(Рядовая операция)

 

Для нас нет и не может быть старых устоев морали и «гуманности», выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации «низших классов». Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнёта и насилия. Нам всё разрешено, ибо мы первые подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнёта и рабства всех.

«Красный меч»,

орган Политотдела

Особого корпуса войск ВУЧК.

18 августа 1919 г.

 

 

 

19 июля 1921 г.

Пофыркивая и отплёвываясь, Марк плескался у колодца, подставляя солнцу покрасневшую от студёной воды мускулистую спину. Настроение у него было превосходное. Накануне он прибыл в Кирсанов, и легко нашёл себе дом для постоя, в котором его приветили, хорошо накормили. («И не только, — ухмыльнулся Марк своим воспоминаниям. — Хозяйка, стервь, попалась красивая и ласковая»). Он наскоро обтёрся холщовым полотенцем, натянул на ещё влажное тело приятно-чистое бельё и гимнастёрку. Достал из кармана малиновых галифе частый гребешок, тщательно зачесал назад свои густые, выгоревшие на солнце волосы. На крыльце появилась хозяйка, сладким голоском позвала завтракать.

— Сейчас, — отозвался Марк. Отряхнул плечи, вытер пальцами зубья гребешка и уже собрался войти в дом, когда во двор вбежал юный красноармеец из штаба. Запалено дыша, он затараторил:

— Товарищ Штоклянд, быстрее иди в штаб! Товарищ Клява велел!

Марка эта торопливость настолько обеспокоила, что он невольно перешёл на привычную с детства мову, хотя с гимназии старался не только говорить, но и думать по-русски.

— Шо таке?

— Товарищ Клява зовёт!

Поди разбери, действительно случилось что-то серьёзное, или торопливый дурень всполошился от излишнего усердия.

— Сейчас, — недовольно буркнул Марк и спокойным деловым шагом пошёл в дом. Шевельнувшееся было сожаление о пропавшем случайном уюте и завтраке исчезло бесследно. За годы Гражданской Марк привык ни о ком и ни о чём не жалеть, забывая о самых болезненных потерях за новыми впечатлениями и заботами. Вышел скоро, на ходу застёгивая аккуратную кожанку. Деловито, без лишних движений поправил оружие и зашагал за курьером. Свернув из переулка на главную улицу, пересёк неширокую площадь, немощёную, изрытую свиньями и заплёванную подсолнечной шелухой. Поднялся на крыльцо здания штаба. Часовой пропустил его. Провожатый указал нужную дверь в коридоре и умчал куда-то. Марк постучал.

— Входите!

Штоклянд с порога оценил обстановку и с облегчением почувствовал, что нет ничего экстренного. Выругал про себя вестового и осмотрелся уже спокойнее. В кабинете было накурено до такой степени, что дым слоями стелился под потолком. За столом с расстеленной на нём картой сидели несколько человек. В центре — начальник штаба 1-го боевого участка Федько. Рядом — непосредственный начальник Марка из Особого отдела товарищ Клява — высокий худой латыш. Дальше — Серёга Свободин (вообще-то Софрон Логгинов, но по-революционному — Сергей Свободин) — как всегда, щеголеватый, с лихо закрученным белёсым чубом и в новой гимнастёрке — командир кавэскадрона. И ещё двое незнакомых: невысокий толстенький мужчина в штатском, с таким же неуклюжим, как и он сам, портфелем, и молодая, по-военному подтянутая женщина в кожанке. Она курила, жадно затягиваясь, и цигарку держала по-мужски, в трёх пальцах. Когда Марк вошёл, женщина неодобрительно уставилась на его ладную фигуру в добротном новёхоньком обмундировании. Штоклянд принял её осуждающий взгляд как вызов и, усмехнувшись про себя, определил: «Стерьвь партейная».

— Здравствуйте, товарищи, — произнёс Марк, ослепительно улыбаясь только женщине. Она смутилась, опустила глаза на карту. «Активистка, а как быстро капитулировала!» — удивился Штоклянд.

— Распустились, товарищ, опаздываете, — строго произнёс Клява, и, повернувшись к начальнику штаба, сказал: — Все в сборе.

Тот встал, машинально провёл рукой по бритой наголо голове, и начал серьёзным тоном:

— Товарищи. В настоящее время подавление кулацкого мятежа антоновцев в общем завершено. Почти полностью ликвидированы банды в Моршанском уезде, решающие боевые действия ведутся южнее Кирсанова, — он уверенно обвёл толстым чёрным пальцем значительный участок на карте. — Здесь сосредоточены наши главные силы. Но в тылу, вот тут, в районе сёл и деревень Большое Шереметьево, Рудовка, Осино-Гай, Козьмодемьяновка, Дмитриевка, Кянда орудует банда кулака Епифанова. Сами понимаете, оставлять её в тылу нельзя. Банда небольшая, всего-то с полторы сотни человек или около того. Мы направляем на операцию по её уничтожению и изъятию особо злостных бандитов отряд в полторы сотни сабель и полторы сотни штыков под единым командованием товарища Свободина. («Ладно, терпимо», — подумал Марк). Из особистов командируются товарищи Штоклянд и Громова. С вами поедет сотрудник газеты товарищ Алексей Иваныч Лисицын, вы его привлекайте для политработы. («Баба и штатский тюфяк», — недовольно поморщился Штоклянд). Ревтрибуналист — товарищ Устимов. («Хорошо, дельный товарищ!», — обрадовался Марк). Думаю, вы осознаете всю ответственность...

Этого можно было и не слушать, Штоклянд сам мог наговорить подобных слов с три короба. Он тронул за рукав Серёгу:

— Что за баба? Не припомню среди наших такую.

— Прибыла недавно. Клява её знал раньше, говорит, стоящая, — и добавил насмешливо: — Большевик с дореволюционным стажем, между прочим — не фунт изюма.

Начальник штаба тем временем закончил о долге и ответственности и произнёс:

— Подробнее обстановку доложит товарищ Громова.

Она поднялась, одёрнула свою потёртую кожанку, начала по-волжски нараспев, сильно окая:

— Сводка составлена по материалам Тамбовского ГубЧК и местного Политбюро[1]. Главарь — Епифанов Спиридон Иванович, кулак, урожденец села Большое Шереметьево, тридцати двух лет, фронтовик, имеет солдатского Георгия за храбрость. Когда объявили продразвёрстку, отказался платить и на сходе вёл агитацию, чтобы и другие не платили, говорил, жиды обдерут вас, как липку. А тут ещё отряд продкомиссара Михайлова допустил перегибы. Продразвёрстку собирали, не глядя на социальный слой, по едокам. Картошку поморозили, скотину поморили голодом, из зерна самогонку гнали и пьянствовали, грабили напропалую, портили девок. В общем, почва для возмущения имелась. Местные бандитов считают своими заступниками, обеспечивают им поддержку. Были попытки внедрить в банду своих агентов от Политбюро — безуспешно. Ну что ещё сказать? Банда как банда. Много таких. Что делает? Совработников зверски убивает. Вот у меня тут несколько фотографий...

Пока Марк слушал доклад без особого интереса — банда действительно была рядовая. Но, взяв фотографии, невольно вспомнил погромы на родине и почувствовал противный холодок по спине. В один из таких погромов погибла его мать. Воображение у тамбовских мужиков мало отличалось от фантазии щирых украинцев. Бандиты так же отрубали жертвам головы, руки и ноги, вспарывали животы и набивали их зерном, женщин насиловали до смерти.

Громова тем временем подвела итог.

— ...По донесениям я выписала наиболее активных бандитов, пособников и так далее. Тридцать четыре человека, у всех указано место жительства, отдельно живущие родственники. («Так, это уже лучше! Вот это мне и нужно!» — оживился Марк). У меня всё.

— Вашей задачей, — сказал начальник штаба, — будет не только уничтожение бандитов и разоружение населения, но и формирование отрядов милиции и самообороны из бедняков и сочувствующих советской власти середняков, советизация и агитация на местах. И последнее. Я, товарищи, должен вам напомнить Приказ № 116 Полномочной комиссии ВЦИК от 23 июня 1921 года. Это будет ваше основное руководство к действию.

Он достал из потёртой папки, лежавшей возле него, листок и начал читать, старательно выделяя голосом места, которые считал наиболее важными.

— «Опыт первого боевого участка показывает большую пригодность для быстрого очищения от бандитизма известных районов по следующему способу чистки. Намечаются особенно бандитски настроенные волости, и туда выезжают представители соввласти вместе с частями РККА. По прибытии на место волость оцепляется, берутся 60 — 100 наиболее видных лиц в качестве заложников и вводится осадное положение. После этого собирается полный волостной сход, на коем прочитываются приказы полномочной комиссии ВЦИК (№ 130 и 171, — пояснил он). Жителям даётся два часа на выдачу бандитов и оружия, и население ставится в известность, что в случае отказа дать вышеупомянутые сведения заложники будут расстреляны через два часа на глазах у населения. После чего берутся новые заложники. Каждый житель должен дать показания, не отговариваясь незнанием. В случае упорства проводятся новые расстрелы и т. д. По окончании чистки осадное положение снимается, водворяется ревком и насаждается милиция. Настоящее Полномочная Комиссия ВЦИК приказывает принять к неуклонному исполнению.

Председатель Полномочной Комиссии

Антонов-Овсеенко,

Командующий войсками — Тухачевский.»

— Ну и напоминаю — чтобы никаких утеснений трудового элемента. Свободин, это я про твоих орлов. Прошлый раз с рук сошло, теперь — вплоть до расстрела, понял? Всё ясно? Тогда выступаете через два часа. Сбор во дворе штаба.

И первый встал, давая понять, что разговор окончен. За ним поднялись и остальные, выбрались из-за стола. Марк отметил, что Громова, кроме кожанки, одета в не менее потёртые штаны и разбитые солдатские ботинки с обмотками. Издали смотреть — так совсем мужичок. Но именно этот костюм придавал её внешности что-то очень трогательное, что отличало её от других активисток и очень нравилось Марку. Серёга кивнул им и, сославшись на занятость, крутнулся на высоченных каблуках, звякнув шпорами, и пошёл прочь по коридору. Женщина недобро посмотрела на его подчеркнуто прямую фигуру в развесистых малиновых галифе и усмехнулась:

— Гонору — что у командарма.

— Не без этого, но парень геройский, — ответил Штоклянд, про себя решив, что Свободин уже начал обрабатывать эту активисточку. — Ладно, давай знакомиться. Марком меня зовут.

— Лизавета.

И улыбнулась — улыбка очень шла к её худенькому, сильно загорелому лицу, усеянному точечками въевшейся в поры пороховой гари. «А ведь хорошенькая. Таки приударить за ней стоит», — подумал Марк.

— Волжанка?

— С Нижнего. А ты?

— Из Винницы. Вы правда с Клявой знакомы? Когда успели?

— В Нарыме, в шестнадцатом году. — И добавила не без гордости: — Он мне рекомендацию в партию давал.

— Мне тоже. Только в девятнадцатом. Так мы, выходит, по нему — родня! Вроде крестников одного человека, — рассмеялся Марк. И положил ей ладонь на талию. Лиза решительно ударила его по руке и строго посмотрела огромными серо-голубыми глазами. Марк убрал руку и подумал чуть ли не с азартом: «А всё равно я тебя обработаю!»

Лиза явилась в штаб задолго до срока, но во двор не пошла, пристроилась на широком подоконнике в коридоре, достала из кармана потрёпанную брошюру Докукина «Правда о бандитах» и стала читать. Она так углубилась в это занятие, что когда кто-то неожиданно схватил её под мышки, взвизгнула, как фабричная девчонка, и, не глядя, стукнула кулачком по крепкой груди. Только потом разглядела Штоклянда.

— Извини, товарищ, — смутилась она.

— Здорова ты визжать, товарищ Лизавета, — дружески ткнул её кулаком в плечо Марк. — Чего не в саду?

— Я позже.

За мгновенно напущенной суровостью Марк распознал обычный страх перед толпой наглых незнакомых парней.

— Кавалеристов боишься? Жеребятины?

— Справлюсь, — буркнула она. — Не в первый раз.

Ей было откровенно неприятно, что Марк догадался об этом.

— Они все в сборе, пора.

Лиза сразу посерьёзнела, деловито одёрнула кожанку и пошла за ним. Увидев чекистов, Серёга велел трубить построение. С гордостью посмотрев на ряд высоких, статных, как на подбор, парней, Сергей поправил свой щегольской льняной чуб и начал речь, картинно подняв руку.

— Товарищи! Перед нами стоит важная боевая задача — ликвидировать банду кулака Епифанова. Для выполнения задачи штаб командировал к отряду товарищей Лисицына из газеты, чекистов Штоклянда, Устимова и Громову! Как говорится, прошу любить и жаловать.

Как и ожидал Марк, женская фамилия была встречена гомоном и смехом. Он невольно покосился на Лизу. Та стояла, равнодушно слушая этот гул.

— А разрешите вопрос к товарищу Громовой? — ехидно начал красноармеец Балашов, отчаянный смельчак и похабник, каких поискать. — Что вы, товарищ, думаете о половом вопросе, и разделяете ли точку зрения товарища Коллонтай?

Гомон стал тише — балашовские шутки в полку ценили. И Громова вдруг легко, без натуги перекрыла этот ослабший гул тренированным митинговым голосом:

— Отставить жеребятину!

Стало тихо — больше из-за спокойного, уверенного тона, которым была отдана команда.

— Товарищи, — продолжила она. — Перед нами стоит слишком ответственная задача, чтобы разводить дискуссии на посторонние темы. А что касается красноармейца...

— Балашова, — подсказал Марк.

— Балашова, то он после операции может поискать кого-нибудь для дискуссии по этому вопросу. Вне отряда. Ясно?

— Ишь, ПРЫНЦЕССА! — довольно громко прошипел Балашов, и осёкся под её взглядом.

«А ведь в наблюдательности ему, чертяке, не откажешь, — подумал Марк. — Как есть “прынцесса”».

— Ясно? — уже без угрозы повторила она.

— Куда уж яснее, — засмеялись бойцы.

— Тогда — по коням, — скомандовал Свободин.

 

 

***

«Некого винить, батенька. Сидел бы спокойно в редакции, писал передовые, товарищи бы тебя ценили. Ведь отговаривали же ехать на Тамбовщину! Нет, настоял на своём, захотел узнать революцию не по сводкам с фронта! Получил подтверждение, что революцию нельзя делать в белых перчатках?!» — упрекал себя Алексей Лисицын, сидя в тачанке. Он попытался было найти в своих спутниках достоинства, но не вышло. Не нравились ему эти люди — и всё тут. Борцы за дело революции оказались совсем не такими, какими он видел их из редакции. Отважный комотряда Свободин и отличный чекист Штоклянд оказались из той породы людей, которую Алексей называл «мусором, вынесенным на поверхность буйными водами революции». Грубые, наглые, самоуверенные парни, судя по всему, не совсем чистые на руку. Откуда, спрашивается, в это суровое время у них новёхонькое, щегольское обмундирование? Неподкупный Устимов на деле оказался узколобым и чёрствым фанатиком-аскетом. Лисицыну уже успели рассказать знаменитую историю о трофеях, которую красноармейцы передавали друг другу с восторгом, как легенду. Отец семейства товарищ Устимов получил от супруги письмо, что, мол, все её товарки дождались от мужей гостинцев из армии, а он их и не побалует. Тот мигом собрал подарочек — кружевную барскую кофточку, снятую с трупа убитой буржуйки. Такую и послал, как снял — в засохшей крови, со следом солдатского ботинка на груди. Лисицын не понимал, чем можно было в этом случае восторгаться, тем более, судя по рассказам бойцов, сами они «реквизировали» всё, что плохо лежало, а потом оживлённо обсуждали, где и как добыли «золотишко и шмутьё». В довершение всех неприятных впечатлений сегодняшнего дня Громова и Штоклянд ехали всю дорогу рядом с тачанкой Лисицына, оживлённо обсуждая какие-то допросы, расстрелы, методы вербовки агентов и способы проверки сотрудников ЧК на профпригодность. Последняя тема особенно волновала Лизу, оказавшуюся моралисткой вполне в духе Устимова.

— По-моему, надо проверять не только деловые качества. Ну, заставили следить или там допрашивать. Если он справился, вовсе не значит, что он сможет стать хорошим чекистом! А если у него нутро гнилое? Знаешь, как меня проверяли? Отправили как бы с заданием в село, конспиративно. Вдруг ночью врываются двое, хватают — и на допрос. Всю ночь мурыжили, револьвером грозили, даже побили, а утром в лес повели, на расстрел. Поставили лицом к березе, затвором щёлкнули. И говорят: всё, прошла проверку, товарищ Громова, молодец. Я думаю, всех надо смертью проверять! Не имеешь ты права ставить людей к стенке, не побывав в их шкуре! — Лиза нервно передёрнула плечами. Марк это заметил.

— А натерпелась-таки тогда страху?

— Конечно, — искренне призналась она и рассмеялась. — Ой, ты бы видел, как я ревела на допросе! А всё равно никого не выдала!

— Сложный вы народ, бабы, — отозвался Марк. — С мужиками проще. Они или как кремень, или ломаются. А ваша сестра — иной раз весь пол соплями перемажет, а ничего от неё не добьёшься.

— Да уж, хуже нет, как бабу допрашивать, — согласилась Лиза и замолчала. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять, что в ближайшее время придётся работать именно с бабами и детьми. После недолгого молчания Лиза перевела взгляд на Марка и сказала тихо:

— Ты не бойся, я не подведу. Я сознательная. Приказ есть приказ.

Это переполнило чашу терпения Алексея. Он, не выдержав, встрял в разговор:

— Извините, а вы, товарищи, не находите этот приказ бесчеловечным?

Лиза непонимающе уставилась на него, а Марк решительно ответил:

— Зато даёт хорошие результаты!

— Неужели, по-вашему, цель оправдывает средства, товарищ Штоклянд? Это же школа Лойолы!

— Мне плевать, кто это придумал — дохлые иезуиты или товарищ Тухачевский. И потом — лучшего бандиты не заслужили, — резко ответил Марк.

— Но ведь в заложники берутся женщины и дети, вы, я вижу, человек образованный, неужели вы не понимаете, что это негуманно?!

— А животы вспарывать нашим парням гуманно? А коммунисток насиловать — гуманно? Вы хоть раз видели, как это происходит? Нет?! Ну и молчите, барин!

Марк был в такой ярости, что Лиза поторопилась вмешаться, произнесла примирительно:

— Товарищ Лисицын, он прав. Вы не знаете этих сволочей. А бабы и дети им помогают! И вообще, мы для того здесь, чтобы невинные не пострадали, а виновные от расправы не ушли.

— Чего ты перед ним извиняешься, Лиза? — огрызнулся Марк. — Он или дурак, или контра.

— Марк! — укоризненно произнесла она. Тот перекатил желваки на скулах, но замолчал.

— Лиза, вы расстреливали заложников? — спросил Лисицын.

— Да, — спокойно отозвалась она, и добавила: — Кто-то должен делать эту работу, товарищ Лисицын.

— Работу? — начал было Алексей, но Марк грубо перебил его:

— Лиза, если этот субъект не понимает, что совесть в отрыве от классового сознания — ложная буржуазная выдумка, я не вижу смысла вести с ним дискуссии. А вот предупредить, что если вы будете вести агитацию в таком духе среди бойцов... — он не договорил, но выражение его лица не обещало ничего хорошего. Тронул поводья, поехал вперед. Лиза нагнала его.

— Ты чего так на него окрысился? Обычные интеллигентские заблуждения.

— Причина есть, — буркнул Марк и замолчал. Потом, привстав на стременах, подчёркнуто-равнодушным тоном заметил:

— Булгаковка видна. Последняя советская деревня у нас на пути.

— Орлы! — донеслась до них команда Серёги. — Подтянись! Песню запе-вай!

Отряд гаркнул «Варшавянку». В Булгаковку вступили с песней, лихо. В деревне уже прошла советизация. Кое-где меж дворами виднелись плешины — раскатали дома бандитов. Только в одном месте торчала среди соломенных крыш железная, зелёная кровля большого крестовика, из которого выскочил низкорослый молодой мужик в будёновке, с перевязанной рукой. Доложил:

— Председатель Булгаковского комбеда Фаддей Булгаков.

— Молодец, — похвалил его Серёга и закончил строго. — Что за дом торчит? Кулацкий?

— Кулацкий. Мы его на комбеде решили под правление оставить, беды, чай, нету? — не испугался Фаддей.

Марк спешился. Хотел помочь Лизе, но она уже сама неуклюже, по-бабьи, сползла с седла.

— А это что за мелюзга? — поинтересовался Сергей, кивая на десяток молодых парней, жавшихся на почтительном расстоянии.

— ЧОНовцы. Пришлось из комсы набрать, бандиты наших мужиков сильно повыкосили. Боевые ребята, конечно, но... — пояснил Фаддей.

— Верно, какие из них бойцы? — согласился Марк и спросил. — Что, пошаливают тут?

— Пошаливают, — горько вздохнул председатель комбеда.

— Милиция далеко?

— В Гавриловке. Только их тоже мало. А бандиты — близко, тем более их Митька Макаров — конный, с головорезами своими. Набрал каторжных!

— Это он животы вспарывает? — поинтересовалась Лиза.

— Он, окаянный, — кивнул Фаддей и сплюнул.

Марк велел Лизе обождать и пошёл к ЧОНовцам, о чём-то заговорил с ними. Те наперебой стали ему отвечать, размахивая руками. Тем временем несколько деревенских молодух, собравшись поодаль, с любопытством разглядывали и обсуждали стриженую бабу в штанах, ничуть не стесняясь её присутствия.

— Да правда, что ли, сучка ихняя? Худющая какая, — сомневалась одна.

— Дак весь эскадрон пропусти-ка! Худые, говорят, горячие, — хихикнула другая.

Лиза поджала губы. В это время вернулся Марк, удивлённо посмотрел на неё и, догадавшись, в чём дело, оглянулся на баб. Впереди стояла одна, в розовой кофтёнке, грудастая и быстроглазая, улыбалась ехидненько. Видно, она и сказала что-то обидное. Марк, не торопясь, с видом заправского кобеля, со знанием дела оглядел её груди, бедра, бугрящийся под фартуком тугой живот. Под его оценивающим, нахальным взглядом молодайка сразу стушевалась, отступила, вся пунцовая, за спины товарок. Те тоже законфузились, попятились. Лизу эта странная, но действенная расправа неприятно задела.

— За что ты её так? — вступилась она за недавнюю обидчицу.

— Пусть помелом меньше метёт. Паскуда, проб... деревенская. Какая сама — такими всех видит, — нарочно громко, чтобы бабы слышали, сказал Марк. Лиза, резко повернувшись, пошла прочь.

— Я их насквозь вижу, сучек, — нагнав её, продолжил он.

— Опытный, — огрызнулась Лиза.

— Да уж было дело.

Ни тени смущения в его наглых жёлтых глазах Громова не заметила. Но и обычной жеребятины по отношению к себе — тоже. Он вообще держался с ней как с парнем, и Лизе это нравилось.

Военный совет проходил в разорённой горнице бывшего кулацкого дома. Мебель из неё была вся вынесена, а помещение загажено до предела. На голубеньких, в наивный мелкий цветочек обоях — харчки и прилипшие папиросы, в красном углу матерное слово нацарапано. Должно быть, булгаковским парням доставляло удовольствие видеть разрушенным некогда уютное жильё. Свободин, Лисицын и Устимов уместились на скамье у стены, Марк и Лиза пристроились на двух обшарпанных табуретах. Карту района расстелили на раздолбанном столике-угловичке.

— Ну, приступим, товарищи, — начал Свободин. — Наша задача — ликвидировать банду. Я предлагаю выманить гадов из лагеря и разбить их. Риска никакого — мы превосходим их по силам почти вдвое. Пошлём взвод под командованием бойца Балашова в Осино-Гай, где он будет жёстко выполнять Приказы полномочной комиссии ВЦИК за № 116 и 171. Узнав, что отряд небольшой, бандиты нападут на него. Сами же мы распустим слухи, что выступаем на Козьмодемьяновку. И на самом деле выйдем в этом направлении, но вскоре вернёмся, пересидим в засаде, и как только Епифанов ввяжется в бой, мы его накроем!

Совет внимательно слушал Свободина. Марк загибал пальцы — не то вёрсты подсчитывал, не то слабые места плана. Устимов потирал выпуклый шишковатый лоб с залысинами. Лиза задумчиво курила. Один Лисицын был в восторге. План, несмотря на явное численное превосходство красноармейцев, предлагал всё-таки честную борьбу.

— Взвода не хватит, надо два, и самых отборных бойцов, — выслушав, заметил Устимов.

— Да, наверно, два, — произнёс Серёга, мрачнея.

— Почти на верную смерть, — задумчиво протянула Лиза, и смутилась. — Нет, товарищи, я в военном деле не смыслю ни черта, так что...

— Очень хороший план, Серёга, — отозвался Марк. — Но я предлагаю другой. Просто как можно быстрее дойти до Шереметьева, взять заложников и действовать по приказу № 116. Бандиты же не выродки какие, пожалеют своих родных. И вряд ли осмелятся напасть — это уж совсем дураком надо быть, чтобы связываться с таким сильным противником. Хотя совсем исключать нападение не стоит. А вообще у них будет один выход — сдаться.

— Значит, заложников расстреливать будем? Много? — воинственно поблёскивая пенсне, спросил Лисицын. Марк презрительно покосился на него.

— Сколько надо, столько и расшлёпаем. В Паревке вон восемьдесят человек в штаб Духонина отправили, зато их командир, Санфиров, всю банду привёл и сотрудничать согласился!

Лисицын вскинул на него испуганные глаза.

— Страшный вы человек, Штоклянд!

Марк презрительно скривил губы:

— Страшный? Это война, господин Лисицын, а не бал!

— Вы меня господином не оскорбляйте!!! Я такой же большевик, как и вы! Просто это не война, это... — Лисицын от возмущения не смог найти слова.

— А я за план товарища Штоклянда, — сказал Устимов, до сих пор с отсутствующим видом слушавший их спор. — Посчитать, так крови меньше выходит. Если получится, у нас может вообще без жертв обойтись, а расстрелянных вряд ли будет больше пятидесяти — шестидесяти человек. Гуманнее эдак. Возражения Лисицына — несознательное чистоплюйство.

— Я тоже — за. Обидно своих орлов из-за дерьма класть, — сказал Свободин, уже оценивший новое предложение. Лисицын перевёл взгляд на Лизу. Она просто молча подняла руку, спокойно глядя на всех.

— До завтра никому ни слова, — распорядился Серёга, вставая. — Пойдём, повечеряем.

Стол в избе уже был накрыт, бойцы ждали командира. Марку и нравился, и казался забавным порядок, принятый в отряде. Свободин любил дисциплину даже в мелочах, поэтому и места за столом распределял по принципу ценности человека в эскадроне. Сам всегда восседал во главе, словно царь среди бояр. Ел не торопясь. Отхлебнув с ложки, клал её на стол, закусывал хлебом. Если кто-то из сотрапезников черпал чаще командира, награждал его таким взглядом, что казалось: в следующий раз виновному достанется ложкой по лбу. Сейчас Марк, по обыкновению занимавший место одесную Серёги, насмешливо косился на Лизу, которую, не спросясь у Свободина, посадил рядом с собой. Она, видно, просто не заметила чинного ритуала, ела торопливо, как привыкла за последние годы. Свободин бросал на неё яростные взгляды, но одёрнуть при Марке не решался. Вдоволь позабавившись видом Серёги, Штоклянд наконец произнес, опуская руку на плечо соседки:

— Куда торопишься, комиссар? Сегодня торопиться некуда, завтра будешь спешить.

— Да уж, завтра начнётся — и такое... — вздохнул Серёга. — Только и будем держаться, что на классовом сознании да на самогоне.

 

 

20 июля 1921 г.

— Здесь будет лагерь. Село рядом, и место прикрытое! — решительно распоряжался Серёга, размашисто тыча пальцем в сторону возвышавшегося на берегу Кашмы овина. — Дома вон те раскатаем, а вон те две мазанки определим под опросную комиссию. Марк с Лизой в одной, Устимов с щелкопёром — в другой. На овин поставить пулемёт, а заложников запереть внутри. Колючую проволоку городить не будем, в овине — надежнее. Сами — под открытым небом, не баре, чай?

Марк внимательно смотрел в сторону Большого Шереметьева, где уже действовали красноармейцы. Там, мешаясь с воплями и плачем, бестолково, беспорядочно голосил колокол. На краю села вспыхнула пальба — видно, кто-то пытался уйти в лес и нарвался на оцепление.

Мимо провели первых заложников. Двое красноармейцев подгоняли прикладами бабу лет тридцати, в широкой кофте и полосатой, домотканой юбке. К ней жались трое детей, четвёртого, годовалого, она держала на руках. Следом шёл мальчик лет одиннадцати и старуха, честившая конвоиров на чём свет стоит.

— Чья? — удивился её бедняцкому виду Марк.

— Фёдоровы жена и мать. Дети тоже его, — отозвался красноармеец; и пояснил недоумённо: — Чудно, бедняки ведь, пол в избе земляной. Почто он в банде?

«Эту бабу не трогать, раз из бедняков. А старую всё равно расшлёпаем сегодня же — больно уж язык длинный», — отметил Марк.

Со стороны села подъехала Лиза. Спешилась, кто-то из красноармейцев подхватил поводья её коня.

— Одни бабы да сарынь в заложниках, только иной раз старика увидишь — мужики, знать, все в банде.

Мимо провели ещё одну семью: старика, двух девок, парня-подростка и трёх баб. «Епифановы», — догадался Марк, вспомнив список. Потом прогнали растрёпанную женщину средних лет, одетую старомодно, но по-городски. Она испуганно оглядывалась на ведшего её красноармейца и спрашивала, ёжась по-птичьи:

— За что? За что? Господи...

Следом Балашов с похабными шутками гнал толстую растрёпанную бабу, окружённую кучей детей. Та шаталась на ходу и душераздирающе кричала. Увидев две фигуры в кожанках, упала на колени, поползла к ним.

— Родненькие, помилуйте!!!

Платок её сбился, и на плечи падали две отменной толщины русые косы. Лицо, бледное до серого, распухшее от слёз, было перекошено животным ужасом.

— Что за корова? — резко спросил Марк.

— Наталья Макарова, — кисло отозвался второй красноармеец, державшийся чуть поодаль от Балашова. Марк свёл брови: подобного рода настроения в отряде следовало пресекать в корне.

— Важная птица. Муж её — сволочь, каких поискать, садист и убийца. А она — наверняка его пособница, понял? — отчеканил он. — В овин это бандитское отродье!

Устимов махнул красноармейцу на колокольне, тот перестал мучить колокол, и сразу стало зловеще тихо. Председатель Ревтрибунала вышел вперёд. Обвёл толпу собравшихся крестьян мрачным, ничего хорошего не предвещающим взглядом. Достал из кармана кожанки смятый листок.

— В общем, так! — начал он решительно. — Ваше село особо злостно заражено бандитизмом. Здесь орудует банда вашего односельчанина Епифанова! Посему... В селе вводится военное положение! Если через два часа никто из вас не сообщит нам сведений, способствующих поимке бандитов, взятые заложники будут расстреляны! У вас на глазах! Через два часа пустим в расход ещё партию! И так до тех пор, пока вы не выдадите нам всё, что требуется! Пока банда не уничтожена, в селе действует Приказ Полком ВЦИК № 171.

И, с силой встряхнув лист, чтобы он развернулся, начал читать, почти не глядя в текст:

«Дабы окончательно искоренить эсеро-бандитские корни, Полномочная комиссия приказывает:

Граждан, отказывающихся назвать своё имя, расстреливать без суда, на месте.

В селениях, в которых скрывается оружие, властью уездной Политкомиссии объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия.

В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте, без суда, старшего работника в семье.

Семья, в доме которой скрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество её конфисковывается, старший работник в семье расстреливается без суда.

Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматриваются как бандиты, и старшего работника в семье расстреливать на месте, без суда.

В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать.

Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно.

Председатель Полномочной комиссии ВЦИК

Антонов-Овсеенко,

Командующий войсками Тухачевский,

Председатель губисполкома Лавров».

Помолчав, добавил:

— Бандиты, сдавшиеся добровольно и оказавшие содействие Советской власти, будут прощены, поняли?

И, поглядев на часы, резко, по-военному чётко крутанулся на месте, не оглядываясь, пошёл прочь. За селом он повернулся к членам опросных комиссий.

— Расстреливать будем по пяти человек. Первыми — представителей особо злобандитских семей. Весь корень изводить не будем — у бандитов должна быть зацепка. План, товарищ Штоклянд, твой, руководить тоже лучше тебе.

— Ладно, — не стал ни отказываться, ни радоваться Марк. — Приказ первый. Свободин, подбери расстрельную команду. Посознательнее ребят! Ну, да не первый раз, понимаешь... Ну что, моя хата — слева, ваша — справа? Пойдём, Лизавета.

— Наш Марк уже, никак, Лизавету агитирует, — заметил им вслед тёршийся рядом Балашов.

— Да уж, он без бабы не останется, — равнодушно зевнул Свободин. — Эх, жись...

Избушка, приспособленная под опросный пункт, была маленькая и довольно грязная — может, хозяйка и прибиралась на Троицу, но крыша текла, и на потолке уже виднелись большие жёлтые пятна. Блох — тьма тьмущая, и тараканы вольно разгуливали по большому столу и лавкам, не стесняясь дневного света. Пахло кислым избяным духом и хлебом.

— Грязища и нищета, — протянул Марк брезгливо и почесался.

— Чего косоротишься, во дворце жил, что ли? — рассмеялась Лиза.

— Да уж не в такой халупе! Ты же в своей квартире такую грязь не развела бы?

Лиза пожала плечами: дом её родителей был не богаче и не чище. Прошла через избу к печи. Потрогала ещё тёплый бок. Подвинула стол, чтобы его из окон не было видно. Марк даже не успел подскочить помочь. Смущённо поправил чуб.

— Допросы сейчас начнём? Можно с заложников начать, — предложила Лиза.

— Пусть часа два посидят, подрожат, разговорчивей будут. Мы вот что сделаем. Когда станем выводить на расстрел, тогда и для допроса выкликнем, там ты кого следует заберёшь, а я уж оставшихся расшлёпаю.

Лиза едва заметно улыбнулась, кивнула с готовностью.

И, посмотрев за дверь, убедившись, что шереметьевцы с доносами не спешат, спросила:

— Что, пока обысками займёмся или подождем?

— Так не терпится? — отмахнулся Марк. — Успеем. А если уж не сидится, возьми веник, вымети здесь, а я полыни надергаю, сил нет паразитов терпеть.

 

Дверь овина растворилась. В проёме обозначилась тёмная фигура товарища Штоклянда.

— Ну что, сволочь эсеровская, на выход.

И начал зачитывать список, перекрывая поднявшийся плач:

— Епифанов Иван! Епифанова Анфиса! Чеглокова Антонина! Макарова Наталья! Фёдорова Марья! Бутырина Екатерина! Комаров Антип! Акулин Ермолай! Шереметьев Пётр! Сапрыкина Анна!

Тон у него был ровный, безразличный, будто речь шла не о смерти. В сарае заплакали, запричитали бабы. К выходу, понятное дело, не спешили. Наконец появился старик Епифанов. Слегка вразвалочку направился к двери. Кряжистый, сильный. Марку вдруг показалось, что старый чёрт что-то задумал. Слишком уж спокойно держался перед расстрелом. Штоклянд напрягся, готовый к удару. Но старик просто прошёл мимо (только лицо слегка кривилось — страшно-таки помирать!). За ним, захлёбываясь слезами, поплелась сноха. Потом вышли всхлипывающий парень, бледная, с трясущейся челюстью учительница Бутырина. Макариху выволокли красноармейцы. Она икала, уже не в силах рыдать и кричать. На распухшее лицо падали спутанные русые волосы. Марк подождал, когда станет чуть тише, потом сказал:

— Ну, благодарите земляков, они ваших бандитов не выдали. Так что, готовьтесь... — и сделал многозначительную паузу. Обречённые закрестились.

Над селом, созывая новый сход, опять бестолково голосил колокол. Конвой приготовился гнать заложников в село.

— Постой, — Марк ткнул пальцем в Епифанову, Макариху, учительницу и парня Комарова, потом, подумав, в Чеглокову.

— Этих — к Громовой, остальные пошли...

Лиза уже ждала их у опросного пункта.

— В сарай их, и часового поставьте! — деловито распорядилась она. — Макарову ко мне.

Наталью втащили в избу. Попытались посадить, но она слишком обвисла, не держалась — так и оставили на полу. Она сидела, раскинув полные белые ноги, торчащие из-под бесстыдно задравшихся многочисленных юбок. Бессмысленно смотрела перед собой.

Лиза присела перед ней на корточки, оправила подол, обтёрла распухшее от слёз лицо мокрым полотенцем и спокойно, почти мягко сказала:

— Наталья Михайловна, у вас есть шанс себя спасти.

Та повернула к ней голову, но всё плакала. Звон тем временем прекратился, донеслись отдельные неясные выкрики, а потом грянул залп. Макариха, было притихшая, опять зарыдала. Лиза терпеливо обтёрла ей лицо полотенцем, прижала его ко лбу. Сама тоже прислушалась. Щёлкнули сухо два выстрела. Кого-то не убили сразу, добивали. Лиза ждала. Макарова всё же чуть унялась. Громова возобновила допрос.

— Наталья Михайловна. Вы меня понимаете?

Та кивнула и икнула.

— Тогда сядьте на лавку, — и когда баба подчинилась, продолжила: — Вы можете спасти себя и детей. У вас же много детей! Вам надо указать, где прячутся бандиты.

— Муж... — прошептала та еле слышно. Но Лиза ровным голосом отозвалась:

— Вы об этом звере и не просите. Расшлёпаем гада. Вам о себе надо думать, а не о нём!

Громова не кричала, но причин сомневаться в её словах не было, и Наталья вскоре стала отвечать на вопросы.

Скрипнула дверь. Вошёл Марк. Лиза замахала на него руками, чтобы он не маячил перед допрашиваемой. Он отошёл к печке, сел там, за спиной Макаровой.

— Скажите, вашего мужа можно как-нибудь выманить, заставить сдаться?

Наталья с тупым страхом затрясла головой.

— А что, сильно крут твой муж?

Макариху то ли прорвало, то ли она уже готова была сказать то, что ждала от неё Лиза:

— Лютый, ох, лютый. Его и в отряде не любят, больше боятся!!!

Громова ей поверила и выдохнула искренне, с сочувствием:

— И из-за скотины этой вы так страдаете. Развелись бы, при советской власти можно. По-старорежимному, гражданочка, рассуждаете, мол, венчаны? Или уж припекло так, любовь? — Лиза презрительно скривила губы. — Ладно, давайте составим протокол и что сотрудничать согласны.

И начала бегло строчить, задавая уточняющие вопросы. Потом перечитала вслух, спросила, как положено, не добавить ли что. Наталья подтвердила всё и поставила крестик вместо подписи. Лиза велела её увести и не обижать. И, словно извиняясь, хотя Марк её ни в чём не упрекал, сказала:

— Жалко бабу. Интересно, а почему она не уйдёт от него? Неужто любовь такая?

— Детей целый кагал, вот и терпит.

Громова смутилась.

— Вот об этом я и не подумала. Ладно, давай следующего.

 

 

21 июля 1921 г.

Было далеко за полночь, когда они закончили допросы. Лиза ошалело уставилась на коптящую лампу, мерцавшую в табачном дыму, потом опять склонилась над бумагами.

— Чего ты там строчишь? — спросил Марк.

— Списки составляю. Кого упоминают как постоянных пособников, у кого оружие может быть — не сдали, кого мы уже расшлёпали, кого стоит...

— Передохни, работница, успеешь, — зевнул Марк. — Завтра я сам на селе шмон проведу.... Выпить хочешь?

— Хочу, — устало кивнула Лиза. Он достал флягу, протянул ей через стол. Она сделала большой глоток, морщась, помотала головой.

— Передадим протоколы в Политбюро, здесь такой материал накопился, — кивнул Марк. — Это ты хорошо придумала, Лизавета. Ну что, пора и отдохнуть. Ты в избе ляжешь?

Она обвела помещение взглядом, пробормотала совсем устало:

— Проветрить бы здесь... Жара какая. Я пойду искупнусь, Марк?

Тот кивнул.

— Ступай, только осторожней.

Она скинула кожанку, оружие и вышла. Марк тоже снял куртку, направился на крыльцо, с наслаждением вдохнул свежий воздух. К нему подошёл Серёга.

— Завтра, может, всё-таки нападём на них? Лагерь-то близко.

— Так они тебя ждать и станут. Идти по лесу, не подняв гама и не нарвавшись на дозоры, не получится. Ты это лучше меня знаешь. Да и зачем? Сами прибегут! Завтра утром, пораньше, пока не рассвело, надо поднять взводных. Бандиты могут напасть. Ты бы на их месте так и сделал.

— А ты? — обидевшись, спросил Сергей.

— Сдался бы. Помирать просто так, для красоты — это не по-моему.

— Не могу я тебя понять, Марк, вроде ты не трус, конником лихим был, пока в ЧК не пошёл, — брезгливо морщась, протянул Сергей. — Перерождаешься прямо на глазах...

— Так у Боженки я дурнем молодым был. А в ЧК я думать научился, — решительно отрезал Марк.

В это время на огородах кто-то завозился, раздался выстрел, туда метнулись несколько красноармейцев. Серёга тоже бросился посмотреть, что случилось. Марк насторожился и сказал с сожалением:

— Ну вот, пропал час сна.

Бандита втолкнули в избу. Молодой, лет тридцати, плотно сбитый, слегка хмельной, он затравленно смотрел на Марка из-под кустистых бровей. «Ноги у него мокрые. Где-то недалеко есть неглубокий брод. А ухоженный, гад. Или баба к нему ходила, или он к ней», — подумал Марк.

— Ну, рассказывай, кто такой, зачем? — обыскивая пленного ещё раз, спросил он.

Тот ничего не ответил, только сузил глаза и скривил губы. На щеках, заросших щетиной, заходили желваки. Никак не мог совладать с собой, хотя это явно было ему не на пользу.

— Ну, что молчишь? — поторопил его Марк.

— Не нукай, не запряг, — мрачно отозвался бандит. — Сдаваться я пришёл...

Марк ехидно улыбнулся. Трудно было поверить, что это дезертир.

— Имя?

— Фёдоров Степан Иванович.

«Взводный, из бедняков, фронтовик, отмечен в 9 доносах, — вспомнил Марк Лизкин список. — Злостный, хоть и из бедняков, распропагандированный эсерами... Никакой он не дезертир, шпионил».

— Возраст?

— Двадцать девять.

Дверь отворилась, вбежала запыхавшаяся Лиза. Тряхнула мокрыми волосами:

— Что тут у вас за стрельба? — выдохнула она.

— Лазутчика бандитского поймали! — ответил Марк. Громова увидела бандита и чуть не охнула. На лавке сидел муж старшей сестры. С тех пор, как в пятнадцатом году её сослали в Сибирь, она не поддерживала связи с роднёй. Да и не ждала встретить своих так далеко от Нижнего. Привычка владеть своим лицом её не подвела — она никак не выдала ни своего удивления, ни волнения. Но в голове мелькнуло: «Выходит, бандитка Фёдорова — это моя сестра, Агаша. И это её свекровь мы пустили в расход сегодня утром. Вот беда-то! Почему мне в голову не пришло поинтересоваться, кто в заложниках?» Степан тоже узнал её, с коротким вскриком подался было ей навстречу и тут же осел, совершенно обескураженный.

— Что такое? — удивился Марк.

— Знаком он мне, — выдохнула Лиза. — Это муж моей сестры, Фёдоров Степан Иванович.

Марк внимательно смотрел на них. Ни тот, ни другая явно не ожидали встречи и напряжённо молчали.

— Я думала, вы в Нижнем... — сказала наконец Лиза. — Я не знала, что это вы... Мало ли Фёдоровых...

И осеклась, спохватившись, что оправдывается перед бандитом. Вздохнула, достала кисет, свернула козью ножку. «Вот те раз! — со злостью подумал Степан. — Мало мне было этого жида, скорпиона, так ещё свояченицу чёрт принёс... Вона куда подалась, сучка каторжная. Комиссарша, и штаны нацепила! Ишь, цыгарку курит, да и самогончиком от неё несёт. Курва, двустволка красножопая. Впрочем, чего удивляться? С детства ясно было, что непутёвая. Нескладёха, растеряха. Нет бы по дому помочь — а она с книжкой где-то пропадает. Всё лучшей жизни ищет, где полегче. То в монастырь собиралась постричься, то на фабрику пошла — дома, вишь, тошно, то с леволюционерами спуталась, теперь вон, в ЧК, сучка! Все они, эти комиссары, тузом бубновым меченные! За что её только Агаша любила?»

— Я поговорю с ним? — нерешительно спросила Лиза.

— Давай, — ободрил её Марк. — По-родственному.

Она поднялась с лавки. Степану показалось, что Лизка сейчас или убьёт, или отлупит его — такие у неё были глаза. Но она просто опустилась рядом, спросила:

— Как ты оказался здесь?

— Как меня в четырнадцатом мобилизовали, я Агаше велел к родителям ехать. Всё же, думал, сытнее здесь, чем в городе. Откуда ж мне было знать, что тут такое начнётся?

Она хрустнула пальцами:

— Ты хоть понимаешь, скотина, что ты наделал? Зачем тебя в банду понесло? Ты понимаешь, что Агашу с детьми ждёт?

Он на всякий случай кивнул. Хотя от кого, спрашивается, зависела судьба заложников? А свояченица не терпящим возражения тоном заявила:

— Так вот, слушай. Или ты соглашаешься сотрудничать с нами, или я тебя, сволочь, тут же кончу.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Степан.

— Поможешь взять Епифанова или ликвидировать. Без головки ваше кулачьё разбежится.

Степан опустил голову. Выбора у него не было. В чём — в чём, а в том, что комиссарша свои угрозы исполнит, сомнения не было.

— Согласен. Но Епифанов осторожен, он не поверит человеку, побывавшему в плену.

— А ты и не был в плену, — произнесла Лиза, заметно повеселев после его согласия. — Ты ведь не сдаваться шёл. Ты шпионил. Посмотрел на лагерь и ушёл. Никто в селе не видел, что это был именно ты. А кто слышал, что мы кого-то поймали, так для этих мы устроим спектаклю. Все услышат — поймали кого-то ночью и спровадили в штаб к Духонину.

Говорила она уже совершенно спокойно и уверенно. Потом добавила:

— И не думай нас обмануть. Агаша и твоя семья — вся семья — взяты в заложники. Если ты попробуешь обмануть нас — не обессудь: война.

Степан с надеждой посмотрел ей в глаза, думая, что свояченица просто пугает его при своём напарнике. Но тут же убедился: выполнит всё, как сказала. Глаза у неё были холодными, жёсткими, в углу рта подрагивала волчья складочка.

— Да, и ещё. Грамотный же? Молодец. Пиши:

«Я, Фёдоров Степан Иванович, крестьянин с. Б. Шереметьево обязуюсь оказывать содействие представителям Советской власти и ГубЧК в ликвидации бандитского мятежа и поимке главаря Епифанова Спиридона Ивановича. В дальнейшем обязуюсь содействовать Советской власти, сообщая о контрреволюционных настроениях в Политбюро и милицию». Подпишись.

«Расписку ещё взяли, дьяволы. Совсем душу запродал, с потрохами. Был человек — стал Иуда», — подумал Степан, обречённо выводя буквы.

Марк заверил его расписку своей подписью. Отдал Лизе.

— Тебе эта бумажка может потом жизнь спасти. Ну, давай ещё побеседуем...

Расспрашивал долго — об оружии, укреплении лагеря, охране и настроениях в банде.

— Это хорошо, что вы волнуетесь, — подытожил он наконец. — Торопитесь. Передай, каждые два часа стреляем.

— За рекой слышно, — мрачно буркнул Фёдоров.

— Ладно. Подпиши протокол, забирай оружие и вон отсюда. На лагерь по пути посмотришь, больше бы ты ночью и не увидел.

Лиза встала, крикнула часового. Дала наказ. Слова «к стенке» были сказаны громко и уже на улице. Красноармеец увёл Степана. Лиза с виноватой улыбкой повернулась к Марку.

— Ты молодец... — ободрил он её.

Подошёл, обнял за плечи. Развернул к себе, заглянул в глаза и спросил:

— Любишь сестру?

— Она меня вырастила, — пробормотала Лиза.

— Не волнуйся, сестру твою... Я позабочусь, чтобы её не обидели.

Лиза вскинула на него глаза. Сейчас она показалась ему такой жалкой, беспомощной, милой...

— Лиза, я обещаю. А тебе в это дело вообще не надо соваться, поняла?

На окраине ахнул выстрел.

 

 

***

— Ты мне лучше расскажи, как это произошло? — Лиза закончила перевязывать Марка. Окровавленными, дрожащими руками свернула козью ножку, ломая спички, закурила. Марк встал с табуретки. Похлопал Лизу по плечу и сказал нарочито грубо:

— Отстань, нашла о чём говорить. Заладила: «Чуть не убили, чуть не убили!» Я уже десять раз рассказывал. Проводили мы обыск у Певневой. Я заметил оружие в яме, в сарае, нагнулся туда, а он в это время и пальни откуда-то сверху. Стрелок плохой, с такого расстояния по моей спине умудрился промазать! Вырвал клок сала под мышкой, всего-то. И из-за этого ты кудахчешь полдня и мешаешь Устимову дописать протокол.

Немного морщась от боли, Марк нагнулся, поднял с пола окровавленную гимнастёрку, швырнул её стоявшей поодаль бабе-стряпухе: постирай, мол. Взял кожанку и посмотрел на свет сквозь дырку от пули.

— Вот сволочь, новую тужурку испортил! Товарищ Устимов, скоро ты протокол допишешь?

— Сейчас, — буркнул председатель ревтрибунала и склонился ещё ниже над листом бумаги, вырисовывая намусоленным карандашом: «...Листовки антисавецкаго садержанья, с агитацией за саветы бес камунистов и с призывом свергнуть жидовскую власть. Аружье — ружье Бердан, патроны к ниму в каличестве 14 штук, бомбы — 4 штуки, найденые при обыске в с. Большое Шереметево 20 июля 1921 г. На аснавании этого, сагласна приказу Полномочной комиссии ВЦИК за № 171 пригавариваюца к растрелу следущие десять граждан:

1. Гражданин Гаралин Александр, 18 лет; 2. Гражданка Певнева Марья Никалаевна, 43 лет; Гражданка...»

Вошедший дневальный помялся у порога, потом как-то слишком тихо доложил:

— Товарищ Штоклянд, там ... — он с трудом сглотнул. — Убитые, из Булгаковки!

Лиза, вскрикнув, вскочила, бросилась было к двери.

— Куда?! А протоколы? — прикрикнул на неё Марк. Сам тяжело встал. Глаза у него были остекленевшие.

— С-счас, — она поспешно начала складывать бумаги в портфель. «И как я мог об этом забыть? — подумал Марк, тупо глядя на беспорядочную суету Лизы. — До Булгаковки же им рукой подать... И чего нам стоило оставить там полсотни штыков?!»

Лиза закончила собирать бумаги, робко глянула на Марка.

— Идём, — сухо бросил он.

Телега стояла у церкви. Возле неё, утирая слёзы грязным кулачком, рыдал парнишка лет десяти, не в силах отвести взгляда от кучи трупов, наваленных, как мешки. Под жарким июльским солнцем тела уже тронуло тлением, и над возом тучей роились жирные зелёные мухи. Марк издали ощутил хорошо знакомую вонь гниющего человеческого мяса и сукровицы. Шагнул вперёд, рассматривая убитых. Они были раздеты до белья, некоторые и просто голые. На вымазанных запёкшейся кровью рубахах и телах виднелись маленькие ромбовидные дырочки, по четыре в ряд. «Вилами кололи, сволочи, пули берегли», — подумал Марк, почти представив себе, как туго входит в живое человеческое тело кованое железо, как хрустит разрываемая плоть. Умирали ЧОНовцы мучительно, почти у всех глаза были открыты, рты распялены в последнем вопле.

За спиной всхлипнула Лиза. «Чоновцы... Славные, наивные парнишки. Они так гордились своим оружием, воинственным видом. А вот и Фаддей, председатель комбеда. Не уберёг своих. И сам погиб, — подумал Марк и закусил губу. — По твоей вине они погибли, товарищ Штоклянд».

— Вот лицо тех, кого вы защищаете! — донёсся до Марка крик Серёги Свободина. — Но бандиты ещё сполна заплатят за их смерть! Сторицей отольётся кровь борцов за светлое будущее!!!

Марка передёрнуло: чёртов крикун, нашёл-таки повод для митинга! Но оцепенение, охватившее было его при страшном известии, от этого раздражения прошло, перестала лупить кровь в висках. Мысли приняли свой обычный ход. «Так, Маркеле, хватит ломать руки. Мёртвых уже не воскресишь. Разберись, что произошло. Что мы имеем? Враг оказался умнее, но не безрассуднее, чем ты думал. Вряд ли это зверство останется без ответа со стороны епифановской братии — в банде теперь наверняка разброд и шатание, стоит ждать дезертиров. А может — и бунта. Ты получил, что хотел. Это хорошо.»

Марк обвёл взглядом притихших крестьян. Те замерли в ожидании самого страшного, затравленно глядя на Штоклянда. Он тянул время, скользил взглядом по шереметьевцам, и те поспешно прятали глаза, кто мог — скрывался за спины соседей. Остальные пытались сжаться, стать незаметнее. Потом шагнул навстречу оцепеневшей толпе:

— Трупы снести на ледник и вам, сволочи, изготовить для них гробы к утру! Дольше держать не будем — воняет!

Резко повернувшись, зашагал от воза. Лиза, больше по привычке, пошла за ним. Остальные — и шереметьевцы, и свои — остолбенели от неожиданности. Серёга догнал его:

— Марк, неужели мы это так спустим?

— Сейчас закончим приговор, расстреляете очередных!

— Да что ты говоришь?! — возмутился Сергей. — Мы должны напасть на лагерь!

— Дурак, — огрызнулся Марк.

— Совсем у тебя сердца нет, — выдохнул Серёга, багровея от ярости.

Марк перекатил на скулах желваки и промолчал.

— Я требую собрать совет! — угрожающе произнёс Свободин.

— Созывай, — отмахнулся Марк и зашагал к опросному пункту. Лиза поспешила за ним.

Свободин и Устимов появились почти следом.

— Лисицын не придёт, — буркнул Устимов. — Плохо ему.

— Тогда я ставлю вопрос о товарище Штоклянде, — поднял руку Сергей. — Поведение товарища Штокянда — контрреволюционно. Он не только не стремится ликвидировать банду, но его нерешительность привела к гибели наших товарищей. Я требую арестовать Штоклянда и немедленно напасть на бандитов.

— Ясно, пусть теперь Штоклянд выскажется, — сухо бросил Устимов, не переносивший горячности и скоропалительных решений.

— В том, что парни булгаковские погибли — моя вина, — спокойно произнёс Марк. — Надо было оставить там отряд штыков в пятьдесят, не подумал. А в остальном — всё пока идет по плану.

— По какому, к шуту, плану?! Надо было сразу нападать, как узнали, где лагерь! — заорал Сергей.

— Остынь, — коротко велел Устимов. Свободин осёкся.

— Я думаю, что дезертиры должны появиться сегодня. Если не появятся — можете арестовывать меня — и хоть под трибунал! — уверенно сказал Марк.

— Хорошо, — ледяным тоном вставил Устимов. — Я пока склоняюсь подождать. Любое неповиновение, Свободин, буду рассматривать как контрреволюцию, понял? Завтра утром, если что — собираем новый совет.

И решительно направился из избы, уводя за собой Сергея.

Когда хлопнула входная дверь, Марк облегчённо выдохнул. И вдруг почувствовал, что его начинает колотить и он не может справиться с противной дрожью. Поспешно подошёл к окну и отвернулся, чтобы Лиза не видела его перекошенного судорогой лица. Ему вообще хотелось, чтобы она ушла и не видела его таким. Но Громова, весь совет молча стоявшая у стены, нерешительно приблизилась к нему, робко обняла за плечи.

— Марк?

— Да что ты меня утешаешь? — огрызнулся было он, но встретился с ней взглядом и осёкся. — Прости.

Повернулся к ней. Погладил по волосам. Громова была такая неожиданно нежная, понимающая, что Штоклянду захотелось ткнуться лицом ей в плечо и там спрятаться от всех передряг. Он заставил себя презрительно улыбнуться.

— Не бойся, я себе пулю в лоб не пущу. А Свободин — он всегда так лает...

Она не поверила наплевательскому тону и улыбке, обвила его голову руками. Взъерошила волосы.

— Совсем как мамеле, — устало улыбнулся он и упёрся лбом в её лоб. — Ты — второй человек, при котором мне не стыдно показать, что мне страшно... Спасибо тебе, Лизка.

И, мягко запрокинув её голову, поцеловал в сухие, искусанные губы. Она вспыхнула, спрятала лицо у него на груди, потом высвободилась из его объятий.

— Ладно, давай закончим протоколы... — пробормотала она смущённо.

— Дурёха ты, — устало и ласково вздохнул Марк и вынужден был согласиться. — Давай...

— Дезертиры! — выглянув в окошко, торжествующе взвизгнула Лизка и, с радостным смехом, кинулась к Марку.

— Таки наша взяла?! — он бросился к окну.

Действительно, на мосту стояла толпа, и над ней трепетала на ветру чья-то исподняя рубаха на шесте. Белый флаг. Красноармейцы деловито обыскивали пришедших. Марк облапил Громову, закружил по комнате.

— Получилось! Лиза, Лизонька, как я рад!!!

— Они теперь побегут? — спросила она доверчиво.

— Я что, Бог, чтобы всё знать? Должны...

В избу вбежал красноармеец, радостно завопил с порога:

— Сдалось в плен двадцать семь человек, кроме того, они привели бандитов Макарова, Чеглокова, Куприянова и Красикова!

— Макарова живьём взяли?! — Марк выпустил Лизку и вдруг прошёлся по комнате, выкинув коленце из незнакомого ей танца. Лицо его выглядело совсем мальчишеским. — Пойдём к ним, Лизка!

И, сразу посерьёзнев, остепенившись, пригладил растрепавшиеся волосы. Только глаза его всё ещё смеялись — по-прежнему молодо.

— Их всех надо опросить и отпустить — даже тех, за кем грешки. Только особо злостных оставить.

Возле избы уже стояла толпа. Подошёл Устимов, крепко пожал руку Марку.

— Я рад, что твой план всё же удался.

— Я тоже, — сдержанно ответил Штоклянд.

Появился Серёга, как ни в чём не бывало радостно обнял Марка. Тот всё же не удержался, ткнул его кулаком в бок довольно чувствительно: так кто был прав?!

Дезертиры все стояли кучкой, окружённые красноармейцами. Затравленно озирались.

— Ну, который тут у вас Макаров? — спросил Марк.

— Вот этот, — из толпы выпихнули высокого, крепко сбитого мужика со связанными назад руками. Судя по всему, дался он дезертирам недёшево, сатиновая рубаха на нём была разодрана до подола, а левый глаз заплыл до такой степени, что не открывался. Марк внимательно смотрел на него. Ничего зверского в Дмитрии Макарове не было. Обычный мужик. Одеть бы его прилично, смазать русые волосы маслом — и получился бы такой крепкий хозяин: умный, прижимистый и работящий. Вот только единственный пронзительно-голубой глаз сверкал злобно.

— Значит, ты и есть Макаров Дмитрий Егорович?

Дезертиры закивали, Макаров презрительно промолчал.

— Повезло тебе, Дмитрий Макаров. Не имею я права поквитаться с тобой как следует! Всего-то навсего расшлёпают тебя.

— Чтоб тебя, жида пархатого, так же прикончили, как я убивал, — хрипло отозвался Макаров, сверля его единственным глазом.

— Ну, поругайся напоследок, — подчёркнуто беззлобно отозвался Марк и пошёл прочь.

— Товарищи, — обратилась к дезертирам Лиза. — Советская власть обещала прощение добровольно сдавшимся и оказавшим ей содействие бандитам. После того, как будут составлены необходимые бумаги, вы все будете отпущены.

Дезертиры насторожились.

— Я понимаю, вы боитесь, что мы вас обманем. Но я даю вам слово. До утра вы все уйдёте на свободу. Целые и невредимые. У кого семьи взяты в заложники — отпустим. А бумаги составить — в ваших интересах. У вас будет доказательство вашей добровольной сдачи.

И, оглянувшись на красноармейцев, она попросила:

— Товарищи, найдите человек двадцать грамотных, не будем задерживать граждан легализованных.

Перед церковью в который раз собралась толпа. Марк, стоя на паперти, внимательно оглядывал людей. Макарова в селе не любили, и это было заметно. Бабы толпились возле отрядной стряпухи, которая торопливо обсказывала:

— ...Вот как дошли до Макарова вести, что здеся творится, он ночь выждал и напал на Булгаковку. Ну этих-то, желторотых, сонных голыми руками взял, всю ночь куражился, а под утро поколол всех вилами и велел Фадейкиному брату везти их сюда, а чтобы малец не сбёг по дороге, приставил к нему Ваську Ноздрю, живодёра... А как в лагерь вернулся, тут мужики-то на него и насели. Он было бежать — нагнали, да и повязали, вот.

— Поделом ему, он, никак, хуже этих, востроголовых, Макаров-то.

Приведенному Макарову Марк велел спутать ноги, поставил к стенке, и, впившись в него взглядом, стал ждать. Сначала Дмитрий держался прямо, с ненавистью сверлил своих палачей глазами, ругался сквозь зубы, гордо задирал голову. Потом не выдержал, съёжился весь, поник, и только тогда Марк, не торопясь, направился к стоявшему подле Лизы и Устимова Лисицыну.

— Хочешь его прикончить?

Тот, неестественно возбуждённый, бледный, резко мотнул головой в знак согласия.

— А сможешь? — с сомнением, но без тени ехидства заметил Марк. — Расстрел — это очень тяжёлая работа... Ладно. Бери револьвер. Взводить курок умеешь?

— Да, я стрелял, — кивнул Лисицын, поспешно хватаясь за револьвер.

— В общем, так, Алексей. В глаза ему не смотри. Думай о наших парнях. О том, что его смертью ты за них отплатишь. Вот об этом думай. А в глаза — не смотри.

— Да, да, — суетливо кивнул Лисицын.

— Начнём? — спросил Устимов.

— Начнём.

Представитель Ревтрибунала вышел вперёд, достал из кармана приговор, начал читать:

— «Приговор революционной политической комиссии крестьянину с. Большое Шереметьево Кирсановского уезда Тамбовской губернии Макарову Дмитрию Егоровичу от 21 июля 1921 г.

Слушали: о преступлениях добровольца и одного из главарей антоновско-епифановской банды Макарова.

Постановили: за добровольное выступление против Советской власти с сохраненным им самим для этой цели оружием и снаряжением, за принуждение с оружием в руках крестьян сел Б. Шереметьево, Рудовка, Дмитриевка, Кянда, Осино-Гай и Козьмодемьяновка присоединяться к бандам; за варварские расправы с бойцами продотрядов, ЧОН, ГубЧК, Политбюро и РККА; за призыв крестьян бить коммунистов и жидов; за агитацию среди крестьян не выполнять разверстку приговорить крестьянина С. Большое Шереметьево Макарова Дмитрия Егоровича, 34 лет, кулака, к расстрелу.

Председатель Устимов, члены комиссии Штоклянд, Громова.

Приговор привести в исполнение».

Лисицын вышел вперед, вскинул револьвер и выстрелил в уже окончательно потерявшего самообладание, плачущего Макарова. Как и ожидал Марк, Алексей не убил, но ранил приговорённого в грудь. Тот, задохнувшись, закашлявшись, перемазавшись хлынувшей кровью, упал. Лисицын затрясшимися руками испуганно взвёл курок и ещё раз выстрелил. Снова не насмерть. Обезумевший от боли Макаров, корчась, пополз, издавая страшные, булькающие звуки. Лисицын стрелял, каждый раз раня, пока не кончились патроны. После этого Устимов добил Макарова выстрелом в голову. Лиза подошла к трясущемуся, мокрому от пота Лисицыну, коротко обняла его за плечи. Взяла из окоченевших от напряжения рук револьвер.

Направилась к Марку и спросила строго:

— Ты что, нарочно Лисицына поставил?

— Ну нарочно. Не мог я допустить, чтобы эта скотина легко померла!

— А о Лисицыне ты подумал?

— Подумал, — буркнул Марк. — Ничего, не барышня, оклемается. Слушайте, товарищи, у меня к вам предложение. Денёк был — с ума сойти, так что...

— Я — за! — подхватил Свободин. — Тут одна баба первач гонит, так мы реквизируем.

Лиза рассмеялась, Устимов тоже сдержанно улыбнулся.

— Мы тоже — за, — сказала Лиза, кивая на Алексея. — Ему сейчас больше всех это надо.

— Эх, жись! — тиская за талию разомлевшую от выпивки и горячего мужского тела стряпуху, воскликнул Серёга. — Марк, кем бы я стал, не будь революции?! Возил бы навоз на поле. А теперь я кто? Марк, давай выпьем за новую жизнь.

— Давай, — Штоклянд налил себе и Свободину самогону в кружки. Тот лихо опрокинул мутную, вонючую жидкость в рот, мотнул головой, потянулся за хлебом и салом.

— Что ты такой скучный, Марк? Как старик. А ведь ты младше меня!

— Может быть... — Марк закурил и сквозь дым окинул взглядом сидевших за столом.

В избе было шумно и душно. По другую сторону от Свободина Устимов рассказывал что-то не совсем, видно, приличное молодой солдатке, та хохотала, прикрываясь рукавом. Балашов обнимал сразу двоих, весело поглядывая по сторонам. Лиза сидела на дальнем конце стола, с Лисицыным. Алексей был сильно пьян и, запинаясь и сбиваясь, что-то горячо доказывал ей. Та слушала, изредка отвечая ему. Лицо у неё было по-прежнему задумчивое и грустное, но напряжённая маска, не сходившая с него последние дни, разгладилась, и сейчас она выглядела почти хорошенькой.

Марк поднялся с места и направился туда. Сквозь шум едва разобрал пьяное бормотание Алексея.

— Лиза, это безумие... Люди должны помнить о том, что с ними было, что они делают. Должно быть время, чтобы прожить... прочувствовать радость и боль! Война сминает чувства людей! Вот так! — он с силой скомкал кусок хлеба, лежавший перед ним, клёклый мякиш пополз у него сквозь пальцы. — Это ненормально... Мы утром потеряли товарищей... Откуда это дикое веселье? Вертеп разбойничий!!! Если мы так быстро будем забывать о потерях, о совершённом зле — мы превратимся в зверей!

— А если долго помнить — сойдём с ума или сопьёмся, — садясь рядом с Громовой, встрял в разговор Марк. Лисицын встрепенулся, бешено сверкнул на него глазами из-под пенсне и вдруг вцепился в его гимнастерку, прохрипел злобно:

— Вы убийца, Штоклянд, вы палач и убийца!

— Перестань, Алексей! — Лиза решительно перехватила его руки, с трудом отцепила их от гимнастёрки Марка и отпихнула Лисицына назад, загородила его собой. Напряглась вся, готовая принять на себя ответный удар, но взгляд её был испуганным, просящим.

— Ты всех хочешь сделать убийцами, как сам!!! — крикнул Лисицын.

— Марк! — умоляюще воскликнула Лиза.

— Пьяный дурак, — беззлобно отозвался Штоклянд и улыбнулся Лизе. — Ты чего всполошилась? Я таких не бью.

— Марк, отойди... Пожалуйста!!! Потом! — пробормотала она скороговоркой и оглянулась на Лисицына. Тот всё рвался в бой.

— Ладно, — Штоклянд встал и вернулся на своё место. Сел и уставился на дальний конец стола. Лиза уже успела успокоить Алексея, тот снова что-то говорил ей, но она уже не слушала — смотрела на Марка. Потом, не сводя с него глаз, достала кисет, свернула козью ножку и, ломая спички, прикурила. «Дурёха ты, — с неожиданной нежностью подумал Марк. — Знала бы ты, что ты со мной вытворяешь! Знаешь, сколько я баб обработал? И каких! Не чета тебе. А вот ни к одной так не привязался».

Лисицын тронул Лизу за руку. Она нетерпеливо отмахнулась. Ей было страшно и радостно — а может, радостно и страшно от взгляда Марка.

— Ты что, на Громову нацелился? — удивлённо заметил Серёга. — Что-то ты с ней долго миндальничаешь.

— Дурак, — усмехнулся Марк. — Сам посуди, разве можно к чекисту и товарищу по партии с дореволюционным стажем иметь тот же подход, что и к деревенской Дуньке? Недиалектично мыслишь!

Серёга загнулся от смеха. Марк отхлебнул самогон, неторопливо закусил салом, а потом сказал спокойно:

— А если без шуток — то я с ней по-серьёзному собираюсь.

Серёга, всё ещё фыркавший, поперхнулся смешком, недоумённо поднял брови.

— Чего вдруг?

— А чем плоха? — пожал плечами Марк. — Мне нравится.

Свободин внимательно уставился на Лизку, честно попытался увидеть в ней что-нибудь особенное и наконец подытожил:

— В лесу леса не нашёл! И вообще. Какой смысл жениться, Марк, когда кругом баб — до чёрта?

— Да так уж. Решил... — неопределённо отозвался Штоклянд, давая понять, что не собирается обсуждать этот вопрос.

Лиза, словно почувствовав, что говорят о ней, засмущалась. Тряхнула за плечо уже задремавшего Лисицына.

— Алексей Иванович, пойдём, а?

Подняла его, повела к выходу.

Уложила Лисицына в соседней избе и хотела уйти, но скрипнула дверь, кто-то вошёл. По шагам, по звуку дыхания Лиза поняла — кто. Да что уж говорить, была почти уверена, что он пойдёт следом. Спросила в темноту:

— Марк, ты?

— А что, ждала? — отозвался Штоклянд без тени ухмылки. Подошёл близко, его пахнущее самогоном и махоркой дыхание коснулось щеки Лизы. — Всё нянчишься?

— А ты после первого расшлёпанного не блевал? — поинтересовалась она насмешливо. А сердечко сжалось, заколотилось, как у воробышка.

— Давно было, — отозвался он, замыкая её в объятия — как цепями сковал.

— Не бросать же его? — сказала Лиза тихо. Голос её был совсем чужим, и разговор не имел смысла. Они оба прекрасно понимали, что всё это — как бы конспирация. Речь-то должна была пойти о другом.

— Говоришь, а сама будто извиняешься, — сказал Марк, решительно прекращая игру. — Ты всегда извиняешься. Почему?

— А мне откуда знать? — попыталась удержаться она в прежнем тоне. Не вышло, Марк гнул своё.

— А я знаю. Ты просто прикидываешься такой, железной. А на самом деле ты — русская баба. А русские бабы — они ласковые и покорные, так?

Лиза промолчала, только совсем затаила дыхание, выжидая... ожидая.

Он запрокинул ей голову, впился губами в губы жадно, как в добычу, почувствовал дразнящий запах её пота. Она задохнулась, обвила руками его шею, попыталась обмякнуть в его объятиях, но только больше напряглась, сжалась.

— Ох, Марк, что ты со мной делаешь?! — выдохнула горько Лиза, как только он оторвался от её губ.

— А ты со мной?! — отозвался Марк, ослабляя хватку. Лиза вывернулась из его объятий, чмокнула куда-то в пахнущую самогоном щетину и выскочила из избы. «Ах ты, прынцесса из ЧК! А всё равно ты будешь моя!» — подумал Марк. Щёлкнул пальцами. Достал кисет, не торопясь, свернул козью ножку. Надо было успокоиться.

22 июля 1921 г.

На следующее утро хоронили булгаковцев. Место выбрали на главной площади, перед церковью, там же, где и расстреливали. Снова блажил над селом колокол, созывая жителей на сход. Только вместо вчерашних пяти обречённых на казнь бандитов сегодня на площадь торжественно выплывали семнадцать новых, плохо струганных гробов. Впереди, неся склонённый флаг, шествовал Устимов, за ним — Серёга, Марк, Елизавета, Лисицын. Следом — красноармейцы и Первый Шереметьевский революционный отряд — несколько парней и девушка. Гробы слегка покачивались на плечах бойцов, неслышно опускались на траву.

Жители мрачно смотрели на процессию, на фигуры в кожанках, на красноармейцев, стоящих с суровыми лицами без слёз, у края могилы.

— Вчера гуляли вовсю, антихристы, с бабами нашими, а сегодня вон что творят, выстроились! — заметила зло в толпе какая-то баба и тут же осеклась, оглянулась, не слышат ли красноармейцы.

— А что им? Они все возле смерти ходят, им что свои, что чужие, — отозвалась её соседка так же, шёпотом.

— Да ладно вам, дуры, заблажили! — буркнул старик, стоявший чуть поодаль.

Колокол стих. Вперёд выступил Серёга. Сдёрнул с головы фуражку, начал красивым, чуть хриплым голосом:

— Товарищи! Смерть вырвала из наших рядов молодых бойцов за дело справедливости, за новое, светлое будущее, где не будет эксплуатации человека человеком. Семнадцать молодых парней убиты кулацко-эсеровской бандой! Они были очень молоды. Они могли бы жить в светлом будущем! Но мученическая смерть, которую они приняли от рук бандитской сволочи, оборвала их жизни в самом начале! Мы уже отомстили убийце! И мы ещё сторицей отомстим! Спите спокойно, дорогие товарищи! Ваша смерть не была напрасной! В наши ряды влились новые бойцы, которые займут ваше место!

Голос его, становившийся всё звонче, осёкся в конце последней фразы, в голубых глазах блеснула влага. Но Сергей сдержался, только потряс кулаком и первый завёл:

    —       Не плачьте над трупами павших бойцов,

       Погибших с оружьем в руках.

Его поддержали:

    —       Не пойте над ними надгробных стихов,

       Слезой не скверните их прах!!!

Под скорбно-величественную песню гробы медленно опускали в яму. Потянулись вдоль могилы красноармейцы, бросая на свежеструганные доски горсть за горстью чёрную, жирную землю. Заработали лопатами парни, и вскоре на площади вырос холм. Сергей водрузил над ним знамя.

— Дело революции бессмертно! — крикнул он, рванул вверх руку с револьвером и выстрелил в воздух.

Красноармейцы, как один, тоже вскинули ружья, и над селом разнёсся залп; подхваченный эхом, аукнулся за рекой.

— Слышите, бандитская сволочь?!

 

 

***

— Свояк вам кланяется, просил сказать, что проездом в Пензу везёт девять аршин холста, ночует в Питиме. Коль хотите забрать, я укажу — где.

Дезертир, принёсший эту весть, был болезненный молодой парень.

— Хотим, конечно, — отозвалась звонко Лиза, улыбаясь. — Заждались.

Добрые вести распространяются моментально. Всё руководство собралось так быстро, что Лиза не успела даже записать имя парня в протокол.

— Епифанова брать будем, — сказал Марк, опережая вопросы Устимова и Свободина. — Вот товарищ Бозин, он нам укажет, где скрываются остатки банды. Сегодня ночью Епифанов будет ночевать в Питиме, с ним — восемь человек, и один — наш агент.

— Добро, — кивнул Устимов. — Далеко этот Питим?

— Успеем, — отозвался Сергей с таким торжествующим видом, будто это была его заслуга, что операция подходит к концу.

— Ночует-то он где? — спросила Лиза. — Нарисуй.

Парень послушно взял протянутую бумажку и, помусолив карандаш, торопливо стал чертить план, обозначая на нём огороды, дома, сараи. Серёга, рассмотрев рисунок, сразу начал излагать ход операции, обозначая, где кто будет стоять.

Марк задумчиво закурил. Вообще-то, исход операции его уже почти не беспокоил. Что бы теперь ни случилось — задача выполнена. Банда ликвидирована. Стараниями Лизы переписаны все участники, большая часть легализованных бандитов дала подписку о содействии властям. Конечно, неплохо было бы взять Епифанова живым или ещё лучше — ликвидировать при задержании, чтобы не сбежал по дороге до Кирсанова. «Красиво операцию провели, — думал Марк, дымя самокруткой. — Почитай, без единого выстрела. Теперь можно рассчитывать, что направят в Москву. Клява, думаю, возражать не будет. Лизку тоже с собой возьму. А распишемся сразу по приезде в Кирсанов. (Он не сомневался ни в том, что на Громовой надо жениться, ни в том, что она не откажет, хотя о браке с ней ещё не заговаривал). Вот только Степан этот совсем ни к чему. Ни ей, ни сестре её. С такими подвигами его в первую голову заберут, лет на десять, не меньше. Останется их Агаша при живом муже вдовой, да ещё — бандитской женой. Оно, конечно, чёрт с ней, с сестрой. Но ведь должны же в ВЧК проверять, нет ли у чекистов контры среди родни». Марка это обстоятельство беспокоило не на шутку, и он в мыслях всё возвращался и возвращался к этому вопросу. И вот сейчас вдруг понял, что надо делать: «Не должен жить этот Степан. Лучше бы его на операции убили, а если нет — я его сам убью».

— Я с вами поеду, — сказал он, дослушав Свободина. — Собирай отряд.

Лиза посмотрела на Марка.

— А я?

— Разберись с дезертирами. Ты тут нужнее, Лиза, — ответил Марк. Она помрачнела. Он похлопал её по плечу. — Давай без геройства, ладно?

Она обречённо кивнула. Спорить с доводами Марка было трудно.

Вскоре собранный отряд выезжал из села. Громова, вышедшая провожать его, умоляющим взглядом уставилась на Штоклянда.

— Я помню, Лиза! — с честным видом пообещал он.

— Марк, я прошу, будь осторожен, — попросила она, и в глазах её блеснули слёзы.

— Я что, дурак, что ли? — засмеялся Штоклянд. — Я под пули без нужды не полезу. Мы, Лиза, с тобой ещё в Москву поедем...

Она страдальчески заломила брови:

— Марк, не надо, мне страшно... Не надо загадывать.

— Дурёха ты моя, — рассмеялся он, чмокнул её в щеку и, достав что-то из кармана, протянул ей. — Держи. Надоело смотреть, как ты спички ломаешь.

Это была зажигалка, аккуратно сработанная из гильзы. На корпусе выбито: «Лизе от Марка. 1921г.». Она закусила губу, чтобы не расплакаться. Он, не оборачиваясь, легко взлетел в седло. Где-то впереди раздался голос Свободина: «Выступаем!», Марк дал шенкеля коню и ускакал вперёд. Лиза, ничего не видя перед собой, побрела к опросному пункту. Села за стол, уткнулась лицом в ладони и заплакала навзрыд. Ждать из боя труднее, чем идти в бой. «Господи, — прошептала она. — Пожалуйста, пусть он вернётся!!!». И, вздрогнув, огляделась — не слышал ли кто.

Марк догнал Балашова.

— Задача ясна?

— Ясна, — беззаботно кивнул тот. — Жаль только, там баба да этот, наш агент, а то бы заранее, как они ещё не прочухали, что мы тут, подобраться к окну, встать у стенки с бомбой, а как они откажутся сдаваться, бомбу бы им в окно кинуть — и всё.

— А почему нет? — вскинул бровь Марк. — Агент этот — бандюга, ему всё равно перед Советской властью отвечать, а баба бандитов укрывает — ей расстрел по приказу полагается. Смотри, коль никто не захочет сдаться, так что с ними цацкаться?

— Угу, — кивнул Балашов обрадовано.

 

 

23 июля 1919 г.

Долгожданный отряд вернулся в начале седьмого. Лизе едва хватило терпения отослать очередного допрашиваемого, прибрать протокол в портфель, прежде чем кинуться встречать своих. Уже спешившийся Марк заметил её и не спеша направился навстречу. Стиснул девушку в крепких руках. Запрокинул ей голову, погладил по волосам, присвистнул:

— Ого, да ты седеть начала, Лиза. Нехорошо. Мы ведь, никак, ровесники...

Она ткнулась в его пахнущую потом и махоркой гимнастёрку, всхлипнула.

— Ну всё, развела мокроту, — добродушно проворчал Марк. — Не можете вы, бабы, без этого. Уймись сейчас же!

Она послушно утёрла слёзы кулачком. Штоклянд ободряюще похлопал её по плечу.

— Марк, а где агент? — больше для того, чтобы не молчать, спросила она.

— Вон, — кивнул в сторону воза Штоклянд, мрачнея. Лиза перевела взгляд на покойников. Труп Степана она увидела не сразу. Он лежал рядом с какой-то бабой, тело и лицо которой было всё изрешечено осколками гранат. Рот его был открыт, и Лиза некоторое время тупо смотрела, как в него заползала муха. Спереди труп был целым. Марк перевернул тело, показывая множество осколочных ран на спине.

— Его убили свои, в спину. Вот пулевое отверстие, видишь? Осколками потом досталось. Наверно, он хотел выйти, — сказал Марк и поспешно добавил: — Я предложил сдачу, он что-то крикнул, а потом раздалось несколько выстрелов. Мы нашли его у входа, Лиза. Прости, не уберёг, но это война...

И, погладив её по щеке, добавил твёрдо:

— И потом, так даже лучше для твоей сестры. Быть вдовой человека, оказавшего властям содействие, лучше, чем женой сидящего в концлагере бандита.

Лиза печально вздохнула и кивнула, согласившись с его доводами.

— А бабе его лучше уехать отсюда, и взять девичью фамилию, — уже совершенно успокоившись, продолжил Марк. — В случае чего, пусть с нами едет. Только ты сильно не шуми, кто она тебе.

— Это Епифанов? — спросил подошедший Устимов, кивнув на труп Степана.

— Нет, вон Епифанов. А этого товарища надо по-человечески похоронить, это он Епифанова сдал, — пояснил Марк. — Хоть и бандит был, а как оказавший содействие...

И заторопился отослать Громову:

— Лиза, ты заложников выпускай — всё, кончилось... Да! Товарищ Устимов, там, в овине, вдова его сидит, ей посочувствовать бы надо. Ты уж, как самый старший, и, сам понимаешь, я же всех их на расстрелы выводил... В общем, возьми это дело на себя, не знаю я, как в таких случаях...

Устимов нахмурился: высказывать соболезнования он тоже не умел, но как откажешься?

Лиза пошла к овину. Часовой помог ей отвалить бревно, припиравшее дверь. Из овина её обдало вонью человеческих испражнений.

— Выходите на свободу! — звонко крикнула Лиза, но заложники не торопились, недоверчиво затихли там, в темноте. Понимая, что если её фигура в кожанке будет маячить в проходе, это только больше напугает и без того запуганных людей, Лиза пошла к Марку. Но всё напряженно косилась на овин, зная, что встречи с сестрой не избежать. Тем временем кто-то из подростков, перемазанный сажей, лохматый, как чертёнок, вылез из овина. Огляделся. Звонко крикнул внутрь:

— Правда, выпускают!

Постепенно из дверей появились и остальные. Все грязные, лохматые, они шли, с трудом переставляя непослушные ноги. Агаша, с малышом на руках и с тремя старшими детьми, цепляющимися за юбку, появилась одной из последних. Первенец осторожно поддерживал мать. Малыш у неё на руках вопил благим матом. Подслеповато щурясь, Агаша окинула взглядом стоявшие поодаль фигуры в кожанках, на Лизе задержалась чуть дольше и хотела было пройти мимо, но Устимов окликнул её.

— Агафья Петровна!!!

Она так же медленно, путаясь ногами в загаженной юбке (малыша от материнского прокисшего молока понос прохватил), подошла к ним. Лиза ожидала увидеть нечто жалкое, но вид измученной, постаревшей сестры поразил её больше, чем она предполагала. Заметив, как дрогнули её губы, Марк больно впился ей в запястье пальцами. Лиза смогла сделать сочувствующее лицо постороннего человека.

— Возьми у матери дитя-то, — велел Устимов старшему. И начал, с трудом подбирая слова, рубя фразы:

— Агафья Петровна, муж ваш, Степан Фёдоров... оказал нам большое содействие при ликвидации банды. Он погиб при исполнении задания... Мы сожалеем...

Агаша хрипло вскрикнула, пошатнулась, но не упала. И не заплакала. Пронзительными синими глазами обвела всех троих.

— Мы сожалеем, — прошелестела Лиза едва слышно вслед за Устимовым. Марк скорбно кивнул.

— Дома вам помогут наши красноармейцы — и прибраться, и с похоронами, — сказал Устимов. — Вы уж простите нас, мы вынуждены были вас держать с заложниками, чтобы не выдать нашего агента. К сожалению, всё так вот...

Он окончательно сбился, махнул рукой, закашлялся, пытаясь скрыть слёзы. Уж больно жалкой была эта баба, взгляд её душу рвал.

 

Больше всего Агаше хотелось остаться одной, сесть на лавку и оплакать свою потерю. Но надо было позаботиться о детях: перемыть их, накормить, застирать бельё и найти чистую одежду для мёртвого мужа. Красноармейцы добросовестно помогали ей, но Агашу злило само присутствие этих громогласных вонючих парней в доме убитого ими человека.

Наконец она осталась одна. За окнами смеркалось. Дети спали, даже меньшой, маявшийся эти дни животом, и тот унялся. Агаша наконец-то опустилась на лавку у окна, тупо посмотрела на лежащего мужа, такого чинного и спокойного, каким он никогда не был при жизни. Мысли текли как-то сами по себе, словно в полусне, мелькали обрывками. Вот в этом доме, недели ещё не прошло, как топталась у печки острая на язык, но незлая свекровь. Степан был жив, прятался где-то в лесах, часто наведывался по ночам. Когда она видела его в последний раз, он был сильно поддатый, весёлый, всё играл, заваливая её в траву, смеялся... Она вспомнила, как отбивалась от него, полушутя, полусерьёзно, вспомнила вкус его поцелуев. Кто же знал, что в последний раз всё было? А вот заплакать Агаша не могла — слёзы словно смёрзлись внутри, ледяной глыбой навалились на сердце, тянули и разрывали голову противной ноющей болью.

В дверь робко постучали, и, не дожидаясь ответа, в дом вошла Лизка. Потопталась неуверенно на пороге. Потом, не крестя лба, прошла к сестре. Вид у неё был, как у побитой собаки, даже глаз не поднимала. «Чувствует, что виновата, — подумала Агаша. — Могла бы хоть детей вывести из этого овина!»

И, разглядывая сестру, невольно вспомнила, какой видела её последний раз, в 1915 году. Юная, не смотря ни на что — свежая, с толстой каштановой косой, Лизка мало походила на себя нынешнюю, исхудавшую, коротко стриженную, в штанах. Мужик мужиком. И пахло-то от неё, как от холостого неустроенного мужика: потом, махоркой и самогоном. Старшая сестра молчала, всё пытаясь понять, как добрая, нескладная девушка, набожная и тихая, превратилась в чекиста, расстреливавшего баб, повинных только в том, что не бросили своих мужиков? Лиза села рядом, нерешительно положила маленькую, холодную и потную ладошку на тёмную, со вздутыми венами руку сестры. Помолчав, сказала хрипло, словно отвечая на незаданный вопрос:

— Прости, я не могла иначе, Агаша...

От этого прокуренного хриплого голоса, от Лизкиной уверенности в своей правоте Агашу передёрнуло, она стряхнула ладонь сестры, как змею, с руки, зашипела, чтобы не перебудить детей:

— Прости?! Ах ты, паскуда, палач, убийца окаянная!!! Вон с глаз моих!!!

Раньше бы Лиза расплакалась, стала умолять сестру, оправдываться. Но теперь она только побелела, вскочила и свистящим шёпотом ответила:

— Хорошо, я уйду! Но сначала послушай! Лучше тебе отсюда уехать и выправить документы на девичью фамилию на весь твой кагал. Я могу тебе помочь. Надумаешь — приходи. Я посодействую. Да уезжай в какой-нибудь город, там тебе легче будет.

И, поджав губы, резко повернулась и вышла из дома. Задыхаясь, Агаша прижала руки к груди: сердце защемило. Бросилась из избы и, повалившись в огороде лицом на грядку, разрыдалась.

 

 

27 июля 1921 г.

— Опять опаздываешь, Штоклянд, — добродушно проворчал Клява, покосившись на вошедшего в штаб Марка. — И Лизавету портишь. Расписались, что ли?

Марк утвердительно кивнул. Клява протянул ему широкую мозолистую руку, крепко пожал ладонь Марка и произнёс, пряча в льняных усах улыбку:

— Ну, поздравляю. И тебя, Лиза. Как теперь тебя везде писать? Громовой или Штоклянд?

— По мужу, — ответила она. И не смогла скрыть радостной, счастливой улыбки. Опустила ресницы и, смутившись окончательно, покраснела.

— Это что за старорежимные штучки? — рассмеялся Серега Свободин. — Только замуж вышла, а уже и голову нагибать, и глазки опускать научилась. Смотри, переродишься из идейного коммуниста и борца за мировую революцию в мещанку. Ты, Марк, ей этого не позволяй. Хотя, что тебе доверять? Есть у тебя эта буржуазная отрыжка...

— Так и быть, товарищ комэск, постараюсь, — смеясь, отмахнулся Марк.

— Ладно, — сказал Устимов. — Хватит трепаться. Давайте о деле.

Лиза бросила на него благодарный взгляд и первая опустилась на стул. Товарищ Клява одёрнул гимнастёрку и, обведя всех присутствующих взглядом, произнёс:

— Прежде всего, товарищи, я поздравляю вас с блестящим проведением операции. Молодцы. Я уже написал рапорт. Сегодня к вечеру решим, куда вас дальше направить. Начбоеучастка всё скажет. Точно знаю, что Лисицына мы выведем из состава.

— Эт ладно, — облегчённо вздохнул Свободин и добавил, брезгливо поморщившись: — Интеллигенция...

— Моё дело — ознакомить вас с новостями. Газеты читали?

Устимов вздохнул, Лиза виновато потупилась, Марк с недоумённым видом пожал плечами: «Не до этого было! Как ты не понимаешь?»

— В таком случае... 19 июля было заседание Комиссии по борьбе с бандитизмом при РВСР, постановление телеграфировали по прямому проводу, и в газетах тоже — 20 июля. О приказе № 171.

Клява порылся в кармане галифе, достал оттуда мятый листок и, слегка растягивая слова, начал читать:

— «Приказ № 171, устанавливавший суровые меры расправы над мятежниками, был вызван исключительными условиями и преступно-предательской деятельностью анархо-эсеро-бандитских элементов, сосредоточивших в пределах Тамбовской губернии свои главные силы.

Приказ имел целью прежде всего показать большинству крестьянства всю серьёзность обстановки, создаваемой указанными элементами, и решимость советской власти беспощадно карать такого рода элементы, подрывающие обороноспособность Республики и вконец расшатывающие её хозяйственную жизнь. Вместе с тем, Советская власть имела своей целью приостановить те зверские истязания, которые учинялись бандитами над беззащитными нередко рабочими и крестьянами, верными Советской власти. Ныне, когда бандитские шайки после того, как они оказались изолированными от населения, оказались разбиты и фактически ликвидированы, представляется возможным отменить приказ, вызванный исключительными обстоятельствами. Подпись: товарищ Троцкий».

— Та-ак, — пробормотала Лиза и потянулась за кисетом. Марк напряжённо покосился на неё и сердито спросил Кляву:

— Неплохо... Нам-то почему не сообщили?

— Вашей вины здесь нет, как вам туда было сообщить? Ни телеграфа, ни почты, ни телефона, — спокойно отозвался Клява. И достал из кармана вторую бумажку.

— Есть ещё секретный циркуляр от 20 июля. Прошу обратить внимание. Это важно.

«По распоряжению предуполиткомиссии ревкомам категорически приказывается не арестовывать детей, беременных женщин, женщин с малолетними детьми в качестве заложников за бандитов. За неисполнение настоящего распоряжения председатели ревкомов будут привлекаться к строгой ответственности. Немедленно распространить распоряжение по всей волости (сельревкомам)».

Лиза, услышав слова «женщин с малолетними детьми», вздрогнула и побледнела, потом на щеках у неё появились неровные пятна. Марк испугался, что она сейчас наделает глупостей, и наступил ей под столом на ногу. Она посмотрела на него, затянулась несколько раз цигаркой и изобразила на лице внимание. Опустила голову, чтобы не так бросался в глаза пятнистый румянец, и только рука у неё слегка подрагивала. Марк настороженно покосился на соседей. Устимов сосредоточенно глядел на читающего Кляву и шевелил губами — запоминал: писал и читал он с трудом, но память имел отменную. Серёга Свободин не мог видеть Лизы — широкие плечи Марка почти загораживали её. Чувствуя, как сразу становится легче дышать, Марк полез за кисетом и тайком слегка погладил тыльной стороной ладони ногу Лизы. Она украдкой поглядела на него и едва-едва кивнула: благодарно и заверяюще...

28 июля 1921 г.

Лизку и её мордатого чекиста Агаша увидела издали. Они шли по перрону, обнявшись, так, словно рядом с ними никого не было. Он ей что-то говорил, наставляя. Лизка — посвежевшая за день передышки в Кирсанове, сияющая, счастливая — кивала. Наконец он отдал ей какие-то бумаги, показал на Агашу, легонько шлёпнул по заду, сам отошёл в сторону, закурил, лениво выпуская дым. Лизка направилась к сестре. По мере приближения счастливое выражение сползало с её лица, оно становилось озабоченным, мрачным, вернее, замкнутым.

— Ну, вот и я, — пытаясь держаться как можно более непринужденно, сказала она, приблизившись к сидевшей на узлах сестре. Та хотела поздороваться, но двое меньших, увидев перед собой кожанку и новехонькие сверкающие сапоги, заплакали. К ним тут же присоединился сидевший на руках младенец. Старший коротко дал затрещины брату и сестре и взял у матери малыша. Отошёл в сторону, тетешкая его, а сам исподлобья поглядывал на тётку.

— Вот документы. А это паёк, — произнесла Лиза торопливо. — Хлеб, сахар.

Агаша хотела было отказаться от продуктов, но оглянулась на детей и взяла. Расстегнув кофточку, спрятала бумаги на груди. Лиза нерешительно сунула руку в карман, достала клочок бумажки.

— Это мой адрес. Напиши, где ты устроишься и как. Моя фамилия теперь Штоклянд.

Сестра затравленно посмотрела на неё и взяла бумажку. Облизнув пересохшие губы, Лизка торопливо пробормотала:

— Агаша... пожалуйста, пойми меня... Я не могла иначе, я сорвала бы всю операцию, понимаешь? Выпусти мы тебя — в банде бы об этом узнали, заподозрили Степана...

Агаша молчала. Свистнул вдалеке паровоз, Лиза вздрогнула, заговорила ещё быстрее.

— Это мой... Агаша, пожалуйста... Мне не в чем просить прощения, я не могла иначе... Но — не суди...

Агаша тяжело вздохнула и заставила себя улыбнуться:

— Беги, на поезд опоздаешь.

И добавила, помолчав:

— Бог тебе судья, Лизавета.

[1] Местные отделения ВЧК.

Комментарии читателей: