?

Она счастливо захлопала в ладошки:

-Так сильно?

 

 

Глава десятая.

КЛУБ «МУМУ»

 

27

Устав, мы сели на ковер считать доллары.

Шторы сдвинуты, горел ночник на тумбочке.

«А ну повернись, - осматривает доктор мальчика. – Дыши… Не дыши… Еще дыши… Вот так, хорошо… Это сколько же нам годиков?..» – «Да осенью пять стукнет». - «Ух, какие мы оптимисты!»

Мы хохотали как дурные.

Миллион он и есть миллион.

Я считал, что этого нам достаточно, а Мерцановой казалось, что хорошо бы уже заняться поисками второго. Уи! Уи! Уи! – согласно вопила сигнализация на территории Спонсора.

-Знаешь, как мы познакомились с Режиссером?

Мы вдруг незаметно оказались на диване. «Где мой супруг? Я сознаю отлично, где быть должна…» Алиса опять цитировала Шекспира. «Где мой Ромео? Что он в руке сжимает? Это склянка. Он, значит, отравился? Ах, злодей, все выпил сам, а мне и не оставил! Но, верно, яд есть на его губах…»

-Знаешь, как я познакомилась с Режиссером?

Оказывается, было время, когда Мерцанова умела краснеть.

А Режиссер болтал черт те что и смотрел цинично. Такие никогда не умирают, а если умирают, то последними. Так Алиса думала. Уже в то время Режиссер носился с мыслью поставить «Аудиторскую проверку», придумывал необычные декорации, а человекообразный писал специальную «провинциальную» музыку. Изо дня в день Режиссер заставлял актеров пересекать сцену только в каких-то определенных направлениях, подавать реплики только в каких-то специальных точках. В мизансценах хаотическое, на внешний взгляд, движение персонажей вдруг обретало особый ритм, механистичность начинала отдавать скрытой силой. Постепенно у молоденькой актрисы прорезались зубки. «Ой, вы так красиво рассказываете, что каждый день раздеваете меня и укладываете в постель!» - заявила она на каком-то фуршете. Режиссер выпучил глаза. Он никак не думал, что Алиса посмеет.

-Тогда мы и подружились.

Алиса поцеловала меня в плечо:

-У меня в голове сотни идей!

-Давай первую.

-Изысканный массаж. Чтобы не в Таиланд, а к нам летали. Сеть дорогих салонов для тружеников бизнеса. Алину на дочернее отделение, - она облизнула пересохшие губы. Она уже уверенно считала миллион нашим. – Поставим дело и уедем.

-Куда?

-В свадебное путешествие.

Я засмеялся. Архиповна ошпарит нас прямо у алтаря.

-А как ты относишься к тому, чтобы навсегда остаться в деревне?

-С огромным неодобрением.

-А я корову купил.

-Это ее шаги?

Я прислушался.

Во дворе было тихо.

Зато длинный телефонный звонок буквально потряс нас.

Мы долго смотрели друг на друга.

-Возьми трубку!

-Но это же твоя дача.

-Неважно! Возьми!

Я протянул руку. Детский голос грустно сказал:

-А мы дохлых раков бросаем на пол.

-Кто это? – шепнула Алиса.

-Да просто ошиблись номером.

 

28

В ту ночь (три года назад) компания Спонсора оттягивалась на славу.

Алиса рассказывала отрывисто. Неожиданный звонок ее напугал. Прижималась ко мне, будто боялась собственных воспоминаний. Спонсор таскал Вассу то в библиотеку, то в ванную, будто в огромном коттедже не было других более удобных мест. Алиса отчетливо запомнила затылок Спонсора, покрытый редкими волосками. Что-то должно было случиться. «Матерь Божья! Пусть все получится, как нужно!» Предполагалось, видимо, что Матерь Божья в курсе проблем Режиссера. «Матерь Божья, ты же знаешь, как нам это нужно!» Предполагалось, видимо, что Матерь Божья должна принять какое-то важное решение. Режиссер отталкивал Алису, впивался в губы Вассы, в самый жар, пытался сорвать с нее что-то вроде самодельного сари, сооруженного из упавшей шторы. Никто никого не слушал. Руки и губы определяли происходящее. Спонсор жадно целовал руки Алисе. «Русь – ты вся поцелуй на морозе!» Рослые охранники следили за подходами к коттеджу. Бросаясь в открытый бассейн, Алиса раскидывалась на поверхности, будто плыла сквозь дымные облака. «Перед тобой вал мраморный кипит!» Появившись в коттедже, дядя Коля, Тараканыч, торопливо поднялся на второй этаж. Связалось что-то. Видно было: связалось! Исходила от Режиссера такая энергия, что Алиса плавилась, горела в прохладном бассейне. Перевернувшись на спину, остужала кровь под жадным взглядом охранника. Сыграть все женские роли! Хоть Офелию, хоть проститутку! Все могу! Улыбка Алисы вгоняла охранника в ступор. Съемки на Алтае. Съемки в Швейцарии. Надо вставить в будущий фильм сцены в открытом бассейне. Огромное количество звезд. Плыть сквозь звездное сияние. Когда Спонсор влез на сиденье «мерса», машина просела под его тяжестью. Режиссер свистнул. Полуодетые, смешные – толкались, вопили. Все стоили в ту ночь друг друга. «Пишем протокол или?..» - выдохнул на повороте незнакомый гаишник. - «Или! - хохотнул Спонсор. – Вот тебе стольник. – И потребовал: - Где сдача?» - «Так вы же обратно поедете».

«Не та форма одежды? – глумился Спонсор в клубе, разворачивая перед охранниками полуобнаженную Вассу. – На сари ушла целая штора!» Замечательные волосы рассыпались по плечам девушки. Вышел сам хозяин клуба. «Эпиляцию! Срочно!» – хохотал Спонсор, указывая на человекообразного композитора. За ближним к выходу столиком кто-то заводил Ладу. Без французского шампанского Лада не заводилась, но время тут никто не считал. Знаменитым гостям выкатили огромные клубные кресла с вензелями на спинках. «Врач советует мне заняться спортом, - ржал Спонсор, не мог остановиться, обнимал Режиссера. – Может, купить футбольный клуб?» Ухватил хозяина за кремовый галстук:

«Это для кого?»

«Это для вас. Тут все для вас».

«Для Васс? - восхитился Спонсор. – А особенные услуги?»

Он хотел показать Режиссеру мир, в котором нет ничего невозможного.

Академик Петров-Беккер  сидел в углу. Он низко опустил голову, согнул спину. Перед ним стояло блюдо с закусками. Конечно, он сразу увидел Режиссера и развеселую компанию, но не захотел к ним присоединиться. Может, его и не заметили бы, но рядом появился подлый некрасивый человек. Вот так надо одеваться, кричала его одежда. Вот так надо напиваться, кричали его глаза. «Пива мне! И гадюку к пиву!» Сладкий табачный дым стлался над стойкой, смягчал блеск хрусталя, бесчисленных бутылок, зеркал, стекла, счастья. Нежные акварели тянулись по обитой цветным штофом стене. Невидимые кондиционеры работали превосходно. Мягкая кожа, приглушенный свет. Красивые женщины. Страшные женщины. Были такие страшные женщины, прижалась ко мне Алиса, что их просто не могли не пустить в столь изысканный клуб. У стойки - вольера с собачками и небольшой, облицованный розовым мрамором бассейн. Кудрявые Муму, никогда не слышавшие про Герасима. «Я за жестокое обращение с животными», - сразу заявил Режиссер, увидев собачек. Наверное, обдумывал какую-то деталь будущего фильма. Наверное, увидел что-то такое, о чем уже никогда не суждено было узнать ни Алисе, ни Спонсору. Васса к этому времени размотала часть сари. «Знаешь, Кручинин, у нее были груди, каких ни у одной мисс Вселенной никогда не было!» - ревниво прижалась ко мне Алиса. – «Какие противные собачки!» - капризно протянула волшебная Васса. Она смотрела то на Спонсора, то на Режиссера. Похоже, собачки не вписывались в построенный ею мир. «Так утопи их!» – заорал Спонсор. Затылок его налился розовым, глаза стали совсем спиртовые. Алиса даже испугалась. А Васса красиво откидывала голову и капризно надувала губки, настоящая Свобода на баррикадах.

«Как тебя звать?»

«Федор-с», - наклонился хозяин.

«С этой минуты ты не Федор. Говнюк! Так тебя нарекаем!»

Хозяин поклонился. Он не находил новое имя худшим, чем прежнее.

«Готовы твои собачки?» - Режиссер, как хирург, вытянул перед собой руки и два вышколенных сотрудника ловко натянули на них резиновые перчатки. Маленькие раскормленные твари в вольерах что-то почуяли, отпрянули в дальний угол. Но разве отпрянешь от судьбы? «Матерь Божья! - рычал Режиссер. Глаза его налились кровью. Он правил миром. – Матерь Божья, - рычал он, - теперь все у нас будет по другому!» И шарил в вольере, глаза горели. Человекообразный композитор, багровый, мохнатый, впился толстыми пальцами в стол. Режиссер выхватил, наконец, одну из собачек, и поволок из вольеры. Зал смолк. Академик из своего угла изумленно уставился. Впрочем, собачки тут же завыли на разные голоса. «Вот настоящая партитура! – заорал Режиссер Сухробу. – Запомни!» Алиса все сильней прижималась ко мне. Она дрожала. Никому с той ночи она ни слова не говорила о том, что действительно произошло в клубе. «Кудрявая сучка! – рычал Режиссер, пуская слюни и выволакивая из вольеры упирающуюся собачку. – Иди же сюда!» – «Кручинин, - стонала Алиса. Ее била крупная дрожь. – Он топил собачку в бассейне и пускал пузыри. У него пена капала с губ. Он всаживал собачку в клубящуюся воду, она кипела от пузырей. У него были выпученные глаза, он, по-моему, кончил. А эти падлы, Кручинин, устроили ему аплодисменты».

Наконец с Режиссера сорвали перчатки.

Трупик собачки безвольно плавал на поверхности бассейна.

Под звон бокалов и восторженный визг Режиссер вернулся к столику.

«Я тебя боюсь», – сказала ему Алиса. А он засмеялся и позвал: «Говнюк!»

«Тут мы-с», - мгновенно оказался рядом хозяин.

«Бутылочку коньяка на тот столик», - не глядя указал Режиссер.

«Армянский? Грузинский? Камю? Есть испанский коллекционный».

«Гран Шампань Премьер Крю, - Режиссер прекрасно знал вкусы академика. – Не найдешь, всажу в бассейн, как собачку! – И запоздало возмутился, будто у него открылись глаза: - Матерь Божья, что за рожи! Будто Нюрнберга не было».

И Спонсор спрыгнул с ума. «Кручинин, - дрожа шептала Алиса, - он выволок меня на веранду. Как самец гориллы. А Режиссер в это время лапал Вассу. На террасе никого не было. Спонсор хрипел. Он нагнул меня и сорвал трусики. Я никогда так никого не хотела, Кручинин, как этого ревущего гориллу. Тебе не понять. - Она нежно прижалась ко мне. - Мне было так сладко, так сладко. Я повелась. В открытые двери кто-то смотрел, но потом свет вырубили. Может, случайно, потому что тут же включили. Но дрались все. Понимаешь? Били Говнюка, членов клуба, собачки выли в вольере. Режиссер тащил упирающуюся Вассу. Она потеряла сари, бежала голенькая и подвывала, как собачка. Я начала хохотать, Кручинин. Понимаешь, я решила, что Режиссер и ее хочет утопить. Наверное, и Спонсор так подумал, потому что мы оба заржали. А потом спрыгнули с террасы во двор, потому что на камни с террасы сбросили человекообразного. Он держался за руку, подремонтированную в Америке, но пока что ему прилетело только по левому глазу. На полной скорости мы вылетели на шоссе. Понимаешь? Мы орали, свистели, вопили, как обезьяны. Не знаю, какую скорость выжал Спонсор, но правая дверца вдруг отвалилась и колесо покатилось куда-то. Капот задрался, пар белыми струями бил из радиатора. Сухроб рвал на себя заднюю дверцу, меня через люк выбросило на бетон. «Солдатики, я уже умерла?» Почему-то вокруг было много солдатиков. «Ты чё, тетка!» Хорошенькие такие солдатики».

Алиса заплакала.

 

 

Глава одиннадцатая.

ЗВОНОК БАНКИРУ

 

29

В дверь постучали.

Деликатно постучали, но Алиса схватила меня за руку:

-Не открывай!

-Я же говорил, что он к тебе ходит…

-Кто? – чуть не завизжала она.

Академик Петров-Беккер стоял перед дверью один.

В дверной глазок я рассмотрел надпись на его футболке. «Игра сделана». Отглаженные серые брюки. Наверняка приехал в машине, не пылил пешком, как я, по полям.

-Можно войти?

-А зачем? – спросил я.

-Роальд вам все объяснит.

-Роальд? Он тоже здесь? А если я вам не открою?

-Лучше открыть, - сказал академик без улыбки. - Иначе вам придется говорить не со мной.

Он не нажимал ни на одно слово. Даже ужасное не со мной произнес ровно. Как бы сообщил некий факт, ничуть не выпячивая его. Седой воспитанный человек. Правда, за ним сразу возник Роальд. Этот спрашивать ни о чем не стал – длинный, в джинсах, уверенно отодвинул академика в сторону. Ледяной взгляд загнал Алису под простыню. Совсем не к месту я вспомнил, как Роальд помогал одному стеснительному клиенту. У того был друг. Вместе росли, учились, закончили вуз. «Потом втюрились в одну бабу?» - догадался Роальд. - «Ну да. Но выбор делала девушка. Мы по-настоящему счастливы в браке, - признался клиент. - Вот только наш друг. Он будто заболел».

Впрочем, речь все равно шла о дружбе. Просто после свадьбы друг стал бывать у молодоженов гораздо чаще, чем прежде. Приносил особенные подарки. Например, сигареты, взрывающиеся у самых губ, розовый сахар, в чае распускающийся в длинных отвратительных червячков. «Наверное, ваш друг чувствует себя обделенным?» - догадался Роальд. «Ну да. Иначе не дарил бы жвачку, которую можно вырвать только с зубами. И не приносил бы искусственных лягушек. На вид самые обыкновенные, но в неподходящий момент прыгают и испускают зловоние». А недавно, поделился клиент своим горем, друг подарил его жене французскую губную помаду. Вообще не смывается, светится в темноте и постоянно меняет цвет – от фиолетового до пурпурного. Морская соль (подарок друга), которую жена засыпала в воду, решив полежать в теплой ванне, превратила ее в негритянку. В постели взрываются хлопушки, забрасывая спальню цветными конфетти. Презервативы дымят, как броненосцы времен русско-японской войны. После каждого такого визита жена плачет. У нее кожа портится. «А вчера она заявила, что если я не откажу моему другу в доме, она ему отдастся» - «На какую помощь вы рассчитываете?» – задумчиво спросил Роальд. И клиент ответил: «Есть у вас сотрудники, не знакомые с основами гуманизма? Разрешено им пользоваться  электрошоковыми дубинками?»

 

30

-Зачем ты их впустил? - крикнула Алиса.

-Я все объясню, - негромко повторил академик.

-Что вы хотите объяснить? – я специально не присаживался, давая гостям понять, что их присутствие в дачном домике неуместно. Академик замялся, но с Роальдом такие номера не проходят. Он сразу ухватил стул и удобно поставил его у окна. Так он видел весь двор, сам оставаясь незамеченным.

-Я частный детектив, - грубо объяснил он, холодно поглядывая на Алису, прятавшуюся под покрывалом. – Работаю на тех, кто мне платит. Дело простое. Нужно вернуть деньги.

-Деньги? - мой голос прозвучал так фальшиво, что даже Алиса спрятала лицо в подушку.

-Вот именно.

-И сколько денег?

-Миллион долларов.

-И вы, Иван Ильич, того же хотите?

-Нет, - отозвался академик. - Мне нужна платиновая пластинка. Думаю, что она у вас. Конечно, ее можно использовать как брелок для ключей, но это слишком дорогое удовольствие. Пластинка пропала из спальни Режиссера. А вы там были, Кручинин. И ваша дама забегала сразу после возвращения из Варшавы.

Я молча посмотрел на Алису.

-Я только хотела сучке волосы подергать!

Роальд вдруг ухмыльнулся:

-Это коньяк?

-Налить?

-Полстакана, - скромно кивнул Роальд, поглядывая в окно. И несколько смягчился: – Тебе большая опасность грозит, Кручинин. Выкладывай денежки и выметайся. Не сиди на краю обрыва.

-А как же закон о кладах?

-Ты это о чем?

-Ну… Нашедшему деньги или драгоценности всегда что-то вроде полагается…

-Льготная отсидка, – грубо предположил Роальд. И выругался: - Этими долларами нельзя пользоваться.

-Почему?

В камине уютно потрескивали сосновые шишки. Академик подбросил еще парочку. Мирная добрая компания, обсуждающая судьбу больших денег.

-Это фальшивые доллары.

-Почему я должен тебе верить?

-Мне не веришь, позвони банкиру.

-Какому еще банкиру?

-Да Кузину. Какому! Которому сбагрил двадцатку!

-Не звони! - выглянула из-под простыни Алиса. Лучшим выходом на ее взгляд было бы прямо сейчас застрелить Роальда и академика, и самому застрелиться. Алиса обожала трагические красивые сцены. Поплакав над трупами, она забрала бы деньги и отбыла с Алиной в более тихие края.

Не глядя на нее, я набрал номер банкира.

Писк. Долгие гудки. Потом сонный голос: «Слушаю».

«Иннокентий Павлович?»

«А, Кручинин! Ну, ты скотина! Я так тебе скажу».

«Вы это о чем?»

«Скажи спасибо Ивану Ильичу, что он просветил меня».

Трубку бросили.

-Но это же случайная двадцатка, - сказал я, отводя глаза.

Ледяные глаза Роальда пронзили меня. «Сажал я одного». Он ловко поймал меня на этой двадцатке. Только Алиса ничего не понимала. Куталась в тоненькую простынку, поводила голым плечиком и не сводила глаз со страшного пятнистого  академика. Он бил клинья под жену ее бывшего любовника, а заодно пытался кинуть нас на миллион. Она боялась его даже больше чем Роальда.

-Не верь ему.

-Зачем же мне врать?

-Не знаю. Только вы все равно врете! – упорствовала Алиса.

-Вы сможете узнать голос своей помощницы?

-Алиночки?

-Ну да.

-Еще бы!

-Ну, позвоните ей.

-Она дома? Она сейчас дома?

-Она в ночном клубе, - назвал Роальд номер телефона. – Только не спрашивайте, что это за клуб. Вы там не бывали, а вашей помощнице понравилось. Пьет мартини и ждет звонка.

-Ее там силой держат?

-Да как сказать. Наверное, нет. Но при ней два крепких человека.

Алиса, как зачарованная, набрала названный номер. «Алиночка, миленькая!» Голос ее прямо звенел. Академик слушал бывшую актрису с любопытством. Роальд тоже. «Алиночка, миленькая! - причитала Алиса. Видимо, они понимали друг друга на каком-то особенном, недоступном для обычных людей уровне. - Алинчик, сладкая! Тебя мучают? Убей их всех! – приказ прозвучал совершенно невероятно, но Мерцанова так и крикнула в трубку: - Убей их всех! Я сейчас прикажу Кручинину и мы приедем».

И повернулась к Роальду:

-Пусть ее привезут сюда!

-Верните фальшивки и пластинку академика.

-Кручинин! Почему ты ничего не делаешь? Ты же слышал?

-Вы хотите сказать, - не поверил я, - что должен заплатить миллион долларов за кукую-то розовую дуру?

Роальд кивнул.

-За какую-то парикмахершу?

-Кручинин! – злобно завизжала Алиса.

Но я ее не слушал. Смутная догадка мелькнула в голове.

-Иван Ильич, вы что, заодно с этими людьми? Вы с ними в одной команде?

-Перестаньте, - холодно ответил академик. – Просто я пекусь о чести великого человека.

Он так и сказал – пекусь.

-Как-то странно получается, - не поверил я. - Ася под следствием. Парикмахерша в ночном клубе. С меня требуют миллион.

-И платиновую пластинку.

-Она тоже фальшивая?

Академик странно посмотрел на меня:

-Отдайте деньги господину Салинкасу.

-А если я этого не сделаю?

-Не сделаешь? – удивился Роальд. – Тогда я сам заберу. Ася сядет в тюрьму за убийство мужа. А вашу подружку изнасилуют. – Он холодно посмотрел на Алису. - Ее изнасилуют грязные несимпатичные люди. Она потом всю жизнь будет лечиться.

-А с ней что будет? – указал я на Алису.

-Госпожу Мерцанову приказано не трогать.

 

31

Под настороженными взглядами я поднялся и поставил на плитку джезву с водой.

Когда втягиваешь запах рассыпанного, попавшего на плитку кофе, лучше думается. Я ни на йоту не верил ни академику, ни Роальду. Какая платиновая пластинка? Что за чепуха? Почему доллары фальшивые? Если банкир, Роальд и академик в сговоре – у них не помалу получится. По морде Тараканыча никак не скажешь, что такой человек будет гоняться за фальшивками. «Деньги на бочку!» Чего-то здесь не хватало. Какого-то важного звена. Три года назад в газетах писали про какие-то фальшивые доллары, это так, но кто сейчас помнит? Никогда не догадаешься, почему веревка перекинута через перекладину, а труп в канаве.

-Это все тот фильм?

Академик вздохнул. Предпочел бы другую тему.

Можно оглупить сценарий, жизнь оглупить сложнее.

Солнце всходит, птички поют, что с этим сделаешь? Бороться надо не с жизнью, а с ее проявлениями. С наводнениями, пожарами, саранчой, преступностью. Роальд в этом смысле выглядел выигрышнее всех. Если они с академиком сговорились, и банкир Кузин с ними в доле, то получалось по триста тридцать три штуки на каждого. И одна оставалась на товарищеский ужин. С вычетом двадцатки. Вот так живешь-живешь, подумал я, бегаешь за Алисой, злишься на Архиповну, пишешь очередной роман, а что толку?

-Вот вы печетесь о чести Режиссера, - поймал я академика. – А кто вообще-то знает об этом миллионе? Даже если он фальшивый. И зачем теперь покойнику деньги? За гробом и так пойдет весь город.

-Не ломай голову!

Но я не верил. Я упорно распутывал нить.

Алиса пряталась под простынкой, хотя давно могла встать. Академик наливал кофе в чашку. Роальд сидел у окна верхом на стуле. Снаружи его никто не мог увидеть, но он видел весь двор. Прыгнуть к дверям? Вряд ли Роальд успеет меня остановить. Впрочем, он псих. Он просто меня застрелит.

 

 

Глава двенадцатая.

ЗАПАХ ПАЛЕНЫХ КУПЮР

 

32

-…началось с покупки фальшивок, а закончилось катастрофой на шоссе, так? - не мог я остановиться. – Ты сама говорила, - кивнул я Алисе, - что Спонсор и Режиссер вели себя в последний вечер необычно. Будто ждали чего-то. И дождались. Наверное, в каком-то заранее условленном месте в машину дяди Коли, Тараканыча, сунули кейс. Машину Тараканыч бросил у крыльца и поднялся наверх. Спонсор пришел в восторг, узнав об удачной операции. Миллион фальшивок можно продать за полмиллиона настоящих долларов. Черный рынок работает всегда. Можно закрыть глаза на некоторые вещи. Полмиллиона хватило бы. Спонсор уже видел свое имя в титрах будущего фильма. Он знал, что искусство спасают только богатые люди. Нет гениальных художников, есть гениальные заказчики. Это известно с давних времен. Вот и погнал в «Муму». В машине Тараканыча. О том, что кейс с валютой находился в багажнике, Спонсор узнал только на другой день. Но машина уже сгорела… Иван Ильич…

-Да? – откликнулся Петров-Беккер.

-Прошло три года. Целых три года. Почему вдруг Спонсор начал искать эти деньги?

-Слухи. На слухах мир стоит. Он был уверен, что фальшивки сгорели в машине. Но вдруг нет? Вдруг какая-то случайность? Что если они всплывут на рынке? О фальшивках знали только сам Спонсор, его помощник и Режиссер. Больше никто. Помощника Спонсор упрятал на некоторое время в тюрьму, для надежности, и подать знак теперь мог только Режиссер. Не дай Бог, если бы он очнулся…

 

33

Никто со мной не спорил. Может потому, что Петров-Беккер и Роальд знали что-то еще такое, о чем я даже не догадывался. Поглядывая в окно, Роальд прижимал локоть к боку. Под мышкой у него висел пистолет. Встав, прижимаясь к стене, Роальд осторожно шагнул к двери, ведущей из гостиной прямо в сад. Наверное, этим путем приходил к Алисе Режиссер, ревниво представил я. Приезжал к Спонсору, пил у него, потом задами шел через колючий малинник. «О, не клянись луною, в месяц раз меняющейся, - это путь к изменам…»

Не хлопнув дверью, даже не скрипнув, Роальд исчез.

-Кручинин!

Я не обернулся.

Алиса сделала выбор, я не хотел ей мешать.

У Алисы чудесная кожа. У нее невероятные глаза. И еще она деловая женщина. С Алиной они наживут не один миллион. В этом я был уверен. Я желал им удачи, но своим миллионом делиться не собирался. Три часа назад мы с Алисой весело считали доллары и прыгали от восторга, пытаясь понять, как их лучше потратить, но сейчас общего будущего у нас не было.

-Кручинин!

-Не останавливайте его, Алиса Тихоновна.

Голос академика прозвучал виновато, будто это он сам все затеял.

Ухватив рюкзак, а заодно тяжелую металлическую клюку, стоявшую у камина, я осторожно приоткрыл дверь. На крылечке никого не было. В небе висела Луна и тысячи звезд. Много тысяч звезд. Или раньше я не обращал внимания на их количество? Куда мы все деваемся после смерти? Полковник заразил меня своим вопросом. Даже не припомню, когда в последний раз я видел столько сияющих огней. В этом было что-то ужасное. Пока Роальд рыщет по задам участка, решил я, спущусь к речке…

Но холодный ствол прижался к моему затылку. Будто из морозильника.

-Осторожненько осторожненько рюкзак на землю…

-Уже кладу…

У меня был приятель в институте теплофизики. Робкое домашнее животное. Боялся мышей. Не пил водку. Осторожничал в спортивном бассейне. А утонул посреди Атлантики, стряслась какая-то беда с плавающей лабораторией. Я это к чему? В трех метрах от меня стояла машина Алисы с приоткрытой дверцей, прыгай и мчись! - но холодный ствол был гораздо ближе.

Я осторожно опустил рюкзак на траву.

-Уважаю обязательных людей, - ободрил меня Тараканыч.

Странно, подумал я. До появления Алисы в Городке все шло прекрасно. Ну немного горячего кофе на колени, это в пределах. Света испекла пирог. У Юли предки укатили куда-то. Маринка собиралась выбраться с дачи. А с появлением Алисы все пошло к черту. Как в нехорошем сне я увидел на крылечке академика Петрова-Беккера. Он не закрыл за собой дверь и стоял в освещенном изнутри прямоугольнике. Увидев Тараканыча, зябко спрятал руки в карманы плаща. Думаю, он знал все, что должно случиться. И когда Тараканыч охнул и повалился на траву, моя догадка перешла в уверенность.

-Ну, ты прушник, Кручинин, - подул Роальд на кулак.

Это он не знал, что такое настоящий прушник. Володька Колосков из Института ядерной физики ловко увернулся от несущейся на него машины. Ревущий гигантский КРАЗ почти наехал на него. Спасая идущую рядом женщину, Володька оттолкнул ее в кювет и сам туда свалился. Женщина здорово поломалась, хотя не оттолкни ее Володька, там и ломаться было бы нечему: от раздавленных остатков отказался бы и Харон. А самого Володьку тот же КРАЗ (местная автоколонна) сбил только через неделю, причем на том же самом месте. Нашлись свидетели, показавшие, что Володька уже второй раз бросается под одну и ту же машину. Заподозрили личную неприязнь, тем более, что водила, которого Володька видел впервые, оказался троюродным братом бывшей Володькиной любовницы. Кстати, эта сучка явилась в суд и заявила, что Володька всегда относился к ней с неприязнью. Таких, как Володька, сказала она, судить надо особенно строго. Они, как кобели, мечутся по дорогам.

-Зачем вы его так? – спросил Перов-Беккер.

-Когда трупы начинают всплывать напротив рыбного ресторана, - загадочно ухмыльнулся Роальд, - посетителям это не нравится. – И, связав руки Тараканычу, приволок паяльную лампу.

-Вы будете его пытать? – заломила руки Алиса.

-Помолчите, - грубо попросил Роальд. – Вашу подругу сейчас привезут.

Алиса сразу расцвела. «Вы ему рот замотайте скотчем, чтобы не кричал, а то Алиночка испугается». Тоненький, повторяющий изгибы фигуры плащ. Придется вернуть двадцатку. И делать ремонт на свои деньги. С судьбой не поспоришь. На том же перекрестке, напротив Ядерной физики, где Володьку Колоскова судьба дважды так страшно подловила, я сам видел козу, на которую, ревя, газуя, весь в сизом угарном облаке, вывалил из-за поворота все тот же огромный, как мамонт, КРАЗ. Водиле дураку не ездить бы там больше, так нет, вывалил в третий раз и только в самый последний момент сумел круто вывернуть руль. А коза сволочь уже перебежала дорогу в самом что ни на есть опасном месте, остановилась и стала блеять. Дескать, она от бабушки ушла, она от дедушки ушла, она от внучка ушла, а теперь и от вонючего КРАЗА уйдет. В этот момент ревущая, стреляющая сизыми выхлопами махина с грохотом врубилась в бетонный столб. От удара столб переломился у основания и верхушкой из кованного железа убил козу.

-Я могу идти?

Никто мне не ответил.

Мавр сделал свое дело, мавр может идти.

Присутствовать при пытках не хотелось, Роальд скучно предупредил:

-Иди верхней дорогой.

-Почему верхней?

-Мало ли…

Он хмуро зажег паяльную лампу и поиграл шипящим синеватым язычком огня. Связанный Тараканыч в траве сразу пришел в себя и засопел. «Зачем тебе уходить, Кручинин? Потом вместе уйдем». - «Да ну. Потом тебя тащить придется». Но Тараканыч настаивал: «Как ты потом без свидетелей? Тебе свидетели понадобятся» Роальд угрюмо смотрел на нас. Потом небрежно вывернул вонючий рюкзак. Зеленые купюры потекли на траву. Алиса вскрикнула и молитвенно прижала руки к груди. Только Тараканыч не спускал глаз с белого язычка, бьющего из паяльной лампы.

-Дергаться не будешь? – пожалел его Роальд.

-Вот те крест! Я сам пришел сжечь это дерьмо.

Роальд кивнул и развязал ему руки. Тараканыч сразу отсел, схватившись за голову, а Роальд беспощадно повел шипящим белым язычком по сворачивающимся, скукоживающимся купюрам. Они корчились, как живые. Противный пепел понесло по двору. Фальшивые деньги – больные деньги. Их пепел тоже казался больным. На крылечке соседнего коттеджа появился здоровенный охранник, закурил, сквозь тьму берез посмотрел в нашу сторону. Бесчисленные звезды светились на фоне страшного бесконечного бархата. Запах паленого… Куда мы все деваемся?..

Молчание…

 

 

Глава тринадцатая.

«Я БЫ ТОЖЕ ПОМОГ СВОЕМУ ДРУГУ…»

 

34

Все утро субботы я отсыпался.

Девчонкам по телефону бормотал: «Никакого дня рождения».

Они злились и ничего не могли понять. Юля плакала. Оказывается, родители еще не вернулись и квартира бездарно пропадает, простыни шелковые, прохладные. Поломанную мебель я выкинул на лоджию, в квартире стало пусто и грустно. Маринке заявил: «К одиночеству клонит». А Света сама бросила трубку, когда я начал объяснять, что слушать «Пиковую даму» в некотором смысле даже приятней, чем заниматься любовью в противогазах.

«Таганка! Все ночи, полные огня…»

Насвистывая, валялся на надувном матрасе. Листал сценарий.

Деревня Лыковка… Пронизывающая метель… На обороте третьей страницы рукой режиссера было начертано – молчание… Может, как вариант подзаголовка. Меня передернуло. Я даже позвонил полковнику Якимову, но он только что запузырил «глубинную бомбу» и в нем явно всплыли все рыбы. Охотно издавал некоторые животные звуки, но дельного ничего.

Молчание…

Неужели все в жизни уходит, рассеивается?

Звонок отвлек меня от размышлений. Поднял трубку.

Вот новости. Юлю чуть не изнасиловали. Она всхлипывала. Думала, наверное, что я сразу брошу все и примчусь целовать ее прекрасное молодое тело. В Институт генетики (через квартал от Юлиного дома) недавно привезли орангутанга Гошу. С характером парень. В служебные командировки выезжал с телогрейкой ватной, с ремнем солдатским, кружкой жестяной. Прибыв на место назначения, бросал в угол телогрейку и от полноты чувств так вмазывал ремнем по стене, что в лабораториях гибли мухи дрозофилы. Директор института, завлаб, два сотрудника, юная аспирантка и красномордый служитель сошли к орангутангу в подвал. Гоша как раз подоткнул телогрейку под плоскую потертую задницу. В отведенной руке держал солдатский ремень, в другой – кружка. «Неужели закладывает?» – удивился директор. Орангутангу намек не понравился. Все содержимое кружки (он в нее перед этим опрятно помочился) выплеснул в лицо директору. Одновременно со страшной силой врезал железной пряжкой по стене. Завлаб долго потом оправдывался, что Гоша любит арбузы.

Поднялись в кабинет, умылись.

Потом всем составом снова спустились к вольере.

Орангутанг, увидев таких упорных, впал в оторопь. «Вы осторожнее, - предупредил директора завлаб, - как бы снова не обдал». Но Гоша надул щеки и показал людям кружку: вот, мол, совсем пустая! А потом выплюнул в лицо директора весь огромный запас мочи, которую, оказывается, набрал в рот. Аспирантка сама чуть не уписалась. А директор рассердился: «Сколько Гоша должен нам крови?» - «Оплачено два литра». – «Выкачайте из него все пять!» Красномордый служитель тут же напихал сонных таблеток в большой банан, но Гоша эти гнусные таблетки выцарапал. Пришлось стрелять сонными ампулами. Несчастный Гоша задрожал и припал грузным торсом к любимой телогрейке. Ремень намотан на кулак, в головах - жестяная кружечка. Красномордый наивно вошел в вольеру, вот тут Гриша и показал, на что способен. «Сволочь ты, Кручинин, - плакала Юля по телефону. – У меня пятый этаж, балкона со стороны леса нет, а ты вдруг заглядываешь в окно. Я еще думаю, чего это Кручинин такой небритый, с ремнем и с кружкой? Как, думаю, влез по отвесной стене? Лапка, говорю, сладенький, иди скорее! А ты в меня мочой, мочой! Наверное, Архиповна научила?..»

 

35

Сниму со сберкнижки несколько сотен, соображу легкий обед.

Телефон отключу, дверь запру. С меня хватит. Так я решил. А на месте Гоши я бы сначала надругался над Юлей, а уж потом сдался милиционерам. Вот какое было у меня настроение. Шел по улице мимо бабулек, торгующих морковкой, садовой ягодой, луком, домашним молоком, жирным творогом. Назойливые призывы, все надоело. Возле почты кто-то взял меня за руку. «Да иди ты! Не нужна мне морковка», - отмахнулся я, но остановила меня не бабулька. Я посмотрел на плоское, ничего не выражающее лицо человека в штатском и возражать не стал. Лучше, наверное, провести день рождения в камере, чем валяться на полу в пустой квартире.

Повинуясь молчаливому человеку, свернул с улицы.

Глухой уголок, за которым начинался элитный спальный район.

Я так и подумал: идем к дому, в котором жил Режиссер. Но человек в штатском еще раз повернул и мы оказались на заброшенной тропе. Кусты тут были совсем заморенные, попадались вялые осинки, рябина. Алела костяника в траве, тоже, впрочем, вялая, и листья темнели пятнами - больной тихий лес, в глубине которого пряталось кирпичное здание, в котором я никогда не был. Просто не приходилось тут гулять. Даже экстремалка меня сюда не затаскивала.

Странное равнодушие охватило меня. За что ни возьмусь, все выходит боком. Подал не то лекарство Режиссеру. Украл фальшивый миллион. Ограбил несчастную Алину. Что еще выкину? Это потому, что Архиповна меня бросила, подумал я. Осинник мне не нравился. Глухая стена кирпичного здания тоже. Огромная тарелка на крыше, наклоненная под большим углом, не нравилась еще больше. Куда меня ведут?

Проходная.

Охранник с пистолетом.

Еще проходная. Охрана. Темные тамбура.

Щелкнул магнитный замок. Открылась дверь. Я замер.

Такого не бывает. Такого не должно быть. Кожаный диван. Не то чтобы старомодный, но какой-то не сегодняшний. Решетка на стене. Просто на голой стене металлическая решетка, даже во сне меня это поражало. Вот я вдруг и вошел в свой сон. Только голос был уж очень знаком:

-Здравствуйте, Кручинин.

-Вы что, преследуете меня?

-Нам нужна наша платиновая пластинка, - негромко произнес академик.

Он сидел на диване под огромным портретом Режиссера. Превосходным, надо сказать портретом. Это еще больше сбило меня с толку. Чем он занимается? Химик… Ну да… Лауреат всяких престижных научных премий… Поиск внеземной жизни?.. И это тоже… Я сломался… Если они об этом… Я выложил на стол темную пластинку с цепочкой и с почтовым ключиком. Ту самую, что подобрал в квартире Мерцановой. Неужели это ее так ищут?

-Иван Ильич…

-Да? – он сразу напрягся.

-Вы говорили, что экспертиза показала наличие в крови Режиссера каких-то случайных веществ. Но ведь все случилось под самое утро, да? Он умер под утро? Кто же позвонил так сразу?

Он не ответил.

Видимо, это не имело значения.

-Иван Ильич…

-Да?

-Что же это? Так получается, что я убил Режиссера? Вы говорили, что некоторые лекарства становятся ядами, если в них попадает определенное вещество. А я подал Режиссеру стакан с корейским чаем.

Он покачал головой.

Это неважно. Теперь неважно.

У него был друг. Тоже химик. Испанец Рамон.

Они вместе пришли в проект CETI. В поселке Порте де Сон на самом севере Галисии Рамон построил дом. Белое гнездо на отвесной скале. Своя лаборатория. Огромная антенна, круглосуточно обшаривающая пространство. Мы были убеждены, что жизнь вечна. Она наполняет пространство. Море, солнце. Летишь со скалы в море, адреналин рвет жилы. «Лучшие дни я провел у Рамона, - сказал Петров-Беккер. - Мы заканчивали одну работу… В программе CETI… Думаю, мы были близки к разгадке… Скрытая масса Вселенной и информация всех живых существ, всего сущего во Вселенной… Всех, понимаете?..» Но, прыгая со скалы, Рамон ошибся. Порывом ветра его бросило на камни. Обездвиженный, подключенный к специальному аппарату, он пытался победить смерть. По горящим глазам было видно, как сильно он этого хотел. Специальные механические рычаги двигали его ногами и руками, но умирающие мышцы не хотели просыпаться. Пока были деньги, Рамону помогали сиделки. Но деньги кончились. Пришло время, когда у постели химика осталась только друзья. «Практически он ушел. Практически он был уже не с нами. Где-то там… Только изредка удавалось расшифровывать обрывки информации, плававшей в разрушающемся сознании… Но этого мало… Диссипация… Никаких чудес…»

«Зачем вы рассказываете это?»

«Рамон хотел умереть. У него не было жены, детей. Жить – не обязанность. Он хотел, чтобы мы это поняли. Нас было девять человек – его близких друзей. У каждого были ключи от его квартиры. Мы ни о чем не договаривались. Приезжали в разное время. Но каждый делал что-то одно, о чем его попросил Рамон, когда еще иногда приходил в сознание. Один приобрел цианистый калий, другой рассчитал нужную пропорцию, третий приготовил раствор, ну и так далее – до девятого, записавшего последнюю мысль умирающего… Но католическая страна… Газеты подняли страшный шум, когда в крови умершего был обнаружен яд… Мы ничего не скрывали, когда поняли, что произошло. Да, говорил один, я приобрел яд… А я провел анализ… А я сделал то-то… Мы знали, что Рамон остро нуждался в освобождении из самого ужасного заточения – из тюрьмы собственного тела. – Петров-Беккер посмотрел на меня: - Разве вы, Кручинин, не помогли бы своему другу?»

 

36

-…нам ведь в голову не приходит, какое это чудо - иметь две руки, две ноги, видеть, слушать, отвечать на вопросы, поворачивать голову. Чтобы сердце стучало, мышцы сжимались. Чтобы на самую незаметную мысль тело отзывалось каким-то движением. Чтобы желания пронизывали каждый нерв. Говорить, обсуждать, ругаться, делать глупости, не лежать мертвым камнем, перебирая в сумеречном сознании несбывшиеся, навсегда упущенные возможности. «О, мой монах, где мой супруг? – академик поднял глаза на портрет Режиссера. - Я сознаю отлично, где быть должна. Я там и нахожусь. Где ж мой Ромео?..»

-«Что он в руке сжимает?..» - покачал я головой.

-«Это склянка…»

-«Он, значит, отравился?»

Наверное со стороны мы походили на двух напыщенных, надутых, что-то вслух шепчущих идиотов. Только Режиссер на портрете усмехался понимающе.

«Ах, злодей, все выпил сам, а мне и не оставил…»

-«Но, верно, яд есть на его губах…»

Черт побери! Кто мог знать, что корейский чай в стакане может стать той самой фатальной добавкой?

Петров-Беккер усмехнулся:

-«Ведь убивают все любимых, пусть слышат все о том. Один убьет жестоким взглядом, другой – обманным сном, трусливый – лживым поцелуем, а тот, кто смел, - мечом».

И крикнул:

-Овцын!

Бесшумно появился невысокий горбатый человек в рабочем халате. Чрезвычайно опрятный, тихий. Появился неслышно из-за огромных металлических шкафов, за которыми явно находилось еще какое-то пространство.

-Овцын, возьмите катализатор.

Горбун взвесил на ладони цепочки, пластинку, ключик. Цепочку с ключиком, впрочем, отцепил и отдал мне. Кивнул:

-Идемте.

Мы обогнули металлические шкафы и я во второй раз оторопел.

Можно увидеть во сне знакомый дом, знакомого человека. Можно увидеть то, о чем давно забыл. Но я продолжал узнавать сон, который не мог быть моим по происхождению, потому что ничего такого раньше я не видел. Поблескивающие панели, отблеск стекла. Дисплеи, мерцающие холодной зеленью.

-Лаборатория работает только на Режиссера, - объяснил Петров-Беккер. – Отсюда мы с ним общаемся.

-Как это общаемся? – чуть не заорал я.

-Никто не виноват, - академик понял меня по-своему. - Ни вы, ни Ася, ни санитарка, ни кореец. Не надо думать о смерти. Я ведь специалист, знаете ли. Я так же остро ощущаю беспомощность, охватывающую нас при мысли о смерти, но, в отличие от вас, знаю, что ничто никогда не кончается.

-Ну да, - возразил я. – Так только говорят. На самом деле все кончается. Как, например, теперь снять тот фильм, о котором мечтал Режиссер? Если уж человек умер, то умер. Все, что он узнал за свою жизнь, исчезает навсегда.

-Овцын!

Горбатый оператор неторопливо возился у какого-то необычного ввода.

Платиновая пластинка точно вошла в отверстие. Ничего в лаборатории не изменилось, я ничего такого особенного не видел и не слышал, но горбун оглянулся на нас с некоторым торжеством, явно угадывающимся в прищуренных глазах.

-Информация не теряется, Кручинин, - негромко сказал Петров-Беккер. – Да, рассеивается, верно… Уходит… Но скрытая масса Вселенной… Слышали о скрытой массе Вселенной?.. - Он улыбнулся. - По некоторым исследованиям Вселенная должна иметь гораздо большую массу, чем та, которую мы получаем при измерениях. Мы даже не предполагаем, в какой форме может существовать такой чудовищный избыток невидимой материи, что это вообще такое? Никакой светимости, иначе астрономы обнаружили бы ее. Ничего, что могли бы зафиксировать приборы. А если это и есть информация, истекающая от вездесущей и вечной жизни? Любая сложность ниже некоего минимального уровня является вырождающейся. Но если она подымается выше указанного уровня, то сразу выходит на уровень самоподдерживающейся. Понимаете? Или даже начинает расти! Не подумайте, что это я вывел такой закон, - хмуро улыбнулся академик. - Это я цитирую фон Неймана. Он был убежден, что человек – это что-то вроде открытого резонансного контура. Так можно смотреть на любую жизнь. Значит, весь мировой эфир пронизан информацией…

-Вы что, про переселение душ?

-Да будет вам, Кручинин!

-А что еще можно предположить?

-Скрытая масса, Кручинин. Информация, заполняющая Вселенную. Чудовищно плотные сгустки информации. Миллиарды лет жизни. Миллиарды видов живого, миллиарды возникающих и исчезающих цивилизаций. Ведь жизнь существовала всегда, Кручинин. Жизнь как явление вечна, она возникает сразу – вместе с энергией и материей, и предшествует появлению организмов. Понимаете? Бернал и Камшилов убедительно развили воззрения Вернадского. Жизнь относится к фундаментальным свойствам материи. Говорить о ее происхождении, это все равно что говорить о происхождении гравитационных волн.

-Значит, мы не исчезаем совсем?

-Я не стал бы так говорить. Но если вам понятнее…

-Тогда почему оттуда нет никаких знаков? Почему нас не окликнут оттуда?

-Мы же не окликаем колонии вирусов. – Он вдруг наклонился близко. – Обсуждать можно только факты. Знаете, что плавало в разрушающемся сознании Рамона? Что было его последней мыслью?

-Откуда же мне  знать?

-Молчание…

-Это что-то значит?

-Пока я опирался только на мысль Рамона, я постоянно твердил себе: нельзя строить график по одной единственной точке…

-А теперь появилась вторая?

-Может быть…

-Но Режиссер мертв.

-Жизнь не умирает. Информация рассеивается, но она и восстанавливается. Наш друг пока с нами. Он в ловушке. Он вырвется, к сожалению, мы не можем удержать его надолго. Он скоро увеличит чудовищную скрытую массу Вселенной, но пока он с нами, в специальной волновой ловушке, которую мы создавали почти тридцать лет. – Академик покачал головой. – Вы, наверное, думали увидеть модель человеческого мозга? Разветвления нейронов? Дендриты мозжечка?

Теперь я покачал головой.

-Тогда спросите…

-Кого?

-Режиссера.

-Но он умер!

-Не думайте об этом. Просто спросите.

-О чем?

Он пожал плечами.

-Может, про Мерцанову?

-Матерь божья!

Странные звуки перекатывались над нашими головами.

-Не пугайтесь, это его голос. Как все, вы ждете чуда. Но чудес не бывает. Слышали о принципе неопределенности? Если движется самолет или автомобиль, мы в любой момент можем измерить его скорость и положение в пространстве с любой необходимой нам степенью точности. Другое дело, когда речь идет об элементарной частице, скажем, об электроне. Одновременно измерить скорость и положение электрона в пространстве принципиально невозможно. Чем точнее мы измеряем скорость, тем неопределеннее положение электрона в пространстве, и наоборот. То же и с рассеивающейся информацией…

-Но если так…

-Спрашивайте, Кручинин.

-Если так… Если сгусток информации, воли… Не знаю, как сказать… Меня мучает, как он хотел закончить фильм?.. Мы можем узнать об этом?

-Надеюсь, мы можем даже снять этот фильм.

-По его сценарию?

-Разумеется.

-А деньги?

Он внимательно посмотрел на меня:

-Будем искать…

И посмотрел еще внимательнее:

-Мы ведь знаем, где можно искать деньги?

Я покачал головой.

Молчание…

 

 

Глава четырнадцатая.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 

37

В сберкассе я снял две тысячи рублей.

Полез в карман, нащупал ключик на цепочке.

Знаю я этих ученых. Всегда предсказывают то, чего никак не может произойти. А если происходит что-то, они сами пугаются больше всех. Духом нашим заполнены глубины Вселенной или чудовищной пустотой, как это увидеть? Может, бессмертие действительно страшнее бессонницы? Может, полковникам лучше там, потому и не подают они никаких знаков?

-Кручинин! – вырос передо мной торжествующий Рябов. - Я в быструю лотерею выиграл сто рублей!

-Ну и что?

-Идем, поставлю сто граммов?

-Нет, спасибо, - сказал я и отвернулся.

Не надо было так делать, Рябов, конечно, обиделся. Он знал, что у меня день рождения. Но я не мог сказать иначе, потому что увидел абонентские ящики. Ящик номер шестьдесят девять находился прямо передо мной. Видно, Матерь Божья не хотела, чтобы я промахнулся.

Ключ повернулся.

Я увидел обыкновенную бандероль, перевязанную скотчем.

Наверное, ящик был арендован на несколько лет. Возможно, даже Режиссером. Почему нет? Адреса на бумаге не было. Серая пыль покрывала поверхность. Я забрал бандероль, запер ящик и неспешно вышел. Сам не понимал, зачем я это делаю, но после разборок на Алисиной даче и разговора с академиком, я уже не понимал, что делаю. Хорошо, Рябов никуда не ушел, так и стоял на крылечке.

 

38

В общем, день рождения мы отметили.

Сперва в кафе у Торгового центра (пятьсот). Потом у магазина «Альбумин» (триста). Потом в китайской забегаловке. Набравшийся Рябов поразительно походил на собственную копию, только гораздо более глупую. Мы здорово повеселились. В конце концов, я проводил его до дому, а на остатки денег купил кусок ордынской ветчины. Украденную из почтовой ячейки бандероль я, кстати, оставил на столике в забегаловке, но бледный китаец в черной безрукавке и в линялых джинсах догнал меня. Я попытался не взять украденное, но китаец настаивал. Кланялся, что-то лопотал. Я расчувствовался и отдал ему последние деньги. Вот хожу в опорках, пожаловался Матери Божьей, пью много, падаю на дно. Хрень мне втюхивают разную. Думал, что Матерь Божья начнет оспаривать выдвинутые положения, но она многозначительно промолчала.

Бандероль я бросил на пол, ветчину положил там же на развернутую самобранку. Полбутылки коньяка вполне могло хватить, вот только тишина угнетала. Я дотянулся до валяющегося в углу приемника. Как это ни странно, он работал. «…сегодня знаменательный день, - зажурчал ласковый голос. Женский, поразительно знакомый. Каждый его обертон ласкал душу. – Сегодня день рождения моего большого близкого друга. Сильные чувства связывают нас уже несколько долгих месяцев. Поставьте этой сволочи что-нибудь пострашнее. Чтобы глаза выпучил, гад!»

Я растрогался.

Это с днем рождения поздравляла меня Маринка.

Может, Архиповну вспомнила. «Из-за нее мы ходим по кругу…»

Я с удовольствием сделал большой глоток. Сердце таяло от умиления.

Вот какая у меня Маринка! К черту академиков. Мне не нравилась модель мироздания, придуманная Петровым-Беккером. Потянул к себе бандероль. Неудачно опрокинул чашку холодного чая, пористая бумага напиталась влагой. Машинально отметил еще один знакомый голос. Даже не поверил. «…сегодня у моего близкого друга день рождения, - милый Юлин голосок дрожал от волнения. - Хочу пожелать ему всего-всего. Пусть у него денег никогда не будет! Пусть у него машина сгорит! Пусть под его кривыми ногами горит и проваливается земля! Пусть его орангутанг изнасилует!» - «Он у вас экстремал?» – невольно заинтересовался диджей. - «Он у меня козел!» – гордо ответила Юля. – «Не много ли для одного человека?» – «Я же говорю, он козел!» - Диджей заржал. - «Неизвестный далекий друг, - мягко произнес он. – Мы от всей души присоединяемся к пожеланиям вашей подруги».

И опять завыли те же девки. «Убей мою подругу…»

Прослышали, наверное, про Архиповну. Но на сердце у меня полегчало.

Ученые – дураки. Они чушь несут. Вон сколько настоящих полковников умирает, а ни один оттуда пока не подал знака. А им, возможно, даже приказывали. Гордясь своими девчонками, я разорвал обертку бандероли. Что там? «Кама сутра»? «Энциклопедия Северной области»? Да нет, доллары. Я этой валюте больше не верил. Сейчас набегут парни с паяльными лампами. Американские президенты зловеще мне подмигивали. Заколебала, блин, эта Америка! Пусть с ними Моника работает. Вывалил пачки на пол, так они и легли зеленой кучей. Фальшивки, наверное. Разгневанная Матерь Божья точно решила отправить меня в тюрьму.

Подумав, я взял три сотками и сходил к почте.

Среди суетящихся  обменщиков выбрал самого неприятного на вид:

-Фальшивки меняем?

Противные усики обменщика дрогнули.

Он помял стольник, понюхал, посмотрел на свет:

-Зря в таком виде светишься.

-Фальшивая, что ли?

-Пить надо меньше.

Обменяв все три сотни я направился в винный отдел.

Сто пятьдесят тысяч это, конечно, не миллион, сварливо поджимал я губы, зато на этот раз бумажки не фальшивые. На этот раз это, видно, те самые настоящие губернаторские деньги, которые пропали с режиссерского счета. Давно пропали. Никто искать их не будет.

С пакетами в руках поднялся в пустую квартиру.

«…сегодня день рождения моего близкого друга», - донесся из приемника нежный Светин голосок. Достали девки диджея. - «Вы тоже хотите его поздравить?» - завопил он и экстремалка решительно подтвердила: «Да!» – «Но чем он вам так дорог? – пытался отвертеться диджей. – У него доброе сердце?» - «Какая разница? – отрезала Света. – Сегодня у него день рождения, а я, как никто, знаю эту сволочь. Хочу пожелать ему…» - «Мирного неба над головой? – заблеял диджей. - Крепкого сибирского здоровья?» - «Большого горба, и чтобы все время кашлял!»

Тоскливая мелодия заполнила пустоту.

Проклятые суфражистки! Я жадно выпил рюмочку отличного коньяка.

А вот минеральной воды не было. Позвонить в китайскую лавочку? Они принесут все, что захочу. Заодно можно продать деревенскую корову вместе с бабой Маней. Бизнес, старик! Только бизнес! К черту литературу! Куча долларов, брошенная на пол, понемногу согревала мое израненное сердце. Я с удовольствием потянулся к ожившему телефону.

-Ася?

-Ну да.

-Ты дома?

-Уже дома.

-У тебя все нормально?

-Не знаю, как тебе ответить, - голос прозвучал устало. – С днем рождения тебя.

-Неужели помнишь?

-Если честно, то вылетело из головы. Но тебя девушки так мило поздравили. У меня радио на кухне. Это ведь тебя поздравляли?

-Меня, меня, - успокоил я.

-А у меня дом полон людей.

-Я приду утром.

-Спасибо.

-Чем думаешь заняться после похорон?

-Наверное, уеду.

-Далеко?

-В Испанию. У Ивана Ильича в Порте де Сон есть лаборатория. Осталась от его друга. Это самый север Галисии. - Ася замялась. – Он разводится с женой. Я мужа хотела скромно похоронить, но губернатор выделил какое-то особенное место.

Она не выдержала и заплакала.

-А следователи?

-Они извинились, - всхлипнула Ася. - Сказали, что поверили анонимке. Сказали, что такое иногда бывает. У них столько работы, что иногда они ошибаются. Две повторных экспертизы ничего не показали.

-А самая первая?

-Не знаю.

-Ладно, прости.

-Ничего.

Она всхлипнула.

 

39

Я повесил трубку, но телефон опять затрещал.

«Ну, хит-парад устроили твои шлюхи! - голос Алисы прямо звенел. -  Помнишь, меня в театре током ударило? Никогда тебе не прощу! Нам-то сейчас хорошо, - вкрадчиво поддразнила она. – Мы с Алиночкой… Мы тебя не хотим…» Я отчетливо представил Алину в притягательно просвечивающей шелковой ночной рубашке с королевскими лилиями. - «Женоподобье в образе мужчины! Звереныш с человеческим лицом!» - вкрадчиво продолжила Алиса. - У тебя не жизнь, а сплошной праздник. Как у индюшки в День Благодарения. Не мог убежать с деньгами!»

«Все равно бы поймали».

«Ну не сразу же», - рассмеялась она.

И зашептала в сторону, задыхаясь: «Ой, Алинушка… Миленькая…»

От ее тающего голоса больно заныло сердце. «С днем рождения тебя, дурачок! Приводи своих шлюх в салон, мы бесплатно сделаем им страшные интим-прически».

Рукопись сценария валялась на подоконнике.

Я машинально поднял ее. Выглянул в окно. Два подозрительных типа пили в скверике пиво. Еще вчера я принял бы их за ужасных соглядатаев, а теперь только усмехнулся. Наверное, Спонсор уже знает, что фальшивый миллион уничтожен, сожжен, пущен по ветру. Кенийские крокодилы могут перевести дух. Я понимал Спонсора. Хорошо быть свободным, видеть из окна родной вечерний проспект, редкие машины. Теперь он может вернуться. Может, вылетел уже, успеет на похороны Режиссера. Старушки будут толпиться у дома. «Вот хоронят», - перекрестится одна. Другая вздохнет: «Видно, кто-то умер».

Позвонили.

На этот раз детский голос.

«А у тебя дома падаль есть?»

Я почувствовал, как сердце ухает в яму.

Подошел к компьютеру. Прислушался к нежному писку соединения, попытался представить, как две машины нащупывают друг друга в виртуальном пространстве. Наконец, нащупали. Зазвенели весело. Высветилась на мониторе рамка почты. «В двенадцать. Угол Морского. «Волга» черного цвета». Оказывается, Тараканыч совсем не случайно встретил меня в среду словами «Уважаю обязательных людей». Сто пятьдесят тысяч на полу. «Ну, что, Муму, потанцуем?» Всегда начинаешь с желания перевернуть весь мир, а заканчиваешь благоустройством своих шести соток.

Что-то хрустнуло под ногами.

Никогда я не любил раков, не покупал их, не приносил домой.

Но вот лежал на моем полу сухой панцирь, клешня отдельно. И я боялся этого рака больше, чем всех звездных глубин, где томится вечная жизнь. Где Архиповна? Где эта дура? Что она ищет во внеземном пространстве? Если жизнь вечна и возникает одновременно с энергией и материей, то что мы когда-нибудь встретим там – в бездне, не имеющей конца? Самих себя? Я жадно глотнул из бутылки. Или наших предков? Или ту странную жизнь, что была до появления первых организмов? Как это произойдет? Мы услышим глас? Рухнет какая-то преграда? Явится знак? Полковник был прав, подумал я, делая еще глоток. У жизни должен быть смысл. Обязательно. Моя беспомощность только подчеркивала важность этого тезиса.

Молчание… Бесконечность…

Я чувствовал, что без Архиповны пропаду.

 

 

ДЫША ДУХАМИ И ТУМАНАМИ…

 

                Лучше не скажу я, что потом…

                             Зинаида Гиппиус

 

Глава первая.

МАДАМ ГЕНОЛЬЕ

 

1

Жили-были брат и сестра.

Неважно жили, без родителей.

Ко всему прочему, началась перестройка.

Известно, что каждый четвертый на планете – китаец. Теоретически получалось, что только китайцев в большом КБ и сократили. Но в их число попали Антон и Инна. К счастью, Инну заметили люди из модельного бизнеса. А брат занялся торговлей. По дешевке скупал на разоренной швейной фабрике стеганые одеяла, телогрейки, на бывших военных заводах - титановые лопаты по бросовым ценам, алюминиевую посуду, арендовал простаивающий в порту теплоход (везде безработица) и на все лето спускался по большой реке на Север. Вырученных денег хватало расплатиться с арендой, подобрать новую партию товаров, кое-что оставалось.

Потом оставаться стало больше.

-Но живем скромно, - заметила мадам Генолье, обдув чудесный сиреневый маникюр.

Замечание не относилось к машине («линкольн»), к наряду (лучшие дома), к шляпке (ее ведь не обязательно носить). Мой вид тоже подчеркивал скромность происходящего. Когда Роальд позвонил («Срочно. Она уже где-то рядом. Пять минут разговора и ложись спать – утром тебе отплывать на теплоходе. Старушка торопится»), я ставил плов. Кружок электроплиты алел. Заправив скороварку мясом, морковкой, луком, рисом, залив в нее литр воды, я в домашних тапочках (еще спортивные брюки, клетчатая рубашка, мобильник в кармане), выскочил на улицу. Никогда не знаешь, с каких пустяков начинаются необыкновенные события.

Я был уверен, что действительно увижу пожилую даму, старушку с душком, так сказать, и она сразу начнет канючить, что потеряла козу, а потом предложит небольшое вспомоществование на ее поимку. Старушки Роальда всегда начинают в МГИМО, а заканчивают в пригороде. Короче, существо, пораженное вечностью, как грибком, - вот что я собирался увидеть, но мадам Генолье оказалась совсем другой.

Ей все шло. И шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука.

Это раньше бедность не считалась пороком, не казалась унизительной на общем невыразительном фоне, даже пользовалась неким романтическим уважением. Теперь бедности конец, ее сторонятся, как грязного колеса, о которое легко испачкаться. Домик на Кипре. Дача на искусственном море. «И никакого кофе! Вы, наверное, растворимый пьете». Это на мои слова, почему бы не зайти в квартиру. Неброская кофточка, как бы мятая юбка. Наверное, в такой приятно подниматься на подиум, придерживая ее полы рукой, показывая точеные лодыжки. И очи синие бездонные. Волосы схвачены стильным гребнем. Такие женщины не пьют растворимый кофе в чужих квартирах. Сердце у меня стукнуло: как это мы столько лет ходим по улицам одного города и ни разу не пересеклись?

Пестова-Щукина. Инна Львовна.

Сценический псевдоним - мадам Генолье.

Так она представилась. И добавила: «Детей нет. Муж сволочь».

У многих красивых женщин мужья сволочи. Мадам успокаивающе улыбнулась.

Но она менялась непрерывно, как чудесный ручей в переменчивую погоду. Дыша духами и туманами. Все в ней было гармонично. Нет лотоса без стебля. Чтобы голова не кружилась, я уставился прямо на нее. Всегда без спутников, одна. Поступала когда-то в театральное училище, но учиться не захотела, там такие жлобы! Каждую весну муж (раньше с ее братом) фрахтуют (фрахтовали) большой теплоход и спускаются (спускались) вниз по реке. «У нас все продается, - улыбнулась мадам Генолье, Инна Львовна. – Правда, не все покупается». Глухие тайны мне поручены. Мадам позвонила в частное Сыскное бюро не затем, конечно, чтобы увидеть мои домашние тапочки. И не затем, чтобы увлечь меня в романтическое плаванье, как я подумал, внезапно пораженный каким-то легким безумием. Центром мира для нее был подиум. На теплоходах плавают торговцы, коммивояжеры, переселенцы. Они выманивают аборигенов на берег, за дешевый товар берут пушниной и дикоросами. «Хорошее название для политической партии?». В общем все тип-топ. Сумеречная тайга, затерянные протоки. Бог – наш партнер, любит повторять Роальд. Но я никак не мог допереть, зачем тревожить такого партнера по пустякам?

Инна Львовна вздохнула.

Муж оставляет ее на все лето. Каждый год. А ей скучно.

На Кипре скучно, в городе, на искусственном море. Недавно на Кипр саранча налетала. Противно. На искусственном море чужие нелепые яхты. Поехать с мужем? Избави Бог! (Она тоже обращалась к нашему партнеру). «Я мужа не вижу месяцами. Понимаете?»

-Нет, - признался я.

-Он у меня Святой. Брат Харитон. Слышали?

-Не знаю, что и сказать. Мне показалось, что минуту назад вы назвали его сволочью.

-Он такой и есть. – Она поджала прекрасные губки. Чем-то я ей не нравился. - Ваша поездка на север оплачена. - (Роальд доверяет мне только бессмысленные дела). – Нужные вещи на теплоходе. Там же в сумке спутниковый телефон. Вы единственный пассажир на этом торговом теплоходе, - она критически оттопырила нижнюю губку, - поэтому ведите себя естественно. – (Она, наконец, обратила внимание на мои домашние тапочки). Мой муж не выносит незнакомых людей, попробуйте пробиться к нему. Поработайте с окружением. - Она опять критически оглядела меня. - Историю родного края любите? Нет? Фотографией интересуетесь? Тоже нет? Тогда пейте растворимый кофе с буфетчицами. Мне все равно. Закончив путешествие выложите мне полную информацию о муже. О его пристрастиях. О его случайных женщинах. О его детях.

-Разве у святых бывают дети?

-Даже у ежа бывают, - ответила она уверенно.

Еще мадам Генолье была уверена, что несколько лет назад брат Харитон убил своего делового партнера (ее брата). Конечно, страшно так думать о собственном муже. «В основном догадки. Доказательства соберете вы». Муж и ее брат несколько лет успешно вели общее дело, сбрасывали на руки таежных мужиков продукцию умирающих сибирских заводов, а потом что-то случилось. То ли Антон заблудился в тайге (она этому не верит), то ли его специально бросили. И муж здорово изменился. Раньше вместе с Антоном орал в ресторанах: «Еду и выпивку для горстки подлецов!» - а теперь основал Психоэзотерический центр «Жарки», ведет простую размеренную жизнь, напрямую общается с неизвестными разумными силами Космоса.

А началось все с того, что в последнюю совместную поездку мужа и брата теплоход посетили какие-то траченные молью старички. Подеялись на борт в одной уединенной протоке. Перебивая друг друга, заговорили о Большой лиственнице. Уверяли, что к волшебному дереву каждое лето собираются различные зверьки, птицы. Лесные прибегают.

-Слышали про лесных?

Я кивнул. Как раз в те дни в молодежных газетах много про них писали.

Якобы к одной домохозяйке в северном городке начал ходить огромный лесной человек. Мохнатый, мускулистый. Отзывался на кличку Иван, пахло от него нефтью и куревом. В другом северном городке наоборот молодая женщина бегала к дикому лесному человеку, случайные свидетели слышали, как он матерится. Конечно, нажила мохнатого ребенка. А еще в одном поселке стали пропадать со склада бутылки со спиртом. Потом бутылки находили пустыми. И все такое прочее. Истории о диких северных людях тревожат только моего приятеля биолога Левшина.

Ну да, вранье, наверное, мило согласилась мадам Генолье, пуская зайчиков крупным бриллиантом. Но ее брат запал на тех старичков. Решил спилить указанную Большую лиственницу, а лесных диких выловить. О сути той просьбы как-то не задумывался, но раз просят старички, почему не спилить? Крупные зоопарки  охотно откликаются на новые виды. Правда, поход в глухую тайгу совсем не получился. Из сумеречных дебрей вернулся только муж. Уходил в тайгу с Антоном и с местным проводником, а вернулся один. Обдолбанный буратино! Стал впадать в откровения. Прямо страшно, как точно угадывает прошлое и будущее. Ее это нервирует. Она чувствует, что Антон не мог просто так потеряться. Вот какую записку она нашла в бумажнике мужа. Случайно, понятно. «Я может некультурная а мне нравится как ты смотришь. Все говорят это сказка а я все равно хочу».

-Это имеет какое-то отношение к вашему потерявшемуся…

-…убитому…

-…брату?

-А то!

Мадам Генолье всерьез решила отправить меня на север.

Видимо, ее желание чудесно совпало с желанием Роальда, а он решил, что их желания совпадают с моими. Уезжая в Китай, сладкая Архиповна, друг мой, роза и ласточка, сказала: «Вернусь, поженимся». Прозвучало как угроза, я страшно запаниковал. Вот Роальд и решил отправить меня на теплоходе. Не в его правилах отказывать богатым клиентам, если они даже дурь несут. В предстоящем расследовании он не видел никакого риска и надеялся получить с мадам приличные деньги. А сама мадам надеялась узнать правду. Кеша любит Валю, а женится на Тосе. Тося обожает Колю, а ложится в постель с Кешей. Кеша страстно мечтает о ребенке, но рожает Тося от Коли. А если глубже копнуть, Тося крепко влюблена в Валю. Все хотят знать правду и все от этого страдают.

-Знаете частную клинику Абрамовича?

Я кивнул. Слышал от одной девушки, подобрал по дороге в Томск. Назвалась аспиранткой. По имени Наташа. Будущая специальность – философия. А день как раз выдался душный, к сто семьдесят второму километру Наташа почти разделась. Я, конечно, осуждал себя, но не мог обидеть попутчицу. В конце концов все пройдет, все забудется, Наташа станет доктором наук. «Как в клинике, правда?»  - Она считала, что доктора работают непременно в клиниках. Даже уточнила: «В таких, как у Абрамовича. Хорошо бы попасть в клинику, где богатых психов до жопы». И впилась мне в плечо хищными ровненькими зубами.

Еще в одной бумажке (ее мадам Генолье тоже нашла в бумажнике мужа) лежала светлая прядка. И текст соответствующий. «Возврат любимого, предсказания, снятие порчи, депрессии, страха, зависимости, безбрачия, работа по фото, обряд на удачу, целительство головы и ног. Еще всех зовем в народный хор, кто хочет заработать и повеселиться».

-О чем это вы?

-Извините, тут так напечатано.

-Да это же просто старая газета.

-Ах вот как! Значит дело в волосах? Показывали прядку экспертам?

Нет, ничего такого она не делала. Это я буду делать. Потому она и созвонилась с Роальдом. «Наверное, китаянка. Видите, какая масть?» Почему-то мадам Генолье казалось, что женщина, с которой связался в тайге ее Святой, непременно китаянка. «И никакая не лесная, а просто нелегальная падла из-под Харбина или Чанчуня». Ее это прямо бесило. Она не думала, что с венгеркой или с англичанкой было бы удобнее, но мысль о китаянке ее прямо бесила. Нынче по Сибири нелегалок бродит больше, чем сибирячек. Десятки тысяч. И всех надо удовлетворить. В Китае запрещают иметь нескольких детей, вот они и бегут к нам. Здесь рожают, возвращаются с ребенком. Это проще, чем выпрашивать разрешение на очередную беременность.

 

2

Размышления мадам Генолье оказались, впрочем, практичными.

В частной клинике Абрамовича, сказала она, побывал недавно один человек. Неважно, кто. Сделал интересные фотографии, но, смываясь от охранников, спрятал цифровую камеру за старым гнилым забором. Повесил на какой-то ржавый гвоздь. А вокруг клиники возводится новая бетонная стена. Строители наткнутся на камеру. «Понимаете?»

Я не понимал.

-Брат Харитон поддерживает клинику. Суммы так велики, что я не могу считать их просто благотворительностью.

Я все еще не понимал.

Мадам улыбнулась. Камеру из сада надо забрать.

-Видите?

На заднем сиденье «линкольна» валялась замызганная синяя униформа.

Я вспомнил о включенной плите, но за час скороварка не должна была выкипеть. У меня не нашлось сил отказать мадам Генолье. Тем более, что невдалеке тормознула мусороуборочная машина. Меня явно ждали.

-Вы легко найдете камеру!

Минут через десять водила («Новый сменщик?») подъехал к воротам клиники. Металлические створки разошлись. Охранник смерил нас подозрительным взглядом, но пропустил. Поглядывая на часы, я загрузил машину вонючими баками (лебедкой управлял водила), и отошел за кирпичную пристройку. Мало ли, захотел человек отлить.

За пристройкой никого не оказалось.

Окна клиники забраны решетками. Гнилая деревянная стена наклонена к новой, скоро начнут сносить. Я решил, что мне пошла пруха, но из-за кирпичного здания клиники появились охранники. Может, уже знали об отлучившемся мусорщике. Шли легко, весело. В такт шагам покачивались на поясах удобные резиновые дубинки. Архиповна рассказывала, что на знаменитой Китайской стене могут разъехаться два автомобиля, но Великую стену строили северные соседи, всегда смертельно боявшиеся желтой опасности, а здесь стену поднимали хозяева клиники. Бетон качественный, а по гребню пущена колючка - маленькими радушными звездочками.

Мадам, мадам, мадам, как холодны ваши ладони. Охранники считали меня крысой, нарушителем. Чтобы короче были муки… Они шли прямо на меня. Чтобы убить наверняка… Они нисколько не торопились. Я отдан в собственные руки… Психов в глубину сада, наверное, не пускали. Как в руки лучшего стрелка… Ну спросят меня охранники, что тут делаю. Отвечу: отошел отлить. Как попал в сад? Да приехал на мусорке. Если совсем достанут, скажу, что хотел добиться до Абрамовича. К нему ведь без больших денег не попадешь, а у меня приятель подает твердые признаки безумия.

-Эй, придурок!

Что для них мусорщик?

Они выкидывали с территории настоящих профессионалов.

Выкидывали, например, известного журналиста из газеты «Век». Сломали ему очки, руку. Выкидывали столичного телевизионщика, утверждавшего, что видел в окне клиники человека, похожего на московского мэра. Выкидывали местного пройдоху, пытавшегося потом судиться с клиникой. Короче, вопли, скандалы. Но меня выкинули молча, как бы даже с презрением. Не задали ни одного вопроса.

 

 

Глава вторая.

ОБДОЛБАННЫЙ БУРАТИНО

 

3

В городском парке (он примыкал к территории клиники) я сбросил форму мусорщика и почистил брюки. Камеру (в случае успеха) должен был получить Роальд. Поднявшись в кафе «Цветик-семицветик», попросил кружку пива и вынул мобильник. Роальд откликнулся сразу.

«Уже выкинули?»

«А ты думал!»

«Ты где?»

«Цветик-семицветик».

«Хорошее местечко».

«Забери меня отсюда. Я в тапочках».

«А куда ты в таком виде?»

«Домой понятно».

«Домой тебе нельзя».

«Это почему?»

«Там пожарники и милиция».

«Тем более!» - я был взбешен.

«А зачем печь оставил включенной? Вечно полотенца валяются, тряпки. Не надо тебе дома светиться. Милиция считает, что ты уже уехал из города. Ей подсказали. Неважно кто. Спокойно работай, как договорились, и не думай о пожаре. Квартиру мы восстановим. За счет фирмы».

«А мебель? Книги?»

«Про мебель не говори, ее давно нужно было сжечь. И про книги не надо. Напишешь новые».

«Привези хотя бы башмаки».

Но Роальд повесил трубку.

Тогда я позвонил Левшину.

«Знаешь, кафушку в парке?»

«Цветик-семицветик?»

«Ну да. Прихвати мне какие-нибудь башмаки, только не стоптанные. Ходишь всегда криво».

«Выходные башмаки?»

В этом вопросе весь Левшин.

Наплыва посетителей не наблюдалось, только напротив устроились за столиком два типа. Поглядывали с интересом, будто чувствовали, что денег у меня нет.

-Водочки?

-Еду и выпивку для банды подлецов!

-Это вы о чем? – удивился хозяин, а типы переглянулись.

-И ящик включите.

-Что-нибудь такое?

-Конфессиальный канал.

Хозяин посмотрел на меня с уважением. Видно, принял за обращенного. Только это могло объяснить домашние тапочки и затрапезный вид. Типы за соседним столиком тоже посмотрели на меня. Но как на ублюдка.

На экран выскочило изображение.

Плотные выпяченные губы. Усики, как черная бабочка, смиренно сложившая крылышки. «Неизвестные разумные силы Космоса». Я решил, что брат Харитон сам все это сочинил, но оказалось – нет. Еще в прошлом веке некий умный человек разработал доступную концепцию всеобщих мировых взаимосвязей. Познав ее, даже даун может разумно распорядиться жизнью. Своей, надо полагать. «На сегодня, - прозрачно намекнул брат Харитон, - я практически единственный пользователь Мирового информационного банка».

Знакомая песня.

Сейчас он заявит, что умеет все.

Неизвестные разумные силы, неисчерпаемая космическая энергия. Сейчас он заявит, что мы прямо окружены всеми этими силами, только друг с другом не умеем ладить.

Но брат Харитон на мелочи не разменивался. На меня ему было наплевать, не стоит тратить время на придурка в домашних тапочках. Если уж спасать, то все человечество сразу. Далеко на Севере он наткнулся на волшебное дерево. Большая лиственница раскинулась над тайгой как живая антенна, принимает целительную энергию Космоса. Под корнями прозрачный ключ, над водой склоняются звери. Волк и зайчонок, лось и медведь, бурундук и сова, дикие лесные люди, гадюки – все там одинаково пользуются мировой благостью. Он сам, благодаря волшебному дереву, установил прямую связь с неизвестными разумными силами Космоса. До указанных событий он вел чисто обывательскую жизнь: дружил с чужими женами, обирал обитателей тайги. Большая лиственница открыла ему глаза и открыла необычайные возможности. Он, например, в первый же год утроил и без того солидное состояние, научился избавляться от простуды, изгнал тараканов из квартиры. У всех в доме тараканы, а у него нет. Запросто расшифровал все арканы Таро и гектограммы Конфуция. Наконец, основал Психоэзотерический центр «Жарки». - «Неустанно ищу людей с талантами. Если мановением руки вы можете вызывать дождь, или двигаете взглядом предметы, или умеете продержаться под водой более трех минут, добро пожаловать в «Жарки». Мы учим добиваться совершенства и удачи. Главное, не комплексовать. Если с первой попытки с неба вместо дождя на вас обрушатся только многочисленные лягушки, ничего страшного».

Рядом с братом Харитоном появилась гостья программы: растерянная, заплаканная женщина, серенькая, как из секонд-хенда.

«Вот вы говорите, что сущность Вселенной – человек, - плаксиво сказала она. – Говорите, что на него надо молиться. А я так думаю, что это неправда. Тварь, а не человек!»

«Приходишь вся никакая, - рассердился брат Харитон, - и засоряешь эфир пустыми звуками. В жизни все кипит, плавится, рвется к совершенству, а ты куксишься. Как микроб»

Сравнение с микробом Машу (так звали женщину) расстроило.

«Я из Искитима, - заплакала она. – У нас там мало работы, зато все пьют. Хоть бы он сдох, гад, сущность Вселенной! Хоть бы Господь отшиб ему последние мозги!»

«Ты о муже?»

«Ну да».

«Чувствую, чувствую, - покачал головой Святой. - Но тебе повезло. У тебя теперь есть «Жарки». Гони своего гада и приходи у нам. Гад может поднять на тебя руку, изнасиловать подругу или сестру. Уже изнасиловал? Ну вот видишь!»

Щеки брата Харитона порозовели.

Оказывается, он тоже утвердился в новой вере не сразу.

Окончательно утвердиться помогла ему некая Лесная дева. Она одна такая. Умывается росой, чиста помыслами. Страшной, немыслимой красоты дева, живет в тайге, сигает нагишом через кусты, нипочем ей гнус, холод, острая осока по берегам. Медведь пройдет, похотливо прищурится. Для нее это семечки.

«Я тоже хотела бы жить свободно, – призналась заплаканная Маша. – Сидела бы на веточке и грызла орешки».

Она себе это так представляла.

«Да как ты полезешь на веточку? – увещал брат Харитон. – В этой одежде, мускулы слабые, разум мал. Давай приходи в «Жарки». Там тебя научат осознанности».

«А эта ваша Лесная дева?»

«Ей никакого такого не надо».

«Ну вот. А мне это непонятно, - призналась заплаканная Маша. – Вы с нею часто переговариваетесь? Какой у нее мобильник?»

Усики под носом брата Харитона сердито дрогнули. Лесная дева – чистый свет, объяснил он. У нее не может быть мобильника. Она – чистое дитя энергии. Осознанность ее так высока, что ей даже разума не надо. Хватает обыкновенного понимания вещей.

«А сколько ей лет?»

«А сколько лет мудрости?»

«Я не знаю, - растерялась Маша. – Я думала, что мудрыми бывают только бабки-пердуньи».

«Вот я и говорю: приходи в «Жарки», Маша, - увещевал брат Харитон. – Научим тебя нырять в собственное подсознание».

«А там хорошо?»

«Там по-разному, - ничего лишнего брат Харитон не обещал. – Научим тебя проходить сложные лабиринты. Ты знаешь, что подсознание человека это, в сущности, совокупное сознание всех клеток организма?»

Нет, этого Маша не знала.

«А ты знаешь, что совокупным сознанием клеток любого организма можно управлять?»

Нет, Маша и этого не знала. Но сразу спросила:

«А я смогу устроиться на работу?»

«С высокой осознанностью можно и не работать».

Сидела перед братом Харитоном простушка из заштатного безработного городка, у нее пьяница-муж, детей кормить нечем, а он ей заливал. Держал прямую связь с неизвестными разумными силами Космоса, умел нырять в собственное подсознание и управлять совокупностью всех клеток человеческого организма, мог помочь Маше, а отделывался обещаниями.

«У нас в «Жарках» ты научишься увеличивать или уменьшать рост, снижать вес, исправлять дефекты зрения и слуха, выращивать новые зубы».

«А жить бесконечно?»

«Тебе что, трехсот лет мало?»

«А я разве проживу столько?»

«Если нарастишь новые зубы».

«А мой гад? Как с ним? Неужто бросить?»

«Приходи в центр. - Брат Харитон, как змей, покачал перед Машиными глазами длинной кистью. – Человек – может все. Он неотъемлемая часть окружающего мира. Надо только научиться улавливать скрытую энергию».

Здорово, прикинул я. Если научиться улавливать скрытую энергию, то все можно делать не вставая с кресла. Сидишь себе, потягиваешь пиво, а охранники из частной клиники Абрамовича сами с уважением приносят тебе оставленную в саду цифровую камеру. А другие преступники сами занимают очередь в прокуратуру. Ссорятся из-за права первым постучать в дверь. Брат Харитон заинтересовал меня. Но не ко времени задергался, запищал  в кармане мобильник.

«Ты работаешь?» - как всегда, спросила Архиповна.

«Отдыхаю, - ответил я. Типы за соседним столиком на меня уставились.

«А я никак не могу уснуть. – Архиповна явно ждала какого-то вопроса. - Ну никак не могу уснуть, Кручинин! Вся извертелась прямо. Ну чего молчишь? Спроси, почему я никак не могу уснуть».

«Почему?» – послушно спросил я.

«Да потому, что у меня есть ты, дурачок!»

Архиповна произнесла это так сексуально, что я сразу возненавидел Китай за его такую ужасную отдаленность. В постели под роскошным балдахином она лежала. Нагие раздвоивши груди. Я вдруг подло заменил это видение на видение мадам Генолье.

«Вернусь, поженимся».

 

4

-Смотри, Серега, - вздохнул тип за соседним столиком. - Жизнь абсурд. Подливаешь водочку в пиво, чтобы забыть про жену, а приползешь домой, их там две.

Они встали.

-А платить? – осведомился хозяин.

Оба мрачно кивнули в мою сторону.

-А у него есть деньги?

-Ты сам разберись, отец.

-Минуточку! Я милицию вызову.

-Не надо милицию, - сказал я, увидев поднимающегося в кафе Левшина. – Я заплачу.

Типы ухмыльнулись. Они все вычислили верно. Человек в домашних тапочках не может быть сильно упрямым, иначе выглядел бы совсем не так. К тому же Левшин, хотя и походил на поправившегося рахита, был в прекрасном темном костюме. Галстук, светлые носки – все подобрано к седеющей бороде. Кристы и форамены через каждое слово, хотя остеология никогда не являлась для Левшина определяющим предметом. В кабинет его я чувствовал себя, как в музее. Гипсовые отпечатки следов таинственного снежного человека. Артефакты со всех углов страны. Препараты мумифицированных мышц, похожие на копченую медвежатину. - «Плохой был человек?» – спросил я, впервые увидев эти копченые мышцы. – «Да уж! Не зря его гены по-всякому пытались вывести из живой цепочки!» - Бывал в разных краях. Дружил с этнографом Поршневым. Часто рассказывал, как с его знаменитого учителя профессора Николая Николаевича Рыбникова снежный человек сорвал шапку. Случилось это давно, еще до Второй мировой войны. В далекой Монголии Рыбников искал каких-то неведомых песчаных жуков, вовремя не вернулся на базу, заночевал у погонщиков скота. Ночью залаяли собаки, раздался свист. Рыбников выглянул из юрты и увидел что-то мохнатое. «Чикемби? Кто ты?» – крикнул по-монгольски, но мохнатое сорвало с него шапку и убежало.

-Много выпил? - тревожно спросил Левшин.

Странное дело. Я появился в кафе в совсем непотребном виде и меня ни о чем не спрашивали, а благородному Левшину пришлось предъявлять бумажник.

-Слыхал про Лесную деву? – сразу спросил я.

Левшин, конечно, слыхал.

Мы так и уставились на него.

Хозяин кафе при этом ожидал подвоха.

Но Левшин, конечно, вывел разговор на любимого учителя.

Поистине необыкновенный человек. В юности занимался циклами развития тлей и хермесов, сделал в этом деле колоссальные успехи, издал два учебника – по энтомологии и зоологии, даже перевел несколько глав из «Фауста». «Что можешь ты пообещать, бедняга? Дашь золото, которое, как ртуть, меж пальцев растекается; зазнобу, которая, упав тебе на грудь, уж норовит к другому ушмыгнуть; да талью карт, с которой, как ни пробуй, игра вничью и выигрыш не в счет?».

В конце тридцатых (теперь уже прошлого века) молодой профессор МГУ Н.Н. Рыбников был командирован Академией наук в Абхазию. Из-за новых, ранее неизвестных видов жука-древосека задержался на ночь в глухом селении, где местный кузнец Ачба познакомил его с дикой лесной бабой. Два пьяных грузина поймали ее в лесу и за пустую двадцатилитровую бутыль отдали кузнецу. Но как раз перед появлением профессора лесная сорвалась с цепи и умчалась в лес. Кузнец горевал. Угощая гостя молодым вином, все спрашивал, всплескивая сильными закопченными руками: да есть ли на свете такая сила, которая может заставить лесную вернуться? Профессор уверенно ответил: «Есть!» И посоветовал Ачбе на ночь вывесить в кустах свои потные штаны.

Кузнец так и сделал. И получил потерянное обратно.

Кожа у лесной была серая. Волосы по всему телу, особенно ниже пояса, а на голове стояли папахой. Когда кузнец чесал ей большую ступню, лесная улыбалась круглым, поросшим волосами лицом. Пацанов, дразнивших ее, отгоняла камнями. Полюбила сидеть на деревянном крылечке. Ачба, напиваясь, бил дикую. Казалось ему, что, бегая голой по лесу, изменяет она ему со всем окрестным зверьем. Односельчане мирили неукротимых сожителей, угощали вином лесную. Которая, упав тебе на грудь, уж норовит к другому ушмыгнуть. Когда она родила, никто не удивился. Гамас, так назвали ребенка, в тридцать седьмом году все еще не говорил. Основание черепа круглое, затылок плоский. Местный молодой чекист так и говорил: удобный затылок. Он всех и повязал. Сперва кузнеца. За его неустанные похвальбы – живет в мире со всем живым. Потом лесную. За глупую улыбку и нежелание говорить. Потом ребенка Гамаса. Этого – за перспективу. Мало ли что могло из него получиться. Заодно взяли и молодого профессора Рыбникова. Из своей непомерно затянувшейся командировки он вернулся только через двадцать лет. Со стороны Севера.

Левшин заказал еще по рюмочке. Поджимая ноги в тапочках, я раздумывал, можно ли напроситься к нему на ночевку? Получалось, что нельзя. Он чужих людей в доме не терпел, найдет предлог отвертеться. Просто пить всю ночь? А как буду выглядеть утром? А если в милицию попадешь? Несколько часов назад я был обыкновенным свободным человеком в свободном мире, а сейчас ничего у меня не было, кроме мобильника и тапочек. Ах да! Еще прядка, завернутая в бумажку. Ее я и выложил перед Левшиным.

-Что тебя интересует? – сразу оживился он. - Пол? Возраст? Причина смерти?

-А он что, умер?

-Кто?

-Ну не знаю. Этот.

И тут произошло чудо.

Позвонила Маришка Галкина.

У нее кудрявый голосок, играет в ТЮЗе наивных школьниц, мечтает о постоянном богатом друге. Вся такая внезапная. Даже не знаю, почему вспомнила про меня. Может, услышала, что Архиповна уехала в Китай. Сразу спросила: «Кручинин, вы мне, наверное, изменяете?» - «Да ну, - так же сразу ответил я. – Просто у меня активная жизненная позиция». - «Смешной пупсик. – обрадовалась Маришка. Она там занималась размножением каких-то документов. Не знаю, каких, но это навело ее на определенные мысли. - Хотите к вам загляну?» - «Да ну, таскаться по городу. Я сам могу заглянуть к тебе».

На эа этом и порешили.

Отдал Левшину полученную от мадам Генолье прядку, и заглянул.

У Маришки, как на заказ, работал ящик. Брат Харитон разглаживал указательным пальцем усики, похожие на смирившуюся бабочку. Маришка, оказывается, увлекалась всем новым. - «Мы, Кручинин, сильно опустились в последние четырнадцать тысяч лет. А даже скоты стремятся к осознанности». – «Как практически единственный пользователь Мирового информационного банка, - энергично поддерживал ее брат Харитон, - вижу тайное. Вижу, как определенные силы подавляют вас, - он смотрел при этом на меня и на Маришку. - Сам по себе мозг обыкновенного человека генерирует только обыкновенные мысли: попить водочки, почесать ногу, вот определенные силы этим и пользуются». – И вдруг выкрикнул: ««Знаете, кто первым пришел на занятия в Психоэзотерический центр?»

Конечно, мы не знали.

А первой пришла местная ведьма.

«Явилась силу проверить, сучка, - потряс кулаками брат Харитон. – Ни помела при ней, ни ступы, и выглядела для своих двухсот лет неплохо, но я ее расколол…»

-Ну заведет сейчас про свою Пукающую корову. - Маришка ревниво выключила телевизор. Она металась между Святым и мною. - Не хочу про Лесных дев. Хочу про активную жизненную позицию.

Я как раз натягивал на плечи ее халатик. И он лопнул между лопаток.

От удовольствия Маришка взвизгнула и вспрыгнула на меня, как на елку. Она всегда такая внезапная. Мы, конечно, упали на диван. Маришка задышала часто-часто, а я подумал: вот сейчас непременно позвонит Архиповна. Женщины чувствуют запах паленого. У меня было, дружил с любительницей мелких зверьков. Не ветеринар, просто много о себе думала. Как-то наступил у нее на хорька, вечно из-под кровати выскакивали мелкие твари, сладко несло мочой, сахаром, опилками. Понятно, хорек пукнул и отключился. «Ой, он умирает, он умирает!» - «Ну и что такого? – удивился я. - Эйнштейн умер. Гоголь умер. Все умрем». - «Ой, он умирает, он умирает! Ну сделай что-нибудь! Хоть искусственное дыхание!» – «Рот в рот?» - «Ну да!» – «А цапнет за язык?» – «А ты его не суй куда не надо». Чувствовала, что я к ней несколько охладел.

 

 

Глава третья.

ПОБЕДИТЕЛЬ В БОРЬБЕ ЗА СУЩЕСТВОВАНИЕ

 

5

В каюте, заказанной на мое имя, действительно нашлась сумка с необходимыми вещами, а в ней спутниковый телефон. Я обрадовался, потому что мобильник (по просьбе Роальда) оставил у Маришки. И тут же разочаровался, потому что обнаружил только вход. То есть по телефону со мной говорить могли, а сам я ни с кем не мог связаться. Роальд все же посадил меня на короткий поводок. Из салона доносилась музыка, но на корму меня не пустили. Буфетчицы, когда я отправился пить кофе, оказались парнями. Бледный утренний свет расползался над рекой, как разбавленная кислота. Но только на реке понимаешь, как обширен мир. Не в том смысле, что никогда не достигнешь края, а в том, что нет у тебя никаких сил достичь его.

 

«В названной выше земле в пустынных уголках хвойного леса живут дикие (лесные) люди: они совсем не говорят и на ногах совсем не имеют суставов, так что упав, не сразу могут подняться. Однако они сообразительны и умеют ловить зайцев, что помогает им жить в спокойствии, если исключить зимнюю пору, когда живому в тайге приходится плохо».

 

Это я вычитал в книжке, оказавшейся в сумке вместе с вещами.

Скорее всего, подсунула ее мадам Генолье. Это ведь она спрашивала, интересуюсь ли я историей.

 

«Чекра пришел к Едигею, затем двинулся вместе с ним в упомянутую выше страну Сибирь, куда они шли два месяца, прежде чем до нее достигли. В Сибири на большой реке стоят черные леса, простирающаяся на север на тридцать два дня неустанной ходьбы. В вышеупомянутых лесах живут совсем дикие люди, не имеющие никаких специально поставленных жилищ. Тело у них, не исключая рук и лица, всегда покрыто волосами. Подобно другим животным они скитаются по лесам, питаясь всем, чем придется».

 

А еще один свидетель, уже из наших дней, утверждал следующее.

 

«На снежном спуске берега сверху покатились камни, я обернулся и увидел двух настоящих волосатых обезьян, самца и самку. Из ружья, которое было при мне, я выстрелил два раза. Самка с громким криком скрылась, а самец остался лежать. Он был весь покрыт серо-желтой шерстью. Стащив тело на дорогу, я погрузил его в сани и погнал в совхоз. По дороге встретил секретаря сельсовета и показал ему добычу, поделившись возникшими в пути сомнениями: а что, если я убил не обезьяну, а просто такого совсем небритого человека? Секретарь сказал мне так: если ты убил человека, то попадешь под суд, а если обезьяну, то тебе придется искать и самку. Согласившись с секретарем, я в тайном месте закидал тело камнями».

 

Прочитав такое, вполне можно уверовать в Лесную деву.

Черная тайга по берегам тоже настраивала на определенный лад.

 

«Там все дикое: дикий медведь, дикий волк, дикая лиса, а с ними дикие (лесные) люди».

 

Туманная кислятина кочкарников.

Рысь прижмет уши с кисточками, белка обронит невесомое облачко хвои.

Оказывается, немалое число свидетелей всегда готово подтвердить самые неожиданные сообщения. Из той же книги я узнал, что на севере, как раз в тех местах, куда шел теплоход, лесные люди не раз выходили к заброшенным в тайге поселкам. Говорить они не умели, да никто с ними и не разговаривал.

 

6

Где-то за Колпашево с катера, догнавшего теплоход, поднялся на борт жизнерадостный мужичок в штормовке и в густо смазанных сапогах в гармошку. В руке у него был желтый старомодный портфель на замках. Следом за ним влезла девица в голубых джинсах. Носила и с оборками, носила и с воланами, гуляла и с Егорками, играла и с Иванами. Ничего особенного, но скулы косые, разрез хищный. Сразу видно: на теплоходе не в первый раз. Я обрадовался: рассуют гостей по пустующим каютам (одна, кстати, находилась прямо напротив моей), но их увели на корму.

Зато на берег я обычно сходил первым.

Народ, живший в тайге, многословием не поражал.

«Деньги-та в городе еще ходят?» Оживлялись, узнав, что бутылку «Столичной» можно получить за мешок кедровых орехов или за какое-то количество сушеных белых грибов. Моченая морошка и брусника тоже являлись ходким товаром, как и клюква. Титановую лопату недоверчиво покачивали на ладони: легкая, не погнется ли?

Брат Харитон пугал меня.

Несколько раз он появлялся на берегу.

Таким я его и представлял: живым, но себе на уме. Выходил на берег в шортах, в башмаках. Над головой облаком стоял гнус, но ни одна крылатая тварь не касалась нежной, только-только тронутой загаром кожи. Настоящий поединок определенных сил и осознанности. Местные перешептывались, испуганно отводя глаза. Погоды у Святого не просили (погоды стояли хорошие), но подходили советоваться. - «Тут у нас одна гадает по руке…» - «А зимой появлялся священник, говорит, часовню ставить…» – «Куда же деться, если никому не нужны…»

Бухгалтерией занимался теперь Евсеич, - тот самый человек в сапогах гармошкой. Оказывается, каждое лето подсаживается на теплоход. Плавает со Святым уже не в первый раз, начал чуть ли не при Антоне. Матросы и приказчики его недолюбливали. Правда, они и мужиков недолюбливали. «Жизнь во мгле, о презервативах не слышали!» Вечерами меланхоличные звуки рояля мешались с выкриками речных птиц. Рояль терзала Евелина Покушалова – девица с косыми скулами. Мигали звезды. Толстые рыбы всплывали послушать музыку. Матросы вздыхали: «Твою мать!» Нет в России ничего такого красивого, что нельзя было бы выразить матом.

 

7

Евелина, оказывается, писала книгу о брате Харитоне.

Евсеич работал у него бухгалтером, а Евелина писала книгу. Во всем жеманная девчонка, со сладкой глупостью в глазах, в кудрях мохнатых, как болонка, с улыбкой сонной на устах. Мы с ней подружились. Говорила она немного, чаще ограничивалась мягким «Аха» или совсем уж печальным заявлением: «Ничего на свете мне не надо».

А книга должна была называться «О Святом и Лесной деве». Широкая панорама чудесной жизни Святого. Строгая книга о встрече человечества с истинным Чудом. «Брат Харитон прозирает сквозь  пласты времени». На обложку планировался рисунок, сделанный самим Святым. Стремительная женская фигурка, прямо как Летящая по волнам, только мохнатая. Специальные стрелки указывают, как через Большую лиственницу - особенную принимающую антенну - в наш мир изливается чистая энергия неизвестных разумных сил Космоса. А другие стрелки указывают, как пытаются ее замутить определенные силы. Замытаренные люди теряются, совершают неправильные поступки. Понаблюдайте за посетителями пивных ларьков, терпеливо советовал брат Харитон. Приходят культурные люди, говорят «здравствуйте», а расползаются совершенные ублюдки. Липкая энергетическая грязь обволакивает души, чудовищной коркой схватывает чувственные центры.

Евсеич намекал: «Евелина сделает!»

Еще намекал: «В одной уединенной протоке такое увидишь!»

«Трехрогого лося, что ли?»

«Куда трехрогим? Там люди. С непомерной величины ступнями!»

«Аха, - подтверждала Евелина. – Дети у них при родах идут ногами вперед».

Сам Евсеич считался когда-то принципиально честным руководителем таежного совхоза. Ходил в сапогах, любил ругаться, потому что это действует на людей ободряюще. Тайга, болота, прорва ягод, грибов, орехов. Неподалеку лесные по тайге бегали - без одежд. Евсеич любил жизнь. Он всегда хотел жить вот такой одинаковой спокойной жизнью, но определенные силы не спят: грянули сухой закон, ускорение, перестройка. Евсеич всяко пытался зацепиться за жизнь: поддержал ГКЧП (отключил в деревне единственную радиоточку), активно бунтовал против демократии (выгнал с фермы скотников, пожелавших повышения зарплаты), потом наоборот всей душой принял демократию (вернул скотников на работу, но перестал им платить) - много чего делал, только жизнь от этого не становилась лучше. Вконец отчаявшись, пошел с намыленной веревкой к одинокому дереву на опушке, перекрестился, но Господь плохого не допустил: шаркнул дурака молнией. Появились проблемы с  речью, но выкарабкался, встал на ноги. Отыскивая на ощупь брод, через районные газетки стал оповещать мир о том, что готов поставлять богатым предпринимателям дешевую рабочую силу. Дескать, у него в тайге чуть не дивизия лесных - мускулистые, наивные, не вступают в споры. Заинтересовавшихся (особенно иностранцев) честно предупреждал: «Совсем послушный народец, но пожаров боюсь – они недавно огонь открыли». Уверенный в скором поступлении твердой валюты, заложил казенный скот, полностью разбазарил ферму, технику, недвижимость, сельмаг приватизировал и тоже продал, чтобы оплатить дорогие охотничьи экспедиции. Так считал: наловлю лесных, денег хватит на всю жизнь. А лесные, сволочи, взяли да и откочевали. Раньше Феня-дурочка встречала их следы даже на огороде, а теперь пусто до самого Полярного круга. Вместо лесных стали набегать на бывший совхоз следователи. Евсеич на их глупые вопросы не отвечал. Ушел в молчание, как в неслыханную простоту. Изредка только повторял: «Я тебя вижу! Я тебя вижу!» Сперва думали, что на лесных сдернулся с ума, а на самом деле это он заставлял себя постоянно думать о тюрьме, чтобы не попасть в нее. Однажды так отчаялся, что опять пошел на берег искать одинокое дерево.

К счастью встретил Святого.

С тех пор вместе.

 

8

В уединенную протоку вошли в конце месяца.

Сизые ели как компрессоры сгущали влажный воздух.

Тут и там торчали зеленые, утопленные наполовину коряги.

Якорь бросили в сумеречном заливчике, над которым звенели богатые застойные комары. По сходням, брошенным с теплохода, сошел на берег брат Харитон. За ним Евсеич с неизменным желтым портфелем под мышкой, и Евелина - в кофточке с длинными рукавами, в джинсах до самых пят. «Ничего на свете мне не надо». Гнус роился над ними с какой-то ужасной, почти мистической силой. Даже местные жители отмахивались березовыми веточками. Только Святой не скрывал ни лица, ни голой шеи.

Запах смолы, дыма. Низкая вода.

Это здесь в последний раз сошел на берег Антон.

Это здесь поднялись на теплоход траченные молью старички с просьбой спилить Большую лиственницу. Совсем хилые, ничего у них не стояло, даже ноги. Жаловались, что собираются в тайге под загадочным деревом разные пушные зверьки, птицы. А человеку добираться до того дерева сложно. Только манит зря. Спросишь кукушку, сколько жить осталось, а она врет, кукует скудно. Известно, что человек - он брат и кузнечику, и змее, и тебе, юная девушка, и старику, и пернатой птице, и всякому животному, но тут даже привычные деревенские жители поругивались, почесывались, дергались под укусами слепней и комаров (определенные силы), только брат Харитон ничего не чувствовал.

В бревенчатом клубе запомнился веночек из ржавой колючей проволоки.

Человек тридцать мужиков, покашливая, покхекивая, устроились на пыльных деревянных скамьях. Сумеречные взгляды, пегие бороды. Баб почти не было, они высыпали к походной лавке на берегу, но на передней скамье примостились две веснушчатых девки.

 

9

Брат Харитон сидел в углу, справа от меня. Суетливый старикашка пристроился рядом. Живот круглый, а ножки тоненькие, правда, с такими ступнями, каких хватило бы на троих. Евсеич уверенно поднялся на низенькую сцену. Осмотрелся, кого-то поприветствовал. Мужики курили в ладошку, опустив глаза, скрытно, на приветствие покивали. «Привет, гражданин начальник». А Евсеич спросил:

-Что мы там не успели в последний раз?

Девки радостно откликнулись:

-Про маркетинг!

А мужики потребовали:

-Давай с примерами!

И так и вперились в Евсеича тяжелыми земляными глазами.

-Тогда начнем. Вот ты, Анна, - указал Евсеич на одну из веснушчатых девиц, - приходишь в клуб на вечеринку и видишь там в толпе народа симпатичного парня. Сразу подваливаешь к нему. Привет, дескать! Со мной классно в постели!

Анна вспыхнула.

Мужики оживились.

-А реклама?

-А это когда ты приходишь на вечеринку, а там в толпе народа опять тот симпатичный тебе парень. Сама-то подойти боишься, тогда Светка, - смело указал Евсеич на вторую девку, - подгребает к указанному парню и говорит: «Привет! С моей подружкой классно в постели».

Анна еще сильней покраснела, но сдаваться не собиралась. Прикрывая подолом чуть расставленные ноги (с огромными ступнями), заглянула в какую-то бумажку. Вполне возможно, что вопросы для Евсеича придумывались заранее всей деревней. В долгие зимние вечера при свете керосиновых ламп.

-Давай про черный пиар!

-Ну видишь ты в толпе народа на вечеринке того симпатичного парня, - промокнул платком мокрую лысину Евсеич. – Кругом девки. Не пробиться никак. Вот ты, Анна, и  подкидываешь в толпу пару нехороших слушков, всяко намекаешь на нехорошие обстоятельства, разжигаешь в девках ужасы и сомнения. А когда они наконец вцепляются друг другу в волосы, шепчешь тому парню: «Сваливаем отсюда. Со мной классно в постели».

-А узнаваемый брэнд?

Мужики, конечно, не верили примерам Евсеича, но на подружек поглядывали с сомнением. Время-то беспокойное… Мало ли… А Евсеич радовался вопросам. Соскучился на теплоходе. Весь год, наверное, ждал встречи. Дескать, с узнаваемым брэндом - просто. Подваливает к тебе, Анна, все тот же симпатичный парень. Ты думаешь, ну начнет сейчас чепуху нести? А он говорит: «Привет! Это с тобой классно в постели?»

-А директ-мейл? - выпалила обескураженная Анна.

-А это когда в толпе народа ты видишь сразу нескольких симпатичных парней. Жалко терять хоть одного. Поэтому пишешь каждому отдельно: «Привет! Со мной классно в постели!»

-А демпинг?

Вопросы, конечно, готовились задолго до встречи.

Умные девки со словарем (добытым у того же Евсеича) обрабатывали оставшиеся от приказчиков газеты, а мужики им советовали, как красивей спросить. О демпинговых ценах у мужиков в общем было представление, но Евсеич их все равно их сразил. Вот, дескать, Анна, приходишь ты на вечеринку, а там красивых девок – не протолкнуться. И все вьются вокруг того симпатичного парня. Тогда ты приспускаешь с плеча бретельку и незаметно шепчешь: «Эй, парень, привет! Со мной классно в постели. А шоколада с шампанским не надо».

Мужики обалдели.

-Игра определенных сил, - подтвердил брат Харитон.

От его голоса мужики обалдели еще больше. Старичок-паучок (краем глаза), нашептавшись со Святым мелко-мелко выбежал из клуба.

-Раскрученная торговая марка? – Евсеич явно был в ударе. – Вот ты, Анна, скажем, не попала на вечеринку, родители тебя не пустили. – Мужики тяжело заворочали кудлатыми головами, отыскивая съежившихся в углу родителей Анны. - Но в клубе только о том и говорят, как с тобой классно в постели.

-А франчайзинг?

Мужики совестливо опустили глаза. Ничего себе дела, да?

Приходит Светка на вечеринку, а там в толпе народа этот симпатичный парень. «Привет от Анны! - говорит Светка. – Знаешь, как с ней классно в постели?» делится с Анной шоколадками.

-Истинная игра определенных сил.

Это опять подсказал Святой и мужики угрюмо засопели.

Ну да, определенные силы, но никто из них не предполагал, что Анна и Светка такие бляди. Да еще Евсеич добавил насчет тендера. Дескать, приходят девки на вечеринку, а там в толпе народа тот симпатичный парень. Анна пробивается к нему и шепчет, как с ней классно в постели, а Светка с другой стороны подсказывает, сколько шоколадок им хотелось бы получить.

Старичок на паучьих ножках вернулся в зал.

Какие-то неясные события происходили вокруг Святого.

Изредка он подавал реплики, но это не было вмешательством в беседу Евсеича. Наоборот, брат Харитон только расставлял акценты. Вот как торжествуют определенные силы, если им не организовать отпор! Евсеич всяко поддакивал. Анна еще только собирается на вечеринку, а шустрая Светка уже занимается пресс-релизом - активно распространяет в клубе слухи о том, как с Анной классно в постели. Ну чем не выполнение чужих программ?

К брату Харитону (краем глаза) в этот момент подсел еще один старичок – сухонький, маленький, лицо с ладошку, а сзади наклонился другой - с руками, огромными, как рукавицы. «Сезонная распродажа? А это, Анна, ты приходишь на вечеринку, а там в толпе народу целая куча симпатичных парней. Доводишь до них, что сегодня переспать с тобой стоит пять шоколадок и три бутылки шампанского. Понятно, что надеешься переспать с самым симпатичным и щедрым, а к концу вечеринки надираешься в ноль и оказываешься в постели с каким-то уродом».

Святой, услышав такое (краем глаза), наклонил голову.

Мужик с большими руками что-то буркнул, но остался на месте.

Вместо него выскользнул из клуба все тот же старичок на кривых ножках.

Никогда бы я не поверил, что замшелых мужиков можно так долго держать в душном клубе вопросами и ответами. Но про «крышу» Евсеич растолковал доступно. «Вот ты, Анна, приходишь на вечеринку. Симпатичных парней там хоть пруд пруди, но наглых девиц еще больше. Могли бы сразу тебя отделать, правда? Только зачем? За косу оттаскивают тебя к порогу и говорят: ладно, Анна, веселись, мы согласны на тридцать процентов от всех заработанных шоколадок и соответственно на сорок процентов от шампанского. Иначе… Сама понимаешь…» Мужики покуривали, косились в сторону Святого. Какие-то волны исходили от него, заставляли девок краснеть, мужиков нервничать.

-А работа с регионами?

-А это когда ты приходишь на вечеринку, а тебя никто не хочет. Одни кричат – дорого, другие кричат, что с тобой в постели не так уж и классно, а третьи вообще не долечились с прошлого раза. Тогда ты спокойненько отступаешь. Есть ведь другой клуб. Уж там-то тебя завалят подарками.

-А креативный подход?

-На вечеринке сама подваливаешь к симпатичному парню. «Слышь! Ты прикинь, что мне снится в последнее время! Будто лежу я на шелковых простынях, все умею, а учить некого. Хочешь брать у меня уроки?»

-А протекционизм?

Девки так и нападали на Евсеича.

-Ну приходишь ты, Анна, на вечеринку, а там уже знают, что с тобой классно в постели. Но тому, кто угостит тебя швейцарским шоколадом и французским шампанским, ты дашь только один раз, а тому, у кого найдется «Советское шаманское» и плитка «Аленки» – два.

Теперь обалдели девки.

Они не догадывались о таких раскладах.

-Акционерное общество? - гнул свое Евсеич. – А чего сложного? Берешь у Светки платье и немного косметики, а потом отдаешь ей каждую вторую заработанную тобой шоколадку.

В зал (краем глаза) вернулся старичок на паучьих ногах.

-Это кто? – спросил я мужика, сопящего рядом.

-Это-то?

-Ну да.

-Это-то Иван.

-А какой это Иван?

-Этот-то Иван Зоболев.

-А чего он туда-сюда?

-Этот-то? Кума ищет.

-У него кум есть?

-У этого-то?

-Ага.

-У этого-то кума нет.

-Так ведь ищет? Сам говоришь.

-А чего ж не искать. Это не запрещено.

Сказал и отодвинулся. А я вспомнил: там все дикое. Дикий медведь, дикий волк, дикая лиса, а с ними дикие люди.

-Захват новых рынков? – звенел с низенькой сцены раскованный голосок Евсеича. – А это, Анна, когда все симпатичные парни знают, что с тобой классно в постели, а ты еще подпускаешь слух, что готовишь здорово.

Время от времени, выбрав паузу (всегда очень точную), брат Харитон замечал по существу, что именно следует считать протестом против чужих программ, а что – всего лишь попыткой вырваться из их тенет. - «Спланированная утечка информации?» - Анна теперь открыто заглядывала в бумажку. – «Ну приходишь ты, Анна, на вечеринку, а там симпатичные парни интересуются, правда ли, с тобой классно в постели? По рожам видно, что всё прекрасно знают, но ты держишься гордо, на все вопросы отвечаешь: «Без комментариев». А в это время Светка в буфете рассказывает, сколько ты обычно берешь шоколадок и шампанского». – Мужики, понятно, переглядывались. Присутствие Святого заставляло их по особенному прислушиваться. - «Неверный выбор целевой группы? - Евсеича ничто не могло смутить. - Приходишь ты, Анна, на вечеринку и шепчешь тому симпатичному парню: «Идем! Ну, идем!» А он мнется. А он морду в сторону. А он никак. Дескать, интересуется мальчиками».

Мужики сдержанно загалдели.

Может, хотели вспомнить, кто долгим зимним вечером придумал такой вопрос.

Но Анна не позволила разгореться страстям. Выкрикнула: «Давай про отмывание капитала». Евсеич на это очень уверенно прищелкнул замками желтого портфеля. Дескать, Анна, на той вечеринке ты даешь всем симпатичным парням, но исключительно за чудесное советское шампанское и отечественные шоколадки. А Светка приносит все это к тебе домой и вы в компании с мужьями выпиваете и закусываете.

 

10

Ленивые дни.

У разъездной давки на берегу Евсеич расхваливал товар, мужики покуривали в ладонь, одергивали баб, переглядывались. Местный татарин с черной шевелюрой, раскинувшейся над его головой, как зонтик, пытался что-то опротестовать, его не слушали. Матросы, поругиваясь, катали бочки с моченой брусникой, приказчики оттирали запачканные смолой руки. Вдоль берега тянулся тальник, за ним сразу – зубчатой стеной – сизые ели. Ветерок, заплутавшись в протоках, задирал воду, как подол, гнал рябь к теплоходу.

Меня впервые пригласили на обед к брату Харитону.

Месяц меня никто не замечал и вдруг – обед. Думаю, что это Евелина придумала.

Почему-то я ждал от Святого страстей, наставлений, укоризны, но он был погружен в размышления. Даже черная бабочка усов замерла. Невнимательно цеплял гриб, ловил ложечкой моченую бруснику. В глазах – пепел, как в перегоревшем костре. От Евелины я уже знал, что в юности Харитон Пестов увлекался поэзией, издал две книжки, подумывал о Союзе писателей. Но в одну морозную ночь, находясь в чужом городе на творческом семинаре, в промерзшем гостиничном окне увидел звездное небо.

Вдруг ударило по сердцу: не так живу!

Что на столе? Бездарные рукописи, недопитая бутылка.

Коля Калесник, прозаик, приятель по ремеслу, бормотал невнятно. Где гниет седеющая ива… где был и нынче высох ручеек… девочка на краю обрыва… плачет… свивая венок… Губы обслюнявлены, закуска закончилась. Звезды помаргивают, изливают бездну энергии. Не одни мы! Вот точно, не одни! Но как дозваться, как крикнуть в ответ: «Здесь мы!» Даже Коля почувствовал важность момента. «Вызовем, - спросил, - проституток?»

Подчиняясь нахлынувшей на него волне, Харитон ухватил первую попавшую под руку рукопись, разорвал вчетверо, обрывки запустил под потолок. Чужие ничтожные мысли, чужие ничтожные слова, навязанные определенными силами. Термин неожиданно всплыл в сознании. Раньше Харитон так никогда не думал. На фоне разрисованного морозом окна происходящее показалось значительным. Морозные кристаллы складывались на оконном стекле в какое-то волшебное дерево, колючее, покрытое шишечками, мерцающей кристаллической хвоей. Это святая… Или безумная… Еще одна рукопись полетела в потолок. Спасти, спасти… Люстра сквозь обрывки бумаг светилась, как сквозь метель.

-А что мы скажем на семинаре? – вдруг спохватился Коля.

Харитон не ответил. Ответ не имел значения. Но Коля так это и понял:

-Значит, вызовем?

Они спустились в холл. Ночной дежурный прекрасно понимал страсти, колеблющие этот вечно мыслящий тростник. Искомые девицы появились. Их было две. Наглые, маленькие, как овечки. Продрогшие, кинулись к Харитону и Коле, стали прятать озябшие руки под их одеждами, жаловаться на сибирские холода. Девушки без образования ищут работу по специальности. Дежурный смотрел завистливо.

-Ой, а зачем на холод?

Пугались девицы не зря. Улицу мороз прокалил где-то до сорока. Сквозь густой морозный туман еле просвечивали огни коммерческих киосков.

«Пластиковые мешки у вас есть?» – спросил Харитон.

«Для покойников?» – в тот год в продаже было все.

«Давай. Годятся».

Девицы переглянулись.

Поблеивая, как овечки, приволокли купленное в номер.

Там их поразил толстый ровный слой драной бумаги на полу. Решили, что завалят их сейчас на эти бумажные сугробы, заставят шуршать непристойно. Но Харитон и Коля, ничего не объясняя, кинулись набивать бумагами мешки. Девицы помогали. Готовы были и на мешках, но Харитон опять выпроводил их на мороз. Дежурный жутко обалдел, увидев проституток с пластиковыми мешками на плечах. «Это что же такое делается?» Пришлось сунуть зеленую купюру. Через минуту девицы вернулись в номер. Одежду сбросили еще в коридоре, чтобы не бегать к мусорным ящикам.

Не подходи к обрыву, к краю… Хочешь убить меня, хочешь любить?..

Загнав девиц в постель, Харитон бросил им бутылку коньяка, а сам по-турецки устроился на диване, уставился в волшебно переливающееся стекло. Коля задержался в холле, отпаивал дежурного коньяком. Кристаллическое дерево на оконном стекле выросло. Оно искрилось, переливалось всеми цветами радуги. Вот чистая энергия, способная противостоять определенным силам. Свет звезд вымывает из сознания чужие программы. Мировые пространства показались Харитону преодолимыми, надо только найти настоящее волшебное дерево, принимающее энергию из Космоса. Оно должно, как исполинская антенна, возвышаться над тайгой…

 

11

Евсеич благостно жмурился.

Прекрасный обед. Понятный круг людей.

Семь российских городов активно спорили из-за Евсеича, как древние греки из-за Гомера, но все это сейчас было далеко. Похрустывая, заедал коньяк огурцами. Отсутствие вкуса никак не сказывалось на его аппетите. «Кума найдем, - пообещал, - я с него сдержу должок».

-А кто этот Кум? – спросил я, косясь на Святого.

-О! Дарвинист, - обрадовался Евсеич. – Победитель в борьбе за существование.

Оказывается, Кум («Аха») вырос в этой деревеньке. В начале тридцатых прошлого века, когда рядом с деревенькой разбили лагпункт, был мальчишкой. Рос лагпункт, рос мальчишка. Голова продолговатая, как еловая шишка, с огромным лбом, а личико небольшое. Занялся новым в тайге промыслом – отстрелом беглых зеков. «Опыта в этом деле у вас нет, конечно, - выступил перед местными охотниками начальник лагпункта майор Заур-Дагир, тигр по национальности. – Это не белке в глаз пальнуть. Но попадаете белке в глаз, значит, и врагу народа попадете».

А как не попасть! За каждого подстреленного на руки 215 рублей!

Незамедлительно. Твердых. Сталинских. Жалеть-то кого? («Аха»). Один – бывший петлюровец с Украины, другой вредитель с ленинградского завода, третий вроде бы совсем простой косторез, а пытался продать Чукотку американцам. («Аха»). Были даже редкие мастера русского позолотного дела – их доставили чуть не из-под Москвы. Шахтеры, плотники, столяры, инженеры, учителя, колхозники, кулаки, подкулачники, просто интеллигенты – а на самом деле, враги. Все это, ясный хрен, ярилось, стонало, выплескивалось в слухах. («Аха»). Война еще не началась, а японцы захватили Дальний Восток, немцы вошли в Москву, Сталин застрелился в Куйбышеве, страной руководят Ворошилов и Берия. Самых злостных болтунов майор голыми сажал на скамью посреди лагпункта. Ноги до земли не достают, попытка хлопнуть комара считается побегом. За три часа гнус высасывал человека насухо.

Так шла жизнь.

Через много лет именно Кум явился к Антону со старичками.

«Вот спалить бы Большую лиственницу». - «А чем она вас достала?» - «А молодежь ладится. Дойти до дерева нельзя, а стремятся. Считается, что приложишь руку к коре, ничем больше заниматься не надо, такой дает ум». – «А чего же тут так мало умных?» – удивился Антон. – «А до дерева дойти не просто. Болотная бабка воду мутит». – «Какая еще бабка?» - «Болотная. Вся в шерсти. Под Большой лиственницей звери и лесные общаются, а она этого не любит. Недавно нашли молодого охотника в Мертвой пади. Понятно, шел к дереву, а Болотная бабка голову ему заморочила. Лежит в клюкве, как в кровавой испарине, и лицо такое, будто умер с тоски. Тоска – она ведь ломает почище ревматизма». – «Да если дойти невозможно, зачем пробовать? Тем более, мы. Как дойдем?» – «Ну вы-то просто. Туда и зеков гоняли, они о счастье не думали, поэтому доходили. Чтобы понять - надо духу в осиянности быть. Это не каждому дано. – Переминались, покряхтывали: - Спалить бы дерево. Так сказать, высшую меру. Социальной защиты».

Уговорили. Ушли в тайгу.

Кум – проводником, с ним Антон и Харитон.

Взяли пиропатроны. Не пилой же двуручной бороться с загадочным деревом. Решили, рванем от души, напугаем Болотную, лесных разгоним. Если зеки доходили, то и мы дойдем, это точно. Пройденный путь Антон отмечал вешками. Дарвинисту это не нравилось. Топал большой ступней. «Дорогу подсказываешь Болотной».

Ушли и нет никого. Девять дней не было.

Потом из утреннего тумана вышел на берег оборванный Харитон.

Молча оттолкнул лодку от берега, погреб к сонному теплоходу. Еще из лодки стал орать: «Снимайтесь с якоря!» - «А хозяин где?» – спросили с борта. - «Теперь я хозяин! Снимайтесь! Нет Антона. Болотная утопила!»

Так поняли, что Харитон только и остался в живых.

Но неделю спустя (теплоход ушел), прихрамывая, выбрался из тайги Кум.

«Где Антон?» – кинулись к нему. А он поморщил огромный лоб, переступил короткими ногами со ступни на ступню: «Болотная бабка утопила». - «И Харитона утопила?» - «И его». - «Так уплыл же Харитон! Сами видели!» - «Ну, значит, не утопила, - мрачно согласился Кум. – Вернется».

И оказался прав.

Потеряв партнера, Харитон стал приплывать каждый год.

Теперь, правда, как брат Харитон, но все равно с товарами.

Евелина с печалью («Аха»), Евсеич с гордостью посматривали Святого. А он вдруг начал бледнеть. Все слышал, может, так слова подействовали. Или  коньяк. «Отцы ваши ели сахар, а зубы у вас сыплются…»

Предупреждая меня, Евелина прижала пальчик к губам.

Длинные руки Святого пришли в движение. «Отцы ваши ели сахар…»

Сбив со стола рюмку («Аха»), брат Харитон, как во сне («…а зубы у вас…»), потянулся к замершей Евелине. Пробежал пальцами по длинному ряду перламутровых пуговичек («…сыплются…»). Как по пуговичкам гармоники. А Евелина не отпрянула. Опустила веки, даже подалась навстречу. Перламутровые пуговички покатились по ковру, из распахнувшегося шелка выкатились смуглые груди – в жадные ладони совсем ослепшего брата Харитона. – «Левую ногу тебе прострелят…» - Глаза у него выцвели, казались слепыми. - «Пулей?» - закатила такие же сумасшедшие глаза Евелина. – «А то… Терпи… Хромоножкой станешь…»

 

 

Глава четвертая.

ФИАЛКА ДЛЯ КУМА

 

12

Легкий туман плыл над протокой.

Дым над трубами. Полная оторванность от мира.

Человек в застиранной рубашке присел рядом на бревнышке:

-Ты чей?

-Да так. С теплохода.

-А я врач.

-Поздравляю.

-Теперь все больше по справкам.

-Здоровые? Мало болеют?

-Да как сказать? Но справки все равно нужны.

-От чего?

-От испуга.

Я посмотрел на врача и он пояснил. Охотник прицелится в белку, а лесная вдруг выскочит – ухнет. Обделаешься с испугу. В другой раз уснешь у костерка, а она на тебя мокрой травы навалит, ряски. Пахнешь потом. Недавно татарин на мельнице видел лесную. Голышом, мохнатая. Выскочил почернелый, волосы над головой торчат, как зонтик. У лесной, говорит, морда тарелкой. Медная. И волосы по часовой стрелке завернуты. Когтями по паркету тук-тук.

-Какой же паркет на мельнице?

-Ну это я так, к слову, - признался врач. – Но такую пусти на паркет, точно стучала бы. Я в справках так пишу: «Освобожден от всех видов работ. Даже от подконвойных. Болезненные последствия встречи с Болотной бабкой».

-Антону тоже давал такую?

-Ну, кого вспомнил! – протянул врач. - – Я клятву Гиппократу давал. А Антону ничего не давал. Человек тихий, выращиваю свиней, как все. Выделяться не хочу, но свиньи у меня чистенькие, хоть переднички на низ надевай. Сам-то белье ношу черное, чтобы сильно не маралось. Бедный человек обязан хорошо пахнуть, - доверительно выдохнул он. – Это звери бедны. У них никаких вещей нет!

 

13

На несколько дней обо мне забыли.

Врач таскал меня по домам. Правда, люди на расспросы о лесных отнекивались, а об исчезновении Антона вообще отказывались говорить. Пропал и пропал, чего теперь? Тайга знает, кто ей нужен. Татарину, затащим меня в его избу, врач сказал:

-Вот совсем ничей человек.

Татарин обрадовался, но жена даже не обернулась. Зачем ей ничейный? Никому не принадлежу, значит, и ей не принадлежу. Звали ее Наиля. Жарила яичницу, переступала босыми ступнями по некрашеному полу. Ступни огромные, как ласты. В чугунной сковороде шипело, взрывалось сало. Со стен присматривались к нам лаковые родственники. Эти милые окровавленные рожи на фотографиях. На уровне дриопитеков, только что сочинивших каменный топор.

Татарин похвастался:

-Прошлой зимой умер у нас дед Филипп. Видишь? - выставил ногу с огромной ступней. – Вот ты все расспрашиваешь про Антона. А Антон что? У него и нога была обычная, и сам человек обычный. А вот у деда Филиппа нога была даже больше моей. Сказался фактор, - умно ввернул он, пытаясь пригладить торчавшие над головой черные волосы. –А руки короткие, - огорченно выставил крепкие руки. – Даже короче, чем у меня. Я, конечно, молодой, чтобы давать какие-нибудь полезные советы по здоровью, но дед Филипп прямо говорил: при таких-то ступнях зачем нам длинные руки?

-Сука, - мотнула головой Наиля.

Я посочувствовал. Спросил, страдает ли таким Кум?

Татарин сразу же покосился на жену. Ясный хрен, страдает. Чего бы ему не страдать. На нем тот же фактор сказался. Только Кума тут редко видят.

-Брата Харитона боится?

-В самую точку, - кивнул врач.

-А чего ему бояться брата Харитона? Он же Святой.

Татарин отвел глаза, а Наиля отчетливо щелкнула челюстью.

Не люди, а углы какие-то, неодобрительно подумал я. Не хотели они говорить об Антоне, не хотели говорить о Святом. Все их раздражали. Не хотели даже о лесных говорить. Зато татарин плеснул в стаканы. Волной запаха сбило в полете муху, рожи родственников на стенах оживились. Я так понял, что в деревне Кума не любят. Он дарвинист, он любит цыганские песни. Поты лыты мяты пады. Настоящий мичуринец. Жить ему дают, но без особенной любви. Понятно, лоб у Кума высокий, не сразу поймешь, что творится под таким за таким лбом, но при надлежащем руководстве в общем разбирался в окружающей обстановке, увязывал увиденное с линией партии. С шестнадцати лет служба отечеству. Преодолел путь от вольняшки разнорабочего до старшего конвоира.

-Сука!

Даже бабу имел из Питера.

-Суку! - пояснила Наиля, бросая на стол тарелки.

В правах потребителя ленинградская баба не сильно разбиралась, да и была поражена в правах. Под кличкой Фиалка обслуживала конвой. Тело, как у физкультурницы. Перед самым ее появлением в лагпункте ушел от Кума старый кот с отрубленным ухом, может, заранее почувствовал беду, хотел отвести ее от хозяина. А Кум не понял. Он в тот день стрельнул сразу трех беглых врагов народа («ЧК всегда начеку!») и получил на руки чистыми шестьсот сорок пять рублей. Майор Заур-Дагир всю сволоту к вечеру загнал в бараки. Фиалке подарили лаковые туфли, взятые из вещей одной (суки) лишенки, полностью пораженной в правах. За деревянным столом сели восемнадцать человек охраны – все в отглаженных, перетянутых портупеями гимнастерках, с ромбами в малиновых петлицах, с орденами, с почетными знаками. От души радовались успеху товарища. Только к вечеру спохватились – нет Фиалки!

Вот весь день была на глазах, а сейчас нет.

Прошмонали все бараки. Прошмонали всю тайгу. Нигде ни следа, пусто.

Так и записали ее в беглые, а Фиалка через три года явилась. Без справки об освобождении, но с двумя грудными ребятенками на руках. Ссылалась на лесных, будто они ее утащили силой. По горячке хотели бабу шлепнуть, но майор не позволил; позвонил Вождю. Телефонная линия сюда не дотягивалась, но на деревянном простом столе майора Заур-Дагира с первого дня стоял черный телефонный аппарат с ручкой. По необходимости майор наливался нехорошей кровью, срывал трубку, ручку крутил и кричал в нее: «Барышня! Иосифа Виссарионовича! Срочно!» А дождавшись ответа, лепил в лоб: «Иосиф Виссарионович! Ну что делать с этими врагами народа?»

Вождь дурного не посоветует.

В случае с вернувшейся из тайги лишенкой спросил: «Из города трех революций?» («Сука»). Услышав ответ, подсказал: «Отдайте Фиалку Куму». Дескать, парню ему в зачет. И служит хорошо, и строгать ребятишек не надо, как бы вот на готовенькое.

Так и поступили.

Кум Фиалку держал в строгости, она от этого умерла.

А вот ребятенки выжили. Такие прусские загривки наели, что Кум стал их побаиваться. Показывал картинки в растрепанной книге «Рукопашный бой с диверсантами». Учил правильно отвечать на вопросы типа: «Эй, пацан, ты с какого района?» или «Закурить не найдется?» Говорили ребятенки плохо, ничему хорошему так и не научились, но не боялись убегать в тайгу. Там чем-то питались. А то загонят в бурелом отчаявшегося медведя. «Ты, пацан, с какого района?»

 

14

После первых трех стопок Наиля выложила фотоальбом.

Дерматиновый, тяжелый. На подкрашенных фотографиях плаксивые бабы в пуховых платках, в стеганных телогрейках, суровые мужчины в лагерных бушлатах, в ватных штанах. Врач пояснял: «Этому выписывал справку… Лесные его били в тайге… Сильно боялся…» Трудно было поверить, что такие мордастые мужики могут бояться какой-то Болотной бабки. Но врач убеждал: «И этому выписывал… Артист… Болтал, будто бывал в Кремле с концертами. А Болотную увидел, пришлось откачивать…»

-Сука!

Другой небритый мужчина тоже считался у Наили сукой, хотя служил всего только бакенщиком. Каждое утро проверял огни на реке. Однажды утром увидел купающуюся в реке Болотную бабку и к бакенам не поплыл. Дальше хуже: давление, запах изо рта, руки дрожат, отрыжка. Предполагалось, что начальство, прибывшее в этот глухой угол по факту выброса на мель каравана барж с ценным грузом, учтет справку врача, но что-то там не срослось – дали мужику по рогам.

-А лесные?

-Они на фотках не получаются…

-Суки!

-А где они прячутся? Почему с вами не дружат? - засыпал я всех вопросами. - Может, это они увели Антона? А? Если уводили Фиалку, значит, и Антона могли?

-Может, и могли.

Татарин перелистнул лист альбома.

Маленькое хитрое личико, пронзительные глаза, высокий лоб.

-Кум, что ли?

-Видишь, сразу узнал.

-Он-то, наверное, все знает про Антона?

-Может, и знает. Только не скажет. Ты зря не пошел на заимку…

-Сука!

-…поговорил бы с ним?

-Как я один пойду? Как мне узнать дорогу?

-Почему один? С братом Харитоном, - покивал татарин. – Вижу, что ты хорошо питаешься и много спишь. Пошел бы с ним, все бы и прояснилось.

-Как бы это я с ним пошел? Он на теплоходе спит.

-А вот сказался фактор. И на тебе сказался, - умно сказал татарин. – Ушел брат Харитон. Поздно вечером ушел. Сперва ведь на лодке плыть надо. К Большой лиственнице ушел, к волшебному дереву. На этот раз повел девку.

 

 

Глава пятая.

НАРУЧНИКИ

 

15

Напился я.

Но утром проснулся, будто толкнули.

Сам проснулся. Собрал рюкзак, сунул в карман спутниковый телефон.

Подумать только, ушел Святой! Тайком! Без меня! Понимал, что ушел он не тайком, да никто и не обещал мне дальних прогулок; тропа виляет по самому краю болота, тянется через сухостой, малинники, кое-где помечена вешками, кое-где подперта болотными «окнами» – эти подробности я выпытал у татарина и у врача. А добраться до начального пункта – скалы на берегу – можно на лодке. Обычно Евсеич привязывал лодку с внешней стороны теплохода. Невидимая, она тыкалась в борт, пускала по воде светлую рябь.

На воде и комаров нет.

 

16

Плыл.

Взмахивал веслами.

Боялся пропустить песчаную кромку берега и голую треугольную скалу, под которой швартовались когда-то баржи с врагами народа.

 

17

Песок поскрипывал.

Я знал, что скажу брату Харитону, когда догоню его.

«Привет, - скажу, - обдолбанный буратино! Тебе деньги заплачены за то, чтобы единственный пассажир увидел все, что можно увидеть в путешествии по реке. А я что вижу?» И все такое прочее. Может, про Антона спрошу. Видит Святой сквозь пласты времени, тем лучше. Пусть вычислит определенные силы, пославшие меня за ним.

Лодку я припрятал в прибрежном тальнике.

Взобравшись на косогор, увидел вешки, расставленные давным-давно.

Многие покосились, даже упали. Может, Антон их ставил, я ведь теперь шел по его последнему пути. Под вечными елями царил сумрак. Не к месту вдруг вспомнил, как одному моему приятелю девчонка (он отказался на ней жениться) шепнула на лекции: «Хочешь?.. В последний раз…» Ему бы, дураку, насторожиться, а он попер ночью в чужую общагу. Нежность взыграла. Ведь в «последний раз»! Говорят, это как в первый. Без стука толкнулся в обозначенную девчонкой дверь, воображение рисовало непосильные прощальные ласки. Кричать нельзя, никаких стонов, сжать зубы, молчать! За всеми стенами завистливые уши. В таком ожесточении, в таком неистовстве били моего приятеля сначала в темной общежитской комнатке, зажав потной ладонью рот, затем в женском туалете. Для устойчивости пытались усадить на унитаз. Наконец спустили с лестницы. Ему бы уйти с достоинством, так нет, стал отряхиваться, ворчать, что-то показалось ему обидным. Пошел на поводу определенных сил. Тогда те двое сверху спустились и гнали его еще два квартала.

Чахлая растительность.

Тяжелые, как головы, кочки.

Сыч в отдалении хохотнул: «Ты с какой улицы, пацан?»

Я не успел ответить, потому что метнулась за корявыми остовами сухих елей бесшумная тень. Сгорбленно, легко, с какой-то звериной точностью. Росомахи, кажется, питаются исключительно живым мясом… Бьют жертву так, чтобы ее только парализовало… Может, Антон не погиб, а одичал, кочует по тундре, возвращается в тайгу, купается вон в том озерце… Хотя, вряд ли. Тянуло от того озерца, как от бердского автобуса.

«Кто ел из моей чашки?»

«Кто сидел на моем стуле?»

«Кто спал на моей медведице?»

Надо было уговорить татарина пойти со мной. Или хотя бы врача. Все-таки спутник, все-таки не так страшно. А то ведь мелькает тень, точно мелькает. Я даже не удержался, крикнул:

-Кто ты?

Ответа, конечно, не последовало.

 

«Около двух часов утра пробудился я от глубокого сна и отчетливо услышал тяжелые шаги по мерзлому снегу. Потом издалека, из таежной чащобы, донесся гортанный звук, ни на что не похожий…»

 

В таких пересказах лесные (дикие) люди всегда выглядят олимпийскими чемпионами. Бегают, прыгают, взбираются по отвесным стенам – камни, ручьи, заледенелые поверхности им нипочем. Прыгают без шеста, переплывают реки, взбираются по косогору. Блохи не кусают их, мороз не тревожит. Найдя чашку, оброненную человеком, водят по ее дну пальцем: «Отверстия нет». Потом переворачивают: «И дна нет».

-Ты кто?

Сгорбленная тень затаилась.

Лесная дева, подумал я. Можно повесить штаны в кустах, она на них клюнет.

Клюнет, сама пойдет в руки. Привезу деву в Питер. Прямо на «Интерпресскон» – конвент фантастов. Сидорович с дерева упадет, когда такую увидит. Познакомлю ее с Борисом Натановичем Стругацким. С ним Лесная дева разговорится, главное, не оставлять ее потом наедине с Брайдером и Чадовичем. Среди писателей есть всякие, даже врачи, все равно лучше не оставлять Лесную деву с Брайдером и Чадовичем. Пусть поговорит с Борисом Натановичем, этого ей хватит на всю жизнь. Под Большой лиственницей, собрав зверей и соплеменников, будет рассказывать, как Борис Натанович деликатно посвистывая и постанывая на языке лесных, указал ей на то, что жизнь потихоньку налаживается…

-Ты кто?

Нет ответа.

Я готов был вернуться к лодке.

Холодок страха потом заливал спину.

Я чуть не заорал, когда впервые за последний месяц вдруг затренькал, задергался в кармане спутниковый телефон. Или я вышел из некоей мертвой зоны, или Роальд, наконец, решил дать мне ценные указания. указания.

«Что ж ты, сука?..» – заорал я, включая кнопку входа.

Но откликнулась Архиповна: «Ой, ты чего?»

«Напугала!» – выдохнул я с облегчением.

«А ты ждешь звонка?»

«Конечно».

«А мне не сообщил, что уехал в область. Еле до Роальда  дозвонилась. Ты там не пьешь?»

«Нечего тут пить».

А она уснуть не могла в Пекине. Валялась на многих мелких китайских подушечках. Стонала непристойно: «Ох, ты бы видел, Кручинин! Везде шелк, прямо скатываюсь с постели!»

Связь прервалась.

Я вытер вспотевший лоб.

Если поймаю лесную, непременно привезу в Питер.

Володя Ларионов влюбится в деву. Етоев тоже. Он вепс. Этим все сказано. И Романецкий зря говорит про аллергию. У одной девушки, например, была аллергия на мужскую сперму, вот это фокус! Если впереди болото, вернусь. Если гнус навалится, тоже сбегу к реке. Там, у воды, надежнее. У воды всегда надежнее. Кстати, Антон запросто мог воспользоваться водой. Может, его даже не убили. И не потерялся он, а сознательно кочует. В деревне ведь никто не говорил о нем, как о покойнике. «Еду и выпивку для горстки подлецов!» Это он хорошо говорил. Войду в Питере в бар под руку с мохнатой Пукающей коровой, так и потребую.

За сухими елями снова мелькала тень, опять неприятно бесшумная.

-Кто ты? – крикнул я в еловый сумрак.

-Я! – ответил заикающийся голос.

-Кто это я? – заорал я в полном ужасе.

-Т-т-ты? – не понял заика. – От-т-ткуда мне знать?

 

18

Оказывается, меня ждали.

Заика только прикладом меня не подталкивал.

-Ш-ш-шляются, суки!.. Выт-т-таптывают траву!..

Никакой травы под ногами не наблюдалась. Шуршала перепрелая хвоя, заика покрикивал:

-П-п-пошевеливайся!

Многолетнее соседство с лагпунктом не прошло для деревни даром.

Не зря мужики в клубе покуривали в ладошку. Я даже начал подозревать, что заика представляет не что иное, как определенные силы. Но он вывел меня к заимке.

Небольшая изба.

Срублена в лапу. Нижние венцы из лиственницы.

Внутри нары и железная печурка с трубой, выведенной в оконце.

На нарах сидел, откинувшись на стену брат Харитон. Он обрадовался, увидев меня, черные усики дрогнули. «Видишь, - сказал, - как дух в тебе бродит». Светлые кудри путались с волосами прижавшейся к нему Евелины. «Ничего на свете мне не надо…» В распущенном состоянии волос у нее оказалось так много, что все плечо Святого было покрыто длинными рыжеватыми прядями. Меня грубо толкнули на скамью, намертво пришитую к полу и к стене кованными железными скобами. Потрескавшееся стекло в оконце с трубой совсем запылилось, но дверь наружу была открыта. Заика буркнул: «Ну я тут рядом».

И вышел.

«Ты, пацан, с какой улицы?» - хохотнул вдали сыч.

-Вот как дух в тебе играет, да? – сказал Святой так, будто перед ним на скамье сидела несчастная Маша. – Наверное, думал, что своей волей идешь? А вот нет, не по своей, - засмеялся, крепче прижимая к себе Евелину. - Определенные силы. Все они. Дунут-плюнут, а люди трясутся, как холодцы.

Евелина прижалась к нему крепче:

-Аха.

-Ничего своего, все чужое, - выдохнул Святой. По-моему, он даже не видел меня. Не знаю, что ему казалось, но обращался он как бы и не ко мне. Даже не знаю, что ему представлялось, когда все-таки вперял в меня взгляд. Может, определенные силы. – Все идут. Только осознанность не всем открыта. Многое увидишь, многому не поверишь. А принесешь новости, кого они обрадуют?

 

19

-Аха…

Глаза подведены, шея закутана.

Не обязательно от комаров, подумал я. А Святой опять засмеялся:

-Все предадут. Всех обойдешь, все откажутся.

-И она? – указал я на Евелину.

Святой даже не удивился.

Крикнул:

-Артемий!

Заика вошел.

Умело прижал меня к стене. Клочья сухого мха оцарапали щеку. Щелкнули наручники.

-Защита? – выдрался я из его рук, огромных, как рукавицы. - От чужих программ?

Святой покачал головой. Он точно меня не видел. Прижимал Евелину крепко, но и ее не видел. Со сладкой глупостью в глазах, в кудрях мохнатых, как болонка. Наиля точно назвала бы ее сукой.

 

 

Глава шестая.

ФИОЛЕТОВЫЕ ГАЛИФЕ

 

20

Все ушли.

Наручники позволяли сидеть или лежать.

Так всегда бывает, решил я, когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках и спортивных штанах. Даже до двери не мог дотянуться. Подозрения мадам Генолье теперь не казались мне безосновательными. Безумно испугался, когда в кармане затренькал, задергался спутниковый телефон.

Роальд? Архиповна?

Но звонила Маришка.

«Кручинин, вы мне, наверное, изменяете?» - тоже грузила меня своей программой.

«Нет, просто у меня активная жизненная позиция», - попытался отбиться я.

«Смешной пупсик! – она, конечно, с меня угорала. - Хотите, зайду?»

Я представил, как она поднимается по лестнице, звонит и, не дождавшись звонка, открывает незапертую дверь. Черная мгла выгоревшей квартиры, вода, налитая пожарниками, запах пожарища. Маришка точно угорит. Когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках, обязательно попадаешь в центр грандиозных событий.

«Где ты взяла этот номер?»

«Заезжала к вам на работу».

«Видела Роальда?»

«Ну да. У него и взяла».

«Разве он не сказал, что я в области?»

«Нет. А вы в области?»

«Вот именно. И не могу дозвониться до Роальда. Позвони ему. Скажи, что я жду звонка».

«А вы зайдете ко мне?»

«Когда вернусь».

 

21

Не могу сказать, что уснул сразу.

Но уснул. И проснулся только от чужих шагов.

Кто-то кхекал, бродил вокруг избы. Гей-та гоп-та гундаала задымила дундала. Дверь была открыта шире, значит, в нее заглядывали, неизвестный знал, что я пристегнут наручниками. «ЧК всегда начеку». Значит не Антон. Тот потребовал бы еду и выпивку для банды подлецов. Неизвестный вслух дивился следам, оставленным перед заимкой. Вонючий дымок махорки заносило в двери. Известно, что в любой толпе два дурака сразу почувствуют и найдут друг друга. Проём как бы закрыло тучей и я увидел на пороге сутулого старичка в застиранной лиловой гимнастерке с пустыми дырками на груди, проверченными для орденов, в бесформенных лиловых галифе. Точнее, когда-то они были такими, теперь все выцвело, как чернила. На голове, длинной, как еловая шишка, плоская кепка с коротким козырьком. На ногах обмотки.

-Чего тебе? – погремел я наручниками.

Старичок осторожно приставил к стене карабин. Так, чтобы я до него не дотянулся.

-Фамилия?

-Моя?

-Фамилия!

Кручинин.

-Инициалы?

-С.В.

-Статья?

Я понял, что вижу Кума.

Дарвиниста из конвойных войск.

Кто бы еще стал интересоваться моей статьей?

Гей-та гоп-та. Ноги короткие. Вдвое короче, чем туловище. Ступня огромная, почти как сама нога. И лоб совершенно неожиданный, будто чужой. Сократ с личиком карлика. От такого всякого можно ждать. Гундаала. Галифе делали Кума похожим на флакон. «Общие подконвойные работы». Что-то он там такое напевал, пришептывал. Присев на порожек, вне досягаемости, свернул длинную «козью ножку». Щелкнул бензиновой зажигалкой, явно самодельной, обшарил избу колючими глазками. «Высшая мера социальной защиты». Словарь какой-то нечеловеческий. Курил в ладошку, скрытно. Испугался, услышав телефонный звонок, но виду не подал.

Архиповна все же выспалась. Китайские друзья привели ее в ресторанчик. Конечно, зеленый чай, экзотические закуски, «Большая Тайна Китая», специально адаптированная к желудку белого человека. «Все равно крысячьи хвосты. Меня чуть не вырвало». Зато хвосты подавали на раскаленной сковороде – все шипит, пузырится. У меня слюна потекла. Необычное черное мясо, масса трав, запах навоза. «Много специфических трав, - подчеркнула Архиповна. – Слышь, Кручинин? Некоторые несовместимы с сексуальной сдержанностью».

-Баба? – нехорошо поинтересовался Кум.

Я кивнул.

-Тут к тебе еще лесная заглянет.

Глаза колюче блеснули. Встал и, не оборачиваясь, вышел.

Вернись, падла, буравил я взглядом его удаляющуюся сутулую спину. Прондэ-андэ-дэнти-воля. Вернись, сволочь, дарвинист хренов! Сколько лет этим бывшим лиловым галифе, просторным, как туча? Вернись, сволота, сбей наручники! Тады рунды дундаала. Освободи человека!

Но Кум даже не обернулся.

 

22

Тут к  тебе еще лесная заглянет.

Что он имел в виду? Болотную бабку?

«Я может некультурная а мне нравится как ты смотришь. Все говорят что это сказка а я все равно хочу». Если лесная умеет писать… Вряд ли… Записку, показанную мадам Генолье, написала не лесная. Тут что-то другое. Я много читал про сосквачей, тхлох-мунгов, йети, снежных людях, лесных. Про снежных дебилов тоже читал. Трудно ли придумать ужасное волосатое существо, бегающее босиком по снегу? Отгоняя эти мысли, попытался думать об Архиповне, но чудесный профиль обрастал неопрятной курчавой шерстью; попытался думать о Маришке, но смешной пупсик угрюмо хмурился, у него появлялся слишком высокий лоб. «Бесспорно, вырисовывающаяся на фоне неба фигура держалась совершенно прямо, - вспомнил я. – Вся покрыта шерстью, никаких одежд. Отпечатки пяти пальцев и подъема были совсем четкими…»

Никаких одежд.

Почему-то это ассоциировалось с мадам Генолье.

А вдруг сюда правда припрется мохнатое озабоченное существо, оставляя четкие отпечатки пяти пальцев и подъема? В наручниках не отобьешься. Если даже это просто одичавший предприниматель по имени Антон, все равно не отобьешься.

 

23

Луна вышла, отбросила смутные тени.

За дверью по остывающей поляне потекли нежные полоски тумана.

Весь день без еды, без воды, с пристегнутой наручниками рукой. Голова кружилась. Я нисколько не удивился, расслышав тяжелые шаги. Ну да, Кум предупреждал. Тут к тебе еще лесная заглянет. Но не могла Лесная дева шагать так тяжело, в четыре ноги, дышать громко. Настоящие толстые прусские затылки. Кто там говорил про Фиалку, вернувшуюся из тайги с двумя ребятенками? Ну да, татарин… Когда баба вернулась, Вождь вроде как благословил Кума на все готовенькое… Значит, это те самые ребятенки…

-Чикембе? – осторожно позвал я.

Братаны остановились. Пугливы не по годам.

Торчали над полосками стелющегося тумана, как чугунные суслики.

-Чикембе?

Медленно повернули головы.

-Есть булавка? – показал я жестом. – Или заколка?

Ничего такого у них не было и не могло быть. И я их ничуть не заинтересовал. Может, в здешней тайге часто спрашивают булавку, заколку, окликают по-монгольски, - не знаю. Как бы то ни было, братаны мною нисколько не заинтересовались. Всяких, наверное, повидали, их что-то другое влекло. Опустились на четвереньки, бесшумно нырнули в нежный туман.

 

 

Глава седьмая.

ЛЮБОВЬ ЗЕМНАЯ, ЛЮБОВЬ НЕБЕСНАЯ

 

24

Был у меня приятель.

Из любого пустяка делал трагедию. Как Шекспир.

Часто видел цветные сны, научился их классифицировать. Разделял на нейтральные, страшные и те, которые хочется увидеть еще раз. Любил уют, хорошо приготовленные обеды, модную одежду, а просыпался в прокуренной комнате - на столе носки, тетради с конспектами, китайские кеды. В конце концов чудесную способность видеть цветные сны он потерял и из замечательного собеседника превратился в нервное, угрюмое, ничем не защищенное существо. То есть полностью подпал под влияние определенных сил.

А мне снилась Архиповна.

Вся в черном – легкая на снеговом, на белом… Идет и черным не пугает белизны…

В темноте бесстыдно шуршала, наклонялась, тяжелые длинные волосы падали на лицо. Теплыми пальцами вела по моему плечу, отдергивала руку, будто обжигалась. Всем существом чувствовал, как Архиповна сильно жалеет меня. Может, при ней и булавка была, но я сдерживался, хотел чтобы сама догадалась. «Не бойся», - шепнул, когда пальцы Архиповны коснулись наручников. Вместо ответа она прижалась ко мне небритой щекой. «Лесной травой пахнет…» – неуверенно шепнул я. В ответ она промычала сладко. - «Или дикими ягодами…» - Она опять промычала. Может, хотела спросить: «Кто тебя пристегнул к скобе?»

Я очнулся.

Пахло горьким.

Зудел одинокий комар и дверь в избу была широко растворена.

-Чикембе? - в страхе закричал я.

Во времена Чехова и Толстого даже самый маленький писатель был больше, чем писатель, а сейчас самый большой - меньше. Я уже не был уверен, что привезу лесную в Питер. Несколько звезд светилось в пыльном оконце. Где взять силы? Если брат Харитон черпал их прямо из Космоса, почему не смогу я? Пещерной мыслью, синей плесенью. До полюса тут ближе, чем до ближайшей железнодорожной станции. Здесь все возможно. Время страшных чудес пришло. В лунном свете я видел иссушенное тельце жалкого лесного цветка, оброненного на пол. Говорят, после секса укорачиваются ноги. Может и так, рулетки при себе я не имел. К тому же, секс во сне - это всего лишь секс во сне. Не больше. Звезда в оконце мерцала. Для чего мы живем? Чтобы получить представление об окружающем мире? Смешно. Изнасиловать могут и в дорожной пробке. Почему Святой сказал мне, что я многое увижу, но многому не поверю, принесу новости, а они никого не обрадуют?

В лесу раздались какие-то голоса.

Гей-та гоп-та гундаала?

Нет, только не это.

 

25

Маленькая плотная мышь суетливо металась по избе.

Почему-то Архиповну это не пугало. «Где ты отрастила волосы?, когда успела?» – спросил я во сне. - «В Китае, - нежно выдохнула Архиповна. – Волосы не дети, в Китае их можно выращивать сколько угодно». И спросила жалостливо: «Хочешь пить?» Медленно двумя ладонями опустила мою голову к грудям. Выгнулась. Направляя шепнула: «Вот так… Так… Будем голодать, всю семью прокормлю…»

Я жадно присосался.

Грудь упруго ходила в моих губах.

Я боялся ее потерять. Нежность молока, сладость млечная. Ничего не бывает лучше. Теперь никаких вин, никакой водки. - «Тебя не кормят?» - Мне показалось, что Архиповна жалеет меня. Но женщин не поймешь, их чувства всегда изменчивы. Во сне я жадно ловил губами упругую пушистую грудь. Никогда в жизни не снились мне такие сны. Моя осознанность катастрофически падала, потому что я полностью подчинился желаниям Архиповне. И хотел этого.

«Общие подконвойные работы».

Сыч хохотнул в тайге. Рука затекла.

Я проснулся и с трудом сел на скамье, вслушиваясь в предрассветную тишину.

Распухший язык больше не затыкал рот. Он даже не казался распухшим. И пить совсем не хотелось. Неужели во сне можно утолить жажду? Когда я расскажу этот сон Архиповне, она растрогается. Женщинам нравится спасать мужчин, а она ведь меня спасла, думал я, разглядывая в пыльном окошечке изменившийся рисунок звезд. Даже побряцал наручниками для убедительности.

За избой застонали и я мгновенно замерз от ужаса.

Медленно провел пальцем по скамье. Влажно. Запах молока.

За открытой дверью в нежнейшем, как бы даже светящемся тумане, доходившем им до бедер, снова появились братаны. Теперь не как суслики, а как доисторические чугунные локомотивы. Маленькие лобики морщили в чело. Ворочали тяжелыми волосатыми головами, как кочками, выслеживали стремительную тень. Мелькнула волосатая нога в лунном свете. Плечи – как в серебристой хвое. В лунном свете все казалось неверным, текло, плавилось, но Кум не зря выкармливал братанов мясом. Один внезапно нагнулся (влажный свет облил его чугунные плечи) и жадно запустил толстую короткую руку в туман. Шарил в нем, как в молочном ручье. Другой тоже насторожился, свистнул. Стремительная тень метнулась из-за ели, прорвала туман, как влажную стену, впилась зубами в шею братану. А может это был поцелуй. Не знаю. Ночь сразу пришла в движение. Второй братан завыл, зацокал. Бросился на помощь, упал. Все исчезли в тумане.

 

26

Зато в проеме дверей мелькнула рука.

Курчавая растительность, как на мужике Евтихиеве, много десятилетий украшавшем советские школьные учебники анатомии. Торчащие груди, покрытые шерстью в рыжее колечко. Лицо, как солнышко, в русых завитках, бессмысленная блаженная улыбка. Я так понял, что Лесная дева явилась окончательно спихнуть меня с ума. Попробовал отодвинуться, отсесть, пополз по скамье, но спина уперлась в бревенчатую стену, оцарапался, пристегнутая к скобе рука повисла в воздухе.

Запах пота и молока.

Запах влажной шерсти.

Лесная дева медленно провела горячими волосатыми пальцами по моему плечу, спустилась по руке, коснулась металла наручников. Толстые губы обиженно вывернулись, раздался негодующий стон.

-Поможешь?

Лесная дева не ответила.

Теплыми пальцами расстегнула пуговицу.

Ни одно дикое существо с таким сложным делом не справится.

Застонала от нетерпения. Груди в кудрявых завитушках. Пряди, падающие на низкий лоб. Круглое лицо, как в капоре, в шапке волос. Рыжеватый пушок, кудрявые завитушки. Вывернутые толстые губы, дымные глаза, в которых ни страха, ни ненависти. Медленно наклонилась, показывая желтые клыки. «Вы мне изменяете?» - спросила бы Маришка. Я леденел под теплыми волосатыми пальцами. Не обгадиться бы. Лесная дева печально поглаживала мое плечо, готовилась, может, впиться в глотку. Я подумал: на этот раз Архиповна меня не простит.

И как накликал: задергался в кармане мобильник.

Лесная дева метнулась к двери. Я выхватил телефон.

«Ты спишь? Алло, алло! Спишь?» - Я даже не сразу понял Архиповну. Пахло влажным. Мягкая рыжеватая прядка осталась на скамье. Я машинально сунул ее в карман, шепнул в трубку: «Сплю… Сны…» - «Страшные?» - сразу успокоилась Архиповна. И ободрила меня: «Вернусь, поженимся».

 

 

Глава восьмая.

ИНВЕНТАРНЫЙ НОМЕР

 

27

В Интернете можно наткнуться на поразительные истории.

В одной таежной деревне женщина носила воду. Муж на охоте, речка на задах огорода. Вернулась, дверь распахнута. С ведром, как была, вбежала в избу, а там «голая дикая женщина с телом, покрытым редкими рыжеватыми волосками, сидит возле кровати и сует младенцу в рот одну из своих длинных грудей. Увидев вбежавшую мать, странное существо прыгнуло в открытое окно и исчезло».

Другая женщина попала в переделку похуже.

Вышла на улицу и пропала. Позже нашли в лесу платок, на нем следы крови. Так и решили – погибла. Даже справили поминки, а женщина вернулась. Правда, почти через год. Понятно, это лесной держал ее при себе, кормил кореньями и сырым мясом. Гей-та гоп-та. Накачала мышцы, все, как обычно, вернулась рожать. Узнав о таком, муж убил несчастную. Не знаю, проводились ли повторные поминки.

Но Интернет – жизнь выдуманная.

В Интернете предмет руками не потрогаешь, герои в нем виртуальные.

Они могут, конечно, присесть под кустик, выступить на людном митинге, прочесть полезную лекцию, устроить драку, но ощутить, услышать запах горечи, молока, пота, почувствовать тяжесть и настороженность теплой волосатой руки в выдуманном мире невозможно.

-А вот и я!

Евсеич жизнерадостно помахал на меня всеми руками.

-Сиди, сиди! - будто я мог вскочить. – Не пугайся.

Бросил на нары желтый портфель, поставил ногу на нары, бережно смахнул пыль с сапога, с любопытством осмотрелся, даже понюхал воздух:

-Кум приходил?

Я согласно погремел железами.

Евсеич понял. Извлек из-за пояса булавку, поковырялся в железах.

Я со стоном размял руку. Освобождение всегда прекрасно, но хорошо бы еще и перекусить, а? Молча шарил по нарам, не находя свой рюкзак. Унесли, наверное. Просто не верилось, что такое может произойти.

-Я тоже считал, что нельзя разорить целый совхоз, - без всякой логики сообщил мне Евсеич. - Там было столько умных людей, а я один. Сечешь? На, бери термос. Не обожгись. Выпей одну чашечку. Только одну, а то завернет тебя. – Непонятно осудил, потянув носом: - Любовь, любовь. Сегодня любовь и завтра любовь. Рутина. – Крупная лысина влажно поблескивала. Сразу видно, опытный человек. - К Большой лиственнице идешь?

Я кивнул.

После чашки бульона, вызвавшей резь в желудке, воспоминание о лиловых галифе Кума не вызвало дрожи. Поты лыты мяты пады. Почему надо было цеплять меня наручниками? – удивился Евсеич наивному вопросу. Да по великим законам единого социалистического государства! Места тут глухие. Господь все видит, конечно, но некогда ему, он крутит всю небесную механику. За бывшим лагпунктом есть болото, в нем трупов навалено сверх меры. Как бревен. Лишних врагов народа выкашивали. Так и лежат целехонькие. Спасать их у Господа времени не было, хоть так помог. Возопят иерихонские трубы, они сразу встанут. Колоннами по четыре на Страшный суд! Там разберутся. Справедливость восторжествует. И мы с тобой доберемся до Большой лиственницы! Установим прямую связь с неизвестными разумными силами Космоса. Пора. Из-за меня, пожаловался он, семь сибирских городов спорят. Томск, Новосибирск, Колпашево, Тобольск, Нижневартовск, Кемерово, Стрежевой. Все хотели бы от меня чего-нибудь. Вот я, как брат Харитон, научусь заглядывать в будущее. Получу, так сказать, возможность для маневра. Возвращу людям потерянное. Дома куплю, молодые пусть рожают. А потом, со всеми рассчитавшись, уединюсь лет на триста. Спрячусь в каком дальнем поселке. Домик с садиком, послушная женщина. Портфель у меня уже есть. Знания приобрету.

-А знания-то зачем?

-Вот глупый, - благодушно удивился Евсеич. – Да затем, чтобы дураков ссаживать с цепи, вот как тебя. У меня отец учился в артиллерийском училище. На День победы придумал вывесить звучный транспарант «Наша цель – коммунизм». Понятно, получил срок. По законам единого социалистического общества. Я всех озолочу, всех успокою, а потом уединюсь. Есть одно местечко на Алтае, может, там спрячусь. На горе несколько домиков, внизу скотская ферма. Зона неизвестной природной аномалии, - похвастался. – Спускаются молодые бабы к ферме за каких-нибудь пятнадцать минут, а обратный путь всегда занимает у них чуть не час. А если на ферму наведывается начальство, то вообще приходят только утром.

 

28

С Кумом сложнее.

Евсеич сам вспомнил о Куме.

В сорок первом, рассказал, лагпункт расширили.

Пришли новые баржи. Врагов народа выгнали на берег, расставили на плотах пулеметы. Раньше только лесные люди здесь по тайге бегали – голые, без кашне, теперь послышались живые голоса. Гей-та гоп-та гундаала задымила дундала. Все новое, жизнь новая. На вышках «скворцы» в форме, в кабинете - черноволосый майор Заур-Дагир в фетровых бурках. Рядом лысенький приезжий капитан в золотых очках. Лобастому коротконогому Куму оказали доверие («Крепко стоит на родной земле!»). Он единственный из местных присутствовал на многих допросах. Молодой был, нравилось после допросов убирать кабинет. Тянуло поднять тяжелую телефонную трубку, посоветоваться с Иосифом Виссарионовичем, но опасался. Интересно было смотреть, как крутятся на допросах враги народа. Особенно один беспощадный антисоветчик по прозвищу Офицер. Худой, будто начехлили кожу на костяк, а все равно бывало обделывался.

«Ты вот скажи, почему лесные нас боятся? Почему бегают? – рассудительно спрашивал майор. – Ты ученый человек. Тебя для чего учили? – повышал голос. – Ты скажи, как нам завести осведомителя среди лесных? Как сделать, чтоб его среди них не опознали? Как из него вытравить лагерный запах? В Москве, - напоминал Офицеру, - ты за неделю до ареста начал сжигать бумаги с собственными записями. Думал, в органах не дознаются?»

Офицер беспомощно кивал.

«О лесных людях было в сожженных бумагах?»

«Не очень много».

«Но было?»

«Да».

«Передать фашистам хотел?»

«Да как же. Я наоборот – сжигал», - крутился антисоветчик.

«Значит, от нас хотел скрыть, - майор прибавлял строгости. - По нашим сведениям ты офицер германской армии».

«Это верно», - соглашался Офицер.

«В конце тридцатых окончил офицерскую Бранденбургскую школу».

«И это верно».

«На Кавказе укрывался от органов. На Алтае и в Сибири агитировал выступать против соввластей».

«И это верно», - безнадежно соглашался Офицер.

Худой, как скелет, написал такое признание. «Я офицер разведывательной службы германской армии, фашист, настоящий националист по своим убеждениям. Тайно закончил офицерскую Бранденбургскую школу. Считал обязанным сделать все возможное, чтобы ослабить мощь великого Советского государства, непримиримого врага фашистской Германии. На Кавказе активно разведывал места для высадки парашютных десантов. На Алтае настраивал местных жителей против соввласти. В Сибири изучал местоположение резервных частей, вербовал лесных для подпольной работы».

В лагпункте масса уголовников.

Социально близкие, а отношение к труду плохое.

Труд – основное условие человеческого существования, а никак им этого не докажешь. Разве только стволом винтовки. А Офицер работал всегда. Неважно, что враг народа, работал. Правда, умудрился старыми газетами оклеить барак так, что статьи скрытых троцкистов постоянно попадались на глаза. Кум, вспомнил Евсеич, об Офицере отзывался презрительно. Какой к черту офицер? Фашист, вейсманист-морганист, четыре глаза! Так, кстати, называл Офицера приезжий лысенький капитан НКВД - сам в золотых очках. В лагпункте Офицера всяко третировали, собирались убить, пришлось перевести его в отдельный барак. Кум как ни ворвется с целью противопожарного отношения, Офицер сидит и портит глаза какими-то бумагами.

«Давай подробнее о лесных, - предлагал майор на допросе. – Партия создает тебе условия для работы. Разоружись перед партией. Сперва об этих лесных. Звери они или люди?»

«К человеку, пожалуй, ближе».

«Чем питаются? Почему не замерзают зимой?»

«А ягоды, орехи, грибы? Тут много всего, - чесал худую руку Офицер. - Мелких зверюшек много. А насчет морозов, чего такого? Чукчи веками на льду живут, нисколько не замерзают».

«А почему лесные летом рыжие, а к зиме светлеют?»

«Скорее всего, сезонный окрас меняется».

«Ну, ну, - предупреждал майор. – Знаем мы их окрас! У троцкистов он всегда один!

Ночи летом в тайге тихие, пустые, как в церкви. Приказ пришел: отловить парочку лесных, отдать худому Офицеру. Лесные, кстати, отличились – тайком унесли с вахты часы-кукушку. Вот зачем им? Мало своей? Каждое утро достает вохру, стучит непрерывно. Сырые болота за бараками тянутся до конца света, там стали искать лесных. Дважды натыкались на Болотную бабку. Эта катает шишки, смеется, все ей нипочем. Могла бы, дура, сдавать орех, ягоду, грибы государству, а она по лужам, задрав подол! Никаких мыслей о классовой борьбе. У Кума мысль появилась: «Может, того? Может, стрельнуть бабку по законам военного времени?» – «А чего она?» – «Разлагает». – «Нет, приказа на бабку не было». – «Так некультурная же!» – возражал Кум. - «Зато социально близкая».

Потом Офицеру стали выдавать коровье масло. Боялись цинги.

Это страшно не понравилось уркам. Стали бить Офицера на прогулках. А он как скелет, того смотри развалится. По суровым законам военного времени майор двух самых нетерпимых показательно расстрелял под проблемой – железной колючкой, раскатанной между столбами. Было у него такое право. А вейсманисту-морганисту назначил, кроме масла, помощников. Когда-то занимались разведением лошадей, подбирали упряжных пар определенного окраса. Один все знал о собаках. «Вот представь собаку без шерсти, - объяснял Куму. – Кожа у нее синяя, как у вурдалака. От затылка по шее до самого кончика хвоста – вся синяя. И чем синей, тем насыщеннее цвет шерсти. Выявляешь пигментацию головы, груди, горла, ромбика под хвостом - открываешь будущий окрас».

Это какие же невыносимые злодеяния в прошлой жизни нужно было совершить беспощадным интеллигентным очкарикам, что их не поставили к стенке, а наоборот давали теперь коровье масло? И живучие какие! Ударишь из нагана в затылок, а они все ползают.

«Если в заводской практике ставится задача – вывести породу овец с очень длинной шерстью, - объяснял забитый очкарик Куму, - то берем прежде всего самого длинношерстного барана и самую длинношерстную овцу, их скрещиваем. Среди полученного потомства также отбираем самых длинношерстных. Доходит?»

«А то!» – кивал Кум.

ЧК всегда начеку. В конце концов, поймали лесную бабу.

У Кума ноги короткие, а у нее еще короче. У Кума глаза пронзительные, а взглядом лесной выжигать по дереву можно. Поты лыты мяты пады. У него лоб высокий, а у нее волосы по всему телу. «Как у теленочка», - раскатал губу Кум. Завитушки по животу, в горячем паху, ниже. Наручников стеснялась, шмыгала носом.

«Имя?» – гаркнул майор на первом допросе.

Лесная не ответила. Только повела плечом, на котором под волосами остались синяки от железной хватки Кума.

«Настоящее животное без смысла, - рассердился майор. – Вечно у нас так. В городах мразь, в лесах животные».

«А вы ей водочки плесните, - радостно подсказал Кум, переступая большими ступнями. – Вы не пожалейте, не пожалейте, плесните, - облизнулся. - Животное она или не животное, это дело второе. Водочку-то все любят. Поты лыты мяты пады. Сразу личико просветлеет, слова появятся».

Майор не согласился.

Посадили лесную на цепь.

Скалилась.

 

29

-Пристегни его!

Кум появился внезапно.

Крутил лобастой головой, водил стволом карабина.

Сердитый. Я успел первым: пристегнул Евсеича. Бульон здорово мне помог. Евсеич даже огорчился: «Самая большая жопа, которая со мной случалась». Потопал сапогами в гармошку, без всякой обиды крикнул вслед: «Зря с Кумом идешь! Стрельнет он тебя под кустиком!»

Но стрелять Кум, кажется, не собирался.

Пришептывал что-то. Было у него свое на уме. Вел под елями, в сухой сумрачности.

Часа через два такой упорной ходьбы слева потянулся слабый кочкарник, впервые возникло над головами низкое небо, пыльная вода блеснула в болотных «окнах». Одуряюще потянуло смородиной. Еще смолой пахло, плесенью, грибами, потревоженной липкой паутиной. Кости, валявшиеся здесь и там, тоже пейзажа не оживляли. Подозрительные, надо сказать, кости. Может, и человеческие.

Смутные тени, неопрятный валежник.

А где кедры, нежные лиственницы, свет осиянный?

Где Лесные девы, под легкими ножками которых не пригибается трава? Где выбеленный временем скелет Антона, прикованный к корням сухой ели? Что скажу мадам Генолье, когда придет время разъяснить судьбу ее потерявшегося брата?

Когда-то вошел пароход в уединенную протоку, представлял я. Колеса шлепали. Свистел пар. Вонючую железную баржу к берегу подогнали. Ставили бараки, гоняли зеков на рубку леса, беспрерывно вращалось колесо времени. Из диких ребятенков вымахивали чугунные братаны. Все росло, двигалось.

А потом враз лопнуло.

Пришел теплоход (не пароход уже), с него спустились веселые люди. Потребовали: «Еду и выпивку для банды подлецов!»

-Эй! – позвал я.

Но Кум исчез. Не было его нигде. Вот только что топтал палую хвою, пришептывал, поругивался, опасно водил стволом карабина, и вдруг - нет его!

Останавливаться не стал.

Шел как шел. Помнил: шаг влево, шаг вправо считаются побегом. Не понимал, чего хочет Кум. Решил бросить меня в тайге, скормить хищникам? Вряд ли. Пихты и ели, сливаясь в мрачный фон, здорово портили настроение. И пейзаж окончательно мне разонравился, когда с каменной гривы увидел я внизу мрачную долину, похожая на овальный кратер.

Вырубка. Пни. Шиповник.

Под низким небом - иссиня-черная стена тайги.

«Тоска – она ведь хуже ревматизма давит», - вспомнил я, глядя на покосившиеся «скворешни», ржавую проволоку, лысую больную землю.

Бараки – в три линии. В стороне отдельный двухэтажный дом. Может, для начальства.

Оглядываясь (куда же исчез Кум?), двинулся вдоль внешней линии бараков.

Углы выщерблены непогодой. Время все вычернило, привело в упадок. Ясно представил, как страшно завывала тут когда-то метель, как били по крошечным окошечкам свирепые снежные заряды.

Передернуло.

Остановился перед крылечком.

На нем стояла рассохшаяся деревянная бочка. Ничего такого особенного, но над ржавым обручем виднелась как бы подновленная надпись: Инв. № 63.

Тихонечко толкнул дверь барака. Ступил в темноту.

И сразу грохнул за моей спиной засов.

 

 

Глава девятая.

ВЫСТРЕЛ

 

30

В бараке было сумеречно.

Все равно я разглядел надпись на скамье: Инв. № 52. Черная краска. Нисколько не выцвела. На столе красовалась другая: Инв. № 47. Доски пересохли, покоробились, но краску время не тронуло. Шелк, дощечки для гербария, чайничек, которому сто лет. Ни дощечек, конечно, ни шелка, но вот чайничек был. Закопченный, помятый. На жестяном боку также выведено: Инв. № 43. А на стене, сбоку от кирпичной печи, тяжело рассевшейся, изъеденной трещинами и пятнами обрушившейся штукатурки – запыленная, потрескавшаяся фанерка.

 

Скамья деревянная – 2. (На самом деле только одна – под пыльным окошечком).

Стол деревянный – 1. (Тут все соответствовало списку).

Сковорода чугунная – 2. (Не видел я нигде сковород).

Подставка для обуви…

Сейф стальной – 1.

Венок из колючки…

 

На захлопнутых дверях действительно красовался мученический венок.

Он был искусно сплетен из колючей проволоки. Где-то я такой видел… Точно видел… Ну да, в деревенском клубе…

 

Чайник жестяной – 1.

Банка заварочная – 1.

Кружки…

Нож…

 

Нож был вычеркнут красным карандашом.

Стараясь не чихнуть, не закашляться, наклонился к низкому окошечку.

Пыльные лезвия битого стекла мешали видеть, но все было перед глазами: голая земля, сторожевая вышка, на ее окруженной перилами площадке – Кум. По гнилой лесенке, присобаченной к столбу, даже ребенку опасно было подниматься, но Кум каким-то образом поднялся. Привычно водил стволом карабина, не спускал колючих глаз со Святого и Евелины, сидевших внизу на широком обтрухлявленном пне. Появились они явно не сейчас, я их просто не видел, когда поднимался в барак. На моих глазах происходило что-то мне непонятное.

-Где Зиг? – крикнул Кум.

Вопрос Святому не понравился. Он что-то сказал Евелине, до меня донеслось сглаженное расстоянием: «Аха». Карабин не пугал Святого. Узкая ладонь гладила пень, густо, как молоком, облитый белыми лишайниками. Мне показалось, что я слышу, как звенят над Евелиной комары. Но это, конечно, показалось, хотя даже Кум иногда хлопал ладонью по голому лбу.

-Где Зиг?

-В надежном месте.

-Это где? – не принял ответа Кум.

Наверное, в частной клинике Абрамовича, подумал я. Но Святой не собирался ничего пояснять. У него были свои вопросы.

-Где Фрида?

Кум ответил, переняв его манеру:

-В надежном месте.

Но не выдержал:

-Нашел Офицера?

-Помер твой Офицер, давно, наверное, помер. – По лицу Святого было видно, что знает он неизмеримо больше, чем Кум. - Сам прикинь, столько лет прошло.

-Он Большой лиственницы касался, - непонятно возразил Кум.

-Если и так, - брат Харитон погладил прижавшуюся к нему Евелину по плечу. – Зачем он тебе?

-Зига лечить.

-От чего?

-От дикости.

-Это не болезнь.

Кум явно рассердился.

-Сиди на месте! – крикнул он брату Харитону. – Стрельну!

-В меня? – в голосе Святого не было ни удивления, ни упрека. Только вопрос.

-А то! – Кум нехорошо засмеялся, но глаза отвел. Явно не хотел и не мог стрелять в Святого. – Зачем привел новеньких? Одного на подставу, другую бросишь по пути? ЧК всегда начеку! Изучил Фриду, вижу. Вижу, вижу, не вороти морду. Фрида - дура, идет на запах несчастья. Только, - хмыкнул он нехорошо, - спустил я с цепи твою приманку. Сидит на заимке твой шнырь с портфелем. Нынче я с тобой пойду. Никого больше!

Они прекрасно понимали друг друга. Не было смиренности в Святом, не было страха в Куме, но что-то неистово грызло их изнутри. Не болезнь, нет. Болезнь придает бледности, а они побагровели. По каким-то неизвестным мне причинам только двое могли добраться до Большой лиственницы, иначе зачем Куму устраивать хитрости? Неизвестные Зиг и Фрида вне счета. Я даже подумал: не о ребенке ли, увезенном в частную клинику, спрашивает Кум? А Святой, - не о Лесной ли деве?

Все выглядело возможным.

 

Медное кольцо под лампу – 1. (Давно тут не было никакого кольца).

Щипцы для снятия нагара…

Кадушка…

 

31

Я потянул дверцу сейфа.

Она отошла со скрипом, на пальцах остались влажные пятна ржавчины.

Женский чулок… Да, чулок… Не шелковый нет, может, фильдекосовый… Еще какое-то рванье… Частично истлело, частично посеклось… Тут же замызганный влажный паспорт… Щукин Антон Сергеев… Сергеевич, наверное… Номер, серия, дата выдачи… Поселок Сокур… Явно место рождения. Но поселок с таким названием есть на Алтае, есть один в Новосибирской области, еще один - под Иркутском… Все равно сибиряк… Тушь расплылась, фотография пошла пятнами… Не успел Антон по-настоящему порезвиться при капитализме, подумал я. Слишком многого хотел. «Еду и выпивку для банды подлецов!» Такая откровенность в общем-то не приветствуется…

Провел пальцем по скамье.

Пыль, везде пыль. Но на скамье – мало.

Я машинально прислушивался к голосам снаружи.

Высоколобый Кум, кажется, сомневался в праве Святого и впредь оставаться единственным пользователем Мирового информационного банка. Твердо считал, что пришла его пора. Ждал всю жизнь. Даже врагов народа доставляли в лагпункт на казенных баржах, а он всегда топал на своих двоих. Ступня, конечно, большая, но сколько можно? Никак не дойдет до Большой лиственницы. А ему надо. Он заслужил. Много знаний - много силы. Он знает. А то всегда за все отвечал. Стрелки НКВД утопят в болоте лесного, а отвечать ему. С приезжим лысеньким капитаном в золотых очках тщетно искал утопленное волосатое тело. Зачем-то понадобилось начальству. Бросал стальную «кошку» в болото, тыкал шестом. Ничего. Снесло подземным течением или забило под корягу. Для стрелков обошлось, а Кума тот капитан бил страшно. Когда Кум упал, все норовил попасть сапогом по высокому лбу, по крошечному личику.

«Так ведь?» – спросил Святой, напомнив про этот случай.

«Ты этого знать не можешь», - мрачно возразил Кум.

«Я знаю. Мне дано, - указал брат Харитон на небо. – Я про все знаю. И про Офицера. И про отдельный барак. И про то, как ты по приказу входил к лесной. И про то, как майор Заур-Дагир хвастался перед капитаном, что, дескать, только в Питере имеется профессор помоложе Офицера, никак до молодого карательные органы не дотянутся».

Кум нервно водил стволом карабина.

Получалось, что Святой действительно много знал. Напомнил вдруг один разговор с майором. Уж про этот разговор только Кум с майором знали. Как докопался до разговора Святой?

«На фронт хочешь?» - спросил Кума майор.

Кум испугался: «Родину защищать?»

«Вот-вот. На передовой».

«Так передовая, она и через лагпункт проходит».

«Считаешь, без тебя не справимся?»

«Да почему?» – забормотал Кум.

«Тогда проявить себя надо».

«Так стараюсь! Всяко стараюсь».

«На фронте больше возможностей. - Куму в тот год стукнуло шестнадцать, майор прекрасно знал о его возможностях. Смягчился: - Это ты правильно уловил: передовая через лагпункт проходит. Мы все делаем для родины. Только не для того, чтобы ты девок гонял по деревне».

«Так природа это… - лепетал Кум. – Я как все…»

«Сдашь оружие», - распорядился майор.

«Да как на фронт без оружия?»

«Воевать будешь с вейсманистами-морганистами».

«Вот суки! – окончательно испугался Кум. – Это в барак? К троцкистам? Они же нелюди!»

«Поведешь линию партию. Это приказ. По-особому будешь действовать. За всеми следить, в разговорах участвовать. А ночью войдешь к лесной».

«А если она… Если она того?.. Если клыками в горло?»

«Выбор есть, - намекнул майор. - На фронте убивают верней».

Кум все понял. И приказ войти понял. В одном только сомневался:

«Она же не говорит. Как ее пойму? У нее и слов нет человеческих».

«А то ты не видел, как мы немых допрашиваем!»

«Ну да… Линия партии… Я весь… Только мохнатая… С ней-то как? Вдруг понесет она?»

«Не лошадь, - засмеялся майор. – Но нам и нужно, чтобы понесла. Офицер проследит, ему виднее. Тебе двойной паек усиленный. Нам нужнее, чтобы понесла. Очень нужно. – И вдруг страшно добавил: - Ты постарайся».

К облегчению Кума и к ужасу начальства, весной сорок пятого года лесная баба не только понесла, но сбежала. Вывели подышать эту сволочь за лагпункт, за блестящую железную колючку, на ежовую зеленую травку. Под открытым небом, под влажным ветерком с дальних проток, в облаке смородиновых запахов обычно собирала лепестки, сладостно жевала, мучительно косилась влажным волосатым глазом на Кума, гладила ладонью отяжелевший живот. Зеки со страхом и вожделением издалека посматривали на лесную. Заводились. Знали, что Кум научил ее снимать сапоги с его коротких ног. Вислая грудь, задница в волосах. Что вдруг нашло на лесную? Оттолкнула стрелка, опрометью бросилась в тайгу, как в сизый смолистый омут. Карабины окисли от пороховых газов, а толку?

 

32

«Где Зиг?»

«Где Фрида?»

Вопросы повторялись.

Я уже понял, что всем идти к Большой лиственнице нельзя. Что-то этому здорово мешало. Но Святой не мог не идти, а Кум стремился к волшебному дереву всю жизнь. Потому и покрикивал: «Пристегнул я твоего шныря. Братаны придут – разберутся. И с этим разберутся, который в бараке. Гони девку, пусть уходит. Не заблудится. Они прямо сейчас. ЧК всегда начеку!»

«Совсем обнищал, - выдохнул брат Харитон. Может, он правда все знал наперед. – Сам стал как зверь. Никакого осознания».

«Будет, - пообещал Кум. – Руку наложу на дерево, все будет».

И потребовал: «Гони девку!»

«Определенные силы…»

«Гони девку!»

Ярость Кума рассмешила Евелину.

«Аха, гони!» - сказала она и ловко вскочила на пень, длинные ноги красиво дрогнули. «Аха, видел!» - исполняла что-то непристойное, ноги так и ходили. Со сладкой глупостью в глазах. «Аха, вернусь!» Как по сердцу ударил грохот выстрела. Дым густо окутал «скворешню». Гей-та гоп-тв гундаала. - «Где Зиг?» - Они продолжали торг. – «Мало тебе Антона?» – «Он свое получил». – Дым медленно расплывался. – «Я любого остановлю, - прихвастнул Кум. – Тебе когда-то открыл дорогу, убрал Антона. А теперь эту».

Дым рассеялся.

Евелина лежала, уткнувшись головой в пень.

Теперь комары ее точно высосут, подумал я. «Ничего на свете мне не надо…» Не за час, но высосут. На очереди я. Зачем Святой вел Евелину, если знал, что ей прострелят ногу? Карабин у бедра, узенькое личико Кума улыбалось. «Наживку привел, - ворчал. – Заику уговорил пойти. Я его так пугнул, что не знаю, добежит ли до деревни. А девка подождет. Я ей всего-то в ногу стрельнул, нечего было сюда идти. Отлежится в бараке. Там еще один такой же. Может, и ему сделаю дырку».

«А на Фриду выведешь?»

Кажется, договоренность была достигнута.

Кум осторожно спустился по гнилой лесенке. Ноги короткие, ступня огромная. Сколько ему было? За восемьдесят? С последней ступеньки спрыгнул совсем как молодой. Устойчиво ступал по земле. Будущая встреча с Большой лиственницей грела ему душу. Я невольно заметался между пыльным столом и сейфом. Если он решил не пускать меня к волшебному дереву, значит, не пустит. Пристрелит под кустом, как предупреждал Евсеич. Или в пыльном бараке. Даже просто отстрелит ногу, чего хорошего? Я вдруг увидел еще одну дверь – в задней стене. Вела, наверное, во внутреннее отделение. Крест-накрест перетягивали ее мощные лиственничные горбыли. Гей-та гоп-та гундаала. Сейчас Кум поднимется по крылечку, откинет засов и воздух опять заволочет кислым дымом.

Но Кум присел на ступеньку и закурил.

Никуда он не торопился. Это зеки на лагпункте (так я понял его бормотание), всегда торопились. Предложи им двойной паек, сразу шевелятся. Как рыбы, когда бросаешь в заводь подкормку. Социально близкими легко управлять несложной системой пайков и премий. Предложи коровьего масла, они горы свернут. Это вейсманистам-морганистам ничто не шло впрок. Настоящие враги народа. Все у них отбери, зубы выбей, залей кровью глаза, они и в карцере будут над чем-то думать. О своем. Осознанность у них другая, умно заметил Кум и потер высокий лоб. Социально близкие без лишней прибавки к пайку ни одного лишнего замаха не сделают, а эти, как полудохлые пчелы: и меда нет, и голова в коросте, а они жужжат. Думают над какими-то своими проектами. Их не заставляют, а они думают. Так интересно, что забывают о пайке. Когда у Офицера закончился первый срок, напомнил Кум, он слезно просил не выгонять его из лагеря. «Права не имею», - отрезал майор Заур-Дагир. – «А кто доведет работу с лесными?» - «У нас незаменимых нет, - резал майор. – Твои собачники доведут. Или привезем профессора из Ленинграда. Он моложе».

Выгнали вейсманиста-морганиста. «Мне же пришлось везти его в город, - жаловался Кум, пуская колечки вонючего дыма. – Я еще в лодке начал отбивать ему почки. Думал – раздавлю под сапогом, ползать будет. А он…»

«Я тоже, когда совхоз разорял…»

Я изумленно прильнул к пыльному окошечку.

Перед Евелиной на корточках действительно сидел Евсеич.

Собственной персоной. Отстегнулся. Не испугался, пришел. «Я тоже, когда совхоз разорял…» Говорил убежденно. Глядел на Кума, но говорил Святому. - «К дереву вместе пойдем. Через кровь – даже троим можно. Я слышал такое. Вернусь, сделаю состояние и все раздам». - «Да кто у тебя возьмет?» – презрительно усмехнулся Кум. Евсеича его тон не смутил. Добыл из желтого портфеля бинт. - «Тут и бинтовать-то нечего! – услышал я его восхищенный голос. – Вон как заговорено!» - «А вы к ночи вернетесь?» – хрипло спросила Евелина. – «А то! Нам посмертная слава не нужна». Не знаю, что Евсеич имел в виду, но Святой тоже кивнул: «Человек по своей природе – существо магическое». – «Аха», - слабо согласилась Евелина. - «Начни со страданий…» – «А вот это зря, - быстро возразил Евсеич. – Начнешь со страданий, ими и кончишь. Я когда совхоз разорял…»

На крылечке раздались тяжелые шаги Кума. Гей-та гоп-та. Напевая, пришептывая, передернул затвор.

Ледяным сквознячком потянуло по ногам.

Я оглянулся. Тяжелая, перекрещенная лиственничными горбылями дверь, ведущая во второе отделение барака, медленно, без скрипа отошла от косяка. Мне было все равно, как это получилось. Главное, получилось. Не раздумывая, метнулся в темное пространстве между двумя рядами прогнивших лагерных нар. Задыхаясь, выскочил с задней стороны, прыгнул с разрушенного крылечка, нырнул в ельник, царапая лицо сухими иглами. Упал в мох. Задохнулся. Бледный кустик костяники возник перед глазами, на нем ягодки ссохлись, потеряли цвет. Настоящие троцкистские ягодки. – «А теперь вставай! – крикнул Кум, возникая рядом. - ЧК всегда начеку».

Пуля срезала надо мной ветку.

Пришлось встать.

 

33

Зеленоватая мгла, как на дне мутного озера.

Под глухими вечными елями, завешенными лишайниками, небо пропало.

Лиловые галифе Кума бесшумно шевелились, как рыбьи плавники. Выгнав меня на тропу, он почувствовал сладкое успокоение, будто снова, как в прежние времена, вел подконвойных на общие работы. Даже кровь в нем бежала быстрее. Из коротких фраз, которыми Кум обменивался со Святым и Евсеичем, до меня дошло, что та беглая все-таки родила. Все же – лесная. Тайга ей – дом родной. Вейсманисты-морганисты знали о появившемся диком ребенке, и майор Заур-Дагир знал, но контроль над лесной утратили напрочь, подманить ее не смогли даже на штаны Кума. «Идеалисты считают, что дух существовал прежде природы, а природа - продукт этого духа, - так сказал майор вейсманистам-морганистам. Твердо сказал. – Ловите и продолжайте. Не то все опять закончится духом». Но саму лесную Кум увидел только через двадцать лет. Не ту уже, конечно, к которой входил. Та давно откочевала или медведь ее заломал. Теперь сидела на бережку темной протоки лесная девка, шерсть по голым плечам, кудельки на большой голове, по торчащим грудям, глаза стреляющие. Совала ногу в ручей, смотрела, как стекает с волос вода. Кума нисколько не испугалась. Видела, что ступня у него, как у лося. Значит, свой. «Все организмы находятся в кровном родстве и произошли один из другого непрерывным процессом исторического развития», - намекнул Кум и прихвастнул:

-Все лесные девки в тайге от меня, точно.

-И эта от тебя родила?

-А то!

Все окончательно смешалось.

От той первой лесной (к которой входил в барак) у Кума родилась дочка.

Выросла настоящая чмыриха доисторическая - зверей не боялась, любила опускать мохнатую ногу в струи протоки. Запросто помыкала братанами, бегавшими по лесу. Встречалась с Кумом - когда хотела. Он это скрывал. Мычала вместо слов, может, и росой умывалась, как утверждал на конфессионном канале Святой, может, помыслами была чиста. Но с Кумом встречалась. Тайком, вдали от лагпункта. Он ее немного побаивался, но принесла ему то ли сына, то ли внука…

-Я тоже, когда совхоз разорял…

 

34

Затренькал, задергался в кармане телефон.

Ну все, решил я. Кинутся, отберут. Отстрелят ногу, как Евелине. Никому здесь не нужно вмешательство определенных сил, все лишнее раздражает. Но никто не обернулся, а Евсеич даже обрадовался: «Ты поговори, поговори». Присел на пенек, обмахнул рукой место рядом, пригласил Святого. Радовался, что скоро устроит жизнь, рассчитается с кредиторами. «Тут главное, не промахнуться. Одному лучше дать меньше, чем другому, пусть люди отвлекаются друг на друга. Можно перевести дух, одуматься».

«Вы мне, Кручинин, наверное, изменяете?» - услышал я Маришкин голос.

«Да нет, просто у меня активная жизненная позиция».

«А когда зайдете?»

«А как вернусь, - ответил я неопределенно. – Ты звонила Роальду?»

«Даже заезжала к нему. Так и сказала: позвоните Кручинину. А у него ваш бородатый приятель сидел, они Пукающую корову обсуждали. Уууу, биология, уууу, анатомия… - память у Маришки была артистическая. Она ничего не понимала, но многое помнила. Популярной песенкой сразу вывела меня на Левшина. – Смешной пупсик. Старичку, его учителю, по статье 39 старого Положения о паспортах негде было остановиться. – Она буквально повторяла услышанное, будто заученную роль. – Старичок отсидел где-то, в тюрьме, наверное, они так непонятно говорили! После этого старичку не позволили селиться в крупных городах, - Маришка была поражена. - А в маленьких не было работы. Старичок готов был в патологоанатомы, его все равно не брали. Подозревали, наверное, что начнет самовольно вскрывать трупы, вот какой угарный! Кристы и форамены, - повторила она. - Почему он так говорит? Это девки? Вы, Кручинин, от меня не скрывайте! Все равно тот старичок свалил за бугор. В Париже у него умер друг, знаменитый ученый. Я правильно рассказываю, да? Старичок зашел в модную лавку, объяснил на своем тюремном французском языке, что вот он на похороны к другу, что хочет черное - homme – черный костюм, чтобы выразить особенное уважение вдове. А продавец растрогался, губу раскатал. «Какой такт! Как тонко!» И подал старичку черный презерватив. Мадам Генолье очень смеялась».

«Кто?!» - чуть не закричал я.

«Ой, мы так Инку называем. – Маришка вдруг что-то заподозрила: - Вы мне там, наверное, изменяете?»

«Про какую Инку ты говоришь?»

«Про подружку. У нее муж святой, такая сволочь. Мы с ней когда-то поступали в театральное. Она не поступила, сказала, что там все жлобы. Теперь ходит по музеям, скучает, у нее домик на Кипре. Недавно, знаете, куда брала меня с собой? С немцем одним, такой смешной пупсик. – Ревнивая игла уколола мне сердце. – Такой музей: Человек алчный. Немец говорит: «Ну, красивые женщины, ответьте, что нас, разумных людей, убивает?» - Я спрашиваю: «Угадать с трех раз?» - Он страшно обрадовался: «Я! Я!» - «Неужели СПИД и все такое прочее?» - Он говорит: «Нет». Но смеяться перестал. Ой, Кручинин, вы тоже не угадаете, что нас, разумных людей, всех убивает».

«Женская глупость», – предположил я.

«Да вы что! – радостно закричала Маришка. - Пампушки с вареньем! Блины с икрой! Пироги с вязигой! Подрумяненные плюшки! – В чудесном овечкином голоске прорезался священный ужас. - Красное сухое вино! Картошка в масле! Копченый балык! Пельмешки! Суп из акульего плавника! А еще суши, устрицы! Ну совсем ничего нельзя больше есть, Кручинин! Поел и отпал! Что бы ни съел, если ты умный человек, - умрешь!»

И не выдержала: «Вы мне там, наверное, изменяете?»

«Просто активная жизненная позиция», - оглянулся я на Кума.

 

 

Глава десятая.

БОЛЬШИЕ НАЧХОЗЫ

 

35

-…знал я одного, - косился Евсеич на Кума. Догадывался, что тому не нравится большая компания. – Самые лучшие годы жизни провел в тюрьме. Конечно, вышел на волю с биографией, это плюс. А минус - туберкулез, вечная хромота. Всегда говорил так длинно, что его никто не слушал. Зачем людям длинные рассуждения, правда? Древние, например, сильно не рассуждали. Ну эти, как их… Ненду… Ренто…

-Неандертальцы? – угадал я.

Он изумленно покосился на меня.

А у меня тоже опыт. Попросил как-то одну шпану показать, как проще пройти на соседнюю улицу. Большой индустриальный город, закопченный промышленный район, темные грязные закоулки. А на мне строгий костюм, белоснежная рубашка. Шел на встречу с читателями. Шпана обрадовалась: «Щас покажем». И подтолкнули меня под арку. Я, конечно, уперся. Но неандертальцы так поняли, что стесняюсь. Подняли из лужи. Снова уронили. Наступили на голову. Галстук потом пришлось выбросить, от него несло мочой.

-Умные рассуждения это для умных, - косился Евсеич. – А неандертальцам было не до этого. Они жили по соседству с нашими предками. Каменный век, известно. Выдумали искусство, топор. Только-только нарисуют  мамонта на стене пещеры, а наши ушлые предки уже на всех заборах его перерисовывают. Неандертальцы только-только заикнутся, что красота спасет мир, а наши предки уже ловят и насилуют чужих самок.

Таким видел Евсеич мир.

Считал, неандертальцев погубила романтика.

Кусок мяса это хорошо, так рассуждал, но искусство лучше. Куском мяса можно кормиться день, два, ну пусть три, а торговлей порнографическими картинками неопределенно долго. Оказывается, из зависти к высокой осознанности, наши ушлые предки выбили всех неандертальцев поголовно. Только самые каторжные особи успели свалить в Сибирь, рассеялись по глухой тайге. Дали начало нынешним лесным, собираются у Большой лиственницы, пытаются угадать судьбу. Кум немало им помог в продолжении рода. И майор Заур-Дагир, тигр по национальности, тоже не зря давил на вейсманистов-морганистов. Хотел досрочно рапортовать Вождю о досрочном выведении истинного бессловесного человека.

-Я тоже, когда разорял совхоз…

 

36

Вверх по косогору.

Ноги вязли в перепрелой хвое.

Тайга древняя, от нее несло древностью, как от влажной медвежьей шкуры.

Смолистая пихта, колючие ели. Может, метеориты когда-то тут падали: сплошные каменистые провалы, замороченные тайгой. Приходилось отводить смолистые лапы, пробиваться сквозь ниспадающую кисею лишайников. Сухая паутина, мертвые стволы, завитки, петли хмеля – с хваткой мертвецов. Даже комаров не было слышно. Только в невероятном отдалении одинокая кукушка пыталась определить, сколько нам осталось жить.

-…надоело судиться, - жаловался Евсеич, заботливо прижимая к боку желтый портфель. Сапоги у него блестели, круглое лицо лучилось в улыбке. О подстреленной Евелине не вспоминал, может считал, что и не надо. – Сунешь судье штуку баксов, а твой оппонент столько же. Судья никогда не отказывается. Ладно, говорит, будем судить честно.

Вот уж никак не думал, что Маришка дружит с мадам Генолье. Поистине жизнь полна неожиданностей, везде чужие программы. Найдется о чем поговорить по возвращении. Я бы хоть сейчас вернулся. Интересно, что теперь – после выстрела - напишет Евелина Покушалова в своей книге? Изменится ее отношение к брату Харитону или зажившая рана только пополнит список его чудес?

Больная земля. Ни травинки. Иногда за сизыми стволами в переплетающемся сумраке мелькала бесшумная тень. Видит ее Кум? Я боялся спросить. А Евсеич? Видит ее Евсеич? А Святой? Или тень выпрыгивает из моего воображения?

 

37

-…и есть принесла?

-Ну да. Грудь сунула.

Щеки Кума порозовели.

-Думал, помру, - оглядывался я на него. – А она спасла. Молока у нее много.

Кум не верил. Тер ладонью высокий лоб, морщил маленькое личико. Не станет его дикая дочка совать грудь первому встречному! Больно прыткий! Много болтаю! Намекал: наверное не дойду до волшебного дерева. Ну да, известно, жизнь передается половым путем, но груди девкам даны все-таки не затем, чтобы выкармливать брошенных на голодную смерть. Лагпункт, намекал, тоже не был здравницей. Там от всех требовали полной отдачи. Зато за досрочное выполнение задания - добавка к пайке, лишний кисет табака. Выкопал лишнюю яму, пробил траншею, навалил кубов свыше нормы – все учитывалось.  Вольняшки даже жаловаться начали. Вроде как неравенство получается. У них, у вольняшек, все как бы разовое: шлепнул беглого – получи на руки. Жди, когда еще кто-то решится сбежать. А враги народа молотят до сумерек. Им срок могли скостить за ударный труд.

«Точно, - опасливо подтверждал Евсеич. – Чем тупее человек, тем легче работает».

Вот и с вейсманистами-морганистами не так просто, намекал Кум. Этих бить – смысла нет. Паек для них не главное. Их заинтересовать надо было. За лишнюю цигарку социально близкие могли вырыть яму до той стороны Земли, навалить бревен под самую небесную верхотуру, но никогда не могли ни по какому принуждению нарисовать красивую картину или изобрести атомную бомбу. Хоть пальцы руби. Обязательно их заинтересовать надо.

«Это точно. Шарашки по интересам, - подтверждал Евсеич. – Я слышал. Мне один начальник хозяйства рассказывал. Когда-то был большим начхозом в лагерном краю. Я тоже, когда совхоз разорял…»

 

38

Вдруг вышли на пологий склон.

Совсем открытое место, густо иссеченное промоинами.

Колючий малинник, душная смородина. Спелые ягоды сами просились в рот, но никто ни на секунду не остановился. К майору Заур-Дагиру, узнал я из отрывистой переброски фразами между Кумом и Евсеичем, лысенький капитан в золотых очках не просто так приезжал. Они там все спешили. Они там с ума сходили от спешки. Оставаясь один, майор, наверное, не слезал с телефона. Где Новый человек? Вождь умел спрашивать. Страна нуждается в Новом человеке! В таком, который ничем ненужным не интересуется, не преклонятся перед всем иностранным, говорит только по-русски, не пьет, любит трудиться. Гей-ты гоп-ты гундаала. А в шерсти он или голый, как в бане, это дело второе.

Кум неодобрительно оглядывался на умного Евсеича. Нехорошо косился и в мою сторону. Ждал, наверное момента, когда можно будет вскинуть карабин. Посматривал на черное крыло тучи, начавшей покрывать небо. Такая огромная птица где-то крылом взмахнула, что закрыла уже полнеба.

Ели. Пихты.

Длинные сухие шишки под ногами.

Евсеич прижимал желтый портфель к боку, давил сапогами перепрелую хвою; Кум шел с карабином наперевес – какая-то работа происходила под влажным сводом его огромного лба; только Святой ничего не замечал.

Еще она не перешла порогу.

Иногда в моем кармане тренькал телефон, но и это никого не интересовало.

Не все ли равно, с кем я разговариваю, если скоро волшебное дерево? В Пекине Архиповне нравилось. Много всякой такой травки, намекала. Спрашивала, как у меня с ремонтом, не подкинуть ли чего-нибудь?

Я отказывался.

 

39

Потом открылась поляна.

С трех сторон ее окружали какие-то прямо бронебойные сизые ели, а с севера тускло отливало болотце, в котором растворялся ручей, зарождающийся в корнях Большой лиственницы. Само дерево показалось мне исполинским. Метров двадцать пять в высоту, не меньше. Снизу хвоя желтела, осыпалась, высвечивая на земле призрачный рыжий круг, ствол темнел многими платиновыми чешуйками. На ветках - узелки шишечек. Мириады, миллиарды бесчисленных шишечек. Как мушки на траурной кисее. Сотни сучьев пирамидой загибались в небо, уменьшаясь кверху в размерах, а самые нижние распластались чудовищной тарелкой. Живая принимающая антенна, направленная в определенную точку неба. Только такая может питать чистой энергией Космоса.

Впрочем, не каждого. Вровень с болотцем виднелись холмики, над которыми торчали еловые вешки, украшенные снизу лаковыми брусничными листочками. Номера на вешках выглядели подновленными, мрачная усмешка легла на крошечное личико Кума. Наверное, подновление номеров он считал своей прерогативой. Медленно положил карабин на замшелый пень, обтрухлявленный по краям, и я понял, что мы с Евсеичем (может, на время) прощены. Нельзя стрелять вблизи Большой лиственницы, мировой энергии хватит на всех. Маленькое личико Кума сладко морщилось. Нежное тепло исходило от нагревшегося за день дерева. Прикасаться надо осторожно, подумал я. Следует выбрать такое местечко, где кора не залита живицей. Корни прихотливо разбегались по поляне. Они то вылезали из-под усыпанного хвоей жалкого дерна, то вновь под ним прятались. Это еще больше увеличивало сходство Большой лиственницы с принимающей антенной.

Евсеич оглянулся.

Блуждающая улыбка изменила его мятое, как сапоги, лицо.

Замков на желтом портфеле было два. Может, Евсеич забыл про цифровые коды, он не пытался открыть замки, просто рвал их. Притоптывал ногами от нетерпения, постанывал. До меня дошло, наконец, почему в редкой траве здесь и там валяются мундштуки, пуговицы, обрывки ремней, совсем не тронутые коррозией пряжки. Добравшись до Большой лиственницы, счастливцы торопились избавиться от всего ненужного. Они не хотели начинать новую счастливую жизнь со старыми, не принесшими им удачи побрякушками. Долой! Из желтого старомодного портфеля выпал моток тонкой веревки (может, намыленной), мятый платок, полетели таблетки в облатках, в баночках, в упаковках. Глаза Евсеича пылали. Зачем ему лекарства? Он добрался до настоящего здоровья. Он теперь выиграет все судебные процессы!

 

40

Опять треньканье.

Вытащив телефон, я медленно пошел вокруг Большой лиственницы.

Никто меня не остановил. Все, что могло случиться, уже случилось. Никого не застрелили, все добрались до волшебного дерева, гигантская живая антенна готова была питать новых пользователей неистощимой энергией Космоса.

«Этот Левшин совсем обалдел».

Мне было неинтересно слушать обывателя. Я рассмеялся.

«Этот твой Левшин совсем обалдел, - хмуро повторил Роальд. – Все твои приятели придурки. Что за волосы ты передал ему перед отъездом?»

«Просто прядка», - ответил я.

«Чья прядка?»

«Возможно, ребенка. Возможно, его зовут Зиг».

«А где ребенок?»

«Возможно, в клинике Абрамовича».

«Ага! – хмуро выдохнул Роальд. – Значит – возможно - на снимках этот самый ребенок?»

«Вы забрали цифровую камеру из сада?» - догадался я.

«Вот именно. И нашли несколько интересных снимков. Действительно какой-то ребенок. Высунулся в окно».

«Волосатый?»

«Как медведь. Я такого никогда не видел. Даже на лбу, даже на щеках волосы».

«И ступня большая?»

«Какая еще ступня?»

Я не сердился на непонятливость обыкновенного обывателя.

Не сучок, не листок, а на дереве растет. Это я увидел на корнях целую россыпь грибов-трутовиков.

«Ну, не знаю, - все же ответил Роальд. - Ступня в кадр не попала. Кстати, что такое кристы и форамены?»

Похоже, Левшин достал и его.

Я сперва хотел сказать, что это всякие развратные иностранные девки, но пожалел сыскаря. Он-то чем виноват? Запрограммирован определенными силами. Сам не знает, что делает. Поэтому ответил: «Кости», и сразу увидел под Большой лиственницей человеческий скелет. Височная кость покрылась зеленью, будто ее облили чернилами, сквозь пустую глазницу пробился сухой хвощ. Может, это Антон прильнул к земле, кто знает?

«Все твои приятели - придурки, - хмуро стоял на своем Роальд. – Левшин, например, утверждает, что ему со всего света присылают диковинки. Всю жизнь занимается диковинками и непонятными вещами. Сейчас пишет большую книгу с профессором Рыбниковым. Это его учитель. Недавно с Севера Левшину прислали человеческие копролиты. Если не знаешь, что это такое, то переведу. Человеческое говно. Просто человеческое говно. Левшин называет его копролитами, но на самом деле всего лишь говно. Только окаменевшее. Изучает его под микроскопом, утверждает, что фауна и флора отличаются от наших».

«При чем тут мохнатый ребенок?»

«Да при том, - наконец заорал Роальд, - что этот ребенок в клинике - не совсем ребенок! И прядка, которую ты передал Левшину, не совсем волосы! В них много ланолина. Это такое специфическое вещество. Его так много, что это уже не волосы, а шерсть! Волосы, переданные тобой, просто нашпигованы пористыми клетками с большим количеством линолина! Типичная штука для животных, но перед нами ведь не детеныш, а ребенок!»

«Левшин советовался с кем-нибудь?»

«Конечно. Все с тем же профессором Рыбниковым. С кем еще? Он теперь попал во все энциклопедии, а раньше в Монголии любой дикий человек мог сорвать с него шапку. Живет нынче в Бельгии. Я видел его отчеты в архивах. Да не Левшина, а старика отчеты! И не в научных архивах, а в архивах госбезопасности! Старик не простой, работал в закрытой шарашке, создавал для соввластей Нового человека. Доходит? Неважно, кто подпустил меня к бумагам, это к делу не относится, у меня свои каналы. Важно, что я своими глазами видел постановление Особой комиссии, созданной в сорок втором году при научном отделении Совнаркома. «Опыты межвидовой гибридизации должны быть продолжены». Доходит? «Опыты должны быть обставлены всеми необходимыми мерами предосторожности и протекать в условиях строгой изоляции женщин, исключающей возможность естественного осеменения».

«Ты об Офицере?»

«Я о профессоре Рыбникове».

«Не вижу разницы. Это один человек. Та детская прядка действительно необычна?»

«Если ты срезал ее с живого существа, ученые всего мира с деревьев попадают. Так Левшин говорит. А если с покойника, то укажешь, где зарыт труп».

«Рыбников ответил Левшину? Он что-то написал Левшину?»

«Мы одни. Вот что он ему написал».

«Это что-нибудь значит?»

«Откуда мне знать? Спроси Левшина. Он утверждает, что это глубоко философский ответ. Якобы два этих слова стоят всей мировой философии. А кто ответит на вопросы мадам Генолье? Кстати, - припугнул он меня, - Архиповна тоже скоро возвращается».

«А ты закончил ремонт моей квартиры?»

Роальд грубо хохотнул и связь оборвалась.

К этому времени я вышел на западную сторону поляны.

Почти горизонтально метрах в двух над землей торчал толстенный, обломанный на конце сук. Сломанная верхушка затекла смолой, а близко к стволу висело лагерное било – кусок рельса на обрывке колючей проволоки.

 

41

Стемнело.

В небе высветились звезды.

В такую ночь, вспомнил я, Харитон Пестов увидел в гостиничном окне зимнее небо. Его тогда будто в сердце укололо. Девочка на краю обрыва. Дальше я забыл. Да и раньше не помнил, знал только со слов Евелины. Я подумал: это святая. О чем Евелина напишет в книге теперь, став хромоножкой? Глядя в замерзшее гостиничное окно, Харитон вдруг увидел чудовищные пространства, пронизанные неведомой энергией. И бездна нам обнажена с своими страхами и мглами. Кристаллическое дерево на оконном стекле переливалось перед ним мерзлыми радугами. Оно показалось ему чудесным. Оно открывало дорогу в небо. Он вдруг понял: только энергия Космоса, ее неизвестных разумных сил способна противостоять определенным силам. Только звездный свет вымывает из сознания густую муть чужих программ.

-Еду и выпивку для горстки подлецов!

Евсеич торжествующе разбрасывал по траве таблетки.

Зачем они ему теперь, когда он добрался до вечной молодости? Годков триста-четыреста ему обеспечено, лишь бы не схлопотать пожизненное. А с остальным он сам разберется. Обязательно разберется. От Большой лиственницы исходил нежный свет. Со всем Евсеич теперь разберется. Большая лиственница рвалась к звездам. Исполинская распахнутая антенна, удерживаемая, как якорем, лишь куском рельса. Колючки проволоки впились в напряженную древесину, сорвали часть платиновых чешуек, выдавили густую живицу – смолистую кровь.

Евсеич сделал шаг.

Кум заворчал и, поглядывая на него, тоже шагнул.

Колыхнулись лиловые плавники галифе. Каждая веточка светилась.

Я посмотрел на Святого. Он показался мне вдруг потухшим. Опять его взгляд обнесло пеплом, как на обеде в салоне теплохода. Будто он увидел только то, что думал увидеть.

 

42

Я тоже сделал шаг к волшебному дереву.

Увидев это, брат Харитон медленно покачал головой.

Но теперь он не мог меня остановить. Я жаждал. Чужие разочарования меня больше не касались. Не стоит всю жизнь обманываться воздушными замками, чужими обещаниями – ни плохими, ни хорошими. Я вдруг жадно захотел всего. Хвоя, собранная на ветках частыми пучками, показалась мне рыжей шерстью. Под крылом черной тучи, распространяющейся по небу, но еще не закрывшей звезды, ее много нападало на землю. Сделать шаг, положить руки на сплетение ветвей, я даже видел этот смолистый узел, - и все изменится! Совсем не так, как меняется жизнь, когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках. Совсем по-другому! Правда, я пока не знал – как. Ударить камнем по куску рельса. Низкий гул прокатится по тайге. Чудесное миро знаний и энергии изольется из Космоса. Мы вместе! Мы едины! Мы – один мир! Нас много! Никогда не думал, что однажды окажусь рядом с истинным Чудом. Разобраться во всем, нырнуть в неслыханное долголетие, как в бессмертие!

Где-то хохотнула Болотная бабка.

Я сразу вспомнил желтую газетку, в которой писали о том, что лесные люди в тайге при близком изучении могут оказаться дебилами. Сбежали с психи. При железном здоровье ума не надо. Имея железное здоровье можно оставаться бедным и чистым. Даже хорошо пахнуть.

Я видел, как Евсеич жадно прижался к темному стволу. Одновременно Кум, протянув обе руки, вцепился в толстый смолистый сук. Желтый портфель валялся в траве. Евсеич больше не нуждался в лекарствах. В веревке он тоже больше не нуждался. Ни в чем таком. Раз и навсегда. Где был и нынче высох ручеек. Ручеек не высох. Наклонившись, я увидел в колеблющейся воде свое колеблющееся отражение. Брат Харитон ничего не произносил вслух, но каким-то образом я вдруг стал различать его шепот. Не знаю как. Из головы в голову, наверное, напрямик. Мы одни. Все вранье. Еловые вешки над могилами. Черное крыло закрывает звезды. Но вот Евсеич под Большой лиственницей явно ничего такого не слышал. Он уже коснулся дерева. Он торжествовал. Он теперь со всеми рассчитается! Подхватив с земли камень, он с силой ударил им по билу. Хотел, наверное, чтобы энергия Космоса затопила всю тайгу до далекой тундры. Хотел купаться в кипящих потоках, счастливо вопить, крутиться в сияющих воронках. Девочка на краю обрыва. Что она там делает? - никак не мог вспомнить я. Теперь Евсеич точно со всеми рассчитается. Накачает столько энергии, что сразу возвысится, получит много денег, сожжет хижины, выстроит дворцы.

Но только жалкий звук прокатился над поляной.

«Что можешь ты пообещать, бедняга? Дашь золото, которое, как ртуть, меж пальцев растекается; зазнобу, которая, упав тебе на грудь, уж норовит к другому ушмыгнуть; да талью карт, с которой, как ни пробуй, игра вничью и выигрыш не в счет?»

Ржавый немощный звук просочился с поляны в Космос.

Ущербный, немощный, он беспомощно поплыл под черное крыло тучи.

Тревожа пространство, он затопил его нашей гнилью. Неизвестные разумные силы Космоса могли теперь видеть каждое наше движение, слышать каждый стон. Живая антенна включилась. Но работала она не на нас. До меня сразу дошла усталость Святого. Он знал. Он  знал даже то, в чем самому себе, наверное, не хотел признаваться. Мы одни. Он дошел до этого без профессора Рыбникова. Только определенные силы и мы. Никого больше. Совсем никого! Мы ничего не получаем из чудовищных глубин, их храма мира, напротив, это наши жалобы уходят в пространство. Сакральная вокатива Кума жестоко подтвердила это. Поты лыты мяты пады. Никаких неизвестных разумных сил, только мы и определенные силы! Ничего больше не произойдет. Начинать надо там, где я выскочил на улицу в домашних тапочках, а не под Большой лиственницей. Жалкий звук, тающий в темном небе, теперь вечно будет слышаться мне. В смутном хаосе светящихся шишечек Евсеич и Кум смотрелись как лобастые уродливые звери. Вот пришли на водопой. Хотели напитаться энергией Космоса.

Девочка на краю обрыва.

Ну да. Она плачет, свивая венок.

Что еще? Вейсманисты-морганисты? Они всегда настороже. Сотрудники ЧК? Они уж тем более. Кого хотел вывести в тайном лагпункте известный профессор по кличке Офицер? Бессловесную тварь, готовую к труду и к обороне? Я, наверное, слишком много читал всякой фантастической дряни, никаких других вариантов в голову не приходило. Мир Офицера, мохнатых лесных, лысенького капитана в золотых очках, майора Заур-Дагира, тигра по национальности, жалкий мир зеков и замордованной профессуры тонул во времени, гасли огни на прогнивших столбах, рассеивалась лагерная пыль. Только Кум беспощадно искал дорогу к Большой лиственнице. Шлепал большими ступнями, обновлял покосившиеся бараки, следил за наличием инвентаризационных номеров. Гей-та гоп-та гундаала. Мы все умеем! Это с помощью Кума лепили надмирную красоту. Это его маленькое сердце клокотало в вечном котле творения. Немного коровьего масла… Лишний паек, цигарка… Частная клиника… Психоэзотерический центр… Бездонные океаны энергии бьются в пустынные берега… Неужели правда совсем ничего, кроме окаменевшего говна и старых анекдотов?

Затренькал телефон.

Звонила Маришка.

 

 

РУМЫН СДЕЛАЛ ОТКРЫТИЕ

 

                 И страшным, страшным креном

                 К другим каким-нибудь

                 Неведомым вселенным

                 Повернут Млечный Путь.

                         Борис Пастернак

 

 

Глава первая.

«ФОАРТЕ МУЛТ, ЛА РЕВЕДЕРЕ…»

 

1

В начале был Каталог.

«Каталог галактик» Б.А. Воронцова-Вельяминова.

И Каталог был у Архиповны. Сплошные таблицы и фотографии, звездные облака, бесформенные скопления диффузной материи. Как в страшных детских мультиках? хвосты огненных выбросов, закрученные спирали, до бела раскаленные диски, и проступающие сквозь угольную пыль причудливые, зловещие силуэты.

Такие же фотографии прислал Архиповне Бред Каллерман, австралиец. Я называю его - бред Архиповны. Хотя Бред – это только имя. Астрофизик из страны антиподов. Он прислал Архиповне кучу цветных фоток. Никакой принципиальной разницы между фотографиями сумчатого астрофизика и изображениями в каталоге Воронцова-Вельяминова я не увидел, но Архиповна настойчиво тыкала туда  и туда своим красивым и длинным пальчиком. «Вот тут, и тут, - тыкала она пальчиком, - и еще вот тут четко просматриваются отличия». - «Может, брак при проявке? Австралия все-таки.» - Архиповна зловеще улыбнулась. «Да и чем можно расшевелить такие массы? Они что, разумные? Их можно напугать? Они чувствуют?» - «Как это чувствуют? В каком смысле разумные?» - «Ну, в каком, - заколебался я, - может, они понимают Гамлета». - «Оказывается, ты не только в постели бормочешь всякие бессмысленности!»

Я и обидеться не успел, как Архиповна улетела в Австралию.

А меня вызвал Роальд.

 

2

-Чтобы получать правильные результаты, надо знать правду.

-Но всю правду знать нельзя, - возразила клиентка.

-Наверное. Но к полноте стремиться надо.

-Я понимаю, - соглашалась клиентка, понимая все по своему. – Полнота не красит. Сами видите!

Мы видели.

Белый костюм (Архиповна предпочитает цветные ткани), широкие рукава с золотыми шевронами (Архиповна такого бы не надела). Модная прическа. Мои волосы выглядят блестяще. Все на клиентке было лучшего сорта. В том числе обнаженное загорелое плечо и обнаженное смуглое колено. Давно ли курит? Да с той поры, как муж, вернувшись из командировки, нашел в пепельнице окурок. Он у меня поэт, без всякого смущения сообщила клиентка. На курортах за деньги ищет то, что дома всегда можно получить бесплатно. И совсем загрустила:

-Даже не знаю, с чего начать.

-С самого простого, - грубо подсказал Роальд. – Говорите так, будто с близкой подружкой делитесь.

Глаза клиентки на мгновение затуманились.

-Ваши неприятности как-то связаны с подружкой?

-Не совсем так… Но если подумать…

-С этого и начните.

-Я вожу машину сама, - ободрилась клиентка. – Конечно, водитель есть, но я держу его на рабочем джипе. От него табаком несет. Я этого не люблю. У меня креативный подход к жизни. Сама пугаюсь. Не успею сказать что-то, как мои слова уже повторяют, - она улыбнулась. - Придумаю авангардный гардероб, или стрижку make-up, или тряпочку какую-то приспособлю, так уже в следующем месяце все это появляется в разделе тенденций журнала «Vogue». Потянулась к богемно-цыганскому стилю, так теперь каждая девчонка вертит цветными юбками. Я - Нострадамус от fashion-индустрии! - Чудесные груди клиентки нежно колыхнулись под тонкой, почти прозрачной, только сбивающей с толку тканью. - Утром притерлась ко мне иномарка…

-Где?

-На проспекте.

-Поцарапали борт?

-Душу поцарапали. Настоящий слабоумный, - поежилась клиентка. – Из скотников, наверное. Ну, я про того, который за рулем. Зубки редкие, черные, на шее - цепь фальшивая. Даже вы такую не носите, - посмотрела она на Роальда. – И этот тип посмотрел на меня… - Клиентке нелегко далось ужасное сравнение, но она справилась: - …как на курицу!

-Дерьмо! – согласился Роальд.

-Ой, как вы правильно говорите! – обрадовалась клиентка. – Только знаете, у него под мышкой была кобура.

-Кобура? Вы не путаете?

-А с чем ее можно спутать? - удивилась клиентка. – Знаю я эту мужскую упряжь! У меня охранники в фирме. А этот тип еще пазл верни, сука.

-Пазл?

-Ну, игрушка такая.

-Ну да, - вспомнил Роальд. - Что-то вроде мозаики?

-Не совсем. Но похоже. Она в коробке. Я принесла.

-А как к вам попала чужая игрушка?

-Ну вот, и вы туда же!

 

3

На курицу и на суку клиентка не походила.

Владелица процветающей строительной фирмы, Лариса Осьмеркина к своим двадцати семи годам достигла многого. Три машины, сплоченный коллектив, участок с загородным коттеджем, квартира в центре, квартира в Москве, квартира в элитном доме в научном городке. Правда, последнюю муж превратил в подобие художественной студии. «Ну, знаете, - туманно пояснила Осьмеркина, - лирика, шоу-бизнес, веселые дебилы. Я в круг деятелей искусства не вхожу. Лёня считает, что я разворовала богатства родины, нанесла непоправимый урон культуре, надругалась над отечественной историей. А я не спорю. Лене видней. Он поэт-степняк, пишет политические стихи. «В плену у денежного рабства трудяга честно спину гнет. Но с ростом личного богатства людская честность не растет», - с отвращением процитировала Осьмеркина. - Когда вспыхнет заря новой революции, таких, как я, накажут. Так Леня считает. Еще он считает, что все демократы - подлецы, а все Лариски - бляди. – Клиентка ослепительно улыбнулась. – Если бы мы были бедными, то жили у моря и питались только рыбой. - Наверное, Осьмеркина имела в виду Лазурный берег, а рыбу – семгу, все равно ее слова прозвучали как угроза. – А насчет полноты, я вам так скажу. Я от стрессов полнею. К тому же, у меня никакой силы воли. Составлю список продуктов, которые категорически нельзя есть, а потом на рынке все закупаю именно по этому списку. Вот вы салат-коктейль в апельсиновом желе любите? – Она обвела нас нежным, затуманившимся взглядом. – А лягушачьи лапки под сливочным соусом? А стерлядь? А блины из гречневой муки? Я по папиной родне мещанка. Леня говорит еще проще - обывательница. А я не стыжусь. Ни мужа не стыжусь, ни своей обывательщины…

-Но с мужем отношения плохие? - догадался Роальд.

-Как сказать. Скорее, рутинные, - Осьмеркина выложила на стол цветную фотографию. – Сами взгляните. В центре – Леня. Он всегда в центре. Его хоть на самый край фотографии помести, он все равно окажется в центре. Такая уж у него натура. Глаза с прищуром… Степняк… Волосы на затылке схватывает зеленой резинкой… Лысый козел слева – это издатель. Волосатый козел справа – художник.

-А девушка?

-А это я!

-Трудно поверить.

-Даже не старайтесь.

-Как вас понимать?

-Опосредовано, - обрадовалась Осьмеркина. – Это мы фотографировались после нового года. На улице мороз, по радио - гаммы. В тихом сиянии и славе. Слышали такое выражение? Я расслабилась, накинула халатик из Таиланда, наконец-то с Леней побудем вдвоем, он стихи новые почитает, у меня аж душа дрожит. А тут принесло козлов, а с ними девица. А я совсем беспомощная – только что накрасила ногти. - Осьмеркина покраснела от возмущения. – Ну, пили. А через неделю включила компьютер и увидела фотографии. Леня мое изображение стер, а везде проставил девицу. Вот сучка-то где, если уж говорить. Начну умирать, закажу знаменитому художника поясной портрет. Чтобы все на мне сияло, переливалось. Бриллиантовое колье, алмазные подвески, тяжелый платиновый браслет. Все, что есть, на себя повешу, пусть Леонид после моей смерти обыщется.

-А если найдет?

-Я что, дура? Нет у меня ничего такого.

И вдруг выпалила:

-Мне постоянно нужен мужчина!

Мы не поняли, но с надеждой переглянулись.

-По папиной родне я ведь мещанка, обывательница, - совсем покраснела Осьмеркина. - В восьмом классе давала мальчикам из интереса, в десятом студентам - по любви. Когда сильно и постоянно хочешь, - пояснила она без всякого стеснения, - возникают неправильные мысли. Правильно ли живешь? Правильно ли ведешь себя? Не пойти ли на речку и утопиться? Хорошо, помогла одна подружка. Она работает в Бюро знакомств. Мы выросли вместе. Куртизанки-партизанки.

Мы с Роальдом поняли это так, что мучения определенного плана одолевали Осьмеркину всю жизнь. Не выдержав таких мучений подруги, Катька (подружка) прямо сказала: «Ну, хватит, Ларка, себя сжигать! Даже смотреть страшно, дыхание перехватывает. Хоть сама ложись с тобой. Помнишь Аньку Петрову? Вот корова коровой, а мужиков меняет каждый день». – «Так она же всегда была дурочкой!» – горячо позавидовала Осьмеркина.

«Симпатичный молодой человек подарит нежную любовь привлекательной женщине без комплексов». От таких объявлений на душе теплее. «Крепкий сибиряк в расцвете сил разделит долгие зимние ночи с интеллигентной и страстной женщиной». Сразу возникает перспектива. «Неординарный мужчина поделится с подругой жизни откровенными взглядами на природу чувственной красивой любви». И все такое прочее.

Задушевным голосом Катька беседовала с показавшимися ей клиентами. То да се, да здоровье, да материальное положение, да чистота нравов, отношение к детям и к старикам, даже про кино спрашивала. Выяснив главное, передавала Осьмеркиной телефонные номера. Конечно, поначалу звонки давались куртизанке-партизанке с трудом. «Нет, нет, только не в ресторане. Там шумно. Там о путном не поговоришь!»

Для «путных» разговоров Катька уступала подружке уютную двухкомнатную квартиру. Сама жила на даче. Когда приезжала рано, лезла сперва в ванну, а потом голенькая, разморенная - в постель. Болтали. Обсуждали «крепких сибиряков в расцвете сил», которых к рассвету Лариса, как правило, выгоняла. Ничто не мешало размеренному порядку. Но однажды Катька по какой-то причине появилась дома ночью, а не утром, как обычно. Что-то у нее случилось. Думала, выгоним «сибиряка», поболтаем с подружкой. Приняв ванну, умастила зареванное лицо питательными кремами и нырнула под тонкую простыню. А вместо подружки уставился на нее седой усатый красавец «в самом расцвете сил». «Уну, - удивился он. - Что-то грудь у тебя стала больше!» – «А ты ее укуси», - почему-то охрипла Катька. - «Уну… дои… треи…» - сильные руки действовали ласково и умело. Через десять минут обессиленная Катька все же пришла в себя. «Ты что делаешь в моей постели, козел?» Но седой усатый красавец снова притянул ее к себе, и она сладостно задышала…

 

4

-Я в ту ночь пожар тушила в офисе. Жалко ужасно. Если б не Катька, я бы и сейчас, наверное… - Осьмеркина улыбнулась застенчиво. - У нас с этим козлом геометрия была сходная. Мы идеально подходили друг другу. Вот только увлекался он ерундой, - Она кивком указала на перевязанную шпагатом большую коробку, поставленную на соседний стол. – Сядет над пазлом, и разглядывает. Лицо задумчивое, на меня не смотрит. А потом вообще исчез. Утром вышел из дома, и нет его.

-Сажал я одного… - начал Роальд, но вовремя опомнился. – Найти человека в большом городе – дело хлопотное, но возможное. Только при чем тут слабоумный? Пазл, подружка, красавец пропал, я понимаю, это в системе. А слабоумный?

-Так он же спросил про пазл!

-А как пазл попал к вам?

-Катька прислала из своей квартиры вместе с курткой этого козла. Он все это там оставил.

-А как звали козла?

-Нику.

-Молдаванин?

-Не знаю. Может быть. Но я думала, что он цыган. Смуглый, подвижный, глаз хитрый, хищный.. Фоарте мулт, красиво так выговаривал. А прощался так. Ла реведере. Это по-цыгански?

Вопрос Роальд пропустил:

-Вы поссорились с Нику?

-Да нет же. Он исчез. Ушел и не вернулся. Катька во всем призналась. Прислала мне пазл и куртку. Я в кладовую все это сунула и забыла, а тут на тебе, слабоумный. А Нику мне до сих пор снится. Только после Катьки он для меня, ну, скажем так, экологически не безупречен. Понимаете? Потому и пришла к вам. Найдите этого козла и верните игрушку, а то я слабоумных боюсь.

-Номер иномарки, конечно, не запомнили?

-Я что, похожа на дуру?

 

 

Глава вторая.

«ВСЕГО МИЛЕЙ ТЫ В ШЛЯПКЕ СТАРОЙ…»

 

5

Когда Архиповна вошла в проект CETI, ее библиотека существенно изменилась.

Впрочем, CETI (Communication extra-terrestrial Intelligence) – так уже не пишут. Проблема связи с внеземным разумом, это звучит, конечно, но требования времени меняются. Скромность нужна даже в писках других разумов. Проблема сканирования с высоким разрешением, так доходчивее. Раз в три-четыре года астрофизики, астрономы, биологи, химики, физики, врачи, генетики, социологи самых разных стран собираются то в Бюракане, то в Таллинне, то в Гринвиче (Англия). А местом последней встречи вообще были выбраны Паркс и Тидбинбилл. Паркс считается лучшей радиоастрономической обсерваторией Австралии, а в Тидбинбилле расположен Центр дальней космической связи НАСА. Считается (так Архиповна говорит), что первым признаком любого другого развитого разума является ярко выраженная способность применять на практике получаемые знания. Мне лично в таком подходе Архиповна отказывает. Когда однажды я предположил, что разумная цивилизация может посылать соседям не всегда хорошо продуманные сигналы, Архиповна не удивилась. «Бред Каллерман…» - начала она. Но я ее прервал: «Бред меня не интересует». Два дня мы не разговаривали. Но перед отлетом Архиповны я все-таки ухитрился сунуть тайком в кармашек ее любимой кофточки тысячу американских баксов.

Архиповна улетела.

Мир погрузился в тягостное молчание.

«Знаешь, Кручинин, - мечтал я услышать знакомый голос, бросаясь на каждый телефонный звонок. – Знаешь, кого я очень, очень, очень люблю?» - «Ну, может, хорошо поджаренного лобстера?» - конечно, не догадался бы я. «Дурачооок!» - В долгом ооооооо должна была развернуться вся цветовая гамма чувств. Это только Инесса из Торгового центра (отдел цветного стекла) считает, что у Архиповны ледяное метеоритное сердце. А Лина из Института автоматики говорит мне еще проще: «Ну ты чего, Кручинин? Она же рыжая! Поехали лучше в Белокуриху. Ты и я». И сердечно намекала на какое-то высшее знание. «Ты и я… Под горячим душем…» Сердце заходится от Лининых интонаций. Но даже ей не дано понять, что Архиповна вовсе не дура.

Будь дурой, не подкинула бы родителей.

 

6

«Дер гибен гагай клопс шмак!»

Этой как бы немецкой фразой Роальд хотел сказать, что названного клиенткой румына или цыгана он непременно найдет. Но когда я потянулся к коробке, оставленной куртизанкой-партизанкой, он меня остановил:

-Не надо!

Даже привокзальные грузчики держат Роальда за грубого человека.

Я вложил в Сыскное бюро немалые деньги, но Роальду в голову не приходит подпустить меня к серьезным расследованиям. И сейчас он сказал, будто оттолкнул:

-Займешься «реанимацией».

-А что там произошло?

-Пока ничего.

-Тогда что мне там делать?

-Встретиться с Хорем и с Калинычем.

-Они подойдут оба?

Мобильник в кармане задергался.

Настроенный на вибрацию, он рвал мне сердце.

Обожаю расцвет технологической цивилизации. «Это ты?» - крикнул я, зная, что это, конечно, Архиповна вспомнила обо мне. – «Да, медовый». – Звонила Лиина. В Белокурихе чудесные номера. Там евроремонт сделали. Роальд не слышал ее голоса, но насторожился. - «Не обязательно только под душем, – гнула свою линию Лина. - Там широкие подоконники…»

Я отключил мобильник.

Мне звонят все, кроме Архиповны.

Приятели и алкаши, знакомые и чужие люди.

Если кто-то ошибется номером, он непременно попадет на меня.

Наконец, мне звонят Лиина и Инесса. А в «реанимации» ко мне подойдут Хорь с Калинычем. Неважно, что это один человек. Даже при такой двойной кликухе явится крутой неудачник. Такой полезет в чужой холодильник, а его шваркнет электрическим током. Такой отсидит срок, выйдет честный, а в чужой квартире при рецидиве нападет на него аллергия на хозяйскую кошку. Опять отсидит, опять выйдет честный, даже женится, а у молодок передок на люфту. Ну, зачем нам такой? Воровать корейскую лапшичку из детсада?

Роальд только посмотрел на меня.

-Ну хорошо. Подойдет. Как я его узнаю?

-Нельзя узнать того, кого не видел. Ты стой и жри пиво. Ходят слухи, что Хорь и Калиныч ищет нужного человечка. Опустившегося придурка, вроде тебя. Он сам подойдет. По легенде ты теперь Шурка Воткин, активно спивающийся интеллигент. «Спасибо», «пожалуйста», «извините сердечно», - вот твой жаргон. Никаких бесед о другом разуме. Ты не имеешь представления ни о каком разуме. Ясно? Лучше сразу вмажь Хорю и Калинычу по колпаку, если понадобится.

-Спасибо, извините сердечно.

-Вот, вот. Кажется, получается.

 

7

В «реанимации» я увидел Ботаника.

Так Архиповна называет отца. Ласково называет.

Весь вчерашний вечер я провел с ним и с его супругой.

Сперва Архип Борисыч рылся в «Каталоге галактик», озабоченно покачивал головой, что-то ему это напоминало. Потом увлекся анисовой водкой. Жена его, Наталья Николаевна, смотрела на анисовую с неудовольствием, но рюмочку хереса пригубила. И херес и анисовку они привезли с собой. Войдя во вкус, Архип Борисыч ошпарил кипятком несколько головок репчатого лука, растолок его с чесноком в ступке, добавил соли и красного перца, а полученную массу, густо посыпав мятыми сухарями, зарумянил в микроволновке. Что же до других книг, то больше всего Ботанику понравились последние отчеты CETI. Цветные вкладки, групповой портрет участников. Все больше интеллигентные крупные ученые, и Архиповна в центре. В красном коротеньком платьишке. Справа астрофизик Троицкий, слева звездный астроном Новиков. А сумчатый Бред Каллерман - за спиной, страстно дышит Архиповне в затылок. В общем, ничего такого особенного, но сердце у меня ноет. Могла бы и позвонить.

После третьей рюмочки Ботаник снял с полки шахматную доску.

«Не играй с ним», - сердито предупредила Наталья Николаевна. Даже подмигнула мне. Тревожно подмигнула. Дескать, не волнуй старика, откажи. Я и отказал. А заодно сообщил, что пару ближайших ночей проведу вне дома. «Так много работы? - испугалась Наталья Николаевна. – Может, мне поговорить с вашим начальником?» Скромная сотрудница Винницкой городской библиотеки в непрестанной борьбе за культуру давно растеряла признаки здравого ума. «Работы много, - подтвердил я, - а через пару дней вообще уеду в командировку. Вы только не волнуйтесь, я ненадолго». Разъяснять не стал, что собираюсь отдохнуть на море в бывшем Доме колхозника. – «Как же вы управляетесь с делами при таком-то объеме?» - Я только руками развел. А Ботаник ворчливо заметил: «У нас каждый четвертый был осведомителем».

Не знаю, где такое могло происходить.

 

8

В «реанимации» Ботаника окружали интересные люди. Один в фетровой шляпе пятидесятых годов, в костюме на голое тело, в старинных очках, при бороде, очень похожий на Циолковского, только без слуховой трубы. На другом, несмотря на жару, были наглухо застегнуты черная рубашка и жилет, и джинсы на нем были черные. «Ну входит негр в бар, мокрый, конечно. Дождь-то не прекращается. Негр промерз, кричит с порога: мне белого! И как можно сущее!» Здравствуйте, пожалуйста, такой анекдот. «А карпа резать некрупно, - бубнил Ботаника. – В муке обвалять, в масле обжарить. Ломтики лука отдельно. Красное вино отдельно. А потом партию в шахматишки».

Сдержанная, притершаяся компания.

Заказав пива, я пригляделся к будущему тестю.

Вчера, похоже, он не ограничился тремя рюмками анисовой. А может, с Натальей Николаевной играл в шахматы. На изрезанном морщинами лбу выступил блаженный пот. «Дело в системе, - солидно бормотал Циолковский. - Игра на бирже, дарвиновский отбор, шахматы, различные модели экономической конкуренции». - «Вот, вот, шахматы, - блаженно соглашался Ботаник. – Сегодня навалишь в штаны, а завтра, глядишь, совершил подвиг».

Слова Ботаника мне понравились. Я призывно помахал рукой.

Но будущий тесть не смотрел в мою сторону. Может, специально.

У каждого места своя душа. У открытых лесных полян душа светлая, солнечная, у городских свалок – угрюмая, с душком, с влажной гнильцой, с глубокими тенями, у тихих омутов – смутная, с неясными силуэтами робких утопленниц, а вот душа «реанимации» отдавала мочой и пивом. «Из последних математических моделей ясно следует, что мы просто не могли появиться в этом мире». Мысленно я поаплодировал Циолковскому. Решил: поболтаю с Хорем и Калинычем, примкну к ним.

«Знаешь, что я сейчас вытворила?» – услышал я, вынув из кармана дергающийся мобильник. В отделе Инессы (цветное стекло) все девчонки знали, что у Архиповны каменное холодом сердце. «Замуж вышла?» - ни с того, ни с сего понадеялся я. - «Если бы! - обрадовалась Инесса. – Я месячную премию спустила в бутике». - «Поздравляю!» - «Тебе понравится, Кручинин. Во-первых, кислотные гольфики с отдельными пальчиками, во-вторых, чулочки-сеточку…» Потрепанное пучеглазое существо в пыльных шароварах и в таком же пыльном пиджаке всплыло рядом с моим столиком. «Если зайдешь вечером, я тебе продемонстрирую пальчики». - «Привет тебе, человек!» - сказало всплывшее существо. – «Я не знаю насчет вечера, но перезвоню!» - «Привет тебе, человек», - повторило пыльное существо. Видимо, прилетело из другой галактики. – «Видишь, какая пыльная на мне одежда?» - Я кивнул. - «Рассказать, как следует жить, чтобы одеваться почти как я?» - Я кивнул. Конечно, не походил он на Хоря и Калиныча. - «Я прожил большую поучительную жизнь, - заявило пыльное существо. - Пропил двухкомнатную «хрущевку». Выгнал на улицу беременную жену. Ребенка отдал в детдом. Мошенничал. Сидел. Лечился. В спецлечебнице споил лечащего врача». Вряд ли список его темных дел этим ограничивался, но со стороны пивного киоска крикнули: «Эй!», и существо в пыльном пиджаке мгновенно развернулось к киоску.

-Эй, чего стоишь?

-А чего тут такого?

-Эй, давай в подсобку!

-А чего там такого?

-Ящики уложить надо!

Видимо, это было заманчивое предложение, потому что товарищ Эй беспрекословно отправился в подсобку.

 

9

«Кластеры… Волновые коллапсы… Социальные революции тоже вызываются притяжениями…» У Циолковского много чего скопилось на душе. «Ход коня можно расценивать и так…» - поддерживал Ботаник.

-А мне – две!

Судорожные глотательные движения.

Для новоприбывшего «реанимация» не являлась информационным пространством. Он жаждал. Он поводил удлиненной, как у гуся, головой, мутные глаза помаргивали. Великий немецкий поэт Гете считал, что человеческий череп каким-то образом развился из последнего шейного позвонка. Жалко, он не видел моего визави: один взгляд на него делал теорию немецкого классика стройной и убедительной.

-Ты ведь Шурка?

-Предположим, пожалуйста.

Хорь и Калиныч не удивился. Наверное, считал, что истинный интеллигент так и должен разговаривать.

-Пиво холодное.

-Извините, спасибо.

-Ты что такое несешь?

В кармане у меня, кстати, лежал конверт. При удобном случае я должен был как бы случайно выложить его на столик. На конверте женской рукой было начертано: «Шурке Воткину». Но, похоже, Хорь и Калиныч меня узнал.

-Я у тебя пять кусков занимал!

-Извини сердечно, – догадался я.

Хорь и Калиныч опять не удивился. Наверное, правда считал, что спивающиеся интеллигенты именно так разговаривают. По его мутным счастливым глазам было видно, что он давно не встречал такого дурака, как я. Кривая грязная рука без стеснения залезла в мой пакетик с орешками. Компания Ботаника его интересовала, а вот на товарища Эй он несколько раз обернулся. Завершив в подсобке таинственные, но, видимо, необходимые работы, товарищ Эй раскладывал на мятой газетке закусь. У них там, в другой галактике, понял я, пробку из бутылки обычно вышибает бритый татарин. Они такого возят в специальном отсеке фотонного звездолета.

-Бабками интересуешься?

-Спасибо, пожалуйста.

-А фотками?

-Извини сердечно.

-Если хочешь бабки, без фоток нельзя.

Хорь и Калиныч явно считал, что я понимаю его тарабарщину.

-Это раньше просто было. Стрельнул и жди, когда по телику объявят, что ты не промахнулся. – Хорь и Калиныч ясно видел, какой перед ним дурак. – А нынче, Шурка, скажу так, друг сердешный, всех отстрелянных по телику не покажешь. Никакого времени на это не хватит.

-Да пожалуйста!

-Точно принесешь?

-Ну да, только не тебе.

-Это почему не мне? Это почему так?

-Да морда у тебя извините, пожалуйста.

-Ты чего это, чего? – задергался, заморгал Хорь с Калинычем. – У нас все честно.

Он даже перекрестился. Он даже мысли такой некрасивой не допускал. Чтобы сбежать с бабками, да ты что! А не веришь, так вместе пойдем! Видно, что врал. Видел, какой я дурак. Кто это нынче водит исполнителя к заказчику? Врал, конечно. Все в нем пело от восхищения. Наверное, любил дураков.

-Точно берешься? – для него, оказывается, это было просто. - Точно принесешь фотку?

-Извини сердечно.

-Мне тебя всяко рекомендовали. Сечешь?

Я неопределенно пожал плечами.

-Давай завтра увидимся.

-Это зачем?

-Ну ты, Шурка! - ликовал Хорь и Калиныч.

Подошла подавальщица и молча сунула мне мокрую бумажку, на которой от руки было написано «Семь сорок».

-Это что? – спросил я.

Подавальщица возмутилась:

-Сдача, алкаш! Допиваются так, что денег не видят. Мы мелкую сдачу так сдаем. С мелочью возиться – себе дороже. В другой раз придешь, записку учтем, не потеряй только.

Ладно, решил я. Такая выдалась неделя. Архиповны улетела, не звонит, зато приехали пожилые родственники. Архиповна на другом материке, зато Инесса купила кислотные гольфики, а Лина настаивает на горячем душе. Роальд не доверяет настоящего дела, зато Хорь и Калиныч готов заказать мне мокрое дело. Куртизанка-партизанка готова жить у моря и питаться семгой, зато товарищ Эй пьет водочку без закуски. Хватит с меня. Сейчас сменю воду в аквариуме, заберу Ботаника и пойдем мы с ним говорить о других мирах, о чужом светлом разуме, о галактиках и молчании Космоса.

Туалетом «реанимации» не располагала.

Зато крапива на пустыре вымахала по плечи.

Седая, тучная, щедро политая, стояла в наклон. Под ногами поскрипывало бетонное крошево, стекло, сминались мерзкие белесые грибочки, от их вида тошнило. Обрывки бумаг, разбухшие окурки, плевки. «И толстый-толстый слой шоколада».

Ударили меня сзади.

Бутылкой. Чтобы не строил иллюзий.

Ноги сладко ослабли. Седые метелки метнулась к глазам.

«Семь сорок», мелькнуло в голове, не дай Бог, потеряю сдачу.

 

 

Глава третья.

«ХЛЮСТРА УПАЛА СТАРОМУ ГРАФУ НА ЛЫСИНУ…»

 

10

Ночь я провел у Роальда.

Голова болела. Архиповна не звонила.

Утром Роальд ушел, смерив меня сложным взглядом.

Зато появился Леня Врач. Большая коробка. Пакет с продуктами. Потрепанная папка с бумажной наклейкой «Дело Стрельниковой». Внимательно ощупал шишку на моей голове.

«Бутылкой?»

«А то!».

«Хочешь поговорить об этом?»

«Извини сердечно».

«Графиня хупалась в мирюзовой ванне, а злостный зирпич падал с карниза».

Раньше я думал, что Леня сам придумывает заумные изречения, но оказалось, что принадлежат они знаменитым русским поэтам серебряного века. Все равно, крейзовая личность. Врач по профессии. Врач по фамилии. На Сыскное бюро работает семь лет. «Пересажаем всех преступников, вернешься к лечебной практике, - ободряет Леню Роальд. - Лечи пока не отдельных больных, лечи пока все общество».

Лечить общество Лене нравится. Живет в пригороде, пользуется электричкой. В кармане томик Жана Жене - на французском. «Через две минуты, когда Люсьен оказался в моих объятиях, я схватил его за волосы, чтобы посмотреть ему в лицо, и увидел, что он плачет. И тогда в моей душе воцарился покой, от того, что я утешил Люсьена. Я гордился даже тем, что я  - причина слез, источник радости и страданий этого малыша». Ничего гнуснее текстов Жане я не встречал, но Врачу по душе. А сам он нравится девушкам и цыганкам. Они летят на Леню, как на огонь. «Позолоти ручку!» - «Хотите об этом поговорить?» Цыганки хотят. Девушки хотят. Может поэтому Врачу постоянно стоит пруха. Если потеряет кошелек с зарплатой, непременно найдет мятый червонец. Если пьяные лбы отберут сумку с продуктами, успеет сесть в переполненную электричку. Если выбросят из вагона на пятом километре, книжка Жене не выпадет из кармана.

«Взнуздав бензиновых козлов».

Коробка на столе беспокоила меня.

Оказалось, игрушка. Видимо, тот пазл, который принесла Осьмеркина.

Сантиметров тридцать по диагонали, бортики высотой сантиметров в десять. Непонятно, зачем называть красивую женщину сукой из-за такой ерунды. Что-то вроде игрушечного катка для лилипутов, только залит он не льдом, а полупрозрачным желе. Пластик? Я осторожно поскреб ногтем по бортику. Пластик? Не похоже. Но и не металл. Врач засмеялся и рывком наклонил коробку.

«Прольешь!»

Но желе только отвисло нежной и сексуальной складочкой.

 

11

Косясь на дурацкую игрушку, я раскрыл папку.

Машинально. Врач принес ее не для меня. Роальд не поручает мне розыскную работу. Бумаги – пожалуйста. Считается, что для Кручинина бумаги - дом родной.

 

Вопрос: Он склонял вашу жену к половому акту?

Ответ: Да нет. Он просто душил. Удавку набросил и душил.

Вопрос: А вы? Что вы делали в это время? Вы не хотели ей помочь?

Ответ: Я отвернулся. Я думал, он не станет тянуть. Я же не знал, что он будет так. Я думал, он быстро все сделает, а он душит и орет про все эти собачьи свадьбы. Душит и орет.

Вопрос: Собачьи свадьбы? Что вы имеете в виду?

Ответ: Да чепуха всякая. Бабьи сказки. Родители жены раньше жили в деревне. Сейчас они живут в Бердске, а раньше у них был домик в деревне. Потом построили плотину и морем затопили ту деревеньку. Там много тогда затопили деревенек, никто про них и не помнит. В той, где моя жена родилась, в каждом доме строгали игрушки. Деревянные. Солдатиков, коней, кубики. А еще пазлы делали. Началось со старого деда Стрельникова, он чуть не с первой японской принес в мешке что-то такое. Я толком не знаю. Говорят, из-за той игрушки у дома Стрельниковых всегда болтались стаи местных собак. Дед из ружья в них палил. Они отбегут, повоют и снова вернутся. Будто мясом их манят. Мне Аська рассказывала. Я ведь как думал? Я так думал, что этот тип сразу ее кончит. А он душит и орет. «Вы что там, подполья в своих домах землей засыпали?» Придурок! Я не сразу понял, что он про ту затопленную деревеньку. Зачем подполья засыпать, если их вода затопит? Кричу: «Кончай!» А он то душит, то орет. То душит, то орет.

 

Такой вот интересный разговор следователя и подозреваемого.

Врач ко мне больше внимания не проявлял. И папку не отбирал. Сварил кофе, налил чашку и снова уставился на пазл. Как бабуин на жука. Обычно пазл - это некий картонный лист или пластмассовая рамка, исчерченная на квадратики, которые следует заполнить подобранными по цвету и конфигурации детальками. Если они попадут на нужное место, в рамке или на картонном листе появится панорама заснеженных гор, или, может, полосатая тигрица, или необыкновенный цветок.

А тут просто коробка, заполненная полупрозрачным желе.

И при любом надавливании, даже самом легком, в сумеречной глубине, как нежные зарева, - разливы цветных огней.

 

12

Банальная, в сущности, история.

Два года назад пропала молоденькая парикмахерша Ася Стрельникова.

Родилась в деревне Антоновка, жила в Бердске, потом переехала в Новосибирск. Там закончила парикмахерские курсы, зарабатывала немного. Муж (бывший инженер обанкротившегося завода) торговал на черном рынке ворованными радиодеталями. Там же познакомился с Юлей Ключниковой.

 

Вопрос: Расскажите о ваших отношениях.

Ответ: Я же говорю, я полюбил. Я сразу полюбил. Юля особенная, я ее по-настоящему полюбил! У меня раньше такого не было. (На вложенной в папку цветной фотографии улыбалась миленькая девушка. Колени, бедра, грудь – взгляда не оторвешь, но глазки гадючьи). Вы же видели ее.

Вопрос: Это она подсказала вам способ избавиться от жены?

Ответ: Как вы можете! Она чудесная! Она мне даже подавать на развод запрещала. Ты, говорила, дурачок, подашь на развод, вот все тобой нажитое курице и достанется.

Вопрос: Под словом курица гражданка Ключникова подразумевала вашу жену?

Ответ: Ну, а кого еще? Она точно курица, только бы кудахтать, никакого толку от нее нет! Мы с ней фактически уже больше года семейной жизнью не жили. Никакой близкой жизни. Юля права. Я бы развелся, да все ведь досталось бы этой курице! И квартира, и «жигуленок», и стиральная машина. Разве парикмахерша столько заработает?

Вопрос: Как долго вы торговали ворованными радиодеталями?

Ответ: Не знаю. Год, может. Какая разница? На деталях не написано, что они ворованные. Я детали у проверенных людей брал. Сейчас везде много неучтенного товара.

 

13

Я провел пальцем по поверхности желе.

Пальцы кольнуло холодком, как электрическим током.

В таинственной глубине, в безмерных провалах загадочного темного желе, будто в ответ на мое прикосновение, опять полыхнуло зарево.

-Да ты не бойся!

Врач всем кулаком ударил по желе.

Я вздрогнул. Вот чудо! Ни всплеска, ни брызг.

Зато голубые глаза Врача сверкнули. Он давно осознал, что чудес в природе больше, чем совершенных законов. Это давно заставило его обратиться к отчаявшимися душам. К примеру, лечил алкашей. «Хотите поговорить?» - Они хотели. – «Хотите выпить?» - Они не хотели. – «А будете пить?» - «Будем!» - Алкаши уходили от Врача скорбные, с печалью в глазах. Он лечил психов. «Хотите поговорить об этом?» - Они хотели. – «Хотите зарезать соседа, о котором говорили?» - «Нет, не хотим». – «А если нож попадет под руку?» А однажды явилась к Врачу вообще зареванная толстушка с глупыми овечкиными глазами. Она была глубоко и насмерть убеждена, что ее презирают. Бомжи, соседи, учителя, подружки, ребята из параллельного класса, космонавты, герои труда, даже президент РФ и тот считает, что она глупая, смотреть на нее противно.

«Хочешь поговорить об этом?»

«Конечно, - всхлипнула толстушка. – Все, все ненавидят меня!»

«А так оно и есть, - согласился Врач. – А еще ноги у тебя коротенькие и толстые. И волосы рыжие, смотреть противно».

И начал задавать вопросы. Вот кто больше всех тебя достает. Мальчишки или девчонки? Ах, мальчишки! Понятно. Учителя или учительницы? Ах, учителя! Тоже понятно. Президент РФ или губернатор Санкт-Петербурга? Ах, президент! Тогда еще понятнее. «Ты, наверное, романтическими книжками зачитываешься?»

«Ага. Я всяко читаю».

«Что читала вчера?»

«Ну, эту… Про метелку… А у нее хундик…»

«Дама с собачкой! – догадался Врач. – Это хорошо. Думаю, есть у тебя шанс!»

«Только один?» - испугалась овечка.

«А тебе мало?»

«Мне и тысячи не хватит».

«Тебе сейчас сколько лет?!

«Около шестнадцати».

«На такой возраст даже Эйнштейн клюнет. Хочешь заполучить весь мир?»

«В свои руки?»

«Ну да».

«Хочу!»

Другого ответа Врач не ожидал.

«Тогда начни прямо сейчас. Не теряй ни секунды, не будь дурой. Есть у тебя расческа? Уже хорошо. А помада, тени? Приведи себя в порядок. Раскрась лицо, как это делают девушки в кино. Видела, каких там показывают? Так распиши, чтобы даже я полез к тебе. Глупых овечек никто не терпит, но красивая овца может совратить все стадо. Не теряй ни минуты. Действуй! Переспи с классным руководителем, пусть у него крыша поедет. Культура - это умение жить. Развей свой талант. Ты можешь, я вижу. Растли директора школы, мало что он пенсионер. Сведи с ума всех одноклассников, пусть придурки поймут, что только с такой дурой, как ты, можно чувствовать себя настоящим супером. Подари каждому столько свободы, сколько влезет. Пусть все придут в возбуждение. Пусть шепчутся, пусть ищут тебя, пусть страдают по тебе. Пусть решат, что именно твои коротенькие ножки являются истинным символом свободы. Выброси из своего сердца сочувствие, закрой глаза на слезы подруг и приятельниц, они свое откусали!»

Методы Врача оказались действенными.

Толстушка (единственная из класса) попала в престижный университет.

Все одноклассники рассеялись по профучилищам, по отдаленным воинским частям, по каким-то фирмам и фирмочкам, а одноклассницы быстро, но неудачно повыскакивали замуж, потому что боялись, что кудрявая овечка и здесь их обскачет. Когда через два года в приемной Врача появилась эффектная блондинка, он ее не узнал. Держалась по боевому. Ослепительная улыбка. Ласково оттолкнула медсестру (Врач тогда работал в поликлинике): «Достала овца!»

«Хочешь поговорить об этом?»

«Только не об овце. Хватит с меня дятлов и лосей».

Невооруженным взглядом было видно, что ослепительная блондинка многого достигла. И принцип у нее был простой: никаких принципов. Страстные и влиятельные мужчины, временные спутники, непонятные молодые люди, желающие услужить – все теперь вращались только вокруг сладостной овечки. Из-за нее стрелялся знаменитый член-корреспондент Российской Академии наук, правда, успел до этого поспособствовать переводу овечки в Сорбонну. Из-за нее навсегда улетел в США известный физик-теоретик, отвергнув родину так же грубо, как овечка отвергла его любовь.

И все такое прочее.

Я лечу сильными средствами, хвастливо утверждал Врач.

Наркологи мира обеспокоены тем, что богатые рок-музыканты садятся на иглу, а меня заботит то, что в Линево спивается народный ансамбль балалаечников. Если ко мне приходит человек с головной болью, я не тяну. «Хотите поговорить об этом?» Он, конечно, соглашается. Тогда я выкладываю: «Все! Кранты тебе, старичок! Статистическая флуктуация процесса клеточных делений». –«А что это?» - «Если не понял, рак». Обычно головную боль как рукой снимает. А приходит хромой, увечный, жалуется, что правая нога у него короче, я ему указываю: «Левая-то длиннее!» А приходит закоренелый, закостеневший в несчастьях неудачник и начинает ныть, что в жизни у него ничего не осталось, кроме паршивой общаги, дырявых носков и полного отсутствия перспектив, я и его обнадеживаю. «Вон какой омут на реке! Вон какая качественная веревка! А на площади – коммерческий банк. Возьми и ограбь, это снимает скуку. Ах, ты тюрьмы боишься! Хочешь поговорить об этом? Тут нет проблем. Отсидишь, выйдешь честный. Напишешь толстую книгу. Подружишься с дряхлым камерным пауком».

 

14

«На вид 23-24 года…Рост средний, глаза голубые… Расклешенное демисезонное пальто…» Розыскные афишки еще трепало холодным городским ветром, а бывший инженер  Стрельников уже привел в дом Юлю. «Сырная баба в кружевах». Бывший инженер был счастлив. Любимая с ним, с ним. А Ася… Да черт ее знает с ее капризами! Может, сбежала. У них весь род такой, сплошные собачьи свадьбы. Не раз ему угрожала: сбегу! Одна только Алевтина Николаевна, Асина мать, не оставляла поисков. Прокуратура, следователи, адвокаты, консультанты, Сыскное бюро (кто-то вывел Алевтину Николаевну на Роальда). Навестила известную гадалку. Черная горбатая старуха неприязненно предупредила: «В зеркало на стене не смотри, на меня не смотри, глаз не поднимай», и вывернула на темное серебряное блюдо влажную кофейную гущу. «Найдешь дочку, - бормотала. – Крещеная кровь не пропадает». Сердце Алевтины Николаевны щемило. «Вижу… Проселок вижу… Сырое болотце… Вдоль линии железной дороги ищи… Бензином пахнет… Сухостой…»

 

15

«В ночь со вторника на среду румынское телевидение показало в записи суд над Николае и Еленой Чаушеску».

Я покосился на Врача.

«Известия» от 28 декабря 1989 года, видимо, попали в дело Аси Стрельниковой случайно. «Николае и Елена Чаушеску входят в комнату, где находятся солдат и врач. Врач, обращаясь к Николае Чаушеску: «Сейчас я измерю ваше артериальное давление». Измеряет давление: «Шестьдесят… семьдесят… Где?..» Вопрос был явно оборван. То есть его задали, но ответ в опубликованную стенограмму не попал.

 

Н. Чаушеску: Я не признаю вашего трибунала, не признаю насилия. Я признаю только Великое национальное собрание. То, что тут происходит, это государственный переворот.

Обвинитель: Подсудимый, замолчите! Мы вас судим согласно Конституции страны. Мы знаем, что делаем. Не вам давать нам уроки. (Голос невидимого человека: «Где?..» И снова красная галочка на полях газеты). - Мы прекрасно знакомы с нашими законами.

Н. Чаушеску: Я не буду отвечать на ваши вопросы.

Обвинитель (В камеру): У обвиняемого и у его жены были шикарные туалеты, все знают, они устраивали богатые приемы, у них было все, чего они хотели, а трудовой румынский народ имел только двести граммов дешевой колбасы в день, да и то, чтобы их получить, надо было предъявлять удостоверение личности. (Тот же голос за кадром: «Где?..» Красная галочка на полях газеты). - Господа представители правосудия, господин председатель, уважаемый трибунал, мы здесь судим граждан Румынии Николае и Елену Чаушеску, которые совершили действия, несовместимые с правами человека…

 

16

Обвинитель: Обвиняемый Николае Чаушеску, встаньте.

(Голос невидимого человека за кадром: «Где?..» На полях - красная галочка)

Н. Чаушеску: Я не буду вам отвечать. Я буду держать ответ только перед Великим национальным собранием.

Обвинитель: Вы что, совсем ничего не знаете о положении в стране? У нас не хватает медикаментов, продовольствия, электричества. У нас всего не хватает. В домах нет отопления. (Голос невидимого человека за кадром: «Где…» Красная галочка). - Кто отдал приказ совершить геноцид в Тимишоаре? Обвиняемый, вы отказываетесь отвечать? Вы отказываетесь сотрудничать с законными представителями румынского народа? (Голос за кадром: «Где…») - Кто отдал приказ стрелять в Бухаресте? Откуда фанатики на улицах, продолжающие стрелять в народ?

Н. Чаушеску: Я не буду вам отвечать.

Обвинитель: На сегодняшний день мы насчитываем в разных городах уже более шестидесяти четырех тысяч жертв. Это невинные люди, в основном старики и дети. Вы слышите? Многие покидают страну, они топчут и рвут наши государственные флаги, они отчаялись, денежные фонды разворованы. (Голос невидимого человека за кадром: «Где?..» Красная галочка на полях). Отвечайте! Кто позвал в Бухарест наемников?

 

17

-Что за черт?

Я схватился за край стола.

Комната изогнулась. Она превращалась в нечто округлое.

Бритая голова Врача безмерно удлинялась, странным полумесяцем уходила под выгнувшийся потолок. Я сидел в странной позе – наклонившись над столом, почти повис над ним, но не падал. Потрепанная картонная папка размазалась, шнурки бесконечно удлинились, обвивая комнату, все подернулось дымным флером – быть может быть, золотистым, хотя цвет я не мог определить. Земной шар неимоверно выворачивался, как бы приближая меня к Архиповне. О ком еще думать? Я даже дышать боялся. Упаду в раскрывающееся подо мной бездонное пространство, сейчас упаду! Голова кружилась. К счастью, телефонный звонок вырвал меня из искривляющегося мира. «Ты когда прилетишь?» - Конечно, я решил, что звонит Архиповна. – «На крыльях любви… Хочешь, прямо сейчас?» - ответила Инесса. – «Погоди, дай мне придти в себя». И поборол наваждение и выключить телефон.

-Морда у тебя бледная.

Врач загадочно улыбнулся.

-Ты в папке не сильно пасись, это мое, а не твое дело.

И совсем развеселился: « В Доме колхозника я тебя поправлю».

Я кивнул. Но я ничего не понимал. «Зачем в деле вырезка из «Известий»?

-Ты про Чаушеску? Разве судьба Кондукатора тебя не интересует?

-Почему ты называешь Чаушеску Кондукатором?

-Называешь же ты фюрером Гитлера.

 

18

Оказывается, глубокой осенью поиски Аси Стрельниковой зашли в тупик. Никакой информации. Ниоткуда. Бывший инженер блаженствовал. Я рылся в потрепанной папке и думал: сказать Врачу о только что пережитом видении или нет? К черту! Не стоит. В листах допросов указывалось, что осенью Алевтина Николаевна приехала в город. Мало кто знал о том, что она приехала, но женщина, позвонившая по телефону, уверенно назвала ее по имени и отчеству. «Мне деньги нужны».

«А кому они не нужны?»

«Мне срочно нужны. Двести тысяч».

«Двести? – растерялась Алевтина Николаевна. - Тысяч?»

«Ну да. Двести. И прямо на этой неделе!»

Алевтину Николаевну как обожгло: «Откуда у меня такие деньги?»

«А вы свой дом в Бердске продайте».

«Как это так продайте? Для чего?»

«Для пользы дела, - хрипловато подсказала незнакомка. - Сейчас недвижимость в цене. - Чувствовалось, что обсуждаемый вопрос ею хорошо обдуман. – Зачем вам, одинокой старушке, отдельный дом? Пыль стереть, и то сколько сил уходит, правда? Я позвоню вам в конце недели. Встретимся на железнодорожном вокзале. Только чтобы деньги были при вас. Без обмана. Не успеете дом продать? А вы займите. Пособирайте по знакомым. Информация о дочери вам нужна? Ну вот. А мне нужны деньги. Срочно. Доходит? Подойдет «Сибиряк», я найду вас на перроне».

Алевтина Николаевна догадалась позвонить Роальду. Он-то и взял с поличным родную сестру Юли Ключниковой. Звали ее Света. Высокая брюнетка, обожавшая спортивный стиль. Зарабатывала на жизнь нетрадиционными способами. Когда Ася еще была жива, никак не могла взять в толк: как это Стрельников Юлиной любви добился, а сам живет, прости Господи, с какой-то парикмахершей!

И привела человека, способного решить проблему.

Седой усатый красавец. С порога спросил: «Кат коста?»

Такое обращение завораживало сестер. А усатый давал дельные советы, смеялся, целовал руки. Незаметно лапал Свету, потом так же незаметно, как бы случайно, лапал Юлю. Они заводились. Понятно, интересовался курицей. Для того ведь и позвали. «Что в ней такого? - смеялся бывший инженер, чуя близкое освобождение. – Да стерва обычная. Из деревни. У них там мужики пили и резали деревянные игрушки. Никакого серьезного ремесла. Даже огурцы не сажали, считали, что огурцы вредны для здоровья. Ведь все, кто раньше ел огурцы, уже давно умерли, да?» – «О кямэ! - смеялся седой. – Где такая деревня? Как в такую попадают». – «Камень к ногам, и в воду!» - «Ну вэ ынцелег, - смеялся румын. - Зачем камень?» - «Чтобы нырнуть. Затопили деревню. Когда ставили плотину ГЭС, тогда и затопили, - задыхался от предчувствия свободы бывший инженер. – Теперь мать курицы живет в Бердске». – «А Бердск не затопили?» - «Нет. Бердск – большой город. На высоком берегу стоит». – «В курица там часто бывает?» - «Ну да, - томился предчувствиями Стрельников, - я сам ее иногда вожу». – «А ты позвони мне, - подмигнул усатый. Понимающе подмигнул. – Соберется курица в Бердск, а ты мне позвони. Встречу на дороге, как бы случайный попутчик».

 

19

Обвинитель: Почему вы не отвечаете?

Н. Чаушеску: Отвечать я буду только перед Великим национальным собранием, перед великим рабочим классом. Я признаю только великий рабочий класс и Великое национальное собрание. А зачинщикам государственного переворота я отвечать не буду.  Я – глава государства!

Обвинитель: Ты смещен? Ты еще не знаешь? Ты смещен со всех постов. Так же, как и она (указывает на Елену Чаушеску). Вы оба смещены со всех должностей и постов.(Голос человека за кадром: «Где?..»)

Н. Чаушеску: Я – законный глава государства. Я - верховный главнокомандующий. Я не буду вам отвечать. Как простой гражданин Румынии, я…

Обвинитель: Так вы простой гражданин Румынии или законный глава государства? (Голос невидимого человека за кадром: «Где?..» Опять на полях красная галочка).

 

20

Седой румын проголосовал на дороге.

Устроившись на заднем сиденье, весело наклонялся вперед.

Дышал луком на Асю. Деревянной расческой приглаживал седую шевелюру.

«Цум се спуне. Правда, в деревне выросла?» Ася не любила свою затонувшую деревню, да и помнила ее слабо, поэтому отвечала коротко. Ну да, там выросла. Ну да, там корзины плели, мозаику резали. Чего такого? Ремесло есть ремесло, а детские игры всегда востребованы. Сердце у Аси болело. При чем тут огурцы? Ели мы огурцы. Поглядывала на мужа, почему не оборвет наглого попутчика?

Свернули на проселок.

«Это мы куда?»

«Выходи».

«Зачем?»

Вместо ответа румын накинул на Асю удавку.

Стрельников потом признавался любимой: «Я, Юлька, чуть не обмарался. Нет, без ерунды, я тебе правду говорю. Думал, что он, как человек, вытащит курицу на полянку, бросит в траву. А он удавкой прямо в машине». – «А ты?» - ужасалась, сжимала кулачки Юля. – «Я что? Я выскочил из машины. Кричу ему, а он то придавит, то отпустит. То придавит, то отпустит. Крыша, видно, поехала. Что-то про деревенские подполья. А она что ответит? Курица». Показывая, как сильно доверяет любимой, повез Юлю к месту, где бросили задушенную. Гнилое болотце, сухостой. Все так, как указывала гадалка Алевтине Николаевне. «Принеси бензин», - строго приказала Юля. Позже она мотивировала этот поступок своей душевной добротой: ведь на курицу могли покуситься местные звери, что хорошего? Стрельников приволок канистру. Юля приказала: «Лей!» Но старуха гадалка оказалась права: крещеная кровь не пропадает. Светке-дуре ни с того, ни с сего захотелось нечаянных денег. Взяла и позвонила Алевтине Николаевне. Думала, старушка совсем задолбанная, пальцем толкни – упадет. А Алевтина Николаевна позвонила Роальду. В итоге бывший инженер схлопотал четырнадцать лет. Сожительнице дали девять. Светке – три. Только исполнителя не нашли.

 

 

Глава четвертая.

«ЦУМ ВА НУМИТИ? СОТ ИЭ?..»

 

21

Я позвонил домой.

И услышал стон: «Он умер! Он умер!»

Наталья Николаевна стонала страшней, чем морская чайка.

Меня обдало томительным холодком. Оказывается, крепко вчера мне врезали по голове, если мир искривляется, если будущая родственница стонет. А Ботаник вообще как ушел с вечера, так и нет его.

«И дома не ночевал?»

«И дома не ночевал».

«И не звонил?»

«Ни разу».

«А раньше такое случалось?»

Наталья Николаевна замялась. Она не знала, как правильно ответить.

У Архипа Борисыча были ранения. Он служил в силовых структурах. Он контужен, он многое пережил. «Я на работу тебе звонила, твою визитку нашла, - работница библиотеки все же кое-что понимала в жизни. – Это мне твой товарищ (понятно, Роальд) сказал, что Архип Борисыч в реанимации». Я не стал объяснять Наталье Николаевне смысл указанного выше термина. Все равно не поймет. Муж гулящий, дочку тянет к сумчатым. Даже не удивился, когда в собственной прихожей (я все таки отправился домой) неизвестный кобель одним махом распустил мне джинсы от левого кармана до правого колена. Парчушники эти американцы, покупать следует отечественную джинсу. Я вмазал кобелю по черному шершавому носу, загнал под столик в прихожей, но на высоком одежном шкафу тоже что-то угрожающе зашипело, а из угла по-звериному тепло пахнуло нежной волной звериной мочи и чего-то квашеного. При этом под плетеным креслом, постанывая, подергиваясь от страха, тряслась еще одна тварь. Круглая, как арбуз. Короткие ножки, свиной пятачок, пейсы, мерлушка по всей спине. И живот – голый, розовый.

-Чего она трясется, как холодец?

-Ты напугал ее, ты напугал ее!

Я осторожно приоткрыл одежный шкаф:

-Откуда тут все эти звери?

-Гибнут, - простонала Наталья Николаевна. – Во дворах кошек бьют. С собаками еще хуже. И Архип Борисыч в реанимации. - Она явно жалела, что приехала в такой страшный город. - А кошкам, - скорбно сообщила она, - нравится на чистом.

Но кошкам нравилось не только на чистом.

Им нравилось на скатерти, на ковре, на моем новом костюме.

Им нравилось на подоконнике и на шкафу, на диване в гостиной и на рукописях в кабинете. Кажется, за сутки в моей квартире обосновались все местные бродячие твари. Тощие, длинные, огрызаясь, повизгивая, рыча что-то, они бродили по квартире, как тени каких-то необыкновенных духов. Таким же необыкновенным духом выглядела почетный библиотечный работник Наталья Николаевна. Она оплакивала Ботаника. Ботаник сильно контужен. У него ранения. Случаются провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых никто не слыхал. Он отмечен Благодарственными письмами нескольких прогрессивных правительств. Он работал с заграничными коллегами. Он видел, как ученые даже безмозглых беспозвоночных обучали осмысленным действиям. А тут собаки и кошки! Уж они-то разумнее людей, к ним просто правильный подход нужен. А Архип Борисыч работал в закрытых проектах. Наталья Николаевна испуганно моргнула. В этих проектах самые обыкновенные дождевые черви поддавались качественной дрессировке, там простейших заставляли всплывать по сигналу в стеклянном капилляре.

-А теперь он умер, он умер!

К счастью, Ботаник не собирался умирать.

У твоего родственника («…будущего»), сообщил Роальд, когда я до него дозвонился, куча приятелей в местном ФСБ. Никуда он не денется. Его со вчерашнего дня ведут, и сейчас он потягивает пиво в «реанимации». Когда пересажаем всех преступников, всех хорошо проявивших стариков повезем на Гавайи. Пусть отдохнут в тропиках. Ты так и скажи теще («…будущей»). А покончишь с Хорем и Калинычем, тащи старика домой и накрепко прикуй наручниками к батарее.

Я положил трубку.

Но теперь задергался мобильник.

Белые руки Натальи Николаевны снова взметнулись над головой: «Он умер! Он умер!» Но звонила Инесса. Хотела напомнить, дурочка, что у Архиповны каменное сердце. Она ведь не знает, что на левой груди Архиповны есть крошечное тату – лиловый нежный цветочек…

 

22

В «реанимации» все кипело.

Циолковский, правда, отсутствовал.

Зато обступили Архипа Борисовича какие-то суетливые типы.

Один тянул, как мантру: «Четыре человека! Сечешь? В одночасье. Без перерыва. Сперва привезли отца семейства. При смерти. Потом старшего сына. При смерти. Врач спрашивает: вы что такое пьете? Старший сын успел ответить: мы типа абстиненты. А на вопрос: много ли вас таких? – уже не успел ответить. Зато третьего привезли. Этот, прежде чем ласты отбросить, все молол про какие-то башмаки. Будто совсем новые, ненадеванные. Пришлось выезжать на предполагаемое место происшествия. Там на кухне милиция нашла трехлитровую бутыль технического спирта, разведенного на прошлогодней клюкве. Поставили следственный эксперимент, но сержант только одурел немного. А в кладовой обнаружили двадцатилитровую флягу с брагой. По этому вещдоку у сержанта с капитаном вышел спор. Сержант утверждал, что брага совсем не должна фигурировать в следственном деле, очень уж высокого качества, а капитан утверждал, что такой опасный продукт следует перевезти в линейное отделение».

-Архип Борисович!

-Цум ва нумити? – обернулся Ботаник.

Я обалдел. Никак не ожидал такого ответа.

-Архип Борисович, домой нам не пора?

-Сот иэ? - он явно не понимал.

 

23

Зато подавальщица признала меня.

«Ты смотри, явился! А вчера еле вылез из крапивы».

И расписку на семь сорок приняла. «Подмешиваешь чего-нибудь?»

-Да нет, просто активный образ жизни.

Она поняла. Кивнула. Хорь с Калинычем подошел к столику.

Я затосковал. Лето, жара. Нормальные люди отдыхают если не в Австралии, то хотя бы на Обском на море. Какое мне дело до Хоря и Калиныча? Видно же, что пустышка, алкаш, играет на нездоровых интересах. И нет в нем ни грана правды, врет все, как гусь. Почему все перекосилось после отъезда Архиповны? Я так скрипнул зубами, что Хорь и Калиныч отшатнулся. Почему, черт возьми, я должен сосать пиво с каким-то прокуренным насквозь придурком? Ведь сколько раз собирался сесть за роман. За настоящий роман. Страниц на девятьсот, не меньше. Крепко замахнуться! Чтобы там Север был. Чтобы героям досаждали белые медведи. Чтобы Архиповна в меховой парке гоняла на собачках в полярной ночи.

-А меня кашель замучил.

-Хочешь об этом поговорить?

-Ты чего? – уставился он на меня. – Я говорю: кашель меня замучил.

-Спасибо, пожалуйста. Ты стакан слабительного хватани.

-Ты чего такой злой, Шурка Воткин?

Хорь и Калиныч сдул пену с мутных краев кружки.

-Набрался вчера? Говорят, обчистили?

-Кто это такое говорит?

-Народ.

-А ты какое отношение имеешь к народу?

Хорь и Калиныч страшно задергал длинной головой:

-Я и есть народ, блин! Ты-то кто?

Он еще страшнее задергал головой, и выложил на столик знакомый мятый конверт.

«Шурке Воткину».

-Принесешь фотку?

-А когда? – сломался я.

-В субботу. В эту субботу.

-Благодарю сердечно. Я не могу.

-А ты постарайся. Ты постарайся, Шурка, бабки-то любишь?

От важности происходящего Хорь и Калиныч надулся и переступил сразу всеми своими многочисленными хромыми ножками. Видно было, что я ему нравлюсь. Давно он не встречал таких дураков.

 

24

И Роальд удивился: «Клюнул?»

«Еще как!»

«Хорь и Калиныч?»

Роальд не верил.

Он держал меня на туфте.

Он знал, что Хорь и Калиныч не может представлять серьезных людей.

«Ты, наверное, пил, Кручинин?»

«Спасибо, пожалуйста».

«А конверт у тебя?»

«В кармане».

«Что в нем?»

«Не знаю. На ощупь – фотография».

«Почему ты так странно говоришь?»

«Потому что я – Шурка Воткин, спивающийся интеллигент».

«Это ничего. Врач тебе мозги вправит. Давай быстро в контору».

Быстро не получилось. Синий «жигуленок» с визгом вынесло на бетонный бордюр.

-Ты, блин, с ума спрыгнула!

-Ой, я чуть вас не задавила.

Из «жигуленка» смотрела на меня натуральная блондинка.

Сперва она меня чуть не задавила, а теперь уткнула побледневшее лицо в ладони. Правда, такие вот натуральные стильные блондинки мне по душе. Динамика жестов, умоляющие взгляды, противоречивая улыбка. Такую обнять, Архиповна сразу очнется даже в Австралии.

-Поможете мне?

-Вызвать гаишников?

-Нет, что вы! Подняться на девятый этаж.

-Это в каком смысле? Вы меня приглашаете?

Она улыбнулась нежно, голубые глаза расцвели:

-Я бы и сама поднялась, да ноги не несут, так испугалась.

-Вы про этот дом? - кивнул я в сторону элитного дома, торчавшего за деревьями. - Там лифт не работает? - Разговор как-то подозрительно быстро ушел от наезда. – Ну, поднимусь на девятый этаж…

-…позвоните в шестьдесят вторую квартиру…

-…а звонок не работает…

-… ну что вы…

-…может, вместе поднимемся?

-…вместе нельзя, - доверительно улыбнулась блондинка. Наверное, она меня боялась. – Я в машине вас подожду.

Для пущей убедительности она постучала ладошкой по оплетенному белым шнуром рулю:

-…откроет красивый мужчина…

-…ваш брат…

-…не родной…

-…это я понимаю…

-…он скажет…

-…извините сердечно…

…да нет, - рассердилась блондинка, - что вы меня путаете?

И выпалила:

-Она здесь.

-Кто?

-Это вы так скажете!

-Она здесь?

-Ну да. Всего два слова.

-А если он тяпнет меня бутылкой?

-Это же элитный дом, - укоризненно улыбнулась блондинка.

Пальцы длинные, прохладные. Мне нравятся такие пальцы. Пока я хожу на девятый этаж, решил я, она терпеливо будет ждать в машине. Несмотря на жару, пальцы ее не успеют согреться. «Доведённый до космического совершенства фирмой Brabus автомобиль Mersedes Gelandewagen с золотыми символами RV-700». В жизни так много хорошего. Архиповна, например, в Австралии. Южный полюс был бы надежнее, но и Австралия не близко.

У меня разыгралось воображение.

Элитный дом. Некий человек на девятом этаже.

Ну, брат не брат, а сволочь, конечно, несусветная. Примат-доцент.

Раньше жил в Прибалтике, а стильная блондинка у него училась. Всему плохому.

Приватные консультации, беседы о тайнах эзотерики и любви, чем еще уломать такую голубоглазую блондинку, пальцы длинные, прохладные. «Где здесь роддом?» - «А вы что, хотите заняться сексом?» Примат-доцент любит такие анекдоты. Когда бедняжка решила родить, он здорово струсил. Так струсил, что пустился в бега – в сторону Сибири. Но стильная блондинка решила постоять за себя. Оставила ребенка близкой подруге, у одного знакомого мента выкрала ствол. «Сейчас на рынках много неучтенного товара». В стильной сумочке, валяющейся на правом сиденье синего «жигуленка», у нее наверняка лежит браунинг. Поднимусь на девятый этаж, позвоню в элитную квартиру, скажу: она здесь! – и примат-доцент все поймет. Охнет и смертельно опадет с лица. Обреченно расставляя ноги, начнет спускаться по лестнице. И потянется за ним смрадный след от его же нечистот.

 

25

На девятом этаже я нажал звонок.

За дверью кто-то ходил. Ругался или декламировал.

Я прислушался. «За высоким за пригорком, где кочуют волки… Да нет, конечно! Ерунда, чушь, - бормотал злобный голос. Не чувствуется. За высоким за пригорком, где встает светило… Может, так? Красна девица с ведерком по воду ходила… Может, все-таки про волков? За высоким за пригорком, где пасутся волки, про девиц на водопое ходят разнотолки… А есть такое слово?»

Я снова позвонил.

В нешироком проеме появились прищуренные глаза.

«За высоким за пригорком…» Волна перегара. Коньяк неплохой, но закусывает неправильно. Длинные волосы на затылке схвачены зеленой резинкой. Леонид Осьмеркин, поэт, понял я, муж куртизанки-партизанки. «Там всякая лирика, ну, шоу-бизнес, дебилы». И блондинку, ожидающую в машине, я вспомнил. Та девица, что подвалила к поэту после нового года. Куртизанка-партизанка хотела расслабиться, а тут эти козлы. «Буду умирать, закажу у знаменитого художника свой поясной портрет. Бриллиантовое колье. Алмазные подвески. Платиновый браслет»

-Она здесь! – трагическим голосом произнес я.

Я думал, что Осьмеркин подпрыгнет от ужаса и заорет, но он даже не удивился:

-Она? - И снова забормотал: - «Про девиц и днем и ночью ходят разнотолки». Как думаете? Есть такое слово?

-Она здесь, - повторил я.

-Подождите! Эй! Куда вы?

Но дверь лифта уже закрылась.

Пальцы у блондинки длинные, прохладные.

Греть их в ладонях, нежно касаться горячими губами.

Чудесный поворот головы, стильная улыбка. В натуральных блондинках много шарма. Другое дело, что синего «жигуленка» на проспекте не оказалось. Со стильными блондинками всегда так. Трогаешь – они дергаются, не трогаешь – они дергаются еще больше. И обманывают. Всегда.

 

 

Глава пятая.

«ХОРЕ, ХОРЕ СТАРОМУ…»

 

26

В салоне теплохода мы заняли столик под окном.

Теплоход покачивало. В нежной дымке бесшумно таял призрачный берег. За столиком у входа две пожилые бабы раскладывали закуску, резали огурцы, до нас доносились вкусные запахи, звякали стаканы. Бородатый мужик курил в открытое окно. Больше никого в салоне не было, пассажиры предпочитали палубу, и Врач смело выставил пазл на столик.

-Зачем ты его потащил с собой?

Солнечные лучи ярко освещали столик, разбрызгивались по стенам и потолку. Теплоход вспахивал плоскую тяжелую воду, от работы машин подрагивали переборки. Я вдруг подумал… Да нет, не то чтобы подумал… Просто пришло в голову… Вот ритмические ровные колебания… Вот солнечные зайчики на стенах, на потолке… Солнечные лучи падают на пазл, но желе почему-то не отражает света… Врач всегда занимается тем, чем другие заниматься не станут… Никаких этих счастливых солнечных лишаев на стенах… Надо было взять Инессу… У Врача пазл, у меня – Инесса с кислотными гольфиками… Все равно Архиповна не звонит… Может, теперь уже никогда не позвонит. Подкинула родителей… Выправлю старикам заграничные паспорта и отправлю к сумчатым. Ботаник работал в органах, умеет разговаривать с иностранцами. Настоящим чекистам не обязательно знать языки, их без слов понимают. Они задают вопрос, им отвечают. Парни всей страны: хоть малайцы, хоть калмыки, хоть англичане. Бред Каллерман будет поражен, увидев Ботаника…

Все же странно видеть поверхность, не отражающую солнечных лучей.

Правда, не менее странно рассматривать конверт с надписью «Шурке Воткину».

Этим мы занимались вчера у Роальда. Фотка. Цветная. «По крайней мере, теперь мы знаем, кого хотят убрать». – «Ну, исполнителя тоже знаем, - цинично заметил Врач и посмотрел на меня: - «Хочешь об этом поговорить?» - «Нет, не хочу. Хорь и Калиныч сунул мне фотку. При чем тут я?» - «Ты согласился взять деньги, - не отставал Врач. – Соучастие в преступлении. – Он, конечно, смеялся. - Хочешь об этом поговорить?» - «Нет, не хочу». – «А просишься на штатное место».

Впрочем, смеялись мы через силу.

В конверте, переданном Хорем и Калинычем, лежала фотография куртизанки-партизанки. Наверное, она много чего не договаривала Роальду, если вдруг сама захотела вернуть пазл какому-то румыну? А почему не сделала этого раньше? «Я ведь мещанка по папиной родне». Может быть. Но с каких это пор обыкновенных мещанок заказывают киллерам?

 

27

Воронцов-Вельяминов, сказал я Врачу, знал «Каталог галактик» наизусть.

У тебя в кабинете стоит скелет твоего первого пациента, сказал я Врачу, а Воронцов-Вельяминов знал наизусть весь каталог галактик французского астронома Шарля Месье. Я, например, знаю огромное количество стихов, ты знаешь огромное количество названий мышц и косточек, а Воронцов-Вельяминов знал характеристики огромного количества галактик. «Он поклялся в старом храме возле статуи мадонны…» Никто ведь не спрашивает, почему я выучил именно эти стихи, правда? То же и с Воронцовым-Вельяминовым. Для меня - «Капитаны» Гумилева, для него - М 42 (туманность Ориона). Для нас - «Баллада о Томлинсоне», а для него - М 51 (крабовидная). Для нас - «Пао-Пао», для Воронцова-Вельяминова - С 45 (скопление Плеяд).

«Эта трубка не простая а отнюдь клистирная».

Врач пораженно кивал. Он невысоко ценил мои знания.

Роальд доверяет ему сложные дела, вот дело Стрельниковой доверил, разрешил потащить в Дом колхозника важный вещдок. «Смутно вращая инфернальным умом». Интересно, что все-таки может нарисоваться в смутных глубинах загадочного желе? Если вот нажимать пальцем… очень легко… по системе… в сумеречности пазла, кажется, что-то меняется… Плывут клубы звездного дыма… Смещаются, будто поворачиваются, нежные силуэты… Мышиные мордочки… Длинные звездные хвосты…

-А знаешь, Леня, я такое уже видел.

-Раньше ты пропускал одну-две рюмочки, - недоверчиво покачал головой Врач, - а теперь ни одной не пропускаешь.

-Я не про это. Я про силуэты в пазле.

-Кручинин, отдохни. Где ты мог видеть такое?

-В «Каталоге галактик», - уверенно ответил я, и Врач «так испугался, что даже не пискнул». - Хочешь поговорить об этом?

-Понимаю. Тебе Архиповна не звонит.

-Вот сволочь! Уже надрался! – заорала баба за столиком у входа.

Я и сам ухватился за столешницу, потому что голова закружилась. А мужик в телогрейке хорошо видать поддал – стоял у столика как-то криво, всем телом неестественно наклонясь в нашу сторону. Не может человек так стоять, не опираясь ни на что, а он стоял. «Вот ведь сволочь!» - кричала баба. Впрочем, и сама выгнулась столь же неестественно. Как в зеркалах комнаты смеха. «Уже надрался!»

Почему-то я вспомнил абстинентов, про которых рассказывали в «реанимации».

Конечно, никакой связи между случившимся и загадочными абстинентами быть не могло, тем более что мужик уже стоял нормально, все вообще пришло в норму, ничего и не было, так, минутное искажение, иллюзия, не больше, но баба продолжала орать: «Ты мне фокусы не показывай!» Уперев руки в бока, она страшно цыкнула на собак, с любопытством заглянувших в салон через открытые двери. Собаки заворчали, но от дверей не ушли. Их рычание привлекло боцмана, он пришел злой, спросил: чьи это собаки? Не ожидая ответа, заявил, что сейчас выбросит их за борт. «Заодно и моего алкаша выброси», указала баба на бородатого.

-Галактики, они разные…

Врач странно посмотрел на меня.

«Хоре, хоре старому». Я видел, что он злится.

-Например, крабовидные…

Меня понесло. Я сам не знал, что со мной, но хитро согнул пальцы и показал Врачу, как должна выглядеть крабовидная туманность.

-Дисковидные… - прижал ладони одна к другой. - Вихревые, спиральные…

Я видел лицо Врача. Он бессмысленно пучился на меня, но не возражал пока.

-А самые интересные – это те, о которых ученые стараются даже не вспоминать…

-Что ты имеешь в виду?

-Нетипичные галактики.

-Существуют превосходные витамины, - кивнул Врач.

-Скотина! – орала рядом баба. – Когда набрался? Выворачивай карманы!

Подло выли собаки, боцман грохотал по палубе сапогами. День явно начинал удаваться.

-Или галактика М 5, – никак не мог остановиться я. – Этакая раскрученная конструкция со светящимся придатком на конце внешней спирали. Протяженность ее, ты только представь, миллионы световых лет. Не хвост собачий. Такого существовать не может, но существует, факт.

-Хочешь поговорить об этом?

-Скотина! – орала баба. - Что с того, что карманы у тебя пустые?

На палубе упал боцман. Выли собаки, кто-то наверху закричал. Динамичная морская жизнь. «Воронцов-Вельяминов описал сто шестьдесят нетипичных галактик. - Меня несло. Мир, как мыльный фонарь, как невероятная радуга, разворачивался против часовой стрелки. – Звездные спирали, звездные шары, диски, а между ними бесконечные перемычки…»

-Мы тебе поможем, Кручинин.

Плевал я на его слова. Но Врач уже перехватил инициативу:

-Вальтер Бааде…

-Астроном, - кивнул я.

-Он тоже спорил с Рудольфом Минковски.

-О чем? - спросил я «голосом нежней, чем голубиный пух под мышкою».

-Вальтер Бааде утверждал, что звезды в шаровых скоплениях никогда не сталкиваются. Из-за расстояний. Они там слишком велики. А межзвездный газ – другое дело. Облака межзвездного газа столь колоссальны по объему, что попросту не могут не сталкиваться. Доказательств множество. И прежде всего в эмиссионных линиях спектра.

-Выиграл Бааде? - догадался я.

-В общем да, но Минковски напрасно отдал бутылку.

-То есть, Бааде оказался неправ. Он вернул должок?

-Не успел.

-Почему?

-Умер.

 

 

Глава шестая.

«ЭТО ШЕСТВУЮТ ТВОРЯНЕ…»

 

28

Разбудили нас голоса.

Я решил, что Степаныч очнулся.

Сойдя утром с теплохода, мы никакой разумной жизни в окрестностях не обнаружили. Покосившаяся поскотина на опушке. Сероватый лишайник на серых жердях. Белый песок, весело рассыпанный под соснами. У заброшенного навеса – пирамида черного, рассыпающегося угля, прямо какой-то ужасный потусторонний Египет. Хозяин бывшего Дома колхозника был пьян. «Он завязал, - утверждал в дороге Врач. – У Степаныча – огромная сила воли». Но Степаныч был так пьян, что будить его не имело смысла. В неуютной комнатушке пахло сухой пылью, в глиняном горшке умирало дерево-ректификат, так мы решили по запаху. На бревенчатых стенах проглядывали сквозь слой пыли любительские натюрморты: битые сибирские фазаны, тетерева, рябчики. Сам Степаныч («У него огромная сила вол») валялся на черном клеенчатом диване, под рукой опорожненная бутылка.

Мешать мы не стали.

Выбрали домик ближе к поскотине.

Выгрузили на веранде продукты, Врач выставил коробку с пазлом.

Почему все чудесное происходит в Австралии, а не в заброшенных Домах колхозника? – думал я, отмахиваясь от случайного комара. Почему Архиповна предпочитает дальние страны, а не едет, скажем, в Бердск, где я мог бы отыскать ее на пляже. Что с того, что откроют они с Бредом Каллерманом возможность существования иной, внеземной жизни? Все равно это будет в Австралии.

Бред!

Солнце сквозь легкую, горчащую дымку.

Запах перестоявших грибов. Стеклянные стрекозы.

Мудрить мы не стали. Перекусив, упали на нагретые солнцем спальники и уснули.

Мне снились какие-то пространства. Я чувствовал, они бесконечны. Из пронизывал свет, но они оставались темными. Я был так мал, что не мог заполнить и ничтожной их части. От квазара до квазара через весь Космос – вот истинный масштаб. А что я? Миллиарды световых лет. Моя малость выглядела ужасной.

 

29

-Эй, евреи!

Из-за рассохшихся перил на нас смотрел слабоумный.

Я страшно обрадовался. Куртизанка-партизанка нисколько не привирала.

Наивные глазки, нелепые косые бачки, запущенная щетина. Лариса Осьмеркина запомнила каждую деталь: почерневшая фальшивая цепь на шее… застиранная рубашка в горошек… Человека с такими глазами не убедишь в том, что Ахилл никогда не догонит черепаху. Апории Зенона такому не близки. Тем более что совсем недалеко, у покосившейся, поросшей лишайниками поскотины курили еще двое. Побитая иномарка упиралась погнутым бампером в телеграфный столб, правая фара высыпалась. Явно с тормозами проблемы. Покуривая, мужики лениво поглядывали в нашу сторону. Еще один вразвалочку шагал к дому Степаныча.

-Чего тебе?

-Нам бы веток сухих.

-Хочешь поговорить об этом?

-Ты что? – обиделся слабоумный. – Ветки нужны.

-Ну, иди, собирай, - разрешил Врач. И ободрил. - «Со скоростью, превосходящей все последние изобретения».

Слабоумный перекрестился.

Кажется, он не совсем понял Врача.

А меня поразил номер иномарки, уткнувшейся в столб поскотины. 77-79. Тойёта королла. Именно этот номер назвала Роальду Осьмеркина.

-Эй, евреи!

-Чего тебе?

-Нам бы веток.

-На кухне газ есть.

-Он пахнет, - слабоумный показал грязный палец.

-«Эти апотропические ручки!» - восхитился Врач. И спросил: - Ты когда в последний раз обращался к врачу?

-Не помню, - удивился слабоумный. – А что?

-Здорово запустил болезнь. Наверное, не слыхал об Арнольде?

-Да ты что? – ужаснулся слабоумный. – Никогда не слыхал. А что?

«А то!» - сказал Врач. Был у него такой приятель. Арнольд. Еврей лютый. Шел с работы, увидел толпу. Местные патриоты вышли на борьбу с жидами и масонами. На трибуне – тучные бабы в кокошниках, с топорами в руках. У микрофона – боевой лидер. Маленький, горбатый, кашляет. Продали жиды святую Русь! Арнольд начал проталкиваться к трибуне. На него шипели, но не останавливали. Так он поднялся на трибуну и попросил у боевого лидера микрофон. Тот остолбенел. «Люди добрые! – сказал Арнольд. - Знаю я, как примирить вас с евреями!» Тучные бабы в кокошниках побледнели от таких слов, сладко прижали к грудям тяжелые топоры. «Если ты о гафниевой бомбе, русскоязычный, то есть у нас такая, не сумлевайся!» - «Я не о бомбе. Я о любви. Знаю, как примирить вас». Патриоты замерла и тогда Арнольд возгласил: «Люди! Возлюбите евреев!» От таких слов самая тучная баба уронила топор на ногу боевого лидера и заплакала от беспомощности.

-Ты чего это? – совсем растерялся слабоумный.

И крикнул мужикам у машины:

-Рубик!

-Что тебе?

-Они не хочут.

-Чего они не хочут?

-Сухие ветки таскать.

-Ну, так скажи им, что я сказал.

-Я им говорю, а они все равно не хочут.

-Тогда сам таскай! – невежливо отозвался Рубик.

Слабоумный обиженно заморгал. Но я ему не сочувствовал.

Как раз в этот момент солнце спряталось за сосны, сладостно зашипело в море, и освобожденным от блеска зрением я увидел еще одного человека. Он сидел под сосной, в стороне от машины. Раскладывал ветки на старом кострище, обламывал сучки, тихо и блаженно улыбался. А левой рукой отгонял вьющуюся перед ним бабочку.

Настоящий ботаник!

 

30

-Эй, евреи!

-Чего опять?

-Разменяйте сотку.

Слабоумный протянул через перила стодолларовую купюру.

Впрочем, такой она была только для идиотов. Цифры явно были наклеены. И не очень удачно. «Это шествуют творяне, заменивши дэ на тэ». Врач рассматривал слабоумного с наслаждением:

-Много у тебя таких?

-Я бы еще принес. Но нету.

-А почему цифры наклеены?

-А как должно быть? – заподозрил неладное слабоумный.

-Напечатано должно быть. Специальной краской. Не знаешь?

-Да что это у тебя то наклеено, то напечатано! – обиделся слабоумный. - Ошиблись, наверное.

-Кто ошибся?

-Америкашки.

-Вот у них и разменивай.

Слабоумный обиженно поморгал.

Боком-боком стал отодвигаться от домика.

Не выпускал нас из виду, видимо, чем-то мы его насторожили.

Явно хотел посоветоваться с авторитетами. «Папася, мамася!» Я страшно боялся, что в проем растворенной настежь двери он увидит коробку с пазлом. «Видишь татарина?» - толкнул я локтем Врача. – «Возле машины? Бритый?» - «Ну да». – «Вижу. А что?» – «Вчера я видел его в «реанимации». Доходит?» - «Это точно он?» - «Память у меня хорошая». – «Тебя же бутылкой били по голове».

Впрочем, Врач произнес это неуверенно.

 

 

Глава седьмая.

«КТО, ГОСПОДА, ВИДЕЛ МНОГОУВАЖАЕМОГО АРХИТРИКЛИНА?..»

 

31

-Эй, евреи.

-Чего тебе?

-Заварка имеется?

-А у вас нет, что ли?

-Закончилась. Вы это.

-Ты все же обратись к врачу.

-Да для чего? – испугался слабоумный.

-Типичные признаки вырождения.

-Вы это. Вы давайте к костру.

-Так у вас же нет заварки.

-Рубик зовет.

 

32

На реках вавилонских,

там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе.

 

33

Не пойти было нельзя.

Костер под сосной дымил.

Ботаник блаженно улыбался, будто у него программа зависла.

Ну да, вспомнил я, он контужен. Он несколько раз ранен. У него провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых никто не слышал. Отмечен Благодарственными письмами нескольких прогрессивных правительств. Работал с заграничными коллегами. Видел, как ученые самых безмозглых беспозвоночных обучали вполне осмысленным действиям. Интересно, кто его запрограммировал? Почему он в банде? Тем более, в его возрасте?

Бритый татарин, увидев нас, цепко повел черными глазами. Товарищ Эй из «реанимации» возил его на фотонном звездолете, чтобы было кому открывать бутылки, а он оказался не таким простым. Голова коричневая, закругленная, как глобус. Закурив, опустил глаза, зато задумчиво уставился на нас горбоносый тип, похожий на депрессивного кавказского принца. В общем, спокойные товарищи, один только слабоумный строжился, поругивался, хотел понравиться Рубику. Нет правильных китайцев без правильных мыслей. Сам Рубик, впрочем, особого внимания на нас не обращал. Курил, стряхивал пепел в ладошку.

-«Кто, господа, видел многоуважаемого архитриклина?»

Слабоумный страшно обрадовался, захлопал в ладоши:

-Видишь, Рубик, я говорил. А ты не верил!

Рубик очнулся от размышлений, глаза нехорошо сузились:

-Кто такие?

-Рыбаки.

-А снасти где?

-Завтра подвезут.

-Завтра теплохода не будет.

-Ну и что? Дорог много, - миролюбиво объяснил я. – Вы сюда тоже не на теплоходе попали.

Рубик намек понял. Задумался.

-Давай-ка, - кивнул слабоумному. - Оторви зад от земли.

-А чего?

-Сгоняй, посмотри, что там в их домике.

-А вы, - сказал он нам, - моих ребят не дразните. Фарит, - кивнул он на татарина, - во вневедомственной охране служил. – Рубик как-то уж очень старательно подбирал слова, наверное, хотел показаться интеллигентным. - А вот он, - кивнул на депрессивного принца, - груженую машину выталкивает из колеи.

-Хотите поговорить об этом?

Вопрос Врача Рубику не понравился.

Он помолчал и вдруг заорал, даже пригнулся:

-Чего у тебя глаза блестят?

-Контактные линзы.

Рубик сразу успокоился:

-Я про такое только слыхал.

И спросил уже дружелюбнее:

-Водки хотите?

 

34

Нет, Врач не хотел водки.

Я тоже не хотел, но Врач не хотел сильнее.

Чего это пить теплую водку? У него дед был алкаш. Он в детстве всякого насмотрелся. Контактные линзы Врача нагло поблескивали. Он не хочет походить на деда, тот по пьяни, как муха, ползал по грязному двору, падал в навоз. Видел Врач, что с людьми делает теплая водка.

-Рубик!

-Ну что?

-Ты посмотри, ты посмотри, что у них!

Слабоумный чуть не приплясывал. Он бросил в траву коробку с пазлом. Знал, наверное, что не может повредить игрушку. Депрессивный принц улыбнулся и почесал горбатый нос. Кажется, всех неожиданный расклад обрадовал. Даже коричневое лицо татарина искривила улыбка.

-Твое?

-Конечно.

-Откуда?

-От деда Филиппа.

-Это который алкашом был?

-Ну да, - блеснул глазами Врач.

-А если по пьяни ползал по навозу, никогда ничего не помнил, то как не пропил такую диковинку?

-Он пробовал. – Глаза Врача нагло посверкивали. – Только она как неразменный пятак. Продаст игрушку, а ее обратно несут. За литр самогону отдаст, а смотришь, через день счастливчик тащит игрушку обратно, да еще сам несет бутылку. Когда берут, так всем нравится, а обратно несут - одни хлопоты. Игрушку эту дед Филипп привез с японской войны. Еще с той, с первой, девятьсот пятого года. Сам прожил девяносто пять лет, не собачий хвост, да? – посмотрел он на меня. - Может, и пил всю жизнь потому, что морскую войну проиграл. Аукнется, говорил, Цусима. И точно. Сперва японцы наш флот утопили, а потом деревню.

-Какую деревню?

-Антоновку. Я там жил.

-Японцы утопили? – не поверил Рубик.

-Да нет. Деревню сами утопили. Без японцев. Поставили плотину, вот и залило водой районы. Деда Филиппа из Антоновки вывозили силком. Хотел остаться на дне моря. Игрушку таскал при себе, нашел ее под Мукденом в китайской фанзе. Всю войну таскал в вещмешке. И потом всю жизнь надолго не оставлял. – Я не отрывал зачарованного взгляда от Врача. Роальд называет меня вралем, но куда мне до Врача! – Дед Филипп так гулял, что Деду-Морозу не снилось. Но настоящие чудеса начинались, когда игрушку выносил на завалинку. Возьмет тяжелый молоток или топор, сейчас, говорит, вмажу по игрушке, а ей ничего не будет. Ну, кто поверит? Спорили. Пока денежки соберут, дед на это желе ставил кружку с самогоном. Охлаждал. От игрушки холодком несло. Хотите поговорить об этом? – Врач посмотрел на Рубика и тот несколько напрягся. – Дед всем давал проверить. Руку приложишь, от желе бьет током. Когда дед Филипп сторожил кирпичный завод, то ночью упал в сушильную печь. Другой бы сгорел, а он выбрался. К нему приходили смотреть на такое чудо. Даже девки, - нагло сверкнул глазами Врач. – Дед им нес такое, что одна потом с животом оказалась.

-Заткнись!

Глаза Рубика подернулись злым пеплом.

-Заткнись и завали стаканчик. И корешу своему предложи.

Что-то явно не связывалось в голове Рубика. Слишком много случайностей. По глазам Рубика было видно, что многое у него не связывается. Вот два каких-то придурка приехали рыбачить, а при них пазл, а удочек нет. Похоже, Рубик, да и все они, хорошо знали о существовании пазла, но вряд ли Рубик был тем самым Нику. Тот седой, усатый, утверждала Осьмеркина. Врач тоже хорош. Какой к черту дед Филипп? Игрушку в контору принесла Осьмеркина, зачем врать?

Рубик хмуро уставился на меня:

-Бери и ты кружку.

И медленно, как-то совсем уже нехорошо добавил:

-Поддержишь дружка, Шурка Воткин?

Ну, прямо Бюро глупых вопросов. Даже Врач не знал, под какой кликухой я ходил на встречу с Хорем и Калинычем, а откуда о таком мог знать Рубик? Знали Роальд, я и Хорь и Калиныч. Все. Круг замкнут. Думай, Кручинин! Почему Ботаник с ними?

-Мулт!

Ботаник блаженно поднял голову.

-Мулт, ты ведь видел этого Шурку?

Ботаник кивнул. Вряд ли он узнал меня. Но блаженно кивнул.

-Вот и объяснились, - моргнул Рубик. И приказал: - Плесните гостям!

Слабоумный водки не пожалел. Налил по самый краешек легкой алюминиевой кружки. «За глаза красотки девы»? От такой наглости зеленоватые глаза Рубика снова затянуло пеплом. Он сильно потер плоскую переносицу. Слабоумный, почувствовав настроение Рубика, кривляясь, все заходил и заходил сбоку, пытался грязным пальцем зацепить мое ухо.

-Поднимай!

-Да ну, - сказал Врач.

-А ты выпей! Хоть и теплая, а выпей.

-Я и холодную не пью, - откровенно признался Врач.

-А ты выпей, не так страшно будет, - загадочно намекнул Рубик. И спросил у татарина: - Как там в погребе у старика?

-Как весной под Магаданом.

-И замок надежный?

-На все сто.

-Ну тогда определи гостей.

Вопрос был решен. Татарин кивнул.

Депрессивный принц расслабился. Рубик и слабоумный тоже расслабились.

Рубик даже полез за огоньком в костер, но, оказывается, у наглого Врача имелись свои соображения. «Хотите об этом поговорить?» Во-первых, как потом выяснилось, он совершенно не хотел в холодный погреб, во-вторых, его совершенно не устраивала весна под Магаданом, ну и в-третьих его дико взбесило мое неожиданное превращение в Шурку Воткина. Ботаник сидит с бандюгами, этого мало? Прямым ударом в нос Врач опрокинул слабоумного в костерчик. Взметнулись алые искры, как над пионерским костром, слабоумный страстно заголосил. Депрессивный принц попытался вскочить, но попал прямо под головню, которую я выхватил из костра. Морда у принца сразу закоптилась. Бросив головню, я ловко врубил Рубику по ушам. С двух рук, как учил Роальд. В спортзале у меня плохо получалось, но тут получилось. Рубик от удара вскрикнул и сел в траву. Из носа и ушей выступила кровь.

А вот с татарином не получалось.

Ну никак не получалось. Хитрый попался.

Я целил по зубам, а все время попадал по костистому лбу.

Врач это заметил и деревянным половником выплеснул на бритую голову татарина целый литр кипящей похлебки. «Аха!» - радостно закричал татарин и прыгнул в куст шиповника. Врач был в полном восторге: «Выходи, падла!»

 

35

-Да ты и правда выйди, Фарит!

 

36

Голос прозвучал ласково.

Мы обернулись. Все обернулись.

Седой усатый человек откинул помятую дверцу «тойёты».

Наверное, он там спал, не знаю. По крайней мере, никто его не беспокоил.

Глаза голубые, карабин «барс» в руках. Джинсы. На голом теле джинсовая жилетка. «Мултумесц!» - ласково улыбнулся он Ботанику, и сразу стало ясно, кто тут из Трансильвании.

Не к месту затрещал в кармане мобильник. Я хотел его выключить, но румын ласково разрешил: «Да ладно, чего ты? Ответь. Ждут люди». Косясь на него, утирая текущий лоб, я прижал мобильник к уху. Какая к черту Белокуриха? Я не сразу допер. Потом обрадовался, что Лины нет с нами. Золотые кудри, васильковые глаза, ротик с припухлыми от страсти губками, она бы понравилась румыну. «Откуда звонишь?» - «Из дому. А ты?» - «А я из мира животных». – «Кручинин!» - Золотые кудри, васильковые глаза. Ничего общего с куртизанкой-партизанкой. «Ва рог». Я не хотел, чтобы румын тоже начал бы говорить с Линой, поэтому метнул мобильник в костер. Румыну мои действия страшно понравились. Он наклонил голову и две глубоких морщины пересекли левую щеку. «Говоришь, утопили твою деревню? - спросил он Врача. На меня не смотрел. Не хотел смотреть. - Зря ты начал махаться. Мы бы с тобой подружились. – Может, Врач и правда ему понравился, но Ботаник нравился больше: - Бунэ сеара, тата! – И опять нам: Даже не знаю, как буду оттаскивать Рубика, он ведь сейчас очнется». И приказал: «Фарит, налей им по полной!»

Под прицелом карабина не спорят.

Я жадно выпил всю кружку. Врач пил медленнее, но тоже жадно.

Иногда мы оглядывались. Утирая кровь с разбитого лица, невнятно урча, поднимался с земли Рубик. Депрессивный принц, странно хихикая, обмывал в ведре с водой закопченную, как у лося, морду. Слабоумный, повизгивая, кружился вокруг Врача, но ударить пока боялся.

-В погреб их!

 

 

Глава восьмая.

«В ТОМАТЕ ВЬЕТСЯ СКОЛЬЗКИЙ ИЕЗУЙ…»

 

37

Не то, чтобы холодно.

Но противно. Мышиный помет, плесень.

Стены в пористом, в грязном на ощупь льду.

Какие-то коробки, отпотевшие стеклянные банки.

«С хлыстами и тростями люди здесь лазали в яме».

Балки из горбыля, на ощупь - покрыты прогнившим брезентом.

Татарин считал это мрачное сооружение надежным, но на самом деле погреб был слеплен на скорую руку. Это нас с Врачом отделали нас от души. Под ритм «Нонино». Пару раз я услышал эту мелодию где-то год назад - на МузTV. Она мне не сильно запомнилась, но румын насвистывал классно. Знал, падла, что музыка поднимает настроение. «Во ржи, что так была густа, гей-го, гей-го, Нонино, легла прелестная чета, гей-го, гей-го, Нонино!»

-Голова кружится.

-Хочешь поговорить об этом?

Я сплюнул. «Достал ты меня, Леня».

-А ты сам? С чего вдруг сменил фамилию?

-Со всеми такими вопросами к Роальду.

-Ладно, - Врач понимал намеки. – Но ты тоже, Кручинин, не злись.

-Да я и не злюсь на тебя. С чего мне на тебя злиться?

-Я не про себя. Я про Ботаника. – Врач не хотел играть в молчанку. - Люди в преклонном возрасте часто страдают потерей памяти. Ходит себе такой человек, ведет себя, как все. Общается, все у него тип-топ. А однажды входит в собственный подъезд и напрочь забывает, кто он и куда идет. Сколько твоему Ботанику? За семьдесят? Я так я и думал. Возрастная и алкогольная перегрузка. Тебе грозит то же. Спазмируются сосуды энцефалона. У нас в деревне одна старушка Чехова обожала, - ни к селу, ни к городу вспомнил он. - Когда умерла, положили ей в гроб томик с самыми любимыми рассказами, вдруг и там время у нее найдется? А очки положить забыли.

 

38

Наверху послышались приглушенные голоса.

Звуки доносились через вентиляционную трубу, мы подползли к ней.

«Да были у меня ключи. Что я, совсем, что ли, уже того? Я и не пью больше, все кончилось. А ключи на гвоздике висели. Я же помню. У дверей». – «Уронил, значит, - гнусно возражал татарин. – Ты, Степаныч, поспи. Тебе надо поспать. Тоже мне, ключи! Куда денутся!»

Голоса отдалились.

На берегу взревел генератор.

Видимо, Рубик приказал подать в Дом колхозника свет.

«Для позументной маменьки», клацал зубами продрогший Врач. Под тяжелой кадушкой он нашел пару отсыревших брусков. Страшное оружие. Я осторожно похлопал бруском по ладони. Не дай Бог получить таким по башке. Потыкал в провисшую, как пивное брюхо, кровлю. «Так и думал. Брезент. Гнилой. Кулаком пробить можно». – «Даже не думай, - просипел из темноты Врач, кажется, он сорвал голос. - Завалит». – Но все наши открытия он воспринимал функционально: «Брезент? Отлично. Он явно брошен сверху и присыпан опилками. Мы под брезентом и выползем наружу. Ну, какой там слой дерна над ним? Пальца в три от силы. Главное, не чихать».

 

39

Но чихал Врач с остервенением. Подминал локтями влажную гниль, чихал, размазывал по плечам слизь, пакость какую-то, опять чихал. Наткнись кто-то наверху на бугрящийся, идущий волнами дерн, сдернулся бы с ума.

Наконец, рука скользнула в тепло и мы увидели звезды.

Чудесное расцвеченное всеми цветами пространство. Нежные переливы.

Ну зачем, зачем ехать в Австралию, если над бывшим Домом колхозника небо горит таким волшебным пожаром? Зачем искать мудрость за океаном, за тысячи километров, среди сумчатых в чужой стране, если на берегу нашего рукотворного моря все дышит таким теплом, таким миром? Прости меня, Архиповна. Золотые космические мыши с укором шуршат в звездных стогах. Золотые звездные мыши с укором вытягивают хвосты, кивают хитрыми мордочками. В тихом сиянии и славе. Было так хорошо, так светло на душе, что уже ни боль в плече меня не трогала, ни пьяный татарин. Застегивая ширинку, поблескивая коричневой лысиной, он неторопливо двигался к погребу. Мир ему тоже был по душе. Сел у вентиляционной трубы, запалил от зажигалки обрывок бересты. Береста скручивалась, потрескивала, дым от нее валил черный, жирный. Полюбовавшись, сунул горящую бересту в трубу, решил подкоптить нас. Приник к трубе ухом, бритый, счастливый факельщик. Потом поднял глаза к звездам. Он, наверное, весь мир, весь лес вокруг воспринимал как одну плотную биомассу. Поймать зайца, приготовить из него азу. Уберечься от клещей, нарубить сухих дров, помочиться за кустиком. Это для меня лес был сразу и летним, и зимним. И заяц выглядел не как сковорода с азу, а нормальным парнем, который любит трахнуть зайчиху, пощипать травку, активно дергая своей позорной заячьей губой, а потом, содрогаясь, слушать ужасный джаз-банд группы волков, как сладко воет их лидер, даже мурашки по коже.

Я встал и пошел к татарину.

Мне и скрываться не надо было.

Во-первых, татарин был здорово занят. Прикладывал ухо к трубе, ждал, когда мы подадим голоса. Во-вторых, шел я со стороны костра, а с этой стороны мог появиться только свой. В-третьих, мы же находились в погребе, он сам нас туда затолкал. Разгоняя дегтярный дым, выдавливающийся из вентиляционной трубы, татарин не оборачивался. Никогда я не видел такой звездной ночи. Архиповна – дура. Улететь в страну бреда! Надо чаще поднимать глаза к небу. К черту эти вентиляционные трубы! Задубелым бруском я съездил по коричневой бритой голове. «Он так испугался, что даже не пискнул». Не теряя времени, я скрутил татарина его собственным ремнем.

-Да чего ты с ним возишься? – просипел Врач. - Давай сразу в реку!

-Зачем река? Не надо река! – очнулся, забормотал татарин.

-Как это зачем? Там раки, рыбы кусаются.

-Зачем раки? Зачем кусаются?

-Не хочешь в реку, можем посадить жопой на муравейник.

-Зачем муравейник? Почему муравейник? Не надо муравейник!

-Ну ты только посмотри, - злобно сплюнул Врач, - какой неправильный татарин нам попался! Все ему не по душе, все не так. Река его не устраивает, муравейник не нравится. Ладно, - предложил он. – Просто бросим тебя в лодку и оттолкнем от берега. Если повезет, отнесет к плотине.

-Зачем плотина? Не надо плотина!

-Ну уж и не знаю, что тебе предложить.

И зашипел сипло, задергался как в припадке:

-Откуда с вами старик?

-Мулт, что ли?

-Пусть Мулт.

-Его Нику так зовет. Он с Нику.

-А почему Нику? Он молдаванин?

-Зачем молдаванин?

-А кто он?

-Румын.

-И Мулт румын?

-Зачем румын? Почему румын?

-Хватит болтать! Этот Мулт и Нику, они кто по жизни? Бандиты?

-Зачем бандиты? – затравленно озирался татарин. – Нику не бандит. Нику - ученый.

-«Траяску Романиа маре!» - обалдел Врач. – Ученый?

-Так говорит. Ученый. По всяким звездам.

-Где угнали машину?

-Зачем угнали? В городе угнали.

-Что здесь ищете? Почему с оружием?

Постепенно выяснилось, что румын Нику знает всякие места. Он знает даже одно совсем особенное место – здесь неподалеку, на дне искусственного моря. Что там спрятано, никому не говорит. Но, наверное, много спрятано. Нику хочет в воду нырять. У него есть маска и ласты. Он с Мултом дружит.

-Кончай с придурком, - поторопил меня Врач.

-Зачем кончай? – опять затянул бесконечную мантру татарин.

-Ощипывание перьев улучшает аэродинамические качества, - непонятно и сипло пояснил Врач. - Кроме «барса», есть оружие?

-Пистолет есть.

-А патроны?

-И патроны.

-У румына?

-У Рубика.

-Гляди, Кручинин, это же ключи от погреба, которые Степаныч искал, - обрадовался Врач, обшарив карманы татарина. И укорил: – Фарит, ты почему всегда врешь? Ты почему обманул Степаныча?

Но теперь и у татарина зависла программа.

Врач отпер замок, откинул люк погреба, отмахнулся от клубов черного дыма:

-Загружайся!

-Зачем… - начал было татарин, но Врач, озлобившись, столкнул его в люк.

 

40

Полчаса мы отлеживались в кустах.

Генератор ревел, пускал сизые выхлопы.

Чудовищно возвышалась в звездном мерцании черные потусторонние пирамиды угля. Голый Рубик выскакивал из баньки на деревянный помост, с воплем бросался в кишащую звездами реку. За ним выскакивал слабоумный. Визжал, подпрыгивал, но сам не прыгал. Рубик, отплевываясь, упруго лез на помост, отфыркивался. Навстречу выскакивал депрессивный принц. Голые они странно походили друг на друга, даже члены у них были одинаковые, как у животных. Только Ботаник участия в этих играх не принимал. Сидел на скамеечке, зажав «барс» между колен.

«Во ржи, что так была густа…» У босых ног Ботаника валялась коробка с пазлом.

-Сцузати-ма, тата, - радовался румын. - Елена была бы счастлива. Бинэ, бинэ Елена. - Было так тихо, что мы с Врачом слышали каждое слово. - Авэти, тата… Враэу са кумпар… - говорил румын, присев на лавочку рядом с Ботаником. - Не остановить… Ничего не остановить… Ун милион раз, тата… Кондукатор так хотел победы… Ему помешали. Собственные дети ему мешали… Валентин ушел из семьи. Зоя сбежала. Нику пил… И мы не успели…

Он нежно погладил Ботаника по плечу:

-Мы с тобой тоже не успели… Надо было убрать церковника… Ласло Текеш, кошачьи глаза, помнишь мадьяра? Чего ждать от мадьяра? Евреи и мадьяры, вся смута от них, Кондукатор хотел их изгнать из Румынии. Мы строили великую Дакию, тата, а евреи и мадьяры пили нашу ракию и имели наших женщин. Помнишь шефа секуритате? Ну да, Юлиана. Генерал Юлиан Влада. Он самый. Кондукатор считал его настоящим другом. А он предал. И генерал Тудор Постелнику предал. Знаешь, что делал Тудор Постелнику в тот день, когда Кондукатора схватили?

-Наверное, готовил себе токану, - вполне разумно покивал Ботаник. – Он это любил. С парной телятиной. Я помню.

-А Василе Миля? Разве не он должен был подарить победу Кондукатору? А что он сделал? Ты помнишь, что он сделал?

-Застрелился.

-Да, тата, он предал!

-А еще добавить мелко нарезанный лук, - уже не так разумно покивал Ботаник. - Когда мука порозовеет, плеснуть в нее две ложки столового вина.

-Все предали Кондукатора! Ни один человек, клявшийся ему в верности, не встал за его спиной!

-И, конечно, фригэруй, - на этот раз совсем неразумно причмокнул губами Ботаник. - Подрумянить печень в коровьем масле…

-И Виктор Стэнкулеску оставил Кондукатора! Слышишь, тата? Тебя не было, тебя отозвали. Я жалел, что тебя нет. И Вирджил Мэгуряну! И Джелу Войкулеску! – Румын застонал, сжав голову влажными руками. - Кто громче Виктора рассуждал о великой Дакии. О великой свободной Дакии, которая протянется от Вены до Черного моря. Кондукатор верил Джелу. А он скомандовал десантникам: «Стреляйте в них!» И десантники стали стрелять в Елену и Кондукатора.

-Чулама…

-Все предали. Я едва ушел. Слышишь, тата? Они перерыли весь отдел. Они смели отчеты с полок, разобрали ящики, архивы. Вскрыли системные блоки компьютеров, забрали звездные каталоги. Они знали, что мы работаем на победу Кондукатора, да, тата. Потом я видел стенограмму допроса. Грязная бумажонка! Судьбу мира, тата, вершат предатели. - Румын поднял голову и с тоской уставился на звезды. - Все сущее из илема, тата. Из смеси нейтронного газа и излучения.

У голых ног румына счастливо устраивался слабоумный.

Он вил свое гнездо шумно и радостно, как большая голая собака.

«Во ржи, что так была густа…» Слабоумный светился. «Фарит колечко себе купил, - лепетал он. - Рубик Фарита послал в «Янтарь». Только приглядеться. Вход, сигнализация, охрана. А там в каждой витрине золото. Рубик любит, когда много золота. А у Фарита в голове пусто, - слабоумный счастливо рассмеялся. – Он жадный, он сильно жадный, Нику. Он ходил между витрин и наводил порчу на продавщиц. И радовался тому, что золото дорожает. А потом купил бронзовое колечко. Самое дешевое, - захихикал слабоумный. - Остальное, говорит, сами возьмем».

И не выдержал: «Нику, я тоже хочу колечко».

-Будем в магазине, - разрешил румын, - выберешь себе самое толстое.

-Золотое? - обрадовался слабоумный. - Я его на пальчик надену! – он счастливо показал грязный безымянный палец. – Видишь, какая царапина? Это я хворост таскал. Распухло. Но на мне все заживает. На мне, Нику, быстро все заживает, как на собаке. Вот если мне палец отстрелить, - счастливо похвастался слабоумный, - через три дня новый вырастет!

-А мы проверим, - засмеялся румын.

И негромко приказал:

-Ца плацере, тата!

Наверное, слабоумный знал несколько румынских слов, потому что вдруг взвизгнул, вскакивая: «Ты что? Ты что? Мулт, не надо! Нику пошутил! Ты ведь пошутил, Нику?»

Но Ботаник уже вскинул карабин.

-Мулт!

Первая пуля попала в пазл.

На секунду мир свернулся, сверкая стенками безумного мыльного пузыря.

Банька и люди изогнулись в тошнотворной оптике «рыбьего глаза». Вспышка опалила глаза. Я зажмурился. Сухая бесшумная гроза шла над миром. Сосны раскачивались. Вообще-то пуля должна была разнести коробку пазла в куски, забрызгать кусты загадочным желе. Ботаник стрелял с двух шагов, в упор, но коробка только подпрыгнула. Ни всплеска, ни обломков. Только вспышка. А вторым выстрелом слабоумному срубило палец. Он завизжал. На выстрелы выскочили из баньки Рубик и депрессивный принц. «Мулт! Падла!» Румын успокаивающе поднял руку и несильно пнул слабоумного: «Сам сказал, что все на тебе заживает, как на собаке. Если к субботе отстреленный палец не отрастет, Мулт тебе и другой отстрелит». И растроганно обнял Ботаника: «Сцузати-ма, тата».

 

 

Глава девятая.

«СОЗЕРЦЕБЕН ЕСТЬ ВРАЖДЕБЕН…»

 

41

Подпереть дверь баньки, когда в ней окажутся все четверо.

Увлекательная задача. В узкое окошечко не выскочишь, кирпичную печь не разберешь, бревенчатые стены не раскатаешь. Но как собрать в баньке всех одновременно? Тем более, что Ботаник париться не собирался, а стрелять он умел, мы видели.

Прячась в тени, перебежали к «тойёте».

Из круга яркого света разглядеть нас не могли.

Битое стекло. Мятая хвоя. Под передним колесом спортивная сумка.

Врач незамедлительно залез рукой в оттопыренный наружный карман. При слабых отсветах мы увидели имя: «Канат Халымов». С черно-белой фотографии какого-то временного (явно фальшивого) удостоверения пучился на нас слабоумный. «Во время кражи, - злобно просипел Врач, - необыкновенное спокойствие уживается во мне со страхом. Мое тело трусит. Стоя перед витриной ювелирной лавки, я никогда не верю,  что могу что-то украсть. Зато переступив порог лавки знаю, что выйду из нее только с дорогим кольцом или в стальных наручниках». Может, Рубик действительно любил только золото, как лопотал слабоумный, но спортивная сумка была набита валютой. До самого верха. Евро, доллары, фунты. Три раза суеверно сплюнув через левое плечо, Врач ловко забросил сумку в чердачное окно ближайшего домика.

-Частная лаборатория криминалистики…

-Разве эти деньги не надо вернуть?

-Ты знаешь хозяев? - синяки вокруг глаз придавали голове Врача странное сходство с черепом. Он толкнул меня: - Сваливаем!

-Куда?

-На соседнюю базу.

-Ты знаешь дорогу?

-Я здесь все тропинки знаю.

-Тогда иди, - согласился я. – Вызовешь Роальда.

-«Созерцебен есть враждебен». Не валяй дурака, Кручинин.

-Я не могу уйти.

-Из-за Ботаника? – удивился Врач. – Кстати, это старик отвесил тебе полешком!

-Зато отстрелил палец бандиту.

-По приказу другого бандита.

 

42

Румыну нравилось нырять.

Мускулистый, смуглый, всплывал у другого берега.

Размашисто плыл назад, рывком взлетал на деревянные мостки, посылал Ботанику воздушный поцелуй. Они прекрасно понимали друг друга. Из долетавших до нас фраз можно было понять, что когда-то им не повезло: не успели убрать мадьярского церковника. Так сложилось. Не знаю, кого они имели в виду, может, какого-нибудь румынского правозащитника. А этот Нику вроде и впрямь занимался звездной астрономией. Правда, «у нас каждый четвертый был осведомителем». Афоризм Ботаника обрел смысл. Еще они вспоминали генералов Постелнику, Миля, Стэнкулеску, Мэгуряну. Видимо, не простая была компания . «Во ржи, что так была густа…» Румынию ведь раскачивали дольше, чем Германию или Польшу. Что поделаешь, мамалыга не взрывается.

 

43

Николае Чаушеску: Я буду отвечать только перед Великим Национальным собранием. Я ни о чем больше не буду говорить с вами.

Обвинитель: Мы уполномочены народом. Вы должны подписать заявление. (Голос невидимого человека за кадром: «Где?..» На полях газеты красная галочка).

Николае Чаушеску: Я не собираюсь ничего подписывать…

Обвинитель (в камеру): Обратите внимание – обвиняемый отказывается подписать заявление. (Голос человека за кадром: «Где?...») – Обвиняемый отказывается признать народную власть.

Николае Чаушеску: Ваша власть не является народной.

Обвинитель: А что вы знаете о нас? Где вы черпаете объективную информацию? (Голос человека за кадром: «Где?..»)

Николае Чаушеску: Я не признаю вашу власть. Этого достаточно. Вы не можете менять устройство государства. Это невозможно, у вас нет на это прав. Запомните: все узурпаторы рано или поздно были строго наказаны.

Обвинитель (поворачиваясь к Елене Чаушеску): Мы требуем, чтобы и вы тоже подписали эту бумагу. Вы всегда были более благоразумны, чем ваш муж. Вы были человеком номер два в правительственном кабинете Румынии. Отвечайте! Вы знали о геноциде в Тимишоаре?

Елена Чаушеску: Какой геноцид? О чем вы? И кто вы такие? (Голос невидимого человека за кадром: «Где?..») Конечно, я не буду отвечать на ваши вопросы. И подписывать ничего не буду.

Обвинитель (с насмешкой): Ну да, конечно. Вы же не знали ни о каком геноциде. Вы всего лишь ученый, химик. Вы, конечно, имели дело не с людьми, а с полимерами. правильно вас понял?  (Голос невидимого человека за кадром: «Где?..»)

 

44

«Унде ун телефон аич?»

Оказывается, румын тоже интересовался связью.

Было темно. Совсем темно. Только бревенчатую баньку окружал круг яркого электрического света да сияла над головами бабочка Ориона. Мобильник давно сгорел в костре, звонков можно было не ждать. Мир изменился. Огромная Вселенная сжалась для меня в тесный круг, освещенный ярким электрическим фонарем. Я всей своей зябнущей шкурой чувствовал чудо ночи и одиночества. Я как бы выпал из той Вселенной, в которой существовали наука и искусства, где Инесса, радуясь, покупала кислотные гольфики, а Лина мечтала о душе в хорошей гостинице, а Бред Каллерман счастливо показывал Архиповне сумчатую Австралию. Где мир, наконец, обдувало ветерком с моря, а затопленные морем деревеньки медленно заносило илом, и шли над ними века, полные восхищения и открытий. Проблема связи с внеземным разумом. Да нет. Проблема сканирования с высоким разрешением. С некоторого момента мою новую, резко сузившуюся Вселенную определяла уже не Архиповна. Слишком она находилась далеко, чтобы оказывать хоть какое-то влияние. Мою новую Вселенную с ее черными потусторонними угольными пирамидами, с бессмысленными восторженными выкриками Рубика, с плеском невидимой воды, с Ботаником, напряженно сжимающим между коленей «барс», с сопящим Врачом, постанывающим иногда от боли в разбитой ноге, определяли Рубик, седой румын, кислый депрессивный принц, наконец, слабоумный с наскоро перевязанной рукой. Один только бритый наголо татарин, запертый в темном погребе, никак ее уже не определял, но и его существование каким-то образом сужало мою Вселенную.

Все чудеса происходят в Австралии.

В бывшем Доме колхозника крупные ученые не собираются.

У меня голова шла кругом от невозможности вернуть обратно привычный мир.

«Пожалуй, рано бежать на соседнюю базу, - шепнул мне Врач. – Надо еще тут попробовать…» Он кивнул в сторону бани. «А Ботаник? Не боишься?» - «Боюсь. Но не будет же он так сидеть всю ночь. Задремлет». – «Но и они не всю ночь будут париться». «Хочешь поговорить об этом?» - «К черту! Я пошел». – «Куда?» - «На ту сторону речки». – «Зачем?» - «Ты же видишь, румын все время плавает на ту сторону. Может, я сумею…» - «Что сумеешь?» - «Ну, не знаю… Ну, встретить его… Ну, поговорить…» - «О чем?» - «Там увидим».

 

45

На темном причале я бесшумно отвязал лодку.

Случайное облачко прикрыло Луну, звезды засияли ярче.

В призрачном свете все выглядело смутно, загадочно, все будто получило какие-то тайные продолжения, непростые, только интуитивно угадывающиеся. Правда, горбатый мыс скрыл ярко освещенную баньку. Вообще-то я не люблю воду. На глубоком месте начинаю паниковать. Что там под мутной водой? Что там на илистом дне? Дряблые прошлогодние листья? Облезшие ржавые автомобильные покрышки? Деловитые раки, подразнивающие замытого песком и илом утопленника?

Вылезая на берег, скользя босыми ногами по траве (в лодке я разулся), совсем не к месту вспомнил один случай. Давно было, я еще учился в универе. Вот так же ночью выбрел на пустой проспект. Собутыльники и девчонки потерялись, никого рядом, но душа пела. «Требуем продолжения банкета!» Обрадовался, увидев раскачивающиеся факелы. Музыка, правда, не ободряла, сразу показалась несколько мрачноватой, но я вскинул руку над головой: «Люди, я люблю вас!»

Мне обрадовались.

«Вот он, сука! Кидай его в гроб!»

И меня кинули. И, ошеломленный, поплыл я в деревянном ковчеге над головами мортусов. Пару минут еще по инерции радовался: понятно, где похороны – там поминки, а где поминки – там выпивка, но музыка тревожила.

Мендельсон.

Не люблю ночные концерты.

Я сел. Закурил. На меня шикнули.

Красивой выдалась та ночь. Звездная бабочка Ориона ярко летела в небе. Она вся была как сладкое предчувствие Архиповны, о существовании которой я тогда даже не догадывался. Куда меня несут? Почему? Какая разница? Вон как все хорошо одеты. Некоторым не хватало вкуса, но прикид у всех был очень добротный. Один я выглядел бедняком, да и зачем студенту, да еще покойнику, выделяться? Сейчас повернут к морю, успокаивал я себя, запалят костры, оркестр грянет ламбаду. Но процессия почему-то свернула к старому кладбищу, а только я наладился выпрыгнуть из гроба, отовсюду повыскакивала милиция. «На тот свет собрался, падла? – дали мне по морде. – От нас укроешься!» Оказывается, попал я в центр бандитских разборок…

 

46

На мокром дне лодки валялся багор с обрезанным древком.

Там же я подобрал моток капронового фала. Степаныч явно не следил за порядком.

Устраиваясь за колючими кустами шиповника, не к месту вспомнил: этот румын, ученый… Он, похоже, не только звезды изучает… Он убивать обучен… Ася Стрельникова на его совести, если речь идет действительно об этом румыне… Я сжался от отвращения, услышав, как на том берегу хлопнула дверь баньки. «Нет, Нику, не поплыву! Нет, Нику, нет, я с Мултом посижу, пальчик болит!» - «Как может болеть пальчик, если его отстрелили?»

Пошутив так, румын нырнул.

Мокрая голова высветилась возле берега.

По воде побежали тревожные искривленные круги.

Трава под ногами румына скользила. Весело насвистывая («Во ржи, что так была густа…»), он вылез на откос, встряхнулся, деловито пристроился под сумеречной сосной. В каких-то двух метрах от меня поблескивала влажная кожа. «Мы с ним физически очень точно подходили друг к другу». Куртизанка-партизанка так считала…

Румын щедро поливал сосну.

Он не оглядывался. Он знал, этот мир принадлежит ему.

Он прекрасно знал, что его боятся, что каждое его движение нагоняет на людей ужас. Наверное, из страха, пронзившего меня, а вовсе не из-за какой-то там моей смелости или решительности, я решительно приткнул острие багра к позвонкам между лопаток румына. Меня как током ударило. Всем телом я почувствовал сладкую смертную судорогу, передернувшую румына. Ужас, многократно усиленный внезапностью, в долю секунды сжег все его нервные узлы. Ведь румын знал, что ему ничего не грозило. Он ведь знал, что ничего такого с ним не может случиться. «Во ржи, что так была густа…» Он прервал свист на каком-то неестественном выдохе и, теряя равновесие, обхватил сухую сосну.

«Что? Что?» - в ужасе повторял он.

Лепетал, как слабоумный, выговаривая, вышептывая каждый звук.

А из-под ржавого острия багра медленно выступала, оплывала черная кровь.

«Что? Что?» - румын был парализован. Он умирал от мертвого, от непристойного ужаса. Умирая, сползал по сосне, пока не упал коленями в мокрый мох. От него несло мочой и потом. Из-за сосен с освещенного берега видеть нас не могли, но мною двигал такой же, как у румына, смертный ужас. Я не помню, как накинул петлю на его влажные запястья.

 

47

Триста тысяч.

Кажется, столько обещали за поимку убийцы Аси Стрельниковой.

Сейчас эти триста тысяч валялись под сосной, хрипели, от них несло мочой и потом.

-Зачем пугал бабу?

-Что? Что?

-Бабу!

-Це эстэ? Какую? – шептал румын.

-Не помнишь? – опять приткнул я его багром. Наверное, в тот момент я готов был убить его, не зря Роальд не доверял мне силовых акций. – Партизанку-куртизанку! Вспомнил?

-Что? Что?

Наконец, в полуобороте глаза румына сфокусировались на мне.

Не знаю, что он думал увидеть, но мой вид его потряс. Всего-то лишь голый человек с багром. Морда в синяках. И багор в руках, даже не нож. Козел, падла, устебе! Глаза румына все еще были расширены ужасом, но он уже приходил в себя. Бормотал, выплевывал из себя: «Приетэн… Сволочь!..» Бормотал, оглядываясь через плечо: «Хочешь денег… Много…» Каким-то необъяснимым звериным нюхом он чуял мой страх. «Много денег… - Он застонал от ненависти. – Ты столько не видел… - Наверное, он никогда так не унижался. Он же видел мое ничтожество. – Я возьму пазл и уйду. Возьму Мулта и уйду… А ты возьмешь деньги и Рубика…»

-Зачем тебе Мулт?

Румына вырвало от ненависти.

-Минтака… Альнилам… Альнитак…

Я подумал, что это он обкладывает меня румынскими ругательствами, но потом дошло: нет, румын всего лишь повторял названия звезд пояса Ориона. Значит, правда ученый? Я ничего не понимал. Голова шла кругом. Минтака… Альнилам… Альнитак… Румын повторял названия звезд, как самое нужное, как самое заветное заклинание.

-Зачем тебе пазл?

-А зачем тебе будущее?

Румын уже приходил в себя.

Он уже не рвался на крюк багра, он еще не звал на помощь.

Он просто пытался осмыслить, что же такое тут только что произошло.

-Зачем ты таскаешь пазл с собой?

Румын застонал. Не хотел отвечать.

-Зачем тебе Мулт? Откуда твоя банда?

Румын застонал от ненависти и беспомощности.

Он путал слова русские и румынские, но главное я понял.

«Команда Дрейка». Меня прошибло холодным нехорошим потом.

Не пиратский корабль. Нет. Архиповна не зря прочищала мне мозги. Архиповна считала, что я мало занимаюсь философией. Для писателя это большой грех, справедливо считала она. Меня привлекал лиловый цветочек на ее левой груди, крошечное тату сводило меня с ума, а ее с ума сводили мысли о других разумах. Я писал книги, события которых вряд ли могли повториться в жизни, она же искала события, которые могли быть повторены в зримые миллионы лет.

Проблема сканирования с высоким разрешением.

О Фрэнке Дрейке Архиповна всегда говорила с обожанием.

Она произносила имя Фрэнка с придыханием. В отличие от своего знаменитого однофамильца, он не обходил на «Золотой лани» вокруг Земли, зато придумал послание, адресованное другим разумным мирам. Он собрал вокруг себя группу интеллектуалов, не желающих мириться с черным молчанием необозримой Вселенной. Например, он привлек к делу Тилюти Дерриса. Это я знал от Архиповны. Со знаменитым журналистом работали астрофизики Линда Саган (жена Карла Сагана, самого знаменитого поисковика других разумов) и Джордж Ломберг. Даже русский затесался в эту компанию. Радиоинженер Валентин Борнаков. Из Москвы. Руководитель необычного проекта считал, что гармонию мира по-настоящему выражает только музыка. Именно ее поймет разум, даже чужой, непонятный нам. Известный дирижер Муррей Сидлин и музыковед Алан Лонакс отобрали для межзвездного послания гаммы Баха, Бетховена, Моцарта, Стравинского. На том же диске, отправленном в Космос, звучали синкопы Чека Верри, труба Луи Армстронга, клавиши Рэя Чарльза…

-Ты Нику Друяну?

Румын не ответил. Не хотел отвечать.

Мочой и потом несло как из деревенского автобуса.

Архиповна говорила о Нику Друяну с замиранием сердечным.

Я ее понимал. Она ведь говорила об ученом, о коллеге. Ей в голову не приходило, что человек из знаменитой «команды Дрейка» способен душить молоденьких парикмахерш. И Роальд не догадывался, разыскивая убийцу Аси Стрельниковой, кто это там укрывается под личиной седого румына. И Лариса Осьмеркина… И Ботаник… Никто ничего толком не знал о судьбе Нику Друяну после низвержения Кондукатора. Звездный астроном, он же - чиновник при Особом отделе, курируемом Еленой Чаушеску. Казалось, что он исчез. Слился с молчанием И вдруг  парикмахерша… вдруг куртизанка-партизанка… пазл… банда Рубика… Мулт…

Какой к черту Мулт?

Я чуть не заплакал от беспомощности.

 

48

Позже я многое узнал о Ботанике.

Более десяти лет ответственной работы в Румынии.

Командировки. Отзывы в Москву. Однажды на Лубянке два подполковника госбезопасности (один бывший латыш, другой – будущий афганец) семь часов подряд в присутствии Ботаника разводили на откровенный разговор молодого физика, доставленного спецрейсом из новосибирского Академгородка. Конечно, его не били. Зачем? О неприятных вещах спрашивали, как без этого? - но не били. Это только придумывают, что бьют на Лубянке. Архип Борисович предложил физику стакан неплохого румынского коньяка. Это тоже не нарушало прав человека. В конце концов, физик признал тот факт, что в течение почти двух лет лично, по своей собственной инициативе занимался артефактом, извлеченным водолазами со дня Обского моря. Случайная находка, понятно. Коробка, заполненная полупрозрачным желе. Ни вылить его, ни вытряхнуть. Правда, при резких воздействиях (под ударом, скажем, парового молота) наблюдались неожиданные эффекты. Мир вдруг искривлялся, как в некачественном зеркале. Впрочем, физик считал, что причину «искривления» следует искать в человеческой психологии. Но коробка была неуничтожима, это точно. Назначение? А кто же знает? Происхождение? Тем более. Где коробка сейчас? Он не знает. Коробку у него украли. Ну да, унесли из лаборатории. Кто? Откуда же ему знать? В румынский коньяк заблаговременно добавили некий препарат. Он не давал ни вкуса, ни запаха, зато снимал все запреты. Имеются в виду запреты сознания, да и подсознания тоже. Так что, физик не мог врать…

В другой раз Архипа Борисовича вызывали в Москву незадолго до катастрофы, постигшей Кондукатора. Возмужавших полковников (служебный рост налицо) опять интересовал тот самый потерянный физиком артефакт. В Румынии вы видели такой же пазл? Может речь идти об одном и том же объекте? Ботанику предложили стакан хорошей анисовой водки (тоже, понятно, насыщенной нужным веществом). Вы ведь знаете, Архип Борисович, как много подарков получали опекаемый вами Кондукатор и его супруга, курирующая науку. Ну да, старинные гобелены, полотна старинных мастеров, чудесный китайский фарфор, нежные меха из Канады. Ну да, кивали мужественные полковники, подарки Кондукатору отличались неприхотливостью. Но не все. Помните подарок, поднесенный генсеку дружески настроенными египтянами? Точно! Коробка тридцать на тридцать с загадочным желе. Вы патриот, Архип Борисович! А Нику Друяну – ваш близкий друг. Астрофизик, известный математик, специалист по поиску, человек из знаменитой команды Фрэнка Дрейка! Под его работы Елена Чаушеску создала Особый отдел. Откуда к Нику Друяну попал пазл? От египтян или из России?

 

49

Суд над Кондукатором был недолгим.

Сразу после вынесения приговора осужденных вывели во двор старой казармы.

У забеленной известкой солдатской уборной Кондукатор запел «Интернационал», Елена крикнула: «Долой предателей!» Раздался залп. В тот же день кадры расстрела показали по румынскому телевидению. «Антихрист убит в Рождество!»

Ну, убит. Но при чем тут Особый отдел Национальной Академии? При чем тут изъятые секретными службами системные блоки компьютеров, подробные звездные каталоги, научные архивы? «Все сущее из илема, тата». Румын, как червь, извивался на мокром мху. Зачем ему пазл? Он ненавидел мою тупость. А зачем тебе понимание мира? Он презирал меня. Извиваясь, незаметно (так ему казалось) пробовал на крепость капроновый фал. Известны ли ему другие такие пазлы? Румын вновь застонал от ненависти. У генерала Василе Миля было подробное описание подобных диковинок, но личный сейф генерала разграбили. Революции рождают преступников. Глаза румына тускло отсвечивали. С большими деньгами, шипел он без всякой связи со сказанным, ты начнешь новую жизнь.

-Кто, кроме генерала, видел описание пазла?

-Кондукатор.

-Но его расстреляли.

-Елена Чаушеску.

-Ее тоже расстреляли.

-Шеф секуритате.

-Ну, этого уж точно расстреляли.

 

50

Во ржи, что так была густа, гей-го, гей-го, Нонино!  Легла прелестная чета, гей-го, гей-го, Нонино!..

 

51

Н. Чаушеску: Я не признаю самозваного трибунала, я признаю только Великое национальное собрание.

Обвинитель: Мы вас судим согласно Конституции страны. (Голос за кадром: «Где…») Мы прекрасно знаем, что нам делать.

Н. Чаушеску: Я не буду отвечать ни на какие вопросы.

Обвинитель (в камеру): У обвиняемого и у его жены были шикарные туалеты, они устраивали приемы, они роскошествовали, а простой народ имел всего лишь двести граммов самой дешевой колбасы в день – и то, чтобы их получить, необходимо было предъявлять удостоверение личности. (Голос за кадром: «Где…») - Ты разорил народ, ты это отрицаешь. Ты погубил многих, ты это отрицаешь. Ты отнял свободу у страны, ты это отрицаешь. (В камеру): Господа представители народного правосудия, господин председатель, уважаемый трибунал, мы сегодня судим Николае и Елену Чаушеску, которые совершили действия, несовместимые с правами человека. (Голос за кадром: «Где…») За преступления, которые они совершили, я требую для них немедленной смертной казни. Они виновны по всем пунктам. Никакого снисхождения. Обвиняемый Николае Чаушеску, встаньте! Я приказываю! (Чаушеску не встает). Ты слышал обвинение?

Н. Чаушеску: Я буду отвечать только перед Великим национальным собранием.

Обвинитель (В камеру): Все знают о трагическом положении в нашей стране. У нас не хватает медикаментов, продовольствия, электричества, даже воды. У нас всего не хватает. В домах нет отопления. (Голос за кадром: «Где…») Кто дал приказ совершить геноцид в Тимишоаре? - (Молчание). - Обвиняемый, вы отказываетесь отвечать? (Голос за кадром: «Где…») Кто дал приказ солдатам стрелять в мирных жителей столицы?

 

52

Румын напрягся.

От выступившей испарины лоб влажно блестел.

О чем спрашивали Кондукатора во время допроса? Румын оскалился. Ты про этот вопрос? Про это «Где?..» Я боялся, что в ярости он разорвет фал. Ты знаешь о чем спрашивали Кондукатора перед вынесением приговора? Конечно, знаю. Ты знаешь, что от него требовали? У румына страшно вздулись жилы на висках. «Подрумянить печень в коровьем масле…» Ты знаешь, о чем хотели узнать от Кондуктора перед расстрелом?

Румын выгнулся.

Пришлось пустить в ход багор.

Почему ты зовешь старика Мултом? Почему хочешь увести с собой?

Я готов был задавать все новые и новые вопросы, но влажное тело Нику Друяну уже сводили судороги. Зачем ты появился тут, в Доме колхозника? Румын шипел что-то неразборчивое. Помедлив, я захлестнул свободный конец фала за сосну. «Сиди на привязи, сволочь, а то скатишься в воду».

 

 

Глава десятая.

«И ТОМНОЙ ГРУСТЬЮ ЖАЖДЫ ТОМИТЬСЯ СЕРДЦЕ СТАЛО…»

 

53

Ржавые уключины взвизгнули.

Врач на освещенных мостках рассмеялся.

Он открыто рассмеялся, он ни от кого не прятался.

Крупные звезды стояли над Леней Врачом. Дивные звездные пояса, дымные призрачные дорожки. Конечно, настоящие чудеса всегда происходят в Австралии, зато в наших краях красиво… Я видел… Я отчетливо видел подпертую лиственничной колодой дверь бани… Сердце у меня пело…

-Они там?

-Все до одного.

-И Ботаник с ними?

-Нет, его нет. Ушел к Степанычу.

-Этим ты и воспользовался?

-Ну да. А ты? Ты утопил румына?

-Он нам пригодится.

-Зачем?

-Если я правильно понял, он ищет пазл.

-Еще один? Сколько их? – спросил Врач так, будто догадывался о поисках Нику Друяну.

Какая неправильная ночь.

Драка. Водка. Сырой погреб. Татарин, забрасывающий чадящую бересту в трубу погреба, отстреленный палец слабоумного. Что за круговорот, куда мы попали? Какое нам дело до Чаушеску, до какого-то пазла? К черту, решил я.

И услышал:

-Руки за голову!

 

54

Карабин.

Заправленная в штаны рубашка.

Ботаник строго выполнял порученное ему дело.

Подняв руки, я обреченно прислонился к смолистой сосне.

Ну, как понять такое? Кто тут за кем охотится? Когда все это кончится? Кому нужна нелепая игрушка, валяющаяся под скамеечкой? Почему (если речь идет о пазле), Кондукатора раз пятьдесят спросили о нем? Наконец, почему Нику Друяну, звездный астроном, сменил команду Фрэнка Дрейка на команду Рубика?

-Мордами в землю, быстро!

 

55

В советское время сотрудников госбезопасности нередко прикомандировывали к партийным вождям братских стран. В его ближайшее окружение. Так сказать, обмен опытом. «Не в шахматишки гонять». Последние слова я даже произнес вслух. Ботаник сразу насторожился. Занервничал, повел стволом «барса», Врач мгновенно этим воспользовался.

-Архип Борисыч!

Ботаник не ответил.

-Архип Борисыч, а как насчет шахматишек?

Врач явно искал живого контакта. Боялся, что Ботаник по неразумению выпустит из баньки Рубика. «Я люблю сгонять партию-другую, - врал Врач. – Я даже с настоящим гроссмейстером играл». И добавил, уже Бог знает на что надеясь: «С румынским».

-Это с кем?

-С Георгиу.

-С Флорианом? – опешил Ботаник.

-Ясный хрен, - горячо заговорил Врач. Он неудобно лежал на земле, чуть приподняв голову, разведя руки, как пловец, и бормотал: - Ну, ясный хрен, не с Ботвинником! Ты ствол на меня не наводи. Хочешь поговорить об этом? Я, правда, с Флорианом играл, он тогда в самом соку был, но очень уж любил ничьи. Хлебом его не корми, дай сделать красивую ничью. Я студентом был, - нагло объяснил Врач, - когда Георгиу приезжал на олимпиаду. Участвовал в сеансе одновременной игры. А у меня всегда свой стиль, - не удержался Врач. – Я резко выделялся. Даже ошибки по-своему делал. Георгиу это сразу оценил.

Как ни странно, Ботаник слушал.

Лицо вытянулось, в глазах теплился интерес.

Я страшно боялся, что Врач вот-вот пролетит на какой-нибудь неточности, но он был на чеку, извлекал из подвалов сознания все новые и новые подробности. «На мемориале Чигорина, помнишь, Георгиу подряд схватил шесть или семь половинок? – Врач легко переходил на ты, потом снова обращался к Ботанику с преувеличенным пиететом. - Еще бы одна, и Георгии вылетал из турнира. Помните? Но в очередной игре стоял против него Гас Рее».

Ботаник кивнул.

-А что Георгии сказал накануне игры?

-«Или партия будет результативная или пусть меня повесят на рее».

«Мулт, открой! Выйду, пасть порву, падла!» Крики в баньке усилились, наверное, они там сломали скамью, тяжело били ею в подпертую лиственничной колодой дверь. Но Архип Борисович этого не слышал. Имя румынского гроссмейстера загипнотизировало его. «Сами-то играли с Георгии?» - не отставал Врач.

Ботаник кивнул.

-Сколько партий?

-Три. Вместе ездили.

Ботаник не объяснил, куда они вместе ездили.

-И вы все три выиграли?

-Ты что!

-Проиграли?

-Это же, Флорина!

«Открой, Мулат» Открой, падла, глотку порву!»

-Да пальни ты по дверям, пусть они заткнутся, - страдальчески предложил Врач. – Вот расшумелись, поговорить не дают. В кои веки вспомнишь про шахматы, а они все норовят испортить.

Палить по дверям Ботаник не собирался, но и двери пока не торопился открывать. Нас это устраивало. «Открой, Мулт!» Темные тени играли на морщинистом лице старика. Сбитый с толку, он находился сейчас в каком-то в другом мире, может, в Румынии времен Кондукатора… Флориан Георгиу… Ганс Рее… Елена Чаушеску… Друг Нику… Сладкий ветер воспоминаний овевал седины Архипа Борисыча. Он даже покачал головой, наверное, не отказался бы от стаканчика анисовки. А Врач нашептывал: «Ты их не выпускай. Они опять все испортят». И осторожно запустил еще один пробный шар: «Ты, Архипыч, наверное, с самой Еленой Чаушеску играл? Говорят, умная была женщина, хотя родилась в заштатном городке. Кажется, Ленцуа, да? Там одни козы бегали. Я правильно запомнил? Хотите поговорить об этом? Помогала отцу продавать свечи, торговала семечками на вокзале. Простая девушка, да? А время пришло, возглавила Академию наук. Я считаю, это нормально. Так и должно быть. У нее-то выигрывали?

-Как можно?

-А почему нет?

-Перед ней даже Флориан ложился.

-Может, специально? – осторожно предположил Врач.

-Ты что! Она играла во всю! И дети у нее были от мужа.

Это было несколько неожиданное признание. Какая-то давняя обида все-таки плавала в смутной памяти Архипа Борисыча, он вдруг проговорился. Не мог, наверное, простить.

-Значит, врали про нее?

-Этот Маурер всегда врал.

-Какой Маурер? – тут же вцепился Врач. – Который был последним премьером при Чаушеску?

-Ну да. Он шкуру свою спасал, - мрачно покивал Ботаник. – Он тогда врал, как мог. Даже больше, чем Силвиу Брукан.

При всей энциклопедичности своих знаний Врач явно не знал, кто такой этот Брукан. Но интуицией владел гениально.

-Это он, что ли, заявил, что Елена неграмотная?

Ствол «барса» дрогнул и медленно поплыл в сторону Врача.

Неграмотная? Кто сказал? Силвиу? Не надо про Силвиу Брукана. Знаем мы этого Силвиу Брукана. И он, и Маурер – лжецы. Этим и кончат. А Елена - член ЦК. Она член Политбюро. «Подобно звезде, мерцающей подле другой на вековечной небесной тверди, стоит она рядом с Великим мужем и озирает очами победоносный путь Румынии». Что вы, крысы, можете знать об Елене? Барбу Петреску, ее родной брат, например, любил «Жигулевское». Понятно, отдельного производства. С Архипом Борисычем не раз пробовал новые поставки. Непременно с ним, с Архипом Борисычем. Плохо видел, но очков не носил. Считал, что не к лицу Первому секретарю столичного комитета РКП прятать от народа глаза. Доклады для него печатали специальным шрифтом. Объясняя это, Ботаник вдруг хитро прищурился:

-В какой руке?

-В правой, - догадался Врач.

«Не играй с ним», - вспомнил я.

Так в первый вечер предупреждала меня Наталья Николаевна.

Но сейчас я не мог подать Врачу никакого знака. Поэтому внимательно наблюдал за каждым, выжидал момент, когда можно будет броситься на старика. А он хитро улыбался, понимал что-то свое: «У тебя черные». Сильно хотел, оказывается, сгонять партию в шахматишки. Пусть вслепую, без доски. Экстрим его не пугал. Это мы, а не он находились под прицелом. И вот тоже интересно, на игру-то памяти ему вполне, оказывается, хватало. Меня не мог вспомнить, а на игру хватало. Да еще хитрил. Честно спросил: в какой руке, а Врач, ну, надо же, не угадал.

-Можно я перевернусь на спину?

-Зачем? – заподозрил плохое Ботаник. Даже поднял голову, будто в небе могли висеть шахматные подсказки.

-Так удобнее думать.

-E-два – e-четыре…

Я обалдел. Они, правда, начали партию.

-Пешка c-шесть…

-D-два – d-четыре…

Врач ответил ходом коня.

Даже моих небольших знаний хватило, чтобы понять: они разыгрывают защиту Каро-Канн. Позже Врач даже утверждал, что якобы они разыгрывали особо любимый Флорианом Георгиу вариант. Ну, не знаю. У меня сложилось впечатление, что Врач спешит как можно быстрей разменять фигуры. Он сипел, шипел, вздыхал страстно. Подминал листья, песок. Смотрел в звездное небо.

«Мулт, падла!»

Броситься на Ботаника никак не получалось.

Я приглядывался, а Ботаник блаженно улыбался.

Непонятно он улыбался. Возможно, мысленно он давно уже находился не в сибирском лесу, а в гостеприимном столичном доме своего старого друга Нику Друяну. Туда и Елена Чаушеску заглядывала. Она любила простые белые платья в горошек. А брат Елены любил «жигулевское». На Елену потом много грязи вылили, так я понял старика. А Елена этого никак не заслуживала. Росла обыкновенной живой девчонкой, хорошо работала на фармацевтической фабрике. Из активного молодняка выбилась в «королевы труда»…

 

56

«Мулт, открой!»

-Конь берет на f-шесть…

«Мулт, падла, выйду - пасть порву!»

-Король е-два…

Грохнул выстрел.

В баньке взвизгнули.

Зря они там дергались.

Единственным авторитетом для Ботаника был румын.

Но Нику Друяну, звездного астронома, друга сердечного, рядом не было.

Вот если бы это он крикнул из баньки, все бы изменилось. Ботаник и минуты бы не потерял. Но Нику Друяну, друг сердечный, валялся в траве на той стороне реки под темной, им же описанной сосной.

-Длинная рокировка…

-Пешка g-пять…

В темноте зашуршали шаги.

Неуверенные шаги. Совсем неуверенные.

Знал я, знал прекрасно, что румын никак не мог выпутаться, ну никак не мог он выпутаться из капроновой петли, но сердце застучало с перебоями. Знал я, знал прекрасно, что этот седой усатый румын, даже если бы переплыл реку, не мог вот так старчески, так беспомощно, так неуверенно загребать листья ногами. Он подполз бы скрытно. Он порвал бы нас на куски…

Степаныч!

В стеганой телогрейке.

Морозило человека. Мятые шаровары, нечесаный волос.

Лисий нос, красный от возлияний. Как безумного мотыля, влекло Степаныча на яркий электрический свет. «Кто такие?» – прижал он руку к сердцу.

-Пленные, - не совсем понятно ответил Ботаник.

-Как пленные? Война началась?

Ботаник неохотно кивнул. Что-то ему во всем этом не нравилось.

Вечер. Любимые шахматы. Все лишние в бане на помывке. Степаныч не вовремя подвалил. Это ломало уже полюбившийся Ботанику порядок.

-Ключи потерял от погреба…

-Да сбей ты этот замок.

-Он новый…

-Тогда терпи.

«Мулт, падла, глотку порвем!»

Услышав такое, Степаныч замер.

Сперва он не поверил. Это в баньке орут? Не любят мыться?

-Ну да, - сказал Ботаник, облизнув губы.

-Это что, получается, и в баньке пленные?

-Ну да, - мелко покивал Ботаник.

-Да зачем нам столько?

-Будут картошку тебе копать.

-Да какая картошка? Выкопали уже.

-В последний раз, что ли? Будут еще, Степаныч, хорошие урожаи, - подал голос Врач. - Хочешь поговорить об этом?

-Нет, не хочу, - обескуражено ответил старик.

-И еще, Степаныч, ты не торопись. Война есть война. В погребе тоже пленные.

Хранитель Дома колхозника удрученно покачал головой. Вопли и брань, доносящиеся из баньки, ему не нравилась. Лежащие в траве люди ему не нравились. Он совершенно не хотел возиться с пленными. Собственно, и не собирался. Зачем ему какие-то неизвестные пленные? Это свободная территория. Мало ли что колхозников сейчас нет, Дом-то колхозника существует. И карабин в руках Архипа Борисыча не нравился Степанычу. Что такое в самом деле? На часок уснул, а ключи исчезли. Еще на часок уснул, а тут война, пленные.

-Тата!

Мы дружно повернули головы.

Из-за темной сосны выступил голый человек.

Меня мгновенно пробрало морозом. Кажется, я здорово недооценил румына. Нику Друяну всегда, наверное, недооценивали. Вид у него был неважнецкий, запястья ободраны в кровь, лицо исцарапано, но это был он.

-Брось карабин, тата!

Бросить карабин? Ботаник оглянулся.

Почему Нику голый? Если купается, то зачем ему карабин?

Ну, пленные - это понятно. Так, наверное, подумал Ботаник. И Степаныч – это тоже понятно. Старик пьет и пьет, нет ему никакого угомона. Но почему Нику голый? Почему друг сердечный в синяках, запястья ободраны? Архип Борисыч никак не мог связать концы с концами. Зачем Нику карабин, если он сейчас, наверное, снова полезет в реку? Или в баню. Весь голый… Кожа блестит… Бросить ему карабин?.. А как тогда пленные?..

«Мулт, открой, падла!»

Первым не выдержал Степаныч.

-Молчать! – заорал он. - Всем предъявить путевки!

Зря он заорал. Рука Ботаника дрогнула, грохнул выстрел.

Каким-то диковинным прыжком Врач сбил Ботаника с ног, а я, перехватив карабин, уже вел оптикой по краю поляны. Вот попали, блин! Мне было не по себе, колотил озноб. Слон берет на g-семь. Вялая листва. Сломанная ветка. Пенек, поросший то ли опятами, то ли поганками. Ночной неясный мир, в котором мы только суету разводили. Броуновское движение, блин. Седые бороды лишайников, брошенная бутылка. Как без нее? Где вы видели лес, в котором бы не валялись бутылки?

-Лежать!

Но румын уже ничего не слышал.

Когда я приблизился, он лежал на спине, неестественно подвернув под себя левую ногу. Я осторожно наклонился. Я его боялся. На его серых губах запеклась кровь. Я действительно боялся румына. Не отводил ствол. Не знаю, смог бы выстрелить или нет, но не отводил. Почувствовав меня, он облегченно выдохнул: «Тотул е бине, тата… Меня убили…» В его горле нехорошо заклокотало. «Мулцумеск…» Голос упал. Наверное, он принимал меня за Ботаника. «Тата…» Улыбка на мгновение осветила усатое красивое лицо. «Е импосибил, тата… Пэкат кэ сантымплат…» Потом голое плечо передернула судорога. «Ла реведере…»

 

 

Глава одиннадцатая.

«МЕФИТИЧЕСКИЙ МЯСНИК…»

 

57

Стучал дятел.

Роальд сидел за столом.

Солнце золотило траву, примятую колесами эфэсбэшных джипов.

«Во ржи, что так была густа…» Уютно поскрипывали сосны. Так же уютно покряхтывали бревенчатые стены. Архиповна, конечно, не позвонила. Рубика увезли. И слабоумного, и татарина, и депрессивного принца. Даже Степаныча и пазл. «Они мой пазл увезли». Врач повторял это так монотонно, что Роальд не выдержал:

-По сравнению с тем, что вы тут наделали…

-А что мы тут наделали? – с интересом протер я глаза.

-Татарин клянется, что вы специально сунули его в сырой холодный погреб, а у него тюремный туберкулез, - грубо напомнил Роальд. - Слабоумный клянется, что вы ему отстрелили палец, а у него их не так уж много, два отбили еще в какой-то драке, не гнутся. Ты, Кручинин, будто бы держал слабоумного, а Леня стрелял. А Рубик клянется, что вы напали на них, когда они, наконец, раскрыли у костра интересную книгу.

-Как называется?

-И не рассчитывай! Не твоя.

-А румын?

-Что румын?

-В чем клянется румын?

-Румын уже ни в чем не клянется.

Я понял. Кивнул. Земля пухом Нику Друяну.

-А Ботаник? – выглянул я в распахнутое окно.

-Архип Борисыч в госпитале. ФСБ ценит своих сотрудников. Даже бывших. И теща там же. Ладно, ладно, будущая теща! Все равно твоя, не злись. Заладили «ботаник, ботаник!», у этого «ботаника» тридцать лет безупречной службы.

-Они увезли мой пазл… Они увезли мой пазл…

-Да брось ты, - сказал я Врачу, вспомнив о черной спортивной сумке, заброшенной на чердак домика. Сумка это здорово грела мне сердце. – Ты зачем врал Рубику, что у твоего деда был такой же пазл?

-Они увезли его…

Роальд дружит с самыми авторитетными конторами.

Роальд знает людей, про которых мы никогда не слышали.

-Все равно эта игрушка не может принадлежать только тебе, - грубо объяснил он Врачу. – Пока совсем не свихнулся, прими как данность. – Похоже, они понимали друг друга. Это мне Роальд не доверяет силовых операций, разбора сложных дел. Мне годятся Хорь и Калиныч, румын – это уже другой порядок. - На пазле многие поломали зубы. Даже этот Нику Друяну. – Походило на то, что Роальд опять скрывал от меня какие-то важные вещи. – В специально созданном отделе Нику Друяну проделывал с пазлом самые невозможные вещи. Совал под паровой пресс, травил кислотами, облучал. Хотя, на мой взгляд, если речь идет об особом мире, - они знали что-то такое, о чем я даже не догадывался, - совсем необязательно подвергать его таким мощным воздействиям. Чтобы установить контакт с муравьями, совсем не обязательно поливать муравейник расплавленной серой.

-Они увезли мой пазл…

-Сажал я одного…

Роальд вдруг разговорился.

-Смотри, как складывается. Кондукатора расстреляли, Елены Чаушеску нет, старик застрелил Нику Друяну. И генерал Василе Милю застрелился. Не случись этого, мы, может, сейчас разговаривали бы по-румынски.

-Мы же не в Латвии, - не совсем удачно заметил я.

-Вот именно. Генерал Василе Милю оставил Кондукатора без защиты. Пришлось бежать в летнюю резиденцию. Кажется, в Снагове. Был там такой майор Ион Мареш. Это он предложил Чаушеску укрыться в казармах Тырговиштского гарнизона. – Роальд, как всегда, все знал. - Майор так клялся в верности, что уже через два дня Кондукатора схватили. Где пазл? Его спросили об этом много раз, но ни Кондукатор, ни его жена не знали, куда бежал Нику Друяну с этой странной игрушкой. Слушай, Кручинин, может, еще книжку напишешь. Может, я разрешу. К тому же, прокурор Джику Попа торопился. Он предъявил обвинение сразу по семнадцати пунктам. По любому из них Кондукатору светила «вышка». А по Румынии и сейчас ходят загадочные слухи о том, что Кондукатор почти успел заключить военный союз с высадившимися в Трансильвании инопланетянами.

 

58

-Инопланетянами?

-Ну да. Что тут такого?

Оказывается, пока мы с Врачом зверски издевались над богобоязненной и законопослушной компанией Рубика, не давали читать у костра интересную книгу, отстреливали палец слабоумному, жрали теплую водку под небогатую закусь, выловленную из чужого погреба, а, нажравшись, нагишом купались в реке, нравственно оскорбляя слабоумного, Роальд времени не терял. В душном городском маразме, в загаженном газами воздухе он пытался хоть как-то компенсировать отсутствие таких, как мы, энтузиастов-придурков. Архип Борисыч, объяснил он, почти десять лет провел в близком кругу Елены Чаушеску, даже руководил одним из хитроумным ответвлений охраны Особого отдела. Благодаря Ботанику на Лубянке своевременно получали отчеты о деятельности Нику Друяну. А фотка от Хоря и Калиныча, непринужденно ввернул Роальд, тоже попала в руки специалистов. Пока вы тут развлекались, заказчика взяли с поличным. Кручинин, помнишь квартиру в элитном доме? Ну да, синий «жигуленок», стильная блондинка. Непростая девушка. Она послала тебя на девятый этаж специально. Показать тебя поэту-степняку, мужу Осьмеркиной. Это он и заказал жену. Он всегда считал, что богатство должно принадлежать народу, тем более, нажитое его женой. Это же он представлял народ, потому и понаделал кучу долгов, про которые куртизанка-партизанка только подозревала. И еще он знал, что его жена встречается с кучей разных подозрительных мужиков, так что убийство запросто можно было списать на кого-то из этих придурков, например, на румына. Вот, Кручинин, посмотри, как разделались с куртизанкой-партизанкой. Роальд бросил на стол фотографию. О. Черт! Куртизанка-партизанка лежала лицом в изящном блюде старинного китайского фарфора. «Я ведь мещанка по папиной родне». Конечно, с этими фотками пришлось повозиться. Первым выстрелом (сымпровизированным на компьютере) Ларису Осьмеркину отбросило на спинку стула (густые потеки крови на стене), второй оказался смертельным.

-И это все ты, Шурка Воткин!

Я смиренно кивнул. Но, если честно, жалел.

Если честно, то я страшно жалел, что не могу еще раз подняться на девятый этаж в элитную квартиру примат-доцента. «Она здесь». Теперь я знал, как надо правильно произнести эти два слова. Теперь я знал, как надо правильно ухватить поэта-степняка за косичку, стянутую зеленой резинкой. У него, наверное, просторная кухня. У него, наверное, широкие мраморные подоконники, дорогой музыкальный центр, на овальном стильном столе - ваза с розами, алыми, как кровь куртизанки-партизанки. Я бы показал примат-доценту чудесную страшную фотку, а он, непременно процитировал бы что-то к случаю. «Чего желать? К чему стремиться? Мы все по своему велики. Есть постно-благостные лица, а есть – возвышенные лики»… Но, черт побери, инопланетяне в Трансильвании! Я не ослышался?

О грубости Роальда ходят легенды.

Он ткнул пальцем в большую сумку, стоявшую у дверей.

Продолжая стонать («Они увезли мой пазл…») Врач встал. Я помнил совсем про другую сумку (черную, спортивную), ожидающую нас на чердаке пустого пыльного домика. Нас не убили, не искалечили, не увезли вместе с бандитами, плевать нам на пазлы, на румынских инопланетян, даже на Великую Дакию от Вены до Черного моря, а может, и до Тихого океана. Сумка на чердаке здорово грела сердце. Архиповна не позвонила? Зато никто больше не бьет меня по голове ни бутылкой, ни полешком. Мысли о черной сумке действительно действовали на меня ободряюще.

-Он здесь! Мой пазл!

-Не твой, - покачал головой Роальд.

-Как это не мой? – длинные пальцы Врача любовно скользили по знакомым бортикам, касались темного вздрагивающего желе. - Я знаю. Я вожусь с ним много лет!

-Тот, твой пазл, в ФСБ. Правда, они там считают, что у них находится пазл румына.

-«Мефитический мясник». - Врач не верил. Он попросту не хотел верить:  - Ты хочешь сказать, что таких пазлов, как мой, несколько?

-А где ты видел поле, на котором бы рос только один колосок?

-Нет, подожди, Роальд. Ты не торопись. Я, конечно, что-то такое подозревал, но куда в такую рань торопиться? Хочешь поговорить об этом? Таких пазлов действительно два? Они идентичны?

Роальд покачал головой.

Он не знал, как относиться к полученной им информации.

Если таких пазлов два, то теперь они оба находятся в России.

Один в ФСБ, другой у тебя, Леня. А Нику Друяну считал пазл чем-то вроде резервного контейнера с топливом для инопланетного корабля, может быть, потерпевшего когда-то катастрофу в горах Трансильвании. Он первый заметил, что темное желе не отражает солнечных лучей. Может, предположил он, пазл – даже не контейнер с инопланетным топливом, а каким-то необычным способом свернутое пространство-время? Заткнись, Кручинин, не сбивай меня с толку. Я сам плохо это понимаю. У Нику было несколько гипотез. Произнося слово свернутое, обычно имеют в виду нечто вроде шара, но в случае с загадочным пазлом, точнее, с двумя его абсолютно идентичными вариантами, все выглядит иначе. И ты заткнись, оборвал Роальд Врача. Я занимаюсь преступниками. Мне вообще наплевать на Нику Друяну, но он совершил ряд правонарушений. Он прятался в России как нелегал. Он подозревается в мошенничестве и в нескольких убийствах. Этим и интересен. В одном секретном отчете он намекал на то, что в коробке пазла может быть свернута целая Вселенной. Ну, не целая, так большая часть ее. Заткнитесь оба! Я только повторяю то, что узнал из секретных отчетов. У меня свои каналы получения нужной информации, поэтому заткнитесь и слушайте. Больше к этому вопросу я никогда не вернусь. Нику Друяну считал, что каким-то образом свернутое пространство-время можно активизировать. Он считал, что можно в миллионную долю секунды высвободить спрятанную в пазле неимоверную энергию, взорвать сразу миллионы звезд, а то и галактик. Кондукатору нравилась идея держать палец на такой кнопке. Опирался же Гитлер на тибетских монахов. Почему не поиграть в космическую бомбу? Помните, что раньше в мире было румынского? Правильно. Кроссовки «Ромика», ботинки «Инсулейт», автомобиль «Дачия», футбольная команда «Стяуа», блокбастер «Даки», Надя Команечи на брусьях. Кондукатор увидел шанс. А теперь появился шанс заставить весь мир заговорить по-румынски. Сажал я одного, отвлекся Роальд. У него дед был инопланетянином. Ни одного зуба и по-русски не понимал. В одном секретном отчете Нику Друяну, правда, предупреждал Кондукатора об опасности. Ну да, можно взорвать мир. Но ведь только вместе с собой. «А разве мы не смертны?» - написал на отчете Чаушеску. Одно время Нику Друяну вроде бы собирался через команду Фрэнка Дрейка оповестить весь мир о своем открытии. Но сперва ему запрещали, а потом Кондукатора и его жену расстреляли. А пазл исчез. Вместе с Нику Друяну. Доходит до вас? «Траяску Романиа маре!»

 

59

А инопланетяне?

Ну, что инопланетяне.

На инопланетян мне тем более наплевать, грубо сказал Роальд.

-Я подозреваю, что Нику Друяну собирался поторговаться с правительствами.

Мы наклонились над пазлом. Нежные отсветы, затаенные полыхания. Архиповна, конечно, дура. Ей бы не в Австралии болтаться под руку с Бредом Каллерманом, а гулять по песчаному берегу искусственного моря, держась за руку писателя Кручинина. Дохлые лещи на берегу? Планктон цветет? Вода мутная? Зато если коробку наклонить, загадочное желе обвисает мягкой сексуальной складочкой… На левой груди Архиповны крошечное тату… На пыльном чердаке спортивная сумка… Мир прекрасен!.. Сквозь светящиеся облачка неясных туманностей смутно проглядывали силуэты звездных мышек… Они все так же обнюхивались… Но на этот раз как-то тревожно… Так мне вдруг показалось… В «Каталоге галактик» Воронцова-Вельяминова звездные мышки выглядели веселей…

-Роальд, - просипел Врач, - у тебя везде друзья.

-Даже не думай! – отвернулся Роальд. - Выбрось из головы.

-Нет, ты послушай, ты представь, - быстро заговорил Врач. – Однажды в казенных кабинетах сотрудники в погонах начнут ходить под неестественными углами, сидеть с каким-то ужасным наклоном, они же сразу допрут…

-Я думаю, так и должно быть.

-Нет, Роальд, ты не торопись, ты ведь хочешь поговорить об этом…

Врач медленно провел мизинцем по поверхности желе. Наверное, его укололо электрическим разрядом. Я ведь не спорю, нервно сказал он Роальду. Я ведь не спорю, когда ты говоришь, что науками и искусствами можно будет заняться только тогда, когда мы пересажаем всех преступников. Но когда, Роальд, ты начинаешь претендовать на значительные выводы…

Врач страдал.

«Эта трубка не простая а отнюдь клистирная».

Ты сам подумай, Роальд. Фрэнк Дрейк, человек из Корнеля, придумал изобразить на золотой пластинке символ атома водорода, излучающего радиоволны. Может, наивно, но его золотую пластинку отправили в космос на «Вояджере». Орбиты планет Солнечной системы, силуэт ракетного корабля, покидающего третью планету, - вдруг эти символы попадут в сферу внимания другого разума! Нет, погоди, Роальд. Я сам не раз думал, есть ли смысл в таких посланиях? Если твой собственный мир не похож на другие, если ты не человек, не марсианин, не еще какое-то подобное существо, если ты, в отличие от нас, весь соткан из звезд и туманностей, если ты занимаешь во Вселенной чудовищное пространство, как эти вот звездные мышки в пазле, то как понять жалкую человеческую символику? Так ведь? Если ты мыслишь мегапарсеками и миллиардами лет, если ты фактически бессмертен, как дойдет до тебя тщета отдельной человеческой жизни?

-Сажал я одного…

-Нет, погоди, Роальд. Пораскинь мозгами. Я ведь многого не требую. Что может обратить на себя внимание существ, других существ, ни в чем не совпадающем с тобой и с твоим образом жизни?

-А что тут непонятного?

-Ты так считаешь? – изумился Врач.

-И Нику Друяну тоже так считал. Не существует однозначных символов. А раз ничего такого не существует, значит, надо послать соседям сам объект. «Смутно вращая инфернальным умом». Вот нам и прислали. В Трансильванию, или в Египет, или в Китай, не знаю. Мне наплевать. Я ищу преступников. Высвобожденной энергии такого пазла все равно противопоставить нечего, так считал Кондукатор. Наверное, и Нику Друяну так считал. Одно беззаконие тащит за собой другое. Но этот румын был прав в главном. Самый простой символ можно интерпретировать как угодно, но сплав хрусталя с необычным изотопным составом всегда останется именно сплавом хрусталя с необычным изотопным составом, а галактика с ее звездами и разливами диффузной материи, даже замкнутая вот в такой файл, всегда останется именно галактикой. Послание другому разуму должно быть понятным и вечным. Пусть его можно утопить в море, обронить в сушильную печь, остужать на нем самогон, терять в Трансильвании и находить в Египте, все равно рано или поздно…

-…Воронцов-Вельяминов, - догадался я, - составит «Каталог галактик» и мы обратим внимание на сходство того, что отражено в пазле, с реалиями…

 

60

На поясе Роальда задергался мобильник.

Он поднес трубку к уху и, ухмыльнувшись, передал мне.

Если это Лина, с необыкновенной нежностью подумал я, на этой же неделе увезу ее в Белокуриху… Хватит терпеть… Сумка на пыльном чердаке… Архиповна не звонит… А под горячим душем… Мир прекрасен!.. А если это Инесса, то заставлю ее уже сегодня продемонстрирует мне пальчики в кислотных гольфиках…

-Кручинин!

-Животное сладкое!

Голос Архиповны звенел.

Звездный голос, светящийся.

Я тонул в глубинах пазла, ловил отблески невероятно отдаленных от нас космических зорь и меня опаляли тоска и радость, смешанные как-то очень уж неразумно. Молчание Космоса? Да ерунда все это! Придумки высоколобых! Проблема сканирования с высоким разрешением, -  вот что должно волновать умного человека. Архиповна дозвонилась! Океанский накат, свист ветра на горном перевале, грохочущие раскаты ночных ужасных лавин, писк зарождающейся слабой жизни, - все было в далеком голосе.

-Зачем ты это сделал, Кручинин?

-О чем ты? – радовался я. - Звонишь откуда?

-Из Шереметьевской таможни, ты еще не понял?

-Да как же мне понять? Прямо из таможни? Не выдержала?

Я был счастлив. Архиповна не скрывала своих чувств. Она не выдержала, она скучала обо мне, ей не терпится обнять меня, она даже в общий зал не успела выйти, звонит из таможни! «Когда ты прилетишь?»

-Завтра, если меня не отвезут в тюрьму.

-Ты убила Бреда Каллермана? – счастливо догадался я.

-Послушай, Кручинин! Послушай, ненавистный зайчик! Я в Шереметьевской таможне, у меня неприятности! – В такт тревожным словам Архиповны в глубинах пазла тревожно вспыхивали и гасли нежные отсветы. – В течение получаса меня раздевали две девушки-офицеры.

-Целых полчаса? Я бы раздел быстрее.

-Кручинин, молчи! Ты специально это подстроил?

-Чтобы тебя лапали девушки-офицеры? Да ты с ума сошла!

-А как объяснить то, что в кармашке моей кофточки они нашли тысячу долларов?

-Подумаешь, тысяча. Всего тысяча. Небольшой презент. Тысячу долларов даже не декларируют.

-Но при мне есть и другие деньги! Более крупные! Ты подумал об этом? Черт тебя побери, Кручинин! Мне в Австралии кофточка была без надобности, я надела ее только перед посадкой.

И сладко выдохнула:

-Убью тебя!

-Тогда прилетай скорее!

 

61

Я был в восторге.

Если Архиповну посадят, я окружу ее вниманием.

Конечно, я не олигарх, но камеру оборудую, как для олигарха.

У нас с Врачом на чердаке пыльного домика спрятана большая спортивная сумка, доверху набитая валютой. Подкуплю тюремных чиновников. Оборудую камеру современными удобствами. Архиповна будет получать свежие научные журналы, у нее будет лучший в мире компьютер. Врач поделится с ней своими наблюдениями над пазлом. Лучшие астрофизики и биологи мира будут приезжать в тюрьму, чтобы побеседовать с Архиповной. А Бред Каллерман к ней не попадет, уж об этом я позабочусь!

Качнулась ветка.

Метнулся по стене солнечный зайчик.

Этот пазл вечен. Он неуничтожим. Он из другого мира. Архиповна с дерева упадет, когда узнает об этом. Над этим пазлом плавали панцирные рыбы. Динозавр наступал на его прохладную коробку. Египтяне замуровывали ее в переходах гробниц, японский солдат гасил в желе дешевые сигареты, а дед Филипп студил самогон. А Ботаник, тот вообще поступил проще всех: пальнул по Вселенной из карабина. Может, именно от этого чувство тревоги и неуверенности? В известном смысле мироздание, конечно, непоколебимо, но…

Кажется, Врач, подумал о том же.

По крайней мере, он приподнял пазл.

Он внимательно изучил дно, бортики, но не обнаружил никаких вмятин, никаких пробоин. Значит, пуля еще летит! Она еще там! Она еще преодолевает безмерные космические пространства! Послушай, Роальд, сказал Врач, в эту штуку совсем недавно пальнули из карабина!

-Ну и что?

-Из карабина!

-Если и пальнули, то не в эту.

-Какая разница? Они идентичны. Может, вообще составляют нечто одно. Не единое, но одно. Не спрашивай, как это может быть, я не отвечу. Просто не знаю. Но подозреваю, что события и в том, и в другом пазлах происходят параллельно и одновременно. Получается, - посмотрел он на нас, - что если звездных мышек пугнуть в том пазле, в этом они тоже обеспокоятся.

Роальд промолчал.

Кажется, он жалел нас.

И, кажется, считал, что какая-то там пуля слишком уж мала, она исчезающе мала по отношению к реальной Вселенной. Правда, Нику Друяну придерживался другого взгляда. В конце концов, взорвать Вселенную можно разными способами. Например, пальнуть по пазлу из карабина. О чем там спорили Бааде и Минковски? Ну да… Могут ли сталкиваться звезды… Ничтожный объект и - миллиарды парсеков… А почему бы и нет? «Хочешь поговорить об этом?» - «Сажал я одного…» - Тревога, источаемая глубинными заревами пазла, казалась мне все более острой… Вот мы ищем, любим, ненавидим, не звоним друг другу, упускаем время…

 

62

…а пуля летит.

 

63

«…со скоростью, превосходящей все последние изобретения».

Комментарии читателей: