Анна Иделевич «На балконе»



***

Какой же силой мы с тобой разняты,

наверно надо от любви отречься,

вплети в венок мой медуницы, мяты,

и до того, как сон успел осечься


вновь постели сухой травы улечься.

Там существует тысячи уловок,

там существует тысячи загадок,

но я молчу и взгляд мой мил и кроток


и кроме взгляда от тебя не надо

ни злых побед, ни горьких поражений,

метнет рука, потом назад воротишь,

мне надо только одолжение,

и ты нисходишь.



***

Посреди кресел,

около лестниц,

там, где твой мир и далек и телесен,

запах витает – непахнущий одеколон

трогает тоже, сердце заносит,

выдержка не француза, швейцарца. Арка,

старый приличный кабак, табак,

рама слепая

окна в мир моих весен.

Да, назови ее мгла.

Свет рассеян и слабо течет,

сон прибывает

и пережить этот день помогает,

руку мою в твоем кулаке крепко сжимает.

Крепко сожми,

крепко сожми,

мне не болит,

это приходит как ветер, и он одарит.

Ветер любви,

если депрессия – хнычь,

но и она мой поход к тебе не затруднит.

Поднимается с каждым днем, как экспонента всего,

что растет по силе всего, что мы говорим.

Накуролесил мне сладких песен,

если мы вместе, когда луна светит,

звезд на примете... Руки возденешь –

целое состояние в млеке.

Их миллионы. Сколько мне надо

стихов заплатить, чтоб луна стала месяц?

Были бы вместе,

были бы в мессе.


Я бы не писала, что давно твоя.

Ты бы повернул меня к себе, обняв.

Был бы с высоты наш город осиян.

Я б сползла, как мантия к твоим ногам.

Из самых маленьких микрочастиц

без роли и спектакля или мизансцен,

и был бы весь ненужный мир убиен,

и сладкий плен, и сладкий плен.


Падал бы белый снег,

скрип бы стоял телег,

это бы не был планшет,

весенних фиалок или мальвы лесной первоцвет, свет.

Бревнами лежали бы жерди длинных слег

меж созвездий соединений точки мест. Мешкает

и не летит снег,

и не видать телег,

нету и спячек медведей, где спит лес.

Теплое медвежье и к нему след

прямо к тебе с небес

без ощущений бездн.

Просто, как будто куснул звезду

забыв о необъятном твоем интеллекте.

Я зову тебя, скорей откликнись

на дрожащем нашем диалекте.

Французский может, это вместо

простого милого напева,

забытое все так старо,

движение времени, морщины на лице, но мельче

ветви. Я с каждым днем твоей любви становлюсь краше,

я зову тебя всегда моя радость,

мы бы побежали, как упряжка псов в Аляске.

Кто нас там заметит?

Кто ухватит?

Уже рушится от полок библиотека,

мешкает млека, мешкает млека.


Был бы месяц молодой и вечно пьян,

ты бы был со мной, и я была твоя.

Был бы небосвод от звезд дыряв, дыряв.

Стук сердец доступный только молоткам,

раздробит на звезды, только удержись.

Я бы не писала ничего взамен,

ты бы целовал меня среди селен,

или поднимал опять с колен, опять с колен.



***

Знаешь, милый, ты, пожалуй, прав,

листья – звуки осени октав,

ветер поднимает край листа.


Облако сморкается в рукав.

Осень на иврите будет «став».

Кем став? Ты пойми ее поди.


Ржавые подтеки на обоях, а в груди

белые снежинки миндали.

Сами, словно облако седое, что летит

и теряет ориентир вдали,

и ныряет в небо. Батискаф

ей давно не нужен, небом став.

Нужна водица дождева. Неадекват.

Коряга, пень в реке трухляв,

от воды и времени черняв,

что омыла ласково река.

Вот в таких непривередливых простоях, Господи,

так болит...

Скверное, людское, и кривое, не суди,

говорит.

Помнишь? Вечер приходил

не спеша,

ты в кровать ложился и дышал.



***

фантастика и в луже след ноги

ступня такая грубого асфальта

а рядом листья грубые легки

примяты в кучу слоями базальта

я замечаю все вокруг себя

я вижу всех и все но не тебя

выпрыгивая из окна больницы

можно увидеть больше целый мир

вот голуби такие мясо с рисом

они для коршунов осенний пир

в припадках буйного воображенья

я в массе сам и лужа и листва

но это глупости им нет значенья

и это глупости одни слова


&


Тебя стихами обнимаем,

плывет туман – аэрозоль.

И каплями преобладает

растений влага, вакуоль.


Примешиваясь к аллергену

моя любовь к тебе плывет.

И облака перецелуя

спадает прямо в сонный рот.


О чем сказать и не посмею...

Солнце взойдет потом.

Не будет ни дождя, ни снега,

только болезни горл.


И розовый плывет, немея,

слон промелькнет потом.

После далекого ночлега,

он не скор, он не скор.


Примешиваясь к галогену

цветов набухших, он сомнет,

что ночью отдохнуть желанно.

Он в карусели без строев.


Так падаю к твоей ноге я.

И мой симптом о том.

Пройдет чуть больше века,

вместе легко, легко.


&


Забвенье ценится стократ, а сколько стоит стон?

Я – голос за обломком сна, глушен за грабежом.

Взимают с лестниц захватами,

темными матами,

кто и за кем пришел?

Я буду с вами, ребятами,

градами, ядами

новой легенды шок.

Кто и кого нашел?..


&


полутопполувздрог не обессудьте

я вам пишу последние слова

как та что уже никогда не будет

работать понимает голова

неужто тех мытарств вам было мало

я не желаю начинать сначала

я наступаю нежностью в молчанье

своей не околдованной квартиры

простой мелодии очарованье

простые незаполненные дыры

вот апельсином сел на небо мячик

луна тарелка с постным языком

вчера здесь долго был холодный мальчик

и девочка пришла к нему потом


&


Блажен, над свитой Ritz, опять снегопад,

а метель метет с утра, облеплен фасад,

гранд-отель стоит – алмазный шпиль на часах.

У подъезда лимузин сверкающий ждет,

вместо тротуара сосны, леса пролет,

мой хозяин не приходит, а предстает.


Как гигантским кровоподтеком является солнце...


Живу и жмурюсь от сияния слов,

ослепительнее снега эта любовь,

диадемы Анны-Тиффани или стихов.


Люблю, пусть даже если жизнь экарте,

литературоведение – это клише,

все это когда-то было и с кем-то, уже.


Лихорадка гедонизма, доят скалу,

склон копая стервенело, в ночь, а к утру

оленята по цепочке выйдут ко льду.

Бал поэзии, истерии мантии шлейф,

набивается стекляшками банковский сейф,

авиаторы владыки стерегут блеф.


Что тут подлинно, что ложно, кто разберет?


&


Веет май,

и ты сними

на пол бросая

бинты.

Обещай,

что я оболью

кровью наготу,

которая не пугает.

Пью и пью, и пью.

Это она.

Нет отмен,

даже нету стен,

ничего,

даже нет колен.

Кто убиен

или кто джентльмен?

Нет стен.

Я гола.

Бью, бью, и бью

вместо стекла.



***

Где поцелуев мой хозяин

Звезды на небе

так ярко мерцают.

Повалена мебель,

теперь я ломаю, ломаю.


Судьба моя створена

на его балконе, внизу вид дворика

без топорика, никакая не фантасмагория,

местность лазорева, видно из глаз прорезей,

грохот города, зелень аллей – все спит,

самое время для моей теории аллегорий.

Под небесной обсерваторией,

довольно позорилась, теперь мой вид горестен.

Откроем страничку блокнотика,

где пока бесплодие, но скоро расцветет смородина,

ритмомелодика эротики в моем понимании слова «родина».

Город полон уродами, а мы полны новыми нотами.

Где ты, папа?  Где спрятался?

Твоя морда немного помята?  Не страшно.  Я расправлю ее нежным холодом

под корень вырванных страниц из заграниц. 

Я рву красиво даже, где рука дрожит.

Ты хотел русский плен?  Получай русский плен селен.


Как я пришла не помню,

но путь далек, который,

который и не скорый,

но весь на «ре».

О, сколько трупов.  Сколько трупов.

Наверно их убила.


Ты хочешь видеть игру.  Много нюнь.

Ты думаешь тот труп просто пупс?

Из головы у него торчит решетка антенна – 

настоящий кусок арматуры, а не пирожное «ванилин».

Настенная лампа отменная ведет наблюдение,

немного зрачков расширение, нового монстра рождение.

Манекен моего сознания в пленнике

тела, ты хочешь чтоб я хотела классика в современнике?

Молчать и не двигаться!  Убери руки.

Я хулиган на галлюциногенах сознания, и ты попал ко мне в плен.

Много боли, тоски,

нет пока мне седин,

я один и един,

слишком сладкий токсин.

Горьковатость для полного наслаждения абьюзера фанатизмом.

Молекулы расщепляются прямо в мозговом бреду, контузия.

А дальше просто темнота,

капает по красной капле что-то там.


Мы стоим на балконе,

под нами весь город,

наш с тобой город

в ядерном январе.

О, как много трупов.  Сколько трупов.

Наверно их убила.


Полицаи с фонарями в парке

рыщут все мои стихи,

и лают на кусты овчарки,

и думают ведут шаги

туда, где ты...


А где ты?Меж, меж, меж меня залез,

кина будто нет, убийства нет,

ты определяешь мой госбюджет из своих нищет.

Да, да, муть стихов вместо.

Ждешь моего нежного тембра, он тебе темень,

он тебе жемчуг, он тебе подснежник и под ним земли,

ты над всеми, ангел и демон,

и приказываешь мне: «Ложись,

теперь будет Хиросима, японамат.

Прекрасная погода пить любовь из ран,

и запивать никотином в крови, и пьян

оттого, что ты дышишь и блеск румян

так близко к моему, и льется, подставляй стакан.

В богадельне северян,

а уевших россиян,

но у нас с тобой роман, нет у нас с тобой другое,

он никак пока не зван.

Филигранная техника дыхания, кусания, касания,

посылания и воздыхания, страдания

до разорванных ран. Я хочу

до скрипа в кулаке сжать».Я нема.


Я падаю в стоне

с тобой на балконе,

рак в скорпионе.

Непонятно как весь мир стал на «ре».

Наверно полюбила.







Комментарии читателей:



Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.