(Из окна вагона поезда)

Самолёты надоели. Да и боится Вера их, хоть никому и не признаётся в этой глупой своей фобии. Всё равно летать ещё и летать. Но тут выпало съездить в командировку до областного городка, не на самолёте же, когда ходу по железке… часов шесть.

         Она всегда металась: между страхом высоты и стойким неприятием поездок по «жеде». И мужественно выбирала первое. Слишком хорошо помнила: вагоны грязные, пассажиры пьяные. Но тут решилась. Конечно же купе, желательно класса люкс. Неожиданно, прямо перед кассой, передумала: ностальгировать, так по полной. Случайно или нет, а может в награду за прошлые страдания, ей достался плацкартный вагон высшей категории: сияющий пластик, чисто, от слова стерильно… да ладно, стерильно, от слова почти, и приводные механизмы в «удобствах» сенсорные. Неожиданно, конечно, но приятно.

          Пассажиров почти не было, во всяком случае напротив пока никто не сидел и глаза не мозолил. Следом за ней, правда, зашли молодые люди, парень и девчушка, сразу же плюхнулись на боковую, напялили наушники, сплелись ручками и стали влюблённо созерцать друг друга. На верхней полке тоже спал некто тихий, было ещё слишком рано.

          Поезд давно тронулся и даже набрал скорость, и, от нечего делать, Вера стала смотреть в окно. Ничего особенного: снаружи шли картинки поздней осени, серой, пасмурной, холодной. Низкие тучи словно решили задавить Землю. Сплошным комком сбившейся утренней ваты повисли над поверхностью Земли, и было видно, что им очень трудно удерживаться на этой небольшой, но всё же высоте.

          Ей, вдруг, стало тяжело, почти как этим тучам, от того, что она не могла ничем им помочь. Необходимо было немедленно что-то предпринять. Ну, что ж… Серые Сущности Воздуха? Хотя серые они только в непогоду, ещё они призрачно-мерцающие, стала проявлять картинку Вера, а в солнечные дни прозрачные, невидимые. Сейчас она их видит, а главное, понимает законы их существования. Один из таких законов, умение правильно распределиться по бескрайнему небу, оказаться вовремя там, где оно особенно низко провисает над Землёй. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Небо… упало, свалилось на Землю, ведь это – Конец Света!

         «Ну вот, «Корнет отвязался», – притормозила себя Вера и отвела взгляд от окна: – А здорово получается, – тут же себя и похвалила. – Хочется чаю… сходить за кипятком?»

         Когда-то она обожала пить чай в вагоне…

         Перед её мысленным взором тут же возникло видение её юности, когда она, беззаботная и смешливая, едет в грязном, с острым «дорожным» запахом вагоне, но других не бывает, и этот хорош. Ездит она каждые две недели из своего любимого Новосибирска, где учится в «меде», в маленький городок на Томи, домой к маме с папой.

        К ней частенько подсаживается кто-нибудь из мужчин постарше, из тех, кому так скучно, что решаются развлечься общением с милой, очень юной девушкой с огромными, как небо и наивными, как юность, васильковыми глазами. Сначала она доверчиво и серьёзно отвечает на все вопросы, предлагаемые ей нечаянным попутчиком, потом увлекается и, уже без наводящих, выкладывает про свою жизнь всё, как на духу. И к концу поездки, не остаётся ничего, что ещё могло бы остаться про себя.  

      Мужчина глядит на неё особенным образом, у него блестят глаза.

      Она громко смеётся, а все её секреты уже давно стали достоянием всего купе, а заодно и половины вагона!

      Взрослые женщины, едущие в этом же купе, с затаённой улыбкой отводят глаза. Пусть отводят, к ним же не проявляют интерес.  

      Однажды её даже замуж позвали прямо в вагоне. Дальневосточник какой-то. Обещал вызвать к себе, на Дальний Восток, как домой приедет. А ведь он написал тогда письмо… но она уже остыла.

      А однажды подсел военный, в погонах такой. Быстро разговорил, ручку ей гладил, трогал за подбородок и, вдруг, поскучнел, умолк на полуслове, встал и ушёл в своё купе. Тогда она на боковой ехала. До конца пути не могла повернуть голову в сторону соседей, смотрела прямо перед собой, так неудобно было и… стыдно.

     Теперь у неё оскомина на общение в поездах. Даже если соседи вполне себе приличные и, от нечего делать или по природной доброжелательности, пытаются наладить с ней короткий дорожный контакт, чаще всего её односложные, предельно вежливые ответы замораживают все их попытки в зародыше.

 

       Вера пила чай, но не из вагонного стакана с подстаканником, свой в дорогу взяла, пластиковый, с крышечкой. И заварка: любимый её, вечный Ахмат. Могла бы и потерпеть, ехать не так уж и долго, но ностальгировать, так по полной.

      Чай согрел, притушил возникшее раздражение и обиду непонятно на что, и, от нечего делать, она снова стала разглядывать, уже не без интереса, осеннее небо за окном.

      За то время, пока она ходила за кипятком, доставала из дорожной сумки чайные пакетики и тюбики с сахаром, всё это растворяла в кружке и дожидалась, пока чай настоится, Серые Сущности Воздуха успели не мало. По команде главного, а таковой был, как все они, призрачно-мерцающий, неправильно-округлой, формы, только побольше, и по контуру лучше очерчен, с множеством крепких и цепких, типа кошачьих, коготков, чтобы при необходимости цеплять облака и тащить их в нужное место, стали резво подтыкать облачное одеяло по всему небесному горизонту и равновесно расставлять Сущности Облачные на бесконечно-огромном мольберте неба.

      Так… значит ещё и Облачные…

      Ну, хорошо, но Воздушные – главнее!

      Облачные, это сами облака, они примитивные.

      Пример, вон та лохматая собака с длинным носом, медленно вытягивается за куском облачного хлеба. Это и есть Облачная Сущность. Или крокодил… нет, аллигатор, звучит эстетичнее, с плотоядным взглядом и, раззявленной голодной пастью. А это что, пальма? В такой холод и сырость?.. Ну превращалась бы в ель... Но пальма не спешит, как и всё там, на небесах. Хотя знает, что и долгого эволюционного преобразования, если что, не потребуется.

       Вообще, небесная философская концепция несколько отличается от земной. Во-первых, она географически безразлична: север-юг, запад-восток – это не про неё. Что и подтверждается не только пальмой, но и тем далёким стадом слонов, что понуро бредёт по самому горизонту низкого и холодного неба Западной Сибири. Правда, это только слоновьи головы, и они, словно верхние части айсбергов в океане, всплывают над горизонтом, а нижняя часть, слоновьи туловища, где-то там, погружённые в горизонт, невидимые. Но это всё равно слоны, они задумчиво кивают головами и идут, идут… Они могут утонуть, уйти за горизонт, но не уходят, их тоже что-то держит.

       Что держит… что держит…

        А что её держало рядом с ним все те годы… да и сейчас… Её самообман, нежелание видеть очевидное? Тогда цвела весна. Белопенные яблони стояли все пьяные.  

        А им… было скучно вдвоём…

        Ах, как же им было скучно!

        Вера металась, плакала по ночам в подушку, повернувшись к нему спиной на своей половине огромной, супружеской, когда-то тёплой, когда-то вполне себе нормального размера кровати. Потом она стала как океан, который не переплыть, и они оба в нём тонули. Она любила, чтобы и постель… белоснежная, но пошла мода на тёмные тона. Она купила чёрный комплект, в кроваво-красных розах. Может и совпало, поди сейчас, разберись, но сразу всё пошло не так.

       Ещё психолог по образованию!

       Эх, Вера, Вера.

       И Вера – миниатюрная, со светло-русой, закрученной в живописный узел копной волос, с открытой, нежной, беспомощной шейкой, с тонкими приятными чертами лица и интеллигентными манерами выпускницы высшего учебного заведения, да ещё и краснодипломницы, привычно-сокрушённо качнула головой. Ну понятно же, что придавать супружескому ложу, этому святая святых семейной жизни, национал-социалистические, чёрно-красные тона, это ж догадаться надо. Цвета войны, цвета беды, вот и воюй теперь, а кто виноват...

      Поезд подходил к станции. Она припала к оконному стеклу. Нет, названия ещё не видно, и взгляд привычно стал карабкаться в небо, чтобы снова завязнуть в этих бесконечно-тяжёлых... она усмехнулась и мысленно передразнила себя саму: Облачных Сущностях, так-так, что с ними?

      Ах, вот что: появился… или появилась… зайцемышь, с длинными ушами и длинным же, тонким, именно мышиным хвостом, кажется, летающее создание. У неё… него… у создания, одним словом, за спиной, если напрячь фантазию, можно различить перепончатые крылья. Одно крыло точно есть, второе можно до вообразить. Вообще, все крылатые создания призваны облегчать работу Воздушных Сущностей. Все бескрылые – наоборот, утяжеляют небо. Зайцемышь, естественно, осознав себя крылатой, изо всех сил старается помочь, но, кажется, больше мешает. И тут же Вера разглядела, как она раньше-то не видела, чуть не на полнеба распластанного, трёхглавого летающего змея… может, дракона? Не важно, так вот кто спасает ситуацию по-настоящему! У змее-дракона огромное туловище, мощные крылья и три маленьких добрых головы, как у всех очень больших и сильных созданий. Этот не подведёт, думает же сразу тремя!

      Чувство голода подкралось неожиданно. Утром кружка кофе без всего, сейчас чай, тоже вода, даже пачку печенья не прихватила. И вот результат, желудок заработал и запросил чего-то существенного.

      «Не подумала» – подумала Вера.

      «Болотное» – мелькнуло за окном вагона. Миленькое название, даже замутило, от голода, наверное.

       Поезд уже трогался. Придётся созерцать на голодный желудок ещё часа четыре. В начале вагона загалдели, приближалась весёлая компания только что вошедших в вагон пассажиров. Только не ко мне! Сердце сжалось от нежелания менять спокойствие на суету. Фу, пронесло! Компания шумно прошла далеко вперёд. На верхней полке «Тихий» завздыхал, заворочался и снова затих. И Вера облегчённо глянула в окно.

      Трёхглавый ещё был. Он предпринимал титанические усилия, чтобы не трансформироваться во что-нибудь тяжёлое и бескрылое, например, в трёх пушечный танк или трёхмачтовый корабль. Хотя… в корабль можно, океан же, хоть и воздушный.

      Она отвела взгляд от неба, там пока всё терпимо, и снова, да что же с ней сегодня такое, погрузилась в воспоминания. Было утро одного из тех яблочно-белопенных весенних дней. Она проснулась и сидела на кровати, спустив ноги на мягкий, пушистый коврик на полу, безвольно и бессильно опустив плечи. Солнечный весенний поток из окна проливался на кровать и, по косой, падал ей на спину. Но от него не было радостно, а то ли жарко, то ли тоскливо. К тому же, с вечера плакала, едва уснула к середине ночи. На прикроватной тумбочке лежал календарь и на нём пометки на каждый день. Она с ненавистью смотрела на них и думала, что самое лучшее, что происходит сейчас, это «суббота», а значит, не надо на работу, хотя… на кухню точно надо.  

       Зашёл Игорь и, ни с того, ни с сего, бухнулся на колени. Она вздрогнула и, невольно, откуда это, взмахнула руками, закрываясь, как от удара: «Что, уже? Решился всё-таки? Но я… не готова!» Вера давно уже знала, что это произойдёт, разговор состоится, ждала его, но так, как ждёшь смерти: точно знаешь, что жизнь не вечна, и все там будем, но всё равно не веришь: нет же, не сейчас, не скоро, и нечего об этом думать. И, когда она, смерть, приходит, то приходит всегда внезапно.

       Вот и теперь, от неожиданности, она закрыла лицо руками и приготовилась умереть. А он… стушевался. Добрый в сущности человек, он всем желал добра: и чтобы любовница обрела счастье, став законной женой, и жена не слишком кручинилась, перейдя в не почётный разряд «разведёнок». Иными словами, «и волки сыты и овцы целы». А так не бывает. Ну, в общем, Игорь поплыл:

       – Вера… я хотел тебе сказать… ты такая хорошая у меня, пойми…– пауза долгая, мучительная. Нет, это невозможно:

       – Кто она? – это она задала вопрос… она сама! Хватит! Перед смертью не надышишься! – Ты просто скажи, кто она? Мне только это нужно знать!

       – Лана! – быстро сказал он. Он тоже решил, что помирать, так с музыкой.

       – Кто-о-о?

 

       А что она хотела? Сколько им ещё вместе по симпозиумам ездить. Одно дело они делают. Партнёры.

       Психолог.

       Вот уж верно говорится: «По образованию».

       Хотя… чужие проблемы она решает успешно.

       Чувство голода опять подступило. Нет, почему она с собой ничего…

       Она вздохнула обречённо, и взгляд снова вылетел в окно.

       И – расхохоталась. Про себя, конечно, мысленно.

       В ватном одеяле неба, среди прочих Облачных Сущностей толкался… окорочок! Да-да, куриный, солидный такой, со среднее облако, американский, одним словом. Ему было тесно, а ей – до слёз смешно. Вслух она, кажется, прыснула. Парень с девчушкой на боковой недоумённо повернули головы, посмотрели, впрочем, как в чёрную дыру, и сразу стали испуганно искать потерянные взгляды друг друга.

       Как же хорошо когда-то елось в поездах. Ещё маленькой она ездила с родителями в Томск. Там жили родственники родителей, и поездки были достаточно частыми. Курицу всегда брали варёную, тучную, отец любил «повеселиться, особенно поесть», как он говаривал, в дороге. Это был ритуал: белый хлеб, огурцы, помидоры, свежие или солёные, в зависимости от времени года. Отец делово раздирал куриное мясо, отправлял в рот куски, хрустел огурцом. Мать скромно отрывала белые полоски с грудки, а доченьку награждали ножкой. Ах, какая это была божественная ножка! Эта, небесная, кстати, тоже… не эконом-класса. Вера снова посмеялась про себя: надо же, так хотеть есть.

       Так они хотели есть когда-то давно с Игорем. Они были курсе на третьем, когда узнали друг друга и… влюбились! До беспамятства! И уже не могли друг от друга оторваться. Годы были двухтысячные, самое начало. Родители у обоих не богатые, а в эти годы и вовсе жили трудно. Впрочем, «не богатые», это немножко спорное понятие. Для того времени позволить себе определить детей учиться в такое престижное учебное заведение, каковым являлся и в те времена медицинский институт, это всё равно круто. И всё-таки, в целом, так сказать, жили на пределе, ничего лишнего позволить ни себе, ни своим детушкам не могли. А те и сами это понимали, поэтому лишний раз у родителей материальную помощь не клянчили. Вот и выживали, как могли: и те, и другие.

       Вместе они стали жить сразу. Наивные, честные, прямолинейные, они не собирались ничего скрывать от окружающих. И однажды их просто выселили из общежития, на том справедливом основании, что раз объявили себя семьёй, так и живите, как семья, снимайте жильё, а общежитие для одиноких студентов, не состоящих в семейных отношениях и не сожительствующих друг с другом.

       Три дня они ночевали в парке на скамейке, неподалёку от своего бывшего общежития. Как они хотели есть! Нет, не курица стояла у них перед глазами, когда они кутались на парковой скамейке в откуда-то взявшийся плед, и пытались устроиться на ней хоть как-то поспать, непременно вдвоём, крепко свившись в объятиях, корке хлеба они были бы рады.

       Через три дня приехали его и, одновременно, её, родители. Перепуганные, возмущённые и счастливые, что, не смотря на все проказы их непутёвых детушек, ничего плохого с ними не приключилось. Тут и свадьбу сыграли. А через год Ленуська родилась. А ещё через четыре Артёмка. Они с Игорем уже оба в ординатуры поступили, каждый в свою. Вера выбрала психологию, а Игорь… Игорь – хирург, от Бога, теперь уже знаменитый на весь город, известный на всю страну. Даже в Москве его знают и ценят, из самой столицы приезжают оперироваться! Игорь, он сделал себя, а она… она сделала его.

         А Лана была её лучшей подругой. Хотя… даже внешне они разные – и это мягко сказано. Она – нежная, светлая, улыбчивая, добрая и доверчивая до глупости. Подруга – худая, высокая, резкая, с кипучей энергией, которую всю отдавала работе. Ну, это она так себя позиционировала, пока не открылось, что не всю и не только работе. Как и полагается подругам: одна симпатичная, другая… её оттеняет. Считалось, что Лана была ей очень нужна, что она её защищает и дружески ведёт по жизни. Но… у неё уже был тот, кто вёл. 

       Лана тоже выбрала хирургию. Ну, ещё бы, ведь хирургию выбрал Игорь! Как Вера плакалась ей в плечо, когда впервые почувствовала его охлаждение. Ну почему она всегда позволяет себя предавать? И почему люди, даже самые близкие, так бессовестно пользуются её доверчивостью и… простотой, которая, как известно, хуже воровства!

        Небесный окорочок, меж тем расплылся и увеличился в размерах.

        «В муке его обваляли, что ли? Жарят?» – плеснуло раздражение.

        С некоторых пор она стала замечать эту нотку в себе, беспричинные наплывы обиды, всплески дурного настроения. Это что-то новенькое, раньше ей не свойственное.

        Плохо!

        Как психолог она понимала – это очень плохо. И, конечно, боролась с этим новым для себя состоянием, как могла. Но борись-не борись, а в небе разворачивалась драма. Окорочку её, обвалянному в муке и пожаренному, угрожала явная опасность: к нему стал поворачивать свою раззявленную пасть аллигатор, тот самый, с плотоядным взглядом. Впрочем, порывы ветра там, в небесных подоблачных сферах изменили несколько картинку. Взгляд аллигатора подобрел, и даже слегка примаслился, появились нотки мечтательности.

        «Предвкушает, гадёныш, как съест мой окорочёк» – подумала Вера и снова прыснула. Нет, всё-таки долго негодовать она не умела.

        Но небесные перепетии продолжались. Собака тоже отвернулась от своего куска облачного хлеба, до которого она так и не смогла дотянуться, и стала проявлять интерес к окорочку.

        «Ого, да они сейчас подерутся!» – усмехнулась Вера.

        Нет, она не собиралась драться из-за Игоря ни с кем. Даже с Ланой! Она его отпустила. Не хотела держать. Ещё когда не знала, с кем он, но почувствовала, что у него кто-то есть, она уже тогда всё решила для себя. Да, она плакала каждый день, она страдала, но она не хотела бороться, не желала. Это бы оскорбило её лучшие чувства к нему. Да и он в своих чувствах должен быть свободен! Ведь он может даже полюбил ту, другую, как любил её когда-то.

        – Пойми, я тебя не брошу! – она успокоилась, а Игорь расписался: – И детей не брошу! Я буду приходить к вам. Ну как я буду без Ленусика, а… без Артёмки? – страдал он, тогда, перед уходом к её подруге.  

       Ей было всё равно. Уходил бы уже. Кажется, это была прострация. Она улетала всё выше и выше. А он, виноватый, жалкий (и это мужчина, начинающий новую жизнь с женщиной, которой он должен быть восторженно увлечён), был уже маленькой точкой, мушкой, там, далеко-далеко внизу, на… Земле! Наверное, так и бывает после смерти: полёт к свету и… не хочется возвращаться.

      – Ты что, не проводишь, даже?

      Она вопросительно на него взглянула:

      – К детям можешь приходить… в любое время.

 

       Поезд затормозил на очередной станции, и в её купе всё-таки подсели. Это был высокий брутальный, как теперь говорят, мужчина с мужественными чертами лица и накачанной фигурой. Спортсмен, что ли? Вера не очень жаловала спортсменов, считала их примитивными, но этого… примитивным не назовёшь.

      Даже девчушка с боковой с интересом на него глянула, но недолго, у неё был более достойный, с её точки зрения и на данный момент, объект внимания.

      «Этого мне только не хватало», – испуганно подумала Вера.

      Испуганно потому, что с таким мужчиной наверняка не помолчишь. Придётся как-то общаться.

      «Ну почему, почему, дорога, ты не дала мне побыть наедине с тобой?»

     Но мужчина и сам не торопился начать общение. Он вообще был напряжён и чем-то расстроен. Бросил на лавку небольшую, но дорогую, из натуральной кожи, спортивную сумку, сел и, кажется, ушёл в себя.

     Минут через пятнадцать, не раньше, взгляд прояснился, и… сфокусировался всё-таки на пассажирке напротив. И слегка, но всё же подправленные, а может и от природы чётко очерченные брови резко взлетели вверх.   

      Перед ним сидела… ого, Прекрасная Незнакомка!

      Светлые, чуть вьющиеся волосы подняты и умело подколоты в причёску.

      Причёска в наше время, когда все вокруг по-модному простоволосые?

      Но у неё волосы тонкие, мягкие, при этом густые. Придать форму такой копне можно только при помощи заколок и прочих приспособлений. В распущенном виде он буйный, путаный, непослушный.

     Шейка… кажется, едва держит тяжёлую ношу.

     Черты лица слишком правильные и, как у большинства светло-русых, не очень прочерченные, однако всё удачно дополнено умным макияжем.

     Глаза? Чиркнула взглядом быстро по лицу. Сразу убрала бритву. Глаза васильковые. Не синие, не зелёные, где-то посередине.

     Макияж в дороге? Значит ехать недалеко и скорее всего впереди у неё встреча.

     Деловая или личная?

     Очень молодо выглядит, хотя понятно, что чуть за тридцать.  

     Так хотелось в дороге побыть одному…   

     Нахал, откровенно разглядывает. А, ничего, что это не совсем прилично? Надеюсь, ты имеешь об этой условности представление?

     Мысленно она не собиралась быть с ним на «вы».

     Она демонстративно отвернулась и стала глядеть в окно. Господи, как не комфортно, хоть бы этот «Тихий» на верхней полке проснулся уже. Что там, в небесах, съели мой окорочёк?

     В окно смотрит безразлично. Что она там увидела. Да не буду я вас беспокоить, мадам… вниманием, хоть вы и очень красивая женщина.

     Зажалась.

     А я сам?

     Да, чёрт возьми, пошути непринуждённо. Ну ты же мужик, не ей же начинать. Глупо, вот так промолчать всю дорогу, хоть и короткую. Молодёжь тут ещё. Хотя… вряд ли они что-то видят, кроме себя.

    А ничего женщина… С ней можно было бы проехать и подольше.

    Все они… ничего.

    Эта не стерва… Нет, она просто не может… Тонкая, грациозная.

    Нет, она не такая!

    В уголках губ привычная усмешка – признак самоиронии, кстати и интеллекта тоже.

    Да, господи, Кристина тоже… интеллектуалка та ещё! Однако это ничему не помешало. И… не помогло!

    Да он у них в чём угодно и сколько хочешь, но только не в бабской их сущности!

    Тебе мало Крис? Не такая…

    Ну ты ещё влюбись!

    Болван!

    Хорошо, что выхожу. Может вместе? Помогу во всём. Она не собирается. Да её наверняка кто-то и где угодно встретит.

    Она не выдержала, резко встала, взяла кружку, зачем-то крышку и пошла за кипятком. Чай ей не нужен даром. Но и сидеть вот так... Что её так цапнуло, он же… попутчик. И –только!!!

     К тому же… спортсмен.

     Однако… немного мужчин относятся к ней так… безразлично.

     Откуда его занесло? Видно, что не свободен. Зашёл в Юрге, чем-то сильно расстроен.

     Очень ухожен. Есть женщина… хотя…

     Но у тебя-то есть мужчина! Правда, не верный…  Был… Сейчас, снова вер…

 

                                                                  *   *   *

      Она возвращалась с кипятком. Нервно стала рвать чайный пакетик. Он не поддавался. Глупо, как всё глупо и… стыдно, почти как тогда, давно. Да кто он такой? Она швырнула пакетик на столик и упёрлась взглядом в окно.

      Всё, ей ничего не надо, и… никого!

      Облака, облачные… сущности эти. Глупо. А где трёхглавый… змей этот, или дракон? Он ещё существует? Стала высматривать в тяжёлом, сплошном одеяле облаков размытые образы недавних фантазий.

     Есть, вот он! Держит небо, держит, но ему всё труднее. Потому что за то время, пока она была занята спортсменом, нахалом и, кажется, нарциссом с подправленными бровями, тучи заклубились. Всё портил аллигатор. Именно он выкапывал из облачного одеяла и разбрасывал вокруг себя облачные камни. Некоторые были мелкие, другие же с хорошие булыжники. Даже окорочёк превратился в камень, и аллигатору уже не интересен. Собака приткнула к нему нос, но есть не собирается. Зайцемышь куда-то ускакал (ла).

        Небо прогнулось под тяжестью облаков-камней, словно оно, небо, огромный небесный платок, в который их насыпали, и он вот-вот прорвётся. И тогда свершится ужасное: облачные камни облачно-каменным, апокалиптическим дождём ссыплются на Землю и раздавят всё живое на ней своей тяжестью! Они могут упасть и на пути поезда и тогда… произойдёт катастрофа: поезд сойдёт с рельс! Визг, лязг, вагоны лезут друг на друга.

       Но её-то спасут…

       Она невольно оглянулась и… прикусила губу. Её возможного спасителя не было. Исчез! Сошёл на остановке, которая успела промелькнуть, пока она фантазировала с камнедождями? Ничего себе, а она-то… губу раскатала, а он – по-английски.

       Ей снова стало смешно, и она, наконец, почувствовала облегчение. Поезд уже тронулся, но ещё не набрал ход. На столике лежала шоколадка. Ах, и шоколадку оставил? Ну, нахал! И чайный пакетик… слегка надорван. Она кинулась взглядом в окно. Вагон уже прокатил мимо станции, но она ещё была видна: «Тайга». Но перрон с тонизирующим названием… он был абсолютно пустынен.

       Она жадно дорвала пакетик, растерзала шоколадку и вцепилась в горьковато-сладкое счастье зубами: какое блаженство!

       Следующая остановка её.

       А был ли мальчик?

       На интересную тётю в купе одобрительно смотрела девчушка. Ох, не промах. Но Вера этого не замечала.

       Она свободно откинулась на спинку вагонного диванчика, приняла удобную позу и тут же ушла в себя.

 

       Она узнала, что Игорь с Ланой отправились в путешествие по Европе от самого Игоря. Они цивилизованные люди и продолжали общаться друг с другом и после разрыва. К тому же у них дети, которым пришлось много чего наговорить. Для Ленусика, да и для Артёмки, папа вообще в командировки будет часто и на долго уезжать. А дальше видно будет.

      Но чтобы общаться и с Ланой, так же, как с Игорем… нет, это было бы уже слишком. Что произошло, как случилось, что два самых лучших, самых родных ей человека, разумеется кроме отца-матери, предали её?

       Лана… Она всегда подсмеивалась над собой. Называла себя старой девой, говорила, что так ей и надо, дурнушке, на которой природа сэкономила, чтобы побольше дать другим. Каждый раз, когда Лана уничижала себя подобным образом, Вере становилось не по себе. Ей казалось, что Лана апеллирует к ней, именно её упрекает за то, что она, Вера, и красивая, и счастливая. И она всякий раз чувствовала себя немного виноватой перед подругой. Но и жалела, если честно.

         И действительно, Лане уже за тридцать, как и ей, а даже романов у неё особо не было. Она вся в работе. Она обожала хирургию и каждой операцией, каждым взмахом скальпеля доказывала себе и миру, что женщина может, имеет право это делать наравне с мужчиной. Она добилась очень многого. Её знали, как хорошего специалиста в городе, и ей доверяли свои жизни пациенты. Но то, что у неё, в отличие от Игоря, есть потолок, и она его уже достигла, вот этого она не готова была принять.  

       Они, Вера и Лана, кинулись плакаться в плечо друг другу примерно в одно время. Только Вера о муже, а Лана о работе.

      – Меня предала хирургия, тебя Игорь… – печалилась Лана и сочувствовала той, которую называла подругой и которую здесь и сейчас сама же предавала.

     Когда все пазлы сложились, картинка нарисовалась залюбуешься! Оказывается, Лана влюбилась в Игоря курсе на первом, то есть ещё раньше, чем с ним познакомилась Вера, да и посильнее, чем иная сумасшедшая фанатка в какого-нибудь поп-кумира. Из-за него, из-за мужчины своей мечты, Лана выбрала не ту профессию, поставила крест на собственной личной жизни, озлобилась на весь белый свет и на свою подругу, по совместительству жену своего избранника.

     Как она могла её предать?

     А зависть на что, а месть за погубленную жизнь?

     Как Лане удалось обратить дружеские отношения с Игорем в любовные?

     А – скука? Та самая, отчаянная, невообразимая, когда ты всё понимаешь, всё! И что человек тебе по-прежнему дорог, и что жизнь без него не возможна, и всё ценное, дорогое, что есть у тебя, связано только с ним, и что расставание с этим человеком смерти подобно!

     Но скука обволакивает, постепенно, не спеша, захватывает твоё сердце, твою душу, вот как эти облака – небо! И никакие сущности, никакие силы небесные не способны разорвать эти вязкие тенеты! Даже сейчас, когда он вернулся к ней, на душе у неё, как в этом небе, белёсо, мутно и… беспросветно!

     Хотя… В вагоне посветлело. Она села в начале седьмого, сейчас начало двенадцатого. Почти полдень. Взглянув в очередной раз в окно, Вера увидела, что небо словно бы поднялось, стало выше, а облачное одеяло напиталось светом.

     Так, а вы где, сущности облачно-воздушные, ау! Она быстро нашла трёхглавого, тот видоизменялся, но во что, пока не понятно. Работали и воздушные, и надо отдать должное, умно и профессионально. Они растаскивали облачные камни из центра неба, где ватное одеяло облаков прогревалось находящимся высоко над облаками солнцем особенно сильно. В этом месте оно было почти прожжено. Ещё немного, ещё чуть-чуть и оно истончится и прорвётся. 

      Надо собираться. Взгляд упал на столик.

      Что… это?

      Вера вперила изумлённый взгляд в нечто, до сих пор спокойно лежавшее на столике, наполовину придавленное полурастерзанной плиткой шоколада. Пластиковая квадратная карточка с олимпийскими кольцами и ещё что-то. Так это же визитка! Ну, так и есть: Димов Анатолий Парфёнович, директор спорткомплекса, телефоны, электронный адрес, всё как полагается. Он новосибирец, как и она? «Ска-жи-те пожалуйста!» – подумала она, как изрекла когда-то, правда по другому поводу, героиня Алисы Френдлих из фильма «Служебный роман», незабвенная Людмила Прокофьевна.

     Она вчитывалась в визитку, ей чего-то не хватало, догадалась перевернуть и увидела написанное карандашом, торопливым, тонким, и, одновременно, твёрдым, отчётливым подчерком:

     «Просто позвони».

     Было написано на обратной стороне визитки.

     Она вздрогнула, и чуть не всплеснула руками. Потому что именно эту фразу ей однажды уже написали.

    

    Любовь Ланы и Игоря продолжалась около месяца. Они прокатились по Европе. Из Германии, Лондона, последнее из Италии, шли бодрые сообщения от Игоря, в основном по поводу детей: как скучает, как обнимет, когда вернётся. От Ланы она поначалу получала фото и видео отчёты её с Игорем счастливой семейной жизни, но быстро отправила подругу в чёрный список. Она не была за неё рада.

    Из Болгарии Игорь приехал один.

    А что она, Лана, хотела?

    Она надоела Игорю ещё раньше, чем Вера. У неё с Игорем всё было и до этого, кроме секса, разумеется. А времени, когда они стали любовниками, а потом сожителями, (с Верой развод ещё не был оформлен), оказалось достаточно, чтобы и он им прискучил, как будто они им занимались весь этот десяток лет. И никто: ни Игорь, ни Вера, (хотя, ей-то что), ни, тем более, Лана такого поворота событий не ожидали.

    Когда Игорь объявлял о своём решении расстаться, мир конечно рушился. Он рассыпался на мелкие-мелкие обломки, он рвался в клочки, он расходился на ниточки. В общем дошёл до дна!

    Но снизу, как стало модно сейчас шутить, постучали.

        Игорь не бросился к детям, не стал манипулировать ими. Он так не мог. У них всегда, всё было нараспашку. Да и хирург «от Бога», наверное, не может быть негодяем. 

       Он снял квартиру. Конечно, он встречался с детьми на выходе их из садика и школы, а ей писал бесконечные сообщения, забивая письмами почту. Она не отвечала, не желала видеть. Он забирал Артёмку из детского сада чуть раньше и гулял с ним до её прихода. Когда она появлялась, ребёнок бежал к маме, а он, после нескольких неудавшихся попыток именно так восстановить отношения, всё понял и больше не докучал. Ленусик прибегала из школы и кричала с порога:

     – Мамочка, мы с папой погуляли немного, ничего? И вопросительно смотрела на мать.   

     Где он находил время, ведь работал, как обычно.

     Она исключила его из жизни раз и навсегда. Ей не важно было, сколько он ей был не верен: год, месяц, день, какая разница.  

      Лана яростно дралась за Игоря. Это был её последний шанс. Однажды она пришла к Вере и потребовала вернуть в «семью» «мужа»! Вере было жаль её, но подруга пала в её глазах окончательно. Вера пожала плечами:

     – Ну так возвращай, он свободен, как цветок… сама знаешь где. И попросила уйти.

    Как это и бывает у таких неистовых, бешеная любовь Ланы быстро переросла в бешеную ненависть. Она стала вредить Игорю на работе, что-то там писать ему и про него, но силы были не равны, и она сама вынуждена была уйти в другую клинику. Так они расстались с Игорем навсегда.

    Кольцо сжималось, а пружина, закрученная внутри её обманутого сердца, вольно или невольно… ослабевала. Да и «внешние факторы» способствовали этому, они действовали энергично и последовательно.

    Уже по два раза приезжали родители, и те, и другие. Уже с ней перестала разговаривать добрая половина подруг. Доброжелатели, (в положительном смысле), звонили с работы и по душам беседовали с ней о том, что Игорю Борисовичу очень плохо, как бы он с рельс не скатился окончательно. Но главное, дети. Артёмка истерил, а Ленусик стала грубить маме. Если поначалу она, как подрастающая девочка и начинающая максималистка, была всецело за мать, то через какое-то, очень короткое время, жалость к отцу возобладала настолько, что теперь можно было пожалеть Веру. Дочь обвиняла мать и за холодное сердце, и в отсутствии жалости к такому хорошему папе, который сам не хотел ничего такого и, если бы не злая тётя Лана, ни за что бы так не поступил.

      Вера подошла к Игорю сама, у детского сада. Нервно, гневно, прерывающимся от напряжения голосом потребовала от почти уже бывшего мужа, что бы он оставил их в покое, не манипулировал детьми и вообще, им пора оформить развод!

      Игорь затих и послушно где-то потерялся. А Вере… впервые стало тревожно. На чём она была основана, тревога? Ведь она получила всё, что хотела. Захотела жить без мужа, пожалуйста, живи! Захотела свободы? Бери, пользуйся! Мечтаешь стать матерью одиночкой? Ты уже – она! Не исполнено пока только одно, они не в разводе.

     И почти сразу пришло то сообщение. Оно было короткое, как истина, и состояло из двух, горящих, как уголья, слов: «Просто позвони».

     В сердце ударило болью и… страхом! За себя? За него? Она долго всматривалась в сообщение и понимала: из этого тупика, в котором они оказались, должен быть немедленно найден выход!

 

     Они снова стояли во дворе детского сада. Артемка качался на качельке, монотонно, долго. Качелька настырно скрипела, а они смотрели друг на друга. Было понятно, что домой они уйдут вместе. Игорь осунулся, похудел, зарос щетиной, пил, что ли, а как же работа? И его очень, очень хотелось… погладить по голове. Нет, отшлёпать… уже не хотелось. Но что, что не так? Почему чувство прощения, пришедшее, наконец в её душу, не привело с собой… хоть частичку… хоть малую толику… радости, что ли? Про счастье как бы не шло речи. Счастье – это в далёкой их юности, которой больше нет. Нет и не будет, как не будет той сумасшедшей влюблённости, чистой, как небо, невинной, как широко распахнутые васильковые глаза. Потому что они – не дети, а зрелость – не юность! А что тогда?  

     А ничего! Ни-че-го!

     Вера отмерла: надо собираться, следующая станция её, а ещё непонятно, что там, в придуманных ею небесах.

     В небесах шёл последний акт пьесы под названием: «Небесные страсти из окна вагона поезда». Воздушные сущности расположились по кругу и, выпустив свои отчётливо прорисованные коготки, по команде главного, решительно вонзили их в тот самый выжженный круг облачного одеяла и на счёт: – И раз, и два, и три! – дружными рывками принялись тянуть облачное одеяло в разные стороны, пока оно не стало расползаться, и в место порыва пролилось, наконец, и встало… голубое, хрустальное, чистейшей водицы озерко. И уже из него, а вернее из качающегося в нём, как на волнах, платинового диска, на Землю хлынул ровный, мощный, живительный поток света!

     Она будет – любовь! Только теперь на ней будет стоять клеймо: «супружеская». Так она будет отныне именоваться. Долгая, трудная, ревнивая, верная, горькая, сладкая, разная, в общем, та самая, зрелая.

     Ведь они не могут друг без друга.

     Нет, они не могут, точно… не могут!!!

     В горе и радости. В горе! И… радости?

     Вера, в который уже раз, усмехнулась, вспомнив, как тогда, почти одновременно, они сделали шаг навстречу друг другу и… неловко встретились носами. Первый поцелуй после перерыва, длиною в бездну, был не очень.

     Артёмка, пошли домой, Ленусик заждалась!  

     Папа, а ты с нами?

     Ура-а-а-а!

 

      Поезд подходил к Мариинску.

      Она скидала в сумку чайные принадлежности и, улыбнувшись, остатки шоколадки, взяла со стола пластиковую карточку и сунула её в карман пальто. Повязала платок, на её сложные причёски ничего больше не приспособишь. Кивнула молодым людям на боковушке. Как ни странно, они даже заметили её кивок и ответили вежливым:

       – До свиданья.

      Глянула на верхнюю полку, мысленно упрекнула «Тихого»:

      – Эй, сколько можно спать?

      Словно услышав, наконец, её упрёк, «Тихий» засопел и стал грузно поворачиваться.

      Но она уже шла к выходу.

      Её встречал водитель главврача клиники, в которую у неё была командировка. Она отдала ему не тяжёлую сумку и пошла за ним. Возле ближайшей урны приостановилась и достала из кармана пластиковый квадратик.

     «Выбросить».

     Быстро перечитала: «Димов Анатолий Парфёнович». Занесла руку над урной. Почему-то захотелось увидеть ещё раз то, что написано на обороте.

     В глаза плеснуло: «Просто позвони».  

     Послышался обеспокоенный голос водителя:

     – Вера Львовна, у вас всё в порядке?

     Он знал её имя. Вышколенный водитель, вежливый. Это хорошо.

     – Всё нормально… иду!

     Она заторопилась к ожидающей её машине директора.   

     «Всё, хватит глупостей, нужно включаться в работу. Психология ждёт вас, дорогая Вера Львовна».

      На ходу подняла голову и, уже мельком, без особого интереса глянула в небо.

      И, восхищённо ахнув, встала, как вкопанная:

      Оно… было… чистым!

       У самого горизонта ещё толкались и клубились весёлые белые облака. А на них, как на волнах, покачивался белоснежный трёхмачтовый парусник!

      Слоновьи головы, аллигатор, пальма и зайцемышь сбились где-то у самого края неба в кучу малу и, плохо упакованными кипами мягких игрушек, утрамбовывались за горизонт.

      Конечно это работа Воздушных Сущностей. Но они сами в солнечном свете видны уже не были.

      Ну и слава богу, это хороший знак. Это значит, что будет хороший, тёплый, осенний денёк. А жизнь под солнцем… продолжается!

 

 

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: