(почти шпионская история)

Сезон дождей (или что-то вроде предисловия)

Капля неспешно сползала по стеклу, оставляя грязную полоску. Мытьё окон не моё призвание. Если в отстоящее от ближайшего населённого пункта на десятки километров убежище одинокого писателя каким-то ветром занесло бы женщину, то, первым делом, я её к мытью окон и приспособил. Капель меж тем становится всё больше, да и по крыше уже шуршит основательно. Ну, здравствуй, первенец сезона дождей! В этом году ты случился, как и положено, в октябре, а финального собрата твоего следует ожидать где-то после Нового года? Вот уж дудки! Распевать «В лесу родилась ёлочка» в тридцатиградусную жару и под аккомпанемент дождя – покорно благодарю! Найду более достойное место, лучше в Северном полушарии, может, даже в России. Но это погодя, а сейчас…

Неоконченная рукопись то ли повести, то ли романа – время покажет – была заброшена мной, употребляя спортивную терминологию, где-то на стадии полуфинала. Почему? Да кто ж его теперь вспомнит. Да и неважно это. Главное, что она вновь открыта, и будет доведена – уж вы мне поверьте! – до нужного формата, и да в помощь мне в том сезон дождей!

**

Что подвигло меня тогда принять предложение Конторы? Страх перед пресловутой рукой Москвы, и не столько за себя, сколько за близких мне людей там, в России, до которых этой самой руке и тянуться-то особо не надо? Чувство неловкости перед покинутой Родиной, которую я к тому времени уже начал привыкать любить на расстоянии? Нежелание отказать человеку, с которым меня связывали дружеские отношения, и от имени которого мне это предложение и было сделано, притом ещё одним неплохим знакомым? Мои авантюрные наклонности, которые самым неожиданным образом проявились во время беготни за золотом Колчака? Некоторый творческий застой, в котором я тогда пребывал? Серьёзные личные проблемы, в конце концов? Ответ будет до неприличия банален: всего, знаете ли, понемножку. Хотя, знай я тогда подоплёку моего, так сказать, приглашения – отказался бы, несмотря на все помянутые причины!

С чего у них там всё началось? Знать я наверняка того не могу, да на моём уровне это и не положено, но, взяв за основу то, что мне теперь доподлинно известно, вполне могу себе позволить что-то досочинить…

Часть первая. ШПИОН ДУШИСТЫХ ПРЕРИЙ

Глава первая, в которой сенатор Корниевский получает новое назначение и спешит поделиться приятной новостью с женой.

– Ерёменко и Корниевский… А что с остальными? Совсем плохи?

Президент оторвал взгляд от лежащих перед ним на столе двух папок и перевёл на сидящего напротив Мороза.

О знаменитом взгляде-рентгене российского лидера говорили с оглядкой и разное. Он-де не раз помогал ему выигрывать дипломатические раунды, вгоняя в оторопь не самых стрессоустойчивых оппонентов, да и более выдержанных заставлял порой чувствовать себя не в той тарелке. Впрочем, теперь рентген во взгляде президента был выключен, оставались лишь заинтересованность и лёгкая ирония.

– Вовсе нет, – Мороз позволил себе чуть улыбнуться. – Некоторые отстали, говоря языком ипподрома, всего лишь на полкорпуса. Могу обосновать своё мнение по каждому.

– Этого не требуется. – Президент, казалось, хотел что-то добавить, но, похоже, передумал. Мороз терпеливо ждал, когда Хозяин – так за глаза называли президента наиболее приближённые к нему люди – найдёт другое продолжение разговора. – Полкорпуса, говоришь, а эти – президент побарабанил пальцами по лежащим перед ним папкам, – выходит, пришли ноздря в ноздрю?

– Точно так, – подтвердил Мороз.

– Но мне нужен только один. – Взгляд Хозяина стал твёрдым. – Кто?

– Зависит от того, какое качество претендента является определяющим.

– А вот теперь обоснуй! – потребовал президент.

– Профессионализм выше у Ерёменко. Он никогда не покидал систему и достаточно давно возглавляет Контору. Корниевский же, когда перешёл на работу в сенат, отчасти из системы выпал. Отчасти потому, что и там (в сенате) продолжает курировать спецслужбы, а сейчас, когда Дронов болен, возглавляет соответствующий комитет.

Президент кивнул в знак того, что это обоснование принято.

– В плане надёжности я бы поставил на Корниевского, – продолжил Мороз. – Ерёменко придерживается более независимых взглядов, хотя в честности обоих у меня никаких сомнений нет.

– Достаточно! – Президент решительно остановил хотевшего продолжить доклад Мороза. – Спасибо за проделанную работу, Максим Всеволодович! Можете быть свободны!

Мороз встал, пожал протянутую Хозяином руку и покинул кабинет.

**

Президент стоял у окна. Обильные хлопья снега, от которых его отделял лишь стеклопакет, опускались почти отвесно, белым ковром покрывая ещё недавно серый асфальт. Впрочем, это ненадолго. Взвод солдат с мётлами наперевес уже спешил вступить в схватку со стихией. Президент отошёл от окна. «Более независим, говоришь, – припомнил он слова Мороза о Ерёменко. – Спасибо, Максим, ценное наблюдение! Впрочем, ты и сам такой, независимый. Но на твоём посту независимость скорее ценное качество, чем недостаток, а вот для руководителя обновлённой Конторы… – Президент вернулся к столу и решительно убрал одну из папок в ящик. – Потом решим, что с тобой делать, Пётр Петрович!»

**

Российскому сенатору Святославу Всеволодовичу Корниевскому дуться на судьбу было вроде бы и странно, а он дулся. И супруге своей Ларисе Матвеевне со всей откровенностью в том исповедался – сказалась многолетняя привычка. Исповедальней, как это часто меж ними бывало, послужило супружеское ложе за минуты до того, как отойти ко сну.

– Знаешь, Ларчик, многие, в том числе и ты, считают меня вхожим в ближний круг, сама знаешь кого.

– А разве это не так? – искренне удивилась Лариса Матвеевна. И тут же забеспокоилась. – У тебя что, появилась причина в этом усомниться?

– Причина? – переспросил Святослав Всеволодович, пожал под одеялом плечами. – Вроде нет.

– Чего тогда? Видитесь редко?

– Шутишь, мать? – повернул голову к супруге Корниевский. – Да я его по телевизору десять раз на дню лицезрю!

– Мне непонятен твой сарказм, Слава! – поджала губы Лариса Матвеевна.

– Прости, Ларчик. С телевизором я действительно слегка перегнул, – согласился Святослав Всеволодович. – Но лишь слегка. Суди сама. Да, мы пересекаемся на совместных мероприятиях. Всегда здороваемся. Иногда даже перекидываемся парой слов.

– Насколько мне известно, не всегда парой. Помнится, ты говорил о нескольких аудиенциях?

– Ну, да, да, – вынужден был согласиться Корниевский. – Но каждый раз по моей инициативе, коротко и по делу!

– Другие люди твоего ранга и на такое рассчитывать не могут, – резонно заметила Лариса Матвеевна. – Впрочем, я, кажется, поняла. Сетуешь на пропажу особых личностных отношений? Но и тут ты не совсем прав…

– Да какой там неправ! – горестно усмехнулся Святослав Всеволодович. Ещё в прошлом году он заезжал к нам в гости, не припомню, по какому случаю…

– На мой день рождения.

– Точно! Пусть на короткое время, но лично! А в этом году ограничился уже видеозвонком. Если так пойдёт дальше, в следующем году доставят всего лишь букет с открыткой. – Корниевский рывком приподнялся на локте, нависнув над лежащей на спине женой. – Считаешь, что я не прав?

– Прав, прав, – успокоила раздухарившегося мужа Лариса Матвеевна. – Утешает одно: ему друзья по статусу не положены. А про тебя он обязательно вспомнит, как только возникнет подходящее дело. И давай-ка спать!

**

Пока супруги Корниевские почивают, перенесёмся, дорогой читатель, на несколько десятков лет назад, где в городе, носящем тогда ещё имя Ленина, в выходящей окнами на Мойку просторной адмиральской квартире проходил непростой разговор. Несмотря на то что семейство было дружным, три места за круглым столом пустовали. По вполне уважительным причинам отсутствовали мужчины. Глава семейства в служебном кабинете в Адмиралтействе устраивал дежурный разнос нерадивым подчинённым. Каждый из двух его сыновей бороздили на своих кораблях один южные, другой северные широты мирового океана. Так что в квартире оставались самая младшая из женского состава: сестра и дочь Лариса и самая старшая: жена и мать Светлана Сергеевна. Разговор меж ними действительно шёл и непростой, и важный. Обсуждалась кандидатура в мужья для Ларисы. Желающих расписаться в книге актов гражданского состояния о заключении брака с одной из самых завидных невест Ленинграда поначалу было достаточно много. Пока на горизонте не возникли два друга, которые, не распадаясь из тандема, принялись весьма решительно отсекать, пытавшихся бороться в одиночку, Ларисиных ухажёров. И хотя у обоих на лацканах модных пиджаков поблескивали новенькие университетские значки, маячившая за спинами тень всесильного КГБ была их усилиям в помощь. Ларисе было интересно, да и лестно наблюдать за развернувшимися около её персоны событиями, к тому же ребята ей нравились. С одобрением наблюдала за битвой самцов и Светлана Сергеевна. Она же посоветовала дочери пока не отдавать никому из друзей предпочтения. Но вот последний лишний уступил в неравной борьбе, и настала пора определиться, кому Лариса наденет на голову венок победителя (или хомут на шею, это уж кому как больше нравится). Предоставить ребятам самим решить, кто круче, Светла Сергеевна допустить не могла – последнее слово в этом щепетильном вопросе всегда должно оставаться за женщиной.

– Скажи, Лариса, ты уже выбрала, за кого хочешь выйти замуж?

Смутившаяся дочь лишь низко наклонила голову и помотала ей из стороны в сторону.

Светлана Сергеевна облегчённо вздохнула, но так, чтобы Лариса этого, разумеется, не заметила.

– Если бы, дочь, ты ответила иначе, я не стала бы тебя отговаривать – последнее дело для матери рвать сердце своей кровиночке. Но коли твоё сердечко само ещё не определилось, я бы посоветовала остановить выбор на Славе.

Лариса подняла голову и с удивлением посмотрела на мать. Видно, не такого совета ждала она от неё.

– В отличие от своего очень самостоятельного друга, у Славы, при всей его харизме, очень мягкое сердце. В умелых женских руках, да при бережном обращении, из него, а, значит, и из Славы можно вылепить великолепного мужа: добытчика и семьянина!

– А разве… – начала Лариса.

– Нет, покачала головой Светлана Сергеевна. – Он может и шагнёт дальше Славы, но только добьётся всего сам, жена ему для этого не нужна. А значит и роль твоя в семье будет вспомогательная.

Лариса тогда послушалась мать и ни разу о том не пожалела. Славин друг стойко принял отказ и довольно скоро женился. Какое-то время пути мужчин шли параллельно. Подружились и жёны. Вместе отмечали почти все праздники, почти синхронно рожали детей. С каждым годом Лариса убеждалась в правоте слов матери. Если Святослав, сам того не замечая, во многом жил её советами и ничуть от того не страдал, его друг жену до своей работы практически не допускал, оставив ей пресловутые Küche, Kinder, а с началом перестройки и Kirche тоже.

Занимаясь одним делом долго двигаться по служебной лестнице параллельно просто невозможно. В этот день Святослав пришёл с работы в крайне дурном настроении. Чтобы выяснить причину больших усилий Ларисе прилагать не пришлось. Друга повысили в должности, а это попахивало и внеочередным званием тоже. Слава, видимо, ожидал от жены утешений, но услышал совершенно другое.

– А что тебя удивляет? Рано или поздно такое должно было случиться!

У Славы округлились глаза. – Нормально! Ну, спасибо тебе, жёнушка! То есть я, по-твоему, для этой должности умом не дорос?!

Видя, что мужик закипает, Лариса поспешила обнять мужа. – Дорос, Славочка, дорос, умом я имею в виду. Но только дело тут не в уме, вернее, не только в нём.

– Хочешь сказать… – нахмурился Святослав.

– Ты про нечестную игру? – догадалась Лариса. – Нет, всё по чесноку.

– Тогда я тебя не понимаю, – Слава вывернулся из объятий.

– Просто наш с тобой друг – птица более высокого полёта, чем ты, уж извини!

– Так просто? – буркнул Слава.

– Да, так просто! И, помяни моё слово, летать он будет всё выше и выше. А для нас самое разумное никак ему в этом не препятствовать, а тебе даже и помогать, пока он рядом, и как другу, и как начальнику.

Напророчила тогда Лариса в цвет. И друг про них не забыл. Тянул за собой. Нет, Корниевский был человеком, безусловно, способным и доверие отрабатывал с лихвой. Но всё-таки без такой протекции не занял бы высокого поста в силовых структурах, а уж сенатором точно не стал.

***

«Хорошо когда жена ведьма, – думал Корниевский, удобно расположившись на заднем сидении мчавшего по Москве автомобиля. – Неделя не прошла с того разговора и вот оно приглашение в Кремль!»

В приёмной сенатору ждать не пришлось, его тут же пригласили войти. Встретил его хозяин кабинета как старого друга, усадил в мягкое кресло возле низкого накрытого к чаю столика, – более крепких напитков здесь принципиально не предлагали – теперь вот расспрашивал о семье. Разомлевший от приятных ощущений Корниевский не сразу уловил переход от прелюдии к делу.

– Вернуться на службу? Куда?

– Ну не на кудыкину же гору! В органы. Чего скис? Что не так?

– Да нет… всё, наверное, так. Просто ты сам, когда вместо того, чтобы утвердить меня начальником главка, задвинул в Совет Федерации, говорил, что на этом месте я нужнее. Выходит, теперь нужда отпала?

– Я ведь тебе тогда не только назначение, но и присвоение очередного звания обломил? Так ведь сенатор поважнее начальника главка будет, да и генерала ты потом получил, пусть и находясь в запасе. Разве не так?

– Так, – нехотя подтвердил Корниевский.

– Слушай, а может ты к тёплому креслу прикипел? Так я тебя тиранить не буду. Мне надёжные люди в сенате по-прежнему нужны, правда, не так, как тогда… Так что? допьём чаёк и разбежимся?

Но Корниевский уже пришёл в себя.

– Да нет. Раз нужно возвращаться в органы – согласен возвратиться! Какой главк прикажешь возглавить? Надеюсь, в Москве или Питере?

– Другой разговор, – улыбнулся президент. – В Москве. И не главк… – президент выдержал паузу, – Контору!

– А чем тебе Ерёменко не угодил? – понимая, что спрашивает лишнее, не удержался от вопроса Корниевский.

Президент осуждающе покачал головой, но, видимо, решил списать бестактность Корниевского на растерянность.

– На данный момент генерал-полковник Ерёменко на посту директора Конторы меня устраивает вполне. Просто в ближайшее время Контора будет реорганизована в сторону расширения и увеличения полномочий. А на таком посту мне будет нужен не просто честный профессионал, а ещё и свой в доску. Понимаешь?

– Понимаю, – сглотнул слюну Корниевский.

– Тогда давай говорить более предметно…

…– По структуре обновлённой Конторы вопросы остались?

– Только один.

– Слушаю.

– Ты ничего не сказал о Департаменте Особых Операций при Администрации Президента.

– Не сказал, потому что ведомство Мороза, как было подо мной и над всеми вами, так и останется. Так что в ту сторону губу, Слава, не раскатывай.

Президент посмотрел на обиженное лицо Корниевского и от души рассмеялся. Потом подошёл к рабочему столу, взял какую-то бумагу и протянул Корниевскому. – Держи подсласти пилюлю!

Указ о присвоении ему воинского звания генерал-лейтенант начисто растворил неприятный осадок, оставшийся после совета закатать губу.

– И последнее, вернее, первое поручение к твоей будущей должности. Загляни в МИД, у них там какая-то шпионская история приключилась. Коли дело будет того стоить создадим межведомственную группу с тобой во главе. Будет разминка перед более ответственной работой!

**

Прямой приказ президента: новое назначение и всё, что с этим связано, ни с кем пока не обсуждать на жену Корниевского по его глубокому убеждению не распространялся. Вечером в спальне вызов к президенту стал главной темой разговора. Лариса Матвеевна не стала напоминать о недавнем «пророчестве», просто тепло поздравила супруга.

– Слава, как думаешь, эта должность предполагает место в Совете Безопасности?

– Ты же в курсе, Кися, что места в Совбезе распределяет лично президент. Поэтому «предполагает» будет слишком сильно сказано, правильнее будет «делает возможным».

– А Ерёменко жалко, – вполне искренне вздохнула Лариса Матвеевна. – Куда его?

– Не знаю, – пожал плечами Святослав Всеволодович.

– Ты сам его предупредишь, или мне это через Леночку сделать?

– Ни то и не другое! – довольно резко ответил Корниевский, и добавил уже более мягким тоном. – Мы, конечно, коротко знакомы, но у меня на этот счёт есть прямое указание президента. Так что не вздумай…

– Когда я тебя подставляла? Ладно, найдём опосля способ загладить вину. Так что там, в МИДе? – перевела Лариса Матвеевна тему разговора.

– А вот там всё как раз весьма прелюбопытно! – оживился Святослав Всеволодович. – Некто в Киеве предлагает нам купить оригинал Украинского досье. Это, если помнишь…

– Прекрасно помню! – оборвала мужа Лариса Матвеевна. Но так ведь все документы, которые принято означать этим общим названием, опубликованы в интернете, или я путаю?

– О, как! – удивился Святослав Всеволодович. – Мы, конечно, обсуждали когда-то эту историю, но давно, и я никак не думал, что она засядет в твоей памяти. И да, документы из Украинского досье действительно были опубликованы в сети.

– Тогда чем это дело кажется тебе прелюбопытным? Покупать «секрет Полишинеля» за госсчёт – это, скорее чревато, чем прелюбопытно.

– Так, да не так. Вспомни пресловутое «Золото Колчака». Наш зятёк тогда поначалу тоже в дерьмо окунулся, а потом не только от него очистился, но возвысился!

– Думаешь, досье опубликовано не полностью?

– Скажем так: имею это в виду, и не я один. Но если там больше ничего нового и нет, сам по себе оригинал досье тех денег, что за него может запросить адекватный человек, стоит.

– Вам виднее, – не стала дальше спорить Лариса Матвеевна. – Спокойной ночи, дорогой!

Глава вторая, в которой генералу Сологубу делается предложение, от которого он не может отказаться, поскольку для человека военного предложение начальства равносильно приказу

В небесной канцелярии, наконец-то, согласились, что зима раньше осени не вернётся, – а май в средней полосе России даже не весна, а, скорее, лето – и распорядились спешно избавиться от остатков снега. Он шёл всю ночь и к утру основательно припорошил дворы, тротуары и газоны, на которых успела проклюнуться новенькая травка.

Михаил Иванович Сологуб по обыкновению проснулся рано и сквозь оконное стекло любовался зимы чудачеством прощальным. Любители выходным днём понежиться в постели такого удовольствия себя лишили: лёгкий дождичек быстро перекрасил мир из белого обратно в серо-зелёный.

**

К началу церемонии дождь прекратился, как по приказу. Но разогнавший тучи прохладный ветерок сам остался и гонял теперь прошлогоднюю листву. Такому старому – уже в буквальном смысле – вояке, как генерал-лейтенант Сологуб, в форменном плаще было зябко. Зря он не послушал Розу и не надел под уставные брюки тёплое исподнее. Штатским вон не в пример легче. Они-то оделись по погоде: сплошные пальто да утеплённые куртки. Их (штатских) собралось на кладбище гораздо больше, чем военных. И не мудрено. Не последним человеком в Федеральном Собрании был отставной генерал-полковник Николай Павлович Дронов, вот каждая фракция и сочла необходимым выставить по внушительной депутации.

Престижное кладбище, красивые речи, салют под государственный гимн над свежей могилой – рука привычно взметнула ладонь к козырьку фуражки. Думалось: «Интересно, меня-то будут хоронить как-то так? – Лукавил Михаил Иванович, знал ведь, что как собаку не зароют, но и таких почестей его трупу не дождаться. – Тьфу, пропасть! Что за пакостные мысли? Видно, кладбищенская атмосфера так влияет».

Розочка просит идти помедленнее; вскоре Сологуб и верная спутница его жизни оказываются в конце тянущейся к выходу с кладбища процессии. Перед входом на автостоянку группа знакомых им людей.

– Не по нашу ли душу сие собрание? – взглянул на Розу Сологуб, на что умудрённая жизненным опытом боевая подруга ответила: – Точнее, по твою.

– Михаил Иванович, – произносит генерал Ерёменко, когда они влились в состав группы, – у Святослава Всеволодовича есть предложение: не передать ли представительство на поминальном обеде супругам, придав им для усиления твоего заместителя, а самим помянуть Николая Павловича в другом месте, по-нашему, по-офицерски!

«Интересно, каким боком затесался в офицеры сенатор Корниевский? Хотя, поди, знай, кто он там в запасе? Да и термин «по-офицерски» в данном контексте можно трактовать не то что двояко или трояко, а многояко! Нет, тут что-то не то. Не иначе, разговор какой намечается в неформальной обстановке». Пока «котелок» варит, лицо хлопочет на публику. Сначала на нём отражается понимание, потом готовность соответствовать, а затем лёгкое сомнение: а как же жена?

– Соглашайтесь, Михаил Иванович, – голос Ларисы Матвеевны Корниевской диктовал верное решение. – Гена за вас отработает. А мы вчетвером ему в том поможем, верно, девушки?

Лариса, жена заместителя Сологуба полковника Максимова, Лена, жена генерал-полковника Ерёменко, ну и Роза – куда тут денешься? – дружно закивали.

– Вот и лады! – подвёл итог заранее решённому делу Ерёменко. – Тогда по коням? Мальчики направо, девочки и примкнувший к ним полковник Максимов – налево.

**

Это был престижный ресторан. Сологуб трапезничал тут пару раз по приглашению Мороза. И как раз в одном из таких кабинетов. Стол накрыт без новомодных штучек, но дорогой коньяк и чёрная икра присутствуют. По совести, для генеральского кошелька накладно. Но так Сологубу счёт не оплачивать. Потому пил, закусывал и поминал хорошего человека Михаил Иванович со спокойным сердцем. Подали горячее. «После этой перемены блюд, думаю, они и доложат, зачем позвали».

– Может ты, Михаил Иванович не в курсе, но после кончины Дронова куратором спецслужб от Федерального Собрания является Святослав Всеволодович…

Сологуб поприветствовал новое начальство лёгким полупоклоном и удостоился в ответ благосклонного кивка.

…– И теперь у сенатора Корниевского имеется к нам поручение.

Непосредственный начальник Сологуба умолк, предоставив сенатору самому изложить суть дела.

– Вопрос, который вам предстоит закрыть, касается так называемого «Украинского досье»…

– Но ведь… – вырвалось у Сологуба. Генерал тут же опомнился: – Виноват.

– Ничего, – усмехнулся Корниевский. – Я сам, когда мне доложили, воскликнул «Какого лысого?!». Действительно, все входящие в это пресловутое досье документы давно представлены в электронном виде с самым широким к ним доступом. И вдруг по линии МИДа проходит информация, что некто предлагает нам бумажный оригинал досье… – Корниевский бросил короткий взгляд на Сологуба: не возникнет ли у того желания ещё раз перебить начальство? Нет, не возникло, – …которое, как красноречиво молчит Михаил Иванович, в бумажном виде считается утраченным.

– Теперь, надо полагать, считалось утраченным? – уточнил Ерёменко.

– Не факт, – не согласился сенатор.

– Что, есть сомнение: а не фуфло ли нам толкают? – делая вид, что не замечает укоризненного взгляда Ерёменко, нарочно не подобрал слов Сологуб.

– У нас в парламенте и не такое услышишь, – перехватил взгляд Ерёменко Корниевский. – Так что не корись, генерал. Тем более, Михаил Иванович прав: может статься, что нас хотят втянуть в грязную игру.

– То есть, никакого бумажного аналога досье нет, а есть очередная провокация СБУ под патронажем наших заокеанских «друзей»?

– Хуже, Пётр Петрович, – вздохнул Корниевский. – Наши аналитики полагают, что и провокация не исключена, и бумажное досье таки существует.

– МИД «протёк»? – Сологуб продолжил играться в нехорошего мальчика.

– Может да, а может нет, – пожал плечами сенатор. – В любом случае заниматься утечкой информации будут другие. Вам надлежит разобраться с досье, и если бумажный аналог существует – вывезти его в Россию.

– Сунуть нос в мышеловку, и коли сыр в ней есть, то выкрасть его, – продолжил хулиганить Сологуб.

– Вас что-то смущает, товарищ генерал? – выгнул бровь Корниевский.

«Добрый дяденька начал сердиться. А мы ещё чуток подсуропим!»

– Никак нет! Задача поставлена – будем решать. Тут только исполнителя подобрать, кого не так жалко.

– Генерал-лейтенант Сологуб! – начал подниматься над столом Ерёменко.

«Сейчас хулигана, вполне вероятно, больно возьмут за ухо, – прикинул Сологуб, – а значит, пора встать по стойке смирно и предупредить неприятность обычным в таком случае “Виноват!”».

Но всё пошло иначе.

– Тише, Пётр Петрович, – Корниевский одной рукой усадил на место Ерёменко, а другой придержал порыв Сологуба встать во фрунт. – Михаил Иванович, сам может того не ведая, высказал совершенно верную мысль: кадрового разведчика на такое задание посылать не резонно, в качестве исполнителя, я имею в виду. Тут нужен человек как бы сторонний. И наш, и не наш одновременно. Не стопроцентный дилетант, но и никогда не состоявший в штате спецслужб. И поскольку такого человека вы, Михаил Иванович, знаете, вам и поручается возглавить эту операцию.

«Дошутился, – понял Сологуб. – Этим он меня и припечатал. Своими руками привести на заклание кого-то из хороших знакомых – это и есть моя роль в предстоящей операции. Осталось уточнить, кого из сенатор имеет в виду».

– Фамилия Вяземский, вам, надеюсь, о чём-то говорит?

Корниевский опустил имя-отчество, но разве тут можно как-то ошибиться?

«Да, недолго погулял Старх на длинном поводке, о котором, может, ведать не ведает, но который – такие уж в Конторе правила – появился у него на шее с того дня, как несколько лет назад познакомился горемыка с Катей Вяземской, агентессой нашей ненаглядной. Впрочем, чем он горемыка? Ведь и познакомился на курорте, и даже опосля на ней же и женился. А то, что побегал маненько и по нашим весям, и по джунглям заокеанским, так и то не без пользы – книжку про это написал. И живёт опять-таки с недавнего времени за границей. На кой ляд ему на наше предложение соглашаться, тем более что и поводок-то на нём тьфу, одна видимость?»

Эту мысль он попробовал донести до собеседников в виде слегка закамуфлированного отвода по представленной кандидатуре.

– А если Вяземский откажется? Нет, а чего ему, в самом деле, сидючи у себя в Рагвае, опасаться какого-то серьёзного давления с наше стороны? Был на том континенте, правда, прецедент, так тому и лет минуло немало, и Вяземский совсем не Троцкий.

– Опять вас, товарищ генерал, не туда понесло, – поморщился Ерёменко.

А вот господин (или всё-таки товарищ?) сенатор, напротив, улыбнулся.

– Ничего, Пётр Петрович, об особой манере генерала Сологуба выражать свои мысли в определённых кругах, считай, легенды ходят. Что до давления, – и вам обоим это хорошо известно – захотели б – надавили! Только кому для намеченной миссии нужен придавленный агент? Нет, как говаривал товарищ Ленин, мы пойдём другим путём! Каким? А вот извольте-ка для начала ознакомиться, – и Корниевский протянул Сологубу сложенный пополам листок бумаги.

Тот выудил из внутреннего кармана кителя очки, водрузил гаджет на переносицу и развернул листок.

«Светик, привет!..»

– Копия письма Екатерины Вяземской своей боевой подруге Светлане Фернандес, в последнем браке Солодко, – прокомментировал Корниевский.

«То, что оригинал письма писан не на бумаге, это и ежу понятно. А забраться в электронный почтовый ящик мог кто угодно: и сотрудник за темой присматривать приставленный, и Виктор, муж Светланы, он же майор Солодко, да и сама Светлана, коли она вновь на службе, могла письмо предоставить. Чего гадать, паскудство – неотъемлемая составляющая работы любой спецслужбы. Отмазка так себе, но к ней привыкли и с ней действительно легче, как ни крути. А сенатор торопит: “Читайте, генерал, читайте”».

«… Вяземский вянет на глазах. Он ведь не собирался никуда уезжать из России. Да и я, признаться, тоже. Старх, это тебе известно, после того как мы вернулись с Байкала, заделался писателем. Начал с книжки про поиски золота Колчака. Писал, естественно, не в виде мемуаров, а как приключенческий роман. Получилось вроде ничего. Да ты ведь читала? Или нет? Ладно, не в том суть. Другие читали, некоторые даже хвалили. Издавать книгу, правда, пришлось за свой счёт, благо люди мы не бедные. Мне это кажется странным. При Советской власти было вроде как-то иначе, а теперь, говорят, только так. Да и бог с ним. Тираж у книги был невелик, и разошлась она быстро. Расходы на издание окупились, получился даже какой-то мизерный доход. Старх был ужасно рад и всерьёз увлёкся сочинительством. Выпустил ещё несколько книжек, вступил в Союз писателей, стал мотаться по литературным фестивалям, да книжным ярмаркам, оброс новыми связями. И тут бац! – депеша из Рагвая. Наш «милый» родственничек Михаил Сергеевич Вяземский отдал наконец-то богу душу, но перед тем успел выкинуть фортель: завещал всё состояние семейства южноамериканских Вяземских моему сыну Серёже. Это уж потом выяснилось, что фортель выкинул вовсе не Михаил Сергеевич, а Серж Одоецкий Люськин муж. Это ведь он по замыслу Михаила Сергеевича должен был возглавить клан Вяземских. Но тут его посмертно осчастливливает наследством куда более богатый, чем М.С., родственник. Серж и Люська в одночасье продали всё своё хозяйство и свинтили на ПМЖ в США. Грандиозная, я тебе скажу, получилась неувязочка! Сын Михаила Сергеевича Николай ещё при тебе связался с бандитами, и после погиб в одной из разборок. Серж слинял, оставлять наследство кому-то из дочерей при живом прямом наследнике было совсем уж не по понятиям, и скрепя сердце Михаил Сергеевич совершил, может единственный по-настоящему справедливый поступок в жизни: отписал наследство Серёже. А поскольку мальчик в то время только вошёл в подростковый возраст, в завещании были обозначены опекуны: Екатерина и Аристарх Вяземские. Именно так, оба два. К чести Старха ломаться он не стал, стойко принял удар судьбы – я имею в виду переезд в Рагвай, настояв только на двойном гражданстве для нас троих. А я нисколько и не возражала…»

Дальше письмо было подкорректировано. Видно, Катя пустилась в описание своей жизни в Рагвае, может и интересное, но к делу государственной безопасности отношения не имеющее.

«… втянулась. Серёжа, хоть и вступил в права наследства, продолжает получать образование вдали от дома, так что всё хозяйство на мне. Старх так и не проявил к делу должного интереса. Одно время, правда, активно сотрудничал с издательством Сержа Одоецкого, – не хилое наследство? – но потом утух и теперь его творческий фитилёк еле тлеет. После отъезда из России не издал ни одной книги. Нет, говорит, на чужбине для меня настоящего творческого порыва…»

– Прочли? – сенатор протянул руку за письмом. – Там ещё есть что-то про оперетту, но это деталь, по-моему, несущественная, хотя и забавная. Главное в том, и вы, я надеюсь, это поняли, что наш «писатель» в забугорье явно скучает. А мы ему такое приключение подкатим, а? Ведь должно сработать?

– Вполне возможно, – вынужден был согласиться Сологуб. – Что ж, поручу разработку операции полковнику Максимову, пусть отличится!

– Нет, – покачал пальцем Корниевский. – Тут нужен боец поопытнее Максимова. Сами, Михаил Иванович, сами. Лично возглавьте эту операцию!

Вот теперь для Сологуба всё разложилось по полочкам. Для операции с сомнительным исходом нужен не только агент, которого не жалко, но и руководитель операции, которого можно слить без особого ущерба. Он ведь, считай, пенсионер на временной подработке. Греет место для Гены Максимова. Ну, с ним, положим, ясно. А Вяземский-то сенатору чем не угодил?

Глава третья, в которой говорится о том, что любая секретная операция начинается с названия

Если тебе мешает жить какая-то назойливая муха-мысль, например: почему сенатор Корниевский невзлюбил Аристарха Вяземского, спроси у того, кто может это знать.

Сологуб так и поступил: напрямую спросил у своего заместителя полковника Максимова, который по совместительству – хотя, скорее, наоборот – являлся зятем сенатора Корниевского.

– Не знаю, Дядя Миша, – честно признался Геннадий, – но за Старха мне теперь тревожно. Озадачу Ларису, она напряжёт мать – женсовет разберётся!

– Дело глаголешь, – принял доводы Максимова Сологуб.

Несколько лет назад Максимов с женой Ларисой в компании с Аристархом и Екатериной Вяземскими, а также Светланой тогда ещё Фернандес искали в районе Байкала три спрятанных белогвардейцами вагона с колчаковским золотом, а генерал Сологуб за ними присматривал. С тех пор между всеми участниками этой отдающей душком авантюризма экспедиции установились тесные дружеские отношения. Потому и называл Максимов генерала Дядя Миша, – не при посторонних, конечно, – что дозволялось исключительно близким Сологубу людям.

– И давай договоримся на берегу, – продолжил Сологуб. – Твоё участие в этой тухловатой – поверь моему чутью – операции заключается в том, чтобы до времени сидеть в окопе, а на бруствере я сам поторчу напоследок.

– Дядя Миша! – возмутился Максимов. – Да как такое возможно? Вы весь удар, если операция действительно с двойным дном, примете на себя, а я в нужный момент выскочу у вас из-за спины и прямиком в кресло начальника управления? Да за кого вы меня принимаете, товарищ генерал-лейтенант!

– Товарищ полковник! – рявкнул Сологуб. – А ну, молчать и стоять смирно! Не за того я его, видите ли, принял. А ты сам, пацан, за кого меня держишь? За старого маразматика или за мудрого товарища, который поперёд тебя на два хода видит? Отвечать!

– Виноват, товарищ генерал-лейтенант!

– Не то!

– Простите, Дядя Миша. Брякнул не подумавши.

– Другой коленкор. Вольно. Мне в этом кресле всё одно долго не сидеть. Не ты так другой, но лучше ты. Ясно?

– Ясно, Дядя Миша.

– А коли ясно – делай как велено. Кстати, вся штабная работа на тебе. Сделай так, чтобы Старх по всем бумагам проходил как человек случайный, используемый чуть ли не втёмную.

– Постараюсь.

– Да уж, сделай милость, расстарайся ради друга. И придумай, наконец, название для операции!

– Уже придумал: «Осенний ковбой».

– Почему так?

– Была у Старха задумка написать книгу под таким названием, но судя по имеющейся информации, книг он больше не пишет.

– Напишет… «Осенний ковбой» говоришь? Немного в лоб, но так, может, даже и лучше. Утверждаю!

Глава четвёртая, в которой говорится о том, что не помешает закончить операцию «Осенний ковбой» до начала Мундиаля, и что узнала Лариса Матвеевна Корниевская о причуде мужа

– Хороший план, Гена… – Сологуб закрыл папку, – …будет, когда я его чуток подправлю. Зайди часика через два.

– Слушаюсь!

– А куда ты, голуба, денешься? Конечно, послушаешься! А пока ответь-ка на вопрос: кого из знакомцев Вяземского предлагаешь использовать в финальной стадии операции?

– Чету Солодко!

– Грамотное решение, одобряю. Давно пора ребят из Иркутска выдёргивать. Готовь вызов!

Максимов положил перед генералом лист бумаги.

– Запасся? Предугадывать мысли начальства навык полезный. Развивай его, Гена. – Сологуб подставил подпись и протянул бумагу Максимову. – Отправляй вызов!

**

– План операции, товарищ полковник, я, где надо, утвердил и, с кем надо, согласовал. Скоренько вытаскивай из запаса Муромова, пока старый медведь не залёг в спячку.

– В спячку? – удивился Максимов. – Весной?

– У тебя, голуба моя, в школе по географии что было? У них, на той стороне Земли аккурат Бабье лето. А у нас, если ты не забыл, Мундиаль, прости господи за слово непотребное, на носу. И мне там, – Сологуб ткнул пальцем в потолок, – намекнули, что неплохо было бы нам управиться до его начала.

**

– Мама, ты выяснила, отчего папа дуется на Старха?

– Дуется? – Лариса Матвеевна покачала головой, – Да нет, дочь моя, твой отец Вяземского ненавидит.

– Но за что?! Они ведь едва знакомы.

– Всему виной книга Старха, где он назвал одного из персонажей подкаблучником.

– Это про то, как мы искали колчаковское золото? Но ведь там больше половины вымысла, и имена все изменены. А тот персонаж, про который ты говоришь, и вовсе на папу не похож.

– Здесь я с тобой не соглашусь. Похож. И даже очень.

– Пусть так. Но чтобы такой милый человек, как мой папа мог кого-то возненавидеть, да ещё по незначительному поводу – не верю!

– Это он с тобой милый, ну, и со мной. А на работе – жёсткий, властный и очень самолюбивый чиновник. А тут ещё нашлись «доброжелатели», пустили слух об одном литературном герое очень похожем на сенатора Корниевского. Знаешь, как теперь отца в Федеральном Собрании называют?

– Неужели Подкаблучник?!

– Именно. За глаза, конечно, и с оглядкой, но всё же…

– Господи, как всё это гадко и несправедливо… Постой, а ты, как про это узнала?

– Из самых достоверных источников, – усмехнулась Лариса Матвеевна. – Поспрошала подруг из числа жён больших чиновников да сенаторов, у одной одно выведала, у другой – другое, вот картинка и сложилась.

– Ужас какой. Бедный папа. Бедный Старх. Мама, с этим надо что-то делать!

– Это я и без тебя понимаю. Ненависть твоему отцу глаза застит, может толкнуть на необдуманный шаг, который негативно скажется на его положении. Но это, Лара, моё дело, ты сюда свой красивый носик больше не суй, и Гене ничего не говори, побереги карьеру мужа.

– Но ведь он спросит!

– Тебе повторить курс соскока с неприятных тем?

– Поняла. Не надо. Только что делать с Сологубом? Это ведь он тему обозначил.

– Тебе, повторюсь, ничего. Дядю Мишу я беру на себя. Он, кстати, вполне может оказаться полезен в этом деле… Вполне…

Глава пятая, в которой говорится о том, насколько вредной может оказаться любовь к караоке для отношений внутри семьи

Нет ужаснее состояния, – люди знающие не дадут соврать – чем застрять с утра в глубоком похмелье. Первой напоминает о вреде для здоровья чрезмерного употребления алкоголя зловредная птичка «Перепил», которая нещадно обрабатывает чугунным клювом твою многострадальную черепушку. Параллельно с этим возникает ощущение, что у эскадрона гусар летучих, разбившим бивак в твоём рту, основательно перекормлены лошади. Попытка мысленно написать сочинение «Как я провёл вчерашний вечер» заканчивается фиаско. И тут ты первый раз после пробуждения с трудом размыкаешь свинцовые веки. Исключительно ради того, чтобы тут же их смежить: открывшаяся действительность водит перед глазами хороводы, вызывающие приступ тошноты. И ведь не попросишь живой воды, крикнув: «Катя, рассолу!». Где теперь та Катя, и уж тем более, где теперь тот рассол, если Россия-матушка, родина этого чудодейственного напитка там, на другой стороне Земли, а в Южной Америке традиция изготовлять огуречно-помидорный нектар почему-то не прижилась.

Аристарх Вяземский осторожно, чтобы не спугнуть надежду, пошарил рукой возле кровати. Есть! Ухватился за горлышко бутылки, потряс. Ещё раз есть! Потянул к губам, сделал пару глотков, дринка на полтора каждый, и уже без особой осторожности опустил бутылку на пол. Последовавший звук подсказал, что не удержала равновесия стекляшка, упала набок. В ноздри шибанул запах выливающегося алкоголя. Да и пропади оно пропадом! В джипе, помнится, был целый ящик, – Хосе подсуетился – не весь же его я употребил? Стоп! Джип… Хосе… Виски, конечно, не рассол, но в похмелье тоже кое-что кумекает. Птичка заметно угомонилась и вместе с прояснением сознания к Вяземскому стали возвращаться воспоминания. Вчера он с триумфом отыграл «Роз Мари». Катя за этот успех подвергла его оглушающей критике, – почему, он так и не понял. От потока язвительных колкостей он и вправду вскоре оглох, но хорошо видел на таком ещё недавно родном лице язвительно шевелящиеся губы. Помнится, вначале что-то кричал в ответ, потом молчал и тихо сатанел. Под конец взорвался. Начал крушить интерьер. Чтобы тяга к разрушению не перекинулась на причину его взбешённости, убежал из дома. Что было потом? Бежал… Бежал… и забежал в дом Хосе Кардосо! Дальше была бешеная езда на джипе, которая оборвалась возле знакомого ему по прошлому приключению охотничьего домика. Было много виски, провал в памяти… и кошмарное пробуждение в этой кровати. Надо попробовать открыть глаза. Не очень хочется, но надо… А нет, ничего. Изображение почти чёткое и никаких тебе бешеных хороводов, так, лёгкое вальсирование. Встаём, Старх, не спеша, вся жизнь впереди, и по стеночке, по стеночке чапаем в сторону туалета, где с помощью зубной щётки и пасты постараемся изгнать чёртовых гусар.

**

Этим утром Екатерина Вяземская даже в мыслях переставшая называть себя Марией Остроуховой проснулась, не побоимся этого слова, обновлённой. Согласитесь, для женщины забальзаковского возраста в классическом летоисчислении такое легко можно приравнять к ЧП квартирного масштаба. «Захотела и сделала! – размышляла, нежась в постели, – тоже, кстати, против обыкновения – Катя. – Давно подозревала, что во мне живёт порядочная стерва… Хватит врать! Точно знала, поскольку иногда позволяла ей царапаться когтистой лапой. А вот прошлым вечером взяла, да и спустила с поводка. О, как она искромсала этого жалкого фигляра, вообразившего себя… вообразившего себя… Чёрт знает, кем он там себя вообразил, только мне это не понравилось! Любитель караоке! И ладно. На это его «таланта», соглашусь, хватало. Так нет, караоке-оперетту его голосейшество поставить изволили! А о том, что я этот вид сценического искусства обожаю, – забыл?! А знал ли? Обязан был знать! Проигнорировал, мля! Сам себе режиссёр, сам себе Джимми плюс группа таких же шизанутых на остальные роли и вот те на те «Роз Мари»! Под караоке! Вчера в местном культурном центре состоялась премьера этого кошмара. Наша не продвинутая публика чуть не писала от восторга, а я так с трудом досидела до финала, сохраняя ещё и подобающее жене «триумфатора» выражение лица! И как я догадалась отпустить прислугу пораньше? Видно, чутьё подсказало, что для НЕГО этот вечер добром не кончится. Как в воду смотрела! Едва вернулись домой, я и показала этому раздувшемуся от важности индюку, какой бывает настоящая стерва! Бог мой! Как быстро он поплыл. Сначала выпучил глаза, видно, то ещё было зрелище. Мог бы, мля, и сфотографировать. Чёто там говорил, – поначалу – потом только рот открывал да лицом менялся: краснел, бледнел, снова краснел… В конце зарычал, кинулся к окну, сорвал штору, швырнул на пол, кинулся ко мне с искажённым от бешенства лицом. Мелькнула мысль: ударит, но он только со всей дури пнул кресло, выматерился очень даже витиевато и вылетел из комнаты. Потом я видела в окно, как он, прихрамывая, нёсся куда-то по улице. Однако пора вставать. Скоро придёт прислуга, а она приучена, что завтрак я готовлю сама. Мне лишние пересуды не нужны».

**

– Донья Катарина, к вам дон Кардосо!

Как-то реагировать на слова служанки – типа «проси» или «скажи, что хозяйка не принимает» – было поздно: некоронованный король Рансьона Хосе Гонсалес Кардосо уже маячил на пороге. А уж на это пенять прислуге и вовсе было глупо: ни в одном здешнем доме не стали бы заставлять столь знатного Дона – именно с большой буквы! – ожидать в прихожей. Оставалось только небрежным жестом отослать служанку и улыбнуться гостю:

– Рада вам, Хосе! Чему обязана удовольствию видеть вас в своём доме?

Кардосо, не глядя, метнул в изготовившуюся служанку шляпу. Та ловко поймала добычу и тут же с ней удалилась. А гость, сверкнув отполированной лысиной, уколол усами высоко поднятую руку хозяйки, после чего охотно признался:

– Дело, которое заставило меня отважится на визит, в сравнении со счастьем видеть Вас, милая Катя, выглядит сущим пустяком, отлагательства тем не менее не ждущим.

Кардосо протянул Кате тонкую папку, перетянутую в верхнем углу резинкой.

– Что это? – поинтересовалась Катя и тут же, откинув резинку, поспешила папку открыть, чтобы не заставлять Хосе отвечать на риторический вопрос.

По мере ознакомления с единственной в папке бумагой, брови её удивлённо изогнулись.

– Вы дарите Аристарху свой охотничий дом?

– Один из принадлежащих мне охотничьих домов, – поправил Кардоса. – тот, в котором он когда-то побывал в связи с известным вам делом, и где, я надеюсь, пребывает в настоящий момент.

– Надеетесь, что пребывает? Как это понимать, Хосе?

– Почему пребывает? Это скорее мой вопрос к вам, Катя, но его я задавать не буду. А почему надеюсь… Вчера поздно вечером Старх ворвался – и это ни сколько не гипербола! – в мой дом во всех смыслах взъерошенный, попросил разрешить ему пожить в этом охотничьем доме и одолжить машину, чтобы туда добраться. Он ничего не объяснял, я не настаивал, сказал «разумеется», велел приготовить джип и лишь предложил водителя. Старх отказался и, забыв поблагодарить, умчался в ночь. С одной стороны, дорога до места ровная, с другой стороны, темнота и его состояние…

Хосе прервал речь и, видимо, посчитав, что высказался достаточно определённо, продолжил с другого места.

– Я подумал, что мне этот домик, кто знает, когда понадобиться, а Старху, может статься, негде жить. Вот я с утра и зашёл к нотариусу, а от него прямиком к вам.

Эта улыбка далась Катерине много тяжелее, чем предыдущая.

– Вы напрасно всполошились, Хосе, да, у нас случилась размолвка, но выселение из дома Старху точно не грозит. В любом случае спасибо за заботу, вы наш истинный друг!

– Честно говоря, в душе я на нечто подобное надеялся, однако, как видите, подстраховался… – Хосе запнулся, и уже скороговоркой произнеся: – Простите, что влез не в своё дело, и позвольте на этом откланяться, – поспешил к выходу.

Катя с задумчивым видом кинула папку на столик и подошла к изящному трюмо.

– Поговорим? – предложила она своему отражению.

– Легко! – согласилось то.

– Ты можешь объяснить, что я натворила?

– Попробую. Спустила на мужа стерву, чем довела его до истерики.

– Очевидное глаголешь, – немножко нервно усмехнулась Катя. – Скажи, это плохо?

– Что именно? Что спустила стерву? Нет, не думаю. Подобное хоть раз происходит в жизни почти каждой женщины. И чаще всего становится достоянием широкой общественности. Ты же озаботилась, чтобы всё осталось внутри дома: отпустила прислугу, окна не открывала настежь, а стены… как думаешь, соседи что-нибудь слышали?

– Уверена, что нет.

– Тогда точно не страшно: и себя потешила и мужа встряхнула. А ещё, убедилась, что Старх стоящий мужик.

– Это с каких барышей такие дивиденды? – прищурилась Катерина.

– А с таких, – прищурилось в ответ отражение. – Был бы скотом, дал бы тебе в глаз. Был бы тряпкой, ползал бы на коленях и просил о пощаде. А Старх устроил маленький погром и убёг от греха. Согласна?

– Не поспоришь, – кивнула Катя.

– Что до соплей про любовь к оперетте, – продолжило резать правду-матку отражение, – так то повод, а не причина, это понятно. Понятно, понятно! – остановило отражение Катины возражения. – Причина в том, что Старх после отъезда из России заметно деградировал. Писать почти перестал – у него, видите ли, творческий кризис! Так не на годы ведь? Если и так – найди другое занятие, мужик всё-таки. А так весь фамильный бизнес лёг на твои плечи. Ну хоть как-то он мог в этом тебе помочь, а не заплывать жиром, мотаясь по дому без былого блеска в глазах. Так что встряхнуть его было просто необходимо.

– Значит, всё я сделала правильно?

– Правильно? – неожиданно расхохоталось отражение. – Ну, ты смешная! Правильно было бы, кабы то, что я сказала, соответствовало истине. Кого, подруга, обмануть решила?

– Ты это о чём? – нахмурилась Катя.

– О чём? Да ты не супь бровей-то, не супь! Я, глянь, не хуже тебя супиться умею. Я, подруга, про того жиголо заезжего, что тут с гастролями выступал, и на которого ты, кошёлка старая, глаз положила!

– Всё! Не могу больше слушать этот бред!

Катя резко отвернулась от трюмо.

«И ничего он не жиголо… наверное».

Но эта фигура, эти плечи, руки. А глаза! Она ведь тогда мимолётно пересеклась с ним, и красавчик даже назначил ей свидание, да только она не пришла. Правильно не пришла. В таком городишке, как Рансьон, это незамеченным не прокатило бы. А ей репутацией хотя бы ради сына надо дорожить. Но и не воспользоваться шансом – может последним в жизни! – закрутить мимолётный – дольше, боже упаси! – роман с пределом женских фантазий было крайне обидно. Так и проживёшь жизнь праведницей не испытав оглушающего оргазма! Тьфу на тебя! Уж коли так приспичило, собралась бы, да следом за гастролёром, и подальше от добропорядочного Рансьона, где тебя никто не узнает… Сын-то точно не узнает. А вот с мужем что делать? Этот-то якорь как отцепить? И разве не это стало причиной, ещё более побудительной, чем деградация Старха, устроить грандиозный скандал, скорее от тоски и безысходности, но всё-таки со слабой надеждой, что это как-то поможет решить проблему. Вот только как? Внаглую подать на развод? Старх, хрен благородный, он, конечно, согласится, и сор из избы не вынесет. Так что местное общество долго судачить не будет. Сам Старх, скорее всего, уедет обратно в Россию, его и сейчас здесь ничто и никто не держит, кроме нас с Серёжей. Серёжа… А если он меня не простит? Близкое сердце обмануть труднее, может о чём-то догадаться. К тому же он привязался к Старху. Похоже, что развод за мимолётное удовольствие может оказаться слишком большой платой. В идеале было бы Старха куда-то спровадить на время, лучше в другую часть света, но как такое организовать?..

– Донья Катарина!

– Что ещё? – недобро взглянула Катя на прервавшую её размышления служанку.

– Какой-то сеньор спрашивает дона. Говорит, старый знакомый.

«Это любопытно. Давненько никто из незнакомцев Стархом не интересовался». – Зови!

Глава шестая, в которой говорится о том, что не всякий бывший враг – враг, и не всякое трудно решаемое дело так уж трудно решить

Постарел, конечно, но узнать можно. Её бывший куратор полковник Муромов. «Ах, тварь…»

– Я же просила вас никогда не попадаться мне на глаза!

– Когда, Катя, это всецело зависело от меня, ты знаешь, оно так и было. Может, поздороваемся? Здравствуй, Катя!

– Значит? – не ответив на приветствие, Катя вопросительно смотрела на старика.

– Значит. Катюша, значит, – кивнул Муромов.

– Но почему ты спросил не меня, а Старха?

– Потому что поручение, с которым я прибыл, касается только его. Где он, кстати?

«Так не бывает, чтобы желание исполнилось, когда я его ещё до конца и не домыслила», – подумала Катя, но так случилось и это заставило её поменять отношение к гостю.

– Не близко, но и не слишком далеко, – уже вполне дружелюбно ответила она на последний вопрос Муромова. – Да вы проходите. Сейчас накроют стол, – она позвонила в бронзовый колокольчик, – посидим, побеседуем. И… здравствуйте!

**

За рулём сидел Муромов. Он заверил, что хорошо помнит дорогу к ранчо, откуда в своё время лично увёз Старха и Светку.

На то, что ранчо без земельного надела никакое не ранчо, Кате было плевать, так именовать бывший охотничий домик Кардосо ей было удобнее. Да и мысли расположившейся на пассажирском сидении женщины были далеки от рагвайских реалий.

«Всегда опасалась весточки с родины, а она, поди ж ты, оказалась в цвет желаниям. – О том, что приедь Муромов на день раньше и не было бы ссоры с мужем, она почему-то не думала. – Теперь не надо напрягать отношения со Стархом и доводить их до разрыва. Можно даже пойти на примирение, но с намёком, что лучше им разумное время пожить в достаточной отдалённости друг от друга. Так Старх скорее примет предложение Москвы, что развяжет ей руки в осуществлении своей сексуальной фантазии. Когда каждый покончит со своим делом, можно будет подумать о дальнейшей судьбе их брака».

– Кажись, подъезжаем.

Катя вгляделась. Впереди в обрамлении деревьев маячила усадьба.

**

Старх сидел под навесом, отхлёбывал из жестянки пиво и лениво размышлял о том, стоит ли приготовить на обед что-нибудь горячее, или же вновь обойтись одними консервами, когда на горизонте показалось облачко пыли.

«Прям как в тот раз, когда мы тут со Светкой загорали, – подумал Старх, отрывая зад от сидушки, – И кто на сей раз пожаловал?».

Когда машина затормозила, казалось на том же месте, и из неё вылез всё тот же Альварес-Муромов, Вяземскому пришла мысль: а не словил ли он, снимая стресс, белочку? Но следом за Муромовым из джипа вылезла Катя. Оба-два они направились в сторону Старха, а у него самого мысль о белочке сменилась другим нехорошим предчувствием.

– Вот что, мужички, – Катя критическим взглядом осматривала помещение, – попейте-ка вы пивка на свежем воздухе, а я тут приберусь да изображу чего-нибудь покушать.

Для начала Катя осмотрела дом. Полностью деревянное строение начиналось с прихожей, откуда вело два входа-выхода: прямо дверь в кладовку, рядом с дверью влево уходил коридор. Коридор заканчивался дверью в комнату. Дверь в другую комнату находилась напротив ниши, в которой стоял длинный узкий стол, газовый баллон, подключённый к стоящей на столе плите и неработающий холодильник с приоткрытой дверцей. На всякий случай Катя в него заглянула – пусто. Вполне ожидаемо. Ведь со слов Хосе сюда год никто не заглядывал, а в джип, на котором приехал Старх, Кардосо помимо пойла велел загрузить воду, галеты и кучу всяких консервов. Всё это Катя обнаружила в кладовке, а ещё муку, крупы и соль. В коробочки, которые вместе с посудой заполняли полки на стенке над столом, Катя до поры заглядывать не стала, не сомневаясь, впрочем, что найдёт там все необходимые специи. Итак, из свежих продуктов в наличии было только то, что она захватила с собой. Негусто, но на одно приличное застолье хватит, а большего, она надеялась, и не понадобится.

С уборкой Катя справилась быстро, ведь побороть пришлось лишь толстый слой пыли, да небольшой срач в комнате, где обосновался Старх. Старх… Пока руки занимались привычным делом, Катя думала о муже. Никогда она не знала его таким, каким увидела, вылезая следом за Альваресом из джипа. Небритый, взъерошенный, с настороженным диковато-тоскливым взглядом. Ни дать ни взять пёс, которого хозяин вытянул вожжой по хребтине, не объяснив толком, за что. Выгони его теперь из дома – поскулит у закрытых дверей, а потом убежит. А дальше как карта ляжет – может и не вернуться. А если отругать как следует: до чего, мол, ты, паскудник, хозяина довёл, а потом приласкать – простит обиду, правда, долго потом будет шарахаться при резком взмахе хозяйской руки. Но так то пёс, с мужиком оно по-разному повернуться может. Впрочем, метода схожа: в том, что я на тебе сорвалась, виноваты мы оба: ты – сильно и я чуть-чуть. Но я готова сей казус забыть, пусть и не сразу и если ты для этого очень постараешься.

**

Катя в домике хлопотала возле газовой плитки. – Совмещённый с бензиновым движком генератор, который Старх запускал исключительно по вечерам: света ради, да телевизор посмотреть, теперь не работал. Вполне хватало и дневного освещения. – Муромов и Старх сидели под тем же навесом. Количество пустых банок из-под пива, которые постепенно заполняли специально под это приспособленную картонную коробку, наглядно свидетельствовало о том, что разговор, видимо, давно перевалил экватор и близится к завершению.

… – Ну вот. Всё, что было мне поручено, я изложил – решение за тобой.

Старх прекратил мрачно тянуть пиво, отставил полупустую банку и перехватил глазами взгляд старого разведчика.

– Как думаешь, если откажусь, что будет?

Муромов не стал юлить, прятать глаза; плечами, правда, пожал.

– Да хрен бы его знал. Тут они, положим, тебя доставать не будут. Я имею в виду: мужика с ледорубом не пришлют. Затратно сие, да и дело того не стоит. А вот на родине, если там у тебя чего осталось, кислород могут и перекрыть. Ну и родне нервы попортить – это им, как чихнуть.

Вяземский кивнул – понятно, мол.

– Мужчины, стол накрыт! – крикнула с порога Катерина.

Старх всё так же молча встал и кивком головы пригласил Муромова в дом.

Хозяйка расстаралась и из ничего сделала почти что нечто.

– Вам не надоело пиво глушить? – нарочито бодрым голосом спросила Катерина. – Может за встречу чего покрепче, а? Я бы от вина не отказалась!

Старх поднялся и пошёл в кладовку.

– Ну что, успели поговорить? – шёпотом спросила Катерина.

– Я всё изложил, – пожал плечами Муромов, – только он…

Послышались шаги.

– Ясно, – кивнула Катерина. – Ты его сегодня больше не трожь.

Вошёл Старх, неся четыре бутылки: две виски и две вина.

**

Обида обидой, но женская ласка вкупе с алкоголем переборют любую хандру. Тем более Катерина все пошлые желания мужа знала наизусть. Не удивительно, что утром Старх захотел продолжения, а Катя и не возражала. Лишь потом негромко – за тонкой стенкой спал Муромов – стала выговаривать:

– Обидел ты меня, конечно, крепко. – Старх лишь вздохнул. – Но так и я тоже масла в огонь подливала. Вот только теперешнее примирение вещь, боюсь, хрупкая. А поломаем, второй раз можем и не склеить. Может тебе принять предложение Москвы, а? И сам развеешься и я охлыну, глядишь, и зарубцуется обида.

До завтрака Катя успела обменяться с Муромовым парой фраз.

– Думаю, ваша миссия увенчается успехом!

– Уже понял, – буркнул Муромов. – Полночи кроватью скрипели.

– Ну, звиняйте! – вспыхнула Катерина.

– Так разве я в укор…

**

Все оставшиеся до отъезда дни Катя держала мужа в лёгком напряжении. На людях не давала усомниться, что никакой размолвки и не было. Стоило им остаться наедине – Катя вводила в отношения нотку отчуждённости, а до тела допустила лишь в ночь перед расставанием. Супружеский долг исполнила по обязанности, без особого блеска. Утром, видя, что Старха что-то гнетёт, слегка злорадствовала, но и жалела мужа тоже. А тот пребывал в думах, иногда бросая на неё быстрый взгляд. Когда присели «на дорожку», так и вовсе ушёл в себя. А когда поднялся, сказал: – Ну, до свидания, что ли. Или всё-таки прощай?

Смотрел требовательно и тревожно. Катя его взгляд выдержала.

– Никаких или. До свидания!

Старх молча кивнул и был таков.

Часть вторая. ДОРОГА В ТОТ КОНЕЦ

Глава седьмая, в которой Вяземский встаёт на тропу

«Как ребёнок не желает расставаться с любимой игрушкой океан не хотел отпускать судно, слегка штормил и плевался солёными брызгами. Огромный пассажирский лайнер, мерно покачиваясь на грандиозных качелях бога морей, упрямо прорывался к Нью-Йорку. Большинство пассажиров, игнорируя долетающие с воды брызги, заполонили верхнюю палубу, в бинокли и без всматривались в заволакивающую горизонт белесую дымку, за которой всё отчётливее проступали контуры небоскрёбов Манхеттена. Прошло время, и океан сдался, отстал, ворча и стеная теперь где-то за кормой, город же, наоборот, вырастал из воды, принимая судно в каменные объятия. Вот уже слева по борту железная мадам – француженка, как-никак! – в медном одеянии приветствует мореплавателей факелом в высоко вскинутой правой руке, а швартовая команда в ярких оранжевых жилетах собралась на баке, готовясь метнуть на причал лёгость».

Старх наморщил лоб. А может, сперва, лёгость мечут с кормы? Надо будет уточнить! В любом случае с его места не видно ни воображаемого лайнера, на котором он теоретически мог приплыть в Нью-Йорк, ни Статуи Свободы, ни самого города, а есть только робкая надежда не любящего летать пассажира, что через несколько минут они таки благополучно приземлятся в аэропорту Ла-Гуардия.

**

Смуглолицый таксист, улыбаясь приезжему господину во все тридцать два отборных белых зуба, быстро доставил Старха в заданный адрес. Стоит ли удивляться, что искомый офис располагался в здании на Манхеттене, вблизи других информационных агентств, редакций и издательств. Лифт тоже не стал капризничать и высадил Вяземского на правильном этаже. Улыбчивая секретарша открыла дверь кабинета шефа, едва Старх назвал фамилию, и вот уже из-за стола поднимается, идёт навстречу, тянет руку и улыбается заметно повзрослевший, обзавёдшийся крепкой спортивной фигурой, но расставшийся с большей частью волос на голове, Серж Одоецкий.

Маршрут проникновения Вяземского на Украину был разработан в Конторе, и как не претило Старху втягивать Катиного родственника в сомнительное мероприятие, – пусть втёмную и косвенно – но и не признать план стоящим он тоже не мог. Потому, хоть и терзаемый муками совести, Вяземский принял как данность тот факт, что маршрут начинается сейчас и именно в том кабинете, порог которого он только переступил.

После приветствий и похлопываний по верхним частям туловища, Серж указал Вяземскому на мягкое кресло возле журнального столика, сам сел в соседнее, тут же взгромоздил ноги на столешницу и потянул из коробки сигару. Но перехватив недоуменный взгляд Старха, поспешил ноги убрать, да и сигару вернул на место.

– Забыл, что ты не куришь, – смущённо произнёс Серж, – а я, как видишь, успел нахвататься дурных привычек. Не знаю теперь, смею ли предложить выпивку?

– Давай займёмся делами, – мягко сказал Старх, а выпивку оставим на вечер.

– Да, отлично! – воскликнул Серж. – Вечером посидим в ресторане, и… я угощаю!

– Принимается, – улыбнулся Вяземский.

– Что до дел, – было видно, Серж доволен благополучным разрешением возникшей неловкости и к нему возвращается былая уверенность, – то, как говорят в России, они идут и контора пишет!

Одоецкий улыбнулся, довольный шуткой. Вяземский же на секунду смежил веки, чтобы не выдать себя, – знал бы Серж, насколько близко к истине он оказался, случайно упомянув дела и контору в опасной близости – потом улыбнулся в ответ.

– Подменишь на пару месяцев нашего спецкора в Восточной Европе, он давно просится в отпуск. – Одоецкий перекинул Старху редакционное удостоверение. – Каких-то конкретных заданий для тебя пока нет. Будешь в свободном поиске. Но и ничего важного, понятно, старайся не упустить. Бумаги по твоей поездке уже оформлены. Поставишь у секретарши несколько подписей, получишь инструкции по билетам, заберёшь деньги на поездку и всё, можешь до вечера отдыхать.

Одоецкий вызвал секретаршу.

– Займитесь господином Вяземским, потом вызовите ему такси до отеля!

Глава восьмая, в которой у Вяземского появляется опасный противник

…– Есть вопросы? – Майкл Крейси смотрел на агента, расположившегося по ту сторону стола в удобном глубоком кресле.

– Да, сэр.

?

– Зачем понадобилось это досье, если документы из него давно выложены в интернете?

– Во-первых, нет гарантий, что выложены все документы. Во-вторых, бумажные носители более ценный приз, чем их электронные копии. Ещё вопросы?

– Почему ЦРУ не задействует для проведения операции свою украинскую агентуру?

– Есть причина. Имеется информация: русские решили отправить за досье «дилетанта».

– Вот как? Хитро. В случае провала с него и взять будет нечего.

– Именно! Поэтому в ЦРУ тоже решили подстраховаться. Если что-то пойдёт не так, и с тебя ведь много не возьмёшь. С другой стороны, использовать кадрового разведчика, пусть формально и не состоящего теперь на государственной службе, в игре против «дилетанта» – это всё равно, что в шахматной партии играть слоном против пешки.

– Не всегда, кстати, выигрышная позиция, особенно если на доске есть другие сильные фигуры.

– Так и на твоей стороне их тоже будет достаточно. Операцию будут прикрывать и агенты ЦРУ и местные контрразведчики.

– О «дилетанте» что-нибудь известно?

– Более чем. С большой степенью вероятности могу сказать: мы – точнее, ЦРУ – его вычислили!

– Ого! Ещё до начала операции? Редкая удача.

– Да, нам повезло. Помнишь, когда мы вместе пахали на ЦРУ в Латинской Америке, путался у нас под ногами некий Альварес?

– Это тот, что был ответственен за ранение вашего брата? Но ведь Альварес несколько лет как ушёл на покой? Надеюсь, «дилетант» это не он? Не хотелось бы играть в игры со стариком.

– Не беспокойся, не придётся. Но недавно он проявил активность.

– Где?

– В Рагвае. Пробыл там недолго, но успел встретиться вот с этим типом. – Крейси пододвинул агенту досье.

– Аристарх Вяземский… Какое-то знакомое лицо.

– Ещё бы. Помнишь разгром лагеря террористов в горах Боливии осенью 2011?

– Точно! С ним ещё женщина была. Но ведь он, кажется, тогда из Рагвая бежал?

– Да. Тогда бежал. Через два года вернулся. Это сейчас не важно. Важно другое: «дилетант» – это он.

– Уверены, сэр?

– Повторюсь. С очень высокой степенью вероятности.

– Как вы думаете, сэр, есть опасность, что он может меня узнать?

– Шутишь? Он видел тебя мельком, с боевым раскрасом и в камуфляжной форме, в окружении двух десятков таких же головорезов.

– Где он теперь?

– Через два дня вылетает в Нью-Йорк.

– Зачем?

– Выяснишь. Встретишь его в аэропорту и можешь считать этот день днём начала операции.

**

– Вяземский направляется в Украину через Польшу под видом корреспондента нью-йоркского издания. Начиная с Львова его будут вести. Я встречу объект в Киеве.

– Вылетаешь сегодня?

– Да, сэр.

– Счастливой дороги. Да, и возьми вон ту папку. Парни собрали для тебя все статьи, что Вяземский написал для издательства Одоецкого. Ознакомишься с ними в полёте, может, и выудишь что-нибудь интересное.

***

Папку с опусами Вяземского, как и напророчил Крейси, удалось открыть только в полёте. «Ну, какие же это статьи? Скорее рассказы». Первый повествовал про душевные муки некого российского журналиста, оказавшегося в начале 2014 года в Киеве. Горящие покрышки. Вонь. Сажа. Баррикады. Палатки на площади Независимости. Те правы. Эти неправы. Потом наоборот. Высосанные из пальца «подробности» вперемешку со слюнями и соплями для человека, хотя и побывавшего в те дни – в отличие от автора, черпающего вдохновение из интернета, – в гуще событий, но ничуть им (событиям) не сопереживающего, чтиво малоинтересное. А вот концовка занимательная…

«… – За мной, – зовёт Майкл («Почему у русских что ни американец, то Майкл или Боб?»), – и приготовься снимать! Американец буквально втаскивает меня в больше помещение. У окон, выходящих на Институтскую улицу, нижние фрамуги без стёкол. Через эти амбразуры два человека в камуфляже и балаклавах на головах ведут огонь из снайперских винтовок. Так вот кто отсюда и из окон других зданий убивает людей на улице! Снимаю, не думая об опасности.

– Достаточно! – Майкл вырывает камеру из рук. Поясняет: – Тебе она всё равно больше не понадобится. Всё, парни! – это он уже бойцам у окон. – Уходим!

Камуфляжники послушно покидают позиции.

– Оставь винтовку! – приказывает одному из снайперов Майкл. Тот прислоняет винтовку к стене.

– Это для тебя, – поясняет мне Майкл. – И это тоже, – он достаёт из кармана куртки балаклаву и бросает её возле винтовки.

Стараясь, чтобы голос не дрожал, спрашиваю:

– Хочешь выдать меня за снайпера? Не выйдет. На винтовке и балаклаве нет моих потожировых и отпечатков пальцев.

– Будешь кричать это, когда толпа начнёт рвать тебя на куски, – усмехается Майкл. – Ходу, парни! – Вся троица бросается к другой двери, не той, через которую мы вошли.

Пытаюсь бежать за ними.

– Куда…

Получаю удар в живот. Когда удаётся разогнуться, я в помещении один, а за дверью слышится приближающийся шум множества ног. Бросаюсь к двери и прижимаюсь возле неё к стене. Распахнувшаяся створка больно бьёт по корпусу. Терплю. Держу дверь рукой за ручку и терплю. Вижу, как помещение заполняется народом. Военные и корреспонденты. Вроде на входе больше никого не слышно. Пора! Выбираюсь из-за створки и смешиваюсь с собратьями по перу. Неужели пронесло? Невероятно, но на этот раз, да!»

Не очень-то изобретательно для писателя, но судя по тому, что рассказ имел определённый успех, People схавал. «Будь ты там по правде и попадись мне тогда, так легко бы не отделался!»

***

«А это, значит, рассказ про гибель MH17? Меня к тому времени в Украине уже не было. Почитаем…»

« – Господа! В зоне вооружённого конфликта на востоке Украины произошло ЧП: в руки сепаратистов попал зенитный ракетный комплекс “Бук”.

Совещание, на котором прозвучало это заявление, проходило в узком кругу. Присутствовали только сотрудники ЧВК (частной военной компании), которую (компанию) правительство Украины наняло для разработки специальных операций и оказания помощи в их проведении.

– И какой же очередной промах наших украинских “друзей” привёл к столь печальным последствиям?

– Не надо ёрничать. Случившееся действительно может перерасти в серьёзную проблему, если не принять срочных мер.

– Ещё бы! Если не так давно сепаратисты сбили под Луганском украинский транспортник с помощью только ПЗРК, то теперь они смогут взять небо под жёсткий контроль.

– Не сразу, но в перспективе определённо да. Нам предложено срочно разработать комплекс мер по недопущению нежелательного развития событий.

– Для начала хотелось бы всё-таки услышать: что там у них произошло?

– Если коротко, то события развивались следующим образом. Когда обстановка в Донецке резко обострилась, украинским командованием было принято решение вывести расквартированный там зенитный дивизион в подконтрольную зону. На марше у одной из машин произошла поломка. Останавливаться не стали. Экипажу злосчастного комплекса было приказано самостоятельно устранить неисправность и догонять колонну.

– Можете не продолжать, сэр. Отставший ЗРК попал в руки сепаратистов.

– Верно. Вводную, будем считать, вы получили. Имеется важное уточнение. Командованию сепаратистов пока не удалось свести под одну руку все воюющие против центральной власти отряды. Часть из них действует по своему усмотрению, лишь изредка согласовывая планы с главным штабом. Как раз один из таких отрядов и захватил “Бук”.

**

– Вам не нравится разработанный нами план? – директор ЧВК в упор смотрел на генерала, представляющего в совместной группе интересы Украины.

– Напротив. План дьявольски хорош. Гибель гражданского самолёта поднимет такую волну возмущения во всём мире, что русские никогда не отважатся вооружить сепаратистов сколь-либо серьёзными средствами ПВО. Вот только, боюсь, среди моего руководства не найдётся человека, который одобрит подобное душегубство.

– Зачем вы используете такие слова, генерал, как будто хотите нас обидеть, – поморщился директор.

– Виноват.

– Извинения приняты. И впредь попрошу держать эмоции при себе. Что касается вашего руководства… так ли обязательно посвящать его во все детали плана?

– Недопонял…

– Будет достаточно, если руководство будет оповещено о том, что сепаратисты могут в любой момент провести испытания захваченного комплекса и при этом может пострадать гражданский борт.

– Но тогда полёты над опасной зоной могут запретить.

– Насколько я успел узнать ваших руководителей, они этого не сделают.

**

– Ну, что, генерал?

– Получен приказ готовить диверсионную группу для уничтожения захваченного “Бука”.

– Отлично! Предайте руководству, что эту операцию мы возьмём на себя.

– А как же…

– План остаётся в силе. Сначала сепаратисты собьют гражданский “Боинг”, а потом мы проведём операцию и предъявим мировой общественности остатки установки и трупы сепаратистов.

– С трупами понятно. А то, что ЗРК украинский…

– Не беспокойтесь, генерал. Наши специалисты так покорёжат установку, что будет очевидно – это “Бук”, а вот принадлежность его той или иной армии установить станет невозможно.

Генерал, вы говорили, что отдали приказ направить одного из агентов, внедрённых в ряды сепаратистов, в отряд, захвативший установку?

– Он уже на месте. Передал, что в отряде есть боец, который когда-то служил в войсках ПВО, но с “Буком” знаком довольно поверхностно.

– Это плохо… Но осуществить пуск ракеты он сможет?

– Наш человек считает, что да, вот только попасть в цель…

– Мне надо подумать. Давайте встретимся после обеда.

**

– Мы обсудили ситуацию, генерал. План придётся слегка подкорректировать. Как вам известно, роль самолёта-мишени, который должен спровоцировать сепаратистов на выстрел, выполнит СУ-25. Он займёт эшелон ниже “Боинга”, а после пуска с земли ракеты, наберёт высоту максимально сблизясь с гражданским бортом. Навигационные приборы и средства связи “Боинга” к этому времени выйдут из строя, и на землю экипаж ничего сообщить не успеет. Лётчик СУ-25 перед попаданием ракеты катапультируется и будет подобран на земле нашей поисковой группой. Эта часть плана остаётся в силе. Но теперь, когда появилась угроза, что цель может быть поражена частично или вовсе не поражена, для подстраховки необходимо присутствие вблизи точки поражения ещё одного самолёта, скажем, истребителя МиГ-29, в задачу которого входит уничтожение цели, если этого не сделает ракета. Легенда для пилота та же, что и для его коллеги с СУ-25: Боинг – спецборт, которым в Россию летит высокопоставленный кремлёвский чиновник.

После того как генерал ушёл, присутствовавший при разговоре сотрудник ЧВК спросил:

– Прикажете готовить ещё одну группу, сэр?

– Для чего?

– Для эвакуации лётчика со сбитого СУ-25.

– Не считаю это целесообразным. Проще проникнуть на аэродром и поработать с катапультой самолёта-мишени.

**

Телефонный звонок, хотя его и ждали, ударил по натянутым нервам присутствующих. Генерал снял трубку. Послушал. Произнёс «понял» и положил трубку.

– По докладу лётчика МиГ-29 ракета взорвалась между СУ-25 и Боингом. Оба самолёта сбиты. Пилот СУ-25 не успел катапультироваться. Ещё лётчик сообщил, что борт, похоже, оказался пассажирским.

– После посадки, генерал, лётчика надо сразу изолировать. С ним поработают наши психологи и объяснят, что в его интересах говорить, а о чём умолчать.

**

– Товарищ генерал-полковник! Полчаса назад в небе над Донбассом сбит пассажирский самолёт. Тип воздушного судна и принадлежность уточняются.

– Твою мать! Кто?!.. Кем?!.. Как?!

– Предположительно зенитной ракетой.

Генерал застонал, как от зубной боли.

– Только не говори, что ракета выпущена тем ЗРК, который на днях захватили «шахтёры»… Чего молчишь?!

– Выполняю ваш приказ.

– Вот б-ть! Это точно?

– С высокой степенью вероятности.

Генерал постоял некоторое время, смежив веки и опершись руками о стол, потом заговорил ровным, но напряжённым, как натянутая тетива лука, голосом:

– Вот что, полковник. Пока суд да дело подымай группу, что находится вблизи границы с Украиной, пусть срочно выдвигаются на сопредельную сторону и затихорятся вблизи этого злосчастного ЗРК. Любые контакты с кем бы то ни было, тем более огневые, запрещаю категорически. Сами на связь пусть не выходят. Исключение для короткого рапорта о прибытии в точку. Каждый час рацию на приём. Всё. Выполняй! А я пошёл докладывать наверх.

**

– Ты уже в курсе, полковник, что сбитый самолёт – это “Боинг” Малайзийских Авиалиний? Один тупой выстрел и триста загубленных душ. Представляешь, каких собак на Россию теперь понавешают? Короче, передай приказ группе: грёбаных зенитчиков уничтожить, ЗРК подкинуть ВСУ или тоже уничтожить.

– Не слишком жёстко, товарищ генерал-полковник? Свои всё-таки.

– Свои?! Хотя ты прав, полковник, жалко ребят. Они, может, и не специально в самолёт-то пальнули. Только живыми они теперь всем помеха. Так что передавай приказ!

**

Командиру группы слова давались с трудом:

– Самому тошно выполнять такой приказ, но, не выполнив, мы можем очень сильно подставить страну, так что выбора нет. По местам!

Не успели бойцы и шага ступить, как последовала новая команда:

– Отставить! Получен сигнал: на правом фланге наметилось какое-то движение.

Следующие несколько минут спецназовцы наблюдали, как люди в чужом камуфляже снимают часовых и окружают лагерь. Потом замкнули собственное кольцо. На гибель отряда смотрели со сдвоенным чувством: боль за погибающих пусть и непутёвых, но товарищей, в обнимку с облегчением, что их самих избавили от грязной работы. Когда последовала команда, с наёмниками расправились быстро и беспощадно. Трупы схоронили наспех в одной братской могиле. К ночи со всем управились. Теперь оставалось под прикрытием темноты совершить автопробег в сторону позиций ВСУ.

**

Украинский генерал в сердцах бросил трубку.

– Что случилось? – поинтересовался директор ЧВК.

– Этот олух, командир дивизиона доложил, что им вернули утраченный ЗРК.

– Так вот почему молчат мои парни. Проклятые русские нас переиграли! Немедленно отдайте приказ избавиться от подброшенного “Бука”.

– Как?

– Да как угодно: сожгите, разберите на запчасти, утопите, наконец!

– Будет сделано! А что дальше?

– Вы про “Боинг”? Дальше подконтрольные нам СМИ будут рвать русских на части. Пусть теперь без веских доказательств, но, поверьте, с большим остервенением!

***

Этот рассказ, повествующий об одесских событиях мая 2014 года, был отложен в самый конец. Теплилась слабая надежда, что руки до него не дойдут. Но океан оказался слишком широким, и того не столь уж большого количества страниц, что наваял Вяземский про Украину, для его покрытия не хватило. Впрочем, рассказ про «Битву на Куликовом поле», как до того и рассказ про снайперов, не впечатлил. Собственные воспоминания были правдивее и острее. Папка, оказавшаяся бесполезной – вряд ли что-то из её содержимого можно будет использовать против Вяземского – отложена в сторону. Расслабленная поза и повязка на глазах. Но под ней не сон – картинки из прошлого...

**

…– По мнению людей знающих, этот город всегда был занозой в заднице у любой власти, – шеф с удовольствием смеётся своей шутке, я вежливо улыбаюсь. – Так что говорить о том, что Одесса прямо выпрыгивает из штанов, чтобы убежать в Россию, вряд ли справедливо. Скорее это привычка вечно фрондирующего города сопротивляться любому нажиму властей. На то, что при этом страдают интересы государства, жителям этого весёлого города плевать: свои права и вольности дороже. Нужно преподать им урок: жестокий и наглядный, но так, чтобы все всё понимали, а виноватыми оставались русские. План действий нами уже подготовлен. Претворять его в жизнь украинские власти будут своими силами. От нас требуется лишь координировать их действия. Для этого создана группа из трёх человек, включая тебя…

**

… В начале мая в приморском городе ещё нежарко. Тем лучше. Под куртками легче спрятать огнестрельное оружие. Две колонны движутся по центральным улицам Одессы. «Маршем за единство Украины» называется шествие футбольных фанатов и рассредоточенных среди них боевиков «Правого сектора»; значительно меньше бойцов в колонне «Одесской дружины», состоящей из антимайдановских активистов. Называю тех и других бойцами неслучайно. Шлемы, щиты, цепи, арматура, бейсбольные биты и то, что под куртками – экипировка не для мирной демонстрации. Вспомните Чеховское ружьё! Колонны пока не соприкасаются, хотя отдельные протуберанцы в сторону друг друга выбрасывают. Стычки происходят жёстко, но в массовое побоище не перерастают, пока умелая рука не сводит колонны на Греческой площади. Нет, милиция не дремлет. Цепи стражей порядка до поры разделяют антагонистов. Обмен «любезностями» в виде булыжников и «коктейлей Молотова» нас не устраивает. Нужна хорошая порция крови. Находится один. Не столько провокатор, сколько дурак, которому чуть-чуть поездили по ушам и он уже палит в «майданутых» из боевого оружия. Убит один фанат, второй… Полдела сделано. Милицейские кордоны прорваны. В центре города побоище и редкая стрельба. Довольно скоро превосходство в численности сказывается. Часть противников Майдана забаррикадировались в ТЦ «Афина» и находится в осаде, остальные разбежались. Меж тем разъярённая своей и чужой кровью толпа требует «продолжения банкета». Нужна новая цель. Куликово поле. Палаточный городок сторонников антимайдана. Сердце антиправительственных выступлений. Направляем большую часть толпы туда, чтобы организовать нашим оппонентам сердечный приступ…

Срываю повязку и открываю глаза. По мне, так лучше бы обитатели палаточного городка просто разбежались. Но их надоумили забаррикадироваться в Доме профсоюзов. Чем это кончилось, знает весь мир. А я вспоминать не хочу. Вскоре после одесских событий по моей настойчивой просьбе меня отозвали в Штаты…

Глава девятая, в которой Вяземский вояжирует транзитом через Польшу

В кармане завибрировал телефон. Вяземский только-только получил багаж и, не спеша, направлялся к выходу из терминала аэропорта Краков-Балице имени Иоанна Павла II. Аппарат подал признаки жизни впервые с того момента, как он получил его от Муромова. «Вещица самая простая, – пояснил тогда связник. – Подобные телефоны обычно используют в качестве резервного вида связи, журналисту иметь такой сам бог велел. Начинка стандартная кроме симки. В ней и маячок, и закодированный канал. Будь с ней осторожен. При попытке извлечь подаёт сигнал провала и самоуничтожается».

– Такси 55, – выдал телефон, после чего отключился.

Размышляя, что бы это значило, Вяземский вышел из здания терминала. Пока осматривался рядом остановилось авто с табличкой «TAXI» на крыше. Вяземский посмотрел на номер: куча букв и только две цифры – 55. А водитель уже уложил его чемодан в багажник и гостеприимно распахнул заднюю дверь салона. Заметив в глубине ещё одного пассажира Вяземский было замешкался, но лёгкий тычок в спину простимулировал занять свободное место.

– Здрав будешь, Аристарх Игоревич! – пробасил знакомый голос.

– И вам не хворать, Михаил Иванович! – не скрывая облегчения, ответил Вяземский, пожимая твёрдую ладонь.

– Как добрался?

– Ох, не спрашивайте! Рейс хоть и прямой, но уж больно утомительный.

– Ничего, на хате отоспишься!

Машина меж тем уже шуршала шинами по асфальту, между водительским местом и пассажирским сидением поднялось затемнённое стекло.

– Водитель свой человек, – пояснил Сологуб, – только разговор промеж нас будет не его уровня, а другое место, дабы не светить тебя, мы решили не использовать.

Вяземский слегка вздохнул, но Сологуб заметил. Усмехнулся.

– Что, Старх, больно антураж на шпионский роман смахивает?

– Есть такое дело, Дядя Миша, – честно признался Вяземский.

– Так то ведь только плюс вам, писателям, выходит, не одни только враки в ваших текстах, а?

По совести сказать, то, как его упорно двигали в этой операции на первые роли, даже в такой, казалось, вовсе не обязательной для начальника управления ситуации, как инструктаж агента, сильно беспокоило старого чекиста. Нет, насчёт себя он всё давно понял: дни пребывания в Конторе для него сочтены. Ровно до того момента, как Гена Максимов укрепится в замах. А потом, товарищ генерал-лейтенант, извольте обратно на пенсию! И от руководства операцией его, скорее всего, потеснят, как только наметится очевидный успех. А случится провал – на зама и суда нет, коли начальник сам всё пожелал контролировать! С ним всё ясно как божий день, а вот с Вяземским – нет, с ним точно что-то не так, а вот что… Однако делиться своими сомнениями с человеком, которого посылает на задание, он не станет. А вот подробный жизнеутверждающий инструктаж – это с нашим удовольствием!

– Теперь о деле. Слухай меня, голуба, внимательно…

Десять минут Старх слушал Сологуба не перебивая, и лишь когда тот спросил, есть ли у него вопросы? – заговорил.

– Почему выбор пал на меня? То есть я понял, что для этой миссии потребовался «дилетант». Но неужели не нашлось кого поближе?

– Не я тебя выбрал.

– Вот как? Не буду спрашивать кто, всё равно не ответите. Но если это зависело от вас, моя кандидатура не прошла бы?

У Сологуба что-то ёкнуло в районе грудины, но он ответил без задержки и бодрым голосом:

– Ты неверно интерпретировал мои слова. Просто если это поручили бы мне, я, возможно, тоже выбрал тебя, только в этом случае знал ответ на вопрос «почему?»

– Других вопросов у меня нет.

– Тогда последнее напутствие. Скрупулёзно отрабатывай легенду, по которой едешь на Украину. Что касается нашего задания, помни: никакой активности от тебя не требуется. Если перефразировать китайскую мудрость: просто сиди на берегу, всё, что надо, приплывёт само. Уяснил?

– Уяснил, – улыбнулся Старх.

– Вот и ладно!

**

В Кракове для Вяземского были заказаны апартаменты, которые на деле оказались обыкновенной квартирой-студией, расположенной в типовом жилом доме. Только сейчас Старх понял, зачем Сологуб при прощании всучил объёмный пакет с продуктами, сопроводив столь странный, на первый взгляд, жест словами: «Бери, сейчас перекусишь, да и в дорогу пригодится!». Спорить тогда Старх счёл излишним, только пожал плечами и убрал пакет в дорожную сумку, которая вместе с чемоданом составляла весь его багаж. Теперь, распростившись с мечтой о гостиничном сервисе, был рад собственной сговорчивости: единственная проблема, которая могла возникнуть в ближайшее время, была решена за него. Что касается выбора жилья для краткосрочной остановки в Кракове, то, по его просьбе, определяющим критерием стала близость к железнодорожному вокзалу Краков-Плашов, откуда поздно ночью – или рано утром, это уж кому как нравится, – отправлялся пассажирский поезд №052Л сообщением Вроцлав – Львов.

Старх принял душ и прилёг пару часов отдохнуть. Проснувшись, наскоро перекусил бутербродами с чаем – благо электрический чайник на кухне имелся – и отправился осматривать местные достопримечательности. На трамвае доехал до исторической части города и ничтоже сумняшеся воспользовался самым популярным у туристов пешим историческим маршрутом – Королевской дорогой. Вдоволь насладившись чудесными видами старой польской столицы, Старх вкусно поужинал в небольшом уютном ресторанчике. В своей временной квартире оказался где-то около полуночи и вполне мог себе позволить три часа сна. Проснулся по обыкновению до сигнала будильника, сполоснул лицо, собрал вещи и отправился на вокзал, который был всего-то в пяти минутах ходьбы. Поезд уже стоял возле перрона, но это не было поводом для спешки. Почти часовая стоянка началась совсем недавно, и времени для спокойной посадки было достаточно. В двухместном купе одна полка была уже занята. Вяземский хотел поздороваться, но лежащий на полке пожилой мужчина поспешил отвернуться к стенке. Испытывая некоторую неловкость – хотя, если вдуматься, чем он был виноват? – Старх поспешно обустроился, выключил свет и лёг, укрывшись, как и сосед, лёгким одеялом. Заснул ещё до отправления.

**

Сон прервался звоном колокольчика. Ни мерного покачивания, ни перестука колёс. «Стоим на станции». Старх посмотрел на часы.

– Przemyśl.

«Пшемысль – по-польски Перемышль. Знакомый звон. Колокольчик? Нет, это ложка стучит о края стакана. Это сосед меня разбудил? Вот урод! Хотя отставить. Это я ругнулся спросонья. Мне, скорее, следует поблагодарить пана за то, что подсказал место стоянки». – Старх приподнялся на постели, одновременно поворачивая голову к соседней полке.

– Дзенкую!

По-видимому, он сказал что-то не то. Добродушная улыбка с лица пожилого пана сползла, уступив место настороженности.

– Pan nie jest polakiem?

Даже при своём никаком польском Вяземский вопрос понял, но чёрненький чумазенький чертёнок так и дёргал за язык:

– Нет, поляков я не ем, и по-польски тоже не разговариваю.

В Рагвае, где почти никто не говорит на русском, кроме самих русских, шутка наверняка прошла бы, но в стране бывшего соцлагеря…

– Вы русский, – констатировал попутчик, произнеся фразу на великом и могучем довольно чисто с мягким акцентом. Нотка презрения в этом акценте, впрочем, тоже присутствовала. Вяземскому стало крайне неудобно: «Вот чёрт, подставил родину».

– Извините… – затянул он было, но попутчик тут же его прервал, заявив довольно язвительно:

– Извиняться не стоит. Для вас, русских, такое поведение довольно типично.

Не дав Вяземскому ответить, поляк встал и покинул купе. Старх вздохнул: «Ну и хрен с ним! До Львова осталось часов шесть. Как-нибудь перетерплю!».

Вагон был оборудован биотуалетом, потому ждать отправления, чтобы привести себя в порядок не понадобилось. Заметно приободрившийся Вяземский нашёл на стенке расписание. Стоянка в Перемышле была долгой и кончалась ещё не скоро. «Выйти, что ли, погулять?» Старх посмотрел в окно. Язвительный пан не спеша прогуливался по перрону. Увидев Вяземского в окне, демонстративно отвернулся. Гулять расхотелось, а вот позавтракать, пока не трясёт и никто не мешает – самое оно!

**

Когда поезд, наконец, тронулся, о трапезе уже ничего не напоминало. Вяземский сидел на своей полке у окна. Мимо проплыли станционные строения, пошли виды Перемышля, а попутчика всё не было. – «Может отстал? – не беспокойства для – злорадства ради подумал Вяземский, и ему тут же вновь стало стыдно. – Экий ты, брат, с утра неправильный!». Старх быстро извлёк из приготовленного Сологубом дорожного набора бутылку коньяка, лимон и плитку горького шоколада, достал из походного несессера две серебряные стопки, водрузил всё это на стол, быстро порезал лимон на дольки и принялся ждать попутчика.

А вот и он. Появился на пороге. Быстрым взглядом оценил накрытый стол, прошёл в купе, со всё ещё неприступным видом уселся напротив. Молча наблюдал, как Старх разливает коньяк.

– Ещё раз прошу меня извинить, – произнёс Старх, ставя рюмку перед попутчиком. Несколько секунд шёл обмен взглядами. Потом оба синхронно взяли стопки, приподняли их вверх, салютуя друг другу, выпили, закусили: Старх долькой лимона, пан кусочком шоколада.

– Казимеж!

– Аристарх!

Быстро выпили по второй.

Щёки пана Казимежа порозовели. Откинувшись на спинку дивана, в который трансформировалось спальное место, он довольно добродушно произнёс:

– С вами, русскими, всегда так. Не угадаешь чего ждать: хамства или любезности. У нас, европейцев, всё по-другому.

Чтобы не подтверждать слова соседа, Вяземский послал его подальше исключительно мысленно, вслух же произнёс:

– Я, пан Казимеж, не типичный русский. Живу в Рагвае, – на возникший в глазах поляка вопрос, пояснил, – это в Южной Америке. А в Европу приехал по заданию одного издания из США.

– Так вы журналист?

– Больше писатель.

– А Россию давно покинули?

– В 2013 году, ещё до начала событий на Украине.

Пан Казимеж понимающе кивнул:

– Позвольте полюбопытствовать, решение покинуть Россию было продиктовано политическими убеждениями, или… поляк замешкался, подбирая подходящие слова.

– Скорее, или, – поспешил ответить Вяземский.

– Тогда вы, верно, поддерживаете тесные связи с бывшими соотечественниками?

«Почему бывшими?» – чуть не сорвалось с языка, но Старх его вовремя прикусил. О его двойном гражданстве в этой поездке не должен был знать ни один посторонний.

– Поддерживаю по мере возможностей.

– В таком случае вы, видимо, следите за жизнью в России, её внешней и внутренней политикой?

– Слежу. В основном по интернету.

– Это неважно. Вы журналист и можете разглядеть за словами и строчками больше обычного обывателя.

– Справедливо сказано, – согласился Вяземский.

– В таком случае не возражаете побеседовать со мной на политические темы? Я преподаю политологию во Вроцлавском университете, и ваше мнение было бы мне крайне интересно.

– А русский язык вы не преподавали? Уж больно чисто на нём говорите.

– Преподавал, – подтвердил Казимеж, – но это осталось в далёком прошлом.

– Хорошо, пан Казимеж, давайте поговорим о том, что вас интересует, – уважил просьбу попутчика Вяземский, разливая коньяк по стопкам.

– Мы говорим на русском языке, Аристарх, – улыбнулся Казимеж, – поэтому добавлять «пан» перед именем необязательно.

– Договорились, Казимеж, – не стал спорить Вяземский. – Так что вас интересует?

– Многое, Аристарх, многое, но начнём, если не возражаете, с Крыма. Россия ведь его аннексировала уже после вашего отъезда? Или слово аннексия вас коробит, как большинство русских?

– В определённой степени коробит, – кивнул Вяземский, – но не столь сильно, как большинство живущих в России. Ведь доля истины в этом слове есть.

– Доля?! – воскликнул Казимеж. – Да в нём одна истина!

– Только если подходить с точки зрения западного формализма, – парировал Вяземский.

– Это как? – не понял Казимеж.

– Не возражаете, если я воспользуюсь аллегорией? Было у одного отца пятнадцать детей: от разных жён и вовсе приёмных. Отец был человеком своевольным и совершал иногда странные поступки. Однажды он решил, что один из его внуков, сын старшей дочери, должен воспитываться в семье её сестры. Пока отец был жив, как-то серьёзно на жизни мальчика это решение не отражалось. Мать постоянно была рядом, а тётка против этого сильно не возражала. Но вот отец умер. Дети поделили имущество и стали жить порознь, всё больше отдаляясь друг от друга. И тогда мальчик почувствовал себя в тёткиной семье чужим: то одежду новую не справит, а то и куском попрекнёт. Родной матери ещё тогда, при разделе имущества надо было заявить права на сына, да замешкалась она и момент упустила. Горько ей было смотреть, как родной сын в чужой семье пасынком живёт, но в память об отце, да дружбе ещё не до конца порушенной, терпела сколько могла. Но вот собралась сестра замуж за соседа западного. Стала ради этой свадьбы последние отношения с сестрой рвать, нехорошо, по живому. А пасынка и вовсе решила с рук сбагрить, заморскому деляге на воспитание отдать. Вот тут мать родная и не выдержала, забрала сына силой, хотя кровинки чужой при этом не пролила. Возникла с тех пор меж сёстрами вражда, какая только меж близкими родственниками и бывает. А жених западный да деляга заморский, нет, чтобы в деле этом непростом помочь сёстрам миром разойтись, так они, наоборот, стали масла в огонь подливать. Оно и полыхнуло, пролилась кровь братская. И как теперь быть никто уже не ведает.

Вяземский умолк, а Казимеж, что выслушал его не перебивая, покачал головой.

– Хитро, Аристарх, хитро. Вы давеча упомянули, что больше писатель, чем журналист? Теперь я в этом убедился. Вас послушать и впрямь захочется всплакнуть, да право матери законной на сына признать. Вот только в этом вопросе не гражданское, а международное право главенствует. А по нему как раз выходит, что законным владельцем территории является то государство, за которым эта территория закреплена международным сообществом. Остальное, извините, демагогия. Хотя за рассказ спасибо. Я из него кое-что для себя новое извлёк.

Казимеж поднял стопку, Старх последовал его примеру. Выпили, помолчали.

– Ну, что… начал было поляк, но его прервал стук в дверь. Это был проводник. Что-то сказал по-польски, выразительно показав глазами на стол, и пошёл дальше по коридору.

– Пограничный и таможенный контроль, – пояснил Казимеж. – Надо прибраться на столе и приготовить документы.

Обязательная перед пересечением границы процедура прошла без осложнений. Рагвайский паспорт Вяземского у польских пограничников подозрения не вызвал, как и его вещи у таможенников. Спустя небольшой промежуток времени всё повторилось, теперь уже с участием украинской бригады прикордонников та митников и с тем же положительным результатом, разве что паспорт Вяземского на этот раз пограничника порадовал.

– Так что там дальше в вашем вопроснике? – спросил Старх, после того как коньяк и закуска вернулись на стол, и стопки вновь наполнились.

– Я хочу воспользоваться представившейся возможностью, Аристарх, и узнать, насколько далеко распространяется магия русского президента. Там, где вы живёте, наверное, есть русская община…

– И довольно многочисленная.

– …Тем более. И что, вы, русские, и там держите портрет лидера вместо иконы, или всё-таки понимаете его зловещую роль в судьбе России и судьбах ваших бывших соотечественников?

Вяземский в изумлении покачал головой.

– И вы, профессор, туда же. Я полагал, что подобную риторику используют только в ваших СМИ.

Поляк слегка смутился, но продолжил настаивать:

– И всё же…

– Я вас удивлю, Казимеж, но русские там, в Рагвае, относятся к российскому президенту много лучше, чем мои соотечественники в России!

– Вы шутите? – не поверил профессор.

– Нисколько. Дело в том, что русские в Рагвае, да и, думаю, по всему миру оценивают его роль исключительно по внешнеполитическому курсу России. А этот курс им преимущественно нравится. В том числе и присоединение Крыма, которое они вовсе не считают аннексией, а исключительно возвращением.

– Но ведь именно так, по вашим же социологическим опросам, думает и большинство жителей России, разве нет?

– Думает. Да. Но россиян помимо внешней политики заботят и вопросы житейские: что почём стоит, тарифы на жильё, стоимость железнодорожных и авиабилетов, качество медицинского обслуживания, хамство чиновников, в конце концов! А с этим в России проблемы, и люди это видят.

– Что, прямо так все всё видят? – опять не поверил Казимеж.

– Большинство видят, будьте уверены!

– Видят и молчат? Почему?

– Не молчат. Правда, рот открывают в основном дома меж своими, но и на работе бывает. А в транспорте иногда такое про власть услышишь – святых выноси!

– Если то правда, народ должен массово голосовать за оппозицию, или правы те, кто говорит, что выборы в России – сплошная фальсификация?

– Выборы как выборы, – пожал плечами Вяземский. Не хуже и не лучше, чем в любой демократической стране.

– Тогда я ничего не понимаю! – в сердцах воскликнул Казимеж.

– Всё просто, дорогой профессор. То, что делает власть, народ во многом не устраивает, но предложенное оппозицией его устраивает ещё меньше, отсюда результат. Россияне не идут за теми, кому не верят.

– И опять мы возвращаемся к загадочной русской душе, – вздохнул Казимеж.

– Предлагаю выпить за взаимопонимание между всеми народами! – предложил тост Вяземский, наполняя стопки.

**

Разговор расклеился. Поляк смежил веки, изображая, что дремлет, а поезд, простучав на входных стрелках какой-то станции, стал сбавлять ход. Стоянка. Старх вышел в коридор. За окном небольшое одноэтажное здание, облицованное белым кирпичом с чёрной черепичной крышей. Посредине здания двухэтажная вставка. Внизу вход в вокзал. Над дверьми надпись синими буквами «МОСТИСЬКА-I». Стоянка, если верить расписанию, больше часа. Вяземский вышел на перрон. После вагона дышалось легко и свободно. Вскоре к нему присоединился Казимеж. Сообщил:

– Отсюда час езды до Львова.

Старх кивнул. И они разошлись, прогуливаясь вдоль состава. Вяземский был рад, что Казимеж прекратил задавать вопросы. Следующим вполне мог оказаться вопрос о российском менталитете, а вот эту тему Вяземский не стал бы обсуждать даже не с каждым русским, а с иностранцем и подавно. За те годы, что Старх физически находился в отрыве от родины, он постоянно следил за всем происходящим внутри и вокруг неё, насколько это позволял интернет. И вот к какому выводу – не будучи, правда, до конца уверенным в своей правоте – он пришёл. Европейская и североамериканская ментальность базируется на привычке жить по закону, а российская ментальность базируется на привычке жить по понятиям. Захотел россиянин (россиянка) перейти дорогу в неположенном месте или на запрещающий сигнал светофора – перешёл, поскольку сие не противоречит его понятиям о правилах перехода дороги. Стоп! А как быть с теми россиянами, которые переходят дорогу так, как предписывают правила дорожного движения, то есть по закону? А ничего это не меняет. Жить по закону – это соблюдать все законы, нравятся они тебе или нет. А если ты переходишь дорогу только на зелёный свет, но легко продаёшь вещь по интернету, не платя налога на прибыль, – это и есть жизнь по понятиям, просто в одном случае они совпали с законом, а в другом нет. То же касается и группы людей, которая решает: какого казнокрада следует посадить, скажем, лет на десять, а какого, если совсем не отмазать, то вытащить из тюрьмы через пару месяцев, поскольку по понятиям он свой. Ну, и, наконец, общероссийское понятие: «Крым наш», хотя под этим подписался и сам Вяземский и даже, как показала беседа с польским профессором, придумал для этого основание.

– Пойдёмте, Аристарх, – прервал невесёлые мысли Вяземского Казимеж. – Проводник приглашает в вагон. Скоро отправление.

**

– Я хотел спросить, Казимеж, – Вяземский посмотрел на профессора. – Зачем вы едете в Львов?

Показалось, вопрос застал поляка врасплох, потому что после секундной паузы он ответил нарочито бодро:

– А я часто бываю во Львове. Красивый город.

– Один сплошной туризм и всё? – усомнился Вяземский.

Поляк помолчал, как бы решаясь на что-то.

– Вам, русскому из загадочной страны я, так и быть, откроюсь. Раньше, при Польше, во Львове жили мои предки. Там до сих пор сохранился наш дом. Так что это, в какой-то степени, мой родной город.

– И вы ездите туда, чтобы присматривать за бывшим владением в надежде на реституцию, если Украину всё-таки примут в ЕС?

Казимеж поморщился от столь прямого вопроса, но ответил утвердительно:

– А что в этом такого? Документы на дом у меня в порядке. А украинцев никто в Евросоюз силком не тащит – это их выбор. Да и при самом благоприятном раскладе нужно будет получить ещё и судебное решение. Так что это всё вилами на воде писано. Ведь так у вас говорят, уважаемый Аристарх? И давайте не будем больше об этом, лучше я предложу встретиться во Львове. Посидим в кафе, я вам город покажу. Должен же я проявить благодарность за угощение?

– Не получится, – отклонил предложение Старх. – Я сегодня же уезжаю в Киев.

– Жаль, – впрочем, без особого сожаления в голосе сказал Казимеж.

Состав меж тем втягивался под свод дебаркадера старинного львовского вокзала. Попутчикам оставалось взять вещи и направиться к тамбуру. Попрощались уже на перроне.

Глава десятая, в которой Вяземский неровно дышит к столице Галиции

До этого дня во Львове Вяземский был только один раз и довольно давно. Город тогда, помнится, понравился, и совсем не лишним было проверить, а так ли он глянется ему сегодня? До ночного поезда на Киев была уйма времени: самое то для неспешной прогулки по исторической части города, если только погода не внесёт в этот план свои коррективы.

Обменник нашёлся прямо на вокзале, и вот уже пять зелёных бумажек с портретом американского президента Франклина мановением руки прелестной обменщицы превращаются в стопку разноцветных гривен с портретами самых разных популярных среди местного населения личностей. – Старх специально попросил купюры разного достоинства.

Камера хранения помогла на время избавиться от чемодана, а чашечка гарячої кави – не испанского «шампанского», как вы могли подумать, а кофе самого что ни на есть украинского разлива – и два бутерброда с очень приличным сыром помогли, и опять-таки на время, прогнать голод.

Старх вышел в город, глянул на небо, – тепло не вітру, ні хмар – улыбнулся и бодрым шагом направился на весёлый перезвон трамваев.

У Вяземского вошло в привычку перед посещением чего бы там ни было проводить виртуальную рекогносцировку, используя для этого и мировую паутину, и мировую литературу: как справочную, так и художественную. Благодаря предварительной подготовке незнакомое место становилось для Старха не таким уж и незнакомым. А если к этому прибавить карту города, которой ты уже успел обзавестись, – поверьте, в большинстве случаев это легко сделать прямо в месте прибытия – то не придётся бродить меж домами с тоскливым взглядом потерявшейся собаки. Вот и Старх, дождавшись на остановке трамвая №6, уверенно зашёл в вагон. Билет на львовский трамвай своим оформлением напоминал коллекционную спичечную этикетку из его детства. Их тогда выпускали целыми сериями, посвящая какой-то одной теме. А сувенирные спичечные наборы, где в одной большой коробке – у которой тоже была своя этикетка! – умещалось шестнадцать обычных спичечных коробков.

**

Объявление: «Старий Ринок!» заставило Вяземского подняться и вместе с детскими воспоминаниями покинуть вагон.

Парк «Высокий Замок» занимает в экскурсиях по Львову особое место, благодаря искусственному кургану, а точнее, расположенной на нём смотровой площадке, откуда открывается чудесный вид на старую часть города. Курган насыпали ещё в XIX веке из обломков стен и строений замка, разрушенного двумя веками раньше отчаянными рубаками казацкого полковника Максима Кривоноса. Отсюда и решил начать своё вхождение в старую и нынешнюю историю Львова Аристарх Вяземский, справедливо полагая, что позднее лезть на гору может и не захочется. Отчего такое скупердяйство? Почему как все нормальные туристы не заказать экскурсию, а хоть и индивидуальную, чай не бедный? «Не в деньгах, ребята дело, – ответил бы Старх, задай вы ему подобный вопрос. – Просто на подобной экскурсии я был в свой прошлый приезд. Тогда в одном из украинских издательств у меня как раз вышла книга, и я с группой российских писателей, которых постигла та же участь, по приглашению издателя находился в Киеве. Вот тогда нам и была организована буквально на один день выездная экскурсия в Львов. Поездка впечатлила. Но тот Львов, как бы это сказать… был Львовом экскурсовода, увиденный и услышанный моими глазами и ушами, но через его восприятие. Теперь мне захотелось заиметь свой Львов, без сторонних взглядов и подсказок».

Путь к кургану, на макушке которого трепетал на ветру огромный жовто-блакитний прапор, занял у никуда не спешащего Вяземского где-то с полчаса. Сначала асфальтированная тропинка провела его мимо телецентра, потом её сводная сестра, но уже вымощенная булыжником, доставила по серпантину к вершине. Мощёная всё тем же камнем площадка по периметру была обрамлена метровой высоты металлической оградой. Многочисленные туристы группами и поодиночке перемещались вдоль неё. В центре площадки было сооружено некое подобие второго этажа, иначе говоря, ещё одна каменная площадка только меньшего диаметра. Ограждением там служил каменный бордюр, понатыканный через равные промежутки металлическими столбиками с висящими между ними огромными цепями, весьма напоминающими якорные. В центре всей конструкции лежал каменный жёрнов, из которого торчал флагшток с флюгером в виде стрелки с гербом города на острие. Полотнище флага под ним дублировало показания флюгера. И кругом были люди. Кто отдыхал, сидя на каменных скамьях, а то и прямо на цепях, но большинство всматривались в открывающуюся сверху панораму: расположенный прямо под холмом – который все путеводители именуют «Замковой горой» – старый городской центр, и отстоящие чуть дальше, но не менее живописные городские кварталы с возвышающимися над ними то тут, то там куполами и шпилями.

**

Вяземский провёл на Замковой горе уже больше двух часов. Солнце меж тем перевалило зенит и организм делегировал желудок осторожно осведомиться насчёт обеда. Серьёзных возражений у Старха не было. Ещё на пути к кургану он заприметил это заведение, и, спустившись на нижнюю террасу, сразу пошёл в сторону двухэтажного строения, где – Вяземский нашёл это в интернете – на улице Высокий Замок находился ресторан. По совести сказать, в инете это заведение не позиционировалось как лучший ресторан Львова, но Вяземский почему-то зациклился именно на нём. Странный выбор. Ведь гостей-одиночек, судя по отзывам, здесь не жаловали, предпочитая обслуживать более многочисленные компании. А вот Вяземскому захотелось фирменное «Мясо по-замковски».

По совести сказать, «интерьеры в дворцовом стиле» произвели большее впечатление, чем отведанное Стархом угощение, но настроение это не испортило, и он покинул ресторацию в добром расположении духа.

Скоро дорога вывела его из парка и вот они, знакомые по фильмам Юнгвальд-Хилькевича улочки советского «Парижа» (для очистки совести – одного из нескольких). Кажется, вот-вот зацокают по булыжнику кованые копыта и, на радость всем нам, из-за угла выедут граф Смехов, барон Смирнитский, шевалье Старыгин и их юный воспитанник шевалье Боярский. Тоже мне Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян рязанского разлива, фыркнет кто-то. Так и Львов, господа, не Париж, при всём моём к столице Галиции уважении. Так что, каков Париж такие и мушкетёры!

С таким игривым настроем плутал по извилистым улочкам Вяземский, сворачивая в первый понравившийся переулок и выискивая глазами что-то такое, о чём недосказал ему тогда, в прошлый приезд, экскурсовод. Вот на торчащем прямо из угла здания штыре подвешена на цепях металлическая вывеска: на овальном щите змея, обвивающая кубок, поверх щита цифры «1735», под щитом на цепях надпись «Аптека-музей». Любопытно… А вот это так и совсем здорово! Можно поставить массивные деревянные лавки и столы, чтобы потягивать за ними на свежем воздухе пивко, а можно ещё посадить для пущего антуража между столами развесёлого мужичка, держащего над запрокинутой головой бочонок.

Вяземский всегда предпочитал городские скульптуры монументальным – они выглядят куда веселее. Да и фотографироваться с монументами можно лишь на их фоне, а с фигурами ростом с обычного человека – в обнимку.

Ещё одна любопытная табличка. В Арсенале теперь музей-ресторан.

**

«Интересно, как эти помпезные истуканы ухитряются забраться на такой высокий постамент да ещё на лошади?»

На постаменте значилось: «Король Данило».

«Не ты ли тот самый Даниил Галицкий, в честь которого назван зал в ресторане, что находится на улице Высокий Замок?» – мысленно обратился Старх к тому, кого ещё недавно обозвал помпезным истуканом.

«Да кто ты такой, чтобы так вольно ко мне обращаться?» – возмутился владыка, привстав на стременах и тыча в сторону Старха вытянутым пальцем правой руки.

«Да пошёл ты…» Старх повернулся к памятнику спиной и независимой походкой стал удаляться от прикованного к постаменту супротивника.

«Какой забавный трамвайчик. Весь из себя красненький и старинный. Памятник первому львовскому трамваю?» – Вяземский подошёл ближе, прочитал сопроводиловку. – Тьфу, пропасть, – пивоварня!»

«А тут мужик забрался на постамент и прижался к колонне, а какая-то тварь с крыльями к нему сверху подбирается. Читаем надпись на постаменте: “ADAM MICKIEWICZ”. Это я что, Эвтерпу крылатой тварью обозвал? Окстись, Старх, окстись!»

**

Памятник великому польскому поэту во Львове находится в самом начале проспекта Свободы, до которого, как говорят в Одессе, у Вяземского было сразу несколько дел. Начал он с дома №8, где расположен – уникальный случай! – музей сала.

Уже по первому взгляду на экспонаты стало понятно, что у устроителей этой небольшой выставки отличное чувство юмора. А стоит ли отказываться от посещения прилагающегося к музею ресторана, тем более что небольшой отдых и лёгкий перекус совсем не помешают? Из предложенного меню, где в названии блюд юмор тесно соседствовал с фривольностью, Старх выбрал, пожалуй, самое невинное блюдо: «Бравый солдат Швейк», ну и фирменное «Сало в шоколаде» тоже. Если «Швейк» ушёл на ура, то пресловутое «Сало в шоколаде» Старх лишь надкусил. Как и следовало ожидать, дрянь оказалась несусветная. Что называется: вы его придумали – вы его и ешьте!

**

Выйдя из музея, Вяземский глянул на часы. Призадумался. Чтобы успеть везде, куда наметил, следовало либо торопиться, либо изменить маршрут.

Проспект Свободы во Львове состоит из двух автомобильных дорог со встречным односторонним движением, с широким бульваром между ними. Вяземский перешёл на нечётную сторону, дошёл до пересечения с улицей Петра Дорошенко, на которой сел на трамвай №1. Доехал до «Львовской Политехники», где несколько разных институтов образовывали студенческий городок. Поморщился, прочтя название улицы: «Степана Бандеры». Прошёл между институтскими корпусами и вышел к собору Святого Юра. Святыню грекокатолической церкви Вяземский осматривал вплоть до закрытия, до 19-00.

Теперь можно было не спешить. По улице Листопадового Чина Старх, вальяжной походкой, дошёл до памятника Юрию Змееборцу, – наш Георгий Победоносец – сооружённому в память погибших при исполнении служебного долга правоохранителей, откуда было рукой подать до проспекта Свободы.

Вяземский вернулся на прерванный маршрут возле памятника почитаемому и в России русофобу Тарасу Шевченко. До конца в замысел скульптора не вник, однако без печали продолжил путь к венчающему проспект Свободы зданию Львовской оперы.

Народу на бульваре было полно. Поодиночке, парами и с детьми львовяне с удовольствием совершали вечерний променад. Вот ведь, страна стала другой, а люди оставались прежними. Что до здания театра, сие помпезное сооружение чудом света Старху не глянулось. Хотя своя изюминка в нём, конечно, была: раз увидишь – не забудешь!

Побродив в окрестностях ещё около часа, Вяземский двинулся в сторону вокзала. Теперь он уже мало смотрел по сторонам, уставший дух отказывал в поддержке остроте восприятия.

Глава одиннадцатая, в которой Вяземский захотел выпить кофе, а пить пришлось коньяк

**

В здании вокзала было немноголюдно. До отхода фирменного поезда №092Л «Львов» оставалось около полутора часов, и Вяземский уже всерьёз подумывал: а не сподобиться ли на чашечку кофе, когда голос за спиной бесцеремонно вмешался в планы.

– Аристарх! Вяземский!

Не обернуться на призыв оснований не было. Человек, спешащий к нему сейчас, был Старху знаком. Со сдержанной улыбкой он сделал шаг навстречу.

– Здравствуй, Виктор!

– Уже давно не Виктор и даже не Майоров, – поправил Вяземского мужчина. – Остап. Остап Нечипоренко.

– Так ведь это… – выловил из мозга воспоминание Вяземский.

– Мой старый литературный псевдоним, – подтвердил догадку Виктор-Остап. – А с 2014 года – имя и фамилия.

– Понятно… – протянул Старх, разглядев теперь и некоторые коррективы в облике старого знакомого: сброшенные на лоб волосы и жиденькие усы под носом. Не удержался, съехидничал:

– А что ж не как у Тараса Бульбы?

– Так не растут треклятые, – пояснил Нечипоренко, – и хорош, старый, подкалывать, лучше скажи: как тебя сюда занесло?

Похоже, он несильно обиделся, хотя тему разговора и поспешил сменить.

– Я ведь, Витя… прости, Остап, вскоре после нашего киевского знакомства уехал из России.

– Это я в курсе, – кивнул Остап. – Перебрался, говорили, куда-то в Южную Америку?

– В Рагвай. С тех пор там и живу и параллельно сотрудничаю с одним американским изданием. Теперь вот нахожусь здесь с редакционным заданием.

– В Львове?

– В Украине. Через час с небольшим уезжаю в Киев.

Вяземский никогда не участвовал в дебатах говорить ли «в Украине» или «на Украине», не считая это для себя чем-то принципиальным. И здесь во Львове произнёс «в Украине» так же естественно, как сказал бы в Москве «на Украине».

– В Киев? – чему-то обрадовался Остап. – Уж не на «Львове» ли?

Иногда мы произносим фразы, которые только посвящённому человеку не кажутся неправильными или забавными. И это был именно такой случай.

– На нём самом, – подтвердил Старх. – Вагон №2.

– Значит, старый, попутчиками будем! – обрадовал Вяземского Остап. – У меня тоже второй. Полка, разумеется, нижняя?

– Нижняя.

– Аналогично. В нашем вагоне почти все нижние полки проданы, а вот верхние, наоборот, – почти все свободны. Я справлялся. Думал одному в купе прокатиться. А уж купе на двоих нам, старый, считай, обеспечено! Рад?

– Безумно.

– Узнаю Вяземского, – хохотнул Остап. – Чувство юмора ты, я вижу, за эти годы не растратил. Слушай, старый, а не засесть ли нам в кабаке? – Нечипоренко посмотрел на часы. – Минут сорок вполне можем себе позволить.

– Только не в ресторан! – воспротивился Старх, которому вовсе не улыбалось наклюкаться перед самым отправлением поезда. – Я буквально недавно очень плотно поужинал.

– Ладно, – легко согласился Остап, – тогда в бар. Против выпивки у тебя, надеюсь, возражений нет?

А хоть бы и были? Но отказаться выпить со знакомым, с которым не виделся несколько лет, было бы как-то не по понятиям.

– Против выпивки – нет, – постарался улыбнуться как можно естественнее Вяземский, – пошли!

Опасения оказались напрасными. Напиться в баре не получилось. Во-первых, не располагала атмосфера. Попасть в настроение, слыша время от времени объявления по вокзальному радио, оказалось сложно. Во-вторых, бармен откровенно скучал. А поскольку в этот час других посетителей не было, то от скуки он подслушивал их разговор. Пришлось потчевать уши бармена всякой ерундой, отчего им самим тоже стало скучно. Так они втроём проскучали с полчаса, выпили – исключая бармена – по три дринка виски (Остап) и коньяка (Старх), после чего гости решили откланяться. Счёт пожелал оплатить Нечипоренко. Вяземский возражать не стал, попросил бармена отпустить ему две непочатые бутылки: виски, которое понравилось Остапу, и «Закарпатского» коньяка, который здесь попробовал впервые, и он показался Старху совсем даже ничего. После бара они посетили вокзальный буфет, где затарились подходящей к выпивке закуской. А вот и объявление об их составе. Нечипоренко сразу покатил чемодан к выходу на перрон, а Вяземский пошёл в камеру хранения.

**

Когда Старх вошёл в купе, там уже сидел довольный Остап.

– Я ж тебе говорил, что всё улажу! – приветствовал он появление Вяземского.

– Оперативно сработал, – одобрил расторопность Нечипоренко Старх.

– А то! С тебя двести гривен.

Старх не стал ничего уточнять и молча положил на столик розовую банкноту с портретом Леси Украинки.

В положенное время машинист электровоза плавно взял с места и, постепенно набирая ход, потянул состав по ночному Львову.

Осторожный стук в дверь. Проводник принёс бельё. Предложил застелить постель. Отказались. Сами, мол, справимся. Тогда проводник поинтересовался: «Що ще панам завгодно?» Ничего не пожелали. Отпустили с миром. После его ухода купюра со стола исчезла. Вяземский вопросительно посмотрел на Нечипоренко. Тот утвердительно прикрыл глаза. А поезд уже сделал первую остановку.

– Подзамче, – сообщил Нечипоренко.

Вяземский кивнул. Он помнил карту. Станция «Подзамче» находилась у подножия Замковой горы. Там он ещё днём приятно проводил время, а теперь уже катит мимо.

Поезд действительно уже катил, затратив на стоянку всего две минуты.

– Больше до Киева остановок не будет! – торжественно возвестил Нечипоренко.

Вяземский вновь кивнул. Он ведь и выбрал этот поезд по причине отсутствия остановок в пути.

**

…– Старый, ты и вправду думаешь, что мне всё это так уж нравится? – с пьяной горечью в голосе ныл Остап. – Зваться Остапом, а не Виктором, носить этот дурацкий чуб?

– С чего ты решил, что меня это может заботить? Да зовись ты хоть Мафусаилом и живи тысячу лет, мне-то какая печаль? – пожимал плечами Вяземский, про себя отмечая, что полбутылки виски назад Нечипоренко был гораздо сдержаннее на язык.

– А виной всему вы, русские и ваш президент. Вот ответь, чего вы полезли в Украину?

– Подожди, – прервал Остапа Вяземский. – Объясни, какое отношение имеет глава России к твоему чубу? Он ведь президент, а не стилист.

– Ёрничаешь? – с обидой в голосе произнёс Остап. – Хорошо, я объясню какое отношение… Помнишь, как у нас тут всё начиналось? Хотя, какое. Ты ведь тогда уже в Америку слинял.

– Почему, – попытался протестовать Вяземский. – Я по интернету следил…

– В жопу интернет – отмахнулся Остап. – Не то это, не то. Нет, что-то из той помойки, которая образовалась тогда в инете вокруг киевских событий, почерпнуть было можно, но не главное! Молчишь? Не возражаешь? Правильно! Я там был, мне лучше знать. Кстати, ты ведь в Киев весной 2013 приезжал?

Такое забудешь! Московский поезд прорывался к столице Украины через сплошную снежную завесу. Вяземский стоял в коридоре и пытался через оконное стекло рассмотреть хоть что-то в танце беснующихся снежинок. Тщетно! Уже прогремел под колёсами железнодорожный мост через Днепр, а за окном всё та же снежная пелена и едва различимые сквозь редкие прорехи силуэты зданий. А ведь это был не февраль, а последний день марта! Стоит ли удивляться, что на вопрос Остапа Старх тут же утвердительно кивнул.

– Значит, должен помнить, какой напряжённой была тогда обстановка?

Вяземский вновь кивнул, но теперь только лишь для того, чтобы не вступать в ненужную полемику. Он ведь не успел в прошлый приезд нырнуть с головой в мутный внутриполитический омут «незалежной» – да и задачи такой, честно сказать, не ставил. То, что тогдашнего президента Украины категорически не поддерживали на заході, почти не поддерживали на півночі, півдні, в столиці и стеснялись поддерживать на сході – это он прочувствовал. А вот обстановка в тех местах, где успел побывать, показалась Вяземскому вполне спокойной. Украина, конечно, кипела потихоньку, – ну так она занималась этим на протяжении всех последних лет – но так чтобы бурлило… нет, этого он не заметил.

– Янек, после того как провернул очередные выборы в Раду, вконец с катушек съехал, – продолжил меж тем Нечипоренко. – Грёб под себя всё, до чего мог дотянуться. Даже «своих» стал обижать, а о «чужих» и речи не шло. Не удивительно, что наша внутренняя олигархия стала от него постепенно отворачиваться. Я в то время преподавал: не важно где и не важно что – дело прошлое! Но настроение молодёжи я тогда улавливал хорошо. И не только улавливал, но и поддерживал. Душно тогда было всей Украине, а её молодёжи так тем более!

– Да отчего душно-то? – не удержался от вопроса Вяземский.

– Да от собственной несостоятельности! Но это я только теперь понял. А тогда, как и многие, валил всё на Россию. Я ведь в то время под Аверченко творить пытался. И в одном из рассказов сравнил отношения Украины и России, как если бы маленькому мальчику пришлось спать в одной постели со старшей сестрой. С одной стороны, вроде и мягко, и спокойно, а с другой – особо-то и не пошевелишься. А уж коли она в твою сторону шевельнётся, то может так придавить к стенке, что воздух ртом хватать начнёшь! Тот рассказ очень моим студентам понравился. Молодёжь ведь пуще других возрастов к свободе тянется. Но коли нет свободы на востоке, то глаза невольно начинают искать её в других частях света. На севере та же Россия, да тётка Белоруссия в старой майке с буквами СССР на груди. На юге море, да Турция – не вариант. Остаётся запад. А он, по моде одетый красавчик, уже давно призывно рукой манит. Мол, давайте, ребята, ко мне. Тут и дышится свободнее, и кормят лучше, да и к стенке никто никого не прижимает.

Старый, сейчас много чего пишут, но я-то знаю: той осенью никто такого развития событий не ожидал. Наверное, кого-то в каких-то лагерях готовили и вбросы информационные регулярно делались, но на то, что всё это сможет так скоро сработать, вряд ли кто рассчитывал. Ну, устроили студенты бузу в центре Киева, так не в первый же раз? Кто это тогда всерьёз воспринял: пусть и великовозрастные, но всё же дети – пошалят и разойдутся! Однако влада решила на этот раз разобраться со смутьянами по-взрослому. Натравила на ребят «титушек». Пролилась кровь. Родителям студентов такой оборот дела, понятно, не понравился. Пришли они защитить и поддержать своих детей. Поставили на площади Независимости палатки, чтобы сделать протест круглосуточным. Так возник Майдан. И были в то время собравшиеся там люди ликом светлы и помыслами чисты. Не улыбайся! Именно так на первых порах и было. Вот бы в тот момент России Майдан и поддержать. Не смотри на меня так удивлённо. Тогда помощь России, если бы она людей ни от чего не отговаривала, а против вороватой власти поддержала, приняли бы на ура, я тебе отвечаю! Скажу больше, эту помощь многие ждали. Но Россия в своём имперском высокомерии решила до конца поддерживать «своего сукина сына». И промахнулась. Во-первых, Янек никогда не был истинным другом России. Просто косить под такого этому бывшему братку было тогда выгодно. Во-вторых, в Кремле ни черта не разобрались в настроениях тогдашнего украинского общества. Там ведь как решили? Если говоришь по-русски – поддержишь Россию! А на Украине к тому времени многое было уже не так. Основная масса общества разделилась на укроязычных, русскоязычных и русскоговорящих. С первыми двумя категориями думаю, старый, тебе всё понятно?

– Более-менее, – подтвердил Старх. – для первых – родным является украинский язык, для вторых – русский.

– Верно мыслишь, – одобрил Остап. – Что до русскоговорящих, то из тех, кто предпочитал мове русский язык, таких на тот момент было большинство. Нас было большинство. Так чем же мы, русскоговорящие отличаемся от тех и от других? Менталитетом, старый, менталитетом! Чтобы у тебя в мозгу прояснилось, я сейчас кое-что огрублю. Так вот, у русскоязычных менталитет российский, у укроязычных менталитет хохляцкий, то есть жёстко украинский. А вот у русскоговорящих менталитет мягко украинский. Въехал?

– Честно говоря, пока не очень.

– Поясняю. Большинство шагов, предпринятых в те годы Кремлём в сторону Украины, вызывали: у укроязычных – приступ злобы, у русскоязычных – безудержную радость, а вот у русскоговорящих – или настороженное молчание, или недовольное ворчание. Да, мы продолжали говорить и думать на русском языке, но родиной своей считали Украину, и любое покушение на её суверенитет принимали за личное оскорбление.

В общем, соседи подкачали, и врождённая любовь к России в душах русскоговорящих граждан Украины стала постепенно угасать, а каждое неосторожное высказывание российского руководства в адрес Майдана вызывало резкое противодействие. Обзываете нас фашистами? Будут вам фашисты! И вот уже нацистские молодчики – не фашисты, конечно, нет, это слово ещё долго будет запретным в Украине – составили ядро активных защитников Майдана. Обзываете нас бандеровцами? Будет вам Бандера! И вот уже огромный портрет Бандеры, к которому большинство граждан Украины доселе большого пиетета не испытывали, вывешен на фронтоне здания на Крещатике, а знамёна УПА реют над Майданом. Я бы ещё привёл примеры дурости вашего руководства, но извини, пи-пи хочется.

**

Надо сказать, что откровения ушедшего в туалет Нечипоренко – когда-то Майорова – для самого Вяземского таким уж большим откровением не стали. Самое начало Майдана он тогда не отследил: те дни пришлись на переезд в Рагвай. Однако потом принимал деятельное участие в обсуждении в инете киевских событий. Друзей, которых по классификации Нечипоренко можно было отнести к русскоговорящим украинцам, предостерегал от чрезмерной эйфории по поводу перспектив «революции достоинства». Россиян, которые отмечались уж больно резкими, порой грубыми высказываниями в адрес происходящих на Украине событий, пытался урезонить, даже пристыдить, призывая соблюдать приличия. Изредка вступал в диалог даже с представителями «Правого сектора», найдя среди них довольно адекватных оппонентов. Это продолжалось до тех пор, пока ещё оставалась надежда изменить что-то с помощью слов. Потом зазвучали выстрелы и начали гибнуть люди как среди сторонников Майдана, так и среди вынужденных защитников подлого и трусливого «владыки», власть которого дальше здания на Банковской уже, похоже, не распространялась. Вяземский, решив, что кровь чернилами не смоешь, прекратил участвовать в обсуждении, хотя за происходящим по-прежнему следил. Затем был звонок от Сержа Одоецкого и предложение о сотрудничестве с возглавляемым им изданием. По событиям на Украине Вяземский отослал тогда в Нью-Йорк три рассказа. Все рассказы были напечатаны, имели определённый успех и даже были перепечатаны некоторыми американскими изданиями.

**

Старх посмотрел на стол. Огрызки фруктов, шоколадные, хлебные и сырные крошки, шкурки от красной рыбы, пустые банки из-под консервов. Всё это Вяземский завернул в газету, которая выполняла во время трапезы роль скатерти, газету затолкал в пакет, засунул туда пустую бутылку из-под виски. Недопитую бутылку коньяка тщательно закупорил и убрал в сумку.

Вернулся Нечипоренко. Старх посмотрел наверх. Там под багажной полкой, на специальной панели, рядом с розеткой располагался индикатор посещения туалетов. Одна из лампочек теперь горела зелёным цветом. Старх встал, прихватил пакет и вышел из купе. Когда вернулся – Нечипоренко уже спал прямо в одежде.

«Жаль, – подумал Вяземский. – Я бы его расспросил про фамилию и чубчик. Ну да ладно». Разложил кровать, быстро застелил постель. Потушил свет и улёгся, накрывшись прохладной простыней.

Проснулся Старх от храпа. Поезд стоял. «Значит, уже Святошино». Это был, собственно, уже Киев, но до главного вокзала оставалось ещё минут двадцать езды. Вяземский обратил внимание на то, что Остап спит раздетым, накрывшись по грудь одеялом. Видно, ночью вставал.

Из-за биотуалетов проводник никого не будил. Успеют пассажиры и умыться, и собраться. Старх достал несессер, накинул на шею полотенце и вышел из купе. Пока приводил себя в порядок, думал о Нечипоренко. Не давал покоя его храп. Заснувшие в пьяном угаре храпят обычно заливисто и громко. Остап храпел, можно сказать, интеллигентно, потому во время движения поезда сну Вяземского и не помешал. Что же тут плохого? Только одно. Всё, что ночью говорил Нечипоренко, получается, нельзя было отнести к пьяным откровениям, хотя сам он и пытался произвести именно такое впечатление. Что это? Осторожность привыкшего ждать удара в спину человека: мол, был пьян, ничего не помню. Или Остап агент СБУ и пытался прощупать Вяземского на предмет: тот ли он за кого себя выдаёт? А если и так? Как сказал Дядя Миша: расколоть «дилетанта» практически невозможно, если только поймать за руку. А до этого ой как далеко.

Вяземский вернулся в купе. Нечипоренко не было. Поезд меж тем уже останавливался у платформы главного вокзала. Уйти, не попрощавшись, было бы невежливо. Старх приготовил вещи к выносу и сидел на полке в ожидании попутчика. Мимо купе проходили люди с сумками и чемоданами. Наконец появился Остап. Увидев Вяземского, слегка растерялся.

«Ага, а он, видимо, как раз и рассчитывал, что я уйду по-английски. Обломись, приятель!»

– Будем прощаться? – улыбнулся Старх. – Я в Киев не на один день, может ещё и свидимся.

– Конечно, – излишне бодро ответил Нечипоренко, пожимая протянутую руку. – Ты вот что… Если я ночью чего лишнего…

– Не беспокойся, ты всё говорил по делу, – заверил его Старх.

– Действительно? – усомнился Остап.

– Зуб даю, – улыбнулся Старх и, выйдя из купе, покатил чемодан к выходу.

Часть третья. УКРАИНСКОЕ ДОСЬЕ

Глава двенадцатая, в которой ничего сверхординарного не происходит

Если всем средствам передвижения предпочесть самокат – почему нет? – и пару раз оттолкнуться ногой с того места, где Крещатик плавно переходит во Владимирский спуск, то может получиться докатиться аж до Почтовой площади. А там рукой подать до отеля, где забронировал номер Аристарх Вяземский. Вполне не хилый постоялый двор в десять этажей для знающих себе цену постояльцев. Номер, помимо прочих прелестей современного гостиничного сервиса, имеет панорамное окно с видом на Днепр, который, как известно, чуден при тихой погоде, а когда её нет, то и при любой другой. Не знаю как вы, а я Старху завидую. Вот только в номере что-то не наблюдаю…

…Вот он! Уже не только не в отеле, а и на другой стороне Почтовой площади. Непохоже, что хочет воспользоваться метро. Неужели решил штурмовать днепровские кручи? Улиц туда ведёт, конечно, предостаточно, но все они называются спусками: Владимирским, Андреевским, Боричевым и так далее. Буквально в соответствии с пословицей про умного и гору. Неужели Вяземский решил пренебречь мудростью предков? Ну, зачем про него так то? Если Старх и глуп, то явно не настолько. Не пойдёт он в гору на своих двоих, а воспользуется фуникулёром, нижняя станция которого находится рядом с вестибюлем станции метро.

Вагончик, не спеша, ползёт в гору. Фуникулёр транспорт степенный, не чета трамваю или метро.

Вяземский обогнул Свято-Михайловский мужской монастырь и по Михайловской улице спустился к Площади независимости. Нырнул под землю. С непривычки слегка поплутал в огромном подземном торговом центре и вынырнул уже на нечётной стороне Крещатика. Центральная улица Киева не столь протяжённая, зато её левая сторона превращена в отличную пешеходную зону. По ней грех не то, что бежать, – идти быстрым шагом. Неспешная прогулка, – дыши и любуйся! – вот истинное предназначение этого урбанистического шедевра. Именно так: дыша и любуясь, дошёл Вяземский до дома под номером 29. Здесь его внимание привлёк фирменный магазин фабрики Roshen. Можно как угодно относиться к владельцу корпорации, но отказать себе в удовольствии – исключительно по политическим мотивам – отведать фирменного «Киевского» торта – это за пределами разумного. Потому на знаменитый Бессарабский рынок Вяземский вошёл, держа в руке небольшую круглую коробку. В Киеве полно рынков не столь знаменитых, но гораздо более дешёвых. Однако за настоящим украинским салом Старх пришёл именно сюда. Перепробовал несколько сортов – купил три не очень больших шмотка. На этом поход за спецприпасами был завершён. Вечерний чай с куском восхитительного торта и лёгкий перекус с нежным, тающим во рту кусочком сала ему были обеспечены. Остальное, если понадобится, можно купить в любом другом месте.

Вяземский ещё раз прошёлся по Крещатику – теперь в обратном направлении, спустился в метро и доехал до «Поштовій площі».

Холодильник в номере безропотно принял на хранение принесённые Стархом вкусняшки, однако перед чаем он всё же решил посетить ресторан…

**

Вяземский открыл глаза. Воспоминания о только что виденном сне улетучились мгновенно, оставив липкий неприятный осадок. Во рту сухо и болит голова. На прикроватной тумбочке включена настольная лампа. В неярком свете отчётливо видна фигура сидящего рядом с кроватью мужчины.

– Проснулись? Дядя Миша кланяться велел.

– В гробу я видел его поклоны, – морщась, ответил Старх. Он не ругался – отзывался на пароль.

– Вас чуток траванули, – обрадовал Вяземского мужчина.

– Кто?

– Хлопцы из СБУ. Я сделал укол. Скоро неприятные ощущения пройдут. Потом вы уснёте, но поговорить мы успеем. Вогнав вас в глубокий сон, СБУшники произвели в номере грандиозный шмон, потом понатыкали «жучков», в том числе в одежду и смартфон.

– А в мобильник?

– Нет. Он их не заинтересовал. Посмотрели звонки и эсэмэски, убедились, что телефон резервный и решили не тратить на него дорогостоящий заокеанский гаджет.

– Камеру в номер они тоже поставили?

– Нет, только прослушку. Но сейчас она нейтрализована. Специальный прибор транслирует им только ваше сонное сопение. Когда буду уходить, я это, понятно, заберу. Так что имейте в виду: вас слушают днём и ночью.

– А как же тогда произойдёт передача досье?

– Мы этого не знаем. «Инициативник» пока на связь не выходил. Но вы… – мужчина замолчал. Наклонился к лицу Вяземского. Тот спал.

**

На следующий день генерал-лейтенант Сологуб в своём кабинете слушал ежедневный доклад о ходе операции «Осенний ковбой»

… – таким образом удалось включить нашего человека в группу сотрудников СБУ, работавшую по Вяземскому в гостинице…

– Наша фортуна, что ещё не все в СБУ скурвились, – заметил Сологуб. – Продолжайте, майор.

– Ночью наш агент проник в номер, временно заблокировал следящую аппаратуру и проинформировал Вяземского о том, что его плотно пасут.

– А он теперь не спалится? – усомнился Сологуб. – Неприятно, знаешь ли, жить, будучи осведомлённым, что на тебя пялятся – яйца остережёшься лишний раз почесать.

– Не совсем так, товарищ генерал-лейтенант…

– Хочешь сказать, майор, что ты бы не остерёгся? Так то ты – профессионал с железными мудями, а то «дилетант», писака мягкотелый…

– Я не это хотел сказать, товарищ генерал-лейтенант, хотя и это тоже. Просто наш агент сообщил Вяземскому, что его только слушают.

– Вот как? Сам догадался? Молодца. Передай ему мой, как теперь принято говорить, респект, а уважуха будет, если справу справно справим. – Сологуб посмотрел на майора. – Ты хоть понял, что я в конце сказал?

– Тавтологию? – осторожно осведомился офицер.

– Сам ты тавтология ходячая! – рассердился Сологуб. – По Украине работаешь, а в мове, не петришь. Справа по-украински – дело! Ладно, излагай дальше.

– А это, собственно, всё.

– Ну да. А чего же ещё? «инициативник»-то пока молчит… Эх, повезло Вяземскому: не задание – курорт! Ладно хоть не за наш счёт.

Глава тринадцатая, в которой Вяземский возобновляет старое и заводит новое знакомство

На ресепшен помимо ключей от номера Вяземскому вручили конверт. Мельком взглянув на обратный адрес: «Посольство США в Украине» Старх направился к лифтам. В номере депешу вскрыл.

«Приглашение на приём в посольство? Для гражданина Рагвая выглядит довольно странно. А для аккредитованного от американского издательства журналиста? Наверное, вполне обыденно».

Старх позвонил на ресепшен и осведомился: легко ли в столице Украины взять напрокат фрак? Портье заверил, что это совсем несложно, нужно лишь обладать капелькой терпения. Капелька вместила в себя не более пяти минут. Потом зазвонил телефон, и приятный женский голос доходчиво объяснил что, как и почём. Остановились на самом удобном и соответственно самом дорогом варианте. Честно говоря, портного в номер Вяземский заказал впервые в жизни, хотя фрак носить приходилось. Обедая через несколько минут в одном из ресторанов отеля, Старх пытался представить себе этого портного, и всё время почему-то складывался образ старого седого еврея в жилете и с неизменной ермолкой на макушке.

Угадал Вяземский только пол и национальность. Портным оказался мужчина средних лет в джинсах и белой рубашке навыпуск, с тронутыми сединой чёрными кучерявыми волосами на непокрытой голове. Сделав нужные замеры, портной заверил, что подогнанный под размер фрак будет доставлен в оговорённое время, после чего удалился.

**

Когда джентльмен оказывается в компании совершенно незнакомых людей, у него есть два пути: напиться и перестать обращать внимание на всё, кроме очередной рюмки, или уйти, ни с кем не прощаясь. Вяземский уже прокладывал взглядом маршрут к выходу, когда в обзор попала женщина удивительным образом ему знакомая. Натали Портман, почитаемая им актриса здесь, в Киеве?! Да нет. Какого лешего ей здесь делать? Уходить, однако, расхотелось. Старх решил остаться и понаблюдать за незнакомкой. От этого занятия его отвлёк прозвучавший за спиной голос:

– Тоже заметили, насколько похожи две Натали? Было бы здорово поставить рядом с журналисткой актрису для более точного сравнения, вы не находите?

– Нахожу… – согласился Вяземский, а сам всматривался в лицо вставшего рядом мужчины. Кого-то оно ему напоминало. Второй двойник за раут? И кого же надо поставить рядом с этим господином для более точного, как он сам выразился, сравнения? И вдруг в памяти всплыло лицо, не гладко выбритое, как сейчас, а заросшее многодневной щетиной.

– Билл!

Мужчина удивлённо посмотрел на Старха:

– Мы знакомы?

– Если время, проведённое в плену у боливийских партизан, можно считать знакомством, то да. 2011 год. Партизанский лагерь в горах. Гевара. Вспоминай, Билл!

В глазах американца что-то промелькнуло, будто диафрагма фотоаппарата сработала, но на квадратном лице не дрогнул ни один мускул.

– Старх, – натянул на лицо дежурную американскую улыбку Билл. – Привет, приятель. Как поживаешь?

Все слова были произнесены ровным голосом безо всякого эмоционального окраса.

– Нормально, – грустно вздохнул Старх.

А чего он собственно хотел? Чтобы Билл с искренней улыбкой, а то и со слезой прижал его к могучей груди? – американец, признаться, «шкаф» был внушительный. Не тот менталитет. Он и теперь пропустил расстройство Вяземского мимо сознания.

Стоять рядом и молчать, по крайней мере Старху, было невыносимо, и он опять переключил внимание на Натали.

– Говоришь, она журналистка?

– Это не я говорю, – поправил Вяземского Билл. – Это она так представилась. Я к ней в документы не заглядывал. А ты, я смотрю, глаз на соплеменницу положил?

– Соплеменницу? В каком смысле?

– Ты же русский? И у неё, говорят, есть русские корни. Может вас познакомить?

– Это возможно?

– Как два пальца. Пошли!

Старх шёл за Биллом и размышлял о причудах судьбы. Реши он уйти чуть раньше, и был бы сейчас на пути к отелю. А вот замешкался чуток и встретил старого приятеля, который ведёт его теперь знакомиться с очаровательной и пока ещё загадочной женщиной…

**

В том, что вовремя проснулся, Вяземский не видел ничего необычного. Во-первых, он не находился в этот раз под действием зловредного препарата. Во-вторых, сам отправил с «секретного» телефона эсэмэску с просьбой о встрече. И пока он спал, верное долгу шестое чувство караулило пришествие. Теперь Вяземский с интересом наблюдал как нечто, весьма похожее на призрак, бесшумно перемещается по номеру. Когда тень скользнула к кровати – включил лампу. К чести званого гостя, он не издал ни звука, только замер на миг, потом покачал головой.

– Меня предупреждали об этой вашей особенности, я, честно говоря, не очень верил.

Выслушав рассказ Вяземского о посещении посольства, мужчина сказал:

– Оба ваши контакта мы уже зафиксировали и по ним работаем. То, что вы рассказали про Билла, существенно облегчает задачу. Что касается Натали… Считаете себя инициатором вашего с ней знакомства?

– А вы думаете, нас просто ловко свели? – вопросом на вопрос ответил Старх.

– Я пока никак не думаю, но через пару дней надеюсь дать точный ответ. Вам же следует продолжать вести себя как можно более естественно. Пока это у вас неплохо получается.

**

Контора не Государственная дума. Тут пространные речи вокруг да около никому не нужны. Вот и теперь доклад майора уместился в пять минут.

– Добре, – кивнул Сологуб. – А что там вяземские контактёры?

– Билл – кадровый сотрудник ЦРУ. Здесь его анкетные данные и послужной список.

Майор положил перед генералом тонкую папку. Тот открывать не стал, отложил на потом.

– С Натали сложнее. Пока подтверждается то, что лежит на поверхности: журналистка; со спецслужбами напрямую не связана.

– Копайте глубже. Вяземскому нравится смазливая актёрка, и он встречает её копию в Киеве – такое не может быть просто случайностью!

Глава четырнадцатая, в которой Вяземский ведёт «разгульную» жизнь

– Зачем мы свернули в этот двор? – спросила Натали. Она неплохо говорила по-русски с очень милым акцентом.

– Поздороваюсь со старым знакомым и вернёмся на Крещатик, – заверил Вяземский.

– Под «старым знакомым» ты подразумеваешь этот памятник? – уточнила Натали.

– Именно, – кивнул Старх. – Приветствую вас, Михаил Самуэлович!

– Он еврей? А почему так странно выглядит? И на чём он держит правую руку? Смотрится как-то неприлично…

– Михаил Самуэлович Паниковский, известный всему бывшему Советскому Союзу жулик. Он здесь изображает слепого попрошайку – потому такой вид. В правой руке у него должна быть трость, как у слепого. Просто её в очередной раз обломали по самое… В общем, в руке у него остаток трости, а не то, что можно подумать.

Натали подошла ближе и заглянула скульптуре под руку.

– Действительно, обломок трости… Ты сказал: он жулик? Тут ставят памятники мошенникам?

– И тут и по всему бывшему Союзу памятников всякого рода жулью предостаточно, – подтвердил Вяземский. – Здесь же случай особый. Паниковский – персонаж очень известного сатирического романа «Золотой телёнок». Неужели не читала?

– Нет, – тряхнула головой Натали. – Хотя русскую классику люблю. Расскажи мне про этот роман.

Пока Вяземский на ходу сочинял синопсис к дилогии Ильфа и Петрова они вернулись на Крещатик, дошли до улицы Богдана Хмельницкого, где Старх прервал дозволенные речи.

– Видишь очередь?

Несколько человек выстроились у киоска, который был встроен прямо в здание.

– Это знаменитая «Киевская перепичка». Хочешь попробовать?

– Какая-то еда? – уточнила Натали. – Вряд ли я это хочу.

– Давай всё-таки купим, – продолжил настаивать Вяземский.

– Хорошо, раз это для тебя так важно, – пожала плечами Натали.

Когда женщина увидела, с чем Вяземский отошёл от раздачи, то не удержалась и фыркнула.

– Это же хот-дог!

– В общем, да, – согласился Старх. – а ещё это местная достопримечательность. Попробуй!

– Спасибо, не хочу, – выставила перед собой ладони Натали. – Фастфуд точно не для меня. И вообще, есть на улице… Я полагала, что заслуживаю большего.

– Безусловно! – кинулся исправлять ситуацию Вяземский. – Обедать будем в ресторане по твоему выбору. А это так, что-то вроде сувениров…

– Оставь их себе, – отмахнулась Натали.

Положение Старха стало хуже губернаторского. Чёрт его дёрнул показать Натали эту достопримечательность. А главное, что теперь делать с двумя сосисками в тесте? Таскать целый день с собой? Не вариант. Съесть на глазах у Натали? Ещё хуже! Придётся выбросить, но только не здесь, и чтобы никто, кроме его спутницы, этого не видел. Они пошли по улице Богдана Хмельницкого, удаляясь от Крещатика. Старх вернулся к прерванному рассказу, но зачитывал синопсис уже без прежнего энтузиазма. Глаза искали подходящую урну. Таковая нашлась недалеко от бюста Патона. Поравнявшись с урной, Старх воровато осмотрелся и под насмешливым взглядом Натали избавился от пакета. И молния не поразила его за кощунство. Пронесло! И почти на этом же месте закончился очень сжатый рассказ о похождениях Великого комбинатора. Впрочем, дорога уже вывела их к театру оперы и балета, и Вяземский принялся выкладывать Натали всё, что знал об этом здании. Та слушала с вниманием, потом спросила:

– Кроме того, что в начале прошло века в этом здании застрелили русского премьер-министра, ты ещё что-то можешь сказать? Вспомнишь фамилию архитектора, назовёшь архитектурный стиль, которого он придерживался, или тебе известны имена артистов, блиставших на сцене театра?

Вяземский беспомощно развёл руками.

– Увы, я совсем не театрал. Если не считать того, что на сцене городского культурного центра поставил караоке-мюзикл, в котором сам сыграл заглавную роль.

Натали долго разглядывала его, не скрывая удивления. Потом рассмеялась.

– А ты забавный!

По Владимирской дошли до Золотых ворот.

– Хочешь посмотреть? – кивнул Вяземский на музей.

Натали с сомнением покачала головой.

– Не уверена. А вот это заведение, – она показала на вывеску ресторана, – осмотрю с удовольствием.

– Вполне приличный стейк, – Натали отодвинула тарелку. – Можно тебя попросить об одолжении?

– Готов исполнить любую просьбу, – ничего, кроме банальщины, не придумал Старх.

– Любую не надо, а эту всё-таки исполни. Не предлагай мне больше зайти в какой-нибудь музей, ладно?

– Ладно, – с лёгкой обидой в голосе пообещал Старх.

– Не обижайся, – накрыла ладонью его руку Натали. – Просто на пыль веков у меня аллергия.

Они вышли из ресторана и всё так же по Владимирской дошли до Софиевской площади. Оставив по левую руку купола Святой Софии, подошли к огромному сложенному из камней постаменту, на вершине которого позеленевший от времени Богдан Хмельницкий всё так же показывал булавой в сторону России, теперь уж, верно, с угрозой.

– А это что за надгробие? – Натали показала на стоящий впритык с окружающей памятник оградой чёрный отполированный до зеркального блеска камень.

– Это не надгробие, – рассмеялся Старх, – это памятный знак в честь того, что на этом месте Президент Украины Виктор Ющенко принял присягу и был провозглашён Гетманом Украины, о чём и свидетельствует надпись на камне.

– Как Хмельницкий? – удивилась Натали. – Не много ли чести?

– Не переживай. Всё идёт к тому, что следующим Гетманом Украины будет избран Президент США, – заверил её Вяземский.

– Это ты так шутишь? – недоверчиво поинтересовалась Натали.

– Да какие уж тут шутки… А вон видишь светло-голубые строения под золотыми куполами? Это Михайловский монастырь.

– Надеюсь, мы туда не пойдём?

– Не в этот раз, – успокоил спутницу Вяземский, – хотя в окрестностях монастыря есть на что посмотреть. Но мы как шли по Владимирской, так и продолжим.

**

– Какая необычная архитектура, – Натали, разглядывала стоящую на холме церковь.

– Это знаменитая Андреевская церковь, – пояснил Вяземский.

– И чем же она знаменита?

– Архитектуру ты уже отметила, а для меня она знаменита тем, что является хорошим ориентиром отыскать начало Андреевского спуска.

– И опять я мало что поняла.

– Потерпи. Скоро поймёшь…

– Видишь дом на той стороне улицы?

– Это который № 13? Там возле двери табличка. Опять музей? Я же просила!

– Не горячись. Внутрь мы не пойдём. Просто поздороваемся с хозяином. Вон он сидит на лавочке рядом с домом.

Они перешли булыжную мостовую, и подошли к невысокому постаменту, на котором стояла скамья с сидящим на ней человеком.

– Михаил Булгаков, – прочла Натали надпись на постаменте. – Ой, а его я знаю! Это ведь он написал «Мастера и Маргариту»?

– Ты читала этот роман? – удивился Вяземский.

– Конечно. Я ведь говорила, что люблю русскую классику. Только я была уверена, что действие романа происходит в Москве.

– И не ошиблась. Действие романа «Мастер и Маргарита» действительно происходит в Москве. Там тоже есть квартира-музей и свои памятники. А в этом доме Булгаков жил долгое время и сюда же поселил героев другого крупного литературного произведения. Потому этот дом называют ещё Дом Турбиных. Не хочешь посидеть на лавочке рядом с Михаилом Афанасиевичем? Я когда-то сделал себе такую фотосессию.

– А что? Неплохая идея! – воскликнула Натали, легко заскочила на постамент, села рядом с бронзовым писателем, обняла одной рукой за плечи – Фотографируй!

Уже внизу, когда они дошли до улицы Петра Сагайдачного, Натали взглянула на часы, и лицо её сразу сделалось озабоченным.

– Как думаешь, здесь легко поймать такси?

– Куда-то спешишь?

– Да. Дела…

**

– Товарищ генерал-лейтенант, «инициативник» вышел на связь!

– Наконец-то! И?

– Требует, чтобы мы предъявили человека, который должен забрать досье.

– Засветить нашего человека и подвергнуть его огромной опасности… Хотя если это не провокация, то «инициативника» понять можно – он-то тоже опасается провокации и рискует при этом во сто крат больше. Кстати, почему всё ещё «инициативник», дайте ему, наконец, агентурную кличку!

– Слушаюсь!

– Ладно, насчёт первого требования мы подумаем. Когда он ждёт ответ?

– Завтра.

– Уложимся. Что ещё?

– Ещё одно требование.

– Излагай.

– Если первое требование будет удовлетворено, наш человек должен ежедневно посещать пляж «Венеция».

– Выяснили, что за пляж?

– Да. Один из самых популярных в Киеве. Рядом метро.

– И полно народа… Добро!

**

В это пристанище киевской богемы, куда не брезговали заглядывать и многие медийные личности, Вяземского привела Натали – западные журналисты пользовались здесь особым почётом.

Неприятный инцидент случился в самом начале. Вяземский заметил среди присутствующих Нечипоренко и подошёл поздороваться.

– Привет, Остап!

Сказал он это по-русски, не громко, но и не шёпотом, потому те, кто находился вблизи, его услышали. Сразу в радиусе двух метров все головы повернулись в их стороны. Остап побледнел и промямлил:

– Не розумію…

– Чего ты не понимаешь? – удивился Старх, всё ещё не замечая, как Остап отчаянно сигнализирует ему глазами.

– Пан Нечипоренко мав на увазі, що тут ніхто не говорить мовою окупантів, – раздался за спиной надменный голос.

Вяземский резко повернулся. Напыщенный хлыщ смотрел на него с вызовом. «Ладно, – подумал Старх, – сейчас я тебя умою!». И он тут же перешёл на английский:

– Если вы перестали понимать язык, на котором недавно говорила почти вся Украина, то верно успели выучить язык новых хозяев?

Ни черта хлыщ не понял. Спесь постепенно стекала с его лица, как не успевшая высохнуть краска с поливаемой дождём парковой скамьи.

– А вот это зря, господин Вяземский. – К ним подошёл ещё один свидомый пан и говорил он на вполне приличном английском. – Гостю не приличествует насмехаться над хозяевами. Ведь не мы у вас в гостях, а вы у нас. Извольте соблюдать правила, которые до вас только что довели. И следите за речью. На первый раз я сделаю вид, что не заметил прозвучавшей в ваших словах издёвки. Но ещё одна такая выходка и вылетите вы отсюда как Янукович, то есть и с Украины тоже. Я ясно выразился?

– Вполне, – подтвердил Старх.

– Тогда приємного вечора!

– Дякую, – тоже перешёл на украинский Вяземский.

Пан удивлённо вскинул брови, одарил одобряющей улыбкой и отошёл.

«Урок тебе Вяземский, – корил себя Старх. – Ты здесь не для того, чтобы участвовать в петушиных боях!»

– Извини, старый, – прошептал всё ещё стоящий рядом Нечипоренко.

– Не розумію, – ответил Вяземский и пошёл искать свою спутницу.

Они пробыли на светской тусовке ещё два часа. Потом Старх посадил Натали в такси, а сам пошёл в сторону метро. Думы, посетившие его в этот момент, были черны, как опускающаяся на Киев ночь. Трудно было перенести гордому россу публичное унижение родного языка. Хотя мог бы, казалось, нечто подобное предвидеть. Заметил же он, что русский язык практически ушёл с киевских улиц?

Торопливые шаги за спиной. Если это спешит к нему опасность – надо повернуться к ней лицом, тем более что его лучшие забеги в прошлом. Вяземский стой, раз, два! Кругом! И вот он, не ожидавший столь резкого манёвра, почти уткнувшийся в него Нечипоренко.

– Ну? – резко, как взводил бы револьверный курок, спросил Вяземский.

– Не сердись, старый, – зачастил Остап, словно действительно опасался, что его пристрелят раньше, чем он успеет высказаться. – Виноват. Растерялся. Никак не ожидал тебя там увидеть. Место довольно закрытое. Я сам лишь недавно получил доступ. А ты не успел приехать и… Словом, прости, прости, прости.

– Хорошо. Будем считать, что простил. Это всё?

– Есть в Киеве одно место. Там собираются совсем другие люди. Некоторых ты должен помнить по прошлому приезду. Приходи. Вот адрес и время. Только просьба: выучи всё наизусть, а бумажку выкинь, лучше сожги.

– Вы тут что, в подпольщиков играете?

– Какое, старый. Кому надо – СБУ, например, – про нас знают. Остерегаемся тех, кому про нас знать не надо. Ты должен понимать…

– Может и должен, но, признаться, ни черта не понимаю, – честно ответил Вяземский. – Публика-то на этой явке собирается, по крайней мере, русскоговорящая?

– Заметив в настроении Вяземского перемену к лучшему, Остап поспешил заверить:

– Исключительно! И даже намечается парочка русскоязычных.

**

К ночному гостю Вяземский уже привык, как и его шестое чувство. Не разбудило в этот раз. Пришлось визитёру легонько потрепать спящего за плечо.

…– Тихоня – так мы теперь зовём «инициативника», затребовал ваши данные. И уже их получил. Теперь, надо полагать, за вами будут наблюдать и с этой стороны тоже.

– Зашибись! – восхитился Старх. – Буду, значит, под тройным колпаком? А не употею?

– Поймите, риск для Тихони очень велик. Он хочет убедиться, что вы не подстава со стороны СБУ.

– И как долго он будет убеждаться?

– Думаю, недолго. Несколько дней.

– А потом?

– Либо определит условия передачи, либо прекратит общение.

– То есть фифти-фифти? Что ж, расклад не самый плохой. Что-то ещё?

– У вас есть с собой плавки?

– Представьте да. Только вот на пляж никак не выберусь.

– С завтрашнего, то есть, с сегодняшнего дня посещайте пляж ежедневно.

– Какой-то определённый?

– Разумеется. Пляж «Венеция». Это недалеко от метро «Гидропарк».

– Разберусь. Есть ещё какие-то условия? Там плавки определённого цвета…

– Ничего. Просто приходите с утра, купайтесь, загорайте и всё такое прочее.

– Принято. Что по моим контактам?

– Билл кадровый сотрудник ЦРУ. Явно прикреплён за вами присматривать. Через Натали.

– Она тоже из ЦРУ?

– Таких сведений нет. Не исключено, что Билл использует её втёмную.

– А такое разве возможно?

– Вполне.

– Что Нечипоренко?

– Ничего. К спецслужбам отношения не имеет.

Глава пятнадцатая, в которой Вяземский посещает пляж и библиотеку, где знакомится с директором Олесей Владимировной, гарной девкой Сливовицей и Королевой Марго, а Тихоня наконец-то объявляет условия сделки

С утра Вяземский поехал на пляж. И всё равно припозднился. Это он понял, ещё когда шёл от станции метро «Гидропарк» к Венецианскому мосту в толпе таких же любителей пляжного отдыха. На мосту, откуда пляж был хорошо виден, Вяземский начал беспокоиться всерьёз: свободные места просматривались с трудом. В пункте поката его ждал окончательный облом: ни шезлонгов, ни зонтиков от солнца. Печален был вид Вяземского, когда он плёлся по песку, огибая лежащие тела, выискивая глазами подходящее для лёжки место. Спасение пришло в лице молодого человека, который вежливо осведомился: не требуется ли пану шезлонг? Получив утвердительный ответ, поманил за собой. В одном из лучших мест на пляже стояло в ряд несколько шезлонгов с огромными зонтиками в изголовье. Оплата оказалась почасовой и не показалась Старху, переводившему в уме все цены в доллары, чрезмерной. Тем более что в стоимость аренды входила охрана вещей во время купания. Вяземский заплатил за три часа, посчитав, что на первый раз будет достаточно.

**

Советский человек при виде двух-трёх этажного здания с обязательным фасадом в виде придавленных треугольным фронтоном колонн, сразу распознавал в нём очаг культуры, где можно было после трудового дня скоротать досуг, заняв его просмотром нового фильма, или участием в многочисленных секциях и кружках. Заметьте – бесплатно! Нахлынувшая на страну волна Перестройки не только размыла её в архипелаг больших и малых островов, но и притушила многочисленные очаги здорового образа жизни. А этот – поди ж ты! – уцелел…

Литературный клуб имени рыжего Панько заседал в интерьерах библиотеки бывшего дома культуры два раза в месяц. Эту информацию вывалил на Вяземского обрадованный его приходу Нечипоренко. Он же представил заморского гостя хозяйке вечера Олесе Владимировне.

– А я вас помню, Аристарх Игоревич, – улыбнулась невысокая примерно одних с ним лет женщина, – а вот вы меня навряд ли. – И ведь как в воду смотрела! – Ты, Витенька, ступай пока, – обратилась Олеся к Остапу, – Я за гостем сама поухаживаю. – Глядя в спину уходящему Нечипоренко, вздохнула: – Человек он в принципе неплохой, только прилипчив очень. Не отошли я его, таскался бы за вами весь вечер.

– Это ваше рабочее место? – спросил Вяземский, осматривая помещение.

– Нет, здесь работают мои сотрудники. Я директор библиотеки и у меня отдельный кабинет.

«Мог бы и догадаться. Неловко получилось».

– Вас не смущает, что наш абонемент оформлен исключительно в национальном стиле?

– Вы имеете в виду желто-голубой колор, портреты украинских писателей на стенах и надписи на мове?

– Именно. Точно так же оформлен и читальный зал. А все сотрудницы, которые работают непосредственно с посетителями, одеты у нас в вышиванки. В фондах всё, правда, несколько иначе.

– Скажу честно, Олеся Владимировна, меня больше удивил бы триколор и портрет российского президента. И точно смутил бы портрет Бандеры.

– Уверяю вас, Аристарх Игоревич, пока я директор – его здесь не будет! – очень твёрдо произнесла Олеся. – Не буду больше отвлекать ваше внимание на свою персону. Пройдите за кафедру. Народ тусуется частью в фондах, частью в читальном зале, дорогу туда подскажет кто угодно.

**

Ничего не понятного в этом фарше не было. В фондах можно найти много укромных мест для приватной беседы или флирта. В читальном зале, скорее всего, собрались те, кто предпочитал не отрываться от коллектива. Туда и пробирался сейчас Старх, не тревожа кулуарных отщепенцев, доверившись исключительно собственно интуиции.

Двух мужчин, что негромко, но ожесточённо о чём-то спорили, он тоже попытался обойти, но был пойман одним из них за руку.

– Вот кто нас рассудит! Ему-то из-за бугра всяко виднее. Привет, Старх! Слышал от Нечипоренко, что ты в Киеве, но живьём увидеть не чаял!

– Привет, Коля! Или, вибачте, Микола?

– Это ты так прикололся? Не дождётесь: Николаем родился – Николаем и помру! А это, знакомься, Юрий.

– Очень приятно, Аристарх, – пожал Вяземский вяловатую ладонь.

– Ответь-ка нам, господин заокеанский писатель, чей, по-твоему, Крым?

– Ясно дело, Божий, – попытался отшутиться Вяземский.

– Нет, так не пойдёт, – покачал головой Николай. – Божий – сиречь ничей. Вторая попытка!

– Хотите серьёзно? Ладно. Море у побережья Крыма, его горы или степи могут сами решить, чьи они? Нет! Это решают люди, которые ловят в этом море рыбу, выращивают виноградную лозу на склонах гор, растят в степях пшеницу и ячмень. А они своё слово уже сказали. Нет?

– Вот и я ему о том же толкую, – обрадовался союзнику Николай. – К чёрту бумажки! Да здравствует глас народный!

– Простите, старички, – как чёрт из табакерки нарисовался Нечипоренко. – Но пана Вяземского я таки от вас уведу…

– Ты как насчёт выпить? – негромко поинтересовался Остап, когда они отошли в сторону.

– А тут разве наливают? – удивился Вяземский.

– Строго говоря, нет. Если Олеся застукает с бутылкой – следующее собрание пропускаешь.

– Тогда о чём речь?

– Так мы, старый, с бутылками и не ходим. Фляжки, по-твоему, для чего изобрели?

Остап достал из-под полы увесистую металлическую фляжку, вынул из кармана складной стакан, резко махнул рукой, превратив малую тару в большую. Набулькал доверху, протянул Старху.

– Пей. Только не всё сразу.

Вяземский сделал маленький глоток.

– Вкусно! Сливой отдаёт. Это что?

– Так Сливовица и есть. Понравилась?

– Не распробовал. – Старх выпил стакан до дна. – Налей ещё!

– Ты бы не частил, – сказал Остап, наполняя стакан. – Сливовица штука коварная. Голова вроде на плечах, а ноги уже и не ходят.

– Не учи папу маму любить. Я что, настоек не пил?

– Старх опорожнил второй стакан.

– Налить ещё? – поинтересовался Остап.

– Если не жалко.

– Мне для тебя, старый, ничего не жалко. Только пойдём, присядем сначала вон на тот диванчик. Он, говорят, особенный. Кто на нём заснёт – интересные сны видит.

– Ты это к чему?

– Так, к слову. Подставляй стакан… Ловко ты с фляжкой управился. Верни тару. Так я пойду, а ты пока отдохни на диванчике.

– Погоди, я с тобой…

Остап, как и не слышал. Вяземский попытался встать, но ноги стали будто и не его. А там приятная истома добралась и до век…

**

Свет в полосочку в дальнем конце прохода между рядами стеллажей исходил, как оказалось, из забранного решёткой окна. Доносившийся из окна шум был Вяземскому знаком. Так перешёптывается заполненный зрителями зал перед началом спектакля. Старх уткнулся лицом в прутья решётки. Так и есть. Внизу заполненный публикой зал, только не театральный, а зал суда.

– Встать, Свидомый суд идёт!

«Свидомый? А почему тогда объявлено по-русски?»

– Это чтобы тебе понятнее было, – пояснил удобно устроившийся на левом плече Вяземского ЛТС (личный толкователь сновидений), – ты ведь на мове не очень…

Трое судей в кроваво-красных мантиях меж тем заняли свои места.

«Погоди. Почему председательствует Трамп, а заседателями у него Меркель и Тереза Мей?»

– Много времени уделяешь просмотру новостных каналов, вот их завсегдатаи тебе и снятся, – пояснил ЛТС.

Вяземский посмотрел на скамью подсудимых. В огромной клетке сидели две странные фигуры с табличками на груди.

«Что там написано?» – обратился Старх к ЛТС.

– Погоди, включаю зум…

Клетка с подсудимыми приблизилась настолько, что надписи на табличках стало возможно прочесть. «Русская литература» было написано на одной и «Зарубежная литература на русском языке» на другой.

Меж тем председательствующий уже зачитывал приговор:

– Пушкин Александр Сергеевич, Достоевский Фёдор Михайлович, Толстой Лев Николаевич, Тургенев Иван Сергеевич, Чехов Антон Павлович…

… Шолохов Михаил Александрович, Симонов Константин Михайлович, Евтушенко Евгений Александрович, Ахмадулина Белла Ахатовна…

… Прашкевич Геннадий Мартович, Пелевин Виктор Олегович и прочие, и прочие подлежат изгнанию с территории Украины на веки вечные!

Зал отреагировал свистом, аплодисментами, выкриками «Слава Украине!», угрюмым молчанием – всё одновременно, но в разных местах. Охранники, роль которых в этом сне была отведена чертям с вилами в руках, ворвались в клетку, вытащили оттуда фигуру с табличкой «Русская литература» и выволокли из зала.

Председательствующий снял ботинок и постучал каблуком по кафедре, призывая зал угомониться.

«У Хрущева, что ли, подсмотрел?» – полюбопытствовал Вяземский.

– Твой сон, тебе виднее, – пожал крохотными плечиками ЛТС.

– Вся иная литература, изданная на русском языке, – продолжил читать приговор «Трамп», – направляется на принудительное лечение к переводчикам, которые переведут её на нормальный язык. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

– Ох, горюшко! – не выдержал кто-то из публики.

Старх посмотрел на место в зале, откуда долетел голос. Там сидела одетая во всё чёрное группа людей, среди которых было много знакомых ему литераторов. Лица их были угрюмы, а Олеся Владимировна даже тихо плакала.

– Поздно слёзы лить, когда почки отвалились! – прокричал сквозь решётку Вяземский.

«Или надо было всё-таки упомянуть вместо слёз “Боржоми”?»

Слова достигли немногих ушей, но некоторые головы всё же повернулись в сторону решётки.

– Слёзы – та же минералка, я имею в виду по вкусу, – успокоил Старха ЛТС. – Сейчас добавлю звук и жги дальше!

– Зачем было отказываться от родного языка в угоду национализму? – теперь голос Вяземского гремел под сводами и весь зал смотрел уже в одну точку. – Что помешало вам любить Украину на русском языке? Кто – понятно, а вот что? Да ваша собственная трусость и ложный патриотизм!

– Ату его! – приказал «Трамп», указывая перстом на источник крамолы.

Черти взвились в воздух и с вилами наперевес полетели к окошку.

– «Что делать?»

– Я бы на твоём месте проснулся.

Что Вяземский и сделал.

**

Старх открыл глаза. Рядом стоял Нечипоренко.

– Ты как, головка не бо-бо?

– Вроде нет, только как ватой обложена.

– Сливовица она «дивчина» такая: сногсшибательная, но отходчивая. Выпей-ка для контроля ещё вот это.

Остап протяну Старху стакан с какой-то жидкостью.

– Это что?

– Микстура заокеанская. Всем помогает.

В читальном зале практически все были навеселе, но привычный для российских посиделок бардак отсутствовал. Теперь Старху стало понятно бутылочное эмбарго, наложенное Олесей Владимировной. Запретить взрослым людям выпивать она не могла, а вот не позволить превратить культурное заведение в склад стеклотары – вполне. Чести ради надо сказать, совсем пьяных в обозримом пространстве не наблюдалось, кроме разве что одной особы женского пола, которая, опершись увесистой задницей о стол, мутным взглядом осматривала зал, словно искала кого-то.

– Королева Марго выбирает жертву на ночь, – пояснил Остап.

– Она кто?

– Наша бомбическая поэтесса.

– Хорошо пишет?

– Стишки – дрянь. Бомба она, по слухам, в постели, правда, с обратным вектором действия.

– Это как?

– Может надолго отбить охоту к сексу.

А Королева Марго уже оторвала зад от стола и нетвёрдой походкой направлялась в их сторону.

– О, старый, это явно по твою душу. Принимай бой, я в сторонке постою…

– Позвольте представиться, Маргарита, поэтесса, чтобы вам не говорил о моём творчестве этот сморчок, – кивок в сторону Нечипоренко. – А вы, верно, Вяземский. О вас тут все говорят…

«Судя по запаху изо рта, она не только пьёт, но и курит. Секс с пепельницей, да ещё без противогаза? Слуга покорный!».

– Скажите, Вяземский, вы джентльмен?

– Не уверен…

– А я уверена, – тоном, не приемлющим возражений, заявила Марго. – И как джентльмен вы просто обязаны проводить даму, то есть меня, домой.

– С превеликой радостью. Только как джентльмен считаю долгом предупредить: «провожалка» у меня в настоящий момент не в рабочем состоянии.

– М-м, – показала Марго глазами.

– Именно, – подтвердил Старх.

– А что так? С нехорошими девочками переусердствовали?

– Всё намного прозаичнее, или, наоборот, поэтичнее – не знаю даже как, будет вернее. Я, знаете ли, живу теперь в Южной Америке. Был недавно у знакомого на ранчо, не остерёгся и получил лошадиным копытом прямо по…

– М-м, – глаза Марго показали на то же место.

– Именно.

– И что, совсем в лепёшку?

– Ну, не так радикально. Успел отскочить, но нога лошади оказалась несколько длиннее моего прыжка. Врач сказал: есть шанс, что всё со временем восстановится. Но сейчас, увы…

– Ещё как, увы, – согласилась Марго. Потом в её взгляде появилось подозрение. – А ты меня, случаем, не разводишь?

– Так это легко проверить. Вот провожу вас до дома, и вы сами во всём сможете убедиться.

– Стоп, – отгородилась от него ладонью Марго. – Никто никого не провожает. Я же не зверь какой, чтобы требовать помощи от инвалида? Прощайте, сударь, приятно было познакомиться…

– Ну, ты выдал! – давился от смеха Остап. Знатный, старый, получился анекдотец!

**

– Товарищ генерал-лейтенант, Тихоня озвучил условия передачи досье.

– Наконец-то, разродился! И что там?

– Посмотрите сами. – Майор положил перед Сологубом бумагу.

– Так. Деньги. Вполне ожидаемо. Какой дурак теперь за одну идею работает? Но над финансами пусть ломают головы вышесидящие товарищи, хотя мне запрошенная сумма чрезмерной не кажется. А что касается передачи бумаг, то Тихоня согласился на Вяземского – смотри-ка, глянулся ему наш посланник. Добро, готовим финал! Как только верхи дадут отмашку – начинаем!

Глава шестнадцатая, в которой происходят странные события

В ожидании Натали Старх и Билл прогуливались по-над Днепром по дорожкам парка «Аскольдова могила». Ветерок с реки веселясь заигрывал с зелёной листвой, а за одним работал природным вентилятором – бонвиван и обдуван в одном флаконе.

…– Ты всерьёз считаешь, что «парагосударственное объединение», как ты его называешь, – хороший способ разрешения территориальных споров?

– Дело писателя, дорогой Билл, – подносить патроны (то бишь, подкидывать идеи), а уж всерьёз это или не всерьёз, выстрелят они или нет, пусть решают политики и учёные мужи.

– То есть никакой ответственности, руки развязаны, пиши что хочешь?

– Да, да и ещё раз да! Выпускай мысль на волю, пусть парит в бескрайнем небе! Кто-то восхитится красотой полёта, кто-то вслед из ружья бабахнет, а если повезёт, то кто-то твою мысль посчитает дельной.

– Я тот «кто-то». Убеди меня, что мысль о «парагосударственном объединении» дельная.

– Попробую, – пожал плечами Вяземский. – Ты уже понял, что «парагосударственное объединение» – это, грубо говоря, управление одной территорией двумя государствами одновременно?

– Понял «что», не понял «как».

– Согласен, задача непростая, и касается она исключительно спорных территорий, по поводу которых существует межгосударственный конфликт.

– Например, Крым.

– Ты, Зин, на грубость нарываешься… Если хочешь дослушать до конца, оставь Крым в покое.

– Хорошо, – поднял руки вверх Билл.

– Во-первых, нужна добрая воля всех участников конфликта, соответствующий межгосударственный договор и гарант исполнения договора в лице авторитетной международной организации. Во-вторых, потребуется абсолютная демилитаризация всей попадающей под договор территории и создание буферных пограничных зон, где каждое из государств сможет разместить лишь ограниченный военный контингент. В-третьих, должна быть определена квота на максимальное количество граждан обеих стран, проживающих на парагосударственной территории. В-четвёртых…

Вяземский увлёкся. Эту идею он вынашивал давно, но первые публичные слушания состоялись здесь и сейчас. Старх волновался, оттого где-то сбивался с мысли, что-то пропускал, но в целом благополучно пересёк финишную черту.

– …примерно так.

– Недурно, – одобрил Билл.

– Ты действительно так считаешь?

– Недурно для утопии я имел в виду. Давай присядем?

Сидеть на скамейке в тени вековой липы было комфортно. Билл о чём-то сосредоточенно думал, а Старх просто наслаждался покоем, дышал свежим ароматным воздухом и смотрел на протекающий внизу Днепр, по поверхности которого прыгали миллионы солнечных зайчиков.

Мысли Билла были далеки от позитива мыслей Старха, хотя имели к нему прямое отношение. Этот русский произвёл на него хорошее впечатление ещё в их первую встречу там, в горах Боливии, где Вяземский и его спутница в буквальном смысле спасли жизнь ему и его товарищам. Они тогда вместе, пусть и разными путями, оказались в плену у местных партизан. Билла со товарищи как спецназовцев ЦРУ США ждал неминуемый расстрел, когда в помещение, где они содержались, добавился ещё один пленник…

… Билл тогда первый подошёл к новичку.

– Как тебя зовут?

– Аристарх. Но вы можете звать меня Старх.

– О’кей, Старх, – хлопнул Билл того по плечу. Моё имя Билл. Это Боб и Майкл.

Завязался непринуждённый разговор, но как только Старх упомянул о том, что знает, что они из США, тут же возникло напряжение.

– Откуда тебе известно, что мы американцы? – потребовал объяснений Боб.

– Гевара сказал, – честно признался Старх.

– Гевара? – американцы переглянулись. – И давно он здесь?

– Уже три дня.

– А он не говорил тебе, зачем здесь мы? – вновь спросил Боб.

– Нет, этого он не говорил. Мне показалось, что он этого не знает.

Майкл вздохнул.

– Знает, сволочь. Нас ведь с поличным взяли.

– Это как? – не понял Старх.

– Нас кто-то сдал, – пояснил Билл. – Поэтому мы не успели оказать сопротивление. При нас была сумка с оружием и рацией и ещё одна сумка с экипировкой.

– Так вы… – не закончил мысль Старх.

– Американские коммандос, – сделал это за него Боб. – Мы должны были обнаружить базу Гевары и вызвать подкрепление.

– Считайте, что базу вы нашли, – усмехнулся Старх.

– А передать сигнал нам поможешь ты, – вновь хлопнул его по плечу Билл.

– Интересно, как? – поинтересовался Старх.

– Пока не знаю. Может тебя скоро выпустят? Ходил же ты до этого по всему посёлку?

– Ходил.

– Вот. Или твоя невеста поможет. Кстати, почему ты здесь, а она там?

«А вы не догадываетесь?» прозвучало настолько грустно, что другого ответа уже и не требовалось.

Повисло неловкое молчание. Потом кто-то, кажется Боб, успокаивающе произнёс:

– Ладно, парень. Может, всё ещё обойдётся. А пока, начерти-ка план посёлка. Сможешь?

– Попробую, – пожал Старх плечами – Только чем и на чём?

Боб похлопал по столешнице.

– Вот тебе бумага, а вот ручка – он положил на столешницу гвоздь.

В этот день Старх чертил план, потом подробно объяснял, что к чему. Весь следующий день они ломали головы, как ему связаться со Светланой, но так ничего и не придумали. В конце дня Билл спросил:

– А ты хоть знаешь, кто такой Гевара?

– Прикидывается революционером, а так, кто его знает? — пожал Старх плечами.

– Именно что прикидывается, – сказал Билл. – Может, он и был когда-то революционером, а сейчас… – Билл осёкся. – Извини, но это не моя тайна.

**

– Подъём, мальчики, пора приниматься за работу!

Светлана вошла через распахнутую дверь, за которой брезжил рассвет. Она опустила что-то тяжёлое на пол, потом стала складывать какие-то вещи на стол. Оказавшись возле неё, пленники увидели на столе пару пистолетов и «Калаш».

– По-моему, это ваше, – обратилась Светлана к американцам, пнув что-то в темноте.

Билл нырнул к её ногам и водрузил на стол огромную сумку. Раскрыл и стал извлекать автоматы, пистолеты, ножи и прочую диверсионную снедь. Светлана тяжело опустилась на скамью. От неё сильно разило алкоголем.

– А сумка с экипировкой? – поинтересовался Боб.

– Ну, извините, – с сарказмом в голосе произнесла Света. – Я всё-таки женщина, а не грузчик.

Майкл в стороне возился подле рации.

– Всё в порядке, — сообщил он спустя пару минут, – через час наши будут здесь!

– О’кей, – одобрительно откликнулся Боб. – Мисс, – обратился он к Светлане, – не могли бы вы, очень коротко, обрисовать обстановку в лагере?

– Коротко? – переспросила Светлана. – Ладно. Если коротко, то все спят. На ужин в еду был добавлен особый дурман.

– Твоя старуха постаралась? – догадался я.

– Она, – подтвердила Светлана. – Кстати, ваш ужин из другого котла. Кроме вас, дурман не попробовали только штатские и Гевара. Штатские уже покинули лагерь, а Гевара спит, я его напоила.

– Благодарю вас, мисс, от имени правительства Соединённых Штатов! – торжественно произнёс Боб – Мы пойдём готовиться к прибытию вертолётов, а вы сидите здесь.

Через полтора часа в лагере царил переполох. На полосе три вертолёта молотили винтами воздух. По всему посёлку шныряли коммандос. Одни устанавливали мины, другие сгоняли в их бывшую тюрьму ещё не оклемавшихся бойцов. К Старху и Светлане подошёл Билл. Он был явно смущён и раздосадован, поэтому говорил отрывисто:

– Полковник благодарит за сотрудничество и сожалеет о том, что не может предоставить вам место в вертолёте. Он просит понять его правильно – операция особо секретная. – Старх попытался перехватить взгляд Билла, но тот упорно отводил глаза в сторону. – Полковник советует вам как можно быстрее покинуть лагерь. Можете взять с собой любое оружие и снаряжение...

С тех пор и до недавнего времени о судьбе Старха и Светланы Биллу ничего известно не было. И вот теперь, с одной стороны, Билл был рад тому, что Старху удалось уцелеть в той заварухе. Однако, с другой стороны, он был осведомлен о том, в качестве кого и с какой целью прибыл Старх в Украину на самом деле. Биллу был некомфортно. Разрываться между чувством долга стране, которой он присягнул служить, и долгом человеку, который однажды спас ему жизнь, комиссия – в том смысле, который придавал этому слову в своём бессмертном произведении Грибоедов – не из лёгких. Облегчал положение Билла тот факт, что Старх пока ничего противозаконного не предпринял и то, что действовал он де-юре против Украины, на которую Биллу было глубоко наплевать, скажу больше, он эту страну ненавидел, как, впрочем, и Польшу, и Россию, и все остальные славянские страны, делая исключению лишь для отдельных граждан. Причина тому крылась в его биографии…

***

– При заполнении анкеты Билл писал в графе «национальность»: немец. Он родился и вырос в Германии и до эмиграции в США его звали Вильгельм. Семья Вильгельма мало чем отличалась от других добропорядочных немецких семей, проживающих в маленьком баварском городке. Вы понимаете разницу между «ничем» и «мало чем»? То есть одно отличие всё же было: Его дед по отцовской линии. В семейном альбоме не было ни одной его фотокарточки. Имя деда никогда не упоминалось в домашних беседах. В пубертатный период у Вильгельма возникло острое желание разобраться: что с его дедом не так? Он искал и он нашёл. Небольшой сундучок у бабушки под кроватью всегда привлекал внимание. В нём мать отца Билла хранила памятные для неё вещи, туда же она прятала до времени предназначенные внуку подарки. Заглядывать без спросу в сундучок было заказано строго-настрого. Но однажды он почувствовал себя достаточно взрослым, чтобы запретом пренебречь. Дождавшись подходящего момента, пробрался в бабушкину комнату и открыл сундучок. Помимо прочего, там на самом дне лежала продолговатая шкатулка, внутри которой оказались всего два предмета. Первым в глаза бросился кинжал с готической вязью по клинку «Meine Ehre heisst Treue» У Вильгельма перехватило дыхание. Такую надпись делали на кинжале СС. На чёрной рукоятке ещё были герб Третьего рейха и эмблема СС.

Вторым предметом, что он обнаружил в шкатулке, была старая фотография, на которой был изображён мужчина в чёрной форме и четырьмя кубиками в петлицах. Такие знаки различия полагались штурмбанфюреру СС.

Сомнений не было: на фотографии был запечатлён его запретный дед.

Тут его и застукали. Но наказывать не стали. Просто вечером за семейным столом впервые на памяти Вильгельма имя деда прозвучало несколько раз, и он узнал, что произошло в конце апреля 1945 года…

**

Русские армии штурмовали Берлин. Канонада в городе не смолкала ни днём ни ночью. Однако в пригороде было уже относительно спокойно. Целые дома тогда были редкостью, и нет ничего удивительного в том, что в просторную квартиру бабушки Вильгельма определили на постой трёх офицеров Красной армии. Старший по иронии судьбы был в одном звании с мужем хозяйки квартиры – майор. Он-то и не позволил своим подчинённым «завалить немку», или, попросту говоря, изнасиловать, хотя многие из менее везучих соседок подверглись в те дни этой незавидной участи. А потом произошла трагедия. В одну из ночей, в комнату к бабушке пробрался дед Вильгельма. Он сказал, что всё кончено. Рано утром они покинут этот дом и будут пробираться в Баварию, на родину деда. Остаток ночи они употребили на то, чтобы под звуки русской канонады зачать отца Вильгельма, а рано утром сделали попытку незаметно покинуть дом. У деда был вальтер, а бабушке он сунул в руку кинжал. Бабушка так и не поняла, почему трое её квартирантов оказались у них на пути. Дед с криком «беги!» втолкнул её обратно в комнату, а сам принял неравный бой. Судя по всему, продержался он недолго, но для того, чтобы вылезти в окно, времени бабушке хватило. Потом она бежала, ей вслед стреляли, но пули просвистели мимо. Ей повезло, что все припасы на дорогу: еда, деньги, драгоценности были у неё. После месяца мытарств она таки достигла конечной точки маршрута. А ещё через восемь месяцев благополучно разрешилась от бремени отцом Вильгельма…

Рассказ потряс мальчика, но чувство ненависти к победителям в нём тогда не проснулось. Чувство горечи за поражение своих предков – да, как и чувство потаённой гордости за деда, который пожертвовал жизнью, спасая жену и будущего ребёнка. Но, при чём тут ненависть? Противник просто оказался сильнее. Разве за это ненавидят?

Прошло несколько лет и бабушке пришла пора предстать перед Господом. На смертном одре она созналась, что утаила настоящую правду о тех далёких событиях. Когда дед проник в её комнату, она сразу его не узнала и от неожиданности громко вскрикнула. Уже через минуту туда ворвался русский майор. Дед выстрелил первым, но промахнулся, тогда как выстрел майора пришёлся ему прямо в лоб. К счастью для бабушки русский не понял, что сделал её вдовой. Он, наоборот, считал, что спас женщину от грабителя и насильника. Уже на следующую ночь «благодарная спасённая» оказалась в постели победителя. Неделю они прожили как муж и жена, а потом майор навсегда исчез из её жизни. Так что бабушка появилась в доме родителей своего погибшего мужа, нося под сердцем чужого ребёнка. После похорон бабушки на семейном совете было решено сохранить её исповедь втайне. Они говорили, а Вильгельм молчал, потому что уже ненавидел. Бабку за то, что дала жизнь ублюдку. Отца, за то, что он полукровка. Всех солдат вермахта за то, что проиграли войну и позволили насиловать немецких женщин. Но больше всего он возненавидел ту четверть славянской крови, с которой вынужден теперь существовать. На следующий день он навсегда покинул переставший быть родным дом и уехал в США. Там, какая в тебе течёт кровь неинтересно никому, но имя он всё-таки сменил. И ещё поклялся служить этой стране верой и правдой. Попал в тренировочный центр, где выяснилось, – и этому он почему-то ничуть не удивился! – что славянские языки даются ему лучше всего. Служил в спецназе, а потом был переброшен на восточноевропейское направление.

Ну, какой же этот Билл чудак, воскликнет на этом месте каждый второй читатель. С чего он взял, что его дедом был русский, да и славянин вообще? Ведь в Красной армии служили ещё и татары, жители Средней Азии, прибалты, евреи, наконец. Всё так. Но имей я возможность, то не стал бы разубеждать Билла в правоте его негативного отношения к славянам. Их среди победителей было всё-таки большинство. А уж гордится ли четвертинкой чужой крови, или ненавидеть в себе это, тут уж каждый волен решать сам. Но от себя скажу: я не верю в то, что участие солдат Красной армии в изнасиловании немок носило массовый характер. Не по-нашему это как-то, не по-русски. Да и бойцов других национальностей в этом паскудстве я так же обвинить не стремлюсь. А вот сожительство тех же немок с победителями – тоже, конечно, отчасти вынужденное – представляю себе вполне. А насилие… Учитывая, что в Красной армии служило и отребье тоже, включая бывших уголовников, были наверняка и грабежи, и насилие. Сколько солдат и офицеров в этом замарались? Вряд ли больше одного процента. Но ведь даже от миллиона солдат один процент составляет десять тысяч, а миллионов-то было несколько…

**

– А вот и я! Еле вас разыскала…

Лёгкое летнее платье целомудренно прикрывало колени, но одновременно подчёркивало отличную фигуру и Вяземский в который раз её возжелал.

– Ну, куда вы меня поведёте? Я ужасно проголодалась!

– Есть тут неподалёку ресторанчик в национальном стиле, – огласил план действий Билл. – Тебе понравится…

– Вы скоро?

Билл стоял возле распахнутой дверцы такси.

Вяземский уже порывался сделать шаг, но Натали его придержала.

– Поезжай один! – крикнула она Биллу.

Тот пожал плечами, сел в машину и уехал.

– Ты чего? – удивился Вяземский.

– Ничего… – В вечернем освещении улыбка Натали казалась загадочной. – Ничего, если не считать, что на меня снизошла блажь провести вечер с понравившимся мужчиной, когда он, конечно, не против…

Времени на раздумье у Старха не было. Ещё одно такси уже притормаживало рядом с ними…

**

Езда по вечернему городу закончилась возле новенькой высотки.

– Я думал мы едем в ресторан, – заметил Старх.

– Это мой дом, – пояснила Натали.

– Ты живёшь не в отеле? – удивился Вяземский.

– Как видишь, нет, – рассмеялась Натали. – Не люблю отелей, и когда предоставляется возможность – снимаю квартиру.

Квартира была большой с хорошей отделкой и обстановкой – снимать такую стоит недёшево.

Старх не мог не заметить, что стол на двоих уже накрыт, – «Насколько загодя она об этом побеспокоилась?» – а приглушённое освещение создаёт интимную обстановку. Сразу вернулось желание и по мере того, как за окном зажигались звёзды, оно только росло. Всё катилось по веками отработанному сценарию. Когда дело дошло до танцев, венцом медленного танго стал страстный поцелуй.

– Иди в душ, – прошептала Натали.

Старх уже закончил омовение и приводил перед зеркалом в порядок причёску, когда вдруг за плечом своего отражения ему померещилось лицо жены. Катя смотрела на него с укором, словно хотела сказать: «Что же ты, кобелина, творишь?»

В комнату он вернулся в одном только обмотанном вокруг бёдер полотенце, но со стопкой одежды в руках и в глубокой задумчивости, однако Натали, успевшая скинуть с себя всё лишнее и оставшаяся в лёгком полупрозрачном пеньюаре, перемены в его настроении не заметила.

– Подожди, я скоро, – промурлыкала соблазнительница, и проскользнула мимо, нарочно задев тугим бедром, отчего зов плоти только усилился.

«О чём тут думать? – недоумевала плоть. – Тебе охота, ей охота, ружьё на взводе – пару удачных выстрелов я тебе гарантирую!»

«Охлынь, Старх, – увещевала совесть. – Ты же никогда не изменял своим принципам. Удовольствие будет недолгим, а грязное пятно на душе останется на всю жизнь!»

Плоть предупреждала: «Одумайся! Другой такой возможности у тебя точно не будет». Плоть протестовала: «Чего ж ты меня обратно в трусы утрамбовываешь?». Тщетно. Совесть взяла верх, и уже через несколько минут Вяземский ловил на улице такси. Свезло. Уехал быстро.

**

– Что у вас случилось?!

– Сама не пойму. Вышла из ванной комнаты, а его и след простыл.

– Хорошо хоть сразу сообщила. Парни еле успели покинуть номер, так ничего и не сделав.

– А откуда возникла необходимость в замене аппаратуры?

– Появились кое-какие сомнения, и мы решили провести апгрейд без привлечения украинских коллег.

**

Ночной гость, выслушав сообщение Вяземского о странном поведении противника, пообещал всё передать в Москву. В заключение сказал:

– Операцию в отеле мы сворачиваем. Стало очень горячо. Так что слушайте последние инструкции. Сначала то, что передал для вас Тихоня…

Старх слушал составленный для него таинственным незнакомцем порядок действий и лишний раз убеждался в правоте Сологуба: в отдельные моменты жизнь действительно становится похожа на шпионский роман.

– Запомнили?

– Как таблицу умножения.

– Хорошо. Как пройдёт передача досье вы узнаете только завтра. Хорошо, если это не будет существенно отличаться от одного из тех вариантов, какие с вами обговорили в Кракове. В любом случае завтра основная стадия операции для вас заканчивается. Послезавтра вы уезжаете из Киева с главного железнодорожного вокзала. Билет заказан с вашего смартфона… Видели? Отлично! Это всё. Ко мне вопросы есть?

– Нет.

– Тогда только остаётся пожелать вам удачи!

**

Странное поведение агентов мирового империализма Сологуб счёл необходимым обсудить со своим заместителем…

– И что ты, товарищ начальник штаба, думаешь по этому поводу?

– С Натали всё понятно. Пыталась задержать Старха. Наши люди засекли нехорошую возню возле его номера.

– А он им, стало быть, сорвал операцию: обломил получается не только себя, но и противника. Ещё раз убеждаюсь в мудрости нашего народа: худа без добра не бывает.

Глава семнадцатая, в которой шпионские страсти взыграли не на шутку

Старх уже успел окунуться в воду и теперь лежал на шезлонге. «Ну что, СБУ спит – шпионы проснулись?». Опустил левую руку и пошарил в песке. Есть! Приподнялся. Сел. «Случайно» уронил солнцезащитные очки. Пока поднимал, поменял их с теми, что нащупал в песке. «Неравноценная замена. Внешне, правда, похожи. Только мои фирмА, а эти – дешёвая имитация». Вяземский надел очки и сильно нажал пальцем на кончик правой дужки. В ухе тут же зазвучал сердитый женский голос:

– Почему так долго? Не отвечайте, связь односторонняя. Если хотите послать сигнал, нажмите на кончик левой дужки. Поняли?

Вяземский нажал, куда велели.

– Отлично, – одобрил голос. – Слушайте внимательно. Времени в обрез. Те, кто за вами следят, могут заподозрить неладное. Кейс с досье находится в камере хранения на центральном железнодорожном вокзале. Ключ прикреплён под шезлонгом. Запомните номер ячейки… Запомнили?

Вяземский нажал на кончик левой дужки.

– Хорошо. После того как я закончу, опять поменяйте очки. Прежде чем зарыть приёмопередатчик в песок, нажмите одновременно на кончики обеих дужек. У вас будет пять секунд, чтобы не обжечь пальцы. Ясно?

Старх опять подал сигнал.

– Это всё. Я свои обязательства выполнила. Остальное зависит от вас. Прощайте.

Голос смолк. Вяземский подождал на всякий случай несколько минут, потом поменял очки, точно следуя полученной инструкции. Вскоре раздалось тихое шипение, и из-под песка полезла пена. Старх быстро закидал зловредное место. Теперь нужно было действовать. Он осторожно пошарил рукой под шезлонгом. Ключ от ячейки был прикреплён к днищу на скотч. Можно было отправлять сигнал. Чтобы приучить наружку, Старх до этого несколько раз звонил с пляжа то Биллу, то Натали. Сейчас он взял в руки не смартфон, а «секретный» телефон и отправил эсэмэску с одной только цифрой: «3». В ожидании ответа продолжил пляжный отдых. Ответ пришёл через час: «218». Первая цифра означала место встречи, две остальные – время. Всё, пора превращать телефон в почтовый ящик. Надо только найти туалет, где в кабинке точно не будет камеры, и заменить аккумулятор в телефоне на ключ и записку с номером ячейки.

**

– Добрый день, Натали!

– День, господин Вяземский, может и добрый, чего не скажешь о вчерашнем вечере.

– Понимаю твои чувства. Я повёл себя ужасно, и мне нет прощения. Но дело в том, что завтра я покидаю Киев и хотел бы по русскому обычаю устроить «отвальную» вечеринку. Приглашаю тебя и Билла – ему я, конечно, позвоню отдельно.

– И много ожидается гостей на твоей вечеринке?

– Человек пять: ты, Билл, Билл, ты и ещё раз ты. Надеюсь, твой ответ «да»?

– Мой ответ «подумаю». А думать я буду ровно то время, что понадобится тебе для объяснения своего возмутительного поведения.

– Ты можешь мне не верить, – я и сам в это верю с трудом – но у мужчин тоже бывают критические дни!

Ему показалось, или он услышал смешок?

– Хорошо, господин писатель, вы сочинили парадоксальную причину, почему бы мне не ответить парадоксальным согласием? Называй место и время.

**

– Куда уезжает Вяземский выяснили?

– Да. На его имя приобретён электронный билет до Москвы на завтрашний вечерний поезд.

– А «крот» так до сих пор себя и не проявил. Или наши украинские коллеги всё-таки пропустили контакт?

– Вероятнее всего.

– Я чего-то не знаю? Можно подробнее?

– Сегодня утром Вяземский, как и в предыдущие дни, посетил пляж «Венеция». После его ухода место отдыха было тщательно осмотрено.

– Неужели на этот раз что-то удалось нарыть?

– Именно, притом в прямом смысле. В песке откопали остатки сильно повреждённых солнцезащитных очков. Есть предположение, что это замаскированный под очки приёмопередатчик.

– Я так понимаю, никакой конкретики во мнении экспертов нет?

– Исключительно предположение, основанное на характере повреждений. И ещё: на обратной стороне шезлонга обнаружены следы от скотча.

– То есть Вяземский с помощью «очков» мог получить указания, плюс забрать что-то, прикреплённое к днищу шезлонга?

– Такое представляется вполне вероятным.

– Надо бы усилить наружку.

– Сделаем.

– Что предпринимается для выявления «крота»?

– Ещё раз перелопатили список сотрудников СБУ, которые находятся под подозрением. Сегодня Киев покинули шестеро из них. Двое отбыли в командировки, четверо находятся в отпуске. Особое внимание уделено тем, кто выехал за пределы Украины.

**

– «Крот» обнаружен! Сотрудница технического отдела СБУ Мария Колесник через два часа после предполагаемого контакта с Вяземским вылетела из аэропорта Борисполь в Вену. Там она уже по паспорту гражданки Израиля Марии Александрович – девичья фамилия её матери – пересела на стыковочный рейс в Тель-Авив. Самолёт уже приземлился в аэропорту имени Бен-Гуриона.

– Ваши агенты в Тель-Авиве взяли след?

– Да, но он оборвался на бульваре Шауль Ха-Мелех.

– Она работает на «Моссад»?

– Пока неясно. Но там точно занимает очень высокий пост её дальний родственник, который и встретил Марию в аэропорту.

– Тогда она для нас потеряна. Конфликтовать с израильскими спецслужбами по столь незначительному делу наши шефы не будут.

**

Вяземский стоял на верхней площадке парка «Владимирская горка». Облокотясь на массивное ограждение, он развлекал себя тем, что пытался найти глазами окно гостиничного номера. Сам отель, несмотря на то что Подол занавесился от праздных взглядов листвой растущих на склонах днепровских круч деревьев, был виден весьма отчётливо. Не диво. Ведь птице лететь до него отсюда всего-то метров четыреста. Другое дело разглядеть окно. Здесь глазам пришлось поработать. Но Старх справился, и довольная улыбка стала самому себе наградой.

Теперь, как и всегда, когда приходил погулять в этот парк, Старх испытывал чувство близкое к блаженству. Хорошая погода, – в плохую здесь точно делать нечего! – потрясающая панорама города и реки, люди, которых здесь всегда в достатке и которые, без сомнения, разделяют его чувства, – и душа уже поёт на мове что-то прекрасно-знакомое. И стоит забыть о «топтунах», которые – и Вяземский это знал наверняка – буравят взглядами спину. И тем, что сегодня, вот уже где-то сейчас, произойдёт контакт со связником, тоже заморачиваться не стоит – его личное участие в мимолётном действе будет не важнее, чем у парапета, на который он в нужное время выложит свой «секретный» телефон.

Старший группы наружного наблюдения был зол. Ведь гуляет внаглую, сволочь, откровенно радуется жизни, в то время как они вместо того, чтобы делать то же самое, должны по нему работать.

На площадку, громко разговаривая между собой на венгерском, – офицеру был знаком этот язык – ввалилась группа туристов, минуту назад покинувшая верхнюю станцию фуникулёра. В мгновение ока орава праздных весельчаков облепила парапет и именно в том месте, где стоял объект, полностью закрыв его от обзора.

«Грёбаные венгры!»

Старший группы дал команду и к месту тут же выдвинулись два агента. Поздно! Объект уже сам выбрался из толпы и вид при этом имел явно недовольный. Поправляя на ходу слегка потревоженную одежду, отошёл подальше от венгров и вновь облокотился о парапет.

Всё произошло быстро, даже слишком. Окружившая его со всех сторон толпа галдящих на непонятном языке туристов. Женская рука, как бы невзначай накрывшая выложенный на парапет телефон. Осознав оплошность, дама руку тотчас и отдёрнула. И всё бы ничего, если не знакомый голос, чуть слышно шепнувший в ухо: «Сваливай, Старх!» И он, схватив телефон, стал активно выбираться из толкучки. Позднее Вяземский убедился, что телефон подменили точно таким же.

«Ай да Светка! Ай да молодца!»

**

– Это был единственный контакт за весь день?

– Наружка утверждает, что так, – подтвердил Билл.

– И у него ничего не пропало или, наоборот, не прибавилось?

– Трудно сказать, – пожал плечами Билл. – Из крупных гаджетов у Вяземского с собой были только мобильники – оба на месте. Ночью парни из СБУ прошерстят номер, утром доложат результат.

– Если что-то обнаружат – пусть докладывают сразу.

– Хорошо.

– Ты что-то хочешь сказать?

– Хочу спросить. Зачем треплешь всем нервы?

– Если ты не забыл, у Вяземского билет на завтра до Москвы. А досье так до сих пор и не всплыло.

– Но ведь аналитики в один голос утверждают, что с наибольшей степенью вероятности передача досье произойдёт в самый последний момент, может уже в поезде.

– Очень на это надеюсь… Ладно, что удалось узнать про венгров?

– Ничего особенного. Группа как группа. Более точные данные поступят через пару дней.

– А когда группа возвращается в Будапешт?

– Сегодня ночью.

– Shit! Тогда нам эти данные вряд ли пригодятся. Вот что, попробуйте надавить на чёртовых союзников, чтобы ускорились с проверкой туристов.

– Сделаю.

**

Для прощального ужина Вяземский выбрал один из лучших в Киеве ресторанов украинской кухни. Когда увидел, что метрдотель сопровождает к столику одну только слегка припозднившуюся, как и положено женщине, Натали, не очень-то удивился. Встал приветствуя даму и лишь потом поинтересовался как бы между прочим:

– А что Билл? Я думал вы приедете вместе.

– Поначалу так и планировалось, – подтвердила Натали. – Но потом Билл позвонил, извинился, сказал, что возникли неотложные дела, предложил добираться одной, а он присоединится позже или в крайнем случае позвонит.

Билл не присоединился и не позвонил, чем, впрочем, ужин ничуть не испортил.

При прощании, прежде чем сесть в такси, – Старх уже открыл для неё дверцу салона – Натали долго смотрела в глаза, потом произнесла: «А жаль», быстро поцеловала в губы и села в авто. Старх постоял, провожая машину взглядом, потом не спеша направился в сторону отеля, до которого от ресторана и был-то всего километр.

**

Сологуб посмотрел на офицера только что положившего ему на стол тонкую папку.

– Что это?

– Досье на Тихоню, товарищ генерал-лейтенант!

Сологуб открыл папку, взглянул на фото, покачал головой.

– Чудны дела твои господи. Ведь на Андрея и Марию Колесников и мы и СБУ грешили чуть ли не в первую очередь, когда досье выложили в интернет. А полгода назад Андрей погиб в Донбассе. Украинские СМИ тогда назвали эту гибель героической, и ему даже посмертно присвоили звание Герой Украины, я ничего не путаю?

– Всё верно, товарищ генерал лейтенант.

– А Мария, оставшись одна, решила, значит, дальше в подпольщицу не играть. По вполне себе скромной цене продала нам досье и укатила в Израиль под крыло своего моссадовского родственника. А что, вполне грамотное решение. Вот только когда она успела израильским паспортом обзавестись? Впрочем, дело то не шибко хитрое и нас мало касаемое.

**

Головная боль с утра намекнула Старху на то, что его опять накачали снотворным. Впрочем, это не удивило: к прощальному шмону он был готов. «А чё ж так анус-то саднит? Эти проктологи в штатском, похоже, мне в зад лазили».

Спускаться в ресторан не хотелось, и Старх заказал завтрак в номер. Ел не спеша, любуясь освещённой утренним солнцем рекой и накинутыми на её шею мостами. Потом так же не спеша собрался, спустился на ресепшен, попросил вызвать такси. Пока оплачивал номер, подъехала машина. На вокзале сдал чемодан в камеру хранения и уже на метро вернулся в центр. Вышел на «Арсенальной». По длиннющему эскалатору поднялся в город. Купил несколько гвоздик. По улице клятвопреступника Ваньки Мазепы дошёл до площади Славы. Потом зашагал в сторону золотых куполов Лавры уже по улице её имени. Но не дошёл ни до неё, ни даже до Мемориала жертвам голодомора – свернул на Аллею героев и, пройдя меж бюстами Ковпака, Рыбалко, Кожедуба и других героев-украинцев, остановился у Памятника Вечной Славы. Положил часть гвоздик к вечному огню на могиле Неизвестного солдата, постоял и пошёл поздороваться с Леонидом Быковым, который в образе капитана Титаренко уже много лет дожидался его прихода на одном и том же месте. Если не небольшой пьедестал, Памятник военным лётчикам совсем бы походил на городскую скульптуру.

– Ну, как ты тут, Леонид Фёдорович? – негромко, чтобы не привлечь внимания, спросил Вяземский.

Молчание. Лишь тень, казалось, прошла по задумчивому лицу. Старх понимающе кивнул, положил к бронзовым сапогам цветы и пошёл дальше. Не спешил, словно ждал: вдруг окликнет? Не окликнул…

**

Начальник управления смотрел на Максимова с некоторым удивлением.

– Ты чего, Гена, такой всполошённый?

– Новые сведения о Натали, Михаил Иванович!

– Это та, что не сумела затащить Старха в постель? И что – она не Натали?

– Натали. Это её настоящее имя. И про русские корни тоже всё правда. Только в бытность кадровым сотрудником ЦРУ у неё было много других имён. Последнее: Амалия Портман, она использовала в 2014 году на Украине. Правда, там она действовала как сотрудница одной из ЧВК. Есть сведения о причастности Амалии – Натали к делу киевских снайперов и майским событиям в Одессе.

– Серьёзная девушка. А Старху она подставилась, стало быть, под своим настоящим именем? Значит, наши заокеанские «друзья» решили бить валета дамой, а не королём, я имею в виду его ЦРУшного дружка. Может предупредить Вяземского?

– Поздно, Дядя Миша. Поезд уже стоит под парами, и карта вот-вот ляжет на стол.

– Ничего, Старх разберётся. Главное, что джокера они пока не обнаружили. Где там наша сладкая парочка?

– Через полчаса будут в Хельсинки.

СТРАСТИ ПО АРИСТАРХУ

Глава восемнадцатая, в которой пришла пора снимать маски

Верно, за ним следили, потому как эсэмэска на «секретный» телефон пришла, едва Вяземский зашёл в двухместное купе спального вагона. Он затворил дверь и прочёл сообщение: «За спинкой». Видимо, имелась в виду спинка дивана, которая в откинутом виде превращалась в кровать. Старх опустил спинку вместе с застеленной постелью. Рукой в перчатке пошарил под матрацем и достал папку, поспешно убрал её в чемодан, засунул его под диван, а полку вернул в вертикальное положение. Еле успел! Настойчивый стук костяшками пальцев. Откатил дверь в сторону. Натали. Без вещей, с одной только дамской сумочкой. Улыбка самодовольная и чуток пренебрежительная.

– Не ждал?

Что ответить? Что ждал Билла. Его считал за главного, а её всего лишь за красивую куклу, которую Билл упорно под него подкладывал, используя, очевидно, втёмную? А теперь выясняется, что шеф – она, а ЦРУшник Билл всего лишь в подтанцовке? И прав был Дядя Миша, когда ещё в Кракове предупреждал, что американцы кадрового офицера против него вряд ли выставят? Видок у него сейчас, судя по довольному лицу «Маты Хари», ещё тот. А вот это хорошо. Это надо закрепить. Пусть до поры будет уверена, что выиграла.

Ничего не ответил Старх нахалке. Молча показал рукой на свободное сидение, сам забился в угол на своём диване. Для начала вроде получилось очень натурально. Надо продолжать себя накручивать, чтобы было легче внешне поддерживать заданный образ. Например, представить, что ворвутся сейчас в купе местные жандармы, возьмут его под белы рученьки да поволокут в застенки СБУшные. Ох, как-то плохо в такой бред верится. И тут в голову Вяземскому пришла спасительная мысль, от которой настроение на самом деле испортилось. Выходит, зря он эту стерву не трахнул? Ведь при новом раскладе это был бы никакой не адюльтер, а спецоперация и в Катины глаза он мог бы смотреть не как кобель нашкодивший, а как солдат, мужественно исполнивший свой перед родиной долг. Натали сидела на диване, молча с интересом за ним наблюдая. Видно, действительно чувствовала себя абсолютной победительницей и с этого кайфовала.

Поезд меж тем тронулся и покатил меж старых и новых киевских зданий. Прошёл проводник. А жандармерией, разумеется, и не пахло.

– Послушай… – начала Натали, но Старх прервал её: – Погоди! – и быстро вышел из купе.

Стоящий напротив соседней двери мужчина как-то слишком поспешно отвёл взгляд. А нет! Тут они, жандармы, тут! Ждут, суки, сигнала. Поезд въехал на мост через Днепр. Вяземский всегда, покидая Киев в этом направлении, старался не упустить момент. Он не посетил в этот приезд ни Лавру, ни бывший мемориал истории Великой Отечественной войны, который нынешние украинские власти низвели до музея истории Украины во Второй мировой войне. Теперь, проносясь по мосту над невидимыми в темноте водами Днепра, смотрел на подсвеченные прожекторами золотые купола с православными крестами и фигуру женщины со щитом в левой руке и мечом в правой, прощаясь с ними и с Киевом до следующего свидания.

Вернулся в купе.

– Ты что-то начала говорить?

– Я просто хотела спросить, почему ты так странно себя ведёшь?

– Я? Странно?

– Ну, да. Я ведь просто хотела сделать сюрприз, проводить тебя до границы, а ты ведёшь себя так, словно я пришла тебя арестовывать.

«Секретный» телефон известил о получении новой эсэмэски. Старх прочёл: «Game Over». Стёр сообщение. Игра окончена, но лишь в основной части. Свою партию нужно доиграть до конца. А вот с лицедейством можно и попрощаться. Лицо Вяземского преобразилось. Он больше не выглядел ни напуганным, ни подавленным. Играть роль человека, который попал в ловушку, и ради пущей достоверности стращать самого себя разными ужастиками больше не было смысла. Натали перемену заметила и это её явно не обрадовало. А Старх уселся напротив в удобной для себя позе.

– Насчёт сюрприза – это у тебя получилось. Действительно, ждал кого-то другого. А про проводы – этого не надо. Поверил бы, кабы точно не знал: ни времени отъезда, ни того, что это будет именно поезд, я ни тебе, ни Биллу не сообщал.

Натали усмехнулась.

– Ладно. Мне тоже наскучила эта игра. Побудем напоследок самими собой. Спросишь, имею ли я в виду: побудем врагами? Нет, мой несостоявшийся любовник, звание моего врага надо заслужить, а ты для этого слишком мелок. Не обижайся. Я вовсе не пытаюсь тебя оскорбить. Просто так оно и есть. Ты ведь даже не разведчик. Ты «дилетант», которого использовали в качестве курьера: съезди и привези то, что добыл кто-то другой. С другой стороны, эта твоя никчёмность – большой шанс избежать неприятностей по эту сторону границы. Тебя нет смысла арестовывать, поскольку тебе ведь, по сути, нечего предъявить. Папку в чемодане – она ведь там, я угадала? – ты легко выдашь за собранный для статьи или книги материал. Редакционное задание является на этот случай железным прикрытием. Так что если и задержат тебя на границе, то ненадолго. А по мне, так можно и без этого обойтись. Досье почти полностью опубликовано в электронном виде и гриф «Совершенно секретно» на него никак не поставишь. Увы, обвинить тебя в шпионаже не удастся. Можно, конечно, ликвидировать, но за что? За то, что добыл для нас досье? Какая была бы, согласись, неблагодарность. Самое простое – это дать тебе пересечь границу. А там пусть российские спецслужбы решают: кто ответит за провал операции. А то, что козлом отпущения определят именно тебя – в этом можешь не сомневаться. А знаешь что? Отдай мне досье прямо сейчас и катись, не опасаясь таможенников, в свою Москву! Нет? А как отберу силой? Ты ведь понимаешь: в вагоне я не одна. Смотри, не испугался. Значит, и ты в вагоне не один. Без шума, примени мы силу, не обойдётся. Можно было бы на это наплевать, когда б не парочка западных журналистов, что случайно – а может вы это подстроили? – едут в Москву в этом же вагоне. Ну, так и не будем ничего усложнять. Скоро граница, где таможенники изымут папку вполне законным путём, а у тебя будут проблемы. Если хочешь, можешь пока вздремнуть, я покараулю. – Старх усмехнулся. – Не хочешь? Тогда вздремну я. Устала от твоего вида. Надоел ты мне – как у русских говорят? – хуже горькой редьки! Натали прилегла и вскоре действительно засопела носом. Старх ложиться не стал. Прислонился к спинке дивана, сложил на груди руки, смежил веки и подрёмывал, до конца, впрочем, в сон не проваливаясь.

**

Знакомая процедура. Знакомый порядок. Таможенник спрашивает по-русски про запрещённое к провозу. А вот вам сюрприз! Вяземский изображает непонимание и подтверждает это на английском. Таможенник в растерянности покидает купе.

– Прекрати этот цирк! – шипит Натали. – Помочь не поможет, а положение твоё усугубит.

– Как знать, – пожимает плечами Старх.

В купе уже другой таможенник. Теперь вопросы задаются на английском языке. Выслушав уверения Вяземского, что ничего противозаконного в его багаже нет, просит открыть чемодан. Папка лежит сверху.

– Что в этой папке? – спрашивает таможенник.

– Понятия не имею, – пожимает плечами Вяземский. – Это не моё!

И ведь чистую же правду сказал. А сосед в штатском уже тут как тут.

– Как эта папка могла попасть в ваш чемодан?

По-английски он говорит хуже таможенника, но понять можно.

– Дайте подумать, – морщит лоб Вяземский. – Мне её подложили в камере хранения! Да. Я уверен, что это сделали именно там! Это провокация, господа!

Последние слова адресованы журналистам, о которых упоминала Натали, и которых теперь стараются оттеснить от дверей ещё один сосед в штатском и второй таможенник.

– Разберёмся! – раздражённо произносит СБУшник: разгорающийся скандал портит ему настроение. – Собирайтесь, пойдёте с нами!

И тут Натали, которая до того молча наблюдала за происходящим, резко встала, буквально упёршись грудью в СБУшника. – На два слова! – и стала решительно подталкивать того к двери. В купе остались Старх, и таможенник. В распахнутых дверях толкались оба корреспондента, фотографируя продолжающего изображать обиженного Вяземского и раскрытый чемодан с пресловутой папкой.

В соседнем купе разговор шёл на повышенных тонах. Слов не разобрать, но можно догадаться, что Натали вбивает в тупые головы украинских жандармов единственно правильную для создавшейся ситуации линию поведения.

Вернулся первый сосед в штатском. Говорил сухо, но пытался выглядеть вежливым.

– Позвольте ваш телефон.

– Какой? У меня их два.

– Покажите оба.

Старх пожал плечами и выложил на стол смартфон и «секретный» мобильник. Ему самому было интересно посмотреть, что будет дальше. СБУШник, игнорируя смартфон, взял в руки мобильник и отщёлкнул крышку над отсеком с симокй. Телефон недовольно зашипел и стал плеваться искрами. Перепуганный СБУшник отбросил зловредный гаджет.

– Что это?

– Это я у вас хотел спросить, что это? – недовольным тоном, а про себя веселясь от души, воскликнул Вяземский. – Зачем вы испортили мой телефон? Имейте в виду, если проделаете то же со смартфоном, я буду требовать компенсации!

СБУШник покосился на расплавленную симку и, едва сдерживая себя, произнёс:

– Прошу прощения, но моей вины здесь нет. Видимо, ваш телефон оказался несправен.

– Хорошо, хорошо, – поморщился Вяземский. – Согласен замять инцидент. Честно сказать, я давно уже собирался поменять этот аппарат. У вас что-то ещё?

– Да. Вы утверждаете, что не знаете содержимого папки и как она попала в ваш чемодан для вас тоже загадка?

– Не совсем так. К этой папке я действительно не прикасался, а подсунули мне её наверняка в камере хранения.

– Хорошо. Ваша позиция понятна. Но раз папка не ваша, не будете ли вы столь любезны передать её нам?

«Ждёт, пока возьму папку в руки и оставлю на ней отпечатки пальцев. Хрен вам, но попытка зачётная».

– Берите, – небрежно кивнул на папку Вяземский, демонстративно сложа руки на груди.

СБУшник зло сверкнул глазами, забрал папку и вышел из купе. Следом ушёл таможенник, объявив, что досмотр закончен. В коридоре разочарованно зачехляли фотоаппараты корреспонденты. С этого инцидента им поживиться было нечем. Пришёл пограничник. Молча поставил в паспорт штамп и ушёл.

Вернулась Натали. Закрыла дверь.

– Может, скажешь спасибо, за то, что я тебя вытащила?

– Спасибо, – искренне поблагодарил Старх. – А что, если не секрет, ты им сказала?

– Ну, если не вдаваться в детали, сказала, что к папке ты наверняка не прикасался, потому версия с камерой хранения выглядит весьма убедительно. У тебя рагвайский паспорт и аккредитация от американского издательства. Скандал, который в случае твоего задержания поднимут западные издания, чьи представители толкутся сейчас в коридоре, украинским властям явно ни к чему, тем более что папка-то у нас.

– А что, там действительно Украинское досье?

– Ты и вправду не заглядывал в папку? Аристарх Вяземский, я готова взять назад слова о твоей никчёмности. Задание ты, конечно, провалил, но себя прикрыл по максимуму. Прощай!

– Ты не ответила на вопрос о досье, – напомнил Старх её спине.

Натали замерла на пороге. Потом, не обернувшись, ответила: – Да, там досье, – и ушла, сказал бы, что навсегда из его жизни, но нет. Чуть позже Вяземский видел в окно, как она шла по перрону в окружении СБУшников, помахивая папкой в левой руке. Старх соорудил комбинацию из трёх пальцев и показал дулю в окно, – из чистого хулиганства – но прикрыл фигу занавеской – уже из соображения безопасности.

**

– Ты что такой невесёлый, напарник?

Номер в гостинице «Украина» был забронирован на год вперёд одной из американских корпораций для размещения своих представителей, время от времени посещавших Киев. А в перерывах между визитами его использовали для тайных встреч агенты ЦРУ. Сейчас Билл встречался в нём с Натали. Представительница одной из неправительственных организаций, используемых спецслужбами США для проведения операций, в которых официальных Вашингтон светиться не хотел, в раскованной позе полулежала в кресле. «Напарник», нерадостный вид которого и спровоцировал вопрос, стоял лицом к окну. Там на пятидесятиметровой высоте стояла на шаре Оранта, с трудом, как теперь многим на Украине казалось, удерживая равновесие. Может быть, судьба двадцатитонной дивчины так волновала американского разведчика, что он был грустен даже спиной?

– Сейчас и ты перестанешь веселиться. – Бил повернулся лицом к Натали. – Помнишь, ты настаивала на ускоренной проверке венгерской туристической группы?

– Я? Настаивала? – не сразу вспомнила Натали. – Венгры, венгры… Те, что окружили Вяземского на площадке в парке? Он ещё от них тогда так поспешно сбежал…

– Ты оказалась права. С этой группой не всё оказалось чисто. Супружеская пара из Секешфехервара, – Билл произнёс название венгерского города без запинки, видно, долго тренировался, – раздвоилась.

– То есть как? – не поняла Натали. – Поясни!

– Поясняю. Их видели одновременно в двух местах: на экскурсии в Киеве и на туристическом теплоходе, плывущем по Дунаю.

– Ошибка исключена?

– Не исключена. Но детальной проверки я заказывать не стал.

– Почему?

– Потом поймёшь. Чутьё подсказало, что за дело лучше взяться самому, и я слетал на денёк в Будапешт. Решил пройти по следам той пары, что была в Киеве.

– И?..

– И очень скоро узнал, что после возвращения из Украины их больше никто не видел. Они не поселились ни в одном из отелей или пансионатов Будапешта, билеты в Секешфехервар так же не брали.

– Но ты их нашёл? – с надеждой в голосе спросила Натали.

– Нашёл, – кивнул Билл. – Но, увы, не их, всего лишь остывающий след.

– Где?

– В международном аэропорту. Поставил себя на их место: как бы я сам выбирался из страны, если мне срочно нужно вывезти ценные документы. Вот и начал с аэропорта. И не ошибся.

– То есть они под той же фамилией взяли билеты на самолёт?

– Нет, конечно. Под той фамилией никто билетов не брал. Пришлось просматривать видео всех регистраций – хорошо, что их лица мы успели заснять в числе прочих участников тургруппы.

– Куда они вылетели? – теряющим надежду голосом поинтересовалась Натали.

– Угадай!

– В Москву?

– В Хельсинки.

– Считай, одно и то же. И рейс, конечно, улетел за много часов до того, как ты их вычислил?

– Конечно.

На несколько минут установилась невесёлая пауза. Потом Натали спросила:

– И к каким выводам ты пришёл?

– Думаю, к тем же, к каким только что пришла и ты. Настоящее досье улетело в Хельсинки.

– А что же тогда мы изъяли у Вяземского?

– Сама не догадываешься? Хорошо изготовленную российскими спецслужбами фальшивку!

– И именно поэтому досье Вяземского один в один повторяет то, что ранее было выложено в интернете… – уже не спрашивала, проверяла саму себя Натали. – Но ведь такой расклад не исключался изначально, верно?

– Верно… – подтвердил Билл, начиная догадываться, куда клонит напарница.

– Украинские спецслужбы и раньше соглашались передать досье нам, а убедившись, что ничего нового в бумагах не содержится, даже не стали делать с них копию… – Натали подняла глаза на Билла. – А ты верно поступил, когда не стал тревожить ту пару на теплоходе и лично разобрался в ситуации без привлечения лишних людей.

– Предлагаешь выдать досье Вяземского за Украинское? – прямо спросил Билл.

– А что нам мешает это сделать? Твоего расследования ведь могло и не быть. Да его и не было, так?

– То, что было, можно легко снивелировать, – подтвердил Билл.

– Так вот, напарник! Нет никакого досье Вяземского, а есть только Украинское досье, которое я завтра повезу в Нью-Йорк, согласен?

– Согласен, – кивнул Билл. – А теперь-то чего хмуришься?

– Никогда себе не прощу, что вот так отпустила Вяземского. Надо было позволить его задержать, да ещё науськать украинские спецслужбы, чтобы были с ним построже! И чёрт с ним, с международным скандалом!

– Это в тебе говорит обиженная женщина, а не агент со стажем. Надо признать, переиграл нас «дилетант». Отвлёк всё внимание на себя. Но если мы не хотим в этом проигрыше признаться, то и Вяземского следует оставить в покое. Лучше просто забыть о его существовании. Я не прав?

– Прав, – вздохнула Натали. – Кругом прав. И в том, что не стоит ради копеечной мести привлекать лишнее внимание к нашему общему промаху, и в том, что долги, в конце концов, надо возвращать.

– О каких долгах идёт речь? – нахмурился Билл.

– Вы ведь оба в 2011 году были пленниками боливийских партизан?

– И что?

– Разве не Вяземский и его подруга освободили тогда тебя и твоих напарников и помогли выполнить задание?

– С чего ты взяла?

– С твоих слов, когда ты уговаривал командира десанта взять русских с собой.

Билл внимательно посмотрел на Натали.

– Напрасный труд, – улыбнулась та, – сколько ни всматривайся – вспомнить не удастся. Хотя ход мыслей верный. Я была там, в составе десанта, одетая и раскрашенная как остальные бойцы спецназа, а потому ничем от них не отличимая.

Глава девятнадцатая, некоторые события в которой идут поперёд событий предыдущей главы. В ней генерал-лейтенант Сологуб принимает удар на себя и проходит испытание качелями судьбы

Генерал Сологуб был из того поколения советских людей, которые читали запоем, заполняя этим полезным для ума и сердца времяпровождением любую свободную минуту. В те приснопамятные времена человек с открытой книгой, журналом или газетой встречался так же часто, как теперь в наушниках или (и) со смартфоном. Читали в метро и троллейбусе, – притом не только те, кто сидел, но и стоя тоже. Читали сидя на скамейке под сенью заглядывающих через плечо любопытный деревьев или просто на ходу, не обращая внимания на недовольство уворачивающихся от столкновения прохожих. Читали дома, запершись в туалете. А уж почитать перед сном лёжа в кровати стало для многих обязательным ритуалом.

Михаил Иванович за свою теперь уже совсем не короткую жизнь прочёл великое множество книг и среди прочих полюбившихся авторов особо выделял Михаила Афанасьевича Булгакова. Может поэтому его так часто видели на Патриарших прудах сидящим на скамейке – гулять-то там особо негде. Обычно такое сидение ничем примечательным не кончалось: ну посидел, ну встал, ну ушёл. Но вот сегодня по дорожке шла женщина. Статная, красивая, пусть и не молодая. Одета неброско и дорого. Шла красивой уверенной походкой – видно знала цену себе и своим поступкам. Её охраняли. Ненавязчиво и очень профессионально. Фирменный почерк ФСО Сологуб распознал сразу. Женщину он тоже узнал ещё издали. Когда та поравнялась со скамейкой, встал. Дама остановилась напротив замершего в почтительной позе генерала.

– Здравствуйте, Михаил Иванович, – произнесла она хорошо поставленным голосом, протягивая руку – не поднимая высоко, не для поцелуя.

– Здравствуйте, Лариса Матвеевна, – Сологуб осторожно пожал длинные пальчики.

Корниевская присела на скамью и указала генералу место рядом с собой.

– Я вызвала Вас на эту встречу, уважаемый Михаил Иванович, чтобы просить об услуге.

– Всё чем могу… – начал Сологуб, но Корниевская его остановила.

– Не спешите с обещаниями. Просьба может оказаться не столь уж легковыполнимой. Для начала поделюсь информацией, которой вы, возможно, пока не владеете. О том, что Гену готовят на ваше место, вы, конечно, догадываетесь? – Сологуб утвердительно кивнул. – Это произойдёт в самое ближайшее время. Спросите, откуда у меня такая уверенность? Ваш шеф генерал Ерёменко сейчас в отпуске, верно? – Сологуб кивнул и в этот раз. – Так вот, он из него не выйдет. – Заметив промелькнувшую в глазах генерала тревогу, Лариса Матвеевна поспешила поправиться: – Я имею в виду, что он покинет Контору, уже, считайте, покинул. За его дальнейшую судьбу можете не беспокоиться: достойное место для него уже подыскивается. Вас должно больше волновать, кто пришёл ему на смену. Да, указ президентом уже подписан, официальное представление состоится на днях.

– Я догадываюсь, о ком идёт речь.

– Верно догадываетесь, это мой муж.

– Так в чём состоит Ваша просьба, Лариса Матвеевна?

– Хочу Вас просить, Михаил Иванович, не дать Святославу Всеволодовичу начать службу на новом месте с дурного поступка.

Чего-чего, а такого пердимонокля Сологуб точно не ожидал. Сидел и не знал, что сказать.

– Я уже начала посвящать Вас в одну из семейных тайн, будучи убеждённой, что Вы человек порядочный и никак этим не воспользуетесь. Теперь продолжу. Дело в том, что мой муж крайне сердит на друга семьи моей дочери, я имею в виду Аристарха Вяземского. Вижу для Вас и это не новость? Тем проще. Причина самая банальная: задетое самолюбие. В той книге, где Аристарх описывает поиски золота Колчака, он назвал персонаж, за которым легко угадывается Святослав, подкаблучником.

– Так вот где собака по… извините, – опомнился Сологуб.

– Ничего, – улыбнулась Корниевская. – Ваша манера изъясняться в определённых кругах давно уже стала притчей во языцех. Перехожу к сути. Святослав решил Вяземского примерно наказать. Но тот вовремя эмигрировал.

– И ваш муж придумал способ заманить его на свою территорию, чтобы тут с ним поквитаться.

– Именно! И развязка, как я поняла, может наступить очень скоро. Я не знаю, что конкретно задумал мой муж, но прошу Вас, помешайте Святославу совершить ужасную ошибку!

«А то, что означенный муж в случае успешного выполнения вашей просьбы, милейшая Лариса Матвеевна, долбанёт из главного калибра по мне – это вас никак не волнует? Впрочем, как это не горько сознавать, но тут вы правы. Мне действительно терять особо нечего».

– Я всё понял, Лариса Матвеевна. Седлаю максимум, что в моих силах! Тем более Старх для меня человек не чужой.

**

Итоги операции «Осенний ковбой» подводились в кабинете директора Конторы. Внутри пока всё оставалось как при прежнем хозяине, только на дубовых дверях оперативно поменяли табличку.

Выслушав доклад начальника управления о финальном этапе операции, Корниевский жестом руки позволил Сологубу сесть.

– Спасибо, Михаил Иванович. Вы и ваши люди отлично справились с поставленной задачей, добыли Украинское досье. А после того как будет поставлен последний штришок, можно будет сказать, что справились вы с ней блестяще!

– Позвольте товарищ генерал-полковник! – вскочил с места Максимов.

Корниевский был красивым спортивного вида мужчиной и генеральский мундир ему очень шёл, а непривычное пока обращение приятно ласкало слух. Поэтому он произнёс со снисходительной улыбкой:

– Слушаю вас, полковник!

– Я хотел бы уточнить, о каком штришке идёт речь? Ведь операция закончена.

– В основном закончена, – поправил его Корниевский. – Осталось убедить противника, что изъятое у Вяземского досье – подлинное.

– Но разве Старх… простите, Вяземский не сделал этого в поезде. Из доклада наших людей вытекает…

– Что наш агент очень натурально сыграл свою роль, – договорил за него Корниевский. – Вы это хотели сказать, полковник? Присаживайтесь. Так с этим никто и не спорит. Нам теперь нужно подыграть Вяземскому – арестовать его по приезде в Москву. А откуда такой удивлённый вид, товарищи офицеры? Разве не очевидно, что за провал операции виновный должен понести наказание? Да ведь и не всерьёз же мы собираемся его арестовывать. Ну, посидит в Лефортово в отдельной камере со всеми удобствами, пока мы будем изображать следствие. Потом в его действиях не найдут злого умысла и выпустят на свободу. И лети, дорогой, сизым голубем в свой Рагвай с нашей благодарностью за работу!

Максимов опять порывался вскочить, но Сологуб его удержал, поднялся сам.

– Разрешите?

– Что ещё, Михаил Иванович, – начал раздражаться Корниевский. – Мне кажется, я всё доходчиво объяснил.

– Так точно, объяснили, – подтвердил Сологуб. – Но разве нельзя избрать более мягкий вариант, не засвечивая агента, вдруг он нам ещё пригодится.

– Пригодится? – выгнул бровь Корниевский. – Сомневаюсь. Вяземский в нашем деле – отработанный материал. Тем более что я уже всё решил. Или вы хотите оспорить моё решение, товарищ генерал-лейтенант?!

– Никак нет, – опустил голову Сологуб.

– Совещание окончено! Все свободны!

Офицеры были уже в дверях, когда Максимов резко сделал поворот кругом.

– Товарищ генерал-полковник, разрешите остаться!

**

Через полчаса Сологуб в своём кабинете успокаивал красного от обиды взбудораженного Максимова.

…– Дядя Миша! Он меня поставил во фрунт и пятнадцать минут отчитывал как пацана, а под конец заявил, что разочарован и может поторопился, продвигая мою кандидатуру на пост начальника управления… Простите.

– Ничего. Я с этой должность уже, считай, попрощался. Не ты так другой. А отчитал он тебя по делу. Негоже полковнику к директору Конторы, пусть и тесть он тебе, с непрошенными советами лезть. Это тебе, голуба, урок.

– А как быть-то, Дядя Миша? Как мы будем Старху после всего этого в глаза смотреть?

– Надеюсь, что честно и прямо. Ты вот что, Гена. В дело это больше не лезь. Карьеру свою не ломай, она у тебя на самом взлёте. А мне, пенсионеру, самоё время поставить в своей карьере жирную точку!

Директор Департамента Особых Операций при Администрации Президента Максим Мороз выслушал Сологуба не перебивая. Прощаясь, обнадёжил:

– Добро, Дядя Миша! Поговорю с Хозяином об этом деле. Думаю, что сумею убедить его приструнить Корниевского.

– Только поспешай, Максимушка, поезд с Вяземским уже на подходе к Москве.

– Успею. Мне назначено через пятнадцать минут.

**

…– А чем же Корниевский неправ? – выслушав Мороза, спросил президент. – Вполне нормальный ход для завершения операции.

– Так-то оно так, кабы шкурка выделки стоила. Только подобные действия – я имею в виду мнимый арест Вяземского – по мнению моих аналитиков кажутся излишними. Агенты американских спецслужб, которые отвечали за досье, уже поняли, какую промашку допустили. Наша агентура в Венгрии засекла одного из них на маршруте, которым было вывезено настоящее досье.

– А Корниевский в курсе?

– Ему доложили.

– Тогда почему он продолжает операцию?

– Ему кажется, что у него есть на то причины.

И Мороз вкратце изложил известную нам историю с подкаблучником.

Президент покачал головой. – На Славу это похоже. Накрутил себя на пустом, считай, месте и решил с «обидчиком» посчитаться, сделать его нерукопожатным в определённых кругах, плюс к этому подставить перед американским издателем и властями Рагвая. И это вместо благодарности… Ты прав, это надо пресечь!

Одна из привилегий Президента состоит в том, что с нужным человеком его соединяют быстро, чаще всего мгновенно. Вот и сейчас глава государства только снял трубку, а Корниевский, как ждал его звонка.

– Вот что, Святослав Всеволодович, закрывай дело об Украинском досье. Прямо сейчас. И ещё. Оставь Вяземского в покое. – Повернулся к Морозу. – Доволен?

Корниевский положил трубку аппарата правительственной связи. Кто настучал Хозяину в уши, искать не приходилось. Ему уже доложили, что в эти минуты президент общается с Морозом. А чуть раньше у Мороза был Сологуб.

«Думаете, обошли меня? Пока не факт. Что у нас со временем? Поезд прибывает через пять минут. Прекрасно! Дам отбой минут, скажем, через десять. Пока приказ доведут до старшего группы – ещё пять – десять минут. До Лефортово, конечно, довезти не успеют, но на обоссаться у господина писаки времени хватит. Хоть что-то».

**

Когда поступил звонок от Мороза, Сологуб при полном параде сидел в машине возле Киевского вокзала. Выслушав Максима, сразу заторопился. Очень быстрым шагом направился к выходу на перрон, поторапливая следовавших за ним адъютанта и шофёра:

– Скоренько, ребята, скоренько!

Киевский экспресс уже стоял у перрона. Напротив спального вагона маячили трое конторских, правда, из другого управления. Вяземский как раз показался в дверях. Увидев встречающих, замер в нерешительности. Тут и подоспел Сологуб в генеральской форме с двумя офицерами на подстраховке. Оттеснил в сторону шагнувшего к вагону начальника конвоя, тепло поздоровался с Вяземским. Этим всё не кончилось. Когда Сологуб и адъютант по краям, Вяземский между ними и шофёр с чемоданом сзади направились к выходу, дорогу им преградила решительно настроенная троица.

– В чём дело?! – грозно поинтересовался Сологуб.

– У меня приказ… – начал начальник конвоя.

– Майор, приказ отменён тем, кто его отдал. Просто вам ещё не успели сообщить. Освободите дорогу и, если хотите, можете сопровождать нас сзади!

Было слышно, как майор докладывает о произошедшем. Потом последовала пауза, короткое «Так точно!» и конвой отстал.

Стараясь делать это незаметно для Вяземского Сологуб, осторожно выдохнул. Но тот всё равно заметил. Спросил:

– Что это было, Дядя Миша?

– Теперь уже ничего. Можешь, Старх, расслабиться.

– Да я как-то и не напрягался, – пожал плечами Вяземский.

«Счастливчик», – позавидовал ему Сологуб.

**

Корниевский рвал и метал. «Ну, Сологуб! В Шеленберга решил поиграть Дядя Миша! Считай, напросился! Хотел тебя по-доброму на пенсию вернуть, даже к медали представил. Хрен тебе теперь, а не медаль! И на пенсию пойдёшь пешком без проводин. Один раз проводили и хватит!» Директор Конторы достал из папки список с представлениями к поощрениям участников операции «Осенний ковбой» и решительно вычеркнул фамилию Сологуба из всех мест, где она упоминалась. Немного подумал и проделал то же самое с фамилией Вяземский. После этого немного полегчало.

**

Утром за Сологубом прислали дежурную машину. Уже предчувствуя нехорошее, Михаил Иванович поинтересовался у водителя: где его служебная машина?

– Так уехала за начальником управления, – объяснил шофёр.

«А я тогда кто? – подумал Сологуб и сам же на вопрос ответил: – Похоже, уже никто». Все последующие события эту догадку только подтвердили. На проходной ему не вернули пропуск.

– На пенсию уходите, товарищ генерал-лейтенант? – спросил знакомый капитан, откладывая в сторону красные корочки. – На выход пропуск не забудьте оформить.

– Не забуду, – пробурчал Сологуб, направляясь к лифтам.

Здесь его перехватил майор из кадров.

– В свой бывший кабинет направляетесь, товарищ генерал-лейтенант?

– Ну? – предчувствуя очередную гадость, ответил междометием Сологуб.

– Так не надо вам туда, – жизнерадостно сообщил кадровик.

– Это ещё почему? – набычился теперь уже точно бывший начальник управления.

– Там теперь новый владелец, а личными вещичками вы в это пришествие благоразумно не обзавелись. Пройдёмте в отдел кадров, оформим бумаги и можете догуливать свою пенсию!

«Может надо было его обматерить? – думал Сологуб, шагая за майором. – Так за что? За то, что не по делу весёлый? В остальном он точно не виноват. Можно, конечно, только стрёмно срывать обиду на человеке, который даже и не в твоём подчинении».

В кадрах у него изъяли служебное удостоверение и выписали пропуск. Впервые Сологуб покинул здание Конторы по бумажке, как посторонний. На улице поискал по привычке глазами служебный автомобиль, не нашёл, вздохнул и уж совсем было собрался пойти к метро, как рядом взвизгнула тормозами машина. Его бывшая машина. За рулём сидел его бывший водитель. А его бывший адъютант, обежав машину, уже распахнул дверцу салона.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, прошу садиться!

Ответив на приветствие, Сологуб шагнул было к авто, но заметив, что в салоне кто-то есть притормозил. Гордость у старика взыграла.

– Спасибо, Серёжа, только я на подсадку ездить не привык.

Дверца с другой стороны салона открылась, и рядом с машиной встал незнакомый генерал-майор, который, впрочем, вполне знакомым голосом произнёс:

– Михаил Иванович, товарищ генерал-лейтенант, да садитесь же вы, наконец, знаете ведь, здесь долго стоять нельзя.

– Гена, ты, что ли? – уточнил Сологуб, забираясь в автомобиль, тебя в этом прикиде и не узнать.

– Я, Дядя Миша, – подтвердил Максимов, усаживаясь рядом.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – раздалось с водительского сидения.

– И тебе, Фима, не хворать. Ты, голуба, стеколко-то подыми, мне с твоим новым командиром посекретничать треба.

Когда салон отделился от переднего сидения толстым стеклом, первым заговорил Максимов.

– Когда утром за мной пришла эта машина, я сразу сообразил, что Ларин папа решил на вас отыграться, но сделать ничего не мог. По приезду меня сразу вызвали в кабинет директора, вручили копию приказа о назначении начальником управления и вот эти погоны. Собрались все замы, начальники управлений, а я вас глазами ищу.

– Меня, Гена, дальше первого этажа и не пустили, – с усмешкой в голосе пояснил Сологуб, – всячески старика унижали: пропуск отняли, удостоверение изъяли. Думал, погоны срежут, но как-то обошлось.

– Мне тоже досталось, – обрадованный тем, что в голосе Сологуба присутствовало больше юмора, чем обиды, оживился Максимов. – Бросили звёзды в коньяк, зубами доставать заставили. Потом вручили новенький комплект обмундирования – думаю, тесть расстарался – и, наконец, отпустили. Я в кабинет. Нет, никто вас не видел. Звоню на КПП. Только, говорят, прошёл. Бегом к служебному входу, в машину и за вами. Слава богу, успел!

– Хорошо, что успел, – согласился Сологуб. – Я ведь, честно говоря, чуть в тебе не усомнился.

– Потому и торопился. Понимал, что обижены вы крепко.

– Был обижен, Гена, теперь, правда, полегчало… А это что за…

Две машины грамотно прижали их к обочине, заставили остановиться. В передней машине открылась задняя дверь. Сологуб нажал кнопку и опустил стекло.

– Всё в порядке, ребята, – сказал он встревоженным офицерам. – Гляньте на номера. Это за мной старый друг заехал. Пойду. А вам спасибо за всё!

**

Сев в салон, Сологуб пожал руку Морозу.

– Решил восстановить картину, только с точностью до наоборот? Тогда я тебя так подрезал, теперь ты меня?

– И с теми же намерениями, Дядя Миша. Пришла пора отплатить добром за добро.

– Пафосно глаголешь, голуба, да и загадочно.

– Ладно, в лоб так в лоб! Есть предложение: возглавить новое управление в Департаменте Особых Операций.

Первое, что пришло в голову старому чекисту, это мысль о Боге. Может он и вправду существует? Вторая мысль была о горках. Не слишком ли круто катает его жизнь? С утра швырнула вниз, считай на самое дно, а к вечеру несёт опять вверх. Хватит ли у него сил на такие-то фортели?

– Что скажешь? – напомнил о себе Мороз.

– А что тут говорить? Ты ведь меня не обидишь, синекуру какую предлагать не станешь. Значит, нужен я тебе для дела важного. Почему я? Жираф большой. Ты ведь уже всё просчитал и со всеми мою кандидатуру согласовал, верно?

– Верно, – кивнул Мороз.

– Одно спрошу: ты с новым директором Конторы схлестнуться не боишься?

– Нет, – улыбнулся Мороз. – Я ведь Корниевского неплохо изучил. Когда его кандидатура обсуждалась, то и моё мнение было учтено.

– И ты что, бросил ему в корзину белый камень?

– Представь, да. Он мужик правильный. Сложный, но правильный. Не качай головой. Шлея под хвост кому угодно попасть может, главное её оттуда вовремя вытащить. А в этом Корниевскому есть кому помочь.

– Намекаешь на Ларису Матвеевну?

– И на неё тоже.

– Стоящая женщина, – кивнул Сологуб. – Настоящая офицерская жена!

– Я так понимаю, ты моё предложение принимаешь?

– Так точно, товарищ командир!

– Тогда едем в департамент. Будем тебя оформлять.

– Что, прямо сейчас?

– А чего тянуть? Подпись президента на бумаге уже стоит.

– Круто, Максим, месишь, – покачал головой Сологуб. – Значит, что соглашусь, у тебя сомнений не было?

– Ни капли, – подтвердил Мороз. Кто ж от генерал-полковничьих погон отказывается?

– Стоп. Об этом речи вроде не шло?

– Зашло бы, пойди ты в отказ.

Мороз посмотрел на задумавшегося над чем-то Сологуба.

– О чём думы, товарищ генерал-полковник? Может я могу чем помочь?

– Думаю, что можешь. Разъясни ты мне, какого рожна Корниевский Ерёменко подсидел? Ему-то эта должность вроде как понижение?

– Никто никого не подсиживал, я тебя уверяю. Просто решено Конторе существенно полномочий добавить, а это уже совсем другой масштаб, не Ерёменко, при всём моём к Петру Петровичу уважении, уровня.

– А нас Контора под себя не подомнёт?

Морозу понравилось это «нас», быстро Дядя Миша влился в команду.

– Не волнуйся, не подомнёт. Мы – око государево. Присматриваем за всем, что имеет отношение к безопасности страны, в том числе и за Конторой.

Глава двадцатая, в которой повествование стремительно катится к финалу

По случаю выходного дня генерал-полковник Корниевский вернулся с работы пораньше, к обеду. Лариса Матвеевна, как и подобает хранительнице домашнего очага, встретила «кормилица» у порога.

– Обед готов. Мой руки и за стол.

Трудно найти фразу банальнее, правда? Миллионы женщин ежедневно произносят её на сотнях языков. Но как много она говорит мужчине, чьё сердце не успело покрыться коркой обыденности: ты дома; все твои печали и заботы там, за надёжно запертой дверью; ты хорошо потрудился и теперь тебя ждёт отдых, мягкие тапочки, сытная еда и любящая женщина.

Корниевский прикоснулся губами к тёплой щеке жены.

– Сейчас, Кися, только переоденусь.

Лариса Матвеевна чуть печально улыбнулась. Разве ты не видишь, милый мой, что твоя «кися» давно уже превратилась в матёрую холёную кошку? Но как приятно, чёрт возьми, как приятно слышать из уст своего мужчины это ласковое прозвище!

– Может тебе не стоит переодеваться? Поедешь в форме?

– Куда поедешь? – нахмурился Святослав Всеволодович.

– В ресторан. Геннадий заказал. Он отмечает присвоение очередного звания и назначение на должность. Забыл?

– Помню, – в голосе Корниевского послышались дальние раскаты грома. – Однако коллеги – я в том числе – по устоявшейся офицерской традиции уже поздравили генерал-майора Максимова и с чином, и с должностью. Довольно с него! К тому же мы с тобой уже обсудили это вчера вечером, нет?

– Не шуми, – Лариса Матвеевна положила руку на лацкан генеральского кителя. – Ты прав, обсудили, ты сказал «нет».

– Рад, что память вернулась к тебе так быстро, – саркастически усмехнулся Святослав Всеволодович, и попытался было пройти мимо жены, но та отстояла позицию.

– И не груби. Вчера ты сказал «нет», пусть оно во вчера и остаётся. Сегодня ты должен ещё раз всё тщательно взвесить, и я тебе в этом с радостью помогу. В ресторане соберётся группа прекрасных, стечением обстоятельств обиженных на тебя людей, которых гораздо полезнее иметь в друзьях…

Лариса Матвеевна отметила, что хотя муж и насупился, как сыч, но молчит, и это хороший признак.

…– Про твою дочь и зятя я молчу – это, само собой разумеется. Генерал-полковник Ерёменко, место которого ты занял…

– Хочешь сказать, я его подсидел?! – громыхнуло прилично, разве что молния под потолком не сверкнула, но Лариса Матвеевна и бровью не повела.

…– Не подсиживал, я знаю, но он-то может думать именно так, ты ведь с ним не объяснился?

– Собирался на днях, – пробурчал Корниевский.

– А почему не сегодня? И случай есть подходящий… Генерал-полковник Сологуб…

Корниевский поморщился. Упоминание о новом взлёте опального генерала было ему неприятно.

…– Вот зря ты, Слава, морщишься, Михаил Иванович прекрасный человек и честный служака.

– Только дерзок больно!

– Ты про то, что он помешал исполнению твоего приказа по Вяземскому? Так это я его попросила.

– Ты?! – видок генерала описать не берусь, но поверьте, это было что-то!

– Я, Слава, я. Ты слишком зациклился на своей глупой обиде, совершенно напрасно поставив знак равенства между собой и литературным персонажем. Я не могла допустить, чтобы во всех приличных домах на тебя стали показывать пальцем! Потому и обратилась с просьбой к Дяде Мише, которую он исполнил, поверь, безо всякой охоты.

– Тебе почём знать? – пробурчал Корниевский, но уже без злости, что Лариса Матвеевна сочла предвестником капитуляции. Подтверждение тому стали следующие слова генерала:

– Только перед Вяземским я расшаркиваться не буду!

– И не надо, пары слов будет вполне достаточно. Ну, так что, поедешь в мундире?

– Нет. Переоденусь. На сегодняшнем празднике должен быть только один генерал!

– Верно! А я и не подумала. Как всё-таки хорошо, когда в доме есть мужчина, глава семьи, который вовремя исправит любую твою оплошность!

Заметив, что машина отклонилась от маршрута, Лариса Матвеевна вопросительно посмотрела на мужа.

– Заскочим в Контору, – пояснил Святослав Всеволодович.

Выходя через несколько минут из авто, заверил:

– Я мигом. Одна нога здесь – другая…

– …тоже здесь, – закончила за него Лариса Матвеевна. – Не задерживайся надолго.

Проводив мужа глазами до входа, Корниевская достала смартфон.

– Ларочка, начинайте без нас. Мы с папой немного задержимся… Нет не передумал… Не по телефону. До встречи!

**

– Полковник, вы подготовили бумаги?

– Так точно! Поскольку приказ о награждении участников операции «Осенний ковбой» до личного состава не доводился, я просто внёс в него изменения. Что касается государственных наград, то пришлось на Сологуба и Вяземского составить отдельное представление. Вот, пожалуйста. Осталось подписать.

Корниевский бегло просмотрел бумаги и взялся за предупредительно подложенную полковником ручку.

**

Чувство было новым. Неприятным. Впервые в жизни Святослав Всеволодович Корниевский познал, что значит оказаться чужим среди своих. Меж тех, кто участвовал в этой вечеринке, лично его раздражало только присутствие Вяземского. Его же присутствие раздражало, похоже, почти всех, кроме разве что жены, да четы Солодко, которые, кстати, и вывезли Украинское досье. Их Сологуб выдернул откуда-то с периферии специально для участия в операции «Осенний ковбой». И если со Светланой (майором Солодко) Корниевский был шапочно знаком, то её мужа Виктора (подполковника Солодко) ему представили только на днях. Им, Корниевский горько усмехнулся, он точно насолить не успел. С остальными придётся поступить согласно им же самим утверждённому правилу: сам напортачил – сам исправь! И начать надо с детей.

**

… – Так что мы с Виктором теперь сотрудники центрального аппарата, – делилась приятной для себя и как она надеялась для друзей новостью Светлана, – стало быть, москвичи и видеться теперь будем чаще!

– Только не со мной, – грустно улыбнулась Лена Ерёменко. – Петя получил новое назначение, и скоро мы уезжаем из Москвы. А за тебя, Светка, я очень рада!

– Как и мы с Геной, – подхватила Лариса Максимова. – А куда?.. – повернулась она к Лене.

– Извините, что вмешиваюсь… – подошедший Корниевский обвёл компанию взглядом и остановил его на Максимове. – Товарищ генерал-майор, на минутку…

– Девочки-мальчики, я тоже на минутку… – Лариса устремилась следом за отцом и мужем.

Искать какого-то уединённого места Святослав Всеволодович не стал. Отвёл зятя на несколько шагов, тем и ограничился.

– Хочу, Гена, просить прощения. Нагрубил тебе на днях. Позволил, понимаешь, роскошь наорать по-отцовски. С посторонним я бы такого себе не разрешил.

Сильный ход! Налёт отчуждённости с лица Максимова сдуло разом. Глаза наполнились влагой, комок в горле преградил дорогу словам. Корниевский понял, что счёт стал 1:0 в его пользу.

– Ладно, – похлопал он зятя по погону. – Не подбирай слова. По глазам вижу, что понят и прощён. Возвращайся к гостям, им твоё внимание необходимо.

Максимов кивнул и пошёл, куда послали, а Святослав Всеволодович повернулся к дочери:

– Как думаешь, Киска-Лариска, правильно я поступил?

– Папка, ты чудо! – Лариса поцеловала отца в щёку и поспешила за мужем.

**

Чуть в стороне Лариса Матвеевна беседовала с двумя генерал-полковниками, которые, впрочем, как и Корниевский, сегодня были в штатском. Видно, в ряде случаев мозги людей военных выдают один и тот же результат.

… – Получил назначение полпредом, Лариса Матвеевна.

– Далеко?

– Не особенно, – улыбнулся Ерёменко. – Сразу за Уралом уже моя вотчина.

– Лена пока здесь остаётся? – поинтересовался Сологуб.

– Нет, летит со мной в Новосибирск. Я предлагал подождать пока обустроюсь – ни в какую!

– И правильно! И молодец! – одобрила Корниевская. – Жена должна следовать за мужем как нитка за иголкой: в Сибирь, так в Сибирь!

– Пётр Петрович, на два слова, – попросил подошедший Корниевский.

Лариса Матвеевна тут же ускользнула. Сологуб хотел последовать за ней, но Святослав Всеволодович его удержал.

– Михаил Иванович, вас моя просьба тоже касается. Мужики, я вас обоих обидел: тебя, Пётр Петрович невзначай, а тебя Михаил Иванович, врать не буду, во гневе умышленно. Пётр Петрович, ну не мог я сразу сказать, что иду тебе на смену. Хозяин бы этого не одобрил. Ты же знаешь, как он любит преподносить сюрпризы.

– Да уж…

– Ещё один твой приятель, Мороз, тоже ведь был в курсе.

– И повинился давно, – вставил слово Сологуб.

– Действительно? – посмотрел Корниевский на Ерёменко.

Тот кивнул.

– Ну, так он и моложе и, выходит, шустрее будет. А я вот припозднился, за то и винюсь. Надеюсь, мы сохраним дружеские отношения?

– Надеюсь, – подтвердил Пётр Петрович, пожимая протянутую руку.

– Михаил Иванович, – повернулся Корниевский к Сологубу. – Признаю, наехал на тебя не по делу. Вдвойне извини, что испортил последний день в Конторе. Что смогу – исправлю. Устроим тебе на днях торжественные проводы.

– Да чего уж теперь, не стоит…

– Стоит, Михаил Иванович, стоит! Может, даже не столько для тебя, сколько для себя мне это сделать стоит. Подчинённые должны знать, что их начальник умеет спросить и с себя тоже. Поможешь мне в этом?

– Ради такого дела придётся.

Ещё одно рукопожатие.

**

Корниевский, чуть ли не с жадностью, выпил бокал шампанского. Вспотел он нынче дела добрые вершить. Счёт уже 3:0. Так, может, ну его? Поискал глазами жену. Она как раз что-то оживлённо обсуждала с Вяземским. Почувствовала его взгляд, просигналила ответным. «Что ж ты замер почти у финиша? – говорили её глаза. – Назвался груздем… не веди себя как бледная поганка!». Корниевский чуть заметно боднул головой воздух и решительно направился навстречу последнему за этот вечер «подвигу».

Вяземский оказался куда более крепким орешком. При виде приближающегося Корниевского сразу попытался уйти, Лариса Матвеевна удержала.

– Прошу тебя, Старх, выслушай Святослава Всеволодовича, ну, пожалуйста!

Старх, без охоты, но просьбу женщины уважил.

– Дуешься на меня, писатель? – Корниевский почему-то решил держаться с Вяземским запанибрата.

Реакция последовала незамедлительно и совсем не такая, на какую рассчитывал генерал.

– Дуешься?! Вы только гляньте! Этот человек, мало того, что определил меня в подкидные агенты, так ещё в тюрьму чуть не упрятал, хотел всенародно ославить как сотрудника спецслужб, а теперь интересуется: не дуюсь ли я на него? Нет, господин хороший, не дуюсь – я на тебя зол!

«Хорош гусь! – удивился Корниевский. – Он хоть понимает, с кем разговаривает? Впрочем, на это ему, похоже, насрать. Ну а мне-то что в таком разе делать?»

Решение пришло неожиданно.

– Так и я на тебя зол, – стараясь говорить в тон Вяземскому, произнёс Корниевский. – И что? Выпятим грудь и будем стоять друг против друга петухами? Или поделим «зол» на «зол» и разойдёмся миром?

На несколько секунд Вяземский застыл в раздумье, потом улыбнулся.

– А что, генерал, принимается! Давай разойдёмся миром! Только имей в виду, я ведь в книге не про тебя писал.

А Корниевский к его словам особо не прислушивался. Искал жену, чтобы глазами доложить об успешно выполненном задании. Нашёл и удостоился в ответ такого тёплого взгляда, что тут же переполнился счастьем и даже был готов расцеловать наглого писаку, который нёс какую-то ахинею про свою дурацкую книгу.

– Не про меня говоришь? Да нет, брат, про меня!

КОНЕЦ

Сезон дождей (или что-то вроде послесловия)

Начинаться книга может с любой буквы, а вот заканчивается, как правило, на букву «ц» по вполне понятной причине: это последняя буква в слове «Конец».

Допечатав букву «Ц» я откинулся на спинку стула и сладко потянулся. Приятное ощущение, для которого в русском языке есть подходящее слово: «истома». Это ощущение я испытываю всякий раз, когда можно с чистой совестью воскликнуть: «Книга состоялась!» Сие означает, что, по большому счёту, рукопись уже вполне можно предъявить издательству. Пусть те, кому это положено по штатному расписанию, и пусть даже за отдельную плату, – могу себе позволить! – вычёсывают из неё блох. Один раз – самый первый – я именно так и поступил. Поскольку издавал книгу я за свой счёт, все услуги издательства были оплачены заранее, то ответ я получил достаточно быстро. Рукопись пестрела правками, изучая которые, я всё больше и больше краснел от стыда. Будь я не столь самонадеян и не побрезгуй технической работой, труд корректора и редактора по стилю был бы не столь тяжек. Тогда я чётко усвоил: даже состоявшаяся книга требует серьёзной технической доработки, которую лучше делать самому.

Пережив эйфорию за окончание творческого процесса, я углубился в его (процесса) техническую составляющую. Уже после первой вычитки стало ясно: придётся писать послесловие. И это при моём личном убеждении, что послесловие, как и предисловие, это попытка автора в чём-то оправдаться, рискуя при этом испортить у читателя впечатление от прочтения основного текста. Однако ввести читателя в непонятки по отдельным моментам, оставленным мной в подвешенном состоянии, тоже ведь будет не правильно, верно? Один момент я освещу совсем коротко. Это что сталось после той вечеринки у Гены Максимова. По просьбе моего нанимателя Сержа Одоецкого я остался в России, чтобы освещать Мундиаль. Напишу ли я об этом книгу? Пока не планирую, но случиться может всякое. Другому моменту придётся отвести целый абзац.

По возвращении в Рагвай у меня чуть ли не с порога случился нелёгкий разговор с Катей, которая повинилась, что воспользовалась моим отсутствием, чтобы «встать на путь разврата и супружеской измены» – её слова, не мои. Оказывается, спровадив меня играть в шпионы, супружница пустилась-таки, как она сама выразилась, на поиски «оглушающего оргазма». Если про мужчин в такой ситуации говорят «бес в ребро», то касательно женщин, помянуя их библейское происхождение, возможно, уместнее употребить выражение «бес в ребре», вы не находите? Впрочем, мне самому эта мысль пришла в голову гораздо позднее, а в те минуты я мечтал только о том, чтобы Катя заткнулась. Но её прорвало как плотину, и грязный поток беспощадных слов безжалостно заливал моё, да и её собственное самолюбие. Не буду говорить о том, где она отыскала того заезжего жиголо – главное, что далеко от Рансьона. И уже тем более опущу блуд, которому они предавались, за Катин, разумеется, счёт. Хотя если она подарила любовнику машину, то можно предположить, что… А вот закончилось всё довольно предсказуемо. Когда шум в голове утих, а с глаз спала пелена, Катя обнаружила, что молодой мачо успевает потрахивать и более молодых девиц, всё так же за её Катин опять же счёт. Нет, она не стала закатывать скандал. Рассудок – а у Кати он ого-го! – окончательно взял верх над похотью. Она тихо собрала вещи и уехала, оставив любовнику подаренную машину. Да, она хотела сорваться и сорвалась! Да, она хотела получить и получила! Но теперь с этим покончено раз и навсегда. Так сказала Катя в конце исповеди и добавила: «Решение за тобой: простишь, и я тебя больше не подведу, нет – слова не скажу!»

Я тогда попросил время прийти в себя, а потом, разумеется, простил, поскольку свою вину в Катином грехопадении осознал в полной мере.

Катю-то я простил, а вот себя, за то, что не трахнул тогда, в Киеве, Натали, простить так и не смог… Вот теперь действительно

КОНЕЦ

139

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: