Настоящий я

Брошу свёрток бумаги в горящее пекло,

прижмусь к кусту дерева.

Подожду, когда пройдёт град –

выну из пепла

всё то, что у других нынче взял либо требовал.

Раскрашу ярким цветом,

нарисую радугу по краям листа.

Будет свет с его накалом лампы,

будет пылать в сердце эпоха та!

Эпоха «философского парохода»

и начала женских курсов.

Как только начну проводить ликбез –

каждый безграмотный помрёт со скуки.

Отставлю мольберт и примусь за мир,

во всей моей милости спрятана вещь.

К человеку сильнее тянет,

чем дешёвый магнит.

Разорвусь на куски,

постираю старый телефон

друга.

Прошлое –

звон, звон и звон

заходит даже в заложившее ухо.

Живу настоящим,

отрицая существование будущего.

Если что-то нас с тобой – ошибочной – будет связывать –

вон, вон и вон,

уходи, умоляю, отсюда!

О многоверии

Лироэпично, захватывающее чувство.

Приверженец Лао,

Льюис Кэрролл проступок.

Не дня на кухни не обхожусь без ступок,

без обеда на полдник буддистские бусы.

Из мира непризнанных космополитов

вращаю советские оконца,

те, которые в поле битвы казались расклеены, для кого-то мертвы или мёртвы.

Мечтаю всегда оставаться жрецом.

Рядом вера

машет платком обгоревшему палено.

Возводить вновь кресты – совсем не дело –

кланяться мертвым до пояса в меру.

У чудотворной, мироточивой иконы

просить идолов сдернуть

до конца всего Днепра.

Да не только я не увидел следа

застывшего с надписью камня.

Многоверие заставляет идти туда:

в мир блаженных,

в сальдо прошедшего дня.

Без лишних слов, припираясь,

читать новостную газету,

не имея при этом ружья.

В Сицилии Этна,

близ Суздаля гласит Годунов.

Под Владимиром чьи-то кости

обмоют и перевернут кверху дном.

С доверием к бессмысленной прозе,

преподнести последнее слово розе,

перед тем как её вручить.

Сентиментальность губительна,

но религия – пастырь.

Тем, кто не открывал псалтырь –

сказки на ночь.

Штрих трехкратный приклей,

клеймо не снимешь,

ибо когда-то нарядный надел.

Облик, слепленный из разных масок,

у тебя до сих пор разорённый удел.

Быть вещью в природе,

считаться с её законами.

Согласовывать всё с ней, что не уцелело до поздней осени.

Всё потому,

ибо я бессловесно краток

перед лицом долголетнего старца.

Поэма "В селе»

Илья Неизвестный

Проснутся Великие,

станут ночевать?

Отойдешь от порога,

руку неким подать.

Будь, что будет –

останусь позади кочевать.

Вёсла,

обнажённые и незамёрзшие пруды.

Тесно взаимодействуют

с бурей в пыли.

Еще визгом не превзошли сами самих.

Так людно, душно стало,

дерево последнее в дороге,

здесь всё еще переправа.

Позеленевшая вода,

рыба потеряна,

цапель девай хоть куда.

Необходимо знатной зрелости, чтобы добраться,

пробить маршрут –

танки боятся,

что и где может взорваться?

Порой ощущаю сероводород,

крахмальные капли сыпятся за ворот.

Не подстеречь оползни, сели –

тучи набиты, вывеска вот-вот упадёт.

Такие соты среди местных пчёл,

ужасные муки со снабжением жилищ,

но только временный подтёк.

Привыкаешь уже к словам Августина –

«Время врачует раны».

Вот и эпиграф, и эпилог.

Ужасней всего просыпаться в ночи,

замечать тень из мира иных.

Бродить по древу,

вновь тело с потом,

но кто-то с ключом у двери

ищет замок от входа.

Доброе утро!

Каждое облако в дар,

солнечно или пасмурно –

скажет радар.

Еще минуты назад была простыня,

не так уж стало и часто

беспокоить соседа свинья.

Мы с тобой такие простые,

совсем неважно кто там сейчас поёт портвейн –

сегодня небо красиво.

Идём не спеша,

метель от дорожной пыли.

Все равно набираемся смелости,

Сила природы, завещание Ярило.

Нас больше не согнать,

от мест, где благодать.

От вечерних чтений и новых знакомств,

от пруда, где плавится отражение берёз.

И быстро закончен стал день,

стемнело, всё ушло в слепь.

Но я один на берегу у моста

что-то мямлю,

ловлю со знакомым котом карася.

Пью кофе, брезгую змей,

жду очерёдность поклёвки,

мне осталась четыре часа и три ночи

до погрома близ остальных деревень.

Сложился тут свой сельский сход,

вероятнее всего, делят оставшийся шмот.

Так бодро отсылают старухам МРОТ –

закрывают окна,

чтобы не дай бог задеть эшелон.

Такое обилие света,

багряные тропы.

Конь с овцами топчут,

рассмотреть не давая,

гудит самовар.

Бечёвку сплетешь,

всё равно не сложить периметр

этих развалин,

где сталинский агитатор

ждал несозревшего урожая.

У храма люди толпятся,

дабы хлеб насущный погрызть.

В доме напротив кагор стынет,

сказано – снести лакомства,

пироги из печи.

Никаких постов,

только б дождаться каждый сказанный тост.

Взмахнуть руку и зажать аккорд,

какое звучание!

Грядёт всё село.

Деревянный пуф ждёт хозяина на помоях,

огород ухожен,

старик всю неделю в запое.

Найдёшь ли ты ещё такие заботы?

Карту, пожалуй, сверни.

Город потерянных душ

Мне все равно – бриз или приз.

Куда склонен маршрут,

хоть по канатке вниз.

Направление ветра – хутора вблизи,

уже через одно мгновенье

фонарный столб горит.

Тянется вой ночных волков,

переплеты сердец сковывает близкая кровь.

И так неимоверно краток закат –

город уснул.

Образовался кратор людских обвал.

Замерло всё,

что возмужало, неслось,

возлагалось на мир.

Загрохотали постройки,

ледник оказался бит.

Сквозь широты географа и кисть пейзажиста,

не передав ни слова –

задрожать и вновь возродиться,

вернуться, никак там очутиться.

Здесь игриво и так мелодично,

отсутствуют правила,

к которым бы надо стремиться.

Здесь замурованы выходы,

открыты люки.

С этажей высоток лишь бы сгинуть,

превратиться в сплошные иллюзии.

Восстают из утробе

и проживают еще один раз,

но как быть ущемленным и скованным

перед тонкими иглами едких фраз?

Кто бы услышал и принял этот никчемный вид?

Оглянулся и встретил бы каждого

на красном цвете,

до зеленого недобравшись в прыг.

Стало видно и разнесся крик,

поворачиваться надоело –

в спину плюют от обид.

Необыкновенно теперь от суматох, цинизма и зла

в век, что на грани популистского тьма.

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: