(Повесть-гипотеза)

1.

Обычно Маришины блюдца появлялись от одного до пяти раз в неделю — зимой пореже, летом почаще. Одно из них (как выяснилось, последнее) Леонид видел своими глазами.

Это случилось в мае прошлого года. В четвёртом часу утра над крышей поликлиники, что напротив квартиры Ивлевых, поднялась небольшая светлая точка и начала пульсировать, расплываться в стороны веретёнцем. Потом веретёнце стало тихонько, будто на ощупь, двигаться, уклоняясь от каких-то невидимых препятствий. То и дело замирало, затаивалось — вот-вот погаснет...

Мариша называла это: «осваивается».

Она стояла за спиной ещё не проснувшегося, но уже заинтригованного Леонида, прижималась к нему тёплой грудью и шёпотом — чтобы не разбудить Петра Леонидовича — рассказывала, что будет дальше.

«Освоившись», веретёнце должно как-то вдруг оформиться, отвердеть и оказаться обыкновенным летающим блюдцем. Они бывают самых разных форм, цветов и размеров, но ведут себя всегда одинаково: подолгу висят перед самым балконом Ивлевых, пока Мариша на них не налюбуется, и улетают.

Но в этот раз ничего похожего не произошло.

То есть на какое-то неуловимое мгновение веретёнце, действительно, «оформилось» и «отвердело». И, действительно, оказалось обыкновенным чайным блюдцем необыкновенных размеров. Разве что Пантагрюэль мог бы воспользоваться таким блюдцем, да ещё Гулливер в стране великанов мог бы осваивать в нём современные виды плавания почти без риска утонуть. Но на эти сравнения Леонид набрёл гораздо позже, а тогда перед самым его балконом зависло обыкновенное чайное блюдце. До нелепости большое и почему-то перевёрнутое. Ему показалось даже, будто он видит фабричную марку на донышке: голубые скрещённые мечи и корону, — но Мариша потом уверяла, что как раз это ему показалось.

Тем не менее, именно увидев знаменитое саксонское клеймо, Леонид окончательно проснулся, ощутил босыми ступнями холодный линолеум пола и зажмурил глаза, собираясь протереть их кулаками. И — «сморгнул» блюдце.

Мариша ахнула, оттолкнулась от Леонида и кинулась открывать балкон. А спустя секунду сквозь едва приоткрытую балконную дверь до них донёсся множественный жалобный звон разбитой посуды.

— На счастье, — с машинальной неискренностью сказал Леонид, ещё не осознавая всей глубины своего заблуждения.

 

 

2.

Когда сокращали инструкторов Шуркинского райкома партии (коммунистической, разумеется; других партий тогда ещё не было в Усть-Ушайской области), вопрос о трудоустройстве бывших функционеров приобрёл небывалую дотоле остроту. Вдруг выяснилось, что предприятиям уже не нужны начальники отделов кадров с профессиональным партийным стажем и с дипломами университета марксизма-ленинизма. Правда, у Леонида Ивлева, тридцатипятилетнего инструктора орготдела, был ещё и диплом Усть-Ушайского политеха, но... Вот именно. Это было так давно.

И всё же Леониду Ивлеву удалось найти работу по склонностям. Он был принят на должность инженера по технике безопасности в стройконтору N 4 Шуркинского управления «Нефтедорстрой» и привычно стал получать деньги за то, чтобы по возможности ничего не происходило. Работы было много, и работа была знакомая: бланки, протоколы нарушений, журналы инструктажей, сводки несчастных случаев на предприятиях родственного профиля, — а отсутствие грифов «Секретно» и «ДСП» позволяло брать работу на дом. Несколько огорчал оклад — всего две трети райкомовского, — но это компенсировалось наконец-то обретённым ощущением собственной нужности и тем, что почти не приходилось врать. Врать Леонид не любил, хотя и понимал, что иногда это бывает необходимо. Поэтому он никогда не считал себя профессиональным идеологом, а два-три эпизода из своей партийной деятельности старался не вспоминать.

Согласитесь, это не так уж и много: всего два-три эпизода за семь с половиной лет. Практически чистая совесть.

Самым же большим плюсом в его новой должности было возвращение к семье. Наконец-то он действительно располагал двумя выходными, и наконец-то работа действительно заканчивалась в шесть вечера. Ну, разве что иногда прихватишь папку-другую домой. Так ведь — домой!

А дома — Пётр Леонидович, который, оказывается, уже заканчивает четвёртый класс в музыкальной школе и пятый в обычной (когда успел?) и которому нужно немедленно, самое позднее завтра вечером, объяснить разницу между «Вальтером» П-38 и «Веблей-Скоттом». И кто должен писать заявление, чтобы выйти из пионеров — родители или самому можно? А вожатая говорит, что надо от родителей, — значит, врёт? А пол я уже два раза сегодня мыл, это нечестно!..

Мама Мариша дома, фантазёрка и умница, которую новый оклад мужа почти не огорчает, а вот нормальный рабочий день, наоборот, радует, и которая опять видела летающее блюдце над поликлиникой. И лучше бы Леониду не смеяться, а проснуться ночью и самому убедиться. Нет, сегодня оно уже не появится, но завтра — почти наверняка, у Мариши предчувствие. Кстати, если у неё такой образованный муж, то не займётся ли он пылесосом, почему-то третий день не фурычит...

И ещё пылесос «Вихрь» дома — коварнейший агрегат, который время от времени заставляет Леонида вспомнить, что он всё-таки инженер-электрофизик по образованию, и после несложной починки (надо было вытряхнуть пыль из мусоросборника, а разбирать схему, оказывается, не надо было) опять-таки дарит хозяину ощущение собственной нужности.

А иногда, не каждый день, но часто, к ним стал заходить Юрий Евгеньевич Сыч, сосед сверху, чудак-изобретатель из романа, мечтающий осчастливить человечество: а) неинерционным центробежным насосом; б) суперкомпактным механическим аккумулятором; в) бесфрикционной дисковой задвижкой — и массой других, не менее полезных, но столь же маловразумительных вещей, на которые скоро не хватит алфавита. Он внимательно выслушивал объяснения Леонида о том, почему его блестящая идея неосуществима, задавал несколько неожиданных вопросов и удалялся, вполне удовлетворённый, обогащённый двумя-тремя новыми для себя терминами и преисполненный решимости преодолеть очередное препятствие, воздвигнутое на его пути Природой, которую он полагал достойным соперником, не менее изобретательным, чем он сам.

Если счастье суть синоним радости и удовлетворения, то Леонид был счастлив целых четыре месяца — вплоть до той майской ночи, когда он поддался на уговоры Мариши и попросил разбудить его, чтобы глянуть на блюдце.

— На счастье, — машинально произнёс он, едва затих множественный звон бьющегося фарфора. И тут же пожалел о сказанном: разговора в юмористических тонах у них с Маришей не получилось, и до самого утра они старательно притворялись спящими.

Только через два дня — да и то как-то уклончиво, обиняками и намёками — они обсудили происшествие и выработали консенсус: Леонид признал, что саксонские «голубые мечи» вполне могли ему померещиться, а Мариша согласилась считать галлюцинацией всё остальное. Никаких иных видимых последствий эта ночь не имела, если не считать того, что остаток мая и почти весь июнь Мариша не высыпалась, а в одной из коробок Петра Леонидовича обнаружилось во время приборки несколько разноцветных фарфоровых черепков не вполне ясного происхождения. Один из осколков — почти правильный плоский треугольник со стороной около восьми сантиметров — был отмечен фрагментом гигантского голубого клейма. Без особого напряжения в этом фрагменте можно было угадать часть эфеса и самое начало клинка... На всякий случай, во имя сохранения консенсуса, Леонид этот осколок у Петра Леонидовича выпросил и от мамы Мариши спрятал.

Но ложь во спасение редко приводит к заявленной цели.

Приблизительно с тех самых пор Мариша приуныла и стала как-то обыкновеннеть, а в квартире Ивлевых становилось всё скучнее и раздражительнее. Первым это почувствовал Юрий Евгеньевич и хоть виду не подавал, поскольку по-прежнему остро нуждался в учёных беседах, но беседы эти старался побыстрее закруглить и свернуть. А то и вовсе не заходил в квартиру, предпочитая как бы ненароком перехватывать Леонида в подъезде.

Должность инженера по технике безопасности вдруг стала чрезвычайно хлопотной и невообразимо ответственной. А где-то в середине июня возникла настоятельная необходимость частых и длительных командировок. Леонид понял, что просто обязан регулярно выезжать на месторождения, на отдалённые трассы и даже, пожалуй, в областной центр... Между прочим, и для семьи эти его поездки будут небесполезны — в том смысле, что суточные и квартирные можно ведь экономить и добавлять к окладу.

И так уж в конце концов получилось, что отпуск, который они с Маришей заранее и специально подгадали на один и тот же месяц, август, признано было целесообразным провести врозь. По многим весьма весомым причинам, изложить которые без обиняков и намёков представляется затруднительным...

Нет, не на счастье разбилось чайное блюдце Пантагрюэля!

 

 

3.

Обязанности Леонида на время отпуска были расписаны буквально по дням, и график был прикноплен к двери совмещенного санузла, после чего Мариша с Петром Леонидовичем укатили к бабушке Эльвире за витаминами и южным загаром, оставив папу один на один с квартирой. Однако связи, заведенные им ещё во время службы в райкоме, оказались неожиданно крепки и в достаточной степени бескорыстны: ремонт был завершён на удивление быстро и дёшево. Оставшиеся неподотчётными восемь суток и двести рублей Леонид решил промотать в Усть-Ушайске, злоупотребив теми же связями для покупки билета на самолёт туда и обратно.

Никаких определённых планов у него не было. Он даже не знал ещё, у кого остановится на эти несколько суток — у Каратяна, у Чугунца или у Разметова. Сидя в кооперативном подвальчике на главной улице Усть-Ушайска, Леонид маленькими глоточками отпивал переслащённый кофе и тщательно обдумывал эту трилемму. У Каратянов, пожалуй, тесновато, и как бы их не стеснить. Разметов всегда рад поболтать, но вечно занят. А Чугунец есть Чугунец — он обязательно протащит Леонида по всем своим знакомым, и это будет нескончаемый политический трёп под разнообразные напитки домашнего приготовления.

Это с одной стороны.

Допив кофе, Леонид обнаружил на столике пепельницу и, приятно удивившись, закурил. Зря он, оказывается, брезговал этим подвальчиком во время командировок. Уютно и даже очень.

Итак: Каратян, Разметов, Чугунец... Каратян — это масса новых анекдотов (преимущественно медицинских) и книг (преимущественно детективов). Разметов — это подробная информация обо всех премьерах и гастролях, причём не только информация, но и билеты, даже в кукольный. А Чугунец... в конце концов, что сейчас можно достать, кроме самогона?

Это с другой стороны.

Полупустой поначалу подвальчик стал наполняться, у стойки образовалась очередь, и оттуда на Леонида косились: чашка перед ним была пуста, и он зря занимал место. Пришлось придавить окурок в пепельнице, положить на стул свой дипломат и встать в очередь за новой порцией кофе. Некто внушительный, атлетически сложенный, судя по ухваткам — завсегдатай, попытался его оттеснить, но не тут-то было. Тогда завсегдатай оттеснил стоявшего перед Леонидом, но не остался в очереди, а поднырнул под стойку и мимо кивнувшего ему официанта проследовал на кухню. Развязно покачивая на мизинце пузатый металлический дипломат, который при его росте казался игрушечным.

Леонид осуждающе хмыкнул в мускулистую спину, обтянутую легкомысленной сеточкой. Кооператив...

Четвёртой альтернативы нет, но можно действовать по методу союзного правительства — скомпилировать четвёртое решение из трёх взаимоисключающих. Например, так: по двое суток у каждого, причём начать с билетов, а политику — на десерт. Самое то.

Высвободив левую руку, прижатую очередью к стойке, Леонид глянул на экранчик своего «Левиса». (Двухдолларовая халтура, которую Мариша прошлым летом оторвала на симферопольском толчке всего за сорок рублей). Восемнадцать двадцать две, понедельник, 20 августа. Не проверял уже недели полторы — значит, спешат минуты на три, не меньше, но это не важно. Разметов, наверное, будет дома лишь после семи, ехать к нему полчаса — время есть. Надо его убить.

Четвёртая альтернатива обнаружилась сама собой спустя двадцать неспешно убитых минут, когда Леонид допивал вторую чашку кофе — на этот раз без сахара, но с сигаретой. Чья-то рука возникла над его правым плечом, бесцеремонно отобрала сигарету и воткнула её в пепельницу. Леонид обернулся. Это был тот самый атлет с игрушечным дипломатом. Завсегдатай. Лицо его, с крупными, как и всё в нём, чертами, было непрошибаемо серьёзным, почти равнодушным, но почему-то фальшивым. На всякий случай Леонид оглядел подвальчик: курили почти все.

— В чём дело? — сухо осведомился он.

— Пошли. — Атлет возложил руку ему на плечо. В голосе тоже была какая-то фальшь.

— Не понял, — сказал Леонид и покосился на руку.

— Во даёт! — заявил атлет и внезапно растворил пасть в очень знакомой улыбке. Улыбка была настоящая. — Не узнал?!

 

 

4.

В конце концов Леонид его, конечно, узнал, хотя по сути это было повторным знакомством.

Когда они виделись в последний раз, Серёга Муравлёв был пятикурсником и возглавлял что-то там в художественной самодеятельности, а выпускник того же самого физтеха Леонид Ивлев, отынженерив полтора года в закрытом НИИ, был кооптирован в состав обкома комсомола и брошен на организацию культурно-зрелищных мероприятий. Там, в закулисьях институтских ДК и на просмотровых комиссиях, они и встречались — накоротке, но почти регулярно.

Далеко не всё, что предлагал комиссии муравлёвский коллектив, можно было выпускать на сцену. Даже на студенческую сцену. Иногда Леониду казалось: поставь Муравлёв шекспировскую драму (ну, хоть «Ричарда III») — так и она в его интерпретации окажется антисоветским фарсом. Теперь это, конечно, обычное дело, но тогда... Тогда инструктор обкомола Ивлев облегчённо вздохнул, узнав, что Муравлёв распределён в Новосибирск. Это означало, что студенческий коллектив с подозрительно невнятным названием «Смехарин» спокойно канет в небытие — и даже без его, инструктора Ивлева, помощи. Так оно и вышло, потому что второго Муравлёва в природе не существует.

За тринадцать лет Сергей остепенился, но отнюдь не посолиднел. Ни внешне ни, тем более внутри.

Кандидатскую он защитил в Новосибирском Академгородке, а применять свои разработки почему-то решил в Усть-Ушайске, где никогда никаких работ по его профилю не велось. «По методу О'Генри, — объяснил он. — Продаю башмаки там, где все привыкли ходить босиком!» И, как ни странно, продал, после чего незаметно скатился до простого инженера в собственной лаборатории. Впрочем, семья и квартира остались при нём, а что еще человеку надо? Теперь Муравлёв замышляет не то кооператив, не то совместное предприятие для «фабрикации гениальных идей».

Квартиру он получил невероятно простым способом, подняв при этом на ноги весь обком: выписал из Чикаго специалиста по плазмотронной технике и на торжественной встрече, в присутствии зав.отделом науки, пригласил его к себе в гости «на ближайшую среду». «А где вы живёте?» — на всякий случай поинтересовался зав.отделом (вполголоса). Время было невнятное, междуцарственное, а специалист из Чикаго был первым американцем на берегах Ушая. «В общежитии», — вполголоса же ответствовал Муравлёв... Во вторник бригада грузчиков уже перетаскивала в новую муравлёвскую квартиру его старый диван, кроватку Насти-Второй, письменный стол и новенькую финскую «гостиную», отпущенную ему в кредит.

Насте-Второй тогда было ровно полгода, а сейчас уже без четверти семь...

— Восемь, — поправил Леонид.

— Ле-ет! — протянул Муравлёв. — Лет, а не часов; я про свою дочку говорю, про Настю-Вторую.

— А-а... А кто такая Настя-Первая?

— Она меня бережёт, — загадочно ответил Муравлёв и поведал историю своей женитьбы.

Женился он тоже не как люди женятся. У него как раз кончалась командировка в Харькове, а Настя-Первая (тогда ещё просто Настя) как раз дежурила в Харьковском медвытрезвителе. Утром они прямиком из этого учреждения отправились в загс, а вечером того же дня Муравлёв купил второй билет до Усть-Ушайска — для Насти. Спустя неделю к ним в общежитие нагрянула тёща (тоже милиционер) с твёрдым намерением учинить скандал. Целый месяц — вплоть до официальной регистрации, которую сама же помогла ускорить, — она прожила в комнате коменданта и отбыла восвояси, очень довольная...

Всё это и многое другое Леонид узнал, пока они тряслись в переполненном неторопливом «экспрессе» до Академгородка. Знай он всё это раньше, он постарался бы ограничиться двумя фразами в том подвальчике и рвануть к Разметову, а то и обратно в аэропорт. Непредсказуемое чревато — а Муравлёв был сама непредсказуемость... Но теперь удирать было бы, во-первых, невежливо, а во-вторых, поздно. Девятнадцать пятьдесят две — почти час от города, а ведь ещё не доехали...

— Ну-ка, покажи! — Муравлёв отобрал у него «Левис» и стал поочерёдно нажимать все четыре кнопки. — А почему не играет?

— Там кнопку заедает, — сказал Леонид.

— Давно?

— Всегда.

— Ясно. — Сергей ногтем отщёлкнул крышку, ногтем же подцепил и извлёк внутренности и булавкой от значка с Ельциным поковырял кнопку изнутри. — Дерьмо, — сказал он, собрав, наконец, часы и возвращая их Леониду. Они на весь автобус вопили что-то похожее на «Гаудеамус». — Спрячь в карман, — посоветовал Муравлёв. — И больше не вынимай: Боб увидит — запрезирает.

— Кто запрезирает?

— Уилки У. Роджерс, он же почему-то мистер Боб. Профессор из Вашингтона. Думаешь, куда я тебя везу?

— Я почему-то думал, что к себе домой...

— Правильно, ко мне домой, познакомить с Бобом.

— А...

— А ночевать будешь у меня. Всю неделю.

— Спасибо.

— Не за что. Я до сентября в разводе, квартира пустая.

— В разводе?

— Ну, отдыхает моя ди-Настия! А мне отпуска не дали.

— Почему?

— Потому что я не просил.

Новое дело, подумал Леонид. Какой-то мистер Боб из Вашингтона, да ещё профессор. Зачем американскому профессору знакомиться с советским инженером по технике безопасности?.. Впрочем, если как следует вспомнить, Муравлёв всегда был лёгок и щедр на самые неожиданные контакты. Знакомиться и знакомить — это его не вполне осознаваемая страсть, талант и образ жизни.

— А этот мистер Боб... — начал было Леонид.

— Потом, — сказа Муравлёв, вставая. — Уже приехали.

И Леонид покорно стал протискиваться вслед за ним к двери, отгоняя от себя невнятные подозрения. Мистер Боб? Что ж, пусть будет мистер Боб. Всё равно эта неделя неподотчётна, а обратный билет в кармане.

Леонид не знал, что тишь да гладь давно, ещё в мае, прогнулась под ним едва заметной воронкой, что водоворот непредсказуемых событий уже втянул его в своё безудержное круженье и что события эти лишь внешне выглядят случайными, а на самом деле — глубоко закономерны, как всё в природе. Что так или иначе, а знакомства с Уилки У. Роджерсом ему всё равно было не миновать.

 

 

5.

Мистер Боб, профессор из Вашингтона, появился в 20.00, через две минуты после них. Он оказался весьма симпатичным и вполне русским на вид парнем лет примерно двадцати пяти — двадцати восьми. Был он почти одного роста с Леонидом, коренаст, скуласт, кареглаз, гладко брит и коротко стрижен. Его мягкие светлые волосы никак не хотели стоять «ёжиком», а он их заставлял, то и дело проводя ладонью по темени — от лба к затылку. Цепкие руки с очень твёрдыми и даже во хмелю сухими пальцами были от запястий до локтей покрыты такой же светлой растительностью.

Одет был мистер Боб в какую-то «сногсшибательную» безрукавку (это Муравлёв назвал её сногсшибательной, Леониду же она показалась вполне обычной) и в полувоенного покроя брюки со штрипками. «Привык! — объяснил он, перехватив взгляд Леонида. — На той должности, которая была у меня в Вэ-Вэ-Эс, форма не обязательна, но мне нравилось её носить». По-русски мистер Боб говорил очень чисто. Именно это и выдавало в нём иностранца: русские так чисто не говорят.

Ну и, конечно, он был спортсмен, как почти все американцы. Гольф. Или что-то похожее на гольф — Леонид в этом не разбирался.

Короче говоря, американский гость был полной противоположностью хозяину. У Муравлёва всё немного слишком заметное, преувеличенное: рост, вес, жесты, аппетит, интерес, голос и шевелюра. Особенно шевелюра. И особенно голос... Что касается Леонида, то он вновь с удовольствием убедился, что занимает привычное место между идеальным стандартам и флуктуацией...

— Это как раз тот, кто нам нужен, Боб! — заявил Муравлёв после стремительной процедуры знакомства. — Сегодня прилетел из Шуркина, он там живёт.

— С севера области? — обрадовался американец.

— Э, нет! Успеешь, он здесь надолго. Сначала выпьем и доспорим.

— Конечно, Серёжа. — Мистер Боб улыбнулся с обезоруживающей покорностью. — Что надо делать?

— Пить!

Пили, разумеется, виски и закусывали, разумеется, пельменями. Пельмени были разваленные, из пачки, которую Муравлёв извлёк из своего пузатого дипломата и как-то моментально сварил. Металлический дипломат при этом звякнул отнюдь не металлическим звоном, и Леонид понял, что не только за пельменями заходил Муравлёв в тот кооперативный подвальчик.

И действительно, после виски на свет появился достаточно отвратительный азербайджанский коньяк — но при этом достаточно вовремя, чтобы уже не вызвать у Леонида протеста. Всё было хорошо и очень мило. Откинувшись в удобном финском кресле, Леонид покачивал в пальцах второй (или уже третий?) стакан коньяка, аккуратно жевал пельмень и рассеянно вслушивался в дискуссию учёных мужей, тема которой была, на его взгляд, весьма далека от науки. Воронка плавно и незаметно для глаза набирала обороты, и сквозь её чарующе-тревожное круженье отчётливо были слышны отдельные реплики — чистый выговор мистера Боба и оглушительный бас Муравлёва.

— Вот об этом я ничего не знаю! — категорично гудел Муравлёв. — И знать не хочу, потому что на самом деле всё было не так!

— Я изложил факты, Серёжа.

— Не факты, а слухи!

— Да, но обработанные статистически. Статистика беспристрастна.

— Беспристрастной статистики не бывает, потому что не бывает беспристрастных статистиков!

«Муравлёва не переспоришь», — удовлетворённо подумал Леонид и стал вникать, чтобы разобраться наконец, о чём они, собственно говоря, спорят и какое отношение к предмету их спора может иметь он, Леонид Ивлев, живущий, к радости мистера Боба, на севере области.

Насколько ему, в конце концов, удалось понять, кандидат технических наук Сергей Муравлёв с порога отметал выводы докторской диссертации мистера Боба, которого он уже называл Вовиком. (Наверное, потому, что «Бобик» даже в устах Муравлёва звучало бы вызывающе). Что это были за выводы и чем они не понравились Муравлёву, Леонид так и не уразумел: дискуссия началась не сегодня. Ясно было только, что буржуазная наука в лице американского профессора оказалась бессильна перед здоровым скепсисом советского инженера. «Лженаука», — ослепительно сверкнул привычный эпитет.

«Уфология — это лженаука», — так заявил Муравлёв. Очень справедливо. За справедливость!

Оказалось, что Леонид провозгласил это вслух. Его не поняли, но поддержали, после чего опять заговорили о статистических методах выявления истины. Леонид обиделся.

— Никаких блюдец не было! — сказал он проникновенно и, дотянувшись из мягкой глубины кресла, осторожно поставил на край стола опустевший стакан. — Никогда! — смело обобщил он в образовавшейся паузе и сфокусировал взгляд на лжеспециалисте из Чикаго.

— Вообще-то, я из Вашингтона, — поправил его мистер Боб и улыбнулся.

Леонид смутился, а Муравлёв прогудел откуда-то справа:

— Готов. — И негромко добавил: — Жаль.

Но мистер Боб не согласился с этим обидным мнением, и Леонид был с ним солидарен.

— Да нет же! — сказал он и попытался им объяснить...

— Я видел его своими глазами, — закончил он, — понимаете? Его не было!

Ничего они не понимали.

Но в таких случаях главное — не терять спокойствия и не раздражаться, поэтому Леонид взял себя в руки и повторил всё с самого начала и подробнее. Муравлёв не дослушал, хмыкнул и куда-то ушёл, а мистер Боб заинтересовался, протянул Леониду блокнот и попросил нарисовать клеймо. Рисунок получился не очень похожий, но Леонид пообещал прислать осколок.

— Я уже вижу, что это не саксонское клеймо, — сказал мистер Боб, задумчиво ероша свой «ёжик». — Слишком подробное изображение... Вы когда-нибудь видели его раньше?

Нет, раньше Леонид этого клейма не видел, но читал о нём неоднократно и знает, как оно должно выглядеть. Два скрещённых меча и корона — всё голубого цвета. Голубое на белом... Так высылать осколок или уже не надо?

— Если это вас не затруднит, — сказал мистер Боб и вручил ему свою визитную карточку. — Вот по этому адресу.

Карточка была на двух языках — английском и русском, а нужный адрес был новосибирский. Но самым интересным было то, что мистер Боб оказался никаким не уфологом! «Уилки У. Роджерс, доктор социопсихологии» — было напечатано посередине, а в правом верхнем углу значилось: «Институт изучения общественного мнения, США. Западно-Сибирский филиал».

Так это же совсем другое дело, подумал Леонид и вслух выразил своё удовлетворение. Социопсихология, объяснил он мистеру Бобу, это действительно, единственная серьёзная наука, которую всерьёз может интересовать то, чего нет. Например, летающие блюдца. Или, скажем, этот... уотергейст.

— Полтергейст, — улыбнулся мистер Боб. — Вы правы, Леонид, это явления одного порядка. Но я вынужден вам возразить: нас интересует не то, чего нет, а то, о чём говорят.

Леонид задумался.

— Не вижу разницы, — признался он наконец.

— А Вовик утверждает, что она есть, — прогудел Муравлёв и поставил на стол электрический самовар и банку растворимого кофе.

— Погоди! — отмахнулся Леонид. — Вы занимаетесь летающими блюдцами, — сказал он мистеру Бобу. — Так?

— В том числе, — согласился тот.

— О них говорят, — продолжил Леонид. Мистер Боб кивнул. — Их нет! — закончил Леонид. Мистер Боб улыбнулся. — По-моему, я логичен, — скромно заметил Леонид и откинулся в кресле.

— Пей кофе, — сказал Муравлёв. — Остынет.

Зря он так говорил, потому что кофе оказался очень горячим, Леонид чуть не обжёгся. И еле сладким.

— Помешай, — сказал Муравлёв. — Бесполезно, Вовик, — обратился он к мистеру Бобу, — ты же видишь. Приходи лучше завтра, а то заночуй у меня.

— Нет-нет, — сказал мистер Боб. — Всё в порядке, Серёжа. Леонид, вы не могли бы припомнить, когда именно вы наблюдали... «блюдце Пантагрюэля»?

— Которого не было! — хохотнул Муравлёв.

— В мае, — сказал Леонид, поставил чашку и задумался. — Числа десятого, — неуверенно уточнил он. — Или двенадцатого... Это была пятница, можно посмотреть. А что? — Он вдруг заметил, что оба они отставили свои чашки и смотрят на него с одинаково странным выражением.

— Такого не бывает, — сказал наконец Муравлёв. — Этого года? — спросил он у Леонида.

— Да, — сказал Леонид. — А что случилось?

— Да нет, ерунда же... — неуверенно проговорил Муравлёв, а мистер Боб снова улыбнулся и взъерошил «ёжик» твёрдым весёлым жестом. — И всё равно это ничего не доказывает! — заявил Муравлёв.

— Конечно, Серёжа, — легко согласился американец. — Зато теперь нам есть что проверять, не так ли?

— Да что случилось-то? — в третий раз спросил Леонид.

— Ты что, газет не читаешь? — с обидным, как ему, наверное, казалось, подтекстом осведомился Муравлёв.

Это он попал в точку: газет Леонид не читал уже больше года. Никаких. И, озлясь, он с удовольствием объяснил, почему. Потому что читать их имеет смысл только в том случае, если они несут информацию. И, между прочим, до недавнего времени так оно и было. Нынешние же газеты несут не информацию, а «белый шум» — бессистемное собрание разнородных фактов. И даже не фактов, а мнений, которые сплошь и рядом противоречат друг другу. Что можно извлечь из такой, извините за выражение, прессы? В лучшем случае мигрень, а в худшем — гражданскую войну. Леонид, впрочем, всегда надеется на лучшее...

— Молодец! — одобрительно прогудел Муравлёв и хлопнул его по плечу.

Это Леонида обескуражило: насколько он знал Муравлёва, тот должен был сцепиться с ним немедленно и с наслаждением. И ещё у Леонида возникло впечатление, что над ним потешаются; совсем как на том предвыборном собрании у буровиков, где ему поручили выдвинуть в Верховный Совет кандидатуру первого секретаря обкома. Он заранее знал, что именно в этом коллективе выдвижение не пройдёт, и оказался прав. С ним даже не спорили — ему просто задавали вопросы... Это был один из тех эпизодов, которые Леонид старался не вспоминать. Теперь к ним, кажется, добавился ещё один.

— Мне кто-нибудь объяснит, что случилось в мае этого года? — хмуро осведомился Леонид.

— Обязательно, — сказал Муравлёв и, переглянувшись с мистером Бобом, стал объяснять.

 

 

6.

Девятнадцатого и двадцатого мая в Усть-Ушайске должен был состояться международный конгресс уфологов. Трижды — один раз в феврале и два раза в марте — областная молодёжка предварила это событие тематическими разворотами, а в апреле на север области была отправлена комплексная экспедиция для уточнения последних данных о наблюдениях за полётами НЛО. Результаты экспедиции превзошли все ожидания и должны были составить четвёртый разворот, приуроченный к открытию конгресса. Но конгресс не состоялся. Буквально за неделю до открытия организаторы сообщили, что конгресс переносится в другой город.

Это был скандал. Уже готовый, свёрстанный и вычитанный разворот был оскорблёнными журналистами рассыпан и выброшен в переплавку. Только чудом (не без помощи Муравлёва, разумеется) удалось добыть пробный оттиск и размножить его на ксероксе. Эти двести экземпляров усть-ушайские уфологи и повезли на сбежавший от них конгресс.

Лучше бы они этого не делали.

Их там подняли на смех.

Оказывается, таких НЛО не бывает. Оказывается, усть-ушайская уфология отстала от мировой лет на сорок и всё ещё тешится бабушкиными сказками. Оказывается, серьёзные уфологи давно уже научились отличать правду от выдумки и, как дважды два, доказали наивным провинциалам, что те занимались именно выдумками, причём не самыми удачными.

Остаётся добавить, что ни одна из трёх летних экспедиций ни одного полёта НЛО над севером области уже не наблюдала. А раньше они, якобы, летали там косяками и стаями.

Муравлёву искренне жаль этих увлечённых и по-своему неглупых ребят. Глядя на них, он, Муравлёв, вспоминает собственную юность, и у него что-то щемит вот здесь (очень широким жестом он показал, где у него щемит). Когда Муравлёву было столько же лет, сколько сейчас Бобу, он отдал неопознанным летающим объектам лучшие куски души, здоровья и разума. Он даже имел конфликт с компетентным органом на почве тарелочек.

Однажды, лет пять назад, нечто в сиянье и грохоте приземлилось в тайге на том берегу Ушая, и Муравлёв немедленно сколотил поисковую группу. Но его вызвали куда следует и сказали: «Не надо!» И всё-таки он пошёл. И, разумеется, ничего не обнаружил, кроме ещё одной поисковой группы, состоявшей из очень спортивных и на диво образованных ребят в штатском. По возвращении Муравлёву была устроена весёлая жизнь вплоть до понижения в должности, и он, по молодости и глупости вообразил, что КГБ намерен сокрыть от общественности сенсацию века. Лишь спустя полгода он узнал из достоверных источников, что в тайге не приземлилось, а сверзилось нечто весьма земное, производимое в семи километрах севернее Усть-Ушайска, и что весёлая жизнь была устроена ему просто для профилактики, по принципу «бей своих». Если бы не Настя-Первая... Ну, это дело прошлое!

Короче говоря, если Муравлёв и помог усть-ушайским энтузиастам заполучить разворот, то сделал он это из чистого альтруизма, никак не предвидя их международного срама. Он, Муравлёв, всегда был альтруистом.

— И скептиком, Серёжа, — заметил мистер Боб.

Да, и скептиком! Он выстрадал свой скептицизм! С его, Муравлёва, точки зрения, мировая уфология ничуть не более научна, чем Усть-Ушайская, и он не видит принципиальной разницы между мировыми и усть-ушайскими выдумками. Вовик придерживается иной точки зрения — что ж, это его право. Вопросы есть?

— Есть, — сказал Леонид. — Какое отношение всё это может иметь ко мне?

— Ты живёшь на севере области, — сказал Муравлёв. — В Шуркино. Ты можешь подтвердить, что никаких НЛО там не было?

— Охотно. Ну и что?

— Никогда?

— Никогда.

— А осколок? — негромко напомнил мистер Боб.

— Какой осколок? — спросил Муравлёв.

— Я не знаю, откуда он взялся, — сказал Леонид. — А вы?

— И я не знаю, — сказал мистер Боб. — Но хочу узнать.

— Какой осколок?! — заорал Муравлёв.

Леонид уже собирался повторить свой рассказ — ту его часть, которую Муравлёв пропустил, уходя на кухню, но мистер Боб воспротивился.

— Прости, Серёжа, — объяснил он, — но это необходимо для чистоты эксперимента, который я задумал. Разумеется, ты всё узнаешь, но лучше потом.

— Ла-адно, — чуть более высоким, чем обыкновенно, голосом прогудел Муравлёв. — Ладно, ребята, я не обижаюсь. Я заранее знаю, что всё это ерунда, и я не обижаюсь...

Врать Муравлёв не умел, и мистер Боб, чтобы как-то сгладить ситуацию, предложил выпить.

— Я уже хорош, — заявил Муравлёв, — а утром мне на работу. Но чтобы вы не подумали, будто я обижаюсь...

Обе бутылки были уже пусты, но муравлёвский дипломат оказался неистощим. На этот раз он изверг из себя «Столичную», и Леонид ощутил некоторое беспокойство. К тому же после первого тоста («Чтоб никаких обид!») обнаружилось, что нечем закусывать.

На свет была извлечена — теперь уже из холодильника — ещё одна пачка пельменей, которые мистер Боб предложил не варить, а поджарить на соевом масле. Пельмени не хотели разлепляться, и мистер Боб нарезал их кубиками, а жарили на маргарине, потому что соевого масла не оказалось. Получилось ещё моментальнее, чем у Муравлёва (он засекал по своим часам), и очень съедобно.

Под такую закусь грех было не выпить ещё раз — она бы обиделась.

Потом Леонид рассказывал мистеру Бобу, какая умница его Мариша и что Пётр Леонидович весь в маму — такой же фантазёр, но очень даже от мира сего: вычитал про какое-то детское разоружение и немедленно затеял коллекцию игрушечных пистолетов, которая скоро должна стать уникальной... Мистер Боб внимательно слушал и всё пытался повернуть разговор на Маришины блюдца, но Леонид очень ловко уходил от этой темы. Блюдца пускай себе летают, Леонид ничего против них не имеет — лишь бы семья была здорова и счастлива, а Муравлёв хлопал его по плечу и говорил: правильно, главное — чтоб никаких обид! — его прямо-таки зациклило на этих обидах, а ведь утром ему на работу.

Потом оказалось, что говорит уже мистер Боб, а они его внимательно слушают. То есть это Леонид его внимательно слушал, а Муравлёв спал, вытянувшись в своём кресле, и время от времени взбрыкивал под столом своими слишком длинными ногами, и тогда они с мистером Бобом перенесли его на диван, чтобы взбрыкивал не так громко. Мистер Боб говорил страшно интересные вещи, от которых у Леонида, когда он проснулся, осталось ощущение чего-то многоцветного, огромного, никем не понятого и требующего немедленного научного анализа.

 

 

7.

Странным образом это ощущение не проходило, хотя о каком анализе может идти речь — с такой головой, будто всунутой внутрь гудящего колокола, с ватными негнущимися конечностями и с оглушительной пустотой во всем теле.

Муравлёв был уже на работе, а мистер Боб появился ровно в десять утра и с некоторым удивлением напомнил, что Леонид обещал быть готовым к этому времени. Леонид попытался намекнуть, что ему очень плохо и что вряд ли стоило принимать всерьёз вчерашнее обещание, о котором он даже не помнит, но мистер Боб был неумолим. Он влил в Леонида две чашки очень горячего, очень крепкого и очень сладкого кофе и заставил съесть хотя бы парочку разогретых пельменных гренок, после чего состояние Леонида перестало быть столь оглушающим и безнадёжным. Ощущение же чего-то огромного и мучительно непонятого, наоборот, сохранилось и даже усилилось. Поэтому он нисколько не удивился, когда мистер Боб посмотрел на часы и сказал, что, кажется, можно успеть, если поторопиться. Леонид даже не спросил — куда.

Лишь спустя два или три часа, на высоте трёх тысяч метров, он спохватился и потребовал объяснений. Мистер Боб попросил подождать буквально две-три минуты, пока закончится набор высоты: тогда он сможет передать управление автопилоту и ещё раз подробно объяснит Леониду, чем он, мистер Боб, собственно говоря, занимается.

 

 

8.

Мистер Боб занимался слухами. Любыми. Он разработал несколько методик, позволяющих оценить достоверность информации на основе одного только её фактографического содержания, без привлечения авторитетных экспертов и вне зависимости от того, из первых ли рук получена информация, или из сотых. По одной из последних методик мистера Боба опрос всего лишь десяти носителей информации давал оценку её достоверности с точностью до порядка. Оказывается, ещё в первой половине восьмидесятых мистер Боб предсказал создание и легализацию антикоммунистических партий в России (с достоверностью 0,7) и всего лишь на год ошибся в определении сроков.

Основной же раздел его диссертации был посвящён «тарелочкам». Анализ информации о неопознанных летающих объектах дал весьма нетривиальные результаты...

Информация — это товар. Достоверная информация — дорогой товар. И филиал Института Гэллапа в Новосибирске, основанный всего лишь полгода тому назад, уже полностью окупил все предварительные расходы. Теперь он получает прибыль. Основными клиентами филиала являются мелкие производственные кооперативы (именно и только производственные — таково непременное условие деятельности филиала на территории Советского Союза). Что же касается Российского парламента, то он получает информацию бесплатно. Филиал может это себе позволить.

Едва филиал начал получать прибыль, мистер Боб занялся излюбленной тематикой. Ради этого он, собственно, и основал филиал. Ради этого он продал свои методики Институту Гэллапа за определённый процент прибыли в СССР.

Первой некоммерческой информацией, которую он подверг статистическому анализу, был тот самый неопубликованный разворот. Опрос двадцати с лишним усть-ушайских энтузиастов от уфологии показал, что их зря поднимали на смех. Достоверность всех — абсолютно всех! — упомянутых в развороте случаев наблюдения НЛО оказалась достаточно высокой: от 0,6 до 0,95. И это при том, что таких НЛО действительно «не бывает». В том смысле, что они слишком... примитивны. Слишком явно производят впечатление выдуманных. Неудачно, дилетантски выдуманных.

И всё-таки они были. Они летали над севером Усть-Ушайской области вплоть до мая этого года. Все случаи наблюдения НЛО, датированные второй половиной мая и позднее, оказались недостоверными. Понимаете, Леонид, резкий скачок: 0,7; 0,8; 0,9 — и вдруг: 0; 0,1; много — 0,2. Серёжа склонен видеть причину в самих методиках. Он полагает, что мистер Боб пристрастен — и это, мол, не могло не отразиться на результатах. Если бы Серёжа имел терпение подробно ознакомиться с методиками, он убедился бы, что это не так. Методики позволяют объективно оценивать достоверность любых слухов. Что же касается НЛО, то они интересуют мистера Боба не сами по себе и даже не как проявления «инопланетного разума», а лишь как наименее предсказуемый объект статистического анализа.

Более того: мистер Боб отнюдь не склонен считать НЛО проявлением «инопланетного разума», ибо сильно сомневается в существовании последнего. Разума за пределами нашей планеты нет — в этом он почти убеждён. И в этом смысле он гораздо больший материалист, чем Серёжа, который назвал его гипотезу «идеалистическим антропоцентристским бредом». Интересно, что он заговорит, когда они с Леонидом вернутся из «М-ского треугольника»...

— Откуда? — переспросил Леонид; для него было новостью, что они, оказывается, летят не в Шуркино за осколком Маришиного блюдца, а... Ну да, на запад! Солнце всё время слева, а ведь уже полдень.

Мистер Боб спокойно объяснил, что «М-ский треугольник», он же Зона — это квадратная, два на два километра, территория на берегу реки Сылвы, немного юго-западнее Перми. Вот уже несколько лет в Зоне происходит множество загадочных и необъяснимых событий, достоверность которых он ещё не просчитывал. Бешено вертятся рамки в руках лозоходцев и даже простых смертных. Летают и приземляются тарелочки, светящиеся шары и другие объекты разнообразной конфигурации. Выходят на контакт с туристами — преимущественно ночью — гуманоиды в серебристых одеяниях. Таинственно засвечиваются или остаются чистыми отснятые кино— и фотоплёнки. Многократно усиливаются способности телепатов и врачей-экстрасенсов. Нарушается радиосвязь. Вразнобой ходят часы. Возникают и движутся изображения неземных ландшафтов на стенах палаток...

— Бред! — сказал Леонид.

— Возможно, — согласился мистер Боб. — Но неужели вам не интересно будет увидеть всё это своими глазами? Или, наоборот, лично убедиться в том, что это действительно бред?

— Нисколько, — сердито сказал Леонид. — Мне там нечего делать, — добавил он.

— С вами очень трудно разговаривать, Леонид, — вздохнул мистер Боб. — Ещё вчера вы были так увлечены...

— Я же был... пьян, — сквозь зубы сказал Леонид.

Мистер Боб промолчал.

«Проклятый американец», — подумал Леонид.

— Мне там нечего делать, — повторил он просительно.

— Увы, — сказал мистер Боб, — я уже не могу повернуть обратно. Мне стоило больших усилий взять разрешение на этот полёт. Если сейчас я изменю курс, то в лучшем случае мне придётся потерять несколько суток на неприятные объяснения. В худшем случае нас могут посадить в такой глуши, откуда мы будем выбираться неделями.

Это было похоже на правду.

— Не отчаивайтесь, Леонид, — примирительно сказал мистер Боб. — Через пять дней мы вернёмся: я заказал эшелон и время на воскресенье... Вы там прекрасно отдохнёте, ничуть не хуже, чем в Усть-Ушайске. Костёр, палатка, река. В реке, говорят, водится рыба, а я захватил спиннинги. Беседы с интересными людьми — там всегда много интересных людей... Отнеситесь к этому как к неожиданному и приятному приключению!

 

 

9.

Около шести часов вечера они были уже в Перми и вскоре тряслись, на ночь глядя, в арендованном у частника «Запорожце» по направлению к Зоне. «Запорожец» был доверху нагружен разнообразным походным снаряжением, которое они битый час перетаскивали из Бобовой «Сессны». Удивительно, как эта стрекоза вообще смогла взлететь с таким грузом, — один лишь компьютер мистера Боба занимал почти всё заднее сиденье «Запорожца»...

Уже в темноте, свернув с асфальтированной дороги на просёлочную и остановившись на обочине, мистер Боб поинтересовался у Леонида, умеет ли тот водить машину. Леонид честно ответил, что один раз пробовал.

— И что же? — спросил мистер Боб.

— Да как вам сказать...

— Ага! — произнёс американец, твердо выговаривая «г», и объявил привал.

Не выходя из машины, они подкрепились консервированными бобами (в банках с химическим подогревом) и горячим кофе (из термоса), после чего мистер Боб извлёк из-под сиденья сапёрную лопатку и показал Леониду, в каком примерно месте следует закопать уже ненужные банки. Леонид не стал спорить, он просто спихнул в ту же ямку несколько разбитых бутылок и обрывки полиэтилена, валявшиеся поблизости.

Когда он вернулся к машине, мистер Боб спал, откинувшись на спинку сиденья, а сиденье Леонида было занято расстеленной на нём крупномасштабной картой. Надо полагать, картой Зоны (она была обозначена слабо заштрихованным квадратом) и прилегающих окрестностей. Леонид не стал открывать дверцу, чтобы не будить мистера Боба, и разглядывал карту через стекло, но мистер Боб тут же проснулся сам.

— Садитесь, Леонид, — сказал он, освобождая сиденье. — Осталось немного.

— Где вы её взяли? — спросил Леонид, имея в виду карту.

— Очень далеко отсюда, — ответил американец. — Это спейс-фото, — объяснил он, — аэрокосмическая съемка.

— Разве они продаются? — хмуро удивился Леонид.

— У вас — нет. — Мистер Боб улыбнулся. — По крайней мере, пока нет... Поехали?

 

 

***

Зона ничем не поразила воображение Леонида.

В первый же день он обследовал её всю и ничего таинственного не обнаружил. Луг — недавно скошенный, со множеством сухих коровьих лепёшек. Леса — очень живые, хотя и порядком истоптанные. Излучина реки — на удивление чистой, и рыба там действительно водилась. И, разумеется, костры и палатки паломников от уфологии.

Первые два-три дня в Зоне мистер Боб находился в состоянии крайнего возбуждения, но не терял привычной, по-видимому, для него деловитости. Прибыли они поздней ночью, почти под утро. А когда в полдень Леонид выполз, наконец, из палатки, оказалось, что мистер Боб уже успел перезнакомиться почти со всеми паломниками — уфологами, телепатами, экстрасенсами, лозоходцами и прочими незаурядными людьми, среди которых затесались пятёрка обыкновенных туристов на трёх мотоциклах и местный пастух. Каждого из них, включая пастуха, американский доктор социопсихологии в течение первых же суток подверг молниеносному опросу по своей методике. После чего он стал надолго уединяться со своим компьютером, то лихорадочно посвистывая над ним, то вдруг срываясь на поиски кого-либо из недоопрошенных — для уточнений.

А их-таки приходилось искать, потому что все они, даже туристы, были заняты делом. Кто установлением Контакта, кто обследованием места недавней «посадки», кто картографированием Зоны с одновременным нанесением на карту «активных точек» — кто чем.

Леонид же пребывал в безделье, одиночестве и скуке. Он даже рыбачить пробовал, хотя всегда относился к этому занятию индифферентно. Грибов же и ягод в окрестных лесах не обнаружилось. Да и не могло обнаружиться — учитывая столь частые и обильные нашествия людей, пусть даже очень занятых и увлечённых. Одно время он пытался им подражать, всерьёз принять условия игры, но из этого, разумеется, ничего не получилось. Игра оказалась скучной. Даже часы Леонида вели себя безупречно: ходили секунда в секунду, в похвальном для них соответствии с сигналами точного времени.

Несмелые предложения «чем-нибудь помочь» мистер Боб вежливо отклонял. Леонид, впрочем, и сам понимал, что ничем не может быть ему полезен. При чудо-консервах даже готовить не надо было, разве что вскипятить воду для кофе — да и то не на костре, а на очень быстром и бесшумном примусе... Безделье, одиночество и скука были уделом Леонида, и обида его готова была вот-вот прорваться наружу — разумеется, в форме присущей ему тихой истерики.

Но вечером третьего дня (это была пятница 24 августа, а обратный билет из Усть-Ушайска был у Леонида на утренний рейс 27-го) он, наконец, понадобился мистеру Бобу. Мистер Боб предложил ему почтить своим присутствием ежедневные посиделки паломников у большого костра: он был намерен сделать там доклад о своих исследованиях в Зоне и выражал надежду, что Леониду это будет интересно.

Возбуждение американца к тому времени заметно спало, да и деловитости как будто поубавилось, но выглядел он довольным. Удовлетворенным. Он выглядел, как человек, проделавший значительную часть рутинной работы и предвкушающий последнее весёлое усилие на пути к триумфу. И это его довольство было особенно заметным на фоне кислых физиономий паломников. Было абсолютно ясно, что ответственность за свои неудачи (т. е. за полное и явное отсутствие паранормальностей в Зоне) они целиком возлагают на мистера Боба. Во всяком случае они весьма недвусмысленно косились в его сторону.

В сторону Леонида — тоже, но на Леонида они стали коситься с первого же дня. Судя по всему, они заподозрили в нём официального спутника, приставленного к иностранцу известным ведомством. Несколько раз Леониду пришлось проглотить шпильки насчёт «возрастающей роли КГБ в условиях многопартийности»...

 

 

10.

Их ждали, и место возле костра было для них приготовлено. На мистера Боба, пока он усаживался и листал свои распечатки, смотрели с холодной приветливостью, но его «Приступим, коллеги!» было встречено одобрительным гулом. Леонида подчёркнуто не замечали.

Мистер Боб начал с того, что кратко изложил суть своей деятельности, упирая не столько на механизм выявления истины, сколько на возможности методик. Закончив, он осведомился, всё ли понятно. Один из туристов (никого из присутствующих Леонид не знал даже по имени) поднял руку, и мистер Боб кивнул:

— Прошу вас, коллега.

— Значит, если я, — начал Турист, воздвигаясь на фоне костра, — вернусь отсюда и распущу слухи, что будто бы я тут видел марсиан, вы сможете меня легко разоблачить? Всего лишь опросив тех, перед кем я трепался?

— Да, — сказал мистер Боб. — Но не «разоблачить», а оценить достоверность вашей информации. И, скорее всего, оценка окажется близкой к нулю.

— А если бы я их действительно видел?

— Оценка будет близкой к единице.

Турист сел. На некоторое время воцарилось вежливое молчание: паломники переваривали информацию.

— Он говорит правду! — заявил, наконец, Телепат. (Верзила, едва ли не длиннее Муравлёва, но неимоверно худой, с блестящим, гладко выбритым черепом. Он брил его каждый вечер, готовясь к сеансам предполагаемого Контакта). Телепат обвёл отрешённым взглядом собрание и добавил: — По крайней мере, он говорит то, что думает.

— Я всегда говорю то, что думаю, — улыбнулся мистер Боб.

— Нет, — немедленно возразил Телепат. — Сейчас вы солгали. — Помолчал, глядя сквозь мистера Боба прозрачными зеленоватыми глазами, и неуверенно добавил: — Или собираетесь солгать...

— Я вижу, вы хорошо подготовились к моему докладу, коллеги, — спокойно сказал мистер Боб. — Тем лучше. Значит, я могу приступить к самому неприятному.

— Дай! — сказал вдруг Телепат. Ему поспешно сунули бутылку, он откупорил её зубами, выплюнул пробку, хлебнул и протянул бутылку мистеру Бобу. — Расслабьтесь! — потребовал он. — А то я вас плохо вижу.

Мистер Боб послушно приложился к горлышку, сделал всем заметный глоток и передал бутылку Леониду.

— Ему ведь тоже надо расслабиться? — спросил он у Телепата.

— Его я никак не вижу, — равнодушно заявил тот. — А впрочем, пускай, не жалко... Пейте, товарищ, у нас есть ещё.

Леонид пожал плечами и выпил. Конечно, это была самогонка — и препротивная. Леонид вернул бутылку, и она пошла по кругу: видимо, все почувствовали необходимость «расслабиться».

— Выкладывайте ваше неприятное, господин Роджерс! — с плохо скрываемым раздражением сказал наконец хозяин бутылки, Главный Уфолог Страны. (Всегда весёлый и общительный колобок с рыжеватыми щетинистыми усиками и пронзительно-синими глазками, на сей раз он сидел насупленный и, неудобно вытянув шею, сверлил мистера Боба неприязненным взглядом из-за плеча Телепата).

Мистер Боб улыбнулся и стал выкладывать.

— До недавнего времени, коллеги, Зона действительно была средоточием необъяснимых явлений. Я установил это с достоверностью, близкой к единице...

— А нельзя ли точнее? — перебил Главный Уфолог Страны.

— Можно, коллега, — сказал мистер Боб и раскрыл распечатки. — Я оценил достоверность полученной от вас информации и сейчас буду просто сообщать вам оценки. Итак. Полосатый лилово-зелёный светящийся шар над просекой, второе августа этого года — ноль целых, семь десятых.

— Значит, он был! — воскликнул не самый главный уфолог.

— Скорее всего, — кивнул мистер Боб. — Но я продолжу. Два трёхметроворостых гуманоида в серебристом одеянии, июль прошлого года — ноль целых, девять десятых. Разговор с ними — ноль целых, две десятых... Это необязательно означает, что разговора не было, — предупредил он очередной вопрос. — Но его содержание могло быть искажено или преднамеренно скрыто.

Реплик не последовало, и он продолжил:

— Упорядоченное движение огней. «Клин», середина августа этого года — 0,4. «Двойной ромб», 20 августа этого года — 0,9. «Квадрат в круге», май этого года — 0,1. «Квадрат в круге», 21 августа этого года — 0,8... И так далее. Вот самое интересное: изображения на стене палатки — так называемое «кино пришельцев». Достаточным для анализа числом носителей информации мне было сообщено только три случая. Достоверность того, что наблюдателям всё это не приснилось: Алексей — 0,7; Ашот — 0,95; некто Потапчик из Севастополя — 0,1.

— Фантазёров среди нас тоже хватает, — проворчал Главный Уфолог Страны. — Но это ещё ничего не доказывает.

— Конечно, — согласился мистер Боб. — Алексей и в особенности Ашот действительно что-то видели. Что именно? Случайные изображения (например, от наложения лунных теней): Алексей — 0,6; Ашот — 0,0.

— Как? — в голос переспросили Турист и Лозоходец.

— Ноль целых, ноль десятых, — повторил мистер Боб. — Ашот видел НЕ случайные тени.

— Ага, — сказал Турист, а Лозоходец кивнул.

— Изображения, созданные намеренно кем-либо из присутствовавших здесь (например, шутка): Алексей — 0,5; Ашот — 0,1. И, наконец, весь остальной спектр возможностей (в том числе инопланетяне): Алексей — 0,05; Ашот — 0,9.

— Ну? — воскликнул не самый главный уфолог. — Я вам говорил или нет: Ашотик выходил на Контакт! Говорил или нет?

— Да, — согласился Главный Уфолог. — Жаль, что он уехал.

— Перепугался, чудак! Ехал нас разоблачать — а сам на Контакт вышел. Везёт дуракам... Узнать бы, что он видел! У кого-нибудь есть его координаты?

— Потом, — отмахнулся Главный Уфолог. — Господин Роджерс ещё не выложил самое неприятное.

— О'кей! — сказал мистер Боб. — Я думаю, нет нужды зачитывать весь список — распечатки я вам оставлю. — Он их аккуратно сложил и протянул Главному Уфологу. Тот, поколебавшись, выдвинулся из-за спины Телепата и взял. — Вот главное, что из всего этого следует: двадцать второго августа Зона перестала быть средоточием невероятного. Чудес больше нет, коллеги! — и он стал в упор смотреть на Телепата.

— А рамки? — подал голос один из лозоходцев.

— Это тоже есть в распечатках, — ответил мистер Боб, не сводя глаз с Телепата. — «Активные точки» в Зоне действительно были, но в ночь со вторника на среду перестали быть таковыми.

— И ещё часы... — грустно произнёс Турист. — Все часы ходят точно! Даже мои. Всегда отставали, а теперь — секунда в секунду...

— Тихо! — Главный Уфолог Страны поднял руку, прекращая начавшийся было гвалт. — Значит, были? — со странной интонацией спросил он мистера Боба. — Чудеса?

— Да. Я установил это с почти абсолютной достоверностью.

— До вашего приезда были, как вы здесь появились, так их не стало? — уточнил Главный Уфолог. Мистер Боб промолчал. — И это всегда происходит там, где вы появляетесь?

— Нет, — сказал мистер Боб, слегка оживляясь. — На севере Усть-Ушайской области я ещё не был, но там недавно произошло то же самое. А в Бермудском треугольнике, где я бывал неоднократно, — никаких изменений. И в одном старинном замке в Девоншире полтергейст по-прежнему имеет место.

— Привидения, что ли? — пробормотал не самый главный уфолог. — Это-то здесь при чём?..

Мистер Боб улыбнулся, всё так же глядя в глаза Телепату. Казалось, ему доставляет наслаждение эта дуэль взглядов.

— Как вы это делаете? — резко спросил Телепат.

— Что именно? — осведомился мистер Боб.

Телепат закрыл глаза и помотал головой, обхватив её худыми мосластыми пальцами. — Я вас не вижу, — глухо проговорил он в землю и стал раскачиваться, как от сильной боли или стыда. Все насторожённо молчали.

— Может быть, я должен ещё раз расслабиться? — участливо спросил мистер Боб.

— Нет, — всё так же глухо бормотнул Телепат и, приподняв ладонь, посмотрел на мистера Боба одним глазом. — Я уже третий день никого не вижу... — произнёс он сдавленным голосом, будто заглушая рыдание. — Никого... — скользнул по черепу ладонями, закрыв лицо, и согнулся, едва не уткнувшись бритой головой в землю.

«Цирк, — неуверенно подумал Леонид. — Клоунада...» Но это было не так. Никому из присутствующих явно не хотелось смеяться. Тогда Леонид решил, что мистера Боба сейчас будут бить. И снова ошибся.

— Видите ли, господин Роджерс, — спокойно и вполне доброжелательно произнёс Главный Уфолог Страны, — не знаю, как остальные, но я почему-то чувствую себя подопытным кроликом. Это очень неприятное ощущение. Мне всё время кажется, что вы чего-то не договариваете и что вы делаете это с умыслом... У вас есть гипотеза?

— Теория, — поправил мистер Боб. — Теперь это уже теория.

 

 

11.

«Теория пресуществления воображаемого» — так назвал её мистер Боб, и суть его теории была ясна уже из названия.

Воображаемое имеет тенденцию пресуществляться — то есть становиться реальностью. Всё. Этого достаточно для объяснения любых чудес.

Если кто-либо утверждает, что видел летающую тарелочку, или зелёного бородавчатого чёрта, или как большая, заросшая мохом гора очень долго содрогалась, пока действительно не родила мышь, — это совсем не означает, что он врёт. Или что ему померещилось. Всё это действительно могло быть. Кто-нибудь (не обязательно сам свидетель) это вообразил — и оно пресуществилось.

Как?

Это уже технический вопрос.

Но давайте не упустим из виду одну чрезвычайно важную тонкость. Может ли кто-либо из присутствующих вообразить целую цивилизацию? Причём во всех подробностях: климатические и погодные условия на чужой планете, все разнообразие растительного и животного мира, жилища, предметы культуры, машины, внешность и характер каждого индивида... Плюс их одежда, привычные каждому жесты, словарь, стихи и музыка...

Мистер Боб не может. И он не знает человека, который бы мог.

Поэтому внеземных цивилизаций нет.

А вот вообразить, как выглядит отдельно взятая летающая тарелочка, сравнительно легко. Или, допустим, внешность пришельца (особенно если черты лица смазаны, как оно чаще всего и бывает). Или даже отдельно взятый, многозначительный и туманный разговор с ним.

Поэтому тарелочки с пришельцами есть. Их множество, и они бродят, неприкаянные, в околоземном пространстве, то и дело снижаясь, дабы показаться на глаза разным людям.

Труднее, но тоже можно вообразить интерьер тарелочки, и даже как она бесшумно отрывается от земли, унося на экскурсию отдельно взятого землянина.

Многие утверждают, что побывали на таких экскурсиях, — и достоверность их свидетельств достаточно высока. Кто-то очень хорошо вообразил — и пресуществилось, а счастливчик слетал.

Вывод: НЛО есть не что иное, как элементы человеческой культуры. Не менее материальные, чем автомобиль, АЭС или, допустим, телевизор...

— А черти где? — спросил вдруг Лозоходец.

— Черти? — удивился мистер Боб.

— Ну да, черти. Зелёные бородавчатые черти — где они? Где драконы, гоблины, домовые, наяды с дриадами? Почему ни в один из гербариев мира не попал цветок папоротника? Почему ни одна морская русалка не запуталась в рыбачьих сетях? Их плохо вообразили, да?

— Резонный вопрос, коллега. А почему не было дельтаплана в древнем Риме? И даже в древней Японии, где были и бамбук, и тончайший шелк, не уступающий по прочности болоньевым тканям? Дельтаплан появился лишь после того, как полёт аппаратов тяжелее воздуха стал привычен... Я ответил на ваш вопрос?

Вся человеческая культура, продолжал мистер Боб, есть результат пресуществления воображаемого. Это мучительный и не всегда успешный процесс. Разбиваются опытные образцы самолётов. Рушатся плохо воображённые архитектурные сооружения. Не получаются стихи, не всегда и не сразу воспринимается новая музыка.

Творцам (а точнее сказать, чудотворцам) приходится сражаться не столько с Природой, сколько с инерцией человеческого мышления. И, прежде чем стать электрическим разрядом, огненное копьё какого-то из богов успело убить Римана...

Но бывают периоды в истории человечества, когда эта инерция ослабевает. В начале века имели огромный успех у публики спириты и оккультисты. И есть основания полагать, что далеко не все они были мошенники. Столы вертелись, коллеги! Духи великих людей являлись! Другое дело, что интеллект Бонапартова духа наверняка соответствовал интеллекту медиума...

И не только отдельные элементы культуры есть результат этого процесса. Сама человеческая история, наше будущее, а может быть, и прошлое — не исключение. В своё время господин Маркс попытался вообразить справедливое устройство общества. Не мне вам рассказывать, насколько успешной оказалась его попытка...

Этим политическим выпадом мистер Боб завершил свою лекцию — но должного отпора, как следовало ожидать, не получил.

Лишь Главный Уфолог Страны остался недоволен и не скрывал этого. Да ещё, наверное, Телепат, который так и просидел всю лекцию, спрятав лицо в ладони и время от времени печально взглядывая сквозь пальцы на доктора социопсихологии... Их обоих явно донимал один и тот же вопрос: Теория Пресуществления Воображаемого объясняла все чудеса Зоны, кроме последнего. Внезапного исчезновения чудес в ночь с двадцать первого на двадцать второе она не объясняла. Это даже Леониду было понятно — хотя все эти гуманоиды, шары, «двойные ромбы» и прочее «кино пришельцев» были ему до лампочки. Равно как и насквозь идеалистическая концепция профессора из Вашингтона.

Главный Уфолог уже собирался задать свой вопрос, но мистер Боб его опередил. Вопрос он сформулировал сам, а ответ предложил поискать коллегам. В семь часов утра мистер Боб выслушает их гипотезы. Любые, самые сумасбродные и необязательно вытекающие из его теории. Его заинтересовала эта загадка, и он не прочь испробовать на ней свои методики. А поскольку методики базируются на статанализе, то ему нужна статистическая подборка гипотез. Кажется, этого ещё никто не пытался проделать: объективно оценить достоверность гипотетической информации, — и коллеги имеют шанс разделить с ним славу научного приоритета.

— Филиал института Гэллапа, который я здесь представляю, — заявил он, — готов оплатить ваше участие в моём эксперименте. Долларами.

 

 

12.

Ворочаясь в палатке и пытаясь уснуть, Леонид размышлял о паломниках. Он вчуже сочувствовал им, убившим свои отпуска и ничего не обнаружившим в Зоне. Доллары, конечно, должны их утешить. Гонорар за крушенье надежд...

Нет, всё это было не так просто. Доллары — долларами, но и в теории мистера Боба тоже было нечто весьма утешительное. При всей её антинаучности. Она даже Леониду чем-то понравилась. Правда, ему не хотелось бы в этом признаваться, но теперь, почти во сне — можно. Идеализм чистейшей воды, а вот — понравилась.

Может быть, простотой.

А может быть — наоборот. Ибо не так уж она и проста, если разобраться.

Он стал разбираться.

В пришельцев Леонид не верил, и в Бога тоже, но в неверии своём был нетвёрд. Это было бы слишком мало — не верить. Или, наоборот, верить. Слишком мало и слишком просто, а природа не терпит простоты. Человек — часть природы, и, как бы он ни стремился упрощать свои представления, его интуитивно тянет к сложному.

Знание сложнее, чем вера или неверие, и даже фанаты от уфологии пытаются облечь свою веру в некое подобие знания: изучают, систематизируют, строят гипотезы. Так древние схоласты, не довольствуясь простой верой в существование ангелов, исчисляли их количество на острие иглы... Мистер Боб тоже нашёл свою линию поведения: он оценивает достоверность, усложняя тем самым простенькую схему «верю — не верю». А Леонид, чтобы не осциллировать между этими двумя полюсами, закрепился на третьей позиции: «наплевать». Третья точка — ещё одно измерение. «Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть».

Наверное, это всё-таки обидно — ничего не мочь. Даже там, где ты ничего не хочешь. Наверное, поэтому Теория Пресуществления Воображаемого Леониду понравилась. Всё-таки равнодушие не выход из простоты. «Верю — не верю — наплевать». Три точки. Плоскость. В английском языке плоскость и пошлость обозначаются одним и тем же словом. А теория — даже если она неверна — уже выход из плоскости. Из простоты. Заблуждение — это не просто. Заблудиться можно в лесу — так ведь он не плоский! На равнине можно заблудиться — так ведь и она не плоская. Она круглая, и ориентиры скрыты за горизонтом. Или в тумане, который тоже объемен...

Но это — для Леонида, которому было наплевать. Паломники же (по крайней мере, большинство из них) примитивнее на целое измерение. Они верят, и теория для них — слабое утешение. Вот мистер Боб и подкрепил её долларами...

Вернувшись к этому глубоко материалистическому выводу, Леонид уснул.

 

 

13.

Ему приснилось, что он стоит в очереди в кассу за своими ста шестьюдесятью плюс поясной, плюс северная надбавка — итого триста пятьдесят два, минус налог, плюс премия, которая этот налог слегка перекроет, и сон был в руку. Мистер Боб расплачивался с паломниками за участие в его исследованиях. Гвалт возле палатки стоял почти такой же, как в стройконторе №4 в день получки.

Прихватив полотенце и мыльницу, Леонид выбрался из палатки, обошёл сгрудившихся вокруг мистера Боба «коллег» (мистер Боб выкликал их по своему списку, а они протискивались) и побрёл к реке. Был уже полдень или около того, погода, как и все эти дни в Зоне, стояла солнечная — лишь два или три перистых облачка на горизонте. Сухие стебли скошенной травы покалывали босые ступни, приятный ветерок с реки освежал лицо. А Леониду почему-то мерещились молнии, ливень, мокрые листья навстречу...

Кто-то его догонял, и, оглянувшись, он увидел, что это был Телепат. Он брёл чуть быстрее, чем Леонид, и со странным выражением на лице разглядывал не наши денежные знаки. Держал эти три или четыре бумажки веером, как игральные карты, и смотрел на них, свесив голову вперёд и к левому плечу. То ли недоумевал, то ли брезговал. А вот ведь зачем-то же взял...

Когда Леонид уже отворачивался, Телепат внезапно брызнул на него одним глазом (почти как давеча на мистера Боба сквозь пальцы) и негромко, но так, чтобы Леониду было слышно, проговорил:

— Иудины деньги...

Это Леонида не могло касаться, и он ускорил шаги. Но Телепат, убедившись, что Леонид услышал то, что должен был услышать, окликнул его:

— Эй... товарищ! — а когда Леонид всё-таки не обернулся, возвысил голос: — Гражданин! Ведь это невежливо.

Пришлось оглянуться. Телепат стоял, широко расставив ноги, на ощупь засовывая доллары в карман обтерханных вельветовых штанов (было в его стойке что-то ковбойское) и сверлил Леонида своим «сквозным» взглядом.

— Скажите, пожалуйста, — произнёс он очень и очень вежливо, — если это, конечно, не секрет: вы что-нибудь ощущаете?

— Не понял, — сказал Леонид, настораживаясь.

— Ну, вот было чудо, — серьёзно объяснил Телепат. — Вы о нём узнали, посмотрели на него — и чуда не стало... В этот момент вы что-нибудь ощущаете? Сожаление. Неловкость. Или, может быть, наоборот — радость... А?

— Я вас не понимаю, — повторил Леонид.

— Значит, тауматафия — это даже не болезнь? — задумчиво и как бы уже про себя продолжал Телепат. — Значит, это просто способ существования? Как творчество, только наоборот. Строители и сапёры. Врачи и убийцы. Чудотворцы и тауматафы...

Леонид присмотрелся к нему. Нет, он был не пьян. И он не издевался. Кажется, он даже не угрожал. Обыкновеннейшее любопытство светилось в его глазах...

— Послушайте, — сказал Леонид, внутренне холодея перед неизбежно непредсказуемой ситуацией. — Не кажется ли вам, что вы должны передо мной извиниться?

Да, Телепат был непредсказуем.

— Извините меня, пожалуйста, — раздельно, с какой-то механической покорностью произнёс он и добавил: — Прощайте! — и, повернувшись, ушёл.

«Всё-таки, пьян», — с облегчением подумал Леонид, и Телепат немедленно споткнулся на ровном месте, заехал, теряя равновесие, другой ногой в коровью лепёшку и чуть не растянулся на шпагат. Леонид вытаращил глаза, глядя, как Телепат, балансируя руками и пьяно вихляясь, подбирает под себя ноги. «В стельку!» — мстительно подумал он, и Телепат, едва шагнув, снова споткнулся.

Но не упал, а ловко перекувыркнулся через голову, подпрыгнул — и вот он уже стоит лицом к Леониду, весело и трезво грозя ему худым длинным пальцем.

— А вот этого у вас не получится! — радостно выкрикнул он и, повернувшись, уже окончательно побежал прочь ровными длинными скачками. Солнечный зайчик плясал на его загорелом затылке — словно тоже смеялся.

Леонид с досадой, но неуверенно плюнул себе под ноги и пошёл умываться.

 

 

14.

Возвращаясь, он опять ощутил запах молний, дыхание близкого ливня и мокрые листья в лицо. Ощущение исходило слева. Там, в тени опушки, стояли, уткнувшись рогами друг в друга, три мотоцикла туристов; и там же неспешно клубились, то разбредаясь, то скучиваясь, группки «коллег». В центре самой большой из них сияла загорелая макушка Телепата.

Молнии потрескивали оттуда...

Палатки не было на месте, а мистера Боба Леонид нашёл в «Запорожце». Компьютер, завёрнутый в палатку, лежал на заднем сиденье, и мистер Боб его тщательно принайтовывал. Всё остальное барахло, не уместившееся в багажнике (в том числе одежда Леонида), было как попало свалено на пол машины.

— Что происходит? — удивился Леонид.

— О, наконец-то! — мистер Боб затянул последний узел, перебрался на водительское место и распахнул правую дверцу. — Садитесь, Леонид! Мы будем брать ноги в руки.

— Прямо так? — спросил Леонид. — В плавках?

— Потом оденетесь, — нетерпеливо сказал мистер Боб, включив зажигание. — Посмотрите туда! — крикнул он, видя, что Леонид колеблется.

Леонид посмотрел. Грозовой фронт уже оформился и медленно двигался через луг в их сторону сплошной человеческой массой, а впереди, как две красные дымные молнии, неслись два мотоцикла.

— Их тридцать два человека! — проорал мистер Боб. — Со сколькими вы сумеете справиться, Леонид?

Не отвечая, Леонид обежал машину, плюхнулся на сиденье и ещё не успел захлопнуть дверцу, как мистер Боб рванул «Запорожец» с места. Никогда ещё наши машины не двигались по нашим дорогам с такой не нашей скоростью. «Если это не перегрузка, — подумал Леонид, — то что же тогда испытывают космонавты?»

— Что им... от нас на... да? — спросил он, дважды чуть не прикусив язык на одной фразе.

— Жертвоприношение! Фанатики везде одинаковы!

— Чушь... — пробормотал Леонид, не разжимая зубов, и, рискуя свернуть шею, оглянулся. Мотоциклисты были уже совсем близко. «Ковбойские штучки», — подумал он вдруг, а вслух громко, но всё так же сквозь зубы сказал: — Догоняют.

— Не успеют, — спокойно отозвался мистер Боб. — Сейчас у них кончится бензин.

— Откуда вы знаете, сколько у них бензина?

Мистер Боб посмотрел на него и улыбнулся.

— Я подготовился, — сказал он. — На всякий случай.

Наконец, они вылетели на шоссе, и Леонид смог оглянуться уже без риска для своей шеи. Действительно, никаких мотоциклов позади не было... Нет, был! Один. Чёрный.

— Те были красные, — сказал он. — Может быть, этот не из них?

— Из них... — сказал мистер Боб. Он сидел прямо и смотрел в зеркальце заднего вида. — Догадался заглянуть в бак... — Он вдруг отобрал у Леонида полотенце и мыльницу, которые тот, оказывается, всё ещё держал в руках, и бросил под ноги. — Держитесь! — скомандовал он.

«Ковбойские штучки...» — опять подумал Леонид и ухватился за какую-то рукоятку на дверце.

— За сиденье! — рявкнул мистер Боб. — Я не хочу, чтобы вас вынесло из машины!

Леонид ухватился за сиденье. Дорога вильнула влево и накренилась, потом они куда-то летели, а потом Леонида оглушило ударом по темени. На некоторое время он вообще перестал соображать, где верх, где низ, и лишь инстинктивно не выпускал сиденья из рук. Так продолжалось довольно долго, пока, наконец, он не обнаружил, что «Запорожец» стоит, развернувшись поперёк какого-то просёлка, что мистера Боба на водительском месте нет, а обе дверцы распахнуты.

«Ковбойские штучки... — тупо думалось ему, пока он, пошатываясь, выкарабкивался наружу. — Ох, уж эти мне ковбойские штучки!»

Опрокинутый мотоцикл с вывернутыми вперёд рогами лежал, уткнувшись колесом в поваленный вдоль обочины ствол. Как будто он только что долго и упорно бодал его, даже рога свернул, но вот, наконец, устал и прилёг отдохнуть. А мистер Боб сидел на стволе рядом с притомившимся мотоциклом и держал на коленях толстый, лаково отблёскивающий конец чего-то длинного. Приблизившись, Леонид увидел, что это длинное было Телепатом и что мистер Боб бинтовал ему голову. Раскрытая аптечка валялась рядом.

— Что с ним? — спросил Леонид.

— Болевой шок, — сказал мистер Боб. — Могло быть хуже.

Телепат, услышав их голоса, открыл один (не забинтованный) глаз. Ничего «сквозного» не было в его взгляде.

— А второй глаз у него цел? — спросил Леонид.

— Он вот так проехал по стволу, — мистер Боб провёл правой ладонью по лицу, показав — как. — Содрал кожу. Но глаз уцелел.

Телепат шевельнулся и стал подгребать под себя ноги.

— Не торопитесь, — сказал ему мистер Боб. — Полежите ещё немного. — Он поймал запястье Телепата и, видимо, стал считать пульс. — Почему вы не надели шлем? — строго спросил он.

— Спешил, — сказал Телепат не забинтованным углом рта.

— Значит, вы заранее знали, что вам придётся очень быстро ехать? Тем более надо было надеть шлем.

— Идите вы... — сказал Телепат, не уточняя — куда.

— Можете встать, — разрешил мистер Боб, отпуская его запястье. — Можете-можете. — Телепат встал, непроизвольно опираясь на плечо мистера Боба. — Куда вас отвезти?

— Я сам, — сказал Телепат и, покачиваясь, шагнул к своей бодливой лошадке.

— Но пешком далеко, — возразил мистер Боб, — а ваш мотоцикл... неисправен.

— Если бы мой... — горько сказал Телепат.

— Сколько он стоит? — спросил мистер Боб.

Телепат резко оглянулся.

— Ах, да! — сказал он и стал шарить рукой в кармане штанов. — Чуть не забыл...

— Сколько? — повторил мистер Боб.

— Вот, — сказал Телепат, извлекая лохматую пачку не наших купюр, и протянул их мистеру Бобу. — Ребята просили вернуть. Нам не надо.

— Только для этого вы и гнались за нами? — спросил мистер Боб и заложил руки за спину.

Телепат, не ответив, шагнул к нему, оттянул ворот безрукавки и сунул купюры ему за пазуху.

— Да, — буркнул он, отошёл и опять склонился над загнанным мотоциклом, силясь поставить его на ноги.

— Значит, вы пострадали из-за меня. Тем более я должен заплатить — хотя бы за мотоцикл.

Телепат снова выпрямился, уставясь на американца невыразимо грустным глазом. Леонида он не замечал.

— Ехайте отсюда, а? — попросил он. — Ехайте поскорее!

Мистер Боб помолчал, изучающе глядя на него.

— Хорошо, — сказал он наконец и повернулся к Леониду. — По-моему, он в порядке. Поехали.

— Ковбойские штучки! — наконец-то выговорил Леонид фразу, всё это время вертевшуюся у него на языке, и мистер Боб захохотал.

 

 

15.

Почти всю обратную дорогу до Усть-Ушайска мистер Боб молчал. Лишь на один вопрос Леонида: чего это ради они так спешно удирали из Зоны? — он соизволил ответить, да и то как-то невразумительно.

— Я испугался за вас. — Он нервным жестом взъерошил свой «ёжик», коротко глянул на Леонида и опять отвернулся к приборам. — Но оказалось, что я напрасно боялся: фанатики не везде одинаковы...

Они уже подлетали к Усть-Ушайску, и мистер Боб был занят выравниванием курса. Это позволяло ему говорить отдельными и как бы случайными фразами. Как бы отвлекаясь на миг от приборов.

— Наверное, они понимают, Леонид, что вы — не единственный, — говорил он и опять замолкал. А потом изрекал как бы про себя: — Тауматафия и сама по себе редкость, а в Зону тауматафы просто не заглядывают. Они не любопытны... — Леонид не решился спросить, что такое «тауматаф», да и не считал это важным. Что-то из социопсихологии, надо полагать.

— Как правило, тауматаф очень серьёзен... — опять изрекал мистер Боб. — Как правило, он полагает, что в таком месте, как Зона, нечего делать серьёзному человеку... Он прав, Леонид! Он всегда прав — это его беда и беда его близких...

А потом американец вступил в радиопереговоры с землей и перестал изрекать свои загадки. На земле они распрощались — вежливо и, дай-то Бог, навсегда...

К Муравлёву Леонид заходить не стал. Переночевал у Каратянов и заодно порылся в книжных полках хозяина. В медицинском справочнике слова «тауматафия» не оказалось. В учебнике латинского языка — тоже. Каратян, заинтересовавшийся его поисками, сказал, что такой болезни действительно нет и что «таф» — это «могила» по-древнегречески. А слово «таум» они нашли в словаре иностранных слов. Оно тоже оказалось древнегреческим и означало «чудо».

«Могила чудес»... Чушь! — решил Леонид.

— Или: «могильщик», — предложил Каратян.

Всё равно чушь.

Утром 27 августа Леонид вылетел к себе в Шуркино по заранее купленному обратному билету. С Каратянами он договорился, что всю эту неделю провёл у них.

 

 

16.

Больше ничего интересного с Леонидом не произошло. Рядом с ним -тоже. Он по-прежнему работает в стройконторе №4 инженером по технике безопасности и регулярно получает зарплату за то, чтобы по возможности ничего не происходило.

Зато Юрий Евгеньевич Сыч, сосед Леонида сверху, сочинил-таки свою универсальную бесфрикционную дисковую задвижку и даже изготовил опытный образец. Конструкция была настолько проста, что он управился за два дня, а в пятницу, 24 августа, состоялись неофициальные испытания.

Аж до полуночи дюжина восхищённых инженеров со стажем (в том числе четверо Главных) прогоняли через опытный образец разнообразные жидкости — от химически чистого метилового спирта до глинистого раствора, перенасыщенного крупным песком. Поворотные диски бесфрикционной задвижки поворачивались легко и действительно без малейшей фрикции. Повинуясь любому из двенадцати испытателей, механизм послушно уменьшал и увеличивал поток, пропускаемый через него под любым давлением — в диапазоне от одной до ста двадцати атмосфер.

Шестеро из двенадцати (в том числе трое Главных) честно признались, что никогда бы не подумали, что такое возможно, и что, если бы им показали чертёж без опытного образца, послали бы подальше. Трое с разными выражениями на лицах сказали одно и то же: «Надо патентовать!» Двое вспомнили знаменитую фразу о том, что всё гениальное просто, а последний, двенадцатый, выразился даже так: «Просто до идиотизма!» Официальные испытания были назначены на воскресенье, 9 сентября. Юрий Евгеньевич надеялся, что его сосед снизу к тому времени вернётся из отпуска, дабы разделить с ним радость триумфа.

На официальные испытания явились те же двенадцать и сосед снизу -инженер по технике безопасности Леонид Ивлев, направленный Добровольным Обществом Охраны Труда. На сто сорок восьмой секунде безупречной работы, при давлении 19,4 атмосферы, опытный образец Универсальной Бесфрикционной Дисковой Задвижки Сыча сломался, заплевав своего создателя перепарафиненной нефтью и чуть не убив. Тут же, на месте, комиссия разобрала опытный образец и обнаружила в нём целый ряд серьёзных конструкторских недочётов.

Шестеро из двенадцати глумливо качали головами и смотрели победителями. Трое с разными выражениями на лицах прятали глаза. Двое обескуражено пожимали плечами, а двенадцатый, Самый Главный Инженер Головного Предприятия, повторил то, что сказал раньше. О неофициальных испытаниях никто не вспомнил — по крайней мере, вслух. И только сосед снизу, Леонид Ивлев, никого не стесняясь и ничего не боясь, подошёл к изобретателю и выразил ему своё искреннее сочувствие.

Вскоре после этого Юрий Евгеньевич Сыч запил. Жаль человека, но такова обыкновенная судьба изобретателей-неудачников. Это ведь только в романах чудаки побеждают Природу — да и то не во всех...

С Муравлёвым Леонид встретился только через полгода, будучи в Усть-Ушайске в одной из своих архиответственных командировок. Они выпили по чашке кофе в том самом подвальчике и разошлись. Леонид узнал, что Муравлёвский кооператив по «фабрикации гениальных идей» был-таки создан, однако спустя два или три месяца прогорел и самораспустился, ни одной гениальной идеи так и не сфабриковав. Им ещё повезло в финансовом отношении — если бы не Настя-Первая... Ну, это уже дело прошлое!

Попутно выяснилось, что дважды, 21 и 23 августа прошлого года, над севером области были вновь зарегистрированы неопознанные летающие объекты. Усть-ушайские уфологи было оживились, ан зря. Экспедиция проторчала в Шуркино всю первую половину сентября и ничего не обнаружила. Снимки же, предоставленные местным фотолюбителем, оказались, скорее всего, фальшивкой: как уже было известно усть-ушайцам, таких НЛО не бывает...

Впрочем, Леониду всё это до лампочки: тарелочки пускай себе летают, он против них ничего не имеет, лишь бы семья была здорова и счастлива. И семья здорова. Даже ученик шестого А класса Петя Ивлев, убедившись, что выпуск игрушечных пистолетов прекратится нескоро, забросил свою коллекцию и приналёг на учёбу. Умный, послушный мальчик, весь в маму Маришу. И в папу.

...А вот в «М-ском треугольнике», по сведениям Муравлёва, наоборот, всё нормализовалось — там опять таинственно и людно. Рамки вертятся, «кино пришельцев» крутится, часы идут вразнобой, а электронные просто-напросто останавливаются...

Услыхав про часы, Леонид спохватился и поблагодарил Муравлёва: Леонидов «Левис» после его починки — выше всяческих похвал. Самые точные часы в «Нефтедорстрое», секунда в секунду...

— Без отклонений, значит... — прогудел Муравлёв, глядя почему-то в сторону. Потом посмотрел на Леонида долгим странным взглядом, залпом допил свой остывший кофе и поспешил распрощаться. Дела, дела!..

О мистере Бобе так и не успели поговорить.

О мистере Бобе Леониду до сих пор ничего не известно.

Осколок Маришиного блюдца он ему, как и обещал, выслал, но посылка, отправленная в сентябре, вернулась из Новосибирска в марте. Лаконичная надпись красным карандашом на извещении сообщала: «Адресат по указ. адресу не прожив.» Понимай как хочешь: то ли был, да выбыл, то ли вовсе не проживал.

Может, оно и к лучшему: уж очень маловразумительная фигура этот Уилки У. Роджерс из Вашингтона. Да и его «статистический метод выявления истины», если вдуматься, вряд ли осуществим. А Теория Пресуществления Воображаемого — и вовсе за пределами вероятного...

Осколок, вернувшийся из Новосибирска, Леонид некоторое время хранил, но недавно выбросил. Кому он нужен? Обыкновенный осколок обыкновенного чайного блюдца. Ну, большого блюдца, даже очень большого. Ну и что?

Комментарии читателей: