На завтрак становись!

– Пи-пи-пи-пи!!! – колошматится будильник.

Я вскакиваю с кровати и бегу умываться. За мной поспевает сестренка Арина. Мы толкаемся у умывальника, затем прибегаем в кухню, надеваем поварские колпаки, фартуки. Я шеф и заведую яичницей. Ассистент Арина отвечает за Любительскую. Пару минут и у нас на столе стоит четыре тарелки. Каждая таращится парой желтых глаз, рот – удивленные колбасные круги.

– Папа, мама! Зав-тра-кать! А сначала – у-мы-вать-ся! И постель заправьте.

Папа-мама, ворча, сползает с кровати, комкает постель, сонная и ворчливая, плетется в ванную. Там распадается и начинается мыльная процедура.

– Пободрей-пободрей! Папа, хватит раскачиваться! Встань ровно, возьми щетку. Намазывай пасту поживее. Ну что ты делаешь? Чисти зубы аккуратно. Нет, еще не всё, надо две минуты. Мама, не толкай папу, по очереди! Теперь ты, мама.

Покончив с умыванием, два вареника шаркают в кухню. Взбираются на табуретки и начинают выказывать недовольства:

– Я это не заказывал! – ворчит папа.

– Я не люблю жареные яйца! – воротит нос мама.

– Ешьте, что приготовлено – и на работу! – отрезаю строго, потому что если не отрезать строго, то тут же начнется «приготовьте что-нибудь другое», «кетчупа добавьте, так вкуснее», «я вечером это съем». Но мы с Ариной неумолимы: «Ешьте, что положено и без разговоров!»

Родители начинают зло тыкать вилками в глаза остывшей глазуньи и пилить ножом вражескую колбасу.

– Мама, на тарелке не должно остаться ни одного глаза, – возмущаюсь. – А твоя глазунья на тебя в оба смотрит, живо ешь.

Мама давится глазами, хватает сумочку и выбегает на улицу прямо в тапочках и халате – лишь бы не заставили запивать какао с пенкой.

Папа держится. Сначала он уговаривает яичницу добровольно покинуть тарелку, минуя пищеварительную систему. Но у глазуньи есть отличные охранники – мы. А мы не разрешаем яичницам бродить обходными путями.

Тогда папа терпит кораблекрушение:

– О, мой бедный корабль, – стонет, – он разбился об острые рифы пятьдесят лет назад. О, спасибо тебе, мальчик Максим, – обращается ко мне с поклоном, – что спас. Все эти долгие годы я питался рыбой и водорослями. А тут – ого! завтрак!

Яичница кладется в рот и даже пережевывается.

– О, это же сломанное колесо, – папа насадил на вилку колбасу. – Заезжай на ремонт в сервисный гараж!

И колесо закатывается в рот.

– Так, это тот самый напиток, который не допили пришельцы, когда увидели землян? – спрашивает себя папа и кивает в сторону какао. – Испугались нас и смылись, – объясняет папа и вливает в себя бледно-коричневый напиток с пенкой.

– Умница! – хвалю. – А теперь на работу!

Папа смотрит на меня дикой необъезженной лошадью.

– Не хочешь идти, да?

Кивает отставшим от стада слоном.

Да. Я знаю, потому что сам не люблю ходить в садик. В такие тяжелые моменты жизни лично мне хочется, чтобы меня просто пожалели. Я выдыхаю тяжесть родительского бремени и говорю ласково:

– Понимаю, как я тебя понимаю! – Глажу папу по голове, обнимаю крепко, и, кажется, папе становится легче. Легче идти на работу.

Родительские сокровища

У родителей свои песочные игрушки: наручные часы, смартфон, планшет, ключи от машины – папин набор; туфли на высоких каблуках, золотые цепочки, кольца, косметика, духи, платья – мамин.

На детской площадке людно: вон Сашка со своим отцом, вон Наташка отряхивает маму от песка. Так, а Серегиных что-то не видно, нашкодили наверное – не пустили.

Родители здороваются со своими друзьями и высыпают сокровища. «Ой какие часики», «Ого, у меня такого нет» – началась игра.

Вдруг доносится громкий радостный вопль: дядя Юра, Наташкин папа, принес ключи от новенькой машины.

Чужая новая игрушка – это целое событие, всем хочется посмотреть, если повезет – подержать, а уж поиграть... Толпа обступает дядю Юру и гудит в предвкушении. Дядя Юра радостно крутит ключиками перед заворожёнными носами, слюной брызжет, употел весь – хвастается взахлеб. Кто-то набрался наглости и спросил:

– Дашь поиграть?

– Э не! – отстригает дядя Юра и прижимает ключики к груди. – Сам не наигрался.

В это время в толпу втирается чей-то хитрющий папа, хватает ключи – и дёру.

– Воры-ы-ы! – заголосил Наташкин родитель. – Лови вора!

Толпа подпрыгнула и бросилась как ошпаренная вдогонку. Впереди всех бежит Наташкина мама. В вытянутых руках она держит туфли на острющих каблуках. Шпильки пронзают воздух, обещая нагнать и вонзиться. Вор убегает стремительно, но вот он оглядывается, чтобы проверить, бежать ли дальше или беда миновала и можно рассмотреть добычу. Но это его ошибка. Он теряет скорость, спотыкается и падает плашмя. Его мягкую часть нагоняют два заточенных острия.

– АААААААА! – голосит сиреной ворюга.

Толпа преследователей кидается на несчастного и охотно выдирает ключи. Искателей справедливости много, они подбегают и валятся в кучу. Посреди песочницы вырастает гора взрослых ног и рук. Она извергает крики, ругань, угрозы. Из самых ее недр на поверхность вырывается «АГА! ПОПАЛСЯ!»

Я спешу к родительской массе:

– Разойдись!

Толпа рассасывается, в основании клубочком лежит дядя Юра. Он улыбается во весь рот – в ладошке теплятся дорогие сердцу ключики. Рядом поскуливает воришка.

– Папа, ну разве так можно! – Наташка состряпала гневное лицо: – Нельзя быть таким жадным, этот дядя всего лишь хотел поиграть с твоими ключами. А ты – что? Немедленно дай ему ключи!

В один миг папа-победитель оказался самым проигравшим папой в мире. Однако он не хотел сдаваться:

– Ну Наташа, это же моя игрушка, я сам хочу поиграть!

– Папа, дяденька поиграет и вернет, ты дома в нее целый день играешь, – Наташа нагнулась к папе, бесцеремонно вырвала ключи, протянула их раненому и ласково произнесла:

– На вот, поиграй.

Взяв желанную игрушку одной рукой и прикрывая рану другой, наглый чей-то папа отполз в дальний угол площадки, чтобы единолично насладиться трофеем.

Проигравший хозяин ключей надулся грозовой тучей, а потом разразился дождём.

Дождь хлестал солеными струями Наташку, Наташкину маму, наших родителей, нас, всех-всех-всех. На площадке организовался бассейн, по которому одинокими поплавками расползались мячики, совочки, помады, золото, гаджеты.

Все грустно смотрели на дядю Юру. Воришка, тяжело вздохнув, взял ключи в зубы и поплыл к Наташкиному папе.

– Спасибо, что дал поиграть, – буркнул воришка и нехотя разжал челюсть. В ту же секунду дождь прекратился, из-за туч выглянуло солнце.

Играть на площадке было уже невозможно, и мы побрели домой.

– Максим, – дорогой обратился ко мне папа.

– Что?

– Можно я не буду делиться новым смартфоном при случае, если кто-то захочет им поиграть?

– Можно, – уверенно заявил я.

Я, например, и сам не люблю делиться экскаватором.

Утиные истории

Нам попалась лужа размером с пруд – мои родители тут же превратились в уток. Крыльями захлопали, лапками затопали, грудки колесами выпятили и – плюх – в лужу.

– Папа, мама! – кричим с Ариной им вдогонку. – Постарайтесь не испачкаться, лужа грязная, мы вашу одежду стирать не будем!

Нас никто не слышит. Папа вытянул шею – приметил «своих»: с другого берега сломя голову несутся Зинкины родственники. Они ракетами влетают в воду и, перекрякиваясь, довольно гребут к сородичам. На середине компания встречается и начинаются мокрые игры:

– Давайте мерить глубину данного водоема! – предлагает инженер мой папа-утка.

– Не откажемся, – соглашается бухгалтер тетя Аня, Зинкина мама. – Чур, я первая!

Она поправила прическу, почесала лапкой за ухом и поплыла туда, где поглубже.

– Анна Михайловна, подожди меня, – подкрякнула моя мама и припустила за ней.

Папе такой расклад не понравился: что это такое! предложение выдвинул вожак, а исследованием займутся женщины? Он схватил за крыло Зинкиного папу дядю Артура, и они чесанули вперед. Проносясь мимо мам-уток, папы окатили их хорошенькой волной серого цвета.

Волна смыла с мам макияж и всякий энтузиазм. Сейчас женщины-утки подопрут бока и зло закрякают. Но вместо этого мамы звонко рассмеялись, забили по воде крыльями, толкая к папам ответную волну. Ну а папам только это и подавай. Завязалась потасовка с брызгами и веселым визгом.

Я, Арина и Зинка в это время переминаемся на берегу. Мы бы не прочь искупаться, но нам нужно подавать взрослый пример. Я затопал носком кроссовки:

– Всё, хватит! Вылезайте из лужи!

Но утки даже не шелохнулись в нашу сторону. Сделав шаг назад, я споткнулся о горку родительских ушей. А, понятно: зря кричу.

– Их нужно срочно вызволять, – говорю сотоварищам, достаю телефон и набираю Пашку.

В ту же секунду прибыл Пашка на газели с катером в прицепе: еще бы, пропустить вылавливание взрослых из луж, этого Пашка ни за какое Лего не пропустит!

Глаза мокрая компания на берегу кучкой не складывала, поэтому, как только катер был спущен на воду, утки бросились врассыпную. Ха-ха-ха, профессионала родителеловли хотят одурачить! Пашка в два щелчка доскакал до места, вытащил удочку – длинную, стальную, специально для ловли непослушных взрослых. Четыре взмаха – и проказники сидят на бережке.

Прическа тети Зины покосилась Пизанской башней, мамино выходное розовое платье посерело, папа стряхнул окурки с плеч, дядя Артур вытащил из кармана мокрый ошметок пакета, который заплыл к нему, пока он барахтался в луже.

– А-я-яй, посмотрите, на кого вы похожи! – Арина.

– Как не стыдно, а ведь взрослые люди! – Зинка.

– Ну-ка марш домой переодеваться! – я.

– Ну Макси-и-им! – подняла мокрый нос мама. – Тепло же, мы хотим прыгать по лужам, а не сидеть дома взрослые передачи смотреть!

– Я не хочу-у-у смотреть но-о-овости! – взвыл папа.

– А мне надоело отче-е-еты сдава-а-ать, – заревела тетя Зина.

– Я не хочу пить пи-и-иво и воблой заку-у-усывать, и футбол смотреть не хочу-у-у! – стал тереть мокрые глаза дядя Артур.

Пиво, новости, отчеты... Смешные взрослые.

– А ну в сторону! – скомандовал я – и с разбега в лужу. Арина, Зина, Пашка побросали взрослости и ломанулись за мной.

Родители какое-то время стояли на берегу и немо моргали. Но вскоре очухались и припустили за нами. Мы встретились на середине, стали играть в морской бой: команда девочек-тетенек против команды мальчиков-дяденек.

– Максим, ты же сказал, что не будешь нашу одежду стирать, а сам вон с клюва до лап грязный, – крякнула мама.

– Я не буду! Стиральная машинка будет! Не успел я это сказать, как меня накрыло грязной волной, пущенной противником. Но я в долгу не оставляю...

Волнения на луже продолжались до тех пор, пока зуб на зуб не попадал. Мы вылезли из пруда, попрощались с друзьями и на дрожащих ногах посеменили домой.

Дома отогревались дымящимся чаем со свежими булочками. Было весело!

Атака снеговиков

– Макси-и-м! – завела опять свою музыку мама. – Когда мы пойдем в кафе-мороженое? Ты обещал.

– Ладно, пошли, – отвечаю и откладываю в сторону недорисованный танк.

В соседней спальне что-то хрустнуло, брякнулось и быстро затопало.

– Я уже одеваюсь! – крикнул папа. Он чинил табурет, но, понятное дело, все бросил, стоило заикнуться о холодном лакомстве.

Мы приехали в клубничный рожок, нырнули в него и оказались внутри мороженого. Здесь все очень разноцветно, пахнет ванильным и – б-р-р! – как холодно.

Свободный столик отыскался в дальнем углу. Я предупредил тех, у кого слюни текли, что много мороженого есть вредно: в горле запершит, живот заболит, ноги отнимутся, руки отвалятся. Родители понимающе кивали и жадно рассматривали меню.

– Мне двадцать два клубничных на первое, пятнадцать фисташковых на второе, ну а на десерт возьму, пожалуй, шоколадное. Три. Шоколадных, – смело заявила мама.

– Полностью солидарен с тобой, мама, в части первого и второго, а вот на десерт, пожалуй, закажу арбузное! – отозвался папа. – Три арбузных.

Нам принесли десять подносов мороженого. Мы с Ариной на этом пиру выглядели скромно, потому что заказали по маленькому стаканчику пломбирного.

Мама с папой пододвинули стулья поближе к холодному подножию, вооружились ковшами от экскаватора, то есть ложками, и давай ходить по горе. Мясистые бока замороженной горы начали быстро худеть. Папа с мамой орудовали слаженно и монотонно – можно заснуть наблюдая. Хотя в такой холодрыге не поспишь.

Как только мама расправилась с первым, ее нос посинел. Для начала. Потом пооранжевел, вытянулся и заострился. Арина дернула меня за рукав. Я посмотрел на папу – та же история!

Ни маме, ни папе новые носы есть не мешали. Им было не до того – впереди второе. Тут с папиной стороны мне в глаз прилетела пуговица, от его рубашки. На голове у папы неожиданно выросло ведро. Вместо ложки возникла метла, да еще праздничная –красным бантом повязана. Затем папа – пух! – и разом надулся. В мой нос, в связи с этим, прилетели остальные пуговицы от папиной рубашки, которая распахнулась на нем двумя дружелюбными створками.

Я оглядел папу, как цельную конструкцию, и констатировал, что он превратился в снеговика!

Рядом икнула мама ­– снеговик женского пола.

Свежеслепленные снеговики отложили метелки и потребовали вернуть им ложки. Мы с Ариной опешили, но ложки в веточки вложили. Родители снова нырнули в свою гору мороженого.

Мне стало неловко за наш столик: кругом люди как люди, а тут два снеговика.

Но так продолжалось не долго. За соседним столиком что-то треснуло, кто-то взвизгнул и охнул. Мы повернули головы и увидели... снеговика!

А потом еще снеговика. И еще. И еще. И еще. Снеговики в кафе множились, словно бактерии в сопливом носу.

Пошел снег.

Он падал красиво, крупными хлопьями и ложился тоненькой пленкой на шевелюры посетителей. Припорошенные снеговики смотрелись празднично.

Папа оторвался от десерта и, чавкая, сказал:

– Как будто похолодало, вам не кажется?

– Как будто?! – разозлился я. – Папа, мама, посмотрите, на кого вы похожи, а ну отдайте ложки! Вон носы уже морковкой торчат, губы синие!

– Ну чемгво уж и мражоженого не посесть, – ответила с набитым ртом мама-снеговик.

– Вот-вот, так замерзли, что и говорить разучились! Арина, доставай фен!

Арина достала из сумочки игрушечный фен, нашла розетку, выковыряла из нее лёд, воткнула вилку, и фен зарычал по-настоящему: в ледяное царство ворвался весенний ветерок.

– Ни с места! – завопила Арина и направила горячую струю на обжор. Снеговики морщились, отворачивались, строили недовольные рожи. Один хитрый снеговик взял свою порцию и полез под стол. Спастись получилось только на две трети. Нижний, самый крупный шар под стол не втиснулся и предательски торчал снаружи.

– Улыбочку! – наши родители попали под Аринин прицел. От сильного воздушного потока их рты растянулись в широкие улыбки и долго такими колыхались.

Снеговики таяли, таяли и растаяли. Носы вернулись, руки отрасли, вот только животы не уменьшились. Папа с мамой неуклюже выглядывали из-под ведер, которые повисли на их мокрых головах.

– Эх, я тоже хочу быть снеговиком, – вздохнул я.

– Эх, и я, – завистливо поддакнула Арина и уложила фен в сумочку.

– Какими еще снеговиками? – удивились хором родители.

– Как?! Вы не заметили, что в снеговиков превращались? – вытаращили мы глаза.

– Нет, – ответил папа, облизывая ложку.

– А я заметила! – воскликнула мама. – Я заметила, что десерт был переслащен.

Мы с Ариной покатились со смеху.

Двумя жирными котами мама с папой вывалились из-за стола и, качаясь, направились к выходу.

– Предлагаю заехать в магазин и купить всем по эскимо, – сказала мама.

– Я – за, – ответил я, – прихватим грузовик мороженого, хочу тоже побывать снеговиком или Дедом Морозом.

– А я Снегурочкой! – обрадовалась Арина. – А вы кем будете? – обратилась она к родителям. Мама закрыла глаза и стала перечислять:

– Я буду пятнадцать стаканчиков ванильного, десять рожков шоколадного…

Пока-пока

Мы снова на детской площадке, месте, куда стекается все дворовое общество. Не ходить сюда допускается лишь в те дни, которые покрывает справка от педиатра. Справку можно донести после болезни – все всегда ходят на площадку. И мы – конечно.

Пришли. Мама по-хозяйски достает из рюкзака кастрюлю и пластиковую плиту. В кастрюлю наливает песок, вталкивает туда лук, картошку, свеклу – каменные, ставит на горящую плиту. Секунда – и суп закипел, помешивает. Тем временем в духовке веселятся глиняные кексы. Минута – и по площадке несутся сломя голову ароматы свежей выпечки и борща. Тетя Аня, тетя Таня и тетя Жанна, мамины подружки, оставляют в покое горку и несутся к маме в кухню. Голодные, они плюхаются на песок и ждут, когда засервируется стол. Мама расставляет тарелки, вилки-ложки, подвязывает на шеи гостей салфеточки.

Папа подсаживается к дяде Мише и дяде Вове и вываливает из рюкзака машинки, тракторы, поезда и гараж. Дядя Миша хвастается своим джипом, а у дяди Вовы новый экскаватор, золотистого цвета, с лощёными боками, – на зависть всем дядям песочницы.

– Владимир Никанорович, – говорит папа. – А давай твоим экскаватором выроем глубокую яму. Под песком же зарыт город с человечками, они задыхаются, их надо освободить. Справится?

­– Хе! – вытирает сопли о штаны дядя Вова. – Да перед тобой сверхмощный громила-песок-поедатель! супер-пупер-гроза-всем-песочницам-мира! экскаватор серии «Шлюмба-плекс-тироль-пополь» последней версии, ковш с алмазной заточкой. Он любой песок подымет!

– А, а, а мой джип подвезет к нашей стройке века строителей-амбалов, – заикаясь не отстает дядя Миша.

Дядя Миша загрузил свою машину щебневыми молодцами и подбросил их до стройки, где уже вовсю орудовал экскаватор. С папиной стороны подоспели два самосвала – песок нужно вывозить на заброшенный полигон, нельзя мусорить на месте спасательной операции.

Экскаватор вгрызается в толщу железной рукой, загребает полную чашу, подносит к Камазу и сваливает. Строители-щебень расхватывают лопаты и орудуют рядом: папина бригада постепенно проваливается к центру Земли.

– АААА! – донесся из ямы папин вопль, – еще чуть-чуть, и подземные жители свободны!

От крика мама выронила ложку изо рта: она как раз пробовала стряпню в кухне у тети Ани.

– Да тихо ты! – оборвал его дядя Вова, – кажется, я слышу голоса.

Три уха прильнуло к песку.

– Точно, – прошептал дядя Миша. – Из-под земли взывают о помощи.

– Копай быстрее, Никанорыч, задохнутся!

Дядя Вова прокашлялся ржавым мотором и пустился копать быстрее. Мой папа отбросил в сторону Камаз и начал загребать руками: время работало против спасателей.

Я посмотрел на часы.

– Папа! Мама! Пора домой.

– Ну, Макси-и-им, – протянул жалобно папа из ямы, – еще немножечко. – И своим: – Стойте ребята, они затихли. Бригада, подналечь!

Я подождал пять минут. Солнце запаковывало последние чемоданы, в кармане билет до Америки, из лесопосадки потянуло холодом:

– Ну и долго вас ждать, поздно же! Папа, перестань ковыряться в песке, вон весь по уши грязный. Мама, вечерние новости еще не смотрены, собирай игрушки – и домой!

Родители даже ухом не повели, а я распереживался, что спину застужу:

– Если мы сейчас же не пойдем домой, после ужина не получите мороженого!

Опять никакой реакции.

Прошло еще десять минут. За это время я попинал песок, погладил бездомную кошку, поковырялся в носу, больше делать было нечего. А родители все играли. Тогда я сказал:

– Если вы сейчас же не соберете игрушки, я все расскажу Петру Васильевичу, папа, твоему начальнику, и он не выдаст тебе зарплату за месяц!.. Или два. Месяца…

Из котлована высунулась верхняя половина папы. Папа посмотрел на меня псом после обломного дождя.

У мамы сразу что-то пригорело на сковородке, она разрыдалась, пришлось идти вытирать ей нос. Папа-пёс в это время моментально высох, браво отряхнулся и нырнул обратно в котлован.

Я подождал еще минут пять. Начинало темнеть, а я начинал серьезно злиться. Всем своим видом родители показывали, что совершенно и абсолютно не собираются уходить с площадки. Тогда я набрал побольше воздуху и как крикну самую излюбленную фразу всех времен и народов:

– Ну ладно! Вы! Оставайтесь! А! Я! Пошел! Домой! – Развернулся и зашагал.

Я шел и чувствовал спиной, что на площадке – без изменений. Мои родители знали, что все мои угрозы – как воздушный шарик: оболочка кричащего цвета, а внутри – воздух, пшик: дергается шарик на ветру, никому не мешает.

К счастью, на моем сердитом пути росла береза. Я зашел за неё и притаился: уйти домой-то я не могу взаправду. На мой нос сел наглый жук и стал бесцеремонно ползать. Прошла минута. На небе включили звезды.

– Максим, я сейчас на качелях покатаюсь, потом пойдем, – крикнула в сторону березы мама.

– УРА! Мы спасли их! Выходите, выходите, ой, какие вы маленькие, – донеслось из котлована. – Бедненькие, вы, наверное, устали и проголодались, идемте мы вас чаем напоим. Бригада спасателей во главе с папой двинулась в сторону маминой кухни. А мама и рада, что ей гостей привалило, качели подождут. Она на скорую руку расставила посуду, разлила песка по мискам. Папа, дядя Миша и дядя Вова было расселись ужинать, но тут к компании подлетел реактивный истребитель и стал расстреливать в упор:

– Папа, выплюнь камень, подавишься! Вон дядя Миша молодец, аккуратно ест, понарошку, а ты чего? Хочешь, чтобы у тебя в животе образовался пляж с крупной галькой? Останется только влить ведро воды – и можно на море не ехать! Будем прикладывать тебя к уху, как морскую раковину, и слушать прибой! А на штаны, на штаны посмотри! Коленки сейчас наружу через дыры вылезут и пойдут по своим делам. Папа смотрел то на меня, то на колени, то на дядю Мишу, затем стал ковырять взглядом свой левый башмак, а из глаз закапало.

– Мама! Горе ты моё! Все лицо в пыли, на розовое платье глянь! Тебя взяли на работу в шахту что ли? А в кроссовках – полпесочницы! Мама виновато отряхнулась и, вроде, что-то сказала, но я оглох. Словно факир, изрыгал огнем слова:

– Безобразие! Кошмар! Ужас! И это – мои родители, да глаза бы мои вас не видели! Отдам обратно, откуда взял! И за что мне такое наказание?!

Пока я говорил, со мной случилось вот что. Голос противно заскрипел – я хлопал им, как старой дверью; руки вытянулись до земли, истончились и покрылись синими жилами; нос удлинился, изуродовался горбинкой и бородавками; волосы отросли до плеч и побелели. Спина резко зачесалась. Я побежал к березе. Но бега не вышло, еле доковылял, устало прислонился и стал чесаться, кажется... горбом.

Я Баба Яга! В этот горбатый момент подумалось, что логичнее превратиться в Кощея Бессмертного – я же превратился в самую настоящую каргу. Вот так да!!! Дожили! Ну правильно, так и есть: я – карга, злая, колючая, обзываюсь.

Баба Яга потупила взгляд и сказала старческим голосом: – Простите меня, пожалуйста!

Папа почесал в затылке – и в голове осталась песочная борозда.

– Папа, мама, уже поздно и нам пора домой! – сказал я ласково – и тогда ко мне вернулся мальчишеский голос.

– Максим, – тоже ласково ответила мама, – у меня гости, мне надо голодную бригаду кормить, я еще немножечко поиграю, а потом пойдем, ладно?

– А я голодная бригада, у меня суп остывает, – не менее ласково поддержал папа.

– Нет, нам пора, – ответил я так, будто за словом «нет» ничего больше нет, обрыв, пропасть.

– Ну, Макси-и-им, ну еще чуть-чуть, – захныкали родители.

Я решил, что психовать – плохое дело. Баба Яга – ужасно. Буду... роботом-«нет».

Нет.

Нет.

Нет.

И двигаюсь по-роботовски.

Я так увлекся своим «нет», что не заметил, как вся площадка превратилась в роботов: дядимиши, тетиани повторяли за мной роботодвижения и выкрикивали «нет-нет-нет». Родители побросали свою кухню и строительную технику, подбежали ко мне, нажали на нос – и только тогда робот затих.

– Хорошо-хорошо, мы поняли: пора домой, пойдем.

– Я-не-мо-гу-дви-нуть-ся-с-мес-та, тре-бу-ет-ся-за-пус-тить-ме-ха-низм. – И тихонечко папе: – Кнопка на лбу.

Папа вдавил кнопку в лоб, робот развернулся – и мы пошли домой.

Лекарства

– Я сегодня не пойду на работу! – заявил с утра в понедельник папа и шмыгнул носом: – Я заболел! 

– Папа! Не выдумывай, ничего ты не заболел. На работу нужно ходить: там весело, родители учатся дружить друг с другом, зарабатывают деньги, играют на компьютере. Папа посмотрел на меня красными глазами и ураганно чихнул. Из родительской спальни донеслось еще одно большое АПЧХИ. 

Я живо представил, как красноглазые и с соплями по колено куксятся, хнычут, ноют, подзывают каждую минуту, не дают спокойно поиграть. Но делать нечего – надо лечить: 

– А ну, живо на диван, гори вы мои. Я достал одеяло, приготовил чай, врубил телек. 

Папа-мама втянула зеленую соплю, с радостью запрыгнула на диван, уставилась в телевизор, чай с малиновым вареньем потягивает – радуется, что на работу не надо. Но к третьему дню программа пересмотрена, уровень чая достиг опасной отметки в организме, в диване образовалось две ямы: на каждого больного – по одной. Мама захныкала: 

– Хочу мороженого! 

– Какое-такое мороженое! Полные карманы соплей, – ворчу. 

– Ну хоть ложечку! – умоляет. 

– Никаких ложечек, ложись в кровать, сейчас чаю принесу! И вообще, пора вызвать доктора! 

– Зачем это? – у мамы даже сел голос. 

– Что-то просто чай, смотрю, не помогает. Нужен специалист. 

Мама, спотыкаясь о половик, тумбочку и табурет, поплелась в родительский лагерь: вместо мороженого она несла плохие вести. Пошепталась с папой – тот окатил меня пристальным взглядом. 

Я пожал плечами и пошел на кухню, заварил в миллиардный раз чаю и позвонил семейному врачу. Наташка пришла тут же, потому что живет за стенкой, а еще она единственный доктор на всю округу: игрушечная аптечка и белый халат есть только у нее. 

Доктор вошла в комнату, заранее нацепив на нос пластиковые синие очки из набора: 

– Где больные?! 

Я окинул гостиную взглядом и подивился: 

– Только что были... 

Мы поискали в спальне, в кухне, заглянули в ванную и под неё, обшарили кладовку, выглянули на балкон. Нету! 

– Меня другие больные ждут, я не в прятки играть пришла! – заявила строго Наташка и засунула палец в нос. 

– Сейчас найдем! – заверил нервного врача. 

Я вооружился фонариком и стал просвечивать подкроватные поля. Нету. Натаха взяла швабру и потыкала антресоли. Никого. После тысячи лет поисков, на ум пришли единственно верные слова: 

– Мама, папа, а ну выходите, а то Наташка вам болючий укол вкатит, чупа-чупсов во век не получите, забудете, что такое игровая комната! 

Люстра качнулась, – и оттуда показался папа. В кухне дзынькнула микроволновка и – шмяк! – что-то грузное о пол. Мы прибежали и увидели на полу маму, только что подогретую, еще дымящуюся. 

– Так-то лучше, – сказал я и усадил обоих на диван. 

Наташка достала пластмассовую «слушалку», с задумчивым видом прослушала кофты родителей, проверила горло, посмотрела в уши и заключила: 

– Пить по сорок таблеток «Выздоровина», запивать ведром «Некашлина», продолжить лечение чаем с малиновым вареньем. Диванный режим отменить! 

– Извините, доктор, – не понял я, – по сорок таблеток в год? 

– В раз. А в день три раза. Итого пятьсот таблеток в день, – не задумываясь ответила врач, «кандидат наук» – такой значок-листик с неровно обрезанными краями крепился к воротнику Наташкиного медицинского халата. 

Мама, пока мы обсуждали детали лечения, кажется, упала в обморок. Конечно, поварись-ка в микроволновке. А папа без остановки рисовал на листке черный круг. Того и гляди сейчас дыру протрет в бумаге. Я попрощался с Наташкой: сунул ей в руку яблоко, так расплатился. Доктор за дверь – мама сразу пришла в себя, папа выкинул лист, и оба рванули в прихожую. Папа обулся наскоро, мама сорвала с вешалки ветровку, они схватились за дверную ручку, но тут вмешался я: 

– Куда это вы?! 

– Максим, врач отменила диванный режим, мы погуляем, а? 

– Мало ли что отменила врач! Эти врачи сами не знают, чего советуют! На улице ветер. Еще хуже простынете. В общем, я не разрешаю, и пора пить лекарства! 

Только что бодрые и розовощёкие, родители шлёпнулись на коридорные пуфики бледными студенистыми слизнями. Оттуда стекли на пол и медленно поползли в спальню. Вползли и захлопнули дверь так, что чуть хвосты себе не прищемили. Затем дверь приотворилась, просунулась папина рука и присандалила табличку «НЕ ВХОДИТЬ!», – и дверь снова хлопнула. А еще я услышал звонкий ЩЁЛК. Заперлись! 

Ну вот, приехали. А что я такого сказал-то? 

И куда теперь заливать ведра «Некашлина»? Я сел на подоконник и стал думать. 

В это время из гостей вернулась Арина. О! Придумал. Я усадил сестру за стол и все рассказал. 

– Каков план? 

И я на одном дыхании выпалил: 

– Стучимся, говорим, что нужно срочно помыть полы в их грязной комнате, они открывают, мы влетаем, ты хватаешь папу и маму, подводишь к окну, показываешь на тетю Лизу в новой шубе, папу отвлекаешь на новый джип дяди Пети, папа с мамой разевают рты от зависти, мы вливаем лекарство, миссия завершена. 

– Ну как? 

– Хм, – чешет подбородок Арина, ¬– а что, если сказать им: «НАДО» – и всё? 

– Да ты что! Ерунда какая-то. Мой план сработает! 

Арина поморщилась, но согласилась. 

Время вечернее, и в животах у нас заурчало. Мы разлили по двум ведрам «Некашлина», насыпали туда же «Выздоровина» с горкой и отправились на дело. 

Притаились у двери, прислушались. Из родительской спальни донеслись урчание и бульканье голодных животов. А еще было слышно, как жужжит муха. В остальном, тишина. 

– Может, постучимся? – шепнула Арина. 

– Ну вот еще, нужен эффект неожиданности! Вперед, – я мотнул головой, мы навалились на дверь. В то же самое время, с другой стороны, дверь резко потянули на себя: папа так сильно дернул, что нас с Ариной всосало в комнату, будто соринки пылесосом. Ведра с лекарствами влетели вместе с нами и окатили волной тех, кому предназначались. Липкие, голодные, злые и чихающие, родители завопили: 

– Не будем мы пить ваши лекарства! 

Тут Арина решительно отодвинула меня в сторону, подошла к революционерам и зло крикнула: 

– НАДО! 

Мама смахнула с лица ошметки лекарства и жалобно протянула: 

– Мы есть хотим. 

И тут у всей нашей семьи дружно забурчало в животах. 

– И мы голодные… – сдулся я, вытащил из шкафа полотенце и протянул его маме. Затем достал платок из кармана и высморкал папу. 

– Пельменей? – предложил я.

– А как же лекарства? – спросил папа. 

– Только через коктейльную трубочку, – строго предупредил. 

Родители переглянулись. К папиному лицу подъехала улыбка, распаковала чемоданы, устроилась на прежнем месте и растянулась во всю свою ширь: 

– Чур, мне – в зеленую полоску! 

– А мне – в оранжевую, – оттолкнула папу мама. Они рванули в кухню добывать из шкафчика трубочки нужной полосатости. 

– Подождите-е-е, – полетел я следом за ними. – Не трогать фиолетовую полоску, я через нее буду пить, помогу уж вам! 

– А мне – жёлтую! – втисалась в нашу кучу Арина. 

В кухне вчетвером мы набросились на стаканчик с трубочками. Он подскочил до потолка, трубочки стрельнули фейерверком и косым дождем пролились на пол. Мы бухнулись на колени и стали елозить по полу жуками. 

Жуки искали нужные трубочки, толкались, наступали друг другу на лапки. Один самый маленький жук перевернулся на спину и засучил ножками, остальные набросились на него – и давай щекотать. Хохоту было!

Противные гости

– Проходи, Ирка, добро пожаловать! Родители! Поздоровайтесь с Ирочкой!

Папа читает книгу у себя в комнате и ухом не ведет. Читать – его любимое занятие. Особенно – «Остров ржавого котелка». А мама... мама, кажется, еще не пришла с работы.

– Папа! Как нехорошо! Ирочка хочет тебя видеть! – кричу.

Шаркает узник с кандалами.

– Вот, поздоровайся!

Папа произносит «зльмсвуте» и норовит смыться к себе, но я не отпускаю. Ирочка сняла плащик, разулась, засучила рукава и заверещала:

– Это ктё туть плисёл! А ну-ка выйди на свет, посмотрю, какой стал больсой-больсой. – Ирочка сцапала папу за руку и потащила в гостиную, «на свет». Папа повесил голову, безвольно болтается позади Ирки.

На свету Ирочка покрутила папу в разные стороны, пристально осмотрела, будто хотела выискать клеща. Усадила к себе на колени и радостно:

– А сколько нам годиков?

– Тридцать пять, – ответил папа с таким выражением на лице, будто съел жука.

– Ого! Наверное, знаешь, сколько будет два плюс два, ну-ка, отвечай Ирочке, сколько будет?

Папа так ответил: «четыре», словно червяком подавился.

– У-у-у, молодец! На работу нравится ходить?

Папа съел муравейник.

– Что, не нравится, да? – качает головой Ирочка. – А дружишь с кем?

– С Владимиром Никаноровичем и Константином Ивановичем.

Папе неудобно на худеньких Иркиных коленках, он ёрзает, то и дело сползает с них.

– Не дерётесь? – делает строгое лицо Ира.

– Бывает, – со стеклянным лицом.

– Не деритесь, ладно! Драться – нехорошо!

Ирка хотела подбросить папу до потолка, но силёнок не хватило. Вместо этого она его пощекотала, на что папа ответил строгое «ха-ха»: да уж, щекоткой его не проймешь.

В дверь позвонили. Это Алиса, Маша, Сашка, Серега, соседка Наташка с сестренкой Майкой, которая вечно болтается за ней хвостом.

– Дядя Илья! – толпа прошла в зал. – Да как подрос-то, а вытянулся как! – Толпа накинулась на папу: по плечам хлопает, щечки тянет, редкие волосы теребит.

– Ну, чем кормят на предприятии? – спросила Наташка.

У папы лопнул живот и оттуда вырвались на свободу жук, червяк и муравейник.

– Ну всё, давайте играть, – сказал я.

Папу тут же освободили. А папа и рад: он начал экстренную самоэвакуацию.

– А Илья Андреевич присмотрит за Майей, – сообщил я папиным сверкающим пяткам.

– Макси-и-им! У меня там капитан Симовский, у него очень важное дело, у меня – тоже, мне нужно…

– Послушай, – оборвал я папу, – капитан Симовский подождет, а гости – не могут!

В это время с работы пришла мама.

«Ой, какая тетенька выросля. А какое плятьишко калёсенькое. Ну-ка покружись. А сколько будет трижды три?» У мамы была высокая прическа, но после Ирочкиных поглаживаний, она опустилась на семь этажей. Мама была при макияже, но Алиска от души расцеловала, – и всё размазалось по лицу. В коридоре теперь стояла не мама, а грустный клоун.

А вот и Владимир Никанорович, Михаил Гаврилович и тетя Аня – я пригласил друзей не только нам с Ариной: родителям тоже пусть будет весело. Папа с мамой очень обрадовались. Они схватили друзей в охапку, утащили к себе и дверь закрыли.

– Папа! – рявкнул я. – Майка!

Дверь распахнулась, оттуда просунулась волосатая рука, схватила Наташкину сестру за шкварник и втянула внутрь.

На секундочку в квартире воцарилась тишина. Но только на секундочку.

– Во что поиграем? – спросила Наташка.

– Кто дальше прыгнет с дивана, – предложил Серега.

И табун принялся месить диван. Пока Сашка, Машка и Зинка мерились длиной прыжка, Нина, Паша и Ирочка отпружинивались до потолка. В результате наш некогда зеленый диван постарел лет на двадцать и стал походить на Луну: весь в кратерах и серый. Когда прыгательный запас сил иссяк, Алиса предложила:

– Порисуем?

– Чем? – откликнулась толпа.

– Мелом.

– На чем?

– На мебели!

Деревянный кухонный стол, унылый, невзрачный, светло-светло коричневый, отлично подходил для росписи. Мы взяли мелки, залезли на холст и давай изображать художников. Через полчаса стол преобразился: на нем появился румянец, а также коричневянец, оранжевянец, зеленянец и фиолетовянец. Живописцы сложили мелки, сделали шаг назад и стали любоваться искусством.

– Что-то есть хочется, – сказал Сашка.

– На кухню! – скомандовал я. – Будем печь пиццу! – И все двинули в кухню.

Я достал из холодильника тесто и шлёпнул его об стол:

– А вот интересно, если бы мы жили в каменности, ну там, во времена каменных людей, из чего бы мы делали пиццу?

– Известное дело из чего, – ответила Алиса, – из камней. Она очистила луку, помыла перцу, помидоров, грибов.

– Камень же не угрызешь, – усомнился Пашка.

– У нас были бы стальные челюсти! – придумала Зинка.

– И мыть камни вовсе не обязательно! – заметила Ирочка.

– Это еще почему? – осведомился я. – Съедобный – мой, не придумывай.

– Не прав ты, Максимка, – сказала Алиса. – Челюсти железные, значит, желудки – тоже, а микробам нужна благоприятная среда, чтобы вредничать, так по телеку говорят. Значит, микробы будут не страшны!

– Точно, – подхватила Зина. – И мыться не обязательно. Ух, и здорово бы нам жилось, каменистым людям!

Наташка раскатала тесто, Нина смазала его подсолнечным маслом, Зина покрошила перцу с луком, Маша нарезала квадратиками докторской колбасы и разложила поверх овощей, Арина присыпала сыром. Мы проводили обед в духовку, а чтобы ждать было нескучно, каждый из нас выудил из морозильника по стаканчику мороженого. Тут в кухню пришли родители со своими друзьями:

– Мы есть хотим!

– Пицца уже почти вот еще немного – и вуаля, будет готова, – изложил я ситуацию перепачканным ртом.

– Мы тоже хотим мороженого! – заявила мама.

– Аппетит испортите, ждите пиццу, – не растерялась Арина.

– Но вы же не ждете! – закипели родители. И тут Арина выдала гениальную мысль:

– У нас желудки взрослые, а это значит, что помещается больше: и мороженое, и пицца, и еще чего-нибудь. Мы маленькой порцией мороженого никак не можем себе испортить аппетит, поэтому нам – можно! А вот если вы положите в себя мороженое, то больше в вас ничегошеньки не влезет.

Папа с мамой зло прищурились.

– А вот и пицца! – заголосила Зинка очень кстати, потому что, хоть мы и дали отпор родителям, но в целом ситуация вышла не очень. Из духовки выплыл ароматный противень.

– К столу! – провозгласил я.

Волна гостей отхлынула в гостиную, передвинула живописный стол на середину комнаты, обставила стульями, расставила посуду и села вперемежку с родителями.

Не успели мы с Ариной запарковать пиццу, как к ней кинулись руки. Папа схватил большой ломоть и понес его в рот.

– Папа! – остановил я его на полпути. – Вам не место с нами за столом. У родителей отдельный столик. – И я указал им место.

В дальнем углу гостиной диснеевской скатертью, шариками и разноцветной пластиковой посудой кричал маленький круглый стол. Мама не любит всё кричащее, но ведь нарядно же!

– Мы хотим посидеть с вами! – сказал папа с надеждой в голосе.

– Нечего-нечего, – ответил я. – У нас свои разговоры, забирайте ваши порции с едой – и шагайте!

Папа взял тарелку, прижал ее к груди и поплелся в дальний угол. За папой кислым караваном с продуктами и напитками последовали мама и остальные их гости.

Маленький круглый стол был явно маловат для длинноруких и длинноногих. Компания еле разместилась: колени терлись об уши, кока-кола расплескивалась на рубашки и платья, пицца спотыкалась о чужие руки и ноги – в общем, настроение за детским столиком было не ахти. Чего не скажешь про наш. Пашка запузырил фантой из своего стакана полстола, облил Ирочку с Наташкой, достал до Сашки – он сидел напротив. Те в ответ загейзерили Пашку севенапом. Пенное событие привлекло внимание остальных – и на столе тут же выросла пузырчатая гора.

Когда газировка закончилась, Серега предложил соревнование по скоростному поеданию пиццы. На счет «три» все набили рты. И молча сидели хомячками. А потом Алиса догадалась сгонять на кухню за водой.

Когда мы прожевали и начали пуляться корочками от пиццы, о диснеевский стол стукнул стакан, сильно, но не до осколков. Папа встал и во всеуслышание заявил:

­– Владимир Никанорович, Михаил Гаврилович, Анна Михайловна! Пройдемте в нашу комнату, повеселимся от души, тут – ничего интересного! – Они встали и демонстративно покинули гостиную. Майка показала нам язык и проследовала за ними.

– Ну и дети пошли! – возмутилась Нинка. – Мой Михаил Гаврилович совсем от рук отбился: от еды отказывается, с работы приходит, ворчит: то ему не это, это ему не то. Начальник жалуется на папино поведение: с коллегами дерется, бухгалтеру на стул яйцо подложил, на компьютере в игры играет.

– Ой, и не говори, – поддержала Ирочка, – и мы стали взахлеб жаловаться друг другу на наших недотёп. В этот момент звонко хлопнула дверь родительской спальни: явно, подслушивали. Мне стало не по себе: конечно, кому понравится перемалывание твоих костей? Никому. И я заскучал. И стал прислушиваться к родительской спальне. А там было подозрительно тихо. Тогда я решил нанести туда визит.

Постучался. Зашел.

Никого.

Я страшно испугался. Тысячи мыслей проскакали в голове табуном. Вот первые из них:

Мысль №1: погнались за жуком, – мама их страсть как боится – махали руками, пинали ногами, прыгали до потолка, чтобы выгнать насекомое, доскакали до балкона и вывалились с него.

Мысль №2: прилетели инопланетяне, познакомились с родителями, предложили им лучшие условия существования, те радостно согласились – и улетели, прихватив гостей.

Мысль №3: открыли «Приключения Алисы в стране чудес», зачитались, замечтались о сказочном мире – и провалились под землю.

Я посмотрел на пол. Книга про Алису лежала открытой. Я упал на колени, подполз к книжке и жалобно позвал папу с мамой, у самого слезы ручьем. На мои вопли сбежались друзья, окружили, по голове гладят. Да, не думал я, что жизнь так жестоко со мной обойдется...

– Максим, хватит сопли о половик вытирать, – донеслось откуда-то сверху, выше наших голов. Я подскочил, словно меня пнули: это ж папин голос, родной, любимый. Я поднял голову. Все подняли головы. Под потолком болтались папа, мама и остальные. Надутыми воздушными шариками. Я был так ошарашен, что не стал их ругать за то, что они выпрыгнули с балкона, улетели с НЛО и провалились под землю.

– К... к... каааак? – заикался я, вытирая слезы о... колено.

– Вдохнули побольше воздуха и поднялись. Это такая игра, – запросто объяснил папа.

Мы, те, что стояли на полу, проглотили языки.

Я подумал: «Так здорово – вдруг стать шариком и летать по потолку или небу». Мне страшно захотелось стать шариком. По глазам друзей я понял, что и они страшно хотят стать шариками.

– Папа, мама, а можно с вами?

– Конечно! – обрадовался папа. – Встаньте в кружок, зажмурьтесь и водите хоровод двадцать кругов в одну сторону и двадцать – в другую, приговаривая:

Крали-брали-трум-ля-ля,

Закружила нас земля.

Крали-брали-брум-ки-ки,

Мы надули шарики.

Надували, надували,

Сами шариками стали.

Потом представьте цвет шарика, в который хотите надуться, наберите в рот воздуха до предела, задержите дыхание на одну минуту и ждите.

Мы сделали все так, как велел папа-шарик. В последний момент я думал, что все это ерунда и ничего у нас не выйдет, пока не стукнулся головой о потолок. Я открыл глаза и понял – все получилось: ноги болтались, живот раздулся, руки-палочки никогда не встретятся из-за пуза. Рядом парят красные, желтые, фиолетовые и зеленые шарики. Я машу своими палочками, чтобы добраться до остальных, те тоже сучат ручками: мы летаем по комнате, сталкиваемся, отталкиваемся и хихикаем.

Подул ветерок – мы заколыхались, нас подхватила и стала кружить по потолку воздушная волна. Это самая удивительная игра в мире. Здорово быть на одной волне!

На речке

– Мама, папа, а не сходить ли нам в поход?

Папа сию минуту закинул капитана Симовского подальше, достал рюкзак побольше, кричит:

– Палатку возьмем?

– Да, – отвечаю.

– Тогда беру еще спальные мешки и снасти!

– Бери!

Под их с мамой кроватью хранится папин рыбацкий хлам: клубок удочек, лодка, баночки с червями, надувной крокодил – не знаю, зачем. Мама тоже рада донельзя. Она рванула к шкафу с одеждой.

– Максимка, а мы надолго в поход идем? – спросила, перебирая платья.

– На пару дней.

– Тогда возьму пару платьев, на каждый день по одному, туфли брать не буду – в лесу, наверное, некуда их надеть, из бижутерии – бусы, серьги, браслет, браслет… – мама с очень серьезным лицом решала, какой браслет выбрать.

– Думаешь, браслет с туфлями спасут тебя от комаров и клещей? – спрашиваю. Но мама меня не слышит.

– Да-да-да… – мямлит она и выбирает браслет с коричнево-зелеными камешками: – Вот, как раз под цвет природы!

Мы набили рюкзаки «нужностями», сели в машину и поехали. За городом приветливое солнце и попутный ветер. Наш четырехколесный корабль несется по сельским полям на раздутых парусах хорошего настроения.

А вот и лесок, речка. Отлично!

Папа заглушил Ниву, команда походников выгрузилась на лужайку.

Мама втянула загородного воздуху и пошла мерить температуру воды в речке. Папа изъял из рюкзака спиннинг, опарыш, приценился к берегу в поисках места для рыбалки. Мы же с сестрой решили, что на природе нужно ходить по ягоды.

– Зачем это? – спросили хором родители.

– За земляникой, папа и мама, за зем-ля-ни-кой, – отчеканил я.

– Там комары, нет тропинок, сыро, грязно, устанем, есть захотим!

– От комаров, мама, у тебя есть браслет под цвет природы – будешь им отмахиваться; тропинку протопчем; устанем – сядем на пенек; еду отыщем на поле! Вперед!

Родители сникли, хуже букета на пятый день после праздника. Побросали к грязным колесам Нивы свое хорошее настроение, зло натянули резиновые сапоги, взяли лукошки и поплелись за нами.

А наше с Ариной настроение блестит на солнце: я насвистываю песенку, Арина подпевает.

Прохладные сосны расступились, потянуло тёплым ягодным запахом. Вот и поляна, шуршит красно-зелёной оберткой. Я бухнулся на колени, Арина – тоже. Папа с мамой смерили нас взглядами «только не это» и брезгливо присели. Мама набрала земляники с ладошку и аккуратно положила ее на дно корзинки: наверное, надеялась, что корзинка заполнится хотя бы на треть. Мама скривила рожицу: кажется, корзина отказала ей в фантазии. Папа в корзину не смотрел, он с рвением принялся очищать поле от ягод: он-то, инженер по образованию, знает, что чудес не бывает, поэтому, чтобы покончить с этим поскорее, нужно двигаться быстро.

– Кто хотел есть – вот вам, ешьте, – я обвел рукой поляну.

– Мне бы бутербродов с колбасой, – буркнул папа.

– А я бы жареной рыбки поела, – облизнулась мама.

– На обед – только витамины! – рявкнул я.

Родители прижались к корзинам, упали на колени и недовольно поползли по обеду.

Через два часа поле было обобрано, корзинки наполнены – и мы вернулись на базу.

Папа обнял удочку, мама забежала в речку. Пока мы с сестренкой разводили огонь, папа наудил восемь окуней. Мы пожарили рыбки, наделали бутербродов и отлично поели.

Я любовался речкой, и тут мне пришла в голову мысль: пора научить папу плавать.

Папа, в свои тридцать пять, в речке мог проделывать три штуки: лечь, где мелко, и перекладывать там камешки; зайти в воду по колено и отмутузить ее; залезть по горлышко, развернуться и быстро грести руками к берегу.

– Папа, ты уже взрослый, а взрослые умеют плавать! Идем.

И папа отодвинулся от меня подальше.

– Вон твой друг, дядя Костя, небось, умеет? – спросил я.

– Ну и что, зато я умею рыбачить.

Я решительно взял папу за руку и потащил к речке. Папа упёрся ногами в песок, и когда мы добрались до входа в воду, нужно было перелезть через гору песка, которую наворотил папин страх.

– Да не трусь, это совсем не страшно. – Я втащил его в воду по пояс: – Ложись, вот так… – Папа вытянулся по моему требованию, я подложил руки под него, чтобы он оставался на плаву: – Теперь представь, что ты полегчал килограммов на тридцать-сорок и стал легким-прелегким. – Папа, видимо, представил. – Так. Теперь руками отгребай воду, а ногами – как лягушка.

Папа начал двигаться, я убрал руку в надежде, что поплывет. Вместо этого он нащупал ногами дно и двинул к берегу.

– А ну вернись!

Папа покорно вернулся, залез обратно на поддержку, я зачитал инструкцию, папа замолотил ногами по воде, я убрал руку: вот сейчас точно поплывет. Но в следующую секунду моя вера в папу, как и сам папа пустили пузыри со дна. Я нащупал их, вытащил, поставил на ноги:

– Папа, не испытывай мое терпение, плавать – легко, смотри, как надо. – Я запрыгнул на волну от катера, что проплыл мимо, и исполнил мастер-класс: я-то умею и на спине, и на животе, и по-собачьи.

Стуча зубами, папа снова улегся ко мне на руки. Попробовал плыть: ноги задрались кверху, перевесили голову, папа накренился и снова ушел под воду.

– Папа! – закричал я. – Ты уже поплывешь или так и будешь валяться на дне?! Пришлось снова показывать мастер-класс. А папа в это время спасся бегством.

На берегу мама с Ариной разложили палатку и смотрели на нее задумчиво.

– Извини, Максимка, но у меня тут важное дело, – весело крикнул беглец, одеваясь.

Инструкцию к палатке папа читать не стал: ну что тут сложного, палатку поставить? Он взял жерди и просунул их в отверстия в палаточном тенте. Но. Странное дело. Как только прямые тонкие железки входили в нужное отверстие, они завивались, словно мамины кудри. Папа вынул жердь и попробовал сунуть ее в параллельное отверстие. Жердь пошла еще большей кудряшкой. Я вышел из воды и дошел до кучки незадачливых туристов.

– Вот вечно ты папа, руки-крюки, дай-ка сюда, горе ты моё, сейчас я сделаю по уму, – и отнял у папы железную палку. Я тоже не стал открывать инструкцию, потому что, ну что тут сложного, палатку поставить.

Я одной левой поставил палатку. Папа стоял в сторонке и зло блестел глазами. Предстояло ее закрепить. Я ловко вбивал колышки в землю. Когда остался последний колышек и я занес руку, чтобы вогнать его в землю, палатка чихнула и надулась в тюленя. Полежала так, поковырялась ластом в носу – и сдулась. Следом надулась в крошечного зайчика. Сдулась. Надулась в половник людоеда. Сдулась. Надулась в трехэтажный дом. Сдулась. Мы смотрели на палаточное представление, не смея пошевелиться. Палатка стала вновь надуваться. В этот раз она надувалась медленно. Она надувалась, надувалась, надувалась. И надулась.

В огромное и лохматое коричневого цвета. Мы не сразу поняли, что или кто перед нами. Но, когда оно разинуло пасть и оттуда свирепо заревело, до меня дошло, что это… медведь. Размером с многолетнюю березу. Папа цокнул в мой адрес:

– Умелец!

Медведь шевельнулся и грозно рыкнул. Видимо, ему не нравилось, что лапы прибиты к земле. Он поднял правую – и колышки со свистом взвились в воздух. Один колышек влетел медведю-палатке в глаз. Медведь сонно потер его тентовой лапой, помотал головой. Размером с бочку – у нас такая стоит на огороде для полива, – она моталась целую вечность, а потом замерла: палатка заприметила нас! Дикие карие глаза уставились конкретно на меня. Да какие там глаза – дрель. Дрель сверлила во лбу дыру. Нет, дырищу. Из палаточно-медвежьей пасти потекла слюна. Проголодался...

Тентовый верзила шагнул по папиным снастям, опрокинул мамины чемоданы с нарядами, раздавил ягодный сбор. И пошел на нас. Отступать нам было некуда, позади – речка, из четверых плавать умеют только двое: я и мама.

Мы прижались друг к другу и попятились. Ой: мои пятки пощекотала речка. Теперь она пощекотала колени. А теперь мы зашли в воду по самый подбородок. Дальше оставалось только плыть или идти ко дну. И я сказал папе:

– Ты молодец, ты очень сильный и отважный, ты сможешь, вот увидишь, у тебя все получится.

Папа не сразу понял, о ком это я: он удивленно хлопал мокрыми ресницами. А медведь не стоял, он напирал, плевался рёвом, но папе было явно не до него, он что-то пытался сообразить и даже строго посмотрел в сторону озверевшей палатки, которая мешала думать. Вдруг папа выпрямился, будто подрос. Да нет, не будто. Он вырос: из воды показались плечи, раздались вширь, вылезли ручищи, ножищи... Папа уверенно лёг на воду катером, настоящим, спасательным, с красными полосками по бортам. Мы запрыгнули к нему на спину, папа завел ноги, включил руки – и у него все получилось: наш папа-катер поплыл. Поплыл стремительно, рассекая реку на две половинки и оставляя позади пенную борозду.

Медведь-палатка так и остался реветь на берегу: извини, мишка, но ты сегодня без завтрака!

А мы классно покатались, с ветерком. От папы-катера отламывались крупные волны и докатывались до отдыхающих. Мокрые головы людей колыхались и смотрели в нашу сторону с завистью. Еще бы! Я бы тоже завидовал!

Кому-то пора в детсад

– Бабуленька-дедуленька-мамуленька-папуленька! – чирикаю я над ушками сладко спящих родственников в семь утра, а сам похихикиваю.

Папа отмахивается от меня, как от назойливой мухи, мама грозится прихлопнуть, дедушка обещает навести дуло танка, а бабушка – пустить огонь из того дула. «Так оно, – думаю, – вставать в садик».

Я стаскиваю со всех одеяла: недовольная кучка квёло умывается, завтракает с закрытыми глазами и, спотыкаясь, плетется в «Вишенки».

В группе «Седые тучки» нас встречает Лиса (воспитатель Алиса Евгеньевна).

– Доброе утро! – здоровается с ней унылая кучка и вытирает потекший от уличной прохладцы нос.

– Что это вас так много сегодня? – удивляется Лиса.

А я ей:

– Проходите в группу, Алиса Евгеньевна, сегодня я – за главного, Арина Ильинична – за нянечку.

Из группы выглянуло недовольное лицо Накричальи Горгоновны (Натальи Георгиевны). Лицо поморщилось и тут же растянулось в улыбке: Горгона, видимо, решила, что быть детсадовцем – весело.

Арина нацепила кухонный фартук и будничное лицо Горгоны: недовольное. Лисе идея стать маленькой понравилась не очень. Прямо даже не знаю, почему.

– Чур я буду садиковской медсестрой, – заявила соседка Наташка, вытащила из своего шкафчика докторский чемоданчик, нацепила медицинский чепчик и скомандовала:

– Ну-с, детишечки, проходите в группу, после завтрака буду слушать.

– А сейчас становись на зарядку! – гаркнула сестра, Арина Ильинична. – Ну, живо-живо, надеваем чешки, красные шорты, белые футболки – и в спортзал!

Мама вцепилась в ручку двери и захныкала:

– Я на зарядку не пойду, мне красные шорты не идут, а в чешках я буду глупо смотреться.

– Мама, – кольнула взглядом Арина, – спорт – это тебе не танцульки на каблуках. Это очень серьезно и слишком полезно, так что никаких отговорок!

Мама плюхнулась на низкую желтую скамеечку – в мишках и гномиках – и стала втискиваться в узкие шорты. На неудобной скамейке она копошилась очень долго. Дедушка с бабушкой в это время уже переоделись и встали у дверей, готовые бежать к спортивному залу: да-а-а, это они любят, оздоравливаться.

Группа готова, коридор заполнился красными шортами: впереди гарцуют пенсионеры; за ними шуршат тетеньки парами; папа, дядя Миша, дядя Вова и дядя Костя – в хвосте, по стеночке. Арина – впереди, локомотивом, я позади отряда, подгоняю.

– Стройся! – крикнула сестренка в спортзале и врубила музыку. В одной руке у нее мячик, в другой – красный свисток. Бородатые и накрашенные дошколята выстроились по линеечке: гимнастика началась.

– Раз, два, три, четыре, идем по кругу шагом, теперь ускоряемся, бежим, бежим-бежим, не останавливаемся. Вот. Так. Дедушка, я не говорила останавливаться. Бабушка, колени выше, давай-давай, что ты как старуха плетешься, бодрее-бодрее. Так, Наталья Георгиевна, перестаньте наступать на пятки Алисы Евгеньевны, вон у нее гольфики слезли. Продолжаем-продолжаем, не останавливаемся. Разговорчики!

С пап крупными градинами капает пот, с мам черным ручьем течёт косметика, детишки пенсионного возраста хватаются за спины. Первым из строя вышел дед Игнат. Ну как вышел, выполз.

– Эх, дедушка, – покачала головой Арина. – Какой пример подаешь младшеньким, нехорошо, ай-ай-ай! А ну, живо в строй!

Дед Игнат, видимо, надеялся, что ввиду своего возраста и прочих заслуг перед Отечеством, ему положено бережное отношение, но он ошибся: в детских садиках – строгий запрет на такие штуки. Дедушка крякнул, выпрямился и проскрипел обратно.

– Так, детишки, гимнастика окончена, строимся парами! – Арина засунула в карман свисток и выключила музыку. Прихрамывая, «Седые тучки» заковыляли в группу.

– Переодеваемся, моем руки и – за стол, – сказала Арина Ильинична и отправилась в кухню греметь посудой. Дедушка прилег на скамейку, в надежде хоть немного перевести дух. Тут подскочила Наташка с докторским чемоданчиком:

– Так, что у нас болит? Откройте рот. Закройте рот. Проверим ваше сердце. – Натаха достала игрушечный стетоскоп, приложила его к взмокшему деду и велела задержать дыхание. Дед Игнат дыхание задержал. Тут подошла заведующая «Вишенками» Ирочка и стала болтать с медсестрой о том о сем.

Наташка совсем забыла про больного и увлеченно молотила языком, пока не увидела краем глаза, что дедушка осенним листиком спланировал на пол.

– Ой, дедушка, что с вами? – вернулась Наташка к больному. Дедушка сказать не может: ему велели задержать дыхание, он и задержал, выполнил приказ военачальника.

– Дышите! Дышите немедленно! – взвизгнула медсестра. Семидесятипятилетний воин вздохнул – и снова вернулся к жизни да поскорее отполз в группу. Там уже дали команду приступать к завтраку.

Родители, Горгона и Лиса рассаживались, подлаживая взрослые колени под детские столики. У колен были свои планы, усаживаться они не желали и торчали в разные стороны. Лисе единственной удалось впихнуть свои под стол. Видимо, потому лишь, что они были короче, чем у остальных. Она, как белая ворона, выглядела за столиком естественно.

Лиса взяла ложку и запустила ее в манную жижу. Поводила ложкой по каше, словно хотела отыскать там что-то вкусное. Не найдя ничего кроме каши, Лиса загоревала, нос повесила, сидит, похлопывает ложкой по манному озеру.

– Алиса Евгеньевна, – я подошел к лисьему столику, руки в бока. – Разве я разрешал не есть каши? В ту же секунду лязганье ложек о тарелки в группе прекратилось. Воцарилась тишина. Все смотрели на нас с Лисой и ждали, что будет дальше. Лиса съежилась, скомкалась, уменьшилась в размере, наполовину залезла под стол:

– Нет, не разрешали.

– Тогда ешьте. Кто каши не доест, тот – тухлая сосиска! – завил я строго.

Тарелочный звон громко включился: малыши скребли и торопились отнести пустую посуду нянечке.

Нашей бабуленьке завтрак не понравился. Она скривила морщинки, но кашу доела: с воспитателем не поспоришь! А когда сдала тарелку, торпедой понеслась к кукле, которую, я видел, отложила с утра под половик. Только на ее пути встал я:

– Детишки, не расходимся. Урок математики. Берем тетрадки, ручки и садимся на свои места. – У бабушки задергался правый глаз. Я проводил ее к столику, она рухнула на стул. Стульчик издал опасный треск: бабушка у меня весомая, а стул детский. Бабуля затаила дыхание, слегка вытянулась, полагая, что так она сделается худее и стул ее удержит. Напрасно. Стульчик подумал секунду да с хрустом проломился: баба Вера упала на пол. Баба Вера, чтобы не привлекать большего внимания, подскочила и тихонечко присела на соседний стул.

– Итак, бабуленька, проверим твои знания. Вот тебе задача: лошадь темнее собаки, собака темнее кошки. Спрашивается, кто темнее всех?

У бабы Веры задергался левый глаз.

– Лошадь! – выкрикнула мама.

– Ты, конечно, молодец, мама, ответила верно, а теперь иди и встань в угол! – гаркнул я.

На маму набросился бабуленькин глазной тик:

– За что?! – глотая слезы, спросила мама.

– Подсказывать нельзя, – ответил я и посмотрел в окно: там чирикали пташки.

– Я больше не буду, Максим… Ильич, можно мне не вставать в угол?

– Ладно, не вставай, – сжалился я. – Урок окончен, можете поиграть.

«Седые тучки» ураганным ветром понеслись в игровую зону.

Дяденьки набросились на полку с машинками и разобрали лучшие варианты. Дед Игнат не был среди первых, зато опередил папу, который, как всегда, пока остальные занимаются делом, считает ворон за окном. Дедушка урвал почти хороший Камаз: краска только потерлась. Папа с другом дядей Мишей прибыли к стеллажу, когда там остался лишь бледно-зеленый танк с поломанными гусеницами.

Дядя Миша схватил танк, прижался к нему, сел на ковер и приступил к игре. Папа сел рядом и вырвал танк из рук друга. Бывший друг заголосил:

– Максим Ильи-и-ич, Илья у меня машинку отобра-а-ал!

– Разбирайтесь сами. – И я отвернулся к заведующей, которая как раз пришла посплетничать.

– Бе-бе-бе, – подразнил папа дядю Мишу и пустил на трассу хромой транспорт. Дядя Миша налился кровью, зло бррррумкнул, свистнул, лязгнул, скрипнул, сорвался с места драгстером и понесся на папу. Папин танк не успел доехать до заправки – случился БУМ! Секунду спустя произошел БА-БАХХХ!

От взрывной волны стены затряслись и рухнули. Поднялась пыль, да такая густая, что носа не видно. Когда воздух очистился, солнечные лучи осветили группу. Залетели несколько воробышков, сели на столы и стали клевать хлебные крошки, которые остались от завтрака. Ко мне подошла Горгона:

– Раз садика больше нет, можно я пойду домой?

– Наталья Георгиевна, если стен нет, это еще ничего не значит. Дети, на прогулку! – крикнул я. Папа с дядей Мишей отряхнулись после крушения, взялись за руки и, перепрыгнув через обломки, вышли на веранду.

Прогулка вышла отличная, обед без нареканий. Разве что бабулечка-капризулечка была недовольна капустной жижей. Она заявила, что это невозможно есть, и что она, мол, дома готовит гораздо вкуснее, просто надо в рагу добавить «баклажанчику, лучку и помидорку». Я на это заметил, что меню диетическое и согласовано с государственной поваренной книгой, все едят – и ты ешь. Мол.

Когда к нам в группу постучался тихий час, я с радостью впустил его. Взрослые вечно жалуются, что не высыпаются. Наверняка, тихий час придется им по нраву. Они переоделись в пижамки и разместились по кроваткам. Ноги их свешивались до пола, но родители не жаловались.

– Почитаю вам сказку на сон.

Мой папа слушал, разинув рот: его так захватил сюжет, что он совсем позабыл о сне.

Из дальнего угла спальни послышались шепот и смешки. Краем глаза вижу: детсадовцы привстали на локти, кто-то присел и смело грызет хохотуна, прямо откусывает как от яблока. А потом хи-хи да ха-ха. Все громче и громче. И передают друг другу. До меня хохотун докатился на огромной волне веселого раскатистого смеха, прибив голову к стене. Я стукнулся и заорал на всю спальню:

– ТИШИНА! Раз вы меня не слушаете – не буду читать! – И зло захлопнул книгу. Папа вскочил на кровати:

– Ну а что дальше, дальше-то что, Максим… Ильич?

– А дальше, папа… Дальше – спать!

У папы навернулась слеза. Он буркнул что-то и резко отвернулся.

На соседних кроватях переговаривались Лиса с Горгоной. Следом за ними шумел дядя Миша – не мог устроить ноги, подушка теплая, одеяло короткое. Следующим не спал дед Игнат – мучила спина, которую потянул на физзарядке. Бабе Вере тоже не спалось, к ней привязалась муха и никак не хотела отвязываться.

Наконец, дед заснул да так захрапел, что кровати в спальне заплясали на месте. Все ухватились за спинки, чтобы не свалиться. Бабушка знала верный способ, как угомонить деда. Она засвистела. В ответ дедушка чихнул, а храпеть не перестал.

На помощь бабушке пришел папа. Теперь в спальне значилось два соловья. Но и это не помогло. Тогда засвистели Лиса с Горгоной, дядя Миша, дядя Вова, тетя Аня, тетя Таня, и я пришел на помощь – бесполезно! Дед Игнат ехидно улыбнулся сквозь сон, повернулся на бок и продолжил сладкие раскаты. В итоге, тихий час прошел очень громко.

После полдника родителей стали разбирать. Когда в группе остались только мы с Ариной да наши родственники, мы оделись и пошли домой. Измученные «Вишенками», родители еле волочили ноги. Бабушка с дедушкой шли, опираясь друг на друга, а зайдя в квартиру, рухнули на диван.

– Устали? – спросил я. Грустная четверка положительно кивнула. – Тогда спать! Завтра… в садик.

Мама начала сворачивать трубочкой краешек своей юбки, а от носа до самой коленки протянулась длинная прозрачная ниточка:

– Не хочу.

Я знал цену этим слезам. Ох, как же я знал им цену. И я ответил:

– Понимаю.

Я отлично понимаю, почему тебе не хочется туда идти. Тебе не хочется идти, потому что в садике не особо-то и весело: там грубят, ругаются, все такие нервные… Но в садик нужно ходить, потому что там ты учишься общаться, дружить, узнаешь новое. А если будут возникать какие-то проблемы, мы вместе их решим. Хорошо?

– Хорошо! – облегченно вздохнула мама и отрезала ножницами ниточку.

Комарик укусит

О том, что мы пойдем в поликлинику на прививку, я предупредил родителей за неделю.

В понедельник папа и мама ходили на цыпочках, были очень вежливы и услужливы – надеялись, что примерным поведением отвернут от себя злой прививочный рок, но я объяснил:

– Можете не стараться, в пятницу прививка.

Во вторник родители предприняли попытку затуманить мой разум. Они перебинтовали себе головы, нарисовали под глазами синим фломастером, засунули под мышки градусники и улеглись на диван в гостиной.

­– А-а-а, О-о-о, Ы-ы-ы. – Я заглянул в комнату и даже сначала поверил. Вытащил градусники, определил серьезность состояния и обнаружил, что она минимальная, с гулькин нос.

–К сожалению, ваша попытка сгорела, – констатировал я.

– Это почему же? – здоровым голосом возмутились псевдобольные.

– Вы упустили важную деталь.

– Какую?! – спросили мама с папой, привстав на локти.

– Забыли нагреть градусники до болезненной отметки. Термометр говорит, что ваша температура не годится для того, чтобы отложить прививку.

В среду родители придумали отчаянную вещь. Они натащили с улицы сухих веточек, сложили их в центре комнаты и подожгли.

– Да вы что, спалить нас решили?! – закричал я. – Нельзя так бояться уколов. Даже если наша квартира сгорит – мы пойдем на прививку! Я сбегал в ванную, притащил ведро воды – и разом потушил надежду.

К четвергу родители смирились. Весь вечер они просидели в интернете – читали о том, как другие справляются со своими страхами.

В пятницу утром из-под одеял на меня смотрели два запуганных зверька, с самыми настоящими мешками под глазами.

В поликлинике вдоль стены на лавочке ютятся пичужки родители. Они не отрываясь следят за белой дверью, которая периодически распахивается, подзывая следующего. Никто не желает быть следующим. А дверь и не спрашивает, она глотает очередного бедолагу, тщательно пережевывает, а затем, ревущего, выплевывает наружу.

«Следующий!»

– Привет, Владимир Иванович, – папа поздоровался с другом, скривив улыбку. Нормальной улыбки не вышло – не то место, чтобы радоваться.

Родители втерлись в плотную толпу, чтобы затеряться, а если повезет, может даже исчезнуть, каким-нибудь магическим образом.

– Я занял очередь! – предупредил я.

Мама отыскала своих подружек, и они стали болтать о платьях, бусах, новинках в туфельном мире – лишь бы отвлечься от грядущей участи. Папа с дядей Вовой придумали, как создать такую автомобильную покрышку, чтобы машина ехала быстрее, а бензина тратила меньше.

Дверь рявкнула на дядю Вову – его очередь.

– Мы – за ним, – сообщил я. Маме сделалось дурно, она пошатнулась и оперлась о папу. Папа – весь белый от страха – поймал маму, и они крепко-накрепко связались морским узлом.

– Ой, да ладно вам, всего лишь разок уколют – и все, – подбодрил я трясущихся, не глядя на них, потому что был занят стрелялкой в смартфоне. При слове «уколют» мама чуть не потеряла сознание. Дядя Вова исчез за белой дверью.

Папа упёрся глазами в свои наручные механические часы. Прививочная дверь тихонько скрипнула, приоткрылась и снова захлопнулась. Папа попытался залезть на стену, но у него ничего не вышло: стена оказалась скользкой, он сполз с нее, как жучок с мокрого окна.

– Папа! Всего лишь сквозняк.

Дверь опять скрипнула. Приоткрылась и захлопнулась. Приоткрылась-захлопнулась. Приоткрылась-захлопнулась. Приоткрылась-захлопнулась.

– Максим! – взмолилась мама, – давай уйдем, я больше не могу, мне страшно!

– Да вовсе это не страшно, комарик укусит, – объяснил я маме и добавил: – Всем делают прививку, а вы что, особенные?

Дверь распахнулась и выплюнула дядю Вову. Не ревущего, а очень даже наоборот.

Очередь сдавила неондертальца:

– Не больно что ли?

– Больно, конечно! Но я. ВЫТЕРПЕЛ, – заявил ликующе дядя Вова, приподнялся над всеми и засветился чудесным ярким светом.

– Вот МОЛОДЕЦ! – подоспел я с похвалой. – Настоящий смельчак, не то, что вы… – И я посмотрел строго на родителей. А они смотрели на меня, как на предателя.

«Следующий!» – огрызнулась дверь.

Родители встали как вкопанные:

– Мы не пойдем!

– Еще как пойдете! – прикрикнул я и толкнул ногой белую скрипучку. На нас пахнуло по-медицински. Из глубины кабинета на нас грозно каркнуло:

– Заходите, не задерживайте остальных.

Я втащил родителей внутрь и усадил – мертвенно белых – на кушетку.

Ворона сделала запись в журнале, отложила ручку, закинула черную голову в белом чепце, почесала клювом под лопаткой, вышла из-за стола и зацокала в сторону столика с вакцинами. Она протерла крылышки проспиртованной ваткой, надломила флакон и изловчилась наполнить шприц.

– Кто первый? – спросила пернатая.

Молчание. Я повернулся, чтобы оживить мертвецов, но на месте родителей родителей не было. А было два паучка.

– Что та-ко-е?! – гракнула ворона. Родители-паучки хлопнули ресничками и разбежались. Вот теперь у папы получилось вскарабкаться не только на стену, но и пробежаться по потолку. Ворона ощетинилась, захлопала черными крыльями, разинула острый клюв, да как заорёт:

– У меня там полный коридор пациентов, а я должна за вами бегать! Максим, а, Максим, – обратилась ко мне ворона, – а ну быстро подбери своих пауков – и ко мне на кушетку обратно, а не то я их съем, видал, какой у меня клюв, я такими насекомыми завтракаю!

Мои паучки вжались в потолок и мелко-мелко задрожали.

Я встрепенулся – что ж я, своих этой на съедение отдам? Да ни за что!

Я встал с кушетки – вырос раза в три и каркнул в ответ:

– Если вы разинете свою пасть на моих пауков, я сам вам сделаю прививку. Две!

Каркуша выпучила на меня свои накрашенные синими тенями глаза и не нашлась, что ответить. Я ласково обратился к своим паучкам:

– Папа, мама, спускайтесь. Знаю, уколы – неприятно и больно, но их нужно стерпеть, а потом боль будет утихать, утихать – и утихнет. Зато никакая страшная болезнь к вам не приклеится.

Мы сделали уколы, запросто, и вышли сияющие дядей Вовой в коридор. А за нами послышалось вежливое «Следующий».

Оказалось, не бревно

– Добрый день! – я по-хозяйски ввалился в кабинет с табличкой: «Салима Аглыевна, директор школы», волоча за собой маму. Мама – учитель французского – никак не может устроиться на работу, поэтому решил ей помочь.

Кабинет директора – просторная комната размером с бальный зал из сказочного замка. Где-то там, вдалеке, посредине Т-образного стола сидит хозяйка бала, то есть директор.

– Проходите, – пригласил нас мягкий голос в рупор: так бы не услышали, конечно, далековато. Проходим.

Мне в школу только на будущий год, раньше никогда не имел дела с директорами. Думаю, они похожи на заведующих садиками: намалеванные швабры. И эта наверняка такая же. Пригляделся. Хм, вроде накрашена только немного, на голове милая прическа. Мы подошли, я протянул руку, поздоровался и представил маму:

– Это – Елена Валентиновна, рекомендую, очень качественный учитель французского.

Мы с мамой подсели за стол, налил нам по стакану воды: я выпил, мама – не притронулась.

Директор бегло изучила кандидата взглядом, попросила рассказать о себе. Мама прокашлялась:

– Мне тридцать пять, замужем, двое детей. Салима Аглыевна посмотрела на меня и улыбнулась:

– Помогают по хозяйству?

– Конечно, помогаем, – я поставил локти на стол, соединил ладони, получился треугольник. – Сама-то мама не особенно умеет справляться по кухне. Недавно вот чай себе готовила, так всю кухню уделала. – Я прыснул со смеху, как вспомнил эту историю. Директор подняла бровь, а мама, белая, нервно хихикнула.

– А где вы раньше работали?

– Ой, да работала в одной школе, но условия там были невыносимые, – ответил я, пока мама открывала рот.

– Что же там было невыносимого? – надеялись узнать у мамы.

– Да директриса там – швабра нечесаная… – ответил я и понял, что сказал не то, но быстро исправился:

– Извините, не нечесаная, а... намалеванная швабра! – Вот как можно опростоволоситься, если не прояснить ситуацию сразу.

– Значит, намалеванная... – хозяйка бального зала достала из сумочки зеркальце и заглянула туда.

– Но вы совсем-совсем не намалеванная, – поспешил я ее успокоить, – и вполне расчесанная и вовсе не швабра, так что я думаю, вы понравитесь моей маме! – Я пнул мамину ногу под столом:

– Ну, давай, скажи что-нибудь тёте на французском.

Мама сидела на самом краешке стула и была крайне неразговорчива в то время, когда нужно бы, наоборот, заявить о себе громко и уверенно.

– Мама! – строго шепнул ей на ухо: – Не упорствуй, видишь, тётя ждет, ты же умеешь, ну... жё нё манж па сис жур, я не ел шесть дней, ты же сама меня учила, ну...

Мама слегка очнулась, глаза забегали, лицо порозовело.

– Жё...жё... – вяло зажёжёкала она, а затем французский полился как из ведра:

– Жё вё дир, кё жэ боку дэксперьянс дан ля сфер дё коммюникасьон авек ле занфан (Я хочу сказать, что у меня большой опыт общения с детьми). – Мама поерзала на стуле и села удобнее.

– О-о, у вас отличное произношение, – похвалила Нешвабра.

– Да, на иностранном мама хорошо лопочет, – я похлопал маму по спине. – По-русски вот плохо понимает. Ей раз говоришь сходить руки помыть после прогулки, два – говоришь, три: все попусту, летит сперва к холодильнику, а там любимые мамины пироженки.

– Как вы готовитесь к урокам? – перебила меня Салима Аглыевна.

А мама перебила меня:

– Я применяю особый подход к занятиям, специально не готовлюсь, потому что...

– Ой, да! Мама совсем не готовится. Вместо того чтобы готовиться, она лучше с книжкой на диване поваляется, а еще любит с подружками по телефону галдеть, телек включит и давай чаи гонять, – поддакнул я.

Мама опять пересела на краешек стула, и завяла.

– Но вы не подумайте, мама – отличная учительница, я гоняю на улице с ее бывшими учениками, они говорят, жаль, что со шваброй поссорилась.

Видно было, что Салима уж и не знает, о чем спросить: так я живо все описал, что куда уж яснее. Но вопросы всё не заканчиваются:

– Какой у вас стаж работы на прежнем месте?

Мама развалилась на стуле и уставилась в окно. Там ползла божья коровка. Я откашлялся:

– Стаж огромный.

– А какой институт окончили?

– Такой, в котором на разных языках лялякают, что тут непонятного.

– А в общественной деятельности какое участие принимали?

– Самое разное: в кино любят с папой ходить, а там, в кине, народу полно, общества этого. В кафе наведываются – и там общества навалом.

– Я не о том спрашиваю. В школе как себя проявили?

– В школе проявляла себя каждый день, без опозданий, она у нас очень пунктуальная: звонок – мама тут как тут.

– Я бы хотела знать, по какой методике вы обучали детей? – прилипла как пиявка Салима Аглыевна.

– Методике? – я почесал в затылке.

– Да-да, методике.

Тут я как-то затруднился дать ответ: кто такая Методика и какое отношение имеет к маме – неясно. Я повернулся уточнить, но понял, что у мамы сейчас лучше ничего не спрашивать. Потому что там, где только что сидела она, теперь сидело оно – полено, самое настоящее, из дедушкиной поленницы. Бревно, которым и печь растопят, и пионерский костер в лесу разведут. Я занервничал: куда мама смылась? Ведь только что тут сидела! Зачем ушла, да еще бревно подложила!

Наступила тишина – отвечать некому. Я хлопал губами, как рыба-двоечник, а рядом со мной, на стуле, никто ничем не хлопал, потому что бревно – штука мертвая.

Вдруг бревно пошевелилось и заговорило маминым голосом:

– Работаю по методике Безмятежной. Сама разработала.

Я ушам своим не поверил. Может, кабинет волшебный, с особенным школьным воздухом: надышишься таким – и говорящие бревна мерещатся. Я зажмурился, затем медленно приоткрыл глаза: на стуле все еще сидело оно:

– С учениками разговариваю только на французском, слушаем современные песни, переводим, затем поем.

– Ой, какая замечательная методика! – аж подпрыгнула Нешвабра.

Салима Аглыевна общалась с бревном.

– А еще мы ходим в походы и там обязательно проговариваем названия растений и всего живого, тоже на французском, – бревно почесало веточку, которая из него торчала. И тут ко мне за пазуху закралось маленькое сомнение, такое малюсенькое, размером с микроб: бревно как-то уж многое про маму знает. И говорит ее голосом. И сидит на том же самом месте, где недавно сидела мама. Мой микроб вымахал в осьминога.

Ой. Кажется, кто-то относится к кому-то, как к дохлой деревяшке.

И как только я понял – у бревна сразу выросли руки, ноги, вернулось лицо, – и всё мамино. Я залез под стол, на всякий случай, пусть специалист говорит, она лучше знает.

– Домашнее задание я не задаю: стараемся учить в классе, я только прошу детей читать дома книги на французском, а потом рассказывать на уроке, кто что прочитал и о чем написано.

Мама мило улыбалась, водила в воздухе руками, подмигивала нам – совсем ожила. Нешвабра в ответ тоже лыбилась и выглядела весьма довольной. Ну и хорошо!

– Достаточно, – оборвала мамин рассказ Салима Аглыевна, – нашей школе ваша методика подходит, приступайте к работе.

Мама вскочила со стула так, как бревна точно не умеют, выволокла меня из-под стола и поцеловала. Я тоже был очень рад:

– Спасибо вам огромное, – обратился я к директору, – умеете сделать правильный выбор.

Выкинь хлам

У папы в гараже черт ногу сломит. Я решил, что так больше не может продолжаться:

– Пора навести порядок!

Папа балансирует на стремянке, шарит по полкам в поисках нужной вещи, находит и грохается вниз в кучу хлама. Я вытягиваю папу за руку:

– Если бы не было этой кучи, ты бы с лестницы не свалился!

– Если бы не было этой кучи, я бы шишку набил!

Я споткнулся о пакет со старой обувью:

– Зачем тебе этот гигантский катышек голодных башмаков?

– Это качественная кожа, она лет десять пролежит – ничегошеньки с ней не станется, – не сдается.

– Выкинуть! – И пакет отправляется вон из гаража.

– Как?

– Это что, самовар?!

– Старинный.

– В современном мире есть электрический чайник. Чик – и чай готов.

– Это если электричество есть, а если – нет, достаешь сапог, присоединяешь к самовару, пых-пых – и чай готов.

– Пых-пых со вкусом сапога?

– Со вкусом старины!

– Старый чай вреден для здоровья. Выкинуть! – И самовар со свистом летит тоже вон.

Я, не обращая внимания на папины чайные блюдечки вместо глаз, продолжаю ревизию: старые резиновые колеса, сломанные удочки, пять машинных генераторов, гайки, болты, гвозди и одно полено – покидают насиженный столетиями гараж.

Ну вот, впервые сюда заглянуло солнце. И открыло моему взору папино сокровище, Эйфелеву чемоданобашню.

Башня из старых чемоданов упирается в потолок. Если посмотреть на нее глазами художника, то она даже ничего: переливается причудливыми потертостями, зияет ажурными дырами. Но я не художник, тяну за торчащий чемодан и упираюсь в папин серьезный взгляд. Он грубо отдергивает мою руку, заслоняет башню грудью и сдвигает брови к центру:

– Не дам, хоть режь меня!

Ну да, как же я позабыл, ведь башня – папино инженерное чудо, выстроенное по чертежам. Это с ним началось давно: жалко выкинуть старый чемодан – чемодан едет сюда. Следом подъезжают новые старые чемоданы, а потом у папы рождается «гениальная» мысль – превратить чемоданокучу в чемоданобашню, Эйфелеву. По вечерам он чертит схемы. Когда материала не хватает, дает объявления в газету и на ТВ. Так, с годами, выросла Чемодама, гордость инженера. Теперь папа приходит на нее любоваться и сдувать пылинки.

– Да ладно, пап, это ж барахло.

Папа посмотрел ястребом, порылся на полке, выудил пробитый шлем от мотоцикла, нацепил его, вскарабкался на чемоданобашню и начал бубнить:

– 5, 4...

­– Пап, ты чего?

–…3, 2…

– Пап, слезай!

На счете «2» у гаража съехала крыша.

–…1. ПУСК! – заорал папа.

Снизу Эйфелевой башни загорелся яркий свет, вырвался поток воздуха, бетонный пол заходил, закрутились воронки со старыми пакетами, изолентой, дощечками, пуговицами и прочей ветошью. Папа хлопнул чемоданобашню по боку – та стала подниматься. Пока я соображал, что делать, чемоданоракета покинула стартовую площадку и улетела в космос.

О! Детские санки. Я притащил их на стартовую площадку, плюхнулся, пристегнулся саночным ремнем безопасности, поджал ноги и, уповая на чудо, стал отсчитывать:

– 5, 4, 3, 2, 1. ПУСК!

Санки скрипнули и взвились. Ого! Я лечу! Позади остались гараж, птицы, облака, Земля. Как-бы не свалиться. Я скотчем обмотался вокруг ржавой раскоряки.

Нагнать папу удалось только на Луне – у Чемодамы закончилось топливо.

– Папа, я был неправ! – произнес я почти шепотом из-за его спины. – Это ведь твои вещи... Я больше никогда не буду тебе указывать, что оставить, а что выкинуть.

– У тебя топливо есть? – неожиданно ответил вопросом папа.

– Э-э-э, – я заглянул под санки. – Кажется на двоих хватит.

– Тогда заправим мою Эйфельку и летим в гараж, переконструируем твои турбосани. У них объем двигателя меньше, вот ты и болтался в хвосте.

Мы заправили Эйфельку и стартовали на Землю.

Я знаю, как лучше

 

Мы взяли плацкартные билеты на поезд, бабушку, дедушку и вшестером отправились на морской курорт. Я люблю путешествовать на поезде по двум «потому что». Первое – это еда: в поезде она вкуснее. Второе «потому что» – это «чучух-чучух»: заберешься на верхнюю полку, лежишь, яблоко жуешь, комикс читаешь – «чучух-чучух», «чучух-чучух». 

Мы зашли в вагон, расселись по двум купе: бабушка с дедушкой по соседству. Поезд тронулся. Мимо понеслись деревья, поля, станции. День настроение было отличное, к вечеру родители стали ныть: то жарко им, то скучно, то ноги затекли.

– Идите в коридор, побегайте, только не шумите, – разрешил я.

Папа и мама вырвались лошадками, игогокнули у соседнего купе – оттуда вывалились двое престарелых скакунов, и веселый табун поскакал по просторам коридора. 

В темном начале вагона, в пару бака с кипятком щелкнул хлыст.

– Ну-ка не бегать тута! – рявкнула проводница.

Вспотевшие морды разошлись по загонам, уселись по кроватям – и стали жевать: кто – яблоко, кто – морковку, кто – сахарок.

Приехали: море!

Мы заселились в гостиницу с завтраками, обедами и ужинами. Море плескалось тут же, у ног гостиницы. Жаль, с погодой не повезло: дул холодный ветерок.  

Мы поднялись в номер и стали распаковывать чемоданы. 

– Кто-нибудь видел мой полосатый купальник? – спросила мама, роясь в куче вещей. – Хочу его первым надеть.

– Даже если ты его и клала, мама, – заметил я, – сейчас не время его надевать!

– Как не время? – перехватил разговор папа, который ковырялся в своем чемодане. – Мы ведь на море приехали… Ага, вот они! 

Папа вытянул плавки из-под теплой кофты и зашагал в сторону ванной комнаты. 

– Папа, плавки наденешь, когда распогодится, а сейчас надень-ка вон ту кофту, – я с плавками прошмыгнул в ванную.

– Но Максим, лето ведь, какая кофта! – возмутился папа по ту сторону двери.

– И штаны не забудь! Лето разное бывает. Ветерок прохладный, хотите заболеть? – Я вышел и предупредил маму, что ей тоже следует одеться тепло. 

– Какой купальник надеть? – это бабушка, в одной руке раздельный, в сине-белую полосочку, в другой – слитный, цвета шахматной доски: она рассчитывала выбрать. 

– Бабуленька! А тебе и подавно нужно хорошенечко одеться. Хочешь спину застудить? Доставай шаль и шапку!

Мы с Ариной взяли надувной матрас, мячик и песочные игрушки:

– Ждем вас внизу! 

Через пару минут в фойе гостиницы спустились папа-тулуп, мама-фуфайка и две седые шали. Все вместе мы двинули к морю, а поскольку идти было два шага, то мы сразу пришли. 

Мы с Ариной пошли проверять температуру воды, а остальным велели ждать на берегу. Разбежались – плюхнулись. Я запрыгнул на волну и расчесал ее брасом. Арина каталась на волнах у берега. Наплескавшись, мы вылетели из воды и рухнули на горячий песок, погреться.

– Ну? Как водичка? – спросила баба Вера. 

– Ледяная! Разогреется – искупаетесь, а пока поиграйте на песочке. 

Мама буркнула: «Безобразие», папа кинул: «Возмутительно», дедушка крякнул под нос: «Ну может не всё потеряно».

Родители высыпали на песок игрушки и стали строить замки. 

– Дедушка, посмотри на свой замок, сейчас рухнет, принцессу завалит, а принцу жениться не на ком будет. Построй нормальный: набери в ведерко песка, утрамбуй плотно, переворачивай быстрее! Ну вот опять он у тебя рыхлый вышел… – делал я замечание взмокшему деду. Дед Игнат вытер пот со лба:

– Меня солнечный удар хватит!

Я сощурился на солнце – да, вроде потеплело:

– Ладно, искупайтесь.

В воздух полетели шапки, шали, штаны, валенки.

– Вы что делаете, не раздевайтесь! Вода еще прохладная. Разрешаю снять валенки, чтобы их не испортить. Вместо них наденьте резиновые сапоги, чтобы о камушки не уколоться. Заходить в воду только по колено, не дай бог, еще утонете! 

На пляж прикатила тележка с мороженым. 

– Мороженое, кому мороженое, – зазывала она. 

– Мне – клубничное, мне – шоколадное, мне – фисташковое, – посыпались заказы. Купил всем по штучке. Мокрые шарфики и шальки быстро съели свои порции и попросили еще.

– Ну нет, достаточно, летом опасно есть ледяное, ангину подхватите, – предупредил я и выпил бутылку холодной кока-колы, которую мне продали вместе с мороженым. 

Мы проторчали на берегу целый день, а вечером была дискотека. Бабуля с дедулей пошли отплясывать, и родители с ними. Тут подул ветер, и танцорам пришлось накинуть на себя телогрейки – по моему велению.

Играла живая музыка, крутились серебряные диско-шары. Они дырявили темную площадку разноцветными лучами, щекотали танцоров. А те подмигивали им валенками, тужурками, варежками. Когда песня закончилась, звезды танцпола рассыпались по столикам и присосались к бутылкам с газировкой. 

– Много не пей, холодная, горло заболит! – послышалось от соседнего столика.

– Хватит, поставь стакан на место! – донеслось с другой стороны.

Я не стал выделяться из окружающей среды и сказал:

– Если вы выпьете много холодной газировки, то завтра не сможете купаться, потому что…

– …заболеем! – закончил за меня  дед Игнат.

– Именно! – подтвердил я. 

Папа допил стакан, стукнул им о стол и заявил:

– То нельзя, это нельзя! На улице море, а мы ходим в тулупах, как отмороженные. Хотим купаться нормально, загорать в плавках, объедаться мороженым: отдыхать. Всё, довольно с нас, пошли, ребята! – Папа загрёб руками маму, деда Игната, бабу Веру – и уволок всех с танцплощадки.

Я посмотрел на Арину:

– Кажется, война...

– Да ладно тебе, проспятся, разобидятся, – подбодрила сестренка и допила фанты со льдом. 

А я задумался.

Следующий день, несмотря на лето, опять выдался осеннепасмурным.

Не успели мы проснуться, как мимо нас пронеслись вприпрыжку четыре ехидные улыбки, одетые исключительно по-летнему. Я протер глаза, не веря им. Пока я соображал, что с этим делать, дверь захлопнулась.

– Разобидятся, разобидятся… Бежим догонять!

Когда добежали, было уже поздно: все четверо резвились в воде. Папа нарезал круги брасом, мама каталась на волнах, дедушка с бабушкой брызгались водой, сидя на отмели. Более того! Рядом с ними плавал надувной круг. В кругу пластмассовый поднос. На подносе ведро с разноцветным мороженым, большая бутылка газировки и четыре стакана. 

– Вот, значит, вы как?! Мы о вас заботимся-заботимся, переживаем-переживаем – и вот ваша благодарность? Бабуленька, будешь кряхтеть, жаловаться, когда встать не сможешь. А тебе, дедушка, давно в постели с сорокаградусной температурой не лежалось? Солнцезащитным кремом хотя бы намазались?! 

– Ай! – взвизгнула мама.

– Что такое, что случилось? – засуетился я.

– Наступила на острый камень, – спокойно ответила она.

– Ну конечно, залезли в море без сапог. А ну выходите!

Морской берег вдруг зашипел, вспенился. Дунуло прохладой, на этот раз не из-за погоды. 

– Ну и долго мне ждать! – отплясывал я туземцем.

Из воды никто не вышел. Я не знал, что делать, Арина тоже растерялась. Позади недовольной четверки из воды высунулось что-то треугольное. Треугольное двигалось к берегу. 

Акулы!

– АКУЛЫ, АКУЛЫ! – закричал я, что было мочи, замахал руками и стал бегать вдоль берега туда-сюда, как ошпаренный: – Вылезайте немедленно, вас съедят!!!

Но родители со своими родителями спокойно-преспокойно отвернулись от нас. Треугольники подплыли к ним вплотную. Папа залез на треугольник. Когда я это увидел, мне показалось, что я умер. Потрогал лицо, ущипнул себя за нос, покрутил головой – кажется, живой. На другой треугольник легко и непринужденно залезла мама. Бабушке пришлось карабкаться на этакую фигуру, дед карабкался на свой. Непослушная четверка выпрямилась во весь рост, стоя на акульих спинах. Она выглядела величественно и победоносно. Мы с Ариной не могли даже пискнуть – будто в цирк попали. Четверка повернула акул и поплыла в море. Мама, папа, бабушка, дедушка медленно удалялись от берега. Удалялись, удалялись, удалялись. Вскоре мы смотрели на четыре пятнышка, так и не смея пошевелиться.

– Арина, что мы натворили. Мы же теперь совсем одни.

Мы горько зарыдали, уткнувшись в песок. Светило жаркое солнце, шумело море, в уши лез веселый визг отдыхающих. Издалека доносилось «Мороженое, кому мороженое».

Я с трудом оторвал лицо от песка и потрогал его руками. Оно было покрыто тонкой пленкой теплых песчинок. Глаза не разлипались от солнца и зарёванности. 

– Максим, ты чего? – позвал меня родной голос.

Я протер глаза. 

Папа! 

Они вернулись.

Папа спрыгнул со своего морского такси. Из воды вынырнула улыбчивая морда таксиста. Вы не поверите! Это была не акула. Это был дельфинчик.

Папа погладил дельфинчика, затем шагнул к нам с Ариной, на берег:

– Предлагаю договор, Максим: вы даёте нам отдохнуть по-человечески, а мы обещаем заболеть только по приезду домой. Годится?

Я облегченно вздохнул:

– Годится. 

Папин дельфинчик выныривал из воды, подпрыгивал, вилял хвостом, словно пёс, который ждет, что ему бросят мячик.

– А можно нам тоже на дельфинах? – робко спросила Арина.

Папа свистнул – из моря вынырнули два новых треугольника. Мы с Ариной залезли на своих дельфинов, ухватились за скользкие плавники, и всей семьей поплыли вдаль. 

Я посмотрел на семью: папа уже наловчился и держался умело, мама тоже показывала класс. У бабули на счастливое лицо свисала шапка мокрых волос. Дедушка управлял своим таксистом лежа на спине. 

Мы прокатились до Турции и обратно. А вечером были танцы. Бабуля с дедулей отбивали ножки до дыр в тапочках, мама с папой кружились до умопомрачения. Мы им аплодировали и подливали газировки. Ледяной. 

Купи-купи. Папа

У папы старенькая нива. Ей уже двенадцать лет. Она кашляет, чихает, может на полпути плюнуть – и не ехать. Папа ее по капоту хлопает, в бок тыкает, по колесу ногой двигает – она ни в какую, стоит на месте столетним зданием. В общем, проблемная, машина. Папа мне: Максим, давай купим новую, эта – ужасно сломанная. Я ему: ездит же. Он: ну Максим, мне очень надо. Я: ладно, уговорил.

Первыми папа распахнул двери автосалона «Мерседес». Синие, красные, черные машинки блестят, переливаются в свете тысяч ламп. Держу папу за руку, чтобы не сорвался и не убежал лазить по иномаркам в своих грязных кроссовках. К нам подошли длинноногие каблуки и улыбчиво предложили осмотреть экспонаты.

Папа вскарабкался в самую широкую и высокую. Высунулся из окошка:

– Брум-брум.

– Папа, слезай. От этого танка, тут внизу, тянется длинная строчка с ноликами, видал?

– Видал, – промямлил папа, слез по стремянке и направился к седану.

– Папа! У этой тоже нули.

– Максим, но я хочу, она классная, удобная, будет ездить и не ломаться.

– Можем купить, чего уж, – подмигнул я папе. – Папа, довольный, принялся в нервном предвкушении обгрызать ногти. – Только придется сначала продать нашу квартиру и долгие годы жить у бабушки с дедушкой в тесной однушке. – Папа засунул руки в карманы, пнул не свое колесо не своего «мерседеса», и мы вышли.

Пришли в «Ладу».

Там прежде всего мой автолюбитель прочитал ценники. Увидев, что нулей меньше, потёр ручки и достал из кармана огромный пакет. Встряхнул его по-хозяйски, подошел к серебристой «весте». Взял и сунул её в пакет.

Из-за напольного горшка с большим цветком на свою беду выглядывали красный «ларгус» и малиновая «нива». Папа отодвинул горшок и заграбастал машины. Пакет раздулся, треснул по шву, а папа заприметил «икс-рей». Он схватил кроссовер и потянул в пакет. «Икс-рей» сигналила, скрипела, жалобно бибикала: сопротивлялась. Тогда папа стал утрамбовывать её ногой.

Подбежали сотрудники и начали отнимать «икс-рей» у дикого покупателя. Но папа не собирался сдаваться: он толкался, пинался, укусил консультанта за бок.

– ПАПА! Перестань тянуть за галстук дядю. Куда тебе столько?

– Одна сломается – другая повезет, – ответил папа, продолжая бороться с продавцами, одновременно впихивая в пакет непослушный кроссовер. Я схватил папу за руку:

– Поставь машину на пол! Вон тётя в обморок падает.

Девушка в узкой юбке и тесной блузке, держась за сердце, как старушка, плавно осела в кресло. На нее махал коллега стопкой бумаг. Наверное, с ценами. Пока папа отвлекся на сцену с умиранием, я рванул пакет из рук, отбежал в сторонку и вынул награбленное. Тётя вернулась к жизни:

– Это выставочные экземпляры, не запихивайте их в пакеты, они могут повредиться. Если вам нужны машины – сначала оплатите.

– Где касса? – спросил папа. Он поправил консультанту галстук, за который только что дергал, и пошел искать кассовое окошко.

– Скажите, сколько это будет стоить? – спросил я, прежде чем идти за папой.

Тётя достала калькулятор больше ее самой в два раза: кажется, сейчас нам насчитают! Она постучала маникюром по калькулятору и показала результат. Я удивился:

– Как? Пакет машин дешевле одного «мерседеса»?

– Здорово! – воскликнул папа. – Берем пакет!!!

– Нет. Выбери одну.

– Но мне хочется все, Максим! – Папа зло топнул ногой – и по кафелю автосалона ветвистым деревом пошла темная трещина.

– Нет! – я тоже топнул, и от меня тоже пошла темная трещина. Я заглянул в бумажку с ценами и выискал там недорогую машину: – Предлагаю взять «гранту» в самой простой комплектации.

– Она же сломается! – всхлипнул папа, зашнуровывая кроссовок.

– Чего это вдруг? Новая же. Берем ее. – Я пошел к кассе. Папа – за мной.

– Максим, давай возьмем с подогревом сидений, удобно же зимой.

– Зачем тебе подогрев, дома погреешься, быстро выбежишь, сядешь.

– Может, с противобуксовочной системой, а?

– Не надо лазить там, где не проедешь, вот и не придется буксовать.

– С датчиками парковки удобнее.

– В зеркальце заднего вида посмотришь.

– Лучше с бортовым компьютером.

– Зачем, и так на работе в компьютер играешь!

У папы закончились идеи, он плюхнулся на скамеечку и молча ждал, пока я расплачусь.

Нам выдали машину, папа с недовольным лицом сел за руль, и мы поехали домой.

Купи-купи. Мама

Моя мама любит туфли, бижутерию, косметику, и обожает платья. Она следит за модой, знает все бренды, караулит распродажи. В их с папой спальне платьям отведен специальный шкаф. Он вот-вот лопнет.

– Максим, в Дворец Культуры приехала ярмарка, нужно сходить за покупками.

– Недавно купили мешок картошки да мешок луку, чего еще?

Мама поняла намек, но платья нужны до зарезу, поэтому продолжает канючить:

– Максим, там будут платья от Мурмурье и Комарье. У Анны Михалны есть такие, у меня – нет.

– Мне кажется, твоя Анна Михайловна одевается только от Коровье и Безвкусье.

– Ну мне очень надо, – жужжит возле уха вреднющим комаром.

– Ладно, сходим, – отмахиваюсь от комарихи, лишь бы не пила крови.

Наш Дворец Культуры – это такое место, куда приходит много людей по любому поводу. Концерт приехал – приходят. Навезли урожая с полей – толкаются у прилавков. Платьев приволокли – стоим в очереди еще до входа. Позади и впереди нас – мамины подруги:

– Я читала в журнале «Пуговичные Воображули», что сегодня в моде платья с приклеенными бадминтонными мячиками по всей юбочной части, – сказала тётя Таня.

– Да ну, ерунда какая, – фыркнула тётя Жанна. – Я вот читала в журнале «Иностранные Нитки», что нужно носить платье изнаночной стороной наружу, нитки должны торчать во все стороны, низ платья – быть рваным-рваным и очень лохматым. Пишут, что это очень красиво.

– Вообще-то законодатели мод на сегодня – это индонезийские слонихи, – заявила тётя Аня. – В журнале «Лопоухая Фифа» пишут, что платье должно быть длинным-предлинным и пусть влачиться на два квартала позади модницы. Наряд украшается сушёными бабочками, старыми башмаками и засохшими пирожными с клубничным кремом.

Я слушал про нынешние моды с видом человека, который только что тщательно прожевал килограмм лимонов. Хорошо, что очередь уменьшилась и мы наконец переступили порог.

Мама с подружками убежали вперед, искать своих Мурмурье и Комарье. Я отстал. Справа и слева толкались. Словно плакучие ивы отовсюду свисали длинные розовые, фиолетовые, красные лоскуты ткани. Любопытные покупательницы теребили их, нюхали, вытряхивали, передавали друг другу, копошились в них, будто клад искали. Платья то и дело падали на меня, прижимались, чесались своими шершавыми блесточными боками. Нарядов было так много, что они даже закрыли собою солнечный свет. Я шел по тоннелю, в конце которого темно. Включил карманный фонарик и стало не так страшно, но я не знал, куда двигаться. Наконец, в конце тоннеля услышал мамин голос и, продираясь сквозь модные джунгли, пошел на него.

Мама торчала в бутике «Мурмурье» в усато-полосатом платье.

– Что за драный наряд? – воскликнул я. Мало того, что платье уныло-серого цвета, из плечиков торчат антенны, так еще и разорвано, словно растерзала голодная собака.

– Максим, это – модно! Я возьму это, еще вон то, вот это, и то за вон тем, – мама дирижировала продавцом, указывая на нужные платья.

– Не многовато ли? – осведомился я. – Куда вешать, шкаф не закрывается! Может, на балкон, птиц отпугивать, чтобы забыли, как чирикать?

Моя модница насупилась, а я обратился к продавцу:

– Развесьте обратно, нам такого – не надо! Я потянул из маминых рук ворох платьев, но мама крепко уцепилась за богатства: пришлось поиграть в перетягивание вещей от Кутюрье, то есть от Мурмурье. Поскольку во мне авторитета больше, я выиграл, и мы вышли из кошачьего лотка.

Маму занесло в соседний ларёк. «Комарье». Там висело что-то крылатое, остро-носатое и брюшковатое. Как можно такое носить? Мама сорвала ближайший наряд с вешалки, напялила на себя и стала походить на комара. И это опять было «модно», а мне уже надоело, лично я отказываюсь жить в одном помещении с насекомым:

– Нет, мама. Это не твой стиль. Пойдем, я покажу твой. – И я повел маму за руку в бутик «Пузырье».

Черно-красные наряды, которые как будто пузырятся, выглядят воздушно. Мне так кажется, может, потому, что я обожаю кока-колу. Я попросил маму примерить симпатичное платьице. Мама повертела его в руках, нашла вход, влезла, глянулась в зеркало и скривила недовольную рожицу:

– Я воздушный пузырь в стакане! – захныкала она. – Не хочу пузыриться, это немодно!

– А мне нравится – берем! – умилился я.

– Оно же меня полнит!

– Мама, тебя полнит не оно, а булки с пирожными, которые ты загребаешь в себя лопатой!

– Черный цвет мне не к лицу, я люблю серый!

– Скажите, не найдется ли у вас такого же платья в сером цвете? – обратился я к продавцу. Продавец развёл руками.

– Нет у них серого, так что не капризничай, берем это или никакое!

Уйти с ярмарки без платья мама не могла, поэтому ей пришлось принять мое кислое предложение. Она засунула поглубже в пакет свою обновку, чтобы подруги не заметили, и мы стали искать выход.

Купи-купи. Бабушка с дедушкой.

У бабушки с дедушкой вставные челюсти. Они подписаны на канал «Эксклюзивные жевалки» на Ю-тубе, там им рассказывают о новинках в мире зубных протезов. Бабушка постоянно мне намекает, что им с дедом надо бы прикупить новомодных зубов. Так мы оказались в магазине «Челюсти на вынос».

От пола до потолка магазин блестел протезами: просто белоснежные и разноцветные, с бриллиантами и сапфирами, расписные и щербатые – красовались они бразильским карнавалом на полках.

– Добрый день! – к нам подскочил пожилой продавец: – Каких зубов вам не хватает?

В глазах у бабули с дедулей, как в игровом автомате «Однорукий бандит», вертелись картинки с челюстями. Дед Игнат хитро посмотрел на бабу Веру:

– Нам надо посоветоваться с женой. – И они неожиданно вышли из магазина.

Я не понял, зачем нужно выходить, чтобы выбрать жевалку, кажется, надо наоборот, видеть, чтобы выбирать. Пока я об этом думал, дверь резко распахнулась, оставив вмятину в стене, на пороге стояло два пожилых бандита в масках. А-а-а, я всё понял.

Дедушка схватил за шкирку пожилого продавца и прижал к стенке так, что у того аж челюсть выпала, а из челюсти – бриллиант. Бабушка человеком-пауком запрыгнула на самую верхнюю полку, достала метелку из клетчатой хозяйской сумки, которую приволокла с собой, и стала аккуратно сметать в нее челюсти всех разных цветовых гамм. Я, дед-бандюга и пожилой продавец молча наблюдали за тем, как баба Вера хозяйничает под потолком.

– Верочка, стырь мне вон те, черные, для Хэллоуина, – крикнул дедушка.

– А где они, Игнатушка? – отозвалась бабуля.

– Вон слева от тебя, не наступи, да-да-да, они, загребай их скорее!

– Ефли фам дъя пъафника, – выкрутился из-под дедушки беззубый продавец, - то фаветую фтывить фампивфкие февюффи.

– Извините, конечно, но ничего не понятно, не могли бы вы повторить? – вежливо попросила бабушка-ворюга. Все-таки она у меня интеллигентный человек, хоть и жадная до челюстей. Дедушка отпустил консультанта сходить за протезом. Продавец подобрал свои жевалки, потер их о рубашку и засунул в рот:

– Говорю, стырьте для Хэллоуина вампирские челюсти, можно в красном цвете.

– Отличная идея! – воскликнул дед, а я поспешил прекратить это безобразие:

– Бабуля, а ну-ка, давай-ка, спускайся вниз, обезьянка ты моя, ишь куда удумала залезть, это тебе не джунгли и не детская площадка, по которой ты лазишь. Дедушка! Человеку рубашку помял, ну разве так можно? Грабить, к вашему сведению, нельзя! Вот нахапали! Баб Вер, поставь зубы обратно на полку, куда вам столько, у тебя дома стаканов под все не найдется!

– Найдется! – ответила та и продолжила подметать полки. Добралась до красных вампирских кусалок и смела их в сумку. А заодно под метелку попали синие, черные и расписные клыки. Так, бабуля разошлась не на шутку. Я вытащил из кармана пистолет, темные очки и спичку. Спичку взял в рот, очки определил на нос, принял полицейскую стойку да как заору:

– Всем пожилым бросить оружие и сесть на диван! кроме продавца.

Мои родственники не ожидали, что их накроет полиция. Плана отхода, видимо, не было, поэтому бабуля без пререканий сползла с полок. Дедуля, ворча, поковылял к дивану. Я спрятал свой кольт в кобуру, выплюнул спичку и снял очки:

– Выбирайте себе по одной челюсти – и домой, хватит шалить!

– Мне нужна вампирская челюсть, у нас намечается хэллоуинская вечеринка! – заявил дед Игнат.

– А мне купи расписную челюсть: один зуб – ромашка, другой – сердечко, третий...

Я не стал дожидаться, пока она перечислит все тридцать два рисунка:

– Какая ромашка, какое сердечко, хочешь улыбаться каляка-малякаными зубами, в семьдесят-то лет?! Дедуля! Твой Хэллоуин – всего один день, что же тебе на один день только челюсть покупать? А потом ты ее в стакане забальзамируешь до следующего Хэллоуна или планируешь старушек на лавочке пугать каждый день? Берите по одной белозубой челюсти – и хватит с вас!

Бабушка с дедушкой немного еще поныли и, глубоко скорбя, выбрали по одной челюсти.

Хеллоуин

Вечером родители и бабушка с дедушкой расфуфырились на хеллоуинскую вечеринку. Мама пузырилась новым платьем, баба Вера и дед Игнат лыбились новыми челюстями, а папа пошел разогревать новую машину, потому что на улице было холодно. Мы оделись, вышли во двор, сели в папину обновку.

– Ох, а что же у тебя, Илья, так в машине-то холодно, разве она не нагревается заранее, как те, что в рекламе на Ю-тюби?

– Нет, – отрезал папа и взъерошился воробушком.

– Ничего, – ответил я за папу, – нас тут шестеро: надышим – согреемся. Честно сказать, вшестером тесновато, еще мама в своем пузыре. Кое-как разместившись и слегка согревшись, мы тронулись. Нам с Ариной не особенно хотелось ехать на праздник: родители будут пить коктейли и кровь друг у друга, что тут интересного. Но пришлось присоединиться на случай, если станут проказничать.

Дворец Культуры, покрытый паутиной, походил на замок Спящей Красавицы. По фойе медленно прохаживались окровавленные гости. Папа надел костюм зеленого монстра и был похож скорее на инопланетянина, чем на Франкенштейна. Подбежали мамины подружки в наряды от Комарье и Мурмурье, напомаженные в цвет маминого платья:

– Привет! Что это на тебе такое мрачное и пухлое? – спросила тетя Жанна.

– Оно тебя полнит, разве не замечаешь? – выпучила глаза тетя Таня.

Мама нахмурилась и стала лупасить по пузырям. Платье от этого вздулось еще сильнее.

Бабушку с дедушкой окружили зубастые и клыкастые, они лезли, словно зомби, стараясь укусить то в руку, то в шею, а один цапнул за ногу. Бабушка с дедушкой сиганули на меня, прямо на голову, и отмахивались от вурдалаков ботинками. Один седой вампирёнок скалился красными челюстями, теми, которые не достались деду Игнату. Дед Игнат вздохнул и скатился вниз, на растерзанье пенсионерам.

Играла музыка, друзья и знакомые танцевали, смеялись, кусались, щипались: веселились от души. Наши вампирята грустили в стороне, кучкой повисших на вешалке. Пальто с завистью зыркали туда, где весело. Бабушка об этой вечеринке с позапрошлого века трещала. И вот она настала, а никто не веселится.

Я вспомнил про машину, платье и несчастные челюсти. На душе у меня похолодало и заскрипело. Как же стало скрипуче и холодно.

– До скольких продлится это кровавое мероприятие? – спросил я у деда.

– До двенадцати ночи.

– Тогда успеем! Папа, заводи свою гранту, сначала заедем в автосалон, прикупим ту машину, которую ты хотел. Мама, найди в телефоне, где в городе есть бутик от Мурмурье, сменим тебе наряд. Бабуля, дедуля, готовьте сумку – заскочим в зубастый магазин. Грустная кучка расцвела душистым букетом. Букет подхватил меня и понес на выход:

– Максимка, а, Максимка! – радовалась мама. – Да я тебе с закрытыми глазами покажу, где в городе есть бутик Мурмурье!

Гогоча и приплясывая, мы втолкались в «гранту» и рванули за удачными покупками. Вернулись на машине с хорошо разогретым салоном. Мама вывалилась в драном наряде с торчащими во все стороны антеннами и поспешила мурлыкать с подружками. Дедушка с бабушкой влились в отряд седых вампиров. Мы с Ариной присели за окровавленный столик и потягивали томатный сок из графинов.

Теперь вечеринка удалась.

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: