Дина Крупская «Из книги "Яблоко в кармане"»


***

Остановимся. Подышим

широко и глубоко.

Сохнут маленькие крыши,

им до неба далеко.

 

По тропинкам и по лужам

ходят люди и жуки,

и коровы неуклюже

пьют из маленькой реки.

 

Гонит листья ветер-невод,

волчий ветер – серый бок.

Человеческое небо –

как бумажный голубок.

 

И покуда длится вечер,

суп кипит, а дети спят,

книгу грусти человечьей

открываем наугад.

 

 

Старик


Он сидит у дороги, расхристан и бос,

И девиц провожает плевком.

Он пивка пригубил, и нечесан, как пес,

и дешевым пропах табаком.

 

Он все видел и пробовал – деготь и мед,

но спроси его: что же потом? –

он прищурится вдаль, самокрутку свернет,

усмехнется щербатым ртом.

 

 

Двое


Бранил ее и эдак, и растак,

Лупил до звона в черепной коробке.

Ее – пьянчугу, дуру и воровку,

Он – совесть потерявший, как пятак.

 

С шести утра в подъездах и дворах

Искали опустевшие бутылки:

Она – с пудовой шишкой на затылке,

Он – с ненавистью в жестких желваках.

 

Но вдруг упала в ванной. Грохнул таз.

Он дверь сломал. Она лежала тихо,

Как в зарослях убитая слониха.

Из пустоты глядел прикрытый глаз.

 

И жить бы им до сотни с лишним лет,

Крутить судьбы трескучую пластинку,

Когда бы жизнь не жала, как ботинки,

Не кончилась, как пачка сигарет.

 

 

* * *

Юлии Пиляевой


Смолу горячего луча

Она вливала в кофе черный,

И ветер властный, ветер сорный

Хватал за юбку, хохоча.

 

А вечер утешенье нес.

Крылом тяжелым били шторы,

И, захлебнувшись разговором,

Валилась ночь, как сонный пес.

 

Она весной тогда болела,

Сухим асфальтом, каблучком.

Она жалела ни о ком,

Ждала – кого? – не в этом дело.

 

Она шагала – как летела.

Она блестела, как блесна.

Казалась улица тесна,

Мал? томящееся тело.

 

Сгорала, – нежною золой

Земным подхвачена потоком,

и глаз искрил смертельным током,

Пронзал танцующей иглой.

 

Смолу последнего луча…

И ядом пахнет кофе черный…

И ветер властный, ветер сорный…

И ночь, как чашка, горяча.

 

 

* * *

Дворы — опять о чем-то сокровенном,

бульвары — о потерянной листве…

Ну что мне в этой зябнущей Москве

со снеговою кашицей по венам,

 

с домишками в намокших париках,

скандалами на кухне коммунальной?

Ну что мне в ней — заученной, банальной,

с детьми и стариками на руках?

 

Мы будем жить — за пачку папирос,

за то, что дождь мотается по крыше,

осенний дождь. А поглядеть повыше —

покойно там. И ласково до слез.

 

 

* * *

За ночь нападало. Злые снега придавили.

Кажутся детскими руки, кровать, одеялко.

Птиц нам осталось – вороны да черные галки:

в сердце проклюнулись, черные гнезда навили.

 

Надо бы парусник, что ли, поставить на воду,

в лодочке сна переплыть эту зимнюю зиму.

Если дороги ветров приводили бы к Риму,

мы бы носили крылатки в любую погоду.

 

Ты вроде бабочки: манит мерцающий свет.

Хочешь развеять в дороге тоску костяную?

Ты поезжай, дорогой. Я совсем не ревную

наши поля к мостовым европейских планет.

 

Нет, не увидеть Венеции улично-р?чной,

нет, ни летучих мостов, ни гондолы певучей.

Сумерки. Ветер стреноженный. Тихо и скучно

в лодочке,

в белой пустыне,

в лице человечьем.

  

Бабушке


Стакан воды поет и пляшет.

Стакан воды – почти ручей,

почти весна, крестьянин пашет,

земля вздыхает: чей ты? чей?

 

Мы будем чай гонять на даче –

там, на веранде, в уголке…

Стакан воды поет и плачет,

когда дрожит в ее руке.

 

 

* * *

Спросонья щурюсь: дерзкий свет.

Веранда. Солнце нараспашку.

Готовит бабушка омлет

В ночной заштопанной рубашке.

 

На примус бережно ворчит

И спирт сухой, как сахар, крошит.

Потом тарелками стучит:

Мне с петушком, себе поплоше.

 

Приносит воду - два ведра,

И говорит без всякой злобы:

«Я старая, мне в гроб пора».

И я боюсь ее и гроба.

 

А мама скоро не придет:

Она в Москве, а мы на даче.

Мне косы бабушка плетет -

Так туго, что сама же плачет.

 

 

* * *

Теплый ветер качает планету.

Лунный корень незримо растет.

Голубого и синего света

меж ветвей колыбельный полет.

 

И впотьмах прорастают травины,

и питаются соком земли.

Выгибая могучие спины,

семена прорвались и взошли.

 

Так земные рождаются травы –

по ночам, в голубой темноте.

Будто пишутся вечные главы

на шершавом и твердом листе.

 

 

* * *

На худеньких дачных дорожках –

речной тихоструйный песок.

Стрекозы в изящных сапожках

висят, затянув поясок.

 

Козявки попрятали лица

под медленной, сильной травой.

И ближе нельзя наклониться:

нарушишь расклад мировой.

 

 

На вершине


Шиповник, жимолость душистая.

Тропинка бродит между скал.

Всё горы, горы… Твердь ершистая,

Ну кто тебя земной назвал!

 

Снопами света полдень щурится,

Звенит лучистою струной.

Гуляют курицы по улицам,

Деревня дремлет под горой.

 

Кочует облако вальяжное,

Под ним его кочует тень.

Как у Тебя все верно, слажено!

С какой любовью сделан день!

 

 

* * *

По городу вдвоем – как по ветру трепещем.

Застрял бумажный сор у ветра в бороде.

Мы просто говорим, и нет понятней вещи,

Чем солнце над рекой и тени на воде.

 

Мы говорим слова и то, что за словами.

За городом, в степи, работают шмели.

Мы смотрим изнутри. Весь мир граничит с нами,

и на конце строфы – как на краю земли.

 

Холмы, поля, холмы. Хмельной воды броженье.

Сухая пыль дорог танцует и поет.

И неба над тобой земное притяженье,

а подо мной земли медлительный полет.

 

 

* * *

Нам бы дачу недорого снять среди сосен и шишек,

забираться в гамак и соленья хранить в сундуке,

а по пятницам лезть в электричку, захлопывать книжку

и в окошко смотреть, и с обрыва спускаться к реке.

 

И плескать, и посверкивать ясной, ласкучей водицей,

и ходить по тропинке с леденчиком детским в руке.

Нас Господь различает с трудом по родам и по лицам.

Нам бы песенкой стать в придорожном его ручейке.

 

Ах, как много отпущено солнца, как мы загорели,

и на пляже сидим, как веснушки на чьей-то щеке.

Мы выходим на берег зимы - дотянуть до апреля

и сбежать ручейками к приветливой дачной реке.

 

 

Воспоминания о лете


Он замедляет ход со стоном,

Стучат подковами вагоны.

Вот в алюминиевых поддонах

Сгружают хлеб на край перрона.

 

Потом шершавые буханки

Считают медленно в уме…

В пяти км от полустанка

Мы жили в доме на холме.

 

Ходили к поезду за хлебом

С пустым походным рюкзаком.

Был весел путь под ярким небом

И как своя ладонь знаком.

 

Вилась дорога меж холмами.

Пестрел горошек луговой.

Деревня легкими домами

Тянулась к солнцу головой.

 

Земля шептала и гудела,

Вся в желтой солнечной пыльце.

Шмель зависал над чистотелом

С недоуменьем на лице.

 

Берешь горбушки половину,

А там и жар, и влага дней,

Луга и ветры, гул пчелиный,

И труд людской и муравьиный –

Все звуки лета бьются в ней…

 

Давно вернулись в пыль и морок

Московских уличных сует,

Где в соты каменных каморок

Не проникает синий свет.

 

Беру ржаного половину

И подношу ее к губам…

Где лепет, шум неуловимый?

Нет, ничего не слышу там.

 

 

* * *

Ты брат и сын мой. Доброта и жалость.

Сверчок заботы в трудном теле дня.

Ты — тишина. И в тишине я — малость.

Я так огромна, будто нет меня.

 

 

* * *

Тихо охает снег, обрываясь с карнизов:

Это к ночи теплеет, утихла метель.

Это мы надышали, наплакали снизу -

И согрели небесную нашу постель.

 

Засыпая, ты мысленно бродишь по саду,

Ты петляешь рекой мимо белых лугов.

И под шелест бумажный, под шум снегопада

Я плыву вдоль притихших твоих берегов.

 

 

* * *

Дождь на реке и яблоко в кармане.

Слух напрягу, как лучник тетиву.

Услышу: лошадь фыркает в тумане,

Макая морду в мокрую траву.

 

Сырая мята в слове «сыромятный».

Дождь пробежал, запахло молоком.

Жаль, так же незатейливо и внятно

Не скажешь человечьим языком.

 

Я этот мир как яблоко сжимаю,

Хочу его до косточек понять...

Дождь на реке. И вдруг я понимаю,

Что больше ничего не нужно знать.

 

 

* * *

Лес на закате прозрачный и розовый.

Сосны возносятся медным огнем.

Солнечный ветер и ветер березовый

Шепчут, щебечут и плещутся в нем.

 

Трогает клавиши ветер осиновый:

Красную, жёлтую, красную, жё…

Выше, где лишь голубое и синее –

Тсс! не тревожьте! – уснул дирижер.

 

Баллада о табуретке

 

Надоело стоять табуретке на кухне в углу,

И шагнула с усилием – раз, и другой, - и пошла.

В рюкзачок побросала две пары калош, и пилу,

И кусочек фольги. (Боже правый, на что ей пила?)

 

И пошла по осенним дворам, загребая листву,

Представляя, что в сумрачной чаще пилу достает,

Чтобы крепкий дубок повалить на сырую траву,

Чтобы выпилить спинку резную и ножки вразлет.

 

И тогда она гордо расправит узоры спины

И запляшет, как яростный конь под скрипучим седлом.

Будут сердце трепать молодые, тревожные сны.

А какие к ней гости нахлынут – с цветами, с вином!..

 

И выходит на площадь, и сослепу кажется ей,

Что коробки домов – это дивные горы вокруг,

И она в три прыжка обгоняет табун лошадей

И заливисто ржет, выбегая на солнечный луг.

 

Но толпа увлекает ее в подземелье метро,

Где потоком безмолвным заносит, как щепку, в вагон.

И грохочет состав, как в колодце пустое ведро,

И какая-то тетка устало садится на трон.

 

 

* * *

На самом верхнем ярусе земли,

На капитанском мостике качает.

Толкает ветер горы-корабли,

Но только флаги снежные взметает.

 

Эльбрус опять ведет по кругу тень.

Поселками к столу прижата карта.

И, сдвинув бескозырку набекрень,

Он смотрит вдаль с отчаянным азартом.

 

 

Лежа на холме


Здесь диких трав хоры и подголоски,

И жаркий ветер с бубном и трубой.

Ни путника, ни лошади с повозкой.

Здесь только ты и небо над тобой.

И ты – земля.

Шершавые стволы

Стоят, роняя медленные тени.

На лунных тропах ломкие углы –

Сплетенных веток локти и колени.

И корни там, в прохладной глубине

Вбирают влагу, ластятся друг к другу.

А глубже – глина, тьма.

Лежат во тьме

На слое слой - волы, повозки, вьюги,

Металл и шепот.

Слезы и зола…

Спрессованная кровь тысячелетий

Рванулась вверх и сквозь тебя прошла,

Пока лежал ты в травах на рассвете.

 

 

Дома в снегу


Голос метели.

Дальней церквушки звон.

Бег сухопутный

Белых, горбатых волн.

Море застыло.

Только среди полей

Трубы дымят

Севших на мель кораблей

 

 

* * *

Земля шевелилась под снегом, вздыхала, сопела.

Поземки бежали тревожные, рваные рифмы.

Холмы разбегались, как волны, и белая пена

Вскипала у кромки лесов, разбиваясь о рифы.

 

Дома терпеливо качались на рейде, мигая

Огнями кают, и скрипели невидимой снастью.

Шла в каждом похожая жизнь, но немного другая.

Конечно, другая, но все же немного, отчасти.

 

На круглой земле нынче ветрено и неуютно.

Мы жарим картошку и режемся в шашки беспечно.

А волны как будто уходят. Уходят как будто.

Но это лишь кажется, милый. Ведь жизнь бесконечна.

 

Белым по белому

 

Совсем поседел

Придорожный ковыль.

Телега печальную

Песню поет.

Девчонка с телегою

рядом идет,

Взбивает ботинком

Белёсую пыль.

 

Колёса скрипят,

И подпруги скрипят.

Стоит на телеге

Молочный бидон.

Он едет один,

Как цыганский барон.

У белой лошадки

Задумчивый взгляд.

 

Лошадка, меня ты

Заметила? Нет?

Девчонка-молочница,

Стой, подожди!

Но скрылись они

За холмом впереди.

На белой дороге

Извилистый след.

 

 

* * *

Размытое внимание на миг

Вдруг обострилось.

И секундной стрелки

Раздался грохот.

И к стеклу приник

Пьянчуга-дождь, занудливый и мелкий.

Фактуру обрели обои, плед

С горбинкою кота: тепло в середке.

Я не хочу читать. А если свет

Я погашу, то поплыву на лодке.

Пройду окна беззвучный водопад,

Веслом щербатым оттолкнусь от края.

Ощупает мне щеки мокрый сад,

Отяжелеет парус, намокая.

По дну царапнет ветка бузины,

Блеснет под нею лужа на дороге…

Включаю свет.

И вот опять видны

Родные берега моей берлоги.

 

 

Уж если словами


… И как ребенка из горящих комнат,

Я слово выношу из немоты.

1986

  

Уж если словами, то только о главном –

Как это умеет лишь утренний пруд,

Когда по воде, бездыханной, как лава,

Как мы по земле, водомерки бегут, -

Скользят над собой по своим отраженьям,

По небу с его облаками и без.

Но не потревожены этим движеньем

Вода, и немой по-осеннему лес,

И воздух, держащий былинки над чащей

Так трепетно, так осторожно дыша,

Как это умеет, склонившись над спящим

И медля вернуться обратно, душа.




Комментарии читателей:

  • Константин

    12.10.2012 12:03:42

    Стихотворения Крупской - именно стихоТВОРЕНИЯ, а не словоблудие и халтура, как часто, к сожалению, бывает. Прочитав одно, хочется читать следующие... Вкус, профессионализм, прекрасный литературный язык и стиль.




Комментарии читателей:

  • Константин

    12.10.2012 12:03:42

    Стихотворения Крупской - именно стихоТВОРЕНИЯ, а не словоблудие и халтура, как часто, к сожалению, бывает. Прочитав одно, хочется читать следующие... Вкус, профессионализм, прекрасный литературный язык и стиль.



Комментарии читателей:

  • Константин

    12.10.2012 12:03:42

    Стихотворения Крупской - именно стихоТВОРЕНИЯ, а не словоблудие и халтура, как часто, к сожалению, бывает. Прочитав одно, хочется читать следующие... Вкус, профессионализм, прекрасный литературный язык и стиль.

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.